Муравей, спешивший сполна использовать все возможности короткого забайкальского лета, направлялся куда-то по своим муравьиным делам. Не то чтобы этих дел на сегодня было очень много, лето уже подходило к концу и всё, что можно было запасти из скудной, быстро выжженной за несколько летних недель, бескрайней нерчинской степи, было уже запасено и приготовлено к длинной и безрадостной зиме. Но на то и муравьиный инстинкт, когда не мысли, а память и знания неисчислимых поколений муравьиных предков, толкали его поискать чего нибудь ещё, что поможет его роду не исчезнуть, а продолжить путь из одного края бесконечности в другой.
Впереди показался остропахнущий гуталином кирзовый сапог. Он не вызывал у муравья никаких эмоций, кроме внезапно пришедшей, откуда-то с уровня генетической памяти мысли, что там где люди - там обычно бывает достаточно много всяких полезных и съедобных находок, которые можно по-быстрому оттащить в муравейник, а потом позвать остальных на помощь, чтобы набрать побольше всякой всячины. А ещё вдруг наплыло, сохранённое каким-то его бесконечно далёким предком воспоминание, о другом сапоге, на ноге чахоточного и почти уже ослепшего пушкинского друга Кюхли, где то здесь, в окресностях Балея, проводившего, назначенные ему высочайшим приговором, последние в своей жизни геолого-природные изыскания. Но вторая часть воспоминания не имела в данный момент никакого практического значения, а поэтому была сразу отвергнута за ненадобностью.
И вдруг, когда до до сапога оставалось всего несколько муравьиных шагов, внезапно грозно и неумолимо, что-то стало меняться вокруг и концентрироваться именно в той точке, которая лежала совсем рядом по ходу движения, примерно в двух шагах вперёд, сделанных кирзовыми сапогами, а точнее тем, кто в них в данный момент находился. Чувство опасности и ужаса от необъяснимости происходящего стало настолько острым, как будто прямо в это мгновения, откуда-то из других, заклубившихся и забурливших времени и пространства, вот-вот должен был материализоваться прямо здесь, совершенно непонятно откуда взявшийся муравьед, который своим длинным языком готов сразу же закончить короткое муравьиное существование.
Муравью стало совсем не до запасов на зиму. Неважно что и как здесь произойдёт, но инстинкт самосохранения, такой же древний, но ещё более сильный чем голод, уже развернул его и с удесятерённой от страха скоростью подтолкнул бежать совершенно в другом, от первоначально намеченного, направлении, лишь бы подальше от этого необъяснимой и ужасной точки вселенной...
Герка стоял на имровизированном плацу, в самом конце строя батальона, как и положено батальонному фельдшеру по уставу, ковыряя мелкие камушки носком своей начищенной кирзухи.
Муравей, направлявшийся было обследовать, что пытается выковырять Геркин сапог из под давно засохшей травинки, вдруг совершенно необъяснимо и ретиво развернулся и стал улепётывать абсолютно в другом направлении, как-будто вспомнил о каком-то важном и крайне неотложном муравьином деле...
- А что, подумал Герка, похоже на мантру бурятского ламы, где-то поблизости, в вымирающем от пьянства посёлке, пытающегося воззвать к милосердию Будды, чтобы сохранить своих соплеменников хотя бы в других телесных перерождениях. К чему он там взывал, Герка в тот момент конечно же не знал, это знание обретётся когда-нибудь в далёком будущем, он сам был близок в это мгновение к состоянию, которое Дзен-буддисты называют состоянием пустоты, а ещё к состоянию измененного сознания или остановке внутреннего диалога у всяких там шаманистов или почитателей сеньора Карлоса Кастанеды. Не важно, как там оно называется, но если отстраниться от всего, в том числе и от бесконечной беседы с самим собой, чтобы сознание наполнилось пустотой, говорят, что можно достичь совершенно нимыслимых высот духа. Но этого Герка тогда тоже не знал, а поэтому начав подпевать бесконечную мантру, как-то совершенно случайно, отключил от своего сознания весь внешний мир.
Дззззззззиииииууууууииииинь - время, и без того медленно ползущее на втором году армейской жизни, совершенно явственно натянулось как струна и остановилось, материализовавшись в качестве объекта, по которому теперь можно было двигаться самому в любом направлении...
С одной стороны, отключённое только что мироздание забрало с собой то чудовищное ощущение несвободы, которое началось для Герки в тот момент, когда стало понятно, что от службы в армии уже не отвертеться. А точнее, Герка разделился тогда на два параллельных организма, один из которых практически забрал всё главное, что составляло Геркину сущность, оставив лишь малую часть для поддержания деятельности остатка, и смотрел с тех пор со стороны, как эта часть будет приспосабливаться к новым для неё условиям, а может просто впал в летаргию до поры, до времени. С другой же стороны, даже того кусочка бодрствующеей Геркиной личности, воспитанной на базе материализма, хватало для понимания, что полученная так неожиданно, совершенно непонятным способом свобода, является лишь иллюзией, а не реальностью, которую вряд ли можно применить по её полному предназначению. В любом случае, теперь никто не мешал тщательно обдумать некоторые вопросы, давно искавшие ответа, но требовавшие воссоединения двух частей Геркиного организма, хотя бы на время размышления и выводов.
Если быть честным самим с собою, Герка конечно же не был материалистом, он просто ещё окончательно не определился, как относиться к событиям, которые не предполагали другого объяснения, кроме как наличие Некой Силы, управляющей ими со стороны. Некоторые вещи были усвоены ещё с довольно раннего детства, просто раньше не было удачного случая над ними задумываться. Например твёрдая уверенность в том, что если очень сильно, всеми фибрами души, чего-нибудь хотеть и верить в возможность этого достичь, то это неприменно получится, а если также сильно не хотеть, то наоборот - не произойдёт, как это было уже не раз. Это было в превращении из подвергаемого гонению первой учительницей, на почве нелюбви к геркиному народу, ученика - в победителя всяческих олимпиад, школьного авторитета по всевозможным знаниям, которого в глаза и за глаза дразнили "профессором", а затем и в золотого медалиста. Так было с поступлением в мединститут, когда, после заваленных первого и второго вступительных экзаменов, третьего и четвёртого всё же хватило для получения необычайно низкого в тот год проходного балла. А потом учёба и КВНная сцена в институте, вперемежку с сессиями и девчонками, каникулами и колхозами, всё получалось так, как было очень необходимо и всей душой хотелось. И даже факт, что три года удавалось отвертеться от армии, а потом не вышло, вызвало кроме страшной обиды на себя и окружающих ещё и понимание того, что желание избежать службы, и всего, что попыталось уничтожить Герку как личность, но сделавшего его только сильнее, было не настолько огромно, раз в результате он в таком положении оказался. Было ясно, что налицо очередное подтверждение, а не исключение из выведенного эмпирическим путём закона.
Кто управляет всем этим, а точнее - как его называть, было, в общем-то, не столь важно. Гораздо важнее было поверить, что ЭТО существует, и, скорее, не столько снаружи, сколько внутри той тонкой и малоизученной, а то и вовсе непризнаваемой традиционной наукой субстанцией, именуемой душой. Конечно были ещё правила, действия и слова, которые иногда складывались в имровизированные молитвы, но разве важно как, главное, чтобы данный эфемерный механизм продолжал бы подтверждать своё наличие, вопреки всем, кто в таковой не верит.
Кроме того, для безотказного функциониривания этого механизма, необходимо было сохранить его безопасное существование, несмотря на крайне невыносимые условия, в которые ему пришлось попасть. Ведь, если бы он подвергся вынужденному изменению, под воздействием этих условий, никакой гарантии в его нормальной дальнейшей работе не было бы. Скорее всего, это была бы совсем другая субстанция у совершенно другого хозяина.
Люди называют защиту души по-разному - заповеди, правила хорошего тона, обеты или клятвы, и пишут их золотыми буквами, проводят красными линиями или высекают на скрижалях. Но как бы они это не называли, только эти эфемерные построения и предохраняют их от превращения в животное или монстра разной степени развития и дикости.
За почти четырнадцать месяцев армейской службы Герке пришлось повидать или услыхать множество историй о том, как в общем-то нормальные и благополучные до армии люди, под воздействием обстоятельств и при помощи сослуживцев, опускались до уровня бессловесных и пресмыкающихся тварей, влачивших существование в собственных, а часто и чужих испражнениях, иногда даже не доживая до возвращения домой. Другие же, зачастую мстя за свои прошлые унижения, а иногда потеряв всякую человеческую сущность, и становились теми самыми зверьми, которые присваивали себе право планомерно и дико уничтожать чужую душу и издеваться над чужим телом.
Быстро разобравшись, что крутая наклонная плоскость, ведущая вниз, начинается зачастую с небритого подбородка, грязной ХеБухи, начищенных "старику" по "будь другом" сапог или украденной у такого же бесправного "душары" зубной пасты, Герка установил для себя те "красные линии", которые не готов был переступить даже под угрозой жестокой расправы за "несговорчивость". Потом, несколько раз попав под суровую "раздачу", он понял, что его было бы гораздо легче убить, чем заставить начать движение по превращению из человека в одного из его близких или далёких предков. Конечно, должность батальонного фельдшера, да ещё и закончившего три курса мединститута, налагала свой отпечаток на приобретение Геркой авторитета даже у "дедушек Советской Армии", тем более при наличии только ещё одного медработника в батальоне, да и то полностью спившегося капитана медслужбы. После двух же "проишествий" от Герки в конце-концов, по-большому счёту отстали, предпочитая иметь его в друзьях.
В первом - с одним из "дедушек", уловививших в Геркиных глазах взгляд, которым при надлежащем умении, наверное можно было бы убивать, случился эпилептический припадок, и он обмочился в присутствии половины батальона. У второго - кровь хлынула из носа так, что он чуть было ею не захлебнулся. Причём, в обоих случаях, Герке как "Доктору", самому же и пришлось спасать неожиданных пациентов.
Как ни странно, но с антисемитизмом Герка в армии сталкивался гораздо реже, чем это бывало до службы, если вообще сталкивался. Этот факт являлся ещё одиним парадоксом, требовавшим понимания. В армии всё было совсем не так, как на гражданке. Для того, чтобы хорошо существовать и противостоять попыткам других, ухудшить данное положение, люди делились по принципам более географическим, чем национальным. Поэтому попав в окружение, где "дедушкам" западноукраинцам противостояли такие же "старики" среднеазиаты, а вместе они муштровали "черпаков" из Сибири и Казахстана, Герка с радостью осознал, что не зря выучился говорить на украiнскiй мовi, так же свободно, как и на родном - русском. А когда, через пару недель общения, он уже освоил и прикарпатский диалект, то был полностью взят под опеку "парубкiв моторних", от которых он не раз потом слыхал дружественное: "Ти хоч и жид, але свiй хлопець !" После того, когда "дембеля" поехали по домам, Герка без промедления был переведён в категорию "белых", которые боролись против "красно-жёлтых".
В общем, битва за политкорректность шла своим чередом, хотя тогда ещё, сей расхожий термин не был известен в широких кругах советской общественности.
Наблюдая со стороны, а чаще будучи непосредственным участником событий, Герка ещё раз осознал,что не всегда грубая сила, даже основанная на численном превосходстве, могла сломать веру, к тому же ещё и основанную на древней культуре. Ярким примером стали казахи, в основной массе своей вытащенные в армию из пыльных чабанских стойбищ, к тому времени уже ставших "стариками". Это событие, впрочем, не продвинуло их вперёд по культурной линии, а религиозности у них изначально не присутствовало. Поэтому попытка научить таджикских "земляков", в основной массе своей наизусть знавших Коран, свободно писавших и говоривших на фарси и декламирующих Омара Хайяма в подлиннике и в переводе, как нужно "правильно служить", была обречена на провал и закончилась ножевым ранением с открытым пневмотораксом у одного из самых тупых чабанов. От неизбежного кирдыка, незадачливого казахского "дедушку" спасал конечно же опять Герка, в котором клятва Гиппократа тогда, чуть было не проиграла в противостоянии с личным отношением ко всей этой истории.
Всё же, как не поверни ситуацию, служба потихоньку влилась в свою колею и перевалила через годовой рубеж. Но чем дальше находился Герка от дома во временных и географических координатах, тем сильнее и больше становилось его желание вернуться к обычной своей жизни. Изо дня в день, он так мечтал об этом, что приложенных им душевных усилий, для исполнения Некой Силой этого самого большого на данный момент желания, могло уже хватить не только на Герку, а ещё на несколько тысяч таких же как он. Но время ползло, а дембель был так же далёк, как и неизбежен. Вот так, волей армейских приказов и директив, Герка оказался в какой-то дыре в Забайкалье. Даже телеграмма, посланная родителями заранее, для вызова Герки на переговоры в "ближайший" к месторасположению батальона переговорный пункт, чтобы сообщить ему важные известия, как следовало из написанного в телеграмме, опоздала на сутки. Герка на переговоры не успел и никаких известий не получил. Таким образом, вера в собственные способности влиять на события, начала раскачиваться как раз в тот момент, когда Герка отключил внешний мир от своего сознания на импровизированном где-то в забайкальской степи плацу...
- ...СмиииииирНа !
- Сержант Эмильсон ! Два шага вперёд !
- Вселенная постепенно начала движение...
- .... должен сообщить, что по постановлению Верховного Совета СССР...
- Половинки Геркиной души неумолимо двинулись друг на встречу другу и соединились навсегда...
- ...мы расстаёмся с сержантом медслужбы Эмильсоном....
- Двестиголосое Аааххх ! пронеслось над степью, и батальон, как по команде повернулся налево...
- ...который увольняется в запас, для продолжения учёбы в медицинском....
- Слёзы, которые не было ни желания, ни возможности остановить, и которые катились и катились по щекам..
- Я вернулся, я смог ! - подумал Герка. И только в начавшем своё обыное движение времени, где прошлое и будущее уже почти заняли свои места, удалось разглядеть и запомнить номер комнаты в институтском общежитии, куда обязательно нужно будет прийти через три месяца, чтобы посмотреть телевизор... Хотя цель этого мероприятия, которое явно имело влияние на дальнейшее развитие событий, так и не удалось разобрать...