Аннотация: Как быстро иногда взрослеют дети... Рассказ занял 1-е место на конкурсе "Такая Разная Любовь"
Страничка из альбома
Новенькая появилась в школе в середине сентября. В наш шестой "А" втиснулась могучей фигурой завуч Ольга Андревна, "тётя Туча", - так прозвали её острословы с "камчатки" за извечно хмурый взгляд из-под широких бровей, непомерную рыхлость телес и неизменный тёмно-серый костюм. За мощным плечом завуча, словно солнышко, выглядывающее из-за хмурой облачности, сияла чья-то ярко-рыжая макушка.
- Садитесь, - небрежно махнула рукой "туча" на наше приветствие, и вытолкнула вперёд высокую девочку в синем форменном платье с чёрным фартуком. - Вот, принимайте новенькую... как бишь тебя зовут?
- Генриетта.
- Ну, вот, прошу любить и жаловать э-э-э... Генриетту. - Ольга Андреевна, кивнув головой нашей классной, вышла.
Мальчишки бесцеремонно с ироничными ухмылками и репликами разглядывали рыженькую, в конопушках на розовых щеках, новенькую, а девчонки шушукались и хихикали, поглядывая на неё. Однако девочка, судя по всему, вовсе не чувствовала себя "не в своей тарелке". Она оглядела класс дерзким взглядом, на пару секунд задержав его на "галёрках" и, не дожидаясь приглашения, прошла к моей парте, намереваясь сесть на свободное место.
- А тут занято! - сказала я ей.
- Но пока нет ни хозяина, ни его вещей, я посижу здесь! - ответила мне девчонка решительным голосом, и я не нашлась, чем ей возразить.
- Итак, продолжаем урок... - постучала по столу учительница.
***
Новенькая как-то сразу, с первого дня вписалась в наш классный коллектив, словно всю свою тринадцатилетнюю жизнь провела рядом с нами. Мальчишки, пытавшиеся заигрывать с ней, дёргая за короткие рыжие косички, тут же получали мощный удар учебником по башке, да и вообще, будучи ершистой, она в драку с ними ввязывалась по любому поводу. "Меня... зовут... Генриетта!" - всякий раз, выделяя каждое слово, раздражённо поправляла она любого, кто окликал её коротко - "Геня!" Но однажды, на уроке математики, когда она, единственная из всех, решила трудное уравнение, и математичка восторженно воскликнула: "Да ты же у нас просто гений в юбке!", это "гений" намертво прилепилось к ней, и с этим она уже ничего не могла поделать.
С Генькой мы подружились сразу. Бывшую мою соседку по парте ей удалось уговорить пересесть, пообещав давать списывать "матику". Оказалось, что родители новенькой - врачи. Их прислали сюда вместо прежнего, ушедшего в мир иной, старенького доктора.
Генриетта отличалась от нас, своих одноклассников удивительной любознательностью и начитанностью, вот только была она несколько высокомерной по отношению к нам.
- Ну, хоть бы один нормальный пацан был в школе... - пренебрежительно скривив губки, говорила она мне вполголоса, - одни сопливые недоростки... даже не на ком взгляд задержать. - Впрочем, я с ней была согласна полностью.
- Хм, шестой "А"... - насмешливо хмыкая, говорила Генриетта, - можно подумать, что есть ещё шестой "Б"! Не школа, а сарай какой-то! - В самом деле, наша семилетка располагалась в старом деревянном одноэтажном здании, действительно похожем на сарай, который обустроили под школу. Так что Генька оказалась недалека от истины. В районном центре имелась другая школа - кирпичная, двухэтажная, но она предназначалась для латышских ребятишек, которых было значительно больше, чем русских. Это были первые послевоенные годы, и сюда, в Латвию, по велению партии присылали специалистов для обустраивания молодой советской республики. Руководить строительством машино-тракторной станции прислали и моего отца с семьёй. Время было хоть и мирное, но всё же очень неспокойное и тревожное, так как прячущиеся в лесах бандиты всячески мешали стройке. В семье зажиточных крестьян Култансов, у которых мы снимали жильё, было четверо ребятишек - шестнадцатилетний Томас, Вольдемар, на год моложе брата, и двое девчонок-двойняшек - тринадцатилетние Моника и Сузанна.
Вечерами мы, подростки-погодки, частенько просиживали на огромной кухне Култансов за длинным столом с картами, или увлечённые прочими играми. Тётя Маруся ставила нам по кружке парного молока и по толстому ломтю домашнего хлеба. Однажды я привела в нашу небольшую компанию и Геньку.
- А они ничего ребята! - удивлялась она на следующий день, когда мы с ней торопились в школу, - хоть и латыши, а по-русски почти свободно говорят.
- Так у них же мама русская.
- Кстати, похоже, что их старший... как его? Томас? к тебе неравнодушен.
- С чего ты взяла?.. - я почувствовала, как щёки у меня вспыхнули.
- Да это же видно по взглядам, какие он на тебя бросает. Думаешь, я не заметила? Да ты и сама на него поглядываешь украдкой... так нежно, так застенчиво... Ах! - и Генька закатила глаза, откровенно насмехаясь над моим смущением.
- Ничего такого и в помине не было! - попыталась я возразить, - и нечего выдумывать!
- Да пожалуйста, не больно мне и надо. Скрытная какая, а ещё подруга называется! Чего ж тогда краснеешь?
- От холода, от чего же ещё... - буркнула я в ответ.
Была уже середина декабря, морозы крепчали, но небо почему-то не спешило укрывать продрогшую землю снежным одеялом. До школы было километров пять, если идти большаком. Так мы и ходили обычно в осенне-весеннее время. А зимой путь значительно сокращался, если скользить на лыжах прямиком через озеро и лес.
- Слушай, а может быть, вода в озере уже замёрзла? - высказала я предположение. - Морозы-то стояли аж целую неделю! Айда проверим!
Мы свернули с дороги и, пройдя сквозь небольшой лесок, остановились в изумлении... Перед нами открылся невероятной красоты пейзаж. Синевато-зелёная гладкая поверхность озера, и в самом деле уже скованная льдом, казалось огромным зеркалом, окаймлённым в причудливую рамку из тонких и хрупких ветвистых ив. Одетые в ледяную корку дождями и морозом, их ветки казались прозрачными, будто сделанными из тонкого хрусталя. Прутик отломился под моей рукой со звоном разбитой ёлочной игрушки.
- Это сказка какая-то... - прошептала восторженно Генька. Мы заворожено любовались волшебной красотой озера, не решаясь ступить на лёд. Но раздумывали недолго - минуту спустя мы уже бежали, падая иногда, по идеально прозрачному льду всё дальше и дальше от берега.
- Ой, гляди, гляди! - вторила я ей, - да подойди же скорее... такая красивая, с оранжевыми плавниками. ну, во-от, всё... - в водорослях спряталась!
Мы легли на лёд и в изумлении стали рассматривать сквозь него, как сквозь чистое стекло, загадочный подводный мир. В тёмной глубине угадывалось дно, и через прозрачный слой льда видны были сине-зелёные, застывшие, словно во сне, длинные стебли лилий и кувшинок с огромными круглыми листьями и изогнутые в чудные узоры узколистые водоросли. И среди них, время от времени медленно, сонно плавали рыбы, открывая рты и лениво двигая хвостами и плавниками.
- Невероятно... - восторгалась Генька, - просто сказочное царство какое-то! Я никогда такого не видела! А ты?
- Мы летом здесь катались на лодке. Если б ты знала, какие красивые здесь цвели лилии! - Я вспомнила вдруг, как Томас тогда сорвал несколько белых душистых цветков на длинных толстых стеблях, по одной дал сестрёнкам - Сузанне и Монике, а оставшиеся три протянул мне: "лилии для Лилии"... - чуть смущённо сказал он тогда.
- Вот наступит лето, и ты тоже с нами будешь кататься! - сказала я мечтательно.
- Когда ещё оно наступит... - вздохнув, ответила Генька.
Забыв про школу и про всё на свете, отбросив подальше портфели с книжками и тетрадками, со смехом и радостными возгласами носились мы по озеру, скользя по льду на подошвах ботинок и совершенно не думая об опасности.
А на следующий день и землю, и озеро накрыло ярким белым пухом первого снега.
***
- Воронцова Генриетта! Почему ты до сих пор не записалась в библиотеку? - спросила училка по литературе.
- А зачем? - удивилась Генька. - У меня дома своих книг полно.
- Всё равно надо записаться - такие правила.
В библиотеке было пусто. Если не считать библиотекаршу "Мегеру", прозванную так не столько из-за созвучия её имени-отчества - Мира Германовна, сколько из-за вреднючего характера. Мегера корчила из себя учительницу - получая обратно книги, заставляла пересказывать их краткое содержание, иногда даже требуя отчёт в письменном виде! Книжки она выдавала строго по списку литературы для внеклассного чтения.
Заполнив карточку Генриетты, Мира Германовна спросила, что та желает почитать.
- У вас есть "Красное и чёрное" Стендаля? - спросила Генька, подумав пару секунд.
Мегера внимательно посмотрела поверх очков на Геньку.
- Есть "Белый клык" Джека Лондона... Ещё - "Белый пудель" Куприна. Ни красного, ни чёрного у меня нет.
- Тогда может быть есть "Яма" Куприна?
Мегера пробежала глазами список литературы для шестого класса, но такого произведения не нашла.
- Странно... - сказала Генька, - а в той школе, где я училась, эти книги были. Бедная у вас библиотека! Запишите мне вот это! - Она, покопавшись в стопках книг, подала изумлённой Мегере "Русские народные сказки".
- Если хочешь, мы можем сходить в поселковую библиотеку, - предложила я Генриетте, - может, там спросишь те книжки.
- Да есть они у меня дома, - огорошила она меня, - читала я их сто раз!
- А зачем же ты тогда их спрашивала?
- Да так просто... позабавиться захотелось! - смеясь, ответила Генька. - Но похоже, ваша Мегера про них и слыхом не слыхивала!
- А дашь почитать?
- Не-а... Ты ещё маленькая!
- А то ты большая! Всего на полгода старше.
- Зато я прочитала много книг и знаю гораздо больше тебя о жизни! Потому что я дочь врачей и сама буду врачом. Пошли ко мне домой - сама увидишь, какая у нас библиотека!
В доме Генриетты и в самом деле все полки и шкафы ломились от книг. Кроме литературы по медицине - собрания томов Большой Медицинской Энциклопедии (Генька сказала, что там есть столько ужасно интересного!), было действительно много и художественной литературы. Я взяла почитать Паустовского.
***
Зимние каникулы... Счастливое время! Санки, лыжи, коньки! От дома к бане и узкой речушке длинная, пологая гора. Выкатываем дровни, усаживаемся все хором в них. Мальчишки, оттолкнув тяжёлые сани, резво в них вспрыгивают, и мы летим вниз с нарастающей скоростью! Аж дух захватывает от восторга! Но радость полёта длится не так долго, как хотелось бы... А тащить сани обратно в гору не так уж и легко! Пару раз съехали и решили идти кататься на лыжах с более крутых горок.
Генька пришла на гору без лыж: "Сломалась одна"... - пояснила она мне, потупив очи. "Врёт ведь, но зачем"? - подумала я.
- А мы с тобой по очереди будем кататься, идёт?
- Ладно... - ответила я не слишком радостно. - Но ожидать своей очереди у Геньки не было никакого терпения, и ей вздумалось пристроиться на лыжах за спиной у Томаса.
- Если свалишься - я не виноват! - предупредил он её. Генька встала на его лыжи и обхватила Томаса руками.
- Ну, пошли! - скомандовал он: левой - правой, левой - правой... - Они покатились, но где-то в середине горы неожиданно оба упали. Лыжи, одна за другой, неслись вниз, а эти двое, валяясь в снегу, хохотали, как безумные. Шапочка слетела с головы Геньки, и её рыжие волосы разметались по белому снегу... "Ну, чисто - лисица, - подумалось мне, - сама же, наверное, нарочно упала и его с собой увлекла." И вдруг ёкнуло и заныло в груди, когда Томас склонился над ней и, сняв варежку, бережно смахнул ладонью снег с её лица. Я даже зажмурилась. Мне показалось, что вот сейчас... сейчас он коснётся губами её губ. Не было сил смотреть на эту сцену и я, оставив лыжи (пусть Генька катается), ушла домой. "Нет, он не мог этого сделать... Ведь тогда бы все увидели и подняли их на смех, - успокаивала я себя, - но он хотел её поцеловать, хотел! Это же было видно по всему". Впервые ревность терзала и мучила меня. Впервые слёзы любви и отчаяния катились по щекам. " Ненавижу её... ненавижу их обоих... - шептала я, как заклинание, - знать их больше не хочу!"
Но на следующий день мы снова были подружками "не разлей вода". Я вглядывалась в Генькины зелёные глаза, пытаясь найти ответ на мучивший меня вопрос, но в них, как всегда, озорных, с насмешинкой, ничего особенного не находила. И сама она оставалась прежней Генькой - весёлой, дурачливой. Мы так же сидели вечерами на кухне вшестером, играя во всякие бумажные игры, и я, исподтишка наблюдая за Генькой и Томасом, ничего "такого" не замечала.
***
В те времена почти все девчонки имели свой альбом. Обычно это была общая толстая тетрадь в коленкоровой обложке. Обмениваясь ими друг с дружкой, мы, как могли, оформляли листы, рисуя пронзённые стрелами сердца и прочую ерунду, или обклеивая их вырезанными из открыток цветами; писали пожелания, чаще в незатейливых стишках, типа: "Пусть жизнь твоя течёт рекою среди волшебных берегов, и пусть всегда живёт с тобою - надежда, вера и любовь." Или ещё: "(имя) роза, (имя) цвет, (имя) - розовый букет. На букете можно спать, крепко (имя) целовать!" Некоторые девочки к этому делу подходили формально - кое-как, лишь бы отвязаться, другие же вкладывали душу, стараясь придумать что-нибудь поинтереснее. Мне нравилось оформлять альбомные странички, и получалось это у меня неплохо, поэтому одноклассницы и просто подружки чаще, чем другим подсовывали мне свои альбомы с просьбой "подписать".
Однажды подошёл ко мне Томас и попросил что-нибудь оставить в его альбоме на память. Я удивилась - не думала, что и мальчишек могут интересовать такие девчоночьи забавы. Тетрадка блестела чёрной коленкоровой обложкой, новёхонькая. Подумалось, что мне первой доверено такое почётное дело - оформить начальную страницу альбома! Я была счастлива и смущена, да и Томас выглядел каким-то робким. Окончательно успокоившись, решила, что напрасно ревновала его к Геньке, что я просто глупая дурёха, что между ними вовсе ничего нет и быть не может. Дома, с трепетом достав его альбом, открыла... Как же я заблуждалась! Почти половина тетради была уже заполнена: разукрашенные цветными карандашами и вырезанными из открыток картинками и цветами листы были старательным почерком исписаны стихами и прозой на латышском языке. Я листала страницы с возрастающим разочарованием и вдруг... наткнулась на русский текст. Он был без подписи, но этот корявый почерк не узнать было невозможно. Генька! Единственное, за что Генриетту ругали учителя - это за её размашистое, небрежное письмо. Но у той всегда был один ответ - ничего, мол, не попишешь, наследственные гены родителей-врачей. Но здесь чувствовалось - Генька старалась. Тщательно выводила, наверное, каждую буковку. Я прочитала стихотворение, думаю, списанное из какого-нибудь сборника поэзии. Прекрасные стихи... что-то там о зарождающейся любви. И опять, успокоившееся было сердце, заныло от приступа ревности. Я отбросила этот альбом подальше, решив отдать его завтра же без всяких своих подписей, но, подумав, решила, что такая выходка будет выглядеть довольно странно и наводить на некоторые мысли.
...Несколько дней альбом сиротливо валялся в ящике моего стола. Время от времени я доставала его, машинально листала. Но, дойдя до странички подружки-соперницы, появлялось вдруг желание выдрать этот лист и изорвать в клочья! "Подруга называется! Надо мной потешалась, а сама"... Я уже не сомневалась в том, что Генька влюблена в Томаса, больше всего меня волновал вопрос - что же он?.. Неужели тоже... в неё влюблён? Эта мысль была невыносима для меня. Я открыла альбом на чистой странице и долго смотрела на неё, впервые не испытывая никакого желания творить. Никогда ещё перед белым листком чужого альбома не чувствовала я такой растерянности. На сердце была тяжесть, а в голове пустота. В очередной раз отложив альбом в сторону, желая отвлечься от грустных мыслей, взялась за книжку. Читая одну из повестей Тургенева, меня вдруг неожиданно осенила мысль... Никаких, конечно, цветочков и пронзённых стрелами сердечек на моей страничке не будет! Лишь фон, переходящий из голубого в синий, можно немного и фиолетового цвета добавить. Точно! Получится небо в тучах... Но главным здесь будет текст, написанный красными чернилами. И пусть он поломает голову над ним, пусть помучается, пытаясь его понять. И ничего, конечно, не поймёт, потому что текст этот будет написан по-латыни! Не на латышском, а на латинском языке, совсем Томасу не знакомом.
Я так увлеклась этими размышлениями, что и любовь моя, и ревность отошли далеко на задний план. Мне стало весело. Перелистывая книгу, я искала запомнившиеся мне строки древнего римского философа по-латыни, а заодно выискивая подходящие фразы, которых так много у И.С.Тургенева и на других языках. Собрав "винегрет" из фраз на латинском, французском и итальянском языках, я каллиграфическим почерком латиницей вывела небольшой текст, используя красные и чёрные чернила. Вот что получилось, если перевести на русский:
От любви до ненависти один лишь шаг...
Почему это бывает, может быть, Вы спросите?
Не знаю, но это совершенно так, дружище!
Я думаю, Вы меня хорошо понимаете, существо без сердца!
Вот и всё! Прощайте...
Лилия.
Внизу листочка поместила картинку - срисовала из книжки простенький пейзаж со сломанным тонким деревцем. А сверху, для гармонии - тройку летящих птиц... Работой своей осталась довольна.
- Переведи, что ты мне написала! - всё требовал потом Томас. Но я только загадочно улыбалась.
***
- Генриетта! Воронцова! Ты где сейчас?! - классная постучала по столу указкой, - встань и повтори, что я сказала!
- Вы сказали, что... Но я же тихо сижу, Раиса Петровна! Не балуюсь и не разговариваю.
- Но ты и не слышишь ничего! В каких мирах ты витаешь, Воронцова?
С Генькой и в самом деле происходило непонятное. Всегда озорную и весёлую девчонку словно подменили. Она стала какой-то слишком задумчивой, иногда даже заторможенной. И в зелёных её глазах не было больше привычных смешинок. Может быть, она просто повзрослела - ведь ей уже исполнилось четырнадцать лет... Особенно странным было то, что любимица всех учителей - умная и сообразительная Генька съехала на тройки, и даже двойки! Она стала частенько пропускать уроки, под любым предлогом отказывалась от разных школьных мероприятий и даже избегала общения со мной, своей лучшей подругой, что было непонятно и очень обидно.
Наступившая весна радовала тёплым солнышком и яркой голубизной неба. Резвыми змейками неслись по дорожкам и тропкам весёлые ручейки. Хрустальная бахрома сосулек украсила края крыш, и гулко раздавалась повсюду звонкая музыка капели. В огромной луже, как в зеркале, отражались деревья и небесная синь, и только налетевшая неожиданно стайка шумливых воробьёв, решивших искупаться, подняла рябь на этой гладкой весенней купели.
А Генька уже второй день не приходила в школу. "Наверное, заболела"... - подумала я, и вечером решила навестить подружку. Но дома никого не оказалось, а соседка сказала, что Геню ещё вчера увезли на скорой помощи. На следующий день, пропустив занятия, я пошла в больницу. Но Елена Сергеевна - мама Гени, встретила меня довольно холодно и на мой вопрос "Что с Генриеттой и где она лежит?" ответила, что серьёзно заболевшую дочь увезли в город на операцию, и больше она ничего сказать не может. "Извини, меня больные ждут!" - и Елена Сергеевна, явно не желая со мной разговаривать, спешно удалилась. Я была в растерянности и недоумении...
***
Украдкой, сквозь щёлку в занавесках я наблюдала, как Том во дворе колет дрова. Рубил он их не спеша, привычно и ловко, и я залюбовалась им. Помню, когда два года назад мы переехали из Букмуйжи сюда, на хутор, братья Култансы, стриженые наголо, мне ужасно не понравились. Сейчас Томас был совсем другим - повзрослевшим, стройным. Волнистые светлые волосы то и дело падали на лоб и он лёгким взмахом головы отбрасывал их назад. А вот Вальдек совсем непохож на брата - прыщавый и низкорослый. Да ещё нос вечно сопливый! Противный такой... никакого прохода не даёт! Спрячется где-нибудь, только выйдешь - налетает, как коршун, схватит в охапку и лезет, дурак, целоваться. Как-то раз так огрела его пустым ведром, аж шишка на башке вскочила! И сама по носу кулаком получила. Разбил до крови. "Ну, всё, быть тебе моей невесткой"! - смеялась тогда тётка Маруся.
Я взяла ведро и вышла во двор. Проходя мимо Томаса, остановилась.
- Привет, Том! Баню топить собираешься?
- А, Лилька, здравствуй! Ну, да. Сегодня же банный день.
- Давай, помогу дрова донести...
- Так ты же по воду собралась!
- Да успею!
- Ну, ладно, давай помогай! - улыбнулся Томас.
Мы несли дрова к бане, болтая о погоде, о том, что пора уже запасаться берёзовым соком, пока не появились на берёзах почки, и мне было радостно и тепло, то ли от весеннего солнца, то ли оттого, что рядом Том, такой красивый, улыбчивый. И с нами рядом нет никого больше...
- Послушай, Лиль, а куда подевалась ОНА?
- Кто это - ОНА? (в груди опять знакомо заныло.)
- Ну-у, эта... подружка твоя, Генька?
- Так бы и сказал! А то - ОНА... Увезли её. В Резекне, в больницу.
- А что с ней случилось?
- Не знаю, не говорят.
Вроде и солнце светило так же ярко, и небо оставалось таким же ясным, но краски весны сразу померкли перед моими глазами. Говорить вдруг стало не о чем, и мы замолчали.
"Выходит, он думает о ней... - опять эта мысль сверлила мозг и мучила сердце, - значит, он всё-таки её любит"...
***
В конце апреля, субботним днём я в очередной раз пришла к дому, где жила семья Воронцовых, в надежде встретить кого-нибудь из них и хоть что-нибудь узнать о Гене. "Почему её мама так и не хочет говорить со мной о ней? - недоумевала я, - в чём моя-то вина"? "Нет её и будет не скоро!" - всегда одинаково отвечала она мне и захлопывала дверь. А я скучала по подружке. Конечно же, мы дружили и с Сузанной, и с Моникой, и с другими девчонками, но к Геньке я чувствовала какую-то особую привязанность. Хоть и жутко ревновала её к Томасу, но всё равно тосковала по ней.
- Лилька! - услышала я голос Гени вслед за звуком открывшейся форточки. Оглянувшись, увидела подругу в окне. Она звала меня. Я хотела бежать к дверям, но Генька вдруг отворила оконные створки.
- Залезай! В дверь не войдёшь - меня заперли.
Мы крепко обнялись. Я смотрела на свою милую подругу и... не узнавала её. Исхудавшая, на неестественно бледном лице поблекли даже конопушки. Но более всего поражали глаза - они были какими-то бесцветными и словно пустыми. Генриетта выглядела старше своих лет, и у меня просто сердце зашлось от невероятной жалости к ней.
- Что с тобой случилось?! Твоя мама говорила, что ты сильно заболела...
Генька молчала. А я смотрела на неё и не могла поверить, что это она - моя, ещё совсем недавно смешливая и бесшабашная подружка!
- Да... - наконец, заговорила Генриетта, - я была больна. Я и сейчас... нездорова. И никогда уже... - Лицо её страдальчески сморщилось, мне показалось, что она сейчас заплачет. Мне захотелось обнять её, но Генька слегка оттолкнула меня.
- Не надо... Нет, не бойся - я не заразная, - поспешила она успокоить меня, - просто, когда ты всё узнаешь - ты сама не захочешь меня обнимать. Скажи, Лиль, а ОН... Он что-нибудь спрашивал обо мне?
- Ты про Томаса? - голос мой дрогнул. - Спрашивал... Но я и сама ничего не знала. А почему ты о нём говоришь? Ты с ним разве... дружила?
- Мы встречались...
"Они всё-таки встречались... и целовались, конечно"... - с горькой ревностью подумала я. И уже не слышала, о чём говорила мне Генька. Сомнения разрешились. Слабая надежда, что всё мне только показалось, растаяла без следа. Я представила себе, как сидят они рядышком где-то в укромном местечке и, держась за руки, нежно шепчутся... и голова моя закружилась, словно опрокинулся весь белый свет. Голос Гени доносился до меня, словно издалека, и я заставила себя прислушаться.
- ... хотела избавиться сама. Вычитала в справочнике про одно лекарство, хинин называется... Нашла у матери в ящике - там его полно.
- Погоди, я не поняла... От чего ты хотела избавиться?..
- Не от чего, а от кого. Ну, я же говорю... от ребёнка. От его... нашего ребёнка.
- Ничего не пойму... какой ещё ребёнок? Откуда ребёнок?! Вообще при чём тут...
- Боже, Лилька, ты прям, как дитя малое... Как будто не знаешь, откуда берутся дети! У нас с ним всё было, понимаешь - ВСЁ! Я поздно поняла, что беременна. Но я не решилась сказать родителям. Я выпила слишком много этого хинина... В общем, еле спасли - из меня чуть ли не вся кровь вытекла. Пришлось срочную операцию делать. Теперь у меня никогда не будет... Лиль, Лиля! Тебе что, плохо?! О, Господи, ты такая бледная стала...
- Нет... ничего... сейчас пройдёт! Просто затошнило что-то... - бормотала я словно одеревеневшими губами.
- Ой, прости, я совсем забыла, что ты тоже его...
- Нет!! Нет!!! Я ненавижу его, слышишь?! - прервала я Геньку, - презираю его!
- А я его не виню - мы оба хотели этого... Только пострадала я одна, а он и не догадывается ни о чём. - Генька горестно улыбнулась. - Лиленька, у меня к тебе огромная просьба... Меня через неделю увезут отсюда в Ригу, к тётке. Теперь уже насовсем... Я должна его увидеть!
- Ну, напиши записку - я передам ему.
- Нет, он не придёт сюда сам. Ты его приведи, пожалуйста, завтра, часа в три...
- Как ты это себе представляешь? Надеть ему на шейку поводок и вести, как козлика? - я ещё пыталась шутить, но улыбка получилась вымученная. А Генька вообще не улыбнулась, и мне подумалось, что раньше, в той, "другой" жизни мы бы обе хохотали до икоты, изображая в лицах эту сценку...
- Просто скажи, что тебе тоже нужно меня увидеть. Уговори его... я очень хочу встретиться с ним. Пусть не волнуется - родителей не будет. Отец на курсах, а мама завтра дежурит сутки.
- Думаю, его уговаривать не придётся, сам побежит!
- И всё-таки, Лиль... приведи, ладно? Знаешь, я всё равно люблю его. Очень люблю, понимаешь?..
Мы шли с Томасом по лесной тропе в сторону правления колхоза, где проживали в построенных для них домах приезжие строители и другие работники. В одном из них обитала и семья Генриетты. Горьковатый запах деревьев, одевшихся влажными клейкими листочками, яркая желтизна одуванчиков, солнечными зайчиками разбросанных по нежному бархату травы. Ещё вчера эта картина кружила голову радостью от цветущей весны и от ожидания скорого лета. Сейчас же я ничего не замечала и не ощущала. Просто шла впереди него и думала только о том, чтобы поскорее выполнить просьбу Геньки, попрощаться с подругой и оставить их наедине. "Оставить их наедине"... - я вдруг подумала, что эта мысль не вызвала во мне никаких чувств. Как странно... Ни жгучей ревности, ни боли, ни горечи.
- Чего ты так бежишь, Лилька? - Томас неожиданно взял меня за плечи и развернул к себе лицом. - Может, не пойдём, а? Она уезжает, ну и пусть себе! Мы-то остаёмся? Ты мне давно нравишься, ты же знаешь... Мне казалось, что и я тебе тоже... - Томас вдруг привлёк меня к себе, пытаясь поцеловать. Резко высвободившись, я ударила его по лицу. Удар получился слишком мягким, захотелось дать ещё одну пощёчину, но Том перехватил мои руки.
- Ты чего дерёшься, маленькая хулиганка? - рассмеялся он.
- Да как ты можешь?! - голос мой прерывался. - Ты... ты... да ты негодяй, слышишь?!! А она, она любит тебя! Пусти!!! - Он в изумлении отпустил мои руки. - Ты хотел узнать, что я написала в твоём альбоме? Так знай! Я написала, что от любви до ненависти один шаг. ...Я ненавижу тебя, понял?! - Резко повернувшись, я пошла назад сначала быстрым шагом, потом бегом. Услышав жалобный звук хрустнувшей ветки, оглянулась. Томас быстро шагал в сторону посёлка. Сломанная им в непонятной ярости тоненькая берёзка жалко повисла, держась на одной коре...
С Генриеттой мы распрощались спустя пару дней. Обменялись адресами. Заканчивалась длительная командировка моего отца, и после окончания учебного года мы собирались ехать домой, на Украину.