Сегодня, 24 сентября 2002 года, на руднике сыграли учебную тревогу.
План её был разработан основательно. Вчера я, как исполняющий обязанности главного инженера рудоуправления, ещё раз спросил зама по технике безопасности Киселёва Игоря Вениаминовича, всё ли у нас готово? Не получится ли у нас, как в прошлый раз, когда учебную тревогу пришлось переносить? Всё ли мы правильно сделали? Сообщил ли он о предстоящем учении в "Уралкалий"? Подписал ли план учебной тревоги представителями инспекции?
Он ответил: "Да, я всё сделал, я везде сообщил. Инспекция знает, инспектор Батовский, например, будет сам участвовать в учении, будет одним из наблюдателей. Всё согласовано, с директором рудоуправления вчера обговорил все детали. Он согласился с тем, что учебную тревогу надо играть именно сейчас, до комплексной проверки рудоуправления горнотехнической инспекцией".
После доклада Киселёва я ещё раз зашёл к директору рудоуправления Коновалову Владимиру Ивановичу, сказал, что у нас склады руды пустые, а мы своей учебной тревогой рудник остановим и фабрики встанут.
Владимир Иванович подумал и говорит:
- Правила есть правила. Всё равно нужно играть учебную тревогу.
Директор имел в виду "Единые правила безопасности при разработке подземных месторождений полезных ископаемых". Которые предусматривают регулярные проведения учебных тревог.
Киселёв говорит:
- Мы перенесли тревогу с тринадцати тридцати на двенадцать тридцать.
Я спрашиваю:
- Почему?
- Ну, так мы решили. Все об этом оповещены или лично, или по телефону.
Я не стал уточнять, почему.
Наблюдатели от инспекции заранее спустились в шахту для наблюдения за выводом людей из опасного участка и действиями горноспасателей.
В 12:30 из шахты сообщили, что "горит" конвейер. Главный инженер рудника Липнин Александр Валерьянович сразу же принял на себя руководство по ликвидации аварии.
Диспетчер начал сообщать об аварии специалистам, включённых в список N 1. Сразу же позвонили и мне. Я побежал на рудник в диспетчерскую.
В диспетчерскую рудника стали прибывать представители инспекции и другие специалисты, требуемые планом ликвидации аварии.
Начальник участка вентиляции горных выработок доложил о том, что струя воздуха в шахте реверсирована.
Начальники горных участков докладывали о том, что люди собраны в местах сбора и уже идут по запасным выходам к стволу N 4 для выезда на поверхность.
Командир горноспасательного взвода уточнял задание по выводу людей из опасного участка.
Липнин Александр Валерьянович, на мой взгляд, хорошо справлялся со своими обязанностями руководителя по ликвидации аварии.
В общем, всё шло по намеченному плану.
Телефон звонил не умолкая. Шли звонки с докладами из шахты. Руководитель по ликвидации аварии давал шахтёрам соответствующие задания. Все действия фиксировались по минутам и заносились в специальный журнал.
Очередной звонок в тринадцать двадцать я запомнил надолго. Звонил технический директор "Уралкали" Дъяков Сергей Петрович. Он прокричал в трубку:
- Кто затеял эту тревогу?
Александр Валерьянович говорит недоумённо:
- Так есть же план и все необходимые подписанные документы...
- Прекратить этот балаган! Я запрещаю! Остановить! Вернуть людей на рабочие места!
Сергей Петрович кричал так, что его слышали все, находящиеся поблизости от телефона люди.
Александр Валерьянович растерялся. Закрыл микрофон трубки ладонью и спрашивает меня:
- Что мне делать?
Я тоже не понял. Как это можно остановить начавшуюся учебную тревогу? Начавшуюся на основании подписанного, согласованного и утверждённого плана. На каком основании? Да и люди уже идут по запасным путям. Как их остановишь?
Я говорю:
- Продолжай работу, а я сообщу об этом директору рудоуправления.
Говорю Киселёву:
- Надо срочно связаться с директором и поставить его в известность.
Мы побежали в кабинет начальника рудника Мотина Юрия Анатольевича, стали по телефону искать директора, переговорили с ним. Директор срочно приехал на рудник, тоже стал ругаться: "Вы почему тревогу перенесли. Почему в "Уралкалии" не знают об этом?".
Отвечаю:
- Владимир Иванович, как же не знают, когда изменённое время согласовано с управлением по промышленной безопасности. Все же проверяющие, в том числе и из "Уралкалия", приехали на рудник заранее, до того, как мы объявили тревогу.
Снова звонит Сергей Петрович. Кричит:
- Вернули людей на рабочие места? Выполнили мой приказ?
Чувствуется, что он вне себя от ярости, весь в гневе...
А как вернёшь людей, если они идут пешком по запасным путям, длина которых от трёх до пяти километров? Ведь вся смена идёт. А это более четырёхсот человек. Идут разными путями. Связи с ними нет. Да и кто пойдёт пять километров назад, когда уже почти дошёл до ствола N 4, осталось только в клеть сесть и выехать на поверхность?
Он же сам работал главным инженером рудника, неужели не понимает, что его приказ невозможно выполнить? И потом, ведь столько людей задействовано в этом мероприятии. Как это можно всё отменить? Да и на каком основании?
Липнин вопросительно смотрит на меня.
Говорю ему:
- Согласно правил безопасности ты можешь быть отстранен от руководства по ликвидации аварии только по письменному указанию главного инженера рудоуправления. Продолжай работу.
Чуть подумав, добавил:
- Или пусть он даст письменное распоряжение об окончании учебной тревоги.
Александр Валерьянович несмело говорит в трубку, что может прекратить учебную тревогу только с его письменного указания. Так написано в правилах.
- Я сейчас приеду к вам! Я разберусь с этой тревогой, и с тобой тоже!
Наступило некоторое замешательство. Никто не знает, что делать. Такого ещё не было в нашей практике, чтобы в самый разгар прервать учебную тревогу и вернуть людей на рабочие места.
Представители горнотехнической инспекции молчат. Они тоже боятся Дьякова.
Липнин продолжает руководить ликвидацией аварии, но уже на полуспущенных тормозах. Всё скомкано.
К руднику подкатывают два чёрных джипа. Приехали технический директор Дьяков Сергей Петрович, директор по производству Колчанов Александр Анатольевич и заместитель начальника управления по охране труда и промышленной безопасности Дворяшин Александр Викторович. Дьяков и Колчанов вызвали меня с Киселёвым в кабинет главного инженера рудника. Колчанов начал кричать, что таких работников как мы надо выгонять с работы. "Кто взял на себя ответственность, чтобы остановить рудник, лишить фабрики руды, сорвать производственный план?"
Дъяков кричал на Киселёва:
- Я доведу дело до конца! Я тебя хотел уволить из "Уралкалия", и я тебя уволю!
И всё в таком духе. А за что, спрашивается, уволить? Документы были оформлены, все в известность поставлены, согласие всех было получено.
Нам они не давали в ответ даже рта открыть.
"В чём же дело", - думаю. - Что же мы неправильно сделали? Ведь начальник отдела по промбезопасности Шишкин должен был довести до Дьякова информацию об учебной тревоге на нашем руднике".
После этого "разгона" Дьяков и Колчанов уехали, Дворяшин остался. Он объяснил нам, что ему Дьяков дал указание оформить на нас приказ о наказании.
- Ну что, - говорит. - Пишите объяснительные.
Мы написали, как всё было, приложили разрешительные документы.
Думаю: "Тяжёлое у него положение. Как же он будет оформлять приказ о наказании, если мы ничего не нарушили?"
Спрашиваю его:
- Слушай, Александр Викторович, я не могу понять, что же произошло? Мы же всех предупредили, в том числе и вашего начальника Шишкина. Все документы оформили, вы же их и подписали. Что же случилось?
- Да понимаешь, какое дело. Мы пришли к Дьякову, сообщили ему о предстоящей учебной тревоге. Он говорит: "А какая позиция плана задействована? Нет, такая позиция не пойдёт. Мы дадим вводную о том, что горит ствол на сороковом ярусе. В этой позиции будут задействованы многие службы рудника и горноспасатели. Посмотрим, - говорит, - как они будут себя вести, как будут тушить этот пожар. Сумеют ли горноспасатели сделать перепряжку скипов? И сумеют ли они спуститься по стволу, если не будет сигналистов? Вот тут то, - говорит, улыбаясь, - мы их и прихватим!"
И ещё сказал: "Время учебной тревоги надо перенести на четырнадцать тридцать. Рудоуправление наметило играть учебную тревогу в двенадцать тридцать. Думаю, все уже заранее будут знать об этом времени от того же Батовского, заранее пойдут по запасным путям на выезд к стволу. А когда они увидят, что тревоги нет, им придётся вернутся на рабочие места. Вот тут-то мы и сыграем настоящую тревогу!"
- И ещё сказал, чтобы мы никому не рассказали о его решении. Чтобы тревога была полной неожиданностью.
Сергей Петрович предвкушал показать нам "кузькину мать", проведя в полнейшей секретности и неожиданности это мероприятие, а мы, не желая того, нарушили его планы, начав тревогу строго по графику, то есть раньше задуманного им срока. Вот это-то и привело его в ярость. Вот тут-то и появились его нелепые и невыполнимые приказы о том, чтобы прекратить учебную тревогу, "вернуть людей на рабочие места".
Я подумал, как же такое могло прийти в голову столь высоким руководителям? Ведь чтобы сделать тревогу неожиданной, надо было назначить срок её начала не позже, а раньше планового. Например, часов в десять. Вот тогда она была бы неожиданной.
Но чтобы догадаться назначить тревогу позже указанного в плане времени, не дав указание отменить более раннее время тревоги, причём со строгим указанием сохранить этот новый, более поздний срок в глубочайшей тайне...
Да-а-а! Ничего не скажешь, "умные" у нас ребята сидят в руководстве предприятием.
Дворяшин говорит Киселёву:
- Зря я не поговорил с тобой, не передал решение Дьякова.
- Конечно зря. Если бы "Уралкалий" хотя бы намеками подсказал, что время тревоги изменится, конечно же, мы бы не начали её. Но никто ведь и слова не сказал. Вы ведь хотели сохранить более позднее время начала тревоги в глубочайшей тайне. Не отменив при этом её более раннее время.
Вот тебе и тайна!
Сергею Петровичу и в голову не пришло, что этот "балаган", как он выразился, произошёл только из-за него. Ведь это ж надо догадаться, чтобы наметить тревогу позже, в 14:30, не сообщив нам об отмене её в более раннее время, в 12:30!
Перебдел Сергей Петрович, перебдел...
Но честно признать свою ошибку он так и не смог. Свалил всё на нас с Киселёвым. Что нашло отражение в выпущенном приказе о нашем наказании.
И хотя, ни одна строчка этого приказа не соответствовала действительности, ни я, ни Киселёв, не стали опротестовывать его.