"- Фемистоклюс, скажи мне, какой лучший город во Франции?
Здесь учитель обратил все внимание на Фемистоклюса и, казалось, хотел ему вскочить в глаза, но наконец совершенно успокоился и кивнул головою, когда Фемистоклюс сказал: Париж".
Шут, или, как его еще называют, Дурак - это один из старейших образов, созданных человечеством. Юное, невинное создание, только-только ступающее на жизненный путь, смотрящее непристрастным оком, свободное от чужих суждений и чужого влияния. Шут всему удивляется, всему радуется, всё для него свежо и ново, и потому волшебно. Поступь его легка, ему любая задача даётся играючи: путь Шута прост оттого, что никто не сказал ему, как путь может быть сложен. Божественному в своей простоте Дураку покорится стерегущий деву дикий зверь, откроется тайное сокровище, привидится вещий сон. Иванушка-дурачок, Простак-Саймон, Парсифаль и прочие, и прочие - бесконечная вереница народных героев, не глупых, но чистых духом. Младшие сыновья, на которых не надеялись даже собственные их отцы, совершают подвиги, непосильные для старших, восстанавливают справедливость, возвращают королевства и облегчают участь малых сих.
Разумеется, лишь перед чистыми духом откроются врата царства мёртвых.
Рассказ "Великаны топчутся" хорош тем, что строится на настоящем, я бы сказал - народном архетипе Шута. Великан Фемистоклюс с душой ребёнка с легкостью одолевает в споре межмирных привратников, отыскивает (пусть не сразу) дорогу, побеждает обидчика (вот оно, торжество справедливости) и в финале, пользуясь покровительством высшей силы, возносится по служебной лестнице до таких высот, какие обычному великану могут только сниться. Он до такой степени прост, что его детское восприятие нечувствительно проводит его через поистине нечеловеческие испытания.
Но ради чего?
Хороший миф не только развлекает слушателей, но и учит. Как бы ни заканчивались похождения Шута - богатством ли, короной, женитьбой на красавице - он остаётся таким же чистым и простым, каким был в начале повествования. Умудрённым, да, но чистым. Иванушка не создаёт контору "Горбунок Лимитед", Парсифаль не продаёт Грааль с молотка. Миф о Шуте призывает оставаться непредвзятым и непривязанным к полученным дарам. Призывает оставаться Шутом.
Фемистоклюс же (капитан, капитан Фемистоклюс!) превращается в послушного фактотума Владыки. Простота сброшена, как ненужное платье, герой покорился грозной силе, продал первородство за чечевичную похлёбку. Геройский эпос увенчан неинтересным, мещанским финалом. Автор мог бы, по крайней мере, оставить читателю надежду на то, что Фем со временем опомнится и обратит силу архетипа против Владыки. Но нет, вот же ясно сказано: "Прошло десять лет. Потом так и не наступило". Концовка делает читателя не то чтобы обманутым; я бы сказал, она лишает читателя сказки. Это не самый лучший ход. Довольно длинный текст, грамотно написанный, с хорошим, фольклорным замахом, из-за последних строк оставил лично у меня довольно тягостное послевкусие. А жаль.
Впрочем, деконструкция архетипов по-прежнему в моде. Возможно, я просто слишком много читал таких вещей.
Путешествие в мир мёртвых и обратно - давняя мечта всех людей. Путешествие в мир мёртвых без возвращения - давний страх. Смерть всегда означает расставание, но не всегда означает прощание: прощание подразумевает под собой оставление всех земных дел в надлежащем виде, завершение того, что должно быть завершено. Недаром само слово "прощание" в русском языке созвучно с "прощением". Перед разлукой необходимо простить друг друга, оставить долги должникам, подготовить дух к терпению. Только так возможно уйти с миром. Бусидо предписывает человеку каждый день быть готовым к смерти и по возможности не оставлять за собой душевных долгов, но это, к сожалению, крайне трудно выполнить.
Рассказ повествует именно о прощании. Не денежные заботы, не хлопоты о наследстве волнуют умерших героев, а трогательный маленький ритуал, которого так недостает их сыну. Сказать, что любишь - не менее важно, чем спасти от мчащегося грузовика, ради этого стоит вернуться из мира мёртвых и в последний раз навестить близких. Кто тебя любит больше всех на свете? Тот, кто больше не придёт. Но это не важно, потому что любовь сильнее смерти.
Текст берёт за душу и бьёт по самому больному: кто из нас не встречал смерть родного человека? Тем не менее, мощный посыл и яркое исполнение не отменяет недостатков рассказа. Герои лишены ярких личностных черт, шаблонны: некие добропорядочные муж и жена средних лет, некие хорошие дети, некая достойная бабушка. Ни одной детали, за которую мог бы зацепиться ум читателя. Ироничная картина "бюрократического посмертия" (этот троп, кстати, по нынешним временам считается довольно избитым) не вяжется с серьёзным стилем остальной части текста. А сама финальная сцена, когда бабушка задаёт внуку тот самый, "мамин" вопрос... Честно говоря, не верится в такую реакцию мальчика. Слишком покорно он принимает навязанную игру, слишком наивно спрашивает "Они ведь больше не придут?" Чувствуется, что устами мальчика говорит автор, которому хочется подогреть градус драмы, выбить слезинку даже из самых чёрствых читателей. Думается мне, настоящий ребёнок в такой ситуации либо ударился бы в истерику, либо впал в ступор. Впрочем, судьба избавила меня от участи быть свидетелем подобных событий, поэтому наверняка сказать не могу. И ещё: очень мне обидно за Олесю. Мужественная, любящая брата девочка, стойко встретившая беду - а покойные родители про неё словно бы забыли. Слова любви, ритуал прощания, подарок - всё это приберегли для Ваньки, а Олесе досталось лишь суховатое "Прощай, Олеся, будь счастлива". Да и тех слов она не услышала.
В общем, все эти мелочи помешали мне принять рассказ. Да еще, пожалуй, излишняя сентиментальность авторской речи. Ситуация и без того трагичная, нет необходимости в штампованных "прошептал еле слышно", "струйки побежали по щекам", "промокнула влажные глаза". Помните самый короткий рассказ о смерти ребенка? "Продам детские ботиночки, неношеные". Этого хватает, поверьте.
"Пройдет много лет, и полковник Аурелиано Буэндиа, стоя у стены в ожидании расстрела, вспомнит тот далекий вечер, когда отец взял его с собой посмотреть на лед".
От этой истории веет даже не фольклором - эпосом. По мере чтения понимаешь: и девушка-то не девушка, а волшебное существо, может быть, даже богиня; и звери-то не звери, а ожившие символы; и карлик здесь неспроста появился с локоном матери, и умер неспроста; и даже кажется, что русалки упомянуты не просто так, и немец - он не случайно немец, а с умыслом... В общем, атмосфера загадочности сопровождает рассказ от начала до конца, и, увы мне, я ни одной загадки не разгадал. Почему именно шесть? Почему девушка покровительствует хромым? Отчего умирает, едва завидев героиню, карлик? Что, наконец, вложила Федора Окуле в пупок?.. Тексты Саши Ковалевской неизменно обаятельны и обстоятельны, и опираются обычно на целый пласт народных образов. Но вот здесь я впервые оказался бессилен дойти до источников со своим - весьма умеренным - багажом знаний, и до самой развязки читал, все больше погружаясь в то состояние, которое испытывал, пробираясь через конструкции Маркеса с его ста годами одиночества. Казалось бы, вот-вот - и автор подкинет ключ к разгадке, и всё происходящее станет ясно, и все подвешенные в первом акте ружья выстрелят единым залпом, и случится катарсис... Но текст превращается в лабиринт, и в нём не видно не только Ариадны, но даже Минотавра.
У сказки есть, разумеется, "верхний" смысл. Есть красивая история любви ратника и ворожеи, равно как и гротескная вначале, а ближе к концовке трагическая фигура немца, который, ясное дело, сам влюблён в героиню, но благороден настолько, что самоотречённо помогает её избраннику. Есть крепкая завязка на исторический период, один из самых интересных и спорных в истории Руси, Литовского княжества и Орды. Есть смелая, на грани постмодерна попытка связать славянскую и восточную сказительные традиции. Ну, и конечно, отличная фраза для тех, кто ещё не понял, о чём этот рассказ: "Фунт мира драгоценнее пудов войны". Но у меня осталось стойкое впечатление, что я совершенно упустил самое интересное, не увидел двойное дно рассказа, его потайную пружину. Ружья, думается, выстрелили, да в меня не попали. То ли я недостаточно начитан и смышлён, то ли Александра Викентьевна не посчитала нужным рассыпать в тексте подсказки.
Что ещё сказать? По традиции, ложка дёгтя в обзоре: не везде удалось выдержать стилистику. Примерно до середины текст хорошо выверен, в нём вдоволь архаизмов, славянизмов и прочих добротных лексических конструкций, которые пристали бы фокальному персонажу, Халецкому ("Извозили её по земле: кто-то, видать, крепко баловался с ней в эту ночь", "Быстрее, чем гаснет сорвавшаяся с высокого неба знич-звезда, сложилась у него удивительная байка "). Но во второй половине "камера" переходит от Халецкого то к хану, то к автору, то к Федоре и прочим персонажам. Соответственно меняется и стиль. "Федора, почувствовав на себе взгляды всех присутствующих ", "мой хан не давал мне полномочий вести переговоры" - канцеляриты. "Помилуйте, этому человеку очень плохо" - оборот из светской речи девятнадцатого столетия. "бедная моя мать досталась в наложницы злому джинну, моему отчиму, и бессердечный этот человек однажды отрубил мне четыре пальца" - это уже чисто восточный колорит. Всё вперемежку довольно тяжело воспринимается, не помешала бы правка. Впрочем, может быть, это тоже часть замысла автора, которого... рую... В общем, Саша человек опытный, и сама, думаю, знает, где у неё слабые места, а где сильные.
В целом рассказ, конечно, удался, но, кажется, я так и не понял подлинную историю Макондо.
"Большую часть недели, проведенной в Огдене, я потратил на то, чтобы из моих отчетов нельзя было понять, через сколько правил нашего агентства, законов штата и человеческих трупов я переступил".
В рассказе используется странный приём: чередуются два абсолютно друг с другом не перекликающиеся стиля. Первый: " Серый знает, каких усилий мне это стоило. Ищейкой стала, вынюхивала, друзей изучала Кирькиных, следила за каждым. Все такие правильные, не подкопаешься" - назойливая, простонародная инверсия субъекта-действия, сниженная лексика, поток сознания. Второй: " Он медленно, слишком медленно осел на кафельный пол. Кровь толчками вытекала из раны, разливаясь багровой лужей по белой плитке." - классический повествовательный стиль, близкий к детективам в духе Дешила Хэммета. Вот этот второй стиль, на мой вкус, работает на атмосферу рассказа намного эффективней первого, подчёркивает черно-серый конфликт, заставляет почувствовать струйки дождя, проникающего за ворот плаща, отдаёт запахом стали, крови и пыльных архивных документов - словом, поддерживает славные традиции нуара.
Но нуар подразумевает детективную составляющую. Этому тексту много чего не хватает до хорошего детектива. Не буду перечислять, чего именно: предложу ознакомиться вот с этим документом. На мой вкус, "Дождь" подаёт читателю достаточно сигналов о том, что мы имеем дело с криминальным жанром; психологическая (и психоделическая) составляющие только подливают масла в огонь, видения под действием невольно принятых наркотиков - распространённый троп среди классиков нуара. Но детективная нить словно бы пародирует сама себя, извивы расследования приводят к внутренней драме, читателю предлагается упасть в бездну вместе с несчастной героиней, приобщиться к её трагедии, понять и, возможно, простить - и всё это за двадцать пять тысяч знаков. Мне кажется, здесь уместнее формат небольшой повести.
Тем не менее, у текста есть огромный плюс: это глубокая и печальная идея о насильственном, неизбежном единстве жертвы и палача. Месть не вернёт мстящему близких: на своём пути мститель рано или поздно обратится в того, кого преследовал. Колесо страданий вращается бесконечно, оружие переходит из рук в руки. Мы в третьем круге, там, где дождь струится, проклятый, вечный, грузный, ледяной. И выхода нет.
"- То есть твое путешествие в Икстлан - не настоящее? - спросил я.
- Путешествие-то настоящее! - возразил дон Хенаро. - Путники - не настоящие".
Некоторые водоёмы намного глубже, чем кажутся. То же верно в отношении текстов. Хороший рассказ, конечно, не затянет на дно и не заставит барахтаться в смыслах, как в водной стихии, но он, подобно глубокому озеру, требует от читателя некоторой подготовки. "Груз особого назначения" напомнил мне плавательный бассейн, где вначале дно совсем мелкое - впору поплескаться детям - затем огромной ступенькой оно уходит вниз - здесь раздолье опытным пловцам - и, наконец, у дальнего края, куда мало кто заплывает, есть бездонная шахта для любителей нырнуть поглубже. Сейчас я всё объясню.
Читая рассказ впервые, я невольно относился к нему, как к отлично рассказанной, но легковесной байке. В самом деле, чем не хохма: лётчик отправился в глухомань с необычным грузом, загулял на несколько дней, а, когда протрезвел, выяснилось, что груза и след простыл. Мучался бедолага полгода, места себе не находил, а потом выяснилось, что покойника такой же пьяный чукча уволок. Тут и сказке конец. Посмеялись и забыли? Вон уже и тренерский свисток слышен, можно уходить с мелководья, надевать панамы и бежать в столовую на творожную запеканку... Не так быстро. Давайте прежде всего выясним, кто же здесь главный герой, и в чём конфликт произведения.
Персонажи все как на подбор яркие, объёмные, вот-вот с экрана шагнут и стопку предложат на брудершафт. Но кто из них играет решающую роль? Кто движет чужими судьбами, кто завязывает коллизии, кто искушает и заставляет делать выбор? Василий Степанович? Володя? Сам рассказчик? А может, чукча? Да нет. Главный герой здесь - алкоголь. Выпивка служит причиной забытья обоих пилотов, она же заставляет Василия Степановича, ничтоже сумняшеся, отдать заезжему оленеводу мистический груз, затем начальник площадки (под действием всё той же, родимой, огненной воды) накрепко забывает о том, что сделал, а героический ненец, приняв стакан (ну ладно, два), в одиночку управляется с мёртвым грузом и даже отбивается от волков. Алкоголь, подобно священному пейоту-Мескалито из книг Кастанеды, воздействует на умы и на самые судьбы героев, становясь одновременно и змеем-искусителем, и ангелом мщения, и самим яблоком грехопадения. Отмечу особое, по-сибирски уважительное отношение к нему рассказчика, да и всех героев. Водка здесь - не отрава, не губительница, а мудрая наставница, ведущая через непростое испытание. Конфликт здесь внутренний, подспудный: как быть, если ты не властен над своими страстями? И то, что пилоты выносят из пережитого, близко к принятию подлинной внутренней сути: Володя понимает, что зря связал жизнь с полётами, и бросает опасное ремесло, которое - как знать? - возможно, когда-нибудь свело бы его в могилу. А Петруха обрёл благодаря всему случившемуся верную спутницу. "Повязал нас февральский покойник на всю жизнь", - подытоживает он свой рассказ. Да нет, не покойник. Это она, сакральная сибирская сестра мексиканского Мескалито, это она помогла тебе с выбором, Пётр. Будь счастлив и благодарен ей, только не злоупотребляй, тебе же ещё за штурвал.
Вообще-то, можно было бы остановиться на этой ноте, вспомнив других известных певцов дурмана - Буковски, Ерофеева, Керуака, Томпсона - но нас манит третья глубина текста. Пусть мы нашли движущую силу рассказа, но ведь, если серьёзно, не может водка быть основным действующим лицом! Секрет в том, что лицо в рассказе от начала до конца коллективное. Рассказ ведётся о народе и от имени народа: все они - и хлебосольный Степаныч, и неоперившийся Володька, и Петя с его мытарствами, и даже раздолбайный ненец - все составляют воедино тот самый народ, о котором так любят у нас говорить и так мало понимают. Народ нельзя рассматривать как массу, не вглядываясь в лица, и нам стоит ещё раз перечитать рассказ, чтобы увидеть, как же всё-таки он хорош собой, могуч и щедр, наш российский человек, при всей его безалаберности и пьянстве. А заодно примерить на себя судьбу незадачливого пилота, который полгода боялся того, чего бояться вовсе, как оказалось, не стоило. Ну потому что с каждым ведь может случиться. Россия - она вам не Икстлан какой-нибудь, здесь все настоящие.
"Я думаю, мы не ослепли, а были и остаёмся слепыми. Слепыми, которые видят. Слепые, которые, видя, не видят".
Когда кто-либо всерьёз задаётся вопросом, существует ли высшая, всемогущая, всевидящая сила, то это редко бывает вызвано праздным интересом. Одно из трёх: а) вопрошающему настолько тяжело жить, что он ищет, с кем бы разделить эту тяжесть; б) вопрошающему настолько стыдно за то, как он живёт, что он ищет, кому бы в этом признаться; в) человек считает себя невиновным в своих бедах, и ищет, на кого бы возложить вину. Короче говоря, богоискательством занимаются вовсе не от скуки. И чаще всего поиски ведутся где-то извне, в трансцендентном пространстве, там, где нас нет. Представляется, вероятно, ищущему разлитая во вселенной незримая, но могучая сущность, которая ежесекундно приводит в движение мириады зубчатых колёс мироздания, и о нас, ничтожных, печётся не меньше, чем о прочих. Такой Бог поможет бросить пить, направит на стезю добродетели, осушит слёзы раскаяния, прервёт полосу неудач, а может, ещё и денег на дорожку подкинет. Только бы найти его. Или хоть доказать, что он есть, всё не так одиноко будет.
Герой рассказа "Доказательство бытия" ступает на принципиально иной путь: он находит бога внутри себя. Эта стезя непростая - как известно, богом быть трудно. Поэтому, чтобы столкнуть человечество с наезженной грязной колеи, автор вводит некоторое внешнее воздействие большой эмоциональной силы: временную тотальную немоту (невольно вспоминается Сарамаго с его всеобщей слепотой). Неизвестно, что стало причиной этой немоты, и к каким последствиям она привела в мире, но герою рассказа хватило всего нескольких часов тишины, чтобы услышать голос собственной души, и сделать первые, пусть и крошечные, шаги к внутренней чистоте. Да, наверное, это наивно выглядит, когда, испытав побуждение стать лучше, бросаешь курить. Но, с одной стороны, надо же с чего-то начать, а, с другой, могу засвидетельствовать: те, кто пережил мистический опыт - они первое время ведут себя именно так, наивно, немного по-детски, изо всех сил стараясь продлить однажды появившееся чувство духовного света. Те, кто подобного опыта не переживал, могут зубоскалить вволю: им можно только посочувствовать (да, я прочёл пару отзывов о рассказе). А вот герою можно - и нужно - позавидовать.
Бог гораздо ближе, чем принято думать, он находится внутри каждого из нас, нужно только его услышать. Вот о чём, собственно, этот недлинный текст, во всяком случае, я его прочёл именно так. Мысль, наверное, не самая новая, но нельзя не отметить оригинальность подачи и добротность исполнения. Мы можем стать лучше, и мы станем лучше, если что-то заставит нас по-настоящему задуматься над тем, как мы живём. Так ли уж необходимо доказательство бытия тем, кто может принять это на веру?
"Пришло время, надвигается на всех нас громада, готовится здоровая, сильная буря, которая идет, уже близка".
В мифопоэтическом видении судьбу человека прядут три богини-сестры. Клото выпускает на свет новорождённую душу, Лахесис даёт ей определение в жизни, Атропос всегда знает, когда перерезать нить. Для меня в чеховской пьесе роль Клото играет Ирина, самая наивная и чистая из сестер, мечтательная, знающая поначалу о жизни только из книжек - и, пожалуй, больней всех в своей судьбе разочарованная. Ей бы сеять надежду, вдохновлять на великие дела, возглавлять борцов, но её свежий ум, закованный в клетку быта, ломает крылья и чахнет. Ольга, учительница, спокойная и знающая - разумеется, Лахесис. Она знает, что любому существу предстоит столкнуться с пошлостью и экзистенциальной тоской, знает, что судьба почти полностью состоит из борьбы с этим злом, она терпелива и мудра, и, наставляя близких, старается не показывать, как сама страдает от вечной борьбы. Маше остаётся участь Атропос, и она, вечно печальная, вечно несчастная от своей роли, вначале предрекает смерть Тузенбаху, а потом оплакивает его: "Они уходят от нас, один ушел совсем, совсем навсегда, мы останемся одни, чтобы начать нашу жизнь снова". Этими словами Атропос даёт надежду на то, что смерть - не конец, что мы все находимся в круге перерождений. Но при этом и она сама, и её сёстры также вертятся в сансарическом колесе, их власть над судьбами призрачна, они - лишь символы уходящей эпохи, символы надежды, мудрости и упокоения, которым больше нет места в жизни.
Потому что вместо них пришла Тьма. Тьма в лице Натальи вначале трудно узнаваема, она втирается в доверие в людям, прикидывается чем-то вроде любви, чем-то вроде веры, чем-то вроде надежды. Это ведь избранница их брата, она должна стать им сестрой, или чем-то вроде сестры. Но проходит немного времени, и становится ясно: Андрей связал судьбу с тем, что уничтожит любую надежду, раздавит любовь, и даже Атропос рядом с его молодой женой покажется желанной избавительницей. Мещанство, злоба, сердечная тупость - вот что погубит дом Прозоровых. Наталья рождает ребёнка, и можно только представить, каким вырастет это дитя. Племя младое, незнакомое, которое унаследует землю за уходящими сёстрами.
Теперь к рассказу, который своим заглавием словно бы вызывает тени чеховской эпохи, в точности повторяя название пьесы. Здесь подчёркивается параллель со священной троицей Веры, Надежды и Любви. И тоже есть Тьма, которая глумится над любовью, попирает надежду и всеми силами стремится избавиться от веры. Но, в отличие от оригинала, где Тьма персонифицирована в лице истеричной мещанки (наделять зло обличьем - профессиональный, сильный приём), в рассказе тёмные силы размыты, смешаны с толпой. Лица только угадываются толпах футуристов, феминисток, ряженых. Это должно бы играть на руку рассказчику, противопоставить гнусной толпе трёх разрозненных, одиноких и вместе с тем сплочённых духовно сестёр. Но, лишившись зримого и весомого оппонента, сёстры сами превращаются в бесплотные символы, в трёх мойр, устало плетущих опостылевшую пряжу. И надежда, которая светится в конце рассказа - она светится в глазах ушедших, юных героинь, которыми они были когда-то и которыми уже никогда не станут. Они проиграли, эпоха ушла, любимые мертвы, ничто не возродится, бесы пляшут на обломках империи, и только где-то там, в Париже остались настоящие люди. Париж, подобно чеховской Москве, символизирует в сердцах сестёр несбыточную мечту о единении, об утерянном рае, о возрождении семьи. Слабую, но все-таки мечту.
И вот здесь я должен перейти к личному восприятию рассказа, поскольку, когда затрагивают тему революции, это всегда личное: нет ни одного семейства, которого бы она не коснулась. Париж в тексте предстаёт не то что бы землёй обетованной (Маша в своих письмах развенчивает миф о белоэмиграции), но тем заманчивым рубежом, куда можно стремиться, где твёрда ещё русская душа. Мне сложно принять такую точку зрения. Мой прадед, оренбургский казак, по долгу службы сражавшийся против Красной армии, был расстрелян на Дальнем востоке. Его дети эмигрировали в Китай, в сытый и спокойный русский Харбин, и могли спокойно жить там, работать, рожать детей, постепенно забывая Россию, теряя связи, прорастая корнями в китайскую почву. Но они вернулись. Молодые, полные надежд, приехали в Союз, выучились на инженеров и разделили судьбу с русским народом. Какую ни есть. Не буду копаться в политике и истории, скажу просто: всегда есть две стороны, и у каждой всегда есть своя правда. Но любовь к России для моих деда и бабушки оказалась сильнее всяких правд. Так и меня воспитали, и ничего с этим не поделать. Так что в этом свете "Три сестры" уважаемой Post Striatum прошли мимо читательских ожиданий.
Не слишком выгодно для рассказа и то, что в нём действуют герои чужого произведения. Персонажи хорошего текста должны меняться под гнётом обстоятельств: автор выпускает их в мир (действуя как Клото), испытывает их на прочность (становится для них Лахесис), а в финале либо позволяет им погибнуть (скорбная обязанность Атропос), либо выводит к перерождению, обновленных после испытаний (и снова Клото). Сёстры Прозоровы уже прошли свой путь в оригинальной пьесе, и рассказ, который мы рассматриваем, не добавил к их портретам ничего нового. Да, было бы интересно поместить героинь в драматические обстоятельства советского времени, было бы интересно наблюдать развитие характеров, борьбу и катарсис, но в рассказе лично я увидел только угасание. Жаль. Впрочем, может быть, я пристрастен, потому что Чехова люблю больше всех русских писателей, и для меня его книги - нечто предельно совершенное и завершённое.
Остаётся сказать, что всё, о чём я говорил выше, никаким образом не отменяет художественной ценности рассказа. Написано хорошо, просто замечательно. Думаю, автор такого уровня сознательно шла на смелый, заведомо рискованный эксперимент со сложной чеховской канвой. Что ж, эксперимент - всегда эксперимент, и важнее всего плоды, которые он приносит. В случае литературы эти плоды прежде всего созревают в душе пишущего, а что достанется читателю, предугадать трудно. Лично я больше склоняюсь к классическому сюжету: Клото, Лахесис, Атропос, три сестры, прядущие бесконечную пряжу. Возможно, ими действительно движет вера, надежда и любовь.