- Скоро ты там? Копаешься вечно! Лошара! - Вик был раздражен медлительностью младшего брата.
- Погоди, не видно ни беса! Говорил тебе, фонарик возьми!
- Во, блин! Кто хвалился, что в темноте негра разглядит?
- То, негра, а это мелочь такая.......... всё, готово! Куда пулять будем?
- В белый свет, как в копеечку!
- Ну и?..
- Хватит нукать, стреляй!
- Пали, блин!.. Не стреляет сволочь!
- А ты скинь патрон-то! Может патрон хуёвый!
- Блядь!
- Ну?!
- Хули ты нукаешь?! Не хочет! Должно быть неправильно расточили...
- ..!!!
- Ни хуя себе бумкнуло!
- Ладно, пошли. Дома разберемся. Блядь, уши заложило нахуй! Нужно будет глушитель сварганить.
- Глушак - дело наживное! Главное, стреляет. Теперь, блин, посмотрим, чьи в лесу шишки...
***.
Ему всегда нравился запах левкоев. Или это были настурции? Впрочем, все равно. Тонкий, почти неуловимый и вместе с тем всепроникающий запах подгнивших в воде стеблей и увядающих цветков заставлял ноздри раздуваться, а глаза искать колечко застоявшейся воды на помутневшем от тлена теле случайных спутников букета - незатейливой вазочки или просто стеклянной банки с полосками клея от этикетки на вздувшемся неровном боку.
***
Среди ночи позвонила старинная приятельница, ленфильмовская режиссерша Людочка Дронова и, сбиваясь с крика на рыдания, попросила его срочно приехать. Кто-то взломал ее квартиру и, по словам Людочки, надругался над самым дорогим. Он взглянул на часы. Светящаяся часовая стрелка уютно подрагивала, уткнувшись острым носиком в двойку. Ехать за тридевять земель в спальный район было неохота. Однако он знал, что Людмила не отстанет. Да и некому было, кроме него, защитить ее от жизни. Он вздохнул и в поисках тапок стал шарить ногой под кроватью. Полчаса спустя он уже дремал на заднем сиденье провонявшей дешевым табаком бежевой "Волги". Обычно он садился рядом с водителем - сзади его укачивало. Но на этот раз машин было мало, на Гражданку никто не хотел везти. Так что пришлось идти на подсадку. Севшая прежде него дама в котиковой шубе вышла у "Политехнической". В другой раз он непременно пересел бы вперед, но теперь пригрелся, и выходить на мороз не хотелось. Он еще раз продиктовал адрес, закрыл глаза и откинулся на спинку сиденья. Машина тронулась и стала набирать ход...
В лобовом стекле появилась аккуратная круглая дырочка. Раздался тихий хлопок. Водитель вдавил педаль тормоза в пол. Закаленное стекло пошло мелкими трещинами и стало беззвучно осыпаться. Как-то сразу вдруг стало холодно. Ни с того, ни с сего запахло левкоями.
***
Шофер обернулся. Заднее стекло исчезло. Пассажир сидел, выпрямившись, и смотрел прямо перед собой. Плечи и смушковый воротник прорезиненного пальто поседели от стеклянной пыли. Входного пулевого отверстия не было видно, его закрывала темная прядь волос. Как в замедленной съемке, она еще продолжала опускаться на лоб. Из уголка рта, словно в немом кино, тихонько стекала черная струйка крови. В воздухе стоял тонкий едва слышный звон и какое-то невнятное шуршанье, будто бы мяли бумагу. Через некоторое время звуки стали возвращаться. Сначала прозвенел и завизжал осями на повороте вечно недовольный жизнью облезлый рабочий трамвай. Птичьим крылом захлопала по проводам синяя жестянка троллейбусной остановки. Затем с театральным свистом в салон автомобиля ворвался и стал носиться оголтелый зимний буран. Вообще это было не похоже на правду. Лампы накаливания на высоких бетонных палках давали какой-то неестественно сиреневый инфернальный свет. Снег вдруг стал валить неправдоподобно большими красивыми хлопьями. Все было как-то уж слишком.
***
Среди ночи позвонила старинная приятельница, ленфильмовская режиссерша Людочка Дронова и, сбиваясь с крика на рыдания, попросила его срочно приехать. Кто-то взломал ее квартиру и, по словам Людочки, надругался над самым дорогим. Он взглянул на часы. Светящаяся часовая стрелка уютно подрагивала, уткнувшись острым носиком в двойку. Ехать за тридевять земель в спальный район было неохота. Однако он знал, что Людмила не отстанет. Да и некому было, кроме него, защитить ее от жизни. Он вздохнул и в поисках тапок стал шарить ногой под кроватью. Полчаса спустя он уже дремал на заднем сиденье провонявшей дешевым табаком бежевой "Волги". Обычно он садился рядом с водителем - сзади его укачивало. Но на этот раз машин было мало, на Гражданку никто не хотел везти. Так что пришлось идти на подсадку. Севшая прежде него дама в котиковой шубе вышла у "Политехнической". С облегчением вздохнув, он попросил шофера, пожилого кавказца, подождать, устроился в переднем нагретом котиковой теткой кресле, захлопнул дверцу, еще раз продиктовал адрес, закрыл глаза и откинулся на спинку сиденья. Машина тронулась и стала набирать ход...
В лобовом стекле появилась аккуратная круглая дырочка. Раздался тихий хлопок. Водитель вдавил педаль тормоза в пол. Закаленное стекло пошло мелкими трещинами и стало беззвучно осыпаться. Как-то сразу вдруг стало холодно. Ни с того, ни с сего запахло левкоями.
***
В заднем окне как раз на том месте, где еще недавно находилась его голова, зияла дыра размером с хорошее антоновское яблоко. Стекло стало молочным, покрылось искрящейся в свете уличного фонаря паутиной и внезапно, как высохшая песчаная скульптура, осыпалось. Он представил себя сидящим на прежнем месте с дыркой во лбу. Кстати вспомнил, что знакомые находили в нем несомненное внешнее сходство с Маяковским. Страшно захотелось курить. Старинный его приятель, энтомолог Изя Беркер как-то рассказывал, что, когда в пустыне заканчивается табак, то окурки лучше всего искать ночью при лунном свете. Они видны за множество десятков метров - белеют на черном песке беспорядочными пунктирами.
***
Он сидел бы так неизвестно сколько, если бы не голос диспетчера, прорвавшийся к ним через гречневую крупу селектора: " Дежурненькая! Кто свободен?!.."
Пассажир очнулся и, не слушая уговоров хлопочущего у покалеченного транспорта таксиста подождать ГАИ, решительно стал покидать тонущий корабль. Шофер не успокоился, пока не получил с него номер телефона и заверения, что в случае чего, может рассчитывать на его поддержку, как свидетеля происшествия.
Маленькая, черненькая, похожая на муравья Дронова встретила его на пороге своей квартиры. Закутавшись в пушистую оренбургскую шаль, она курила и стряхивала пепел в прикрепленную к перилам консервную жестянку. При виде своего спасителя, деловито поплевав в баночку, затушила сигарету и без подготовки заревела. Это было странно, тем более что до его приближения она выглядела, как обычно - спокойной и твердой, так бывает уверен в себе человек небольшого роста, работающий на ответственной должности.
Осторожно, по плинтусу, стараясь не затоптать улики, они пробрались в крохотную кухоньку и стали пить привезенную им водку прямо из бутылки, потому что на расставленных всюду стаканах и чашках могли остаться отпечатки пальцев злоумышленников.
***
Так они и торчали, словно куры на жердочке, опасаясь сделать лишнее движение, чтобы не наследить, пока, уже под утро, ни пришел прокуренный до чахоточного кашля, лопоухий и подслеповатый опер. По тому, как сонно-безразлично окинул он взглядом красноватых глаз помещение, видно было сразу, что до пенсии ему рукой подать. Он вошел не постучав, не пошаркав, хотя бы из приличия, ногами о коврик у двери. Так приходят к покойнику, или к глухонемому, с которыми нет нужды церемониться и разводить всякие там политесы.
- Заявление будем писать, или как? - голос милиционера вернул их на землю.
- Что значит "будем"? - возмутился он.
- А то и значит, что все равно не найдем ни шиша. Да, честно говоря, никто и заниматься этим не станет. Стреляют каждый день, трупы убирать не успеваем. А у вас хищение мелкое, "глухарь" - к бабке не ходи. Заявление напишите - статистика полетит к чертовой матери... Опять же, напачкаем вам тут - год не ототрете.
- А как же?..
- Вам это надо? - опер посмотрел на них долгим, преувеличенно внимательным взглядом и поковырял грязноватым ногтем край отставшей от стены обоины.
***
Ночь завершалась. За оконным стеклом потерявшие страх синицы доклевывали висящую в авоське забытую с нового года синюю куриную тушку. Темное небо робко багровело, приобретая общий для всего пейзажа светлый серо-фиолетовый колер. Наскоро укрепив выбитую дверь в покореженной коробке, они закутались потеплее и, не рискуя ехать в загаженном лифте, по размалеванной непристойностями черной лестнице спустились во двор.
- Поехали, что ли, ко мне? - спросил он на всякий случай, - Ленка будет рада.
Людочка благодарно зыркнула на него из-под платка и согласно мотнула головой.
***
Снег сошел на удивление быстро, оставив на черной земле выбеленные собачьи какашки и мятые пластмассовые банки. С приходом весны его стали мучить ужасные головные боли. Обратился в "Максимилиановку". Заставили сдать анализы, послали на томографию головного мозга. Ни черта не обнаружили, только денег вытащили немеренно. Посоветовали иглоукалывание, каких-то массажистов сомнительных. Он сходил и к тем, и к другим. Не помогло. Плюнул, стал понемногу привыкать к недугу.
***
С утра голова трещала так, словно бы ее прострелили. Пришлось выпить две таблетки алказельцера, но не больно-то помогло. Потом как-то там расходился. Однако стоило принять неудобное положение, или повернуться неловко, боль пронзала череп тупым раскаленным стержнем. Он вышел на набережную. Ветер нехотя морщил мутные воды канала. Пачкая розово-серый гранит неаккуратными черными блямбами, двое наряженных в новенькую оранжевую робу узбеков заваривали швы свежеуложенного асфальта. Пахло прелыми водорослями и смолокурней. Он смотрел на подернутый сиреневой кисеей смоляного дыма противоположный берег и думал о том, что не худо бы стать какой-нибудь молчаливой толстолобой рыбой и неспешно двигая плавниками плыть в прохладных струях, ни о чем не беспокоясь, не утруждая голову лишними мыслями. Плыть неведомо куда и ничуть этим не заботиться.