Сердитый Глеб : другие произведения.

Будущее литературы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Всякая литература - эпос. Вне зависимости от жанровой принадлежности. Эпос по смыслу сочинительства. Эпос - восходит к священным текстам традиционной культуры. Античной культуры, культуры Ведийской Индии, христианской. Эпос - средоточие знания о мире, как его понимает данная культура.
  Этапы развития.
  Градация задачи решаемой литературным произведением от начала времен и до наших дней.
  
  Для начала определим четыре уровня сложности литературы:
  
  1.История.
  2.Картинка.
  3.Эмоция.
  4.Чувство.
  
  Это четыре составных части, четыре этапа развития литературы:
  
  1.Рассказать интересную историю.
  2.Придать рассказу зримые черты.
  3.Вызвать запрограммированные в тексте эмоции.
  4.Вызвать измененное состояние сознания, рождающее чувства близкие по интенсивности переживаемым в жизни.
  
  Современная литература хорошо освоила три уровня. Современный писатель владеет инструментарием для того чтобы и рассказать, и рассказать убедительно и зримо, и вызвать сложные эмоции. Есть прорывы и на четвертый уровень, но это еще не массовое явление. Литература только подошла вплотную к тому, чтобы освоить инструментарий измененного сознания.
  
  Всякая литература - эпос. Вне зависимости от жанровой принадлежности. Эпос по смыслу сочинительства. Эпос - восходит к священным текстам традиционной культуры. Античной культуры, культуры Ведийской Индии, христианской. Эпос - средоточие знания о мире, как его понимает данная культура. При помощи священных текстов древние фиксировали знание. И бережно хранили Знание.
  Сказитель - первый носитель мифа - обладал несравненно большим инструментарием для передачи информации, чем первый литератор. Он не только рассказывал, подчас сопровождая свой рассказ игрой на музыкальном инструменте, что задавало эмоциональный настрой. Он окрашивал и акцентировал голосом. Делал драматические паузы и оперировал тональностью. Он мог сыграть персонажей, мог использовать жест. Эдакий театр одного актера с человеком-оркестром в одном флаконе.
  И проблема передачи в письменном виде - в виде молчаливого иероглифа - весь спектр возможностей сказителя определила проблемы решаемые литературой. Настоящее время определяется тем, что литература освоила три уровня. Три этапа ее развития, соединенные в писательском инструментарии.
  Каждый уровень имеет более "продвинутый" более сложный подуровень, который можно отметить как необязательный, но желательный. Мы его обозначим буквой "П"
  
  1. На первом этапе необходимо было просто рассказать историю. Зафиксировать миф. Сохранить его и передать. Для того, чтобы кто-то мог прочесть его и воспроизвести тем, кто читать не умел.
  Вячеслав Иванов в работе "Достоевский и роман-трагедия" пишет: "И так творчески сильно, так преобразительно катартическое облегчение и укрепление, какими Достоевский одаряет душу, прошедшую с ним через муки ада и мытарства чистилища до порога обителей Беатриче, что мы уже давно примирились с нашим суровым вожатым, что не ропщем более на трудный путь".
  О чем это он? А это про катарсис - то есть очищение, которым должна заканчиваться античная трагедия. Вот, правда, причем здесь чистилище, придуманное католиками? Ведь Достоевский, хотя бы формально, принадлежит культуре православной! Вот так, для красного словца, в велеречивые кружева прорывается ересь. И по духу и по смыслу.
  Иванов гонится за красивостью своей речи, теряя тапочки на бегу и достигает в результате полной и окончательной невнятицы. А цель была поставлена благая. Сравнить и сопоставить творчество Федора Михайловича с классическими образцами греческой трагедии.
  "Илиада, - пишет Иванов, - возникла как первая и величайшая трагедия Греции, в ту пору когда трагедии еще не было и помина". Что еще одна ересь. Но уже гуманитарная, так сказать. Возможно во времена, о которых повествуется в Илиаде и не было трагедии. Но Гомер-то творил в классические времена, когда трагедия "песнь козлов" и комедия "песнь веселых козлов в сельской местности" уже существовали и полностью сформировались. То, что Илиада - трагедия спорно. То, что первая - абсурдно. То, что величайшая - не подлежит обсуждению, ибо истина.
  Если сравнивать Достоевского с мастерами трагедии, то уж скорее с Эсхилом. Илиада - эпос. Авторский, поэтический, но восходящий к устным первоисточникам древней сказительской традиции, но эпос. Всякий эпос содержит трагическое начало, но сужать его звучание - по меньшей мере поверхностно.
  И проза Достоевского, в частности "Преступление и наказание" эпична и восходит к сказительской традиции. Взять хотя бы эпизод с развернутым жизнеописанием Мармеладова от первого лица. И строй речи и манера повествования здесь сказительские. И странно порой, что убогий человечек, склонный к мазохизму и посвятивший себя саморазрушению ради причинения самому себе боли, восходит к откровениям и обобщениям, которые не свойственны эгоцентрическому уму мазохиста. Он сказитель. Из смутного, народного, глубинного сознания, с укорененными представлениями о морали и чести, рассказывающий поучительную, как притча и абсурдную по форме, как докучная сказка, историю жизни несчастного человека. Он повествует, в традиции культуры, о горьком уделе человеческого существа вырванного из контекста традиционной культуры.
  Гомер, в "Илиаде" и в "Одиссее" выступает в качестве своеобразного фольклориста - собирая и переплавляя сказительские традиции. Этот же уровень демонстриют нам Платон в "Диалогах" и Довани Бокаччо в "Декамероне". Этот же уровень, как прием уже, а не как единственный принцип повествования появляется и в позднейшей литературе. И в настоящее время многие т.н. литераторы работающие в "низких жанрах" останавливаются на рассказывании истории, не подозревая о том, что существует более богатый инструментарий.
  Сейчас только рассказать историю мало. Однако на первом этапе развития литературы этого было ДОСТАТОЧНО. Успешно рассказанная история решала все задачи именно в силу удачности, адекватности передачи содержания. И только от содержания рождались живые картины событий, эмоции, чувства, измененное состояние сознания.
  
  1.П. на более продвинутом уровне этого этапа предполагается не только пересказ, но и трансляция выделенного, акцентированного содержания мифа. Это мораль, поучение, информация, которые требуется усвоить.
  Библия - является ярким примером священного текста традиционной культуры первого уровня. К такой же литературе относятся священные тексты ведийской Индии.
  Беречь миф - было смыслом той жизни. Беречь миф - это суть и главное содержание традиционной культуры. Передавали его "на ушко" - жрец умирающий жрецу новообращенному. К народу же Знание истекало красотою и таинственным свечением древних мифов.
  При глубоком анализе языческих мифологических учений выясняется, что они на удивление не противоречивы, как внутри себя, так и при сличении их друг с другом.
  Особенно отметим, что изучение древней мифологии, быть может, и незаметно для себя, подводит исследователя вплотную к истокам сути христианской духовности и морали, одерживающих, кстати, победы над язычеством еще со времен древнего Рима, и предупреждает об опасности отхода от христианского миропонимания.
  Вспомним изречение великого мыслителя 20 века Нильса Бора иллюстрирующего его теорию дополнительности: "Истина бывает двух типов: тривиальная, которая очевидна и глубокая, противоположность которой - тоже глубокая истина."
  Смею утверждать, что всякая религия, как первичная, мифологическая, попытка создания "общей и окончательной теории всего" есть глубокая, притчеобразно изложенная, истина. И если так, то ни одна религия не противоречит другой!
  Но вершиной развития этой традиции является христианство. Оговорюсь, что здесь мы не можем считать христианством еретические толкования веры в Господа нашего, такие как Католичество, протестантизм и уж тем более секты любого толка!
  Традиционная культура - есть истина, которая уводит нас от ясного понимания явлений. Истина и ясность - понятия дополнительные по Нильсу Бору. Чем ближе к истине, тем дальше от ясности. Чем яснее понимание природы явления, тем менее оно верно!
  Трудные задачи всегда имеют простые и ясные для понимания неправильные решения.
  Правильное решение, чаще всего, не только трудно понять, но и принять. Так оно порой противоречит сложившимся ясным и привычным представлениям. Характерный пример - всеобщее неприятие в свое время теории относительности, более общий пример - обычное непонимание и неприятие гениев современниками.
  Важно помнить, что в нашем случае понятие "неверно" означает не академическую ошибку. Неверно - означает частный случай. Неверно вообще, но, вполне возможно, правильно в частности! Как механика Ньютона в условиях релятивистских скоростей.
  Для того, чтобы максимально совместить понятия ясности и истинности необходимо иметь то, что остается у образованного человека, после того, как он забывает ту сумму знаний, которой его научили - определенную культуру мышления.
  Такое мировосприятие дает только традиционная культура. В античном мире (как и во всяческой языческой системе миропонимания!) она безусловно была. И эта традиция развита и сохранена в православной русской культуре.
  Но вот здесь-то и кроется главное противоречие сложного духовного мира Достоевского. Противоречие методологии и духа, традиции и реформы. Сама смятенная атмосфера пореформенной России середины XIX века диктовала такой строй повествования и образ мысли, что кажется: рушится уклад, сминаются и скрежещут устои мира. На что ориентироваться? Нужно искать глубинные образцы, самые верхние истоки водосбора культуры. Интуитивно отлистывая назад историю культуры Достоевский находит опору в классических временах. И не желая того, не отвергая православия вступает с ним в глубинный конфликт.
  Как могла родиться первоначальная традиционная культура? Почему миф? И что в этом мифе главное?
  Главным было преодолеть страх! Ибо страх - главное препятствие на пути к истине, как бы сложна она не была. Миф становится инструментом! Он создает схему, школу, принцип. Так же и научные теории - схема, школа, принцип - наиболее удачно на данный момент развития мысли описывающий явления природы.
  Разница лишь в том, что наука вне традиционной культуры и следовательно - перегружена деталями, разобщена по отраслям знания, апеллирует не к опыту, чувству и физиологии, а к абстрактному мышлению и главное - передается вне контекста традиции.
  Но позвольте, - возразите вы, - очень уж было нужно древнему тому жителю - охотнику, земледельцу, пастуху знать, как произошла его Солнечная система?! Ну да, конечно, не зная циклов времен года, не вырастишь урожай, не выкормишь стадо... Но к смене циклов ведь можно быстро привыкнуть в силу их постоянной повторяемости! К чему же тогда трагическая эта их система Памяти - Жреческой Памяти, скрепляемой человеческими жертвоприношениями.
  Ответ? Они пытались понять что-то НЕ - постоянное, НЕ - уловимое, НЕ - объяснимое, наводящее Страх. Главным было - преодолеть Страх.
  Что рождало Страх? Незавершенность создания Солнечной системы, Галактики, Вселенной, от чего так страдало, а порою и гибло - и не одиножды! - человечество стираемое оледенениями, смываемое потопами, землетрясениями...
  Христианство - как высшая форма традиционной культуры - учение о мироустройстве без страха. Простыми словами: если все делается правильно, то нечего и бояться. А все остальное в руках Божьих. Если промысел благ, то сомнение грешно. Уныние - грех.
  Проза же Достоевского исполнена страха, ужаса, уныния и неверия.
  
  
  2. На втором этапе требовалось не просто передать текст - содержание мифа. Но и обогатить его эпизодами в которых воспроизводилась бы средствами письменного слова картинка события. Требовалось показать как все выглядело "на самом деле".
  Картинка решала проблему достоверности. На первое место в повествовании выходила зримость происходящего и внутренняя логика событий. Яркими примерами такой литературы могут служить "Остров сокровищ" Стивенсона, и Холмс Конан Дойла.
  Федор Михайлович говорил, что произведения Гоголя "давят ум глубочайшими непосильными вопросами, вызывают в русском уме самые беспокойные мысли". То же самое, можно отнести и к самому Достоевскому. Даже в большей степени, чем к Гоголю. Он, действительно, занят непосильными вопросами. Его проза очень публицистична. Она занята парадоксами жизни. Она практически не содержит ответов - только всесторонние попытки формулировать задачу, ставить вопрос.
  Эйнштейн говорил, что если узнает о том, что погибнет через час, то пятьдесят пять минут потратит на формулировку вопроса (задачи). Ответ же может быть получен почти мгновенно. Спиноза говорил, что умение формулировать задачу гораздо важнее умения ее разрешать.
  Но Федор Михайлович занят формулировкой таких вопросов, которые практически не поддаются формализации. По силе изобразительности с Достоевским трудно поставить кого либо рядом. Горький сравнивал его с Шейкспиром.
  Если любого западного человека спросить о том, кто символизирует для них русскую культуру, то первым будет назван Достоевский. Потом уже Чехов и Толстой. Между тем, с первого взгляда изнутри - ряд должен быть противоположный. Русский барин и гуманист граф Толстой прежде всего отстаивает традиционную русскую культуру. Следом идет интеллигент, земский врач Чехов, а уже потом, и не безоговорочно, Достоевский.
  Почему не безоговорочно? Да потому, что есть сомнения в том, что великий писатель Федор Достоевский достоин олицетворять собой русскую культуру. Достоевский нетипичен, экстремален, запределен. Не было, не только в русской литературе, писателя который так болезненно переживал бы ситуацию невозможности нравственного выбора.
  Скажем так: автор написал детективный роман весь смысл которого сводится к заповеди: "Не убий". А вся надстройка к тому что: "Так как я написал - тоже не убий, потому что и так тебя тоже посадят". Большинство детективов исповедуют принцип неотвратимости наказания по законам человеческим, но не высшему закону. А это бесплодно.
  Некий читатель освоил текст и пошел на дело, думая: "А я попробую так, авось и не посадят". Человек склонен считать себя умнее других. И если ему противостоят только люди и их законы, то он бросает вызов. Это типично для формальной европейской культуры.
  Но есть и высший суд... Однако. Ведь детективы не про это и не для того пишутся, хотя и трудно представить себе, зачем авторы детективов нагромождают горы трупов. Не для того, чтобы что-то доказать. Какую-то науку преподать читателю. Есть правда один детектив, единственный за всю историю литературы, который именно этим и заполнен. Во всех детективах есть труп и есть сыщик, но нет убийцы. Задача - найти и наказать. Сыщик находит. Все. Задача только в том, чтобы убийство было осуществлено таким выморочным способом и в таком контексте, чтобы интересно было выяснять, кто это сделал.
  И только один, на всем белом свете, детектив написан про НЕ УБИЙ. То есть с тех пор как было сказано НЕ УБИЙ, все сказали ЛАДНО, и начали придумывать обстоятельство при которых МОЖНО. Во-первых: можно убивать убийцу. Во-вторых: можно за идею. В-третьих, в четвертых... Самое нелепое из всего списка, что вроде бы как можно убивать того, кто пытается тебя убить.
  Но ведь сказано же НЕ УБИЙ. Чего тут думать? Не замай! Отлезь. Не тронь. Сказано без оговорок. Вот только один автор озаботился это обстоятельство разжевать. Он попытался объяснить, разрешить неразрешимую задачу людям, которые из века в век изобретали способ обойти заповедь, ПОЧЕМУ ИМЕННО НЕ УБИЙ.
  И растолковал понятно и со всех мыслимых точек зрения, что ни одна поправка не работает. Доказал аксиому, как теорему, что нет обстоятельств, при которых заповедь не работает. И это "Преступление и наказание" Достоевского.
  И что в результате? Его поняли? Кто-то, наверное...
  Понимание означает действие. Если ты понял Достоевского, то это не значит, что ты должен взять плакат и идти на угол проповедовать. Если бы поняли, то перестали бы убивать по одному и скопом, а отдельных убивцев сажали бы не в тюрьму, а в клетку зоопарка и казали детям. Потому, что ясно было бы, что они не люди. Потому что человек тем отличается от зверюги, что он знает про НЕ УБИЙ, а зверюга не в курсе.
  Достоевского же прозвали загадочной русской душой, таким образом, самого поместив в идеологическую, нравственную резервацию. Он таинственная русская душа, дескать, его и умом не понять, и аршином, не измерить. И пускай себе... Человек доказал теорему, серьезнее и важнее для человечества, чем теорема Ферма, а его за это в загон, в клетку, под колпак. С надписью "не кормить", и указанием "таинственная русская душа, умом не понять, аршин отставить, он страдает о своем, о непонятном".
  Но именно этот подход - аналитический - европейский и дает нам право говорить о том, что Достоевский не характерен для русской традиционной культуры. Потому-то Европа с Америкой (во всяком случае читающая часть их населения) и признают Достоевского, что понимают о чем он. Его методология им понятна. Не напряженность и богатство переживаний, не достоверность и полнота внутренних связей, даже не промежуточные выводы. А метод.
  Для традиционной культуры характерна притча. Синтез а не анализ, созерцание, а не препарирование. "Только полнота порождает ясность, но истина скрывается в бездне", - сказал Шиллер, предвосхищая принцип дополнительности позже сформулированный Нильсом Бором, и названный "литературой" Эйнштейном. Демонтируя жизнь, Достоевский создает полноту картины, показывает механизмы и взаимосвязи до него непонятные, но удаляется от ясности понимания целого со скоростью курьерского поезда.
  Мефистофель говорит у Гете: "Но даже генезис узнав, таинственного мирозданья, и вещества живой состав, живой не создадите ткани. Во всем подслушать жизнь стремясь, спешат явленья обездушить, забыв, что если в них разрушить, одушевляющую связь, то больше нечего и слушать!" Этот чертик из бутылки имел ввиду алхимиков от философии и философов от алхимии, пугая студента. Кроме того он был переодет в Фауста и так вошел в роль, что нечаянно приблизился к истине.
  Так вот Федор Михайлович именно ВО ВСЕМ стремясь именно ПОДСЛУШАТЬ жизнь, создал бесподобные картины. Но слишком утратил с этой жизнью связь, чтобы оставаться в рамках традиционной культуры.
  Если просмотреть далее, что говорит Мефистофель, то видно, что он испугался нечаянного откровения и начал напускать туману. И снова перестарался. Снова дошел почти до пророчества, оказавшись на другом полюсе, по принципу дополнительности.
  Волшебная притягательность всех видов искусства в формальной культуре в необязательности формализации, в возможности для всякого потребителя этого искусства самостоятельно опознать продемонстрированные процессы. Достоевский именно в этой методологии. Он именно демонстрирует.
  Природа искусства в традиционной культуре иная. Здесь, как уже сказано, главное притча, восходящая до высот священного текста. А в притче - главное тайна и самостоятельный поиск читателем даже не ответа на вопрос, а формулировка задачи.
  Скажем, два метода пересказать (передать, поведать) сон, дают совершенно разный результат. Метод формальной культуры - пересказать в подробностях. Просто пересказать. В лучшем (или худшем, как посмотреть!) случае - проанализировать сон, по Фрейду или по Юнгу. И все. Метод традиционной культуры - передать не содержание и уж тем более не логическую подоплеку, а эмоциональное, чувственное наполнение. Вызвать у слушателя (читателя) эмоции близкие тем, какие пережил во сне рассказчик.
  И здесь мы вдруг возвращаемся к Гоголю. Нет, не понял Федор Михайлович, своим обостренным умом этого истинно верующего, православного малороса. Не непосильные вопросы истязали душу Гоголя, не беспокойные мысли давили ум. Непосильные чувства переживал Гоголь и так умел передать беспокойное, близкое к безумию состояние себя и героев своих, что вопросы возникают сами у читателя. В данном конкретном случае у Достоевского.
  
  2.П. Когда освоена картинка, то возникает соблазн и естественная потребность трансляции картины мира, реального или вымышленного. Литература обрастает красотами стиля и стремится к точности передачи изображения. Возникает уже точка зрения на объект. Во многих произведениях этого периода можно без особого труда вычислить "где стоит камера", с какого места автор смотрит на описываемый пейзаж, интерьер и т.п. и кроме того раздвигаются рамки пространства. Как в трех пространственных измерениях, так и во времени. Каждый эпизод происходит не только здесь и сейчас, но и в пространстве-времени, смоделированном автором, в единстве со всеми прочими эпизодами книги.
  Когда решена проблема достоверности, на инструментальном уровне, то возникает естественное желание поиграть в достоверность небывальщины. И здесь рождается фантастика и сказка. И на первый план выходит логика.
  Федор Михайлович Достоевский (глава из "Дневника писателя", апрель 1876) ПАРАДОКСАЛИСТ:
  "...Один только вид войны ненавистен и действительно пагубен: это война междоусобная, братоубийственная. Она мертвит и разлагает государство, продолжается всегда слишком долго и озверяет народ на целые столетия. Но политическая, международная война приносит лишь одну пользу, во всех отношениях, а потому совершенно необходима..."
  "...ложь, что люди идут убивать друг друга: никогда этого не бывает на первом плане, а, напротив, идут жертвовать собственною жизнью - вот что должно стоять на первом плане. Это же совсем другое. Нет выше идеи, как пожертвовать собственною жизнию, отстаивая своих братьев и свое отечество или даже просто отстаивая интересы своего отечества. Без великодушных идей человечество жить не может, и я даже подозреваю, что человечество именно потому и любит войну, чтоб участвовать в великодушной идее..."
  "...Кто унывает во время войны? Напротив, все тотчас же ободряются, у всех поднят дух, и не слышно об обыкновенной апатии или скуке, как в мирное время. А потом, когда война кончится, как любят вспоминать о ней, даже в случае поражения! И не верьте, когда в войну все, встречаясь, говорят друг другу, качая головами: "Вот несчастье, вот дожили!" Это лишь одно приличие. Напротив, у всякого праздник в душе..."
  "...Великодушие гибнет в периоды долгого мира, а вместо него являются цинизм, равнодушие, скука и много - много что злобная насмешка, да и то почти для праздной забавы, а не для дела. Положительно можно сказать, что долгий мир ожесточает людей. В долгий мир социальный перевес всегда переходит на сторону всего, что есть дурного и грубого в человечестве, - главное к богатству и капиталу..."
  "...Христианство само признает факт войны и пророчествует, что меч не прейдет до кончины мира: это очень замечательно и поражает. О, без сомнения, в высшем, в нравственном смысле оно отвергает войны и требует братолюбия. Я сам первый возрадуюсь, когда раскуют мечи на орала. Но вопрос: когда это может случиться? И стоит ли расковывать теперь мечи на орала? Теперешний мир всегда и везде хуже войны, до того хуже, что даже безнравственно становится под конец его поддерживать: нечего ценить, совсем нечего сохранять, совестно и пошло сохранять. Богатство, грубость наслаждений порождают лень, а лень порождает рабов..."
  Создавая гипотетического апологета войны Достоевский демонстрирует, как аналитический логический подход может разрушить любое моральное установление, перелицевать любое логическое рассуждение в противоположное. Достоевского не занимает истина тривиальная, которая понятна и кретину ковыряющему в носу. Его волнует глубокая истина - глубокая, противоположность которой - тоже глубокая истина.
  Но если внимательно вчитаться в эти цитаты из Достоевского, то сам строй изложения и фигуры речи делаются до изумления знакомыми по более древним образцам. Достоевский восходит именно к Гомеру. Изречения парадоксалиста можно было бы смело приписать как герою Троянской войны, так и имперскому римлянину.
  Классическими образцами описываемого уровня литературы являются произведения Тургенва, Жюля Верна, Жозефа Анри Рони (старшего), Герберта Уэллса. Я привожу именно эти имена потому, что в их текстах, еще простых, еще дезинтегрированных наиболее наглядно видны тени инструментов, с помощью которых достигается теруемый эффект.
  
  3. На следующем - третьем - этапе возникла проблема эмоции. Решается проблема транслирования читателю предсказуемых эмоций. Естественно, что на этом этапе вначале выбраны были самые сильные и грубые эмоции - ощущение тайны и страх.
  Эдгар Алан По, Вашингтон Ирвинг, Акутагава. Откройте любое на выбор произведение и (когда знаешь что искать) легко найдете прием и метод. Как транслируется эмоция. Авторы научились не рассказывать как было страшно герою, а пугать непосредственно читателя. Не рассказать о чувстве, а заставить его пережить.
  
  3.П. На более высоком уровне этого этапа решается проблема трансляции всего спектра эмоций. А, кроме того, не точечной трансляции одной эмоции в конкретном месте текста, но создание сложной и непрерывной "эмоциональной партитуры произведения".
  Сергей Подъячев, Алексей Толстой, Сигизмунд Кржижановский.
  Борис Виан, Фердинанд Селин.
  Рей Бредбери с самых ранних своих произведений был и остается мастером "эмоциональной партитуры".
  
  4. На новом, пока не освоенном уровне решается доселе нерешенная проблема. Создание стабильного измененного состояния сознания, в котором читатель пребывает в процессе чтения, для того, чтобы более полно переживать эмоциональную партитуру. В этом случае речь идет уже не о эмоциях, вызываемых у читателя как отражениях событий мифа, но о конкретных подлинных чувствах. А чувство отличается от эмоции, как любовь от влюбленности.
  
  4.П. Более продвинутый уровень четвертого этапа развития грозит нам настоящей революцией в литературе. Измененное состояние создаваемое текстом таково, что подобно трансу. И роман может состоять из ярких, мощных эпизодов, мало связанных между собой, но являющихся опорными точками сюжета. Все же остальное не написанное, читатель переживает сам, в силу измененного состояния сознания.
  Василий Аксенов неустанно повторяет, что роман в понятном нам смысле этого слова, как жанр изжил себя и не имеет читателя. Что нужно вернуть роману его прежнее значение - занимательной истории о любви (или ненависти) написанной незатейливо и доходчиво. Ну, или что-то в этом роде.
  Сейчас снова модно стало говорить о кризисе литературы. И жанровом, и социальном, и каком угодно. И эти разговоры не беспочвенны. Кризис имеет место быть. И давно. Эдакий вялотекущий кризис перепроизводства того, что производить уже не нужно. То что сейчас пишется не подходит читателю, как антенный шнур от старорежимного телевизора к разъему DVD-плеера.
  Нетрудно заметить, что такой подход, грозящий обеднением инструментария литературы не просто отход назад от честно и не без потерь завоеванных рубежей, но стремительный откат в каменный век литературы, когда автор был счастлив только тем, что ему без потерь удавалось передать на бумаге содержание истории.
  Сейчас в моде и другой подход - воспаленный эйфорией от информационных технологий. Это т.н. гипертекст без конца и начала, с альтернативным исполнением ключевых сцен, вариантами кульминации, ссылками, гиперссылками, вариантами сюжета на выбор, богатым справочным материалом. Читателю как бы предлагается литературный шведский стол. Где из вала продуктов он может состряпать себе ужин из сколь угодно богатого набора блюд.
  Увы, такое произведение предполагает создание огромного количества текста самого низкого качества. Возможно артельным методом, освоенным сейчас многими издателями. Это не тот случай, когда количество должно перейти в качество. Количество текста должно вернуть его качество в первобытное состояние.
  Гипертекст - тупая ветвь развития литературы. Современная литература нуждается в гипотексте. Точном, кратком, богатом эмоциональной нагрузкой, создающем неповторимый мир контролируемого транса.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"