Теперь можно было рассмотреть чудовищный лик внимательно, понять не то, что это Кир Торев, и что Кир - это мойе Кайгус, но понять, что из того следует и значит по-настоящему. Дана передышка. Рельефный лик Кайгуса лежит перед Сашей - на листе бумаги и в то же время, не обхватываемый взглядом, на земной поверхности, на многие-многие километры к северу, западу, востоку и югу, наблюдая неотрывно очами-озерами за небом. Вода там, ледниковая и соленая, то волнуется, бушует шторами, то неподвижна.
Его улыбка... Саша видел ее не только на карте, но и непосредственно на устах Кира - играющую или застывшую. Она ранила Сашу не менее, чем тело Майи Киверник. В одном была торжествующая материальность недоступной тебе возлюбленной, в другом - непроницаемый, владеющий некоей тайной дух. Эта архаическая улыбка не давала покоя офицеру Варкову, хоть он и согласился ради нее на добровольное заключение в подземельях Красноярска-Х, отказался от всех радостей земных. А может потому и потерпел неудачу? Илья Калашников говорил, что так улыбаются греческие коры и куросы. Например, Аполлон Тенейский VI века до нашей эры. Или другой Аполлон - более поздний, работы этрусского мастера Вулки. На занятиях по истории искусств в университете им объяснили, когда Илья намеренно спросил о куросах, то эти статуи, столь схожие, но разделенные веками и расстояниями (первая из Греции, вторая из Этрурии, где жили выходцы из Лидии... хм... да, страны Лидии), все же очень разные. В улыбке греческого куроса полнота радости, жизни, простодушие и даже наивное восприятие жизни. А в улыбке статуи, созданной Вулкой, наоборот, проскальзывает сокровенное знание, мистическое переживание.
- Роднит оба шедевра, - говорил им профессор Каткарт. - то, что статуи находятся в движении. Аполлон Тенейский приготовился шагать куда-то, а бог Вулки уже идет, и ясно, что окликать его бесполезно!
И Саша, и Илья замечали, как чередуются в улыбке Кира то простодушие, сияние, а то и отрешенность, великая тайна. Интересно было бы проследить, что вызывает у Кира свет и привет, открытость, а на что он отвечает обращенной внутрь себя усмешкой... Но после того, как Саша догадался, что Кир есть Кайгус, уже не доводилось Векслеру лицезреть своего недруга в человеческом обличье.
Чаще сохранялось на лице Кира выражение марсианского Сфинкса с плато Сидония. Недаром Саша упоминал о нем, когда ехал с полицейским отрядом в "Хонгу". Исследователи Ди Пьетро и Моленаар обнаружили в глазных впадинах марсианского исполина нечто, похожее на зрачки. Но кто исследовал дно сибирских озер? У двойника Кайгуса на Сидонии различимы слеза и зубы меж губ, которые словно бы приподняты в легкой ухмылке. Не скрывается ли слезообразная впадина или выпуклость где-то в тайге южнее Холой или Уйлагыл? Предполагаемые зубы Кайгуса разглядеть трудно - они, если и есть, спрятаны в хитросплетении кварталов и улиц Усть-Ключа.
Сетка города... Ее можно уподобить медовым сотам, а ведь Кайгус любит мед, он сжал соты Усть-Ключа своими челюстями, готов проглотить город, а пока жует, смакует. Кстати, и странная формация на Марсе по соседству со Сфинксом тоже называется "Медовые соты"...
Илья говорил еще о египетском Сфинксе с плато Гиза. Арабы называли его "отец Ужаса". Но в действительности это бог солнца. Впрочем, наверное, правы и древние египтяне, и арабы.
Что же роднит всех этих чудовищ?
- Сфинкс загадывает нам загадки, - бормочет Саша.
Тогда Сфинксом можно назвать и Будду, чья улыбка также напоминает Кирову усмешку. Опять сказывается греческое влияние, так как облик Будды сложился в индийской области Гандхара, где работали мастера Эллады. Нос и волнистые волосы явно от Аполлона, складки свободно ниспадающих одеяний - античного покроя, телосложение - идеальное, гармоничное сочетание олимпийского тела и непроницаемого одухотворенного лица. Саша что-то припоминает и берет с полки нужную книгу. "Спокойный и безмятежный, выше страстей и желаний, выше бурь и борьбы этого мира, такой далекий, он кажется...недосягаемым. Но стоит приглядеться, и мы увидим, что за этим спокойными, неподвижными чертами скрываются страсти и эмоции, странные и более сильные, чем те страсти и эмоции, которые испытывали мы". Так писал Неру о Будде. Но разве это описание не подходит к Киру?
Иногда становилось невмоготу от обступивших Векслера диковинных портретов, которые он развешивал по стенам своей комнаты. Саша уходил, хлопнув дверью, и пришпиленные за уголки листки на мгновение взлетали и шелестели, будто кто-то перебирал наскоро страницы книги.
Долгие часы Саша просиживал в клубе "Красная ель", высматривая среди посетителей незнакомца в перуанской шерстяной шапочке и длинном пальто. Это, вне сомнений, был друг ребят из отряда Валавина. Но почему же незнакомец не дал о себе знать после событий в "Хонге"? Непонятно. Ни разу Саша не заподозрил, что встретился тогда в клубе с Киром. Это было алогично, невероятно - гораздо спокойнее верить в неведомого друга, чем в непредсказуемого врага.
А копии?
Папка с бумагами и записями, вся информация, компромитирующая Торева, бесследно исчезла из полицейских архивов. Об этом Саше сообщил не кто-нибудь, а сам следователь Никита Малтин. И при этом вкрадчиво поинтересовался, не делал ли Саша копий? Векслер честно ответил, что ничего у него нет. Часть бумаг он сжег тотчас по возвращении из "Хонги" - и нельзя было его в том винить после страшной смерти Антона Баева. Каждую ночь Саша трясся от страха - ему казалось, что из темноты приближается к нему огромный и обгоревший плюшевый медведь с расплавленными пуговицами вместо глаз и говорит: "Пора с тобой попрощаться, Саша Векслер!"
Но яркими летними днями, когда Саша думал о Майе, ему становилось стыдно, его переполняли гнев и радость, он медлил уничтожить оставшееся. Не хотел потерять оружие, которое однажды нанесло сокрушительный удар по Тореву, но как снова использовать это оружие, Саша не знал. Хорошо, что есть передышка, есть время...
Жара выгнала всю семью Векслеров на дачу в Огакаево. Здесь Саша принял окончательное решение. Он многое понял, перебирая бумаги с медвежьими ипостасями. Поздно вечером разворошил мангал и недрогнувшей рукой бросил в огонь уцелевшие записи. И это было проявление смелости, а не трусости. В его схватке с Кайгусом эти глупые бумаги только бы мешали, это действительно "пустое", как объяснил Кайгус несчастному Антону. Чтобы набраться смелости, Саша вдыхал аромат сорванной у пруда фиалки, но только изрядно прокоптился и не ощущал искомого запаха - огонь, поглотивший записи, дал довольно вонючий дым. Родители и пчелы были недовольны.
Потом он вернулся в дом и опять сидел до утра. Итогом многочасовых бдений, когда Саша посасывал то откусанные яблоки с шахматной доски, то сами фигуры, стала приблизительная классификация Кайгусовых мурий. (см. Приложение: тетрадь Саши Векслера*).
Когда он сразится с Кайгусом, развеет его волхитство, то освободит пробужденную от кошмарного сна Майю. Удивленная, она узрит в нем противника самого Кайгуса, не просто героя, но и нового повелителя... Она будет покорена его смелостью и умом - да-да, весьма проницательным умом! Разве он не понял, какими бывают Кайгусовы мурии? Он умнее Кира и отважнее - Саша без мурий, он в обычном мире, а не в Галереях, он не обладает сверхъестественными способностями, но все же вызывает чудовище на бой! Майя должна это оценить.
Бой предстоит жестокий, но победитель определен.
Саша Векслер скромно улыбается.
Он знает тайну. Ведь это классическое противостояние, основной миф.
Чьи еще лица различит Саша под боевой раскраской мурий? Будет ли это кто из мертвых - например, Олег Антипин? Или из толпы живых однажды появится Илья Калашников и скажет, усмехаясь: "Прощай, Саша Векслер!"?
- Будь я Кайгусом, непременно обратил бы Илью в лесную веру... - бормочет Саша. - Помощник для мойе очень полезный.
Тотчас Саша вспоминает странные горячечные речи Ильи у костра на подступах к Красноярску-Х. Исповедь и проповедь, отлично согласующиеся со сладострастной, похотливой природой Кайгуса. А в развалинах Илья первым отказался расчищать завал - стало быть, не хотел пустить отряд в подземелье. И даже то, что разговор с Ильей о таинственных надписях совершил удивительное перемещение во времени и эфире, Саша был готов вменить в вину Калашникову. И как Илья развязно болтал с Киром на тех записях... Жаль, что все уничтожено. Но нет, пускай! Те записи просто злили его, ослабляя дух. А он, Саша, должен сейчас быть сильным. Не то паранойя, мнительность и ревность сыграют с ним злую шутку.
Даже в толпе школьников, следующих через Огакаево на загородную прогулку, он видел не беззаботных детей, но следопытов, неосторожно бредущих по гигантскому лику сибирского Сфинкса. Второй свой обряд - и самый важный - Саша наметил как раз на тот день, когда встретил этих школьников, но не захотел смешиваться с ними, и поэтому отложил обряд на завтра.
А вечером испугался, что из малодушия и чванства потерял время - ему позвонил Вадим Малтин и сказал:
- Поздравляю, Саша!
- С чем, интересно? - удивился Векслер.
- С богатой невестой! Если, конечно, тебе удастся обойти остальных соперников - их у тебя прибавится. Да и сердце Майи еще предстоит завоевать.
- Это Майя-то - богатая невеста?
- Ну да! Ты разве не слышал? Я что - первый, кто сообщает тебе эту потрясающую новость? - кажется, Вадим затанцевал от удовольствия. - Детали мне неизвестны, но суть в том, что Кир оставил Майе все свои земли у озера Холой - вместе с отелем, разумеется.
- Оставил ей "Хонгу"? - упавшим голосом переспросил Саша, лихорадочно соображая - хорошо это или плохо для него и Майи, и, вообще, что это все значит?
- Завещал, - уточнил Вадим. - Хотя не знаю, можно ли так говорить. Кир же не умер, а просто исчез, но в бумагах предусмотрено и его внезапное исчезновение. Отец мне рассказывал, что дело очень сложное, есть множество всяческих юридических тонкостей... Майя пока не вступила в права владения. Полиция ее совсем замучила, следствие никак не может определиться, кем считать Торева - преступником или пешкой в игре Калашниковых. Все окончательно запуталось. Отец мрачнее тучи, постоянно размышляет над чем-то. Кир исчез, и что делать теперь - непонятно!
- А он что-нибудь рассказывал тебе о "Хонге"?
Вадим помялся и ответил:
- Да.
- И что ты думаешь по этому поводу?
- Думаю, что вы, ребята, стали жертвой современных технологий, спецэффектов и психотропных средств.
- Не веришь?
Вадим не ответил.
- Так вот, - произнес Саша с расстановкой. - Это правда.
- Может быть, - миролюбиво согласился Вадим. - Но правда это или нет, а Майя Киверник, я подозреваю, получит и земли, и деньги. Говорят, Кир подстроил все достаточно ловко и хитро.
- Начальство дало ему полную свободу действий, а он говорит мне: "Скорей бы Майя получила свою "Хонгу" и открыла сезон - у меня отпуск на носу!"
Почему-то от этого признания Саше стало не по себе.
- Он поедет на озеро Холой?
- Да, наверное с этой... - проворчал Вадим и, спохватившись, добавил: - Нет, я....я понимаю его, ничего не имею против, она неплохая женщина, но, по правде, я ее совсем не знаю, но понимаю, понимаю, да, отца... Без любви тяжко, плохо, неправильно... Вот я, например...
Вадим вздохнул и решился.
- Давно хотел спросить тебя, Саша. Там, в "Хонге", ты... видел Диану?
- Комлеву?
- Ага.
- Она ведь тоже исчезла, да? - пробормотал Саша.
- Да, но раньше. Она...вроде тоже должна была оказаться в "Хонге".
- Я ее не видел, Вадим, - соврал Саша, мыслями возвращаясь к стреляющей из лука лунной мурии, к прекрасному холеному личику, составленному из пятен ночного светила.
Вадим молчит.
- Но вообще-то, - Саша мямлит, сочувствуя приятелю. - Я и не разглядел толком, кто там был. Не до того было... Быть может...
- Да, может, - соглашается Вадим.
Он думает сейчас о том вечере, когда пригласил Диану на свидание и потерпел неудачу. Какая была гроза! Утешился Вадим лишь буйством стихии, был благодарен природе за поддержку - вспышки молний и громовые раскаты перекликались с сумятицей его чувств. Даже теперь он ощущает блаженно подтягивающийся из-за двери на террасу ветерок. Пахнет сыростью опять, не сегодня-завтра снова придет гроза. Тучи приближаются...
Вадим беспокойно прохаживается по комнате, в груди теснятся чувства, он мнет рубашку. Саша слышит его прерывающиеся дыхание.
- Что? - спрашивает Векслер уже нетерпеливо.
- Гроза, туча.. - бормочет Вадим, сопит и едва ли не всхлипывает. - Ты правильно сказал: "Быть может"... Да... Она еще вернется, я верю... А ты любишь грозы, Саша?
- Черт-те-что! - возмущается Саша, которого в его состоянии начинают раздражать излияния Вадима. - О чем ты?
- Не важно, - спохватывается Вадим. Он вдруг хихикнул. - Гм, Саша... Нелегко тебе придется! Что думаешь делать? Если и раньше Майя держала тебя на расстоянии...
- Ладно, пока! - обрывает его Саша.
Он решает сходить к Бауману купить вина. Прихватив переносной бочонок, Саша идет к старому доброму немцу, который в Огакаево держит ларек по продаже домашнего вина. С ним можно поболтать о мировых новостях, благо что старичок любит читать газеты. Но сегодня Саше не до болтовни. Новость о богатстве Майи лишила его равновесия. Он непростительно замешкался с исполнением второго обряда!
Как же все-таки медленно наполняется бочонок!
- Что маешься, Саша? - спокойно спрашивает его Бауман.
- Вот именно - маюсь! - невесело рассмеялся Саша.
- Скажите лучше, действительно ли у Холой высадились инопланетяне? - Бауман показывает номер не самой респектабельной газеты.
- Какие еще инопланетяне? - сердится Саша.
- В пришельцев я и сам не верю, - сразу соглашается Бауман. - Но что-то там неладное случилось - это точно!
Саша некоторое время колеблется - не рассказать ли? Но тогда придется задержаться у ларька, а Саша сейчас жаждет одиночества. "Вот так и хранятся тайны! - усмехается Векслер. - Из-за чьей-то лени, хотя нет... скорее из-за нежелания отдавать что-то неземное, прекрасное, фантастическое... красивое и страшное... отдавать на откуп толпе - дурным вкусам, грубым суждениям, поверхностным оценкам! Или же я просто не готов пока рассказать обо всем людям? Ведь история еще не окончена..."
Бауман подставляет свой стаканчик под струю вина, наполняющую бочонок, смакует и говорит удовлетворенно:
- Sehr gut, nicht wahr?
Он угощает Сашу, который признается, что вино и впрямь хорошее.
- Когда-нибудь, - облизывается Векслер, - я расскажу вам все о событиях на озере Холой. Это случится здесь, у вашего ларька, таким же теплым летним вечером за стаканчиком домашнего вина. Обещаю, - Саша поднял бочонок. - Сколько с меня?
- Точно расскажешь? - лукаво улыбается Бауман. - Тогда вино бесплатно.
Саша возвращается на дачу. Становится все более душно, ветер усиливается и стихает временами. Уносит вечернюю свежесть, вздымает и разбрасывает пыльные столбы. Опасаясь грозы, Векслеры удалились в дом. Вечер скоротали за чтением и шахматами. Мать, повинуясь странному верованию, занавесила все зеркала в страхе перед молниями.
Сон не шел к Саше. Его мучили духота и навязчивые мысли. Он встал и подошел к книжным полкам, заполненным этнографическими трудами и исследованиями по мифологии. Но сейчас Саше хотелось почитать что-то другое. О любви, например. Он достал томик Бунина. Раскрыл и понял, что уже поздно - его помыслами действительно завладел Кайгус. Иначе не объяснишь, почему книга раскрылась на рассказе "Железная шерсть". Где странник-монах рассказывает: "Несть ни единой силы в мире сильнее похоти...пуще же всего у медведя и у лешего!.. Пойдет женщина или даже невинная в бор за хворостом, за ягодой - глядишь, затяжелела; плачет и кается - меня, говорит, Лес осилил...могла ли от него спастись? Вижу, идет на меня, пала я ниц, а он надшел, обнюхал - мол, не мертва ли? - завернул на мне свитку и исподнее, задавил меня...Только, правду сказать, нередко лукавят они: случается даже с отроковицами, что сами они прельщают его, падают наземь ничком и, падая, еще и обнажаются, как бы нечаянно. Да и то взять: трудно устоять женщине...перед медведем, а что будет она оттого впоследствии времени кликуша, икотница, о том заране не думает. Медведь - он и зверь и не зверь, недаром верят у нас, что он может, да только не хочет говорить. Вот и поймешь, до чего женской душе прельстительно иметь такое страшное соитие!.."
Саша почитал еще немного, а потом не выдержал - захлопнул книгу и повалился в подушку...
Гроза так и не разразилась. Но тучи висели в небе и утром. Саша встал раньше всех, торопливо позавтракал в саду, сидя на холодной, усеянной росой, скамейке под черным грозовым небом. Еще не отошедшая от сна природа затаилась, не решив окончательно, стоит ли подавать признаки жизни? Звуки в саду раздавались неуверенные и отрывистые.
Первый и дальний, короткий и приглушенный удар грома проворчал в спину Саше, когда он направился по пыльной дорожке в лес.
Саша вовсе не намеревался углубляться в чащобу. Но набрать среди зарослей, полной мха, поганок и трав, сколько-нибудь крупных и гладких камней, пригодных для обряда, оказалось не так-то просто. Вдобавок небо совсем потемнело, под деревьями стало сумрачно, однако Саша решил непременно довести сегодня дело до конца. Промедление более недопустимо.
Занятый поисками, Саша и не заметил, как забрел в совершенную глушь, пересеченную оврагами местность на подступах к Дальним Соснам. Где-то в этих местах повстречались однажды Лариса Храмова и Борис Дольнев. Но сейчас перед грозой в лесу никого нет. От возросшего шума листвы, мрачного неба и напряжения в воздухе было особенно тревожно и одиноко.
По берегам широкого, но мелкого ручья, куда спустился Саша, скользя по траве и хватаясь за ветки, камней было больше. Иди себе по течению, нагибайся по чаще, наподобие речной птицы на охоте. Многие камни оказывались слежавшимися песчаными комками и рассыпались в руках. Нужные и подходящие Саша полоскал в ручье, очищал и прятал. Некоторые камни Векслер находил в траве, выколупывал из почвы, отдирал переплетенные травинки, брезгливо стряхивал прятавшихся под камнями насекомых и слизняков.
Ему нужны были только абсолютно чистые, гладкие и удобные камни. Удобные для метания.
Саше повстречался и огромный поваленный ствол дерева без коры и сучьев, принесенный сюда, очевидно, в весеннее половодье разбушевавшимся ручьем. Негаданно пришло в голову, что то могли быть остатки Попрощавшегося Дерева. Этот обломок некогда могучего таежного древа походил на старую и толстую, пожелтевшую кость, не единожды обглоданную, брошенную, вновь обгрызенную и опять брошенную каким-то зверем на солнце и ветер. Торчали обрывки корней, словно волокна нервов, сухожилий - уже измочаленные, куцые. Черные соты дыр, каналов и будто костного вещества - высушенная, разбитая, выеденная начинка.
"Веллас хастаи - Велесова кость!" - подумал Саша по-хеттски с той же легкостью, с какой, бывало, Кир Торев говорил на уральских и сибирских языках.
Набрав достаточное количество камней, Саша Векслер медленно и неуклюже полез на дерево - самое разлапистое и удобное для восхождения Удобные камни для удобного дерева. Несмотря на близко и попеременно расположенные ветви, заменившие ступеньки, подъем был долго и труден. Благовоспитанный городской мальчик Саша не умел лазить по деревьям. Мешала и груда камней - кое-как Векслер уложил их в подвязанную концами свою рубашку.
Усиливался ветер. Когда Саша бродил вдоль ручья, его ошеломил брошенный в лицо песок. Глаза и сейчас слезились. Пока еще редкие и холодные капли резко и дерзко покалывали Сашу. Отсвет молний вторгался в темень под деревьями бегло и бело - как будто кто-то мигал и приглядывался. Гром звучал уже часто и раскатисто.
На древесной развилке Саша уселся, свесив ноги, осмотрелся. Рядом покинутое птичье гнездо - вот удача! Подходящее место для камней.
Саша поднялся, держась за ветку повыше. Отсюда, с высоты пусть небольшой, но дающей другой вид леса, все представлялось иначе. Видение буйной растительности под ветром можно было принять за движение... приближение Врага. Лишь стоило только принять это за правду, и дальше отпали всякие сомнения! Это было, как если вообразить что-то, и оно исполнится! Опасное занятие...
С напускным гневом, а после с непритворным ужасом смотрел Саша Векслер на змееобразные движения растительности внизу, волнами расходились травы и листва, зигзагами устремляясь к дереву, где он сидел. "Полоз! Полоз полез!" - стучало в висках, почти вдохновение, страх и радость безумия.
Ветер уже неистовствовал - от того, наверное, и возникла полная иллюзия движения в траве некоего чудовища.
Саша нашарил в гнезде свои камни и принялся швырять их в пустоту, ибо волнение возбуждалось ветром, беспокойством пустоты, которая играючи и стремительно поглощала камни. Опустошив гнездо, Саша представил, что камнями усмирил ропот под деревьями. А на самом деле гроза только собиралась с силами.
- Я...сегодня я бог! - внезапно прокричал Саша и замолчал испуганно. Раньше, при задумке обряда, фраза казалась ему удачной, но в лесу, при столь впечатляющей демонстрации природной стихии, он оробел.
По исконной своей привычке Саша начал прикидывать и думать, не обидится ли Творец на его заявление, правильно ли поймет, не осудит ли? "Но здесь это, так сказать, эмоциональная завязка, игра смысла, энергия обряда... Он вроде не должен обидеться..." - так размышлял Саша, но вдруг мысли его были грубо прерваны.
Молния ударила в землю совсем близко от места, где он находился. Страшный, сравнимый лишь с толчком землетрясения, удар встряхнул лес. Полный чистой мощи и энергии разряд. Векслер ослеп, оглох. Когда упал от вспышки и бума, когда гром сопроводил его шлепок в траву.
Она сомкнулась над ним.
Этот самый сильный удар грозы открыл потоки вод, распорол небеса, и так давно отяжеленные влагой. Хлынул дождь, холодные и чистые капли клевали лицо Саши, а он, повинуясь инстинкту, раскрыл рот, веки его дрогнули, он проваливался в беспамятство, но успел почувствовать благость летнего дождя, радость избавления от опасности, возвращения к нему из вспышки мира привычного.
Ему повезло, он не упал на брошенные им же сами камни. Конечно, повезло. Он лежал все еще без сознания, когда дождь кончился.
Из зарослей послышались голоса. Медленно вышли к распростертому телу Саши два человека - оба они передвигались очень неуверенно; девушка была слепа, а молодой человек был вроде сомнамбулы, которого ведут наитие и таинственные токи.
- Лежит? - спросила Настя. - Жив?
- Да, живой - подтвердил Артур, наклоняясь к Саше. - Погоди, что-то еще... - глухо молвил Артур, расстегивая изорванную и почерневшую рубашку Векслера.
Настя обратила на звук голоса своего спутника незрячий взгляд.
- Он был здесь, да? - тихо задала она странный вопрос.
Артур не отвечал - потрясенный, он собирал горсти земли и посыпал Сашу. Иногда бросал испуганные взгляды по сторонам, вглядываясь в лес.
- Черт, он может до сих пор быть где-то рядом, - сказал он. - Как ты думаешь, Настя... зачем?
- Вероятно, ему было интересно, - произнесла она задумчиво.
ГАЛЕРЕЯ 2
Обо всем произошедшем в "Хонге" следователь Никита Малтин написал в отчете, ничего не утаил, не преукрашивал, но и не щадил чувство реальности полковника Барбышева, своего первого читателя, испытывая на прочность его и собственную веру в незыблемость материальных основ мира. Писал даже с каким-то сладострастием, злорадством, словно обрел долгожданную свободу, не сдерживал себя, да и зачем?
Никто бы не позволил ему отступить от истины. Полицейский Яшар будет показывать тогда всем мшистую поросль и начнет винить Малтина, чья скрытность послужит поводом для растущей - вместе со мхом - ненависти за этот изъян. А что скажет Немерович? Поединок с чудищем оказал на него странное воздействие, он не на шутку увлекся восточными единоборствами. Еще, пожалуй, и врежет Малтину за утайку его подвигов - не посмотрит на чин. Смалодушничать же перед беднягой Зыковым и вовсе грех - тот лежал в больнице, ему лечили ноги от закрытых и открытых переломов, также подправляя душевное здоровье. Малтин посетил Зыкова в палате сразу же, как только смог.
- Поправляешься? - спросил капитан.
Зыков смущенно улыбнулся, откинул одеяло и, погладив простыню, доверительно ответил:
- Такая прохладная, гладкая эта простыня... Она напоминает мне воды озера Холой. Мне нравится, господин капитан, когда меняют постельное белье, она тогда такое прохладное!.. Думаю, если уж решат меня доконать, то лучше раствориться в нежной ткани, будто в воде, ну и слава Богу!
- Мне твой настрой не по душе, - нахмурился Малтин. - Ты чего это, а? Мало ли что там было...
- Но ведь было, - тихо откликнулся Зыков. - Или вы уже не верите? Напишите как есть, господин капитан!
Он написал, конечно. Да и как бы мог слукавить? В ту ночь в "Хонге" оказались десятки, если не сотни людей - заставить их молчать было невозможно. И они, конечно, не молчали. Вернулись, между прочим, не все. Куда-то пропал, например, человек с вывернутой шеей. Наверное, опять заблудился. Бежавшие в поселок и город, пробиравшиеся сквозь леса и поля, неудачливые отдыхающие, что поверили волшебной рекламе световых указателей - новых сопра, они разнесли весть о кошмарной ночи повсюду. Весть, подхваченную журналистами и досужей молвой. Во второй раз после медвежьей тучи тень Кайгуса разом накрыла весь Усть-Ключевской край.
Малтин с остальными полицейскими и экспертами искал, конечно, в отеле и на прилегающей к нему территории следы хитроумных механизмов, голографических проекторов, распылители галлюциногенных газов - словом, всего того, что могло бы объяснить произошедшее с разумной точки зрения. Искал и не находил. Возможно потому, что искал и не хотел найти. Самая страшная тайна следствия на тот момент заключалась в том, что никто - никто - не хотел найти ничего подобного. Малтин был в том уверен.
Любая механическая находка была бы оскорблением магии, ужасу и красотам той ночи, его - Малтина - слезам - не столько скорби, сколько чистейшего потрясения, когда он опустился на колени подле страшного пепелища, возле костей и праха, черных летучих хлопьев, взметнувшихся вокруг него. Он отвлекся лишь при появлении Майи Киверник - ее вели мимо, она безучастно смотрела на толпу, была абсолютно равнодушна, устала сопереживать, ее занимали лишь собственные думы, которые так легко и стройно проплывали перед ней в ротонде, а эти глупые люди ее вытащили и куда-то ведут!
Она не готова была отвечать Малтину, а он не готов был ее спрашивать.
Пока она жила в поселковой гостинице, где и выдержала все допросы полиции. Там Майю навестили родители, встревоженные и недоумевающие - почему она не возвращается домой? Репортеры, коротавшие время внизу в трактире, живописали Киверникам дело в подробностях, едва не увязались за ними в номер Майи. Дочь же наоборот была скупа на объяснения и повторяла, что ей необходимо остаться в гостинице еще на несколько дней.
- Зачем? - удивлялись родители.
Как будто Майя совершенно точно знала - зачем? Она ждала чего-то, волхитство "Хонги" было рассеяно чересчур грубо, переход от долгих томных дней, жарких ночей, дивных прогулок и тайн к смятению, столпотворению и бесстыдному любопытству - слишком резок. К ее досаде и раздражению примешивалось даже такое смешное, обыденное и понятное чувство, как недовольство, что недокричалось и ненакричалась на Кира, не выяснила, что он, кто он, зачем убил того человека?.. Когда она бежала сквозь лес, то слышала вопль Кайгуса - да, вероятно, более Кайгуса, чем Кира - вопль, метнувшийся за ней, обрушившийся с неба, ужасающий... Тогда Майя только испугалась и побежала пуще прежнего, но теперь различала в крике не только отчаянье, гнев и мольбу, но и вызов, загадку, вопрос. Последнее слово пока за Кайгусом, ее мужем навеки, но то мучительно, что слово это неразличимо, весь крик - знак, а не буква.
- Что же ты молчишь, Майя? - спрашивает мама, возвращаясь от двери - трактирщик прислал в комнату ужин.
- Очередное твое пари? - ворчит папа. - Ты входишь во вкус...
- Ах, надоело! Оставьте меня! - вскипает Майя. - Как я приехала сюда, так и уеду - без полиции и журналистов, просто соберусь и вернусь со своих каникул... - голос Майи прерывается слезами.
О чем же она плакала, хоть и крепилась перед родителями? Перемены ли мучили ее? Грусть по тому времени, когда можно просто отправиться на озеро с любимым человеком, не беспокоясь ни о чем? Без того, чтоб на месте возлюбленного очутилось хтоническое чудовище, которое завещало тебе богатство с кучей загадок впридачу - словно в той легенде.... Горка драгоценных мехов - не только богатство, но и вопросы. Похоже, что Киру нужно было, чтобы она сосредоточилась на главном, не отвлекаясь на добывание хлеба своего насущного... Медведь! Это он будет приносить ей и хлеб, и масло с медом, и даже свежевыдранный дымящийся кусок мяса... Бр-р-р! А она должна посвятить тому, что Кир Торев считает главным.
Майя вдруг нервно смеется.
Родители переглядываются.
Это что же, ей вместе с Сашей Векслером разгадывать тайны Кайгуса?
- О тебе спрашивала Полина, - говорит Михаил Иванович. - Она утверждает, что получила заранее от Кира указание помочь тебе. Дело запутанное, я узнавал, возможно, нам Полина действительно поможет выпутаться....
- Эта особа мне никогда не нравилась, - морщится мама. - Настырная, самоуверенная девка, себе на уме! Она нам ужасно надоела расспросами о тебе, дочка. Удивительно, что она до сих пор не появилась здесь!
- Все-таки надо будет потом с ней встретиться, - бормочет себе Майя.
Она отослала родителей обратно в Усть-Ключ, пообещав им завтра же вернуться домой. Разобрала поднос с блюдами и вяло поужинала рыбным пирогом, редькой в постном масле и белыми грибами. Обычное угощение в лесном поселке. Отбросив, наконец, вилки-ножи, уставилась в окно своего простого номера, выходящего на прибрежную дорогу. Контраст с ее апартаментами в "Хонге" разительный. Майя пожалела, что не догадалась попросить родителей привезти ей записи Равеля. Его вальсы развлекли бы ее тут, в удалении от "Хонги", пока она ждет неизвестно чего. Ей остается только смотреть в окно и ждать, что войдет, как ни в чем не бывало, Кир и спросит: "Тебе скучно?" Где-то в голове у Майи начинает под ее настроение звучать вальс "Assez lent". А впрочем хорошо, что нет записи, потому что такой вальс всегда особенно хорошо звучит, если его напевать про себя - Майя встает и танцует, легко и грациозно, словно во сне, шепчет: "Где, где моя мазюня? В горшочках, из вишни, арбуза, с мускатом, перцем и гвоздикой..." Майя думает, а не лучше было бы ей ждать не у "Хонги", а, скажем, в той светлой гостинице селения Лазурная Весь, где она выздоравливала после солнечного удара, а Кир ухаживал за ней, а на завтрак им подавали угощение с забавным названием "мазюня"? Быть может, встреча была назначена на оборотной стороне камня?
Когда стемнело, трактир покинуло большинство репортеров и зевак. Кого-то призвали срочные дела в Усть-Ключ, другие просто устали караулить, целый день накачиваясь пивом и тщетно стараясь разговорить местных жителей. Поздним вечером в трактире выпить, закусить, сыграть в бильярд, карты собрались местные и всем поведением своим показывали приезжим, что те здесь лишние. Немногие наиболее стойкие репортеры, ругая Майю, удалились в свои номера. Несколько машин с туристами умчались по направлению к Уйлагыл.
А Майя спустились осторожно вниз и присоединились к поселковым завсегдатаям. Они лишь на секунду уняли на гул своих голосов при виде ее, но тотчас обратились снова к привычным занятиям - возобновились стук бильярдных шаров, возгласы победителей, скрип стульев, обрывки перебираемых станций радио и телевизионных каналов, смех и звяканье посуды.
Майя потолкалась немного между посетителей, разглядывая людей. Она и представить не могла, что они, жители поселка, будут оберегать ее от приезжих, а теперь старательно изображают обыкновенное течение жизни, чтобы дать ей возможность прийти в себя.
Им Кир так велел действовать.
Наконец, Майя увидела, кого искала. Села за столик напротив нее, той девушки, отпивающей потихоньку сбитень, распространявший сильный запах меда, имбиря и зверобоя. Как же ее зовут? Кир ведь говорил. Да, точно - Олеся.
Майя вглядывалась в выражение лица Олеси, отыскивала следы недовольства или досады. Прежде они относились друг к другу без всякой приязни. Но Олеся будто даже оробела в присутствии Майи. Ее словно бы стеснял озноб. Почтения? Страха? Или озноб иной природы, который она желала унять горячим сладким питьем?
- Ты не обижайся на меня, - заговорила Олеся. - Ты отныне владелица "Хонги", а мы лишь крутимся рядом, облизываемся... - в Олесе пробудилось краткое и немного истерическое оживление, улыбка дрогнула сладострастием и дикой усмешкой. - За великую честь почитаем быть приглашенными туда! Ночи не спим, только о "Хонге" и думаем, а днем беседуем о ней, крадемся за менгиры, как в сад за яблоками! Да и можно ли остаться в стороне? Андрей! - позвала она внезапно.
Незамедлительно из толпы посетителей возник рослый парень грубой, но и располагающей внешности - портил впечатление только едва ощутимый запах рыбы, шедший от него. "Рыболов?" - почему-то именно так подумала Майя.
- Скажи ей, почему, - велела Олеся.
- Ну... - многозначительно протянул парень, присел на корточки и, пристально глядя на Майю снизу вверх, ответил: - Потому что и у Исайи сказано в 29 главе: "Еще немного, очень немного, и Ливан не превратится ли в сад, а сад не будут ли почитать как лес?/ И в тот день глухие услышат слова книги, и прозрят из тьмы и мрака глаза слепых".
Он помолчал и отошел снова, затерявшись в толпе.
- Так, - хрипло произнесла Майя, сцепив пальцы.
- Добавлю, - продолжила Олеся, - что и в 32 главе пророк поясняет: "Доколе не излиется на нас Дух свыше, и пустыня не сделается садом, а сад не будут почитать лесом./Тогда суд водворится в этой пустыне, и правосудие будет пребывать на плодоносном поле./ И делом правды будет мир, и плодом правосудия - спокойствие и безопасность вовеки./ Тогда народ мой будет жить в обители мира, и в селениях безопасных, и в покоищах блаженных./ И град будет падать на лес, и город спустится в долину./ Блаженны вы, сеющие при всех водах и посылающие туда вола и осла".
- Со мной он, например, говорил совсем немного и не думаю, что с другими из наших был словоохотлив. Он нам не сказал, но мы почувствовали!
- Я видела, - сказала Майя. - Видела, что ты была в "Хонге", я следила за тобой, а потом ты исчезла так неожиданно...
- Эти места я хорошо знаю, - перебила ее Олеся. - Пройти коротким путем, исчезнуть или появиться для меня ничего не стоит.
- Кир мне рассказал, как напугал тебя однажды, когда ты с приятелем ("Андреем?" - подумала Майя) заблудилась в доме...
Олеся только закивала, улыбаясь, ничего не говоря. А впрочем Майя ее ни о чем и не спрашивала.
- Понимаешь, - все-таки объяснила ей Олеся, - Кир про наши места еще лучше знает, в один момент их может просто поменять, перевернуть, переиначить, мы и заблудимся... Но не боимся потеряться. "Хонга" нас притягивает, манит...
- Даже сейчас? Когда там нет Кира?
- Ах, ну с чего ты взяла, что его нет там! - воскликнула Олеся с некоторой томностью и в удивлении перед наивностью Майи. - Разве он попрощался с тобой?
- Нет, - ответила Майя задумчиво. - Это я от него сбежала.
Олеся перегнулась через стол к ней вплотную и прошептала горячо, размеренно:
- Так он догонит тебя, не сомневайся!
Майя помолчала, глядя в сторону.
- Мне нужно вернуться в Усть-Ключ. Тотчас же, пока репортеры спят. Ты поможешь?
- Нет проблем!
Они прошли к автостоянке за трактиром, где стояли и курили несколько парней и девушек поселковой молодежи. По появлении Олеси и Майи все разговоры смолкли. Андрей уже был тут и ждал у автомобиля со включенным мотором, будто заранее был извещен, что понадобится.
- Он доставит тебя куда угодно, - сказала Олеся.
- Мне нужно только домой, - пробормотала Майя.
Путь до города с Андреем проделали без приключений и библейских цитат, вообще без разговоров. У подъезда Майя пригласила Андрея на чай, втайне надеясь, что водитель откажется, и тот действительно вежливо отклонил приглашение и укатил обратно на север.
В Усть-Ключе уже рассветало - сумерки были еще тонкие, утренние, прохладные. Майя вспомнила, что так же рано однажды прилетела с родителями ночным рейсом из Греции, откуда привезла свою коллекцию морских раковин.
В своей комнате она принялась раскладывать вещи, но очень быстро ее прервали - вошли родители. Усталые - верно, тоже спали мало и плохо, вернувшись в город с Холой поздним вечером накануне. Елена Павловна заплетала косу, Михаил Иванович пришел с какими-то бумагами, мял их, постукивал о ладонь и, наконец, решительно сунул в карман халата.
- Вот ты и дома, - сказал он. - Наша Майя снова с нами.
- Угу, - ответила Майя.
- Столько всего произошло... - начал было папа и умолк.
- А комната твоя не изменилась, - подхватила мама.
- Вы рады, что я разбогатела? - спросила Майя.
- Ох, не знаю, что и ответить! - покачала головой Елена Павловна.
- Так вроде бы решили, что рады? - отозвалась сразу Майя.
- Хорошо, конечно, что Кир оставил тебе... - ответил папа и снова замолчал. - Но все же странно, слишком странно это...
- Меня лично беспокоит полиция, - заявила Елена Павловна.
- Нет, меня полиция совсем не беспокоит, - призналась Майя, садясь на кровать. - А беспокоит то, что впереди огромные перемены, и я уже переменилась, но боюсь... что со мной еще будет?
- Это ты о чем? - насторожилась мама.
По одной только ее интонации Майя догадалась о наиглавнейшей причине ее тревоги и усмехнулась.
- Не волнуйся, мама. Я не беременна, нет, хотя может быть к лучшему было бы... Но нет, я чувствую, что мне предстоит скоро принять некое важное решение. К обычной жизни не имеющее отношения.
Родители сели на кровать по обе стороны от дочери.
- Послушай-ка, - говорит папа ласково. - Бояться нечего, ты на нашем с Елей острове.
- Каком таком острове? - удивляется теперь Майя.
- Был случай, - рассказывает Михаил Иванович. - Мы тогда с твоей мамой были очень молоды...
- Да, молоды, - эхом подтвердила Еля и через дочь за плечо потрепала мужа.
- ...Всей нашей школьной компанией мы отправились на озеро Уйлагыл, на его безлюдный северный берег, то самый, где...
- Где я как-то потерялась, - закончила за него Майя. - Я, кстати, была там недавно, с Киром. Видела старый понтон, он совсем затонул.
- Затонул! - воскликнула Еля.
- Это неважно, - отрезал Михаил Иванович, обратившись к Еле, а Майе сказал: - Речь о другом времени. Понтон был еще на плаву, а я с Елей не вполне знаком. Наша мама считалась едва ли не первой красавицей в классе, но не могла похвастаться популярностью и уважением у одноклассников - такое бывает. Ее занудство...
- Протестую! - опять встряла Еля.
- Ее занудство, - повторил папа, - а также пугливость, доверчивость и ....э-э... та особенная горделивость, идущая от воспитания в исключительно матриархальной семье, делали мою Елю идеальным объектом для всяческих розыгрышей, подшучивания и даже третирования со стороны и ребят, и остальных девчонок. Ее не презирали (презрение - это, пожалуй, чересчур), но держали на расстоянии, с непростительной жестокостью могли прикинуться, что приняли ее на равных, а после оборвать ее радость, поставить на место, засмеяться в лицо, уколоть, довести до слез, а потом всем было, конечно, стыдно, но подростки еще не умеют должным образом управляться со своим стыдом.
Еля больше не прерывала мужа. Она ушла в себя, сжалась, нахмурилась.
- И вот на том пикнике мы в очередной раз довели Елю до слез, она убежала от нас куда-то... Ночь, темно, она, моя Еля, мигом пропала в темноте. Обидели ее злой шуткой, розыгрышем, не очень изящным и тактичным, как это водится у школьников. Между прочим, именно из-за тех...давешних жестоких шуток...да, вероятно, поэтому мы так болезненно восприняли твое известие о пари с Лидой. Пари, разумеется, не совсем то, но близко к дурной шутке, мы с Елей это сразу почувствовали, занервничали - она от неприятных воспоминаний, но не слишком - по доброте душевной, а я куда сильнее, потому что по больному месту ударили. И видишь - не зря мы всполошились!
- Папа, не отвлекайся! - перебила его теперь Майя. Она сидела, уткнувшись в мамину грудь. Сказала папе, не отрываясь от пижамы Ели - голос Майи прозвучал глухо, сдавленно, ресницы были мокрые.
- Когда Еля убежала, - продолжил рассказ папа, - только я почуял неладное. Возможно ты будешь разочарована, Майя, но я просто встал и последовал за ней, бросив приятелям, сам того не ожидая: "Дурачье!" Всего-навсего, но подобные поступки действительно самые героические для подростков. Я оставил толпу, огни, погубил свое положение в этой стае и побежал за Елей. В темноту, к озеру, но был рад безумно, что решился!.. Я нашел Елю на понтоне, да-да, Майя, том самом! Он был в ту пору на плаву. Я взошел на понтон, и он качнулся под моими ногами, будто и земля ушла куда-то вниз! Тотчас же я признался Еле в любви - если не прямо, так взглядами, извинениями за себя и одноклассников... Она правильно все поняла, она мне поверила...Лицо ее посветлело. Или мне показалось, что это какая-то тень убралась с понтона? Взглянула Еля на меня чудно, подошла к тросам, связывающим понтон с берегом и хотела было уж отцеплять их. Она говорила...
- "Давай уплывем, давай уплывем отсюда далеко-далеко!" - тихо произнесла за него мама.
- Но я отговорил ее, сказал: "Не надо, пусть это будет наш остров, мы никого больше сюда не пустим, это только наш остров!" И мы почти всю ночь простояли на нашем острове, прижавшись друг к другу. Совсем юные, неразумные, мы поняли, что не обязательно уплывать куда-то (а ночью на озере, надо сказать, довольно жутко, слишком просторно и глубоко), но сказали себе - это наш уголок земли, и нас здесь двое... Тогда было так. А теперь, дочь, и ты на нашем острове. Ты с нами. Не потеряешься... Майя, Майя, никогда мы не забудем, как вернулись и увидели тебя там, у понтона - маленькую, гуляющую по мелководью с плюшевым медведем чуть ли ни с тебя ростом! На том же самом месте!.. Так что все будет хорошо. Мы вместе. Ты с нами, Майя.
Все трое - семья - замерли, сцепившись нерасторжимо, крепче давно исчезнувших понтонных тросов. "Она так похожа на меня!" - подумали одновременно Майя и Еля. "Обе напуганные, но храбрые девочки" - подумал Михаил Иванович.
Дочь заснула в родительских объятиях. Ее перенесли в постель, вышли из детской на цыпочках.
Майя спит и крепко, и чутко. Крепко, потому что утро прохладное и звонкое, постельное белье свежее и приятно пахнет. Чутко, потому что беспрестанно кто-то звонит, к телефону подходят то мама, то папа, невнятно и кратко отвечают. Когда во второй половине дня Майя, наконец, проснулась, ей сказали, что звонили поочередно Лида Беляева и Полина Приймак - и та, и другая хотели с ней встретиться.
- Ладно, съезжу-ка я к ним, - решила Майя.
- Они сказали, что ждут тебя в своем офисе на Южной.
Майя воспользовалась фуникулером и вышла на станции "Центральная - проспект Пенды". Тут было очень шумно, многолюдно, оживленно. На нескольких этажах станции сходились ветки различного городского транспорта - метро, автобуса, фуникулера, монорельса. После тишины "Хонги" и уединения в поселковой гостинице, Майю ошеломил ритм Усть-Ключа, от которого она успела отвыкнуть.
А к иному она не успела еще привыкнуть. С чуткостью, приобретенной на лесных тропинках, она внезапно ощутила пристальное внимание. Люди останавливались и смотрели на нее. Вслух было произнесено ее имя, послышались шепотки и восклицания. Несколько человек решительно направились к ней, улыбаясь немного заискивающе - вдруг они вытащили камеры и диктофоны. Два или три экрана на станции, соединенные мгновенной передачей с камерами городских репортеров, тотчас сменили изображение и вывели на всеобщее обозрение растерянную Майю.
- Госпожа Киверник! - закричали умоляюще ей со всех сторон.
Но Майя уже поняла, что это все значит, и бросилась к ближайшему такси. Успела спрятаться в машине и крикнула:
- К "Сирен-Радио", это на...
- Я знаю где! - отозвался таксист с обидой - вероятно, был поклонником "Сирен", как уже многие в Усть-Ключе.
Такси доставило ее на Южную улицу к офису "Сирен-Радио" самой кратчайшей дорогой. Извещенная заранее Лида встретила подругу и проводила наверх. Только здесь они дали волю чувствам - обнялись, расцеловались. Лида сгорала от любопытства, но почти не спрашивала Майю о недавних событиях, касаясь тем слегка-слегка и сама этого будто пугаясь. Болтали без умолку и весело, но довольно бестолково.
- А где Полина? - спросила Майя только.
- Скоро будет, - замешкавшись, ответила Лида. - Она хотела потолковать с тобой по поводу... наследства и прочих хлопот с ним связанных.
Так и коснулись дел до приезда Полины.
- Можешь подождать ее, - сказала Лида.
- Буду не столько ее ждать, сколько у тебя гостить, - возразила горячо Майя. И смущенно добавила: - Я соскучилась. Очень!
- И я тоже! - живо подхватила Лида.
Они стояли у картины Немии Ракер "Тайны в саду"; там две обнаженные прелестные девушки сидели под колокольчиками - феи или нимфы античного облика, но со стрекозиными крылашками из кельтских легенд, нежные задумчивые создания в сиреневом сумраке зарослей.
- Майя, посмотри, они похожи на нас, - сказала Лида. - Это моя любимая картина.
- Ну не совсем похожи, - усмехнулась Майя. - Они обе больше похожи на тебя одну - особенно та, что слева.
- Я имею в виду не внешнее сходство, - настаивала Лида. - Взгляни на них - какое согласие, умиротворение, безмолвный разговор, они понимают друг друга с одного взгляда, а почему? Кто может понять... Я думаю, это и есть сирены, но не чудища из волн, а те, из философии Платона, которые своим пением созидают гармонию небесных сфер...
- Откуда в тебе эта премудрость? - удивилась Майя, и затем вскричала: - Не говори, не говори, я догадываюсь откуда!
Лида рассмеялась.
- Я теперь могу говорить только о музыке, - заявила она совершенно счастливая. - Полина лишь затронула струны души моей, а я уж никак не угомонюсь - пою и играю, перебираю струны и пишу к ним музыку. Ты слышала?
Майя озадаченно глянула на нее, но сообразив о чем на самом деле спрашивала ее Лида, охнула и схватила подругу за руку.
- И ты?! В "Хонге"?! Я тебя слышала там! Лида, это было...нечто...нечто поразительное! Не могу объяснить, рассказать... Твой голос...
Она помолчала, о чем-то напряженно думая, а потом согласилась:
- Да, вот сейчас я понимаю, что мы похожи... Сколько раз нам достаточно было даже и не говорить, а просто быть вместе, помнишь? И тогда, в "Хонге", ты помогла мне своим пением, правда-правда!
- Мы же с детства привыкли отдавать друг другу самое ценное. И взять хотя бы пари наше и Кира - это показательный пример. Кто тут выиграл, а кто проиграл? Мы обе в выигрыше!
- Большая награда... - прошептала Майя, закрыв глаза. - Награда за честность...
- Еще бы! Я ведь многому научилась здесь, так что не удивляйся моим восторгам и прозрениям. Что миллионы, оставленные тебе Киром! Мы-то знаем, что к чему и где настоящее сокровище! Не сто рублей золотом или огнищем, а то, что в Галереях заперто!
Майя несколько опешила - прежде она внимала Лиде с воодушевлением, а теперь насторожилась - от одного упоминания Галерей стало неуютно, тревожно, словно бы холодом дохнуло. "Заморозили девку!" - мелькнуло почему-то.
- Что он делал, когда ты видела его в последний раз? - спросила неожиданно Лида.
- Сидел у огня, пробовал варево, облизывал пальцы, - ровно и невозмутимо отвечает Майя.
- Все сходится, - кивает Лида. - Он в предвкушении - легенда права, вскоре он придет, чтобы потребовать очередную долю своей плоти. Но нам бояться нечего.