Деев Георгий Нодарьевич : другие произведения.

Цветные сны и чёрно-белый телевизор

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Былое, память, личное

  
  
  Клинову снилось, будто он гуляет по сказочной пойме удивительно голубой реки с очень чистыми берегами. Зелень пойменных лугов с желтыми вкраплениями песчаных пляжей идеально гармонировали с белыми облаками. Часть облаков расположилась на небе, другая часть - в виде отражений - в реке. Клинов, любуясь на сочные цвета и наслаждаясь тишиной, приближался к огромному оранжевому дому, сверкающему на солнце своими окнами. Этот дом стоял над рекой на манер оригинального моста, его дальний край терялся в глубокой перспективе на противоположном берегу, а ближний незыблемо покоился на вершине поймы. В общем, Клинов шёл и шёл, а дом всё не приближался и не приближался, хотя иногда казалось, что Клинов вот-вот ступит на край тени, отбрасываемой этим нереальным исполином.
  "Такое впечатление, - подумал во сне Клинов, - что дом уплывает от меня вместе с облаками и их отражениями..."
  Тут Клинов услышал пение жаворонков. Сначала пение было как пение, но потом оно стало раздражать слух...
  
  Когда Клинов проснулся, будильник продолжал хрипеть на последнем обороте своего сигнального завода. Клинов поднёс будильник к глазам и убедился, что жаворонки раздражали его не зря, потому что часы показывали шесть утра, и время цветных снов миновало. А на смену им ползли очередные трудовые будни. В среде своих интеллигентных коллег из числа просвещённых Клинов привык слышать о том, что будни серые, но он так не считал. Поэтому Клинов бодро выпрыгнул из-под перьевого одеяла в сомнительное тепло (всего шесть градусов выше нуля) комнатки-клетушки, каковую размерами три на пять он занимал в малосемейном общежитии, и торопливо оделся. Затем Клинов сгонял в сортир, потом в умывалку, позавтракал традиционным чаем с хлебом с маслом, натянул на себя бушлат и осторожно высунулся на улицу. Мороз стоял "под стать" широте настоящего местожительства Клинова. Другими словами, в настоящее время он проживал в городе Салехарде, а мороз вогнал столбик общественного термометра до минус сорока неизменного товарища Цельсия. В общем, в комнате Клинова было гораздо теплей.
  
  На работу Клинов ездил на вахтовом автобусе. Он приходил в определённое время в определённое место, встречался с рабочими-служащими и катил за город, где находился их завод строительных деталей. И, если Клинов приходил в определённое время во время, за пару минут до появления вахтового автобуса, то мороза он не боялся. Если приходил минут за пять и больше, то ему становилось не до шуток, если Клинов на вахтовый опаздывал, выходило совсем худо, потому что предстояло ждать городской, а их в нефтегазовой столице СССР ходило только два с интервалом от двадцати минут до часа.
  
  Сегодня Клинов прибежал на целых семь минут раньше. Он, не разевая рта и не высовывая из карманов рук, перекивнулся со знакомыми, и принялся приплясывать. Знакомые на остановке собрались разные, но все, в отличие от Клинова, в тёплых меховых одеждах и таких же унтах. Одни из них просто давно приехали на Север и успели прибарахлиться в порядке очерёдности, другие приехали в Салехард ещё позже Клинова, но добыли дефицитный казённый мех по блату. Новицкий, например, тот кантуется в столице Ямало-Ненецкого округа вот уже тридцать лет. Они с Клиновым, можно сказать, друзья - приятели. И будь воля Новицкого, он подсобил бы Клинову с меховой спецодеждой, но Новицкий всего лишь начальник тёплого механического цеха, где работягам даже сапог не положено.
  - Ты, тово, - бормочет Новицкий, - перед планёркой заскочи ко мне в контору.
  - Что, есть? - обрадовался Клинов.
  На дворе стоял 1985 год, с момента объявления войны за трезвый образ жизни прошло чуть больше квартала, но трезвость одолевала по всей линии фронта. Выпивка стала теоретически недоступной, а фактически торговалась из-под полы только в проверенные руки и только втридорога. И если насчёт втридорога на Севере проблем не возникало, то проверенные руки во время реализации спиртного (от одиннадцати до семи) бывали, как правило, заняты на работе или по пути с неё.
  - Есть, - моргнул Новицкий и демонстративно заткнулся. На подходе к остановке нарисовался их с Клиновым недоброжелатель, начальник производственно-технического отдела товарищ Петляков. Петляков прибыл на завод строительных деталей осенью по распределению, но уже успел обрасти мехом, как собака. Петляков, что называется, попал в струю, поэтому он теперь не только при казённой шубе в комплекте с казёнными унтами, но и при двухкомнатной квартире, каковая ему, бездетному, по закону не полагалась. И всё потому, что Петляков носил бакенбарды, подражая управляющему треста, и с его женой, писаной красавицей, иногда спал директор завода. У Клинова в плане решения квартирного вопроса и внеочередного дефицита не имелось никаких перспектив. То есть, он ещё не успел жениться и отрастить на лице хоть какую-нибудь верноподданническую растительность. Больше того, стал плешиветь.
  - Да, Сергей Захарович, - вместо приветствия менторским тоном заявил Петляков, - это тебе не Сочи. Одеваться надо теплее...
  "Пошёл ты", - послал про себя Петлякова Клинов, не желая портить натянутых отношений с этим юным карьеристом, который к тому же являлся и председателем профкома.
  - Кстати, насчёт Сочи, - закинул удочку Новицкий, - как бы путёвочку в августе?
  - Ой, не знаю, не знаю, - заважничал Петляков.
  "Как же, держи карман шире, - снова не стал озвучивать своего выступления Клинов, - у этого жлоба не то что путёвочки, снега зимой не выпишешь..."
  
  Клинов и Новицкий сошли возле цеха, которым командовал старожил Новицкий.
  - Попрошу на планёрку не опаздывать! - гавкнул вслед Петлякой.
  - Без соплей скользко, - огрызнулся Новицкий, и они с Клиновым потопали в сторону плохо освещённого убогого строения.
  - Действительно, - решил заговорить Клинов, предварительно прикрывшись воротником, - щенок... Фокстерьер хренов... Ещё не директор, а уже...
  - Этот станет, - возразил Новицкий и горестно ахнул: - Мать твою!
  - Что? - спросил Клинов. - Опять Пучин?
  Пучин работал на заводе механиком и не пропускал ни одного случая освежиться на халяву.
  - Зараза! - ругнулся Новицкий, но деваться было некуда, потому что в цех вела только одна дорога. Вернее, протоптанная в снегу тропинка.
  - Ну, здравствуйте, коллеги! - взмахнул своими граблями Пучин, поздравляя себя с удачей. В общем, не зря он мёрз на подходе к цеху, потому что если с утра пораньше Новицкий брёл в свою вотчину вместе с инженером по технике безопасности, то вовсе не затем, чтобы согласовать планы по очередной борьбе с травматизмом.
  - Тебе чего? - на всякий случай спросил Новицкий.
  - Вот, снова шестерёнка полетела, - доложил Пучин и предупредительно распахнул одну из трёх дверей в цех.
  - А я тут при чём? - продолжил упираться Новицкий, потому что водки у него имелось в наличие только двести пятьдесят граммов.
  - Как - при чём? Вели своим, пусть выточат.
  Коллеги вошли внутрь цеха. Чёрные работяги раздували, что называется, меха и ладили горнила. Другими словами, вяло ползали рядом со своими допотопными станками.
  - Как я велю? - нудил Новицкий. - У меня снова один токарный встал...
  - Так я ж не гоню? - забегая вперёд Новицкого и махая своими руками-окороками, толковал медведеподобный Пучин. - Пойдём в конторку, обсудим сроки.
  - Чтоб тебя...
  - Что ты сказал?
  - Пойдём, чёрт с тобой...
  - Я и эскиз этой шестерёнки на всякий случай взял, - сообщил Пучин, вынимая из кармана бумажку с завернутым в неё домашним пирожком.
  - Нужен мне твой эскиз, - принюхиваясь к пирожку, ворчал Новицкий.
  
  Какой чёрт придумал планёрки, не знает ни один бог. А вот то, что этот чёрт был на голову болен, знает любой дурак. У директора с главным инженером, правда, на этот счёт имелось собственное мнение. Иначе говоря, директор и главный планёрки просто обожали. Друг друга они, правда, ненавидели. И каждый имел сторонников. У директора сторонники были дородными и сановитыми. Известный Петляков, начальник ПТО, и некий Сальков, дальний родственник директора из Конотопа. Этот Сальков в начале восьмидесятых добил последний контракт в качестве советского прапора. Затем он поступил в заочный металлургический институт и торчал в нём пятый год на первом курсе. На заводе Сальков торчал второй год в качестве главного технолога, хотя в технологии смыслил не больше, чем свинья в астрономии. Поэтому Сальков справлял нехитрые обязанности снабженца, имел собственный кабинет, на дверях которого присобачил табличку: "Заместитель директора Сальков А. А".
  Петляков очень ревновал Салькова к директору, особенно за то, что директор позволял иметь Салькову отдельный кабинет с вызывающей на его дверях табличкой. В общем, Петляков терпеть не мог Салькова, и часто с чисто мальчишеским азартом спорил со своим вынужденным союзником.
  "Ты, - надрывался Петляков, отловив Сальков на входе в его кабинет, - никакой не заместитель директора, а главный технолог, хотя для этого у тебя нет никакого образования. Но даже как главный технолог ты не старше меня по должности, потому что мы ведущие специалисты и начальники отделов. А ты..."
  "Читай!" - кратко обрывал Петлякова Сальков, тыкал в табличку и входил в свой кабинет, где его дожидалась кладовщица Наташа.
  
  У главного сторонники, то есть, сторонник, был хилый. И в плане ответственности, и в плане солидности. Ну, такой откровенный подхалим, что главному иногда даже противно становилось. И к тому же всего лишь мастер дальнего деревообрабатывающего производства.
  "Я, - шутил иногда главный в кругу своих сторонников за стаканом казённого спирта, - что-то разуважал Ленина. В свете, значит, последних концепций ревизионистского толка. Замутил он, конечно, знатно, но палку положительно перегнул..."
  Сторонники, вернее, сторонник, сначала ошеломлённо хлопал глазами и не мог выговорить слова: главный считался непримиримым большевиком, ещё непримиримей парторга, токаря и дебила Прокопенко. Затем сторонник облизывался и, обмирая от ужаса, выступал со встречным заявлением:
  "А ведь и верно, Николай Гаврилович. Все гений, гений, а он и с Розой Люксембург трали-вали, и умер не от перенапряжения мозгов, а от сиф..."
  "Молчать! - орал главный, затем бледнел и оглядывался по сторонам. - Шучу я, дурак ты, подхалим махровый, каналья, в общем, понял?"
  Сторонник бледнел цвет в цвет с главным, тоже оглядывался и клятвенно заверял:
  "Так ведь и я, Николай Гаврилович, тово, в шутку..."
  Вот такой был сторонник у главного. Но мастер пошёл бы за своим благодетелем куда угодно, а Сальков с Петляковым за своим только на повышение.
  
  Клинов сидел в углу директорского кабинета бок о бок с Новицким и дремал с открытыми глазами. Планёрка переживала стадию разгара. Директор, окружённый верными оруженосцами, нападал на главного. Главный отбивался, но силы были не равны, потому что женщин и мастеров на планёрки не допускали. Поэтому главный пошёл на хитрость: он сначала умело сменил тему, а затем и вовсе подставил под утренний гнев не выспавшегося директора начальника цеха стеновых панелей Гайду. Глуповатый директор проглотил наживку и напал на Гайду. Последний уже минут пять с завистью принюхивлся к Новицкому и, выведенный из состояния лёгкой ностальгической эйфории директорской тирадой, ответил на неё грубой бранью. На начальника цеха тотчас налетели директорские холуи и, пока директор возмущённо отдувался, бывший прапор Сальков крыл Гайду отборным матом, а молодой специалист Петляков взывал к партийной совести начальника цеха стеновых панелей.
  "Хорошо, что меня сегодня не трогают", - подумал Клинов и закрыл глаза. Новицкий уже спал.
  
  Забывшись краткосрочным сном, Клинов отправился в очередное путешествие по иллюзорному пространству, обставленному сюрреалистическим антуражем в виде серого здания с неопределёнными перспективами, тротуара вдоль него и монументального подъезда с похабными надписями. Клинов, скрипя битым оконным стеклом, вошёл в подъезд и поднялся по ужасно крутой и длинной лестнице на второй этаж. Он очутился в огромном коридоре, который казался одновременно узким и низким. Задевая свисающие из разбитых плафонов патроны, Клинов прогулялся по коридору и наугад толкнул одну из массивных дверей. Войдя в дверь, Клинов попал в большую тёмную комнату с плотно зашторенными окнами. Комнату освещал не поддающийся техническому определению странный светильник. Свет он излучал слабый, но видно было достаточно. Во главе длинного председательского стола, покрытого тёмным сукном, сидел всамделишный генерал в полной парадной форме и в пенсне. Перед генералом лежала толстая раскрытая книга, и он что-то из неё зачитывал. Генералу с почтением внимала группа замшелых старушек в одинаковых белых платочках.
  "Собрание баптистов", - безошибочно определил Клинов и удивился во сне тому факту, что его не удивляет советский генерал на месте председателя собрания баптистов.
  
  - Я тебя спрашиваю, Клинов, ты когда работать начнёшь?! - надрывался директор.
  - А, что? - очнулся инженер по технике безопасности.
  - Что?! - директор уже не кричал, а ревел. - В цехе ЖБИ минус три, а ты, мать твою, и не чешешься!
  - Так что мне теперь, стоять там всю смену и пердеть, чтобы в цеху теплей стало? - брякнул спросонок Клинов.
  - А-а-а! - дружно взвыли директорские подсералы. - Совсем запустил технику безопасности и шутит!
  - В цеху тепловые завесы на воротах не работают, - окончательно проснулся Клинов, - поэтому и холод.
  - Докладывать надо, а мы примем меры, - мягко упрекнул Клинова главный.
  - Во-первых, докладывал, во-вторых, вы об этом не хуже меня знаете...
  Новицкий всё ещё спит. И будить его, пожалуй, не стоит, потому что о нём сегодня речь не пойдёт. Сейчас на очереди главный механик, которого в очередной раз, с момента наступления холодов на Крайнем Севере в начале сентября месяца, вздрючат за неисправные тепловые завесы. Главный механик свалит всё на некомпетентность подчинённого персонала, в состав которого входит и небезызвестный Пучин, бывший военный финансист. Но Пучин просто механик, а просто механиков, равно как женщин и мастеров, на планёрки не допускали. А если бы допустили, то он, не моргнув глазом, переложил бы вину на Новицкого. Последний же, будучи старожилом и ветераном, забил бы на вопли директорских холуев и резонно возразил бы главному, что пусть сначала модернизируют парк станков, каковой ещё до недавних пор работал на трансмиссии, а потом берут его, ветерана и старожила Новицкого, за горло. Но до Новицкого дело не дошло, и ветеран продолжал мирно спать, прислонившись к здоровяку Гайде, который исходил завистливой слюной, потому что был не дурак выпить. А Клинов с усилием таращил слипающиеся глаза, слушал ответственную ругань и соображал, почему с наступлением полярной ночи его, как медведя, тянет в сон, независимо от того, трезв ли он, пьян, с похмелья ли, либо освежившись.
  "На дворе только начало ноября, а спать охота, как будто канун рождества, - совершенно по-медвежьи прикидывал Клинов. - Однако климат тут серьёзный. Опять же - начало ноября - а уже за сорок. Недаром Новицкий, который тут почти всю жизнь кантуется, привык нейтрализовать минусовые издержки климата положительным градусом известного напитка. Да и директор тоже, хотя тут всего вторую зиму. На него посмотреть, так морда каждый день с утра полыхает. А фигли, на складе спирта ещё двадцать ящиков, сам видел. Ему и Сальков принесёт, и Наташка не откажет. Вот он и трескает каждое утро по стакану перед планёркой. Треснет, фрамугу откроет, чтобы спиртом не воняло, и орёт, словно за свой собственный завод убивается..."
  
  Пить в кабинете Седова, начальника пароэнергетического цеха, - сущее наказание. Но Седов - друг Новицкого и Клинова. К тому же - начальник этого самого, который в просторечье зовётся котельной. У него в кабинете всегда тепло. Теплей даже, чем в кабинете главного энергетика. В общем, если на дворе мороз, а дома делать нечего, потому что никакого дома нет, то пить в кабинете Седова - занятие вполне подходящее. Но всё дело портит сам Седов. Вернее, всему виной его необязательность по отношению к обязанностям хозяина застолья, каковое радует глаз двумя бутылками дефицитной водки, банкой традиционной для Салехарда печени налима, половинкой ржаного хлеба и увесистой луковицей. Короче говоря, аксессуары застолья налицо, а хозяин оного отошедши якобы на минутку.
  - Вот, скотина, - бормочет Новицкий, вылезает из ветеранского кресла возле батареи отопления и спускается по винтовой лестнице в агрегатную. За ним нехотя спускается туда же Клинов.
  - Слушай, Михал Прокофич, - внушительно откашливается Новицкий, - время уже полседьмого, а мы ни в одном глазу.
  - Ты куда-то спешишь? - рассеянно спрашивает Седов и подозрительно оглядывает сплетение труб, стояков, вентилей и задвижек. Затем приподнимает край каски и начинает глубокомысленно чесать затылок.
  - Ты совесть имей, - осмеливается выступить Клинов, - Юрий Палыч старше тебя на целых двадцать лет, а ты...
  - А я на целых десять лет старше тебя, - резонно возражает Седов и открывает какой-то кран, набирает из-под него ржавой воды в специальный экспериментальный стакан и пробует на вкус.
  - Тьфу! - невольно сплёвывает Клинов, а Седов катает воду между верхней губой и нёбом, словно дегустирует мозельское чёрт знает какого года.
  - Михал Прокофич, - снова заговаривает Новицкий, но Седов его не слышит. Он прикладывает ухо то к одной трубе, то к другому стояку, затем светлеет лицом и кидается в угол агрегатной. Там он безошибочно находит колесо задвижки и начинает его вращать. И тотчас характерное гудение труб в агрегатной меняет тональность.
  
  - Уф! - с облегчением вытирает пот со лба Седов. - Теперь можно идти...
  
  Морозная пронзительность полярной ночи хватает за щёки, проникает сквозь вату бушлата и норовит забраться в самую душу, где теплится хмельное удовлетворение ещё одним прожитым не всухую дня. Однако чем дольше путь до заветной двери малосемейного барака, тем меньше удовлетворения, тепла, да и самой души, которая с каждым выдохом так и норовит удрать на коварный мороз и превратиться на нём в невидимую сосульку. Поэтому, делая последние шаги к спасительному порогу двухэтажного строения, Клинов старается лишний раз не выдыхать. А вот и он, спасительный порог, за ним капитальный тамбур с тремя дверями, коридор с дверями по обе стороны. Все двери утеплены и обиты кожей или дерматином. Одна клиновская отсвечивает облупленной краской на потрескавшейся филёнке. Но это ли важно, когда сразу за дверями клиновской комнатки стоит калорифер, который по приходе в комнату-клетушку необходимо немедленно включить, чтобы воздух слегка прогрелся, и можно будет ложиться спать в более или менее приемлемых температурных условиях. Радиоточка уже молчит, значит, время за полночь. Другими словами, и телевизор включать не имеет смысла, потому что дикторы, артисты, декламаторы и кукловоды Хрюши, Каркуши и Фильки со Степашкой, оттянув вахту, теперь или оттягиваются среди богемы по три рубля с носа, или просто ёрзают в тёплых столичных постелях кто один, а кто на пару не важно с кем. А может, и не ёрзают уже, но крепко спят, потому что поздно, а на вахту вставать рано, чтобы с утра пораньше бодрить народ и Клинова гимнами братских республик, новостями о перевыполненных планах и ужасами из зарубежной действительности. Спят себе и видят чёрно-белые сны с серыми полутонами про генерального секретаря, министра культуры, служебную командировку в Бухарест и похороны начальника, место которого если занять, то можно получить прибавку к жалованью целых двадцать рублей.
  
  Телевизор у Клинова, равно как у большинства советских граждан, был черно-белый. Но сны он, в отличие от того же большинства, видел цветные...
  
  До приезда на Крайний Север Клинов мечтал увидеть северное сияние. Впрочем, он был бы рад увидеть хотя бы белые ночи, которыми так любят хвастаться ленинградцы. А когда Клинов приехал и увидел и белые ночи, и северное сияние, то как-то не особенно впечатлился. Впрочем, ничего удивительного в том, что Клинов остался почти равнодушен к ранее дразнящим его полуромантическое воображение мечтательного циника явлениям, не было. Дело в том, что первые белые ночи пришлись на тот момент в жизни Клинова, когда он временно жил в одной ведомственной квартире на пару с неким трактористом. Этот честный труженик собирался жениться, но тут к нему в квартиру, которую тракторист уже считал своей, подселили бедного инженера. Свадьба тракториста расстроилась, и он запил. Вместе с ним запил Клинов, а потом к ним с "сокамерником" присоединилась ещё группа товарищей, каковые все вместе по утрам разбегались, как недотравленные дихлофосом тараканы, на свои работы, а вечером встречались, и коллективный запой продолжался. Выскакивая по ночам в холодный сортир (тёплыми сортирами в нефтегазовой столице обеспечивались только партийно-хозяйственные руководители), Клинов с недоумением таращился по сторонам и, поливая ядовитой струёй ближайшую поленницу, машинально отмечал, что ночи стали насквозь белые.
  Потом Клинов переехал в гостиницу с душевой, нормальным умывальником и тёплым сортиром. Он временно завязал с выпивкой, но белые ночи к тому времени кончились, а на дворе стоял сплошной полярный день, когда солнце мотается по кругу, лишь на полчаса прячась за горизонт где-то в районе полтретьего на крайнем западе.
  Потом Клинов поселился у какой-то непутёвой бабы, приехавшей в Салехард с ещё более Крайнего Севера, где она что-то делала вахтовым методом, и снова запил. Спустя три недели совместного проживания, Клинов поругался с непутёвой бабой и перебрался в малосемейную общагу, но пить продолжил. Вот тогда начались северные сияния. Первое Клинов увидел, пытаясь спьяну попасть в общественный сарай вместо общаги. Он тщетно толкал дверь, запертую с помощью навесного замка, плечом, падал, переворачивался на спину и с недоумением таращился на цветное небо.
  "Что это, братцы? - спрашивал он доброхотов, взявшихся дотащить Клинова до комнаты. - Белая горячка или всего лишь северное сияние?"
  Второе северное сияние Клинов увидел сегодня, стоя в километровой очереди на тридцатиградусном морозе в вино-водочный. Времени до закрытия популярного отдела оставалось минут сорок, те, кто стоял ближе, оживлённо обсуждали варианты покупок, те, кто стоял дальше, также оживлённо сквернословили, но на партийные личности, инициировавшие полусухой закон, не переходили. Клинов стоял почти в конце очереди, но молча. Он равнодушно оглядывался по сторонам, в который раз вяло удивляясь убогости деревянных строений на земле, богатой всякими сокровищами. И вдруг увидел, как беспросветно чёрное небо заполыхало. Сначала Клинов восхитился, но затем всё впечатление испортили менты, засовывающие в специальное отделение специальной машины какого-то слегка выпившего работягу. Работяга громко просил оставить его в покое и упирался, менты беспощадно матерились и пинали мужика, чем попало, жена мужика и двое его детей, наблюдая такое характерное проявление борьбы за трезвый образ жизнь, принялись кричать в голос, а очередь продолжала стоять. Клинов продвинулся вперёд на несколько метров и, когда мужика увезли, а жена и двое его детей убрались, снова задрал голову, снова увидел великолепное бездушное сияние, царящее среди беспредельно чёрной равнины зимнего неба над убогим человеческим жильём и его никчёмными страстишками, и подумал:
  "Ну и что? Фигли мне это сияние, когда я тут среди людей с набитыми деньгами карманами, вино-водочный отдел вот-вот закроется, а сияние - оно вон где. Оно словно не из этой жизни, а из какой-то параллельной сказки, которая не про нас. Это сверкающее великолепие - словно ювелирные украшения за витриной для прогуливающегося мимо магазина нищего бродяги: ни купить ему украшения, ни потрогать их. И мы такие же нищие, только с полными карманами денег, отчего видимость великолепия становится просто издевательской... Или нет: она, видимость великолепия, становится назидательно издевательской..."
  Когда две дюжие бабы в белых халатах и пять ментов отсекли очередь на границе семичасовой отметки между теми, кто успел, и теми, кто не успел, Клинов молча развернулся и побрёл к дому Новицкого. Спешить ему не имело смысла, поэтому он брёл, иногда задирал голову, любуясь продолжающейся вакханалией холодных красок и вспоминая времена не столь давние, когда очередной после преставившегося генсек объявил борьбу (Клинов непроизвольно щёлкнул себя по кадыку) с этим самым.
  
  Планёрки в то печальное для страны время проводились после работы. Клинов только-только прибыл с дальнего деревообрабатывающего производства, где проверял готовность пожарного гидранта к весеннему половодью, и, не заходя в свой кабинет, пошёл к директору. В приёмной инженер по ТБ тщательно высморкался, посмотрел на часы и вошёл в кабинет шефа. Вошёл и понял, что попал не совсем туда, куда планировал. Другими словами, на следующий день после того, когда вышеупомянутый генсек разродился мудрым указом, руководство вместо планёрки решило провести срочное партсобрание. Клинов заметил среди коммунистических рыл одно беспартийное и стал сдавать назад. Серёга Яценко, обладатель беспартийного рыла и начальник цеха железобетонных изделий, также сдуру заскочивший в кабинет директора, тоже понял, что к чему, и тоже шёл на попятный. Но уйти им с тёзкой тогда не удалось.
  "Куда же вы, Сергей Фёдорович? - дружелюбно окликнул начальника цеха ЖБИ директор. - Оставайтесь!"
  "Но у вас же партсобрание, - попытался откосить Сергей Фёдорович, - а мы с Клиновым беспартийные".
  Начальник цеха ЖБИ с надеждой посмотрел на своего приятеля и тёзку.
  "А Клинову сам бог велел на этом собрании присутствовать, - составил временную солидарность директору непримиримый главный. - Присаживайтесь, Сергей Захарович! Дело в том, что повестка дня напрямую касается техники безопасности. А если учесть, что в цеху у Сергея Фёдоровича данная техника всегда хромает, то..."
  "Воно таке дило, - закряхтел парторг завода, токарь и дебил Прокопенко, - шо о пьянстве речь буде".
  Коммунисты блудливо заулыбались: из всех присутствующих не пил только Прокопенко по причине больной печени, патологической жадности и сволочного характера, в силу какового ему не удавалось пить на дармовщину в разных тёплых компаниях. Зато он любил устраивать всякие кампании партийного характера местного значения. Директор с главным тут ему не перечили, однако Прокопенко никогда не забывался и старался особенно не высовываться из рядов данного триумвирата. Вот и тогда, на следующий день после генеральных родов, парторг нет-нет да поглядывал на своих хозяйственно руководящих соратников. Те, кстати, тоже были не дураки выпить, лица имели характерно розовые, но в тот день на них - лицах директора и главного - застыло выражение непоколебимой решимости бороться с пьянством не на жизнь, а на смерть. Или хотя бы до следующего указа, исключающего действие новоиспечённого. А Сергей Захарович взял Сергея Фёдоровича под руку, и они заняли свободные места по соседству.
  "Итак, товарищи, все мы в курсе, что в свет вышел новый и очень своевременный указ о борьбе с пьянством и алкоголизмом, - несколько витиевато начал главный, проигнорировав право парторга выступить первым в силу его косноязычия. - Данный указ как нельзя лучше характеризует передовое мышление нашего нового генерального секретаря нашей коммунистической партии Михаила Сергеевича Горбачёва, который, планируя вывести страну на новый этап исторического развития, с помощью этого мудрого указа лишает нас всех возможности тащить с собой груз таких пороков, как пьянство и алкоголизм..."
  Главный с ненавистью посмотрел на директора. Директор вперил суровый взгляд в Клинова. Клинов подмигнул Грязных, известному забулдыге с дальнего деревообрабатывающего производства. Грязных засмущался.
  "Товарищи! - металл в голосе главного плавился и грозил вылиться в обычную истерию. - Мы должны поставить вопрос ребром: или мы, или пьянство!"
  "Чево-о?" - изумился Грязных.
  "Николай Гаврилович, - солидно встрял директор, - я думаю, нам, как руководству, следует выступить с заключительным словом. А сейчас предоставим слово рядовым коммунистам. Давай, Клинов, скажи речь за то, что будет с техникой безопасности, если наши рабочие будут продолжать посылать за водкой молодых специалистов из числа ИТР".
  "Иван Матвеевич, но я..."
  "Ничего, говори!"
  "Товарищи! - начал Клинов. - Я хоть и не коммунист и стою, можно сказать, несколько в стороне от магистрального движения всего передового, что есть в нашей стране, но в душе я там же! То есть, я целиком одобряю последнее мудрое веяние ЦК КПССС и лично товарища Горбачёва, поскольку как я, инженер по технике безопасности, могу не одобрять? Ведь пьянство, товарищи, и производство, вещи совершенно несовместимые. Особенно если иметь в виду наше производство и наше пьянство, когда цемент в наш недоделанный БСУ вручную ссыпает из вспоротых мешков наш бездонный работяга, который с утра пораньше вытрескал пол-литра водки, и к концу смены выжрет ещё столько же. А если больше? Ведь он, зараза, так может запросто сыграть и в БСУ, и в ящик. И если хрен с ним, с работягой, то производство бетонно-смесительного узла может встать на сутки, не меньше, потому что пока этого работягу оттуда вытащишь?"
  Клинов отбарабанил часть своей речи чётко и быстро. Так чётко, что все всё расслышали, и так быстро, что ни директор, ни главный, ни дебил Прокопенко не успели даже осознать издевательский подтекст клиновского выступления. Хотя Петляков, примерный кандидат в члены, стал покрываться принципиальными пятнами, Яценко хрюкнул в блокнот, собрание оживилось, а директор перестал согласно постукивать паркером по столешнице.
  "Но самое интересное, товарищи, это то, - ещё больше заторопился Клинов, - что о данной несовместимости пьянства и производства знала всякая собака во все времена всех народов. А мы почему-то только сегодня решили выйти на баррикады..."
  "А-а-а! Вот где проявилась твоя гнилая буржуазно-индивидуалистическая сущность!" - взвыл Петляков, карьерист и рогоносец.
  "Да как ты смеешь, Клинов?!" - рычал директор.
  "А ведь они по жене Петлякова почти что родственники", - подумал тогда Клинов.
  В то же время разродился парторг.
  "Провокация!" - сказал он, а на большее его ума не хватило.
  Клинов засмеялся, а члены стали упрекать его, но делали это как-то неубедительно, и в глаза старались не смотреть.
  
  "Вот так это безобразие начиналось", - подумал Клинов, подходя к дому Новицкого. Он вошёл в подъезд и поднялся на второй этаж, позвонил в дверь и стал ждать. В коридоре раздался дружный топот, дверь распахнулась, и Клинов увидел своих друзей-собутыльников: Новицкого, Седова и Щёлокова. Вообще, квартира Новицкого считалась в пьющей среде его друзей штаб-квартирой, потому что Новицкий ходил вдовцом, а его дети давно жили в своих.
  - Ну? - дружно выдохнули все трое.
  Клинов развёл руками.
  - Говорил тебе, надо было в рабочее время затариться! - воскликнул Щёлоков.
  - Чтоб мусора замели и на работу сообщили?
  - Знал бы, что придётся жить в такие мерзопакостные времена, пошёл бы на мусора учиться, - проворчал Новицкий, берясь за унты.
  - Или на продавца, - сумрачно добавил Седов. - Ты куда?
  - К Верке, - буркнул Новицкий и испарился. Через полчаса он вернулся, но без водки или спирта. Верка снова вышла замуж, и ей снова стало не до подпольной коммерции. Поэтому Новицкий, не придумав ничего лучшего, сгонял в кабак и купил там у знакомого халдея девять флаконов одеколона для мужчин.
  - Это что, одеколон? - уточнил Клинов.
  - Он, - подтвердил Новицкий.
  - Я одеколон пить не буду, - стал кочевряжиться Седов, - у меня язва.
  - А меня жена из дома выгонит, если узнает, что я одеколон трескаю, - предположил Щёлоков.
  - Чё под одеколон кушать будем? - осведомился Клинов. - В прошлый раз консервированные ананасы ели, так мне как-то не очень...
  - В прошлый раз мы духи "Красная Москва" пили, - напомнил Новицкий.
  - Вы меня в гроб раньше времени вгоните, - гнул своё Седов, - потому что язва от одеколона ещё хуже воспаляется...
  - Надо будет чесноком заесть, - хлопотал Щёлоков.
  
  Одеколонный хмель, в отличие от виноводочного, вызывал у Клинова состояние лёгкой подавленности: и вроде пьяновато, но почему-то не весело. Когда Сергей Захарович пришёл в общагу, время было программы "Время". Инженер ткнул пусковую кнопку и рухнул на постель, не раздеваясь. Экран замерцал и разделился на чёрный, белый и серый полутоновый цвет. Что там? Ага, опять кормильца демонстрируют. Снова куда-то приехал. Теперь часа два будут показывать по всем двум каналам. Его, его чёрно-белую жену с её подозрительным прищуром, какую-то чёрно-белую бабу из народа, размазывающую сопли восторга по поводу очередного мудрого веяния, и чёрно-белых пацанов, стоящих вокруг кормильца с женой и вертящих по сторонам своими бдительными кочанами.
  "Хорошо устроились, ребята, - пьяно подумал Клинов, отмечая, что пацаны вертят своими головами синхронно, - ни тебе в засаде сидеть, ни тебе шпионов ловить. Стой себе рядом с плешивым и верти кочерыжкой. И. главное дело, ничего не бойся, потому что кому он на хрен нужен?"
  В это время в дверь кто-то поскрёбся.
  - Открыто! - рявкнул Клинов. Он повернул голову и увидел в проёме дверей убогонькую фигурку. Затем до Клинова дошёл специфический запах, сопутствующий всяким неопрятным труженикам коммунального хозяйства, которые заняты в ассенизации и прочей неаристократической деятельности.
  - Гаврила, ты, что ли? - недовольно поморщился Сергей Захарович.
  - Я это, однако, - радостно зачирикал кургузый ненец. - Спать негде, сестра из дома выгнала. Пусти, однако, а то мороз собачий.
  - Тоже мне, дитя Севера, мороза боишься...
  - Боюсь, боюсь, - согласно закивал круглой головёнкой Гаврила. - Малица есть - мороз не страшно, малица пропил - мороз страшно.
  - Пить надо меньше, - лицемерно возразил Клинов и попытался дышать через раз. - Опять под столом спать будешь?
  - Ага!
  - Нет уж, уволь. Спи в предбаннике, а то воняешь ты больно.
  - Можно и в предбаннике, - не стал кочевряжиться Гаврила и стал устраиваться на ночлег.
  - Дверь закрой, - велел Клинов.
  - Закрою, закрою...
  "Эх, мать честная, - подумал Клинов, - и несёт их ко мне, горемык. А куда им ещё? Ведь кроме меня, дурака, такого ни одна собака ночевать не пустит..."
  Клинов воткнул нос в подушку и вспомнил, как однажды он спьяну посеял ключ, и его не пустил ночевать ни один знакомый в этой сраной малосемейке. Новицкий был в командировке, Седов лечил язву в больнице, а Щёлокова самого за что-то такое выгнала из дома жена, и Клинову пришлось пёхом переть три с лишним километра по тридцатиградусному морозу на завод, и там в своём кабинете стучать зубами до утра.
  
  Драка была неравной: трое против одного. Какие-то зелёные рожи в чёрных пятнах щетины на бледных щеках с острыми между ними носами. Подземный переход, где происходила драка, был сырым и тёмным. И очень длинным. Везде валялся мусор, ломая своими безобразными кучами стройную перспективу далёкого выхода. На кучах рос бурьян и прочий сорняк. Выглядел они, бурьян и прочий сорняк, в свете экономичного плафона, единственно уцелевшего во всём переходе, мрачно. Впрочем, ситуация тому благоприятствовала. В том смысле, что Клинову приходилось в данном переходе довольно туго. Ноги и руки двигались вяло, зато мысли в мозгу функционировали бойко и, прежде чем организм успевал реагировать на враждебные действия щетинистых персонажей, подсказывали, что фигли реакция, если абзац в итоге однозначный. То есть: бодайся с этими троими не бодайся, - финал налицо. В том плане, что, пока ты трепыхаешься против двоих, один всё равно подскребётся сзади и впорет тебе по это самое.
  В общем, так и случилось.
  Клинов, привыкший драться в жизни не на жизнь, а на совсем наоборот, и во сне не сдавался. Он поймал первого баклана за руку и попытался развернуть его под удар второго. Но в это время третий ушёл за спину Клинова и...
  "Если наваляться сразу все трое, - подумал во сне Клинов, - мне крышка..."
  Как подумал, так и накаркал, потому что бакланы тотчас придумали аналогичную диспозицию. И, пока Клинов подставлял одного другому, третий зашёл сзади и всадил Клинову нож под самую левую лопатку. В момент удара Клинов успел прочувствовать нападение и, руководствуясь чувством чисто противоречия, грохнул сзади стоящего урода затылком по лицу. В общем, Клинов схлопотал в этой драке смертельную дозу, но, отмахнувшись затылком по лицу трусливого убийцы, умирал с чувством глубокого удовлетворения...
  
  Сергей Захарович проснулся и перевернулся на спину. Сердце ныло. Ноги в меховых сапогах затекли, но разуваться не хотелось. И раздеваться тоже. Было лень и холодно. Плюс двенадцать. Всю жизнь так. Не везёт, как верблюду. И в кабинете холод собачий. И в этой долбанной комнатёнке. Батареи, блин, еле греют. На втором этаже над ним такая же фигня. Сантехники, приходившие проверять аналогичную фигню в начале отопительного сезона, бухтели о пробке, которую нужно резать, но зима и всё такое... В общем, Клинов, знавший сантехнику не хуже сантехников, обложил их матом вместо того, чтобы предложить работягам водки, поэтому остался без надлежащего тепла в текущую зиму. Комната над ним осталась без него же, но жильцы над Клиновым на судьбу свою вовсе не жаловались. Напротив: вид имели цветущий и донельзя довольный. Надо сказать, над Клиновым жили две молодые крановщицы. Утром они вставали в одно время с ним, убегали на работу тоже почти одновременно с бедным инженером, но со своей работы в свою клетушку Клинов приползал один, а его соседки сверху - на пару с парой то ли прорабов, то ли механиков, то ли просто тех работяг, кого крановщицы не успевали задавить во время работы. И, пока Клинов сопел в варежку и грелся возле калорифера, крановщицы гудели со своими "прихожанами". Обе они были молодыми здоровыми девицами и, в отличие от глупого Клинова, правильно решали проблему тепла без каких бы то ни было калориферов, но с помощью таких инструментов, которые вообще никогда не замерзают. А если и замерзают, то в последнюю очередь и в случае летальной поломки основного механизма. Поэтому, пока Клинов прикидывал, снимать ли ему сапоги или продолжать спать в них, над ним почти в унисон громыхали две кровати. Затем происходила логичная пауза, а потом процесс возобновлялся с новой силой.
  "Они обе, кажется, ударницы коммунистического труда, - ни к селу, ни к городу вспомнил Клинов какой-то политический праздник, во время которого чествовали особо отличившихся тружеников и, в том числе, двух его соседок сверху, - вот и ругай после этого идеологию, если коммунистического задора у этих двух бабищ хватает не только на передовой труд на стройках коммунизма. Хотя перепихиваются они иногда - сам видел - с какими-то несознательными индивидуалистами-шабашниками..."
  
  Клинов, вздёрнутый на планёрке директором и главным, слонялся по цеху ЖБИ. Рядом ходил начальник цеха Яценко, вздёрнутый там же и теми же. Он подозрительно заглядывал тёзке в глаза и бубнил:
  - Шпион ты, и работа у тебя такая же...
  Сергей Фёдорович нервно дёргал за край каски-монтажки, 'сидевшей' поверх меховой шапки начальника цеха и постоянно норовившей с неё соскользнуть. Дело в том, что Сергей Фёдорович не мог не носить этой дурацкой каски, чтобы не подавать примера своим работягам, трудившимся на таком вредном производстве, где всегда что-то могло свалиться на голову. Сергей Захарович тоже не мог подавать работягам Сергея Фёдоровича аналогичного примера, поэтому...В общем, гуляя по цеху, тёзки одной рукой придерживали на головах каски, а в другой держали папки. При этом они старались не обращать внимания на работяг, которые начисто игнорировали маломерные каски, 'спроектированные' неизвестным дураком так, что их можно было надевать поверх лишь носовых платков или тюбетеек.
  Когда Клинов начинал работать инженером по технике безопасности, он обходился без папки. Но однажды хмурым осенним утром, когда Клинов бродил по цеху стеновых панелей с ревизией тамошней безопасности, его отловил за этим скорбным занятием главный и вызвал к себе на ковёр.
  "Ты как по цеху ходишь?" - накинулся на Клинова главный, не успел инженер по ТБ переступить порог ответственного кабинета.
  "Как хожу? - удивился Клинов. - Как все - ногами".
  "Как фраер ты ходишь: руки в брюки и - попёр. А ты видел, как я хожу?"
  "Важно ходите: внимание привлекаете".
  "Дурак. В руках у меня - что?"
  Что?"
  "Папка!"
  "А-а..."
  "Вот и ты так чтобы ходил. Ведь тебе в цеху всё примечать и запоминать надо".
  "Да я итак запомню".
  "Я те запомню. Пошёл вон!"
  И Клинов пошёл, прихватив со стола секретарши скоросшиватель. Когда его главный увидел в деревообрабатывающем цеху с этим злополучным скоросшивателем, чуть в обморок от злости не хлопнулся. Пришлось срочно бежать в канцелярский и выкладывать червонец за кожаную папку с идиотской надписью "Для деловых бумаг".
  - Шпион ты, - продолжал бубнить Яценко, - ну, чего ещё у меня выявить хочешь?
  - Иди ты... Не слышал, как меня сегодня дрючили?
  - А как меня дрючили?
  - Тебя - фигня. А вот меня...
  - Выходит дело: раз тебя сегодня вздрючили сильнее моего, то ты должен за мой счёт компенсироваться?
  - Нужен ты мне. Скажи лучше: почему твои рабы в рванье вламывают? Ведь в сентябре новое барахло получили.
  - Будто сам не знаешь. Новое барахло они домой отволокли, а в рванье работают. Жлобы...
  - Они жлобы, а мне от главного очередная вздрючка: зачем, дескать, за порядком не слежу, за нарушение какового главный лично получил от техинспектора. Понимаешь?
  - Нет, не понимаю.
  - В общем, я должен отреагировать. То есть, записать тебе в журнал замечание.
  - Шпион ты...
  - А ты бы их в рванье к работе не допускал.
  - А кто работать будет, вы с главным?
  - Фигли главный, - отмахнулся Клинов, - давай лучше прикинем, как с подарками разбираться будем?
  Серёга Яценко оживился. К ноябрьским рабочим и служащим выдали подарки за свой счёт каждого рабочего и служащего в виде банки ряпушки в масле, другой банки с печенью налима, бутылки водки и бутылки "Ркацетели".
  - А что тут прикидывать? - Сергей Фёдорович снял с мохнатого треуха каску: официальная часть закончилась. - Надо у баб водку на "Ркацетели" выменивать.
  - Как же, - усомнился Клинов, - наши бабы водку трескать тоже не дуры.
  - Но "Ркацетели" некоторые из них любят больше, - не отставал Серёга.
  - Например? - уточнил Клинов.
  - Ну, мастер мой из молодых специалистов, Светка.
  - Давно это она на "Ркацетели" подсела? - удивился Клинов. Эту Светку Серёгины работяги тайком от него отправляли в рабочее время за водкой. Дело в том, что менты, вдохновлённые известным указом за трезвый образ жизни, повадились тащить службу возле гастрономов и хватать мужиков, желающих отовариться водкой в рабочее время. Но баб они пока не трогали. Вот Светка и бегала, за что (после каждой командировки) съедала законный стакан горючего, не участвуя в складчине.
  - Она замуж собралась за какого-то язвенника, - сообщил Серёга, оглядываясь по сторонам, - вот и прикидывается невинной овцой.
  - Язвенник, наверно, с земли недавно прибыл?
  - Угу. Решил на персональную пенсию подзаработать.
  - Ну, да. А так как с бабами тут напряжёнка, то...
  - Короче. У Светки я одну свою и одну твою "Ркацетели" на её водку выменяю. А что имеешь предложить ты?
  - А я, пожалуй, возьму "Ркацетели" у Седова с Щёлоковым и сдам их Косаревой.
  - Далось ей твоё "Ркацетели"! У неё вообще можно всё бухло купить за деньги, но с наценкой.
  - Что ты говоришь?
  - А ты не знал? Она теперь вообще никакое горючее домой не носит, потому что её хозяин совсем плохой стал: выпьет сто граммов хоть чего и на людей кидается.
  - Да, - глубокомысленно сказал Клинов, - неизбежные сопутствующие явления белогорячечного свойства в процессе тотального оздоровления нации. Справедливости ради стоит заметить, что это довольно редкие явления.
  - Вот именно, - поддакнул Серёга Яценко, - вся нация выздоровеет, а Фендель даст дуба от передозировки БээФа.
  Хозяина Косаревой почему-то звали Фенделем. Наверно потому, что был он чистокровным Североуральском немцем.
  - Бр! - невольно вздрогнул Клинов, вспоминая первое знакомство с вышеупомянутым БээФом, спиртосодержащим клеем.
  - Аналогично, - буркнул Сергей Фёдорович. - Однако в результате предстоящих бартеров мы можем оказаться совсем без сухого вина.
  - В результате чего? - не понял Клинов.
  - Бартер - это когда ты мне свой телевизор, а я тебе - ящик гвоздей.
  В своё время Сергей Фёдорович кончил институт с отличием, в чём нельзя было упрекнуть его тёзку, и поэтому знал много иностранных слов. В нынешние времена Сергей Фёдорович имел желание заполучить клиновский переносной телевизор японского производства, работающий на батарейках.
  - Не получишь ты телевизора, - возразил Клинов, - потому что на хрена мне твои гвозди?
  - Ну, если прибить чего-нибудь понадобится?
  - Не понадобится. А сухое вино можно пригласить на наш междусобойчик вместе с Гайдой...
  
  Рабочие и служащие завода строительных деталей собирались отмечать очередную годовщину Великой Октябрьской революции и пропивать свои подарки в стенах родного предприятия, но порознь. Рабочие планировали гудеть в бытовке ЖБИ, служащие - в конторке Новицкого. Когда Яценко и Клинов, осуществив ряд удачных товарно-денежных операций по обмену того на это и подталкивая упирающегося Гайду, который привык выжирать э т о в спесивом одиночестве тайного ясновельможного пана, вошли в просторную конторку старика Новицкого, они были неприятно удивлены присутствием в оной Петлякова. Вид последний имел самодовольный. Он сидел во главе совещательного стола и, посверкивая хорошо протёртыми стёклами очков, солидно распоряжался. Мастера Вдовенко и Байбаков вынужденно суетились, переставляя с места на место банки, стаканы, бутылки. Остальные изображали беседу в кулуарах.
  - Товарищи, товарищи! - звонким мальчишеским голосом воззвал Петляков и постучал вилкой по бутылке "Ркацетели". - Прошу занять места!
  - Ты что, Юрий Палыч, ваще? - шёпотом спросил Новицкого Клинов. - На лишний пузырь водки позарился? Только ты, тово, зря старался. Потому что этот поц в выпивке даже самого Пучина обставит.
  - Не суетись раньше времени, - посоветовал Новицкий и пошёл на посадку.
  - Михал Прокофич, а ты почему стоишь? - продолжал надрываться Петляков.
  - Да вот, ожидаю ещё одного дорогого гостя, - степенно возразил начальник котельной.
  - Какого дорогого? - упавшим голосом переспросил Петляков.
  Тут в цеховом проходе возникла возня, и послышались возбуждённые голоса.
  - Да что ж ты прицепился, зараза? - вопрошал один голосом главного.
  - А то, что нехорошо от коллектива бегать, Николай Гаврилович, - ответствовал другой голосом Пучина.
  - Кто бегает, кто бегает? Просто мне надо было в трест...
  Дверь в конторку распахнулась, и собравшиеся увидели Пучина в компании с главным. Они входили почти в обнимку. Первый улыбался радостно и искренне, второй - деланно, как на собраниях, когда вручал счастливцам всякие подарки и никому не нужные грамоты. Петляков, утратив важный вид, сполз с председательского места, взял свой, условно говоря, прибор, и отправился в поисках свободного места. Главный, даже не удостоив самозванца взглядом, занял его место.
  - Итак, товарищи! - главный поднял стакан, услужливо наполненный его верным оруженосцем Байбаковым, и подмигнул своему наперснику. Тот аж взвизгнул от восторга, а главный продолжил: - Поскольку я, сам того не желая, оказался на этой, гм, дружеской вечеринке, то хочу пожелать, чтобы эта, гм, дружеская вечеринка проходила под светлым знаком грядущей завтра очередной годовщины Великой Октябрьской революции. Я хочу поздравить всех вас с этим замечательным праздником и одновременно выразить надежду в том смысле, что эта, гм, дружеская вечеринка ни в коем случае не перерастёт в обычную пьяную оргию, коими был печально знаменит наш завод до указа...
  Пошли перечисления даты, номера, заслуг и выдающихся качеств творца безалкогольного указа.
  - Ну, что вы, Николай Гаврилович! - дружно запротестовали служащие и так называемые ИТР.
  Петляков хлопнул стакан водки и оживился:
  - Позвольте мне, Николай Гаврилович!
  Главный хлопнул свой и не позволил.
  - Пусть теперь Юрий Палыч выступит, - заявил он, - он, всё-таки, ветеран завода и самый старший среди вас.
  Себя главный не считал, хотя был младше Новицкого лет на двадцать.
  - Эх, Новицкий, - пробормотал Сергей Яценко, - вот ты удружил мне с этими злыднями. Мало, они меня на работе достают, ещё и пей с ними...
  Сергей Фёдорович сначала хотел вылить водку под стол, но потом решил, что времена не те, и выпил, однако закусывать не стал.
  - Ничего, ничего, - утешил его Новицкий, хлопнул свой стакан и встал. - Ну, раз такое дело, - начал он, - раз руководство рекомендует, выступлю и я, что называется, с ответной речугой. То есть, позвольте мне, товарищи, поздравить наше дорогое руководство...
  Юрий Палыч снисходительно моргнул в сторону главного.
  -...А также всех нас с этим самым, и заодно заверить его, наше дорогое руководство, касательно перерастания в оргию. Одним словом: будьте покойны, Николай Гаврилович!
  И Новицкий хлопнул второй стакан, приглашая последовать его примеру. Все дружно последовали и застучали вилками-ложками.
  - Ну, Николай Гаврилович, ну, позвольте! - продолжал канючить Петляков. На остальных ему было накласть.
  - Валяй! - разрешил подобревший главный, поедая с ложки, протянутой ему его верным сатрапом, печень налима.
  - Товарищи! - взвился над столом юный карьерист и рогоносец. - Завтра мы все, вся страна, все коммунисты...
  Петляков горделиво выпятился.
  -...И беспартийные...
  Петляков снисходительно оглядел присутствующих.
  - ...Будем отмечать величайший праздник эпохи - день рождения нашего государства. Государства равных...
  Петляков с неудовольствием посмотрел на главного, позволяющего Байбакову промокать себе губы салфеткой.
  -...Независимых и счастливейших в мире людей...
  В это время лампочка в конторке моргнула, а затем продолжала гореть в полнакала.
  - Ты давай, формулируй в свете нового указа, - отечески посоветовал главный.
  - Да! - горячо согласился Петляков, размахивая стаканом. - Каждый новый год нашей светлой советской эпохи, исчисляемой с октября 1917 года, знаменуется выдающимися свершениями под чутким руководством лидеров нашей партии! И не быть бы им, этим свершениям, если бы не предваряющие их поистине гениальные указы, творцами которых являются...
  - Короче! - подал контрреволюционную реплику главный и поднял третий стакан.
  - Товарищи! - завопил Петляков. - Избавимся ещё от одного родимого пятна капитализма на данном этапе движения к завершению строительства коммунизма - от пьянства!
  Он непримиримо оглядел присутствующих и влил третий стакан в свою кандидатскую глотку.
  - Избавимся, - веско подтвердил главный и махнул свой стакан.
  - Да, уж, конечно, - загомонили присутствующие, закусывая. - Со временем, оно, непременно. А то ведь действительно, товарищи, стыдно...
  - Нет, почему же не избавиться? Но со временем...
  Серёга Яценко выпил свой третий стакан и, так как принципиально не закусывал, сильно окосел. Серёга Клинов свой стакан заполировал клюквенным морсом и закурил. Он посмотрел на Новицкого, и ему сразу не понравилось хитрое выражение лица ветерана.
  - Вот с сегодняшней вечеринки и начнём сокращать потребление спиртного по праздникам! - брякнул Байбаков, известная беспартийная синь. Главный недовольно поморщился: выпить он любил. Особенно на халяву, как сегодня. Новицкий, заметив недовольную мину главного, внёс своевременную поправку:
  - Сегодня выпьем всё, что есть, потому что негоже оставлять зло в стаканах, а в следующий праздник будет видно: то ли перестраиваться нам на количество потребляемого спиртного, либо на культуру его потребления.
  - Мудрые слова! - пробасил Гайда.
  В это время дверь в конторку распахнулась и взорам присутствующих предстала клоунская фигура цехового кореша Новицкого, сварщика и скорохода дяди Стёпы. Когда-то давно они вместе с Новицким, отучившись в одном ПТУ, приехали в Салехард. Но Новицкий потом заочно "кончил" институт, поэтому он теперь командовал цехом, а дядя Стёпа работал у своего кореша сварщиком и скороходом по совместительству. Рост дядя Стёпа имел игрушечный, и полушубок смотрелся на нём тулупом. А за вино-водкой он "бегал" так, что по возвращении его хотелось удавить или просто зарезать. Но сварщиком он был классным, и главный собственноручно его неоднократно премировал разными вымпелами и грамотами. Однако теперешнее явление дяди Стёпы произвело на главного впечатление самое тягостное. Прикидываясь демократом, но оставаясь в душе махровым снобом, главный не мог позволить себе продолжение застолья в компании с ярко выраженным пролетарием. Поэтому он с тоской оглядел обильную дармовую закусь с такой же выпивкой, хлопнул на посошок два стакана водки и попёр на выход. Петляков, который демократом никогда не прикидывался, тоже попёр на выход, но пить на посошок не стал, предпочтя прихватить с собой целый пузырь водки. Однако тайный ясновельможный пан Гайда, мужик простой и крепкий, водку у карьериста отнял и даже наподдал ему под зад коленом. Петляков затаил на начальника цеха стеновых панелей страшную обиду, положив отомстить ему тогда, когда подсидит главного. Байбаков, известная синь, было, поспешил за главным, но затем как бы заблудился в тёмном цеховом проходе, потыкался среди станков и как бы случайно вернулся в конторку. Увидев на совещательном столе дюжину доставленной скороходом водки, он поздравил себя с оправданием риска потерять расположение благодетеля, и снова занял своё место. В общем, дружеская вечеринка потекла по привычному руслу, и в скором времени вылилась в обычную пьянку-гулянку. Собравшиеся пили, ели, орали что хотели, Серёга Яценко съел целую банку печени налима, а Байбаков, рабская душа, принялся подлизываться к Гайде. Но в Гайде проснулась дремавшая спесь тайного ясновельможного пана, и он грозился зарубить пся крев Байбакова штангенциркулем, которым Новицкий любил по-стариковски чесать спину. Короче говоря, финальная часть дружеской вечеринки проходила в привычном для собравшихся партере. Пучин и Грязных подрались, Новицкий полез их разнимать и схлопотал в своё ветеранское ухо. А Клинов принялся орать революционные лозунги, за что получил в глаз от приятеля своего и собутыльника - главного энергетика товарища Щёлокова.
  
  На вторую ночь после пьянки Клинову снились особенно живописные сны с затейливыми сюжетами. Если же инженер впадал в недельный запой, а потом резко завязывал, то пару ночей подряд ему снились обыкновенные кошмары. Что касается пьяного состояния (или бесчувственного), то в таком виде Клинов вообще не видал никаких снов. Сознание, удручённое вероломством хозяина и бесцеремонностью зелёного змия, демонстративно отдыхало и подсознанию отдыхать заказывало. Поэтому, вернувшись с вечеринки, Клинов, не раздеваясь и не разуваясь, завалился на свою холостяцкую койку и продрых до полудня седьмого ноября, ужасно храпя и ни разу не повернувшись на бок. Потом он встал, включил калорифер, разделся, снял сапоги, похлебал из кастрюли холодного борща и снова завалился на койку, в ногах которой стоял японский черно-белый телевизор. Клинов тренированным движением большого пальца левой ноги ткнул "стартер" и на экране появилась черно-белая лабуда про радостный народ на Красной площади и их верных слуг на мавзолее. Клинов прищурился и разглядел папаху главного военачальника страны, меховой пирожок какого-то партийного подсералы и пижонскую шляпу пятнистого говнюка, устроившего борьбу за трезвый образ жизни в стране, где испокон веку к непьющим людям относились или с сочувствием, или с подозрением. Черно-белые слуги радостно трепыхали ручонками, чёрно-белый народ веселился как-то натянуто. Кто-то вымученно щерился в стволы телекамер, кто-то пытался чего-то скандировать, кое-кто тащил транспаранты, а некоторые даже танцевали, но без того энтузиазма, который появлялся после стакана красного или рюмки белой. Иногда камера выхватывала в толпе механического монстра, а на нём - группу полуголых физкультурников. Лишённые возможности освежиться перед выходом на демонстрацию, чёрно-белые физкультурники разве что не зевали. И, если бы не потуги профессионально бодрого комментатора, пытавшегося одновременно описывать происходящее в центре столицы, дублировать торжественные призывы с мавзолея и встречные вопли масс, праздничная демонстрация сошла бы за грандиозные похороны.
  - Да, брат, это тебе не десять лет назад, - пробормотал Клинов. Десять лет назад он сам учился в институте и сам ходил на демонстрации. Правда, уже в те средне застойные времена народ не хотел ничего демонстрировать даром, но всё-таки было веселей. Взять, к примеру, несунов портретов всевозможных членов, которым (несунам, а не членам) платили по трояку за любое ответственное рыло на специальной палочке. Клинов сам таскал на плече разных товарищей, затем скидывался с другими товарищами, которые тоже кого-нибудь несли, и получалась неплохая попойка. А если к ним присоединялись плясуны, которым платили по целой пятёрке, то попойка становилась ещё лучше. Физкультурники, которым платили по целому червонцу за разные исполняемые номера на платформах механических чудищ, к компании Клинова ни разу не присоединялись, потому что учились в специальном вузе, не имеющего никакого отношения к строительству, инженерному делу и прочей технике безопасности. В общем, даже в такие правильные времена, как эпоха среднего застоя, даром веселились только активисты, но у тех имелся свой интерес. Сейчас, очевидно, тоже всем за всё платили, но кому они нужны, эти трояки, пятёрки и даже целые червонцы, если всё равно все вино-водочные магазины по случаю торжеств были закрыты? В общем, от души продолжали веселиться одни активисты за свой специальный непреходящий интерес, а проезжающие мимо Клинова по экрану его японского телевизора физкультурники разве что не валились с платформы механического монстра прямо в оцепление.
  Клинов несколько раз порывался выключить ящик, но, словно загипнотизированный актом массового идиотизма, не мог. Он встал, чтобы ещё раз хлебнуть борща, и для смеха врубил радиоточку. Но смешней ему не стало, зато стереоэффект получился идеальный: из радиоточки послышались конгруэнтные телевизионным вопли, музыкальные заставки, речь комментатора и прочий торжественный шум.
  - Да, брат, это тебе не... - хотел, было, повториться Клинов, но его прервал характерный грохот. Это Фендель опять изловчился, опять где-то раздобыл выпивку, нажрался, пошёл в сортир и там спьяну снова упал. А так как Фендель спьяну падал не вперёд или назад, а вбок, и с каким-то злодейским пристрастием, то в падении он начисто валил все перегородки с дверями, которые вместе составляли некое подобие цивилизованной конструкции над обычным настилом со специальными дырками, сообщающимися с самым обыкновенным отхожим местом. Надо сказать, перегородки Фендель валял регулярно, и мужское население, не желающее разбирать завалы по горячим следам, воровато шастало на женскую половину до тех пор, пока какой-нибудь доброхот не восстанавливал конструкцию. Когда Фендель в один день умудрился повалить перегородки в обоих отделениях, случился скандал.
  
  Теледень, насыщенный восторженными воплями серых телекомментаторов, завершился фильмом "Мы из Кронштадта". Затем Клинов заснул и увидел приличествующий впечатлениям прожитого дня сон.
  В общем, стоял он метрах в двадцати от симпатичного обрыва с видом на море в барашках и небо в облаках, обмотанный с ног до головы пулемётной лентой с чужого плеча. То, что эта лента не его, Клинов догадался по размерам обмотки: слишком уж свободно она на нём болталась, что ли? Пулемёта, кстати, у Клинова не оказалось. Иначе он, не задумываясь, пристрелил бы этих подозрительных товарищей, вылезших из "жигулей" явно белогвардейского происхождения. Поэтому, не обнаружив поблизости пулемёта в дополнение к пулемётной ленте, Клинов отмотал с себя конец ленты и стал данным концом угрожающе размахивать.
  "Но-но! - предупредительно поднял руку один товарищ, невысокий кучерявый малый в явной белогвардейской ковбойке и таких же вражеских кроссовках. - Не надо конфликтовать! Мы всего лишь сотрудники зависимой телекомпании "Фигли пикчер". Директор программы "В разрезе знаковых свершений" Зюйд Вестович Норд-Остман..."
  Кучерявый значительно выпятился.
  "...А это, - он ткнул пальцем в рослого дебила, - комментатор Излишнев".
  "А от чего вы зависите?" - заинтересовался Клинов и утратил революционную бдительность.
  "От обстоятельств", - ответил находчивый Норд-Остман.
  "Но вас ведь ещё не изобрели!" - спохватился Сергей Захарович.
  "Ещё как изобрели", - засопел сзади Излишнев, скручивая руки незадачливого инженера специальной контрреволюционной верёвкой. Зюйд Вестович ловко набросил на Клиновскую шею петлю, на конце которой болтался увесистый цветной телевизор, и они с Излишневым потащили упирающуюся жертву к краю обрыва. Тут Клинов нащупал в рукаве нож, быстро перерезал путы и, не мудрствуя лукаво, телевизором прихлопнул неповоротливого Излишнева. Затем, размахивая грозным орудием, кинулся на Норд-Остмана, но тот так резво прыгал из стороны в сторону, что Клинов, последний раз промахнувшись, вместе с телевизором полетел с обрыва в замечательно синее море с кучерявыми барашками от берега до самого горизонта.
  
  Кабинет Клинова находился через стенку с кабинетом главного. Поэтому, когда главному хотелось встретиться с инженером по технике безопасности, он просто кричал ему о своём желании, поскольку телефона Клинову не полагалось, а слышимость была отличной.
  В тот день Клинов сидел у себя и писал стихи, потому что чувствовал себя замечательно трезвым, зарплата маячила на носу, отчёты пребывали в стадии готовности для передачи в вышестоящие органы, а видимость за окном просто радовала глаз. Солнце вылезло из-за горизонта, и данное астрономическое явление, наблюдаемое с известной широты, указывало на тот факт, что до обеда остался ровно час, поскольку солнце на Севере всходило в двенадцать, а заходило в три. Но даже за столь короткое время зимнего полярного дня, когда по небу не ползали угрюмые снежные тучи, полярное солнце успевало показаться во всей своей красе. А так как стояло оно низко, то любоваться на него можно было, почти не прищуриваясь. И обнаруживать при этом рядом с солнцем две симпатичные радуги. Отчего происходили эти радуги в совершенно ясный день, Клинов не задумывался, но просто любовался на них из окна своего кабинета. На них и на прочую освещаемую солнцем панораму устья Полуя, впадающего в Обь, и недалёких, сказочно симпатичных, отрогов Полярного Урала.
  - Эй, Сергей Захарович! - раздался голос неутомимого главного. - Зайди ко мне на минутку!
  Клинов как раз придумывал рифму к слову "сырость", поэтому не имел никакого желания видеться с главным.
  - А его нет на месте, Николай Гаврилович, - за каким-то чёртом брякнул инженер по технике безопасности и аж язык от усердия высунул от графоманского усердия.
  - А там кто? - не отставал главный.
  - Тут Седов, - ответил Клинов.
  - А, Михал Прокофич! Ну, так ты зайди, что ли...
  "Чтоб тебя!" - мысленно ругнулся Клинов и сполз со стула. Он потихоньку вылез в коридор, оглянулся и рванул на выход из заводоуправления, надевая на ходу бушлат и напяливая треух.
  "Ну, влип", - подумал Клинов и вышел на свежий воздух, нюхнул сорокаградусного и обложил в уме северную зимнюю красоту трёхэтажным. Одновременно придумалась рифма к слову "сырость".
  - Милость, гнилость, - бормотал Клинов, вертя головой по сторонам, и вслух повторил: - Вот влип, зараза!
  "Да не ты влип, а Седов", - ехидно подсказал внутренний голос.
  "Проснулся?" - мысленно огрызнулся Клинов и бросился к первому встречному: - Седова не видал?
  Первый встречный пожал плечами и попёр дальше, хрупая валенками по искрящемуся снегу.
  Клинов рванул в ПЭЦ, поднялся по трапу на мостик дежурного и спросил:
  - Седов здесь?
  - В кабинете, - кратко возразил дежурный.
  Клинов сгонял к кабинету, но там Седова не оказалось. Затем, когда он спустился в агрегатную, какие-то доброхоты послали его на склад к Наташе, куда, якобы, Седов вместе с Новицким отправились выпрашивать в долг пол-литра спирта. Но и на складе Седова не было. И вообще, на дверях склада висел замок и записка, что Наташи не будет до трёх часов.
  "Куда же он делся?" - панически подумал Клинов и снова вернулся в ПЭЦ. И правильно сделал, потому что Седов изволил баниться в своей личной душевой, присобаченной возле главного парораспределителя.
  - Седов, выходи! - рявкнул Клинов, прислоняясь к дверям душевой кабинки.
  - Уру-муру-туру-буру! - ответил Седов.
  - Поёт, зараза! - ругнулся Клинов и стал барабанить кулаком в дверь.
  - Какого хрена?! - недовольно гаркнул Седов.
  - Выходи, тебе говорят! - заорал Клинов.
  - Я щас как выйду! - заорал в ответ Седов, полный хозяин своего ПЭЦа и личной душевой в придачу. Он высунулся из кабинки, увидел Клинова и округлил глаза: - Что, дала?
  - Что дала? - переспросил Клинов.
  - Наташа спирт?
  - Какой спирт?
  - Ну, Новицкий обещал...
  - Нет Наташи!
  - Тогда какого хрена?
  - Нет, ты уж выходи! - вцепился Клинов в голого Седова, собравшегося смыться обратно в свою личную душевую.
  - Совсем охренел?!
  - Тебя главный вызывает!
  - Ну, домоюсь, и пойду. А что случилось?
  - Не домоюсь, а срочно! А что случилось - я тебе по дороге объясню...
  
  Пока шли, Клинов объяснял, но Седов, будучи честным тружеником, совершенно не понимал юмора.
  - Ну, он тебя вызвал, ты бы и шёл, - недовольно бубнил он.
  - Но я пошутил и сказал, что это ты там в моём кабинете сидишь, а меня нет, понимаешь?
  - Зачем?
  - Да откуда я знаю? Но дело даже не в этом, а в том, что главный думает, будто он тебя к себе вызвал, а ты, вместо того, чтобы мухой, чёрт-те где шляешься.
  - Но я же у тебя не был? - упирался туговатый Седов.
  - Да, но главный этого не знает. Он уверен, что... В общем, представляешь?
  - Пре...
  Седов даже приостановился. Как всякий честный труженик, он боялся самодуров.
  - Ты! - зарычал он, хватая Клинова за грудки. - Друг называется!
  - Полегче, полегче! Бушлат порвёшь! В общем, ты, главное дело, не нервничай: я придумал такую отмазку, что нам никакой главный не страшен.
  - Какую отмазку?
  - В общем, сейчас идёшь к главному, здороваешься и извиняешься за задержку, потому что... Ты меня слушаешь?
  - Слушаю...
  - Так вот. Выходишь ты из моего кабинета, до главного тебе - семь шагов и два раза плюнуть, но в это время!
  - Что - в это время?
  - Тебя скручивает, понимаешь? Ну, приступ диареи, понимаешь?
  - А это ещё что за зараза?
  - Это когда срочно в туалет по большой нужде бежать надо. Понос, в общем...
  - Так бы и говорил, а то какая-то диарея...
  - В общем, ты в сортир, а только потом - к главному.
  - Как-то не тово, - неуверенно возразил Седов.
  - А обделаться в кабинете главного - тово? - переспросил Клинов Седова и пихнул его в двери приёмной, разделявшей владения двух внутриведомственных врагов - директора завода и главного инженера. Сам Клинов вернулся в свой кабинет и стал прислушиваться.
  - Здравствуйте, Николай Гаврилович! - услышал он бодрый голос Седова.
  - Давно не виделись, - буркнул главный и забегал по кабинету, о чём засвидетельствовал отчаянный скрип хренового паркета.
  - А, ну да, на планёрке...
  Некоторое время Клинов слушал только скрип паркета. Затем главный спросил с надрывом:
  - Что же это получается, Михал Прокофич? Я, конечно, понимаю, что меня можно не уважать как человека, но как с твоим начальником не считаться я тебе не позволю!
  Последние слова главный прорыдал.
  - Да я уважаю, - неуверенно возразил Седов, - и считаюсь, как с этим самым...
  - Хорошо считаешься!
  - А что, плохо?
  - Он ещё спрашивает! Нет, это что получается?! Я его прошу зайти, а он? Он - где?!
  - Здесь.
  - Ты что, издеваешься надо мной? Почему я тебя полчаса жду, а?! Нет, ты скажи, почему?
  - Потому что я был в душе, - брякнул честный труженик Седов, а Клинов в своём кабинете схватился за уши.
  "Мудак!" - мысленно воскликнул он.
  - То есть, я был в туалете, - поправился Седов.
  - Так где ты был, чёрт тебя побери? - повысил голос главный.
  - Тут такое дело, Николай Гаврилович, - принялся обстоятельно повествовать Седов, - когда вы вызвали Клинова, я был в душе. Там у меня желудок - тово. Мыло, что ли в рот, попало? В общем, я - срочно в туалет...
  - Голый? - съюморил главный.
  - А что? - Седова, когда он осваивал тему, сбить было не легко. - Сортир у меня рядом, баб я на своём производстве не держу. В общем, сижу я в сортире, а тут Клинов. Выходи, говорит, тебя Николай Гаврилович вызывает.
  - Кстати, где Клинов? - спохватился главный.
  - А вот Клинова я не видел, - стойко ответил Седов, изображая из себя партизана на допросе в гестапо.
  "Да, брат Седов, - вздохнул Клинов, - мужик ты хороший, но тормозной..."
  Сергей Захарович плюнул в корзину и тихо покинул кабинет. Ему пришла в голову не очень свежая идея сходить, пока не час пик, в баню. А после бани бросить пить хотя бы на неделю.
  
  Бань в Салехарде имелось две. Одна находилась в районе рыбзавода, другая - возле станции переливания крови. Население столицы Ямало-Ненецкого округа перевалило за пятнадцатитысячную отметку, а тёплыми удобствами в виде ванн с горячей водой могли похвастать немногие. Точнее, чуть больше тысячи человек. Поэтому подавляющее число горожан ходило в бани. А их было две. И попасть в одну их них было довольно проблематично, особенно после работы. В силу вышесказанного в баню после работы ходили люди спокойные, усидчивые и железно верящие в светлое будущее не за горами. Тем, кто ходил в баню в выходные дни, помимо вышеперечисленных качеств, требовались дополнительные, свойственные партийным фанатикам, укротителям удавов и первым христианам. Клинов же обладал характером нервным, нетерпеливым, и, самое печальное, ни во что хорошее уже не верил. Поэтому он, пока главный выяснял отношения с Седовым, уважает тот его или нет, записался у секретаря в командировку на дальнее деревообрабатывающее производство, сгонял туда на попутке, отметился, там же перекусил и пешком отправился в баню, что находилась возле станции переливания крови. В общем, в помывочное заведение Клинов входил без чего-то два. Он заплатил двадцать копеек за услугу, ещё за двадцать купил простыню и разделся. Потом Сергей Захарович достал из внутреннего кармана бушлата походный банный набор в виде мыльницы с мочалкой-варежкой, взял шайку и проник в пустой банный зал. Там инженер поставил шайку под кран и отправился в парилку. В парилке парились двое. Один потолще лежал на спине, прикрывая нужное место руками, а второй потоньше наяривал его веником.
  "Красота! - благодушно подумал Клинов, усаживаясь на полку. - Народу ровно столько, сколько нужно, чтобы одолжиться веником..."
  Веники в Салехарде стоили по полтиннику, и пьющему Клинову были не по карману. То есть, получая чистыми две сотни в месяц, при питательном рационе полтора рубля в день и при казённом барахле, Сергей Захарович умудрялся пропивать все остальные деньги так, что перед зарплатой у него не хватало даже на берёзовый веник.
  Когда толстяк упарился до прострации и еле уполз с полки, худой предложил поработать над Клиновым. Клинов согласился. Затем он отмахал худого, и они вышли из парилки. Толстый сидел рядом со своей шайкой и вяло намыливал живот. А Клинов с худым окатились холодной водой и, прежде чем сделать второй заход в парилку, принялись беседовать. Сначала они церемонно представились, познакомились с толстым и начали с нейтральной темы климатических особенностей Крайнего Севера, когда самые крутые морозы приходятся на первую половину зимы, в то время как вторая половина морозит не так сурово, но зато дарит жителей известного региона совершенно продувными метелями и повальными снегопадами.
  Обругав климатические особенности известно чего, Клинов с худым, оказавшимся врачом скорой помощи, принялись дружно ругать антиалкогольный указ и его творца. Толстый, работающий каким-то заготовителем, тотчас встрепенулся и встал на защиту и указа, и его творца.
  - Что вы такое говорите? А ещё врач! Вы, как никто другой, должны понимать вред пьянства и алкоголизма, с которыми необходимо бороться...
  - Пусть борются жлобы на рингах, - огрызнулся врач, - а нормальные люди должны нормально работать. К тому же, печальный опыт одного сухого закона ещё на памяти. Но это происходило в штатах, где бутлегеры могли легко тратить свои дурные деньги. А что будет у нас? Даже страшно подумать, до чего додумаются наши подпольные миллионеры, когда у них кончатся мешки для складывания советских дензнаков...
  - У нас не будет никакого бутлегерства, - веско заявил толстый.
  - Что вы говорите? - усмехнулся худой. - А у кого, по-вашему, народ покупает спиртное в выходные дни?
  - Фигли спиртное, - ни к селу, ни к городу сказал Клинов, - когда в окружкомовском буфете вот уже второй месяц продают чешское пиво без выходных и почти круглосуточно.
  Прения моментально прекратились, все трое дружно сглотнули слюну и хором вздохнули. Пивная тема считалась больной на Крайнем Севере и до известного указа. И когда пиво привозили в бочках из Воркуты, народ не спешил домой за тарой из опасения не успеть попить дефицитной влаги. То есть, народ скупал в ближайших магазинах подходящую тару и пил пиво, не отходя, что называется, от кассы. Если не хватало пустой тары, в ход шли пятилитровые банки с венгерским ассорти. Ассорти вываливалось на снег, а пиво пилось из пятилитровых банок. А однажды Клинов видел какого-то бородатого буровика, дувшего пиво из здоровой дорогой хрустальной вазы. Клинову стало интересно, он понаблюдал за буровиком и увидел, как тот потом подарил эту вазу совершенно случайной тётке с подбитым глазом. А как-то года два назад какой-то дурак-снабженец снабдил окружной хозяйственный магазин таким количеством детских горшков, что их могли распродать лишь в ближайшие десять лет. Но ушлые советские торгаши организовали возле хозмага летучий пивной ларёк, и горшки разошлись в одночасье, потому что пиво в Салехард иногда если и привозили, но пивных кружек в нём отродясь не водилось.
  
  Покинув баню, Клинов посмотрел на часы, понял, что на работу катиться нет смысла, и отправился в ближний гараж, где у него имелся один знакомый шофёр. Кинову повезло. Кормилец знакомого, ГАЗ-66, стоял на яме, а сам знакомый сидел у слесарей и, пока те добивали козла, увещевал их помочь ему достать из кормильца двигатель. Слесари предпочитали отмалчиваться, кончали партию и начинали новую.
  - Привет, Владимир! - приветствовал знакомого Клинов, сделав общий приветственный жест слесарям.
  - Привет, - буркнул знакомый, - козлы, - обругал он слесарей, не обидевшихся на прозвище, и пошёл на выход. Клинов вышел следом и приступил к изложению дела, с которым пришёл к водителю.
  - Слушай, Вов, займи мне пятерик до зарплаты.
  - Козлы! - продолжал возмущаться Вова Подкопаев, ездила первого класса и любитель попить водки в компании с прекрасным полом. - К завгару, что ли, сходить?
  Вова с сомнением посмотрел на двери конторы, где завгар склонял к сожительству в рабочее время не очень пожилую главбухшу, рассеянно плюнул на радиатор кормильца и направился к главной выходной двери из гаража.
  - Я насчёт пятерика, слышишь? - напомнил ему о себе Клинов. - До зарплаты...
  - Ну чё ты пристал? Слышу я, слышу... Сейчас вместе пойдём: в "Тройнике", там, говорят, "Московскую" выбросили.
  - Да не пью я...
  - Чего-о?
  - Ну, завязал...
  - Ври больше!
  - Я на жратву хотел...
  - Да куплю я закусь, куплю, успокойся!
  - Закусь у меня есть...
  - Слушай, чё ты мне мозги пудришь? То ему денег на жратву дай, то, выходит дело, закусь у него есть.
  - Я, понимаешь, торт хотел купить...
  - Чего-о?!
  - Ну, торт, такой, понимаешь, из крема...
  - Из крема... А! Так это ты к бабе в гости собрался? Ну, куплю я торта, возьмём к нему водки, банку огурцов и - вперёд! А, может, ты хочешь к бабе один пойти?
  - Да не собирался я ни к какой бабе! Я себе хотел торт купить! После бани к чаю, понимаешь? Уж забыл, когда торт последний раз ел...
  Клинов лукавил, потому что помнил, когда он ел торт последний раз. Случилось это ровно три года назад, когда Клинов неудачно подъезжал к одной принципиальной проверяющей из обкома профсоюзов.
  - Иди ты! - изумился Подкопаев, взбил на голове свой собачий треух и встал на месте как вкопанный. Он машинально окинул мысленным взором свою непутёвую жизнь дважды разведённого шоферюги и нелицеприятно констатировал, что тоже не ел торта чёрт знает сколько времени. Нет, ему приходилось посещать семейные застолья, где, помимо всяких разносолов, выставлялся и традиционный "наполеон" домашней выпечки, и магазинные торты типа "Сказка". Но как-то так повелось, что не принято во время подобных застолий предлагать гостю, налегающему на водку под селёдку в шубе или мясной салат, слоёное пирожное или безе из взбитых сливок. А самому ему, который налегает и так далее, после семнадцатой рюмки уже всё едино, что эклер, что анчоус.
  - Пошли! - решительно сказал Подкопаев, сделал поворот через левое плечо на сто восемьдесят градусов и направился к ближайшей кулинарии.
  - Эй, вы куда? - пробуксовал мимо Клинова с Подкопаевым их общий знакомый, великовозрастный балбес Саглаев, коллега Подкопаева третьего класса и товарищ его по временному несчастью в виде занедужившего кормильца на яме.
  - Куда надо, - сухо возразил Подкопаев и ускорился, потому что торты в Салехарде тоже не залёживались. Особенно в послерабочее время.
  - Нет, вы, блин, ваще, - суетился Саглаев, который из-за невысокой классности и полуженатого положения постоянно сидел на мели, - в "Тройнике" водку выбросили, а вы в обратную сторону бежите?!
  Он забегал перед Подкопаевым, который по-дружески подкармливал своего коллегу сорокаградусным витамином, хлопал себя по бедрам длинными мощными руками, оглядывался и продолжал семенить рядом, потому что сегодня у него своих денег опять не было.
  
  Когда троица устроилась в Клиновской клетушке, сосед справа привычно заворчал, предчувствуя закономерный погром часам к одиннадцати. Соседи - муж и жена из Тулы - приехали на Север исключительно за машиной, всё остальное (и размножение в том числе) оставив на потом.
  - Я вас когда-нибудь в ментовку сдам, - завякал из-за стенки туляк.
  - Сколько можно, - запричитала тульчиха.
  - Сдавай! - заржал Подкопаев, уставляя клиновский стол тортами. Их он купил целых пять штук самых дорогих по пять сорок.
  Великовозрастный бездомный балбес Саглаев, влачивший третьеклассное полуженатое существование на пару с тёткой, старшей его на двадцать лет, но счастливой обладательницей комнаты в бараке, вскрыл один из тортов и зачарованно остолбенел. Он минуту разглядывал кремовые загогулины, шоколадные цветы, осознал свою великовозрастную глупость и в один присест слопал полторта.
  - Рожу помыл бы, - укоризненно заметил Подкопаев.
  - И руки, - поддакнул Клинов.
  - Да я и так ничего, - огрызнулся балбес и, вытерев руки о промасленные штаны и аппетитно шмыгнув хронически простуженным носом, слопал вторую половину. Что и говорить, пожрать он любил. Однажды, когда они все трое выпивали, а после второй бутылки Клинов с Подкопаевым ударились в сентиментальный спор на тему женской верности, толстокожий Саглаев стрескал всю закусь в виде ковриги ржаного хлеба, килограмма репчатого лука и большой (с колесо "запорожца") банки кильки пряного посола. При этом кильку балбес поедал, по лености своей, целиком, не откусывая голов и не выплёвывая хвостов.
  
  Когда торты кончились, троица, подставив к Клиновской полутораспалке два табурета, завалилась на кровать и, нещадно дымя, уставилась в телевизор. По ящику, как обычно, ничего интересного не показывали. Какой-то чёрно-белый академик, очень интеллигентно захлёбываясь от восторга и подчёркнуто скромничая (подчёркивался героизм академика), рассказывал в кругу каких-то серых выдающихся личностей о том, как он два месяца просидел в палатке над дыркой во льду где-то возле Северного Полюса.
  -...Но всё-таки самым захватывающим моментом моей полярной эпопеи, - культурно повествовал героический академик, - я считаю не тот, когда у меня под палаткой пошла трещина и меня чуть не силой утащили на дежуривший поблизости ледокол, а тот, когда при суточном понижении температуры всего на три и пятнадцать сотых градуса толщина льда увеличилась за те же сутки на целых четыре сантиметра и семь миллиметров! Представляете?
  Вся страна от мала до велика представляла, полстраны замирало от восторга, остальные полстраны восторженно ахало, один дурак Саглаев ни хрена не понял и заворчал:
  - Тоже мне, Папанин! Вон какую рожу отъел, сидя над прорубью. Да я бы при его зарплате, харчах и шмотках пятилетку отсидел и не квакал бы.
  - Образования не хватило бы, - лениво возразил Подкопаев.
  - Там и с образованием очередь - десять академиков на одну хорошо оплачиваемую дырку, - поддержал приятеля Клинов.
  
  "Хорошо то как", - неторопливо думалось Клинову, лёжа на кровати. Друзья ушли, а на душе и в желудке пребывала сладкая сытость. Сергей Захарович с ленивой неприязнью посмотрел на дымящийся бычок и вслух подумал:
  - Вот ещё курить брошу...
  "Ага, пить ты уже бросил", - очнулся внутренний голос.
  - Бросил! - убеждённо сказал Клинов и сладко потянулся. Затем взял со стола роман Кэндзабуро Оэ и попытался продолжить чтение. Но через некоторое время наткнулся на вырванное с корнем место и чертыхнулся. Какой-то поганец, любитель японской литературы, так обкорнал книгу, очевидно, для нужд сортирных, что читать Оэ после поганца было невыносимо. Клинов, читая роман, возненавидел этого поганца всеми фибрами своей не очень испорченной души.
  "Как бы его вычислить и руки ему поотрывать? - прикидывал бедный инженер. - В библиотеке? Но как? Вычислять по пристрастию к японской литературе? Однако..."
  Однако Клинов хорошо знал, что в их библиотеке всего две книги японских авторов, три - французских, семь - английских вместе с американскими (и латинскими в том числе), несколько полок книг братских авторов из стран Восточной Европы и три полки разных прочих шведов с африканского континента и азиатских стран. Всю остальную библиотеку занимали классики марксизма-ленинизма с глумливыми барельефами на дорогих обложках, товарищ Брежнев и многочисленные советские авторы. Данных авторов, от А до Я было, как собак нерезаных. Все они писали про трудовые подвиги на фронтах развитого социализма, слагали прозаические оды героическим сталеварам, воспевали сентиментальных (но по-комсомольски в меру) доярок и беспощадно обличали случайно затесавшихся в ряды своих героев агентов империализма в виде единичных тунеядцев, пьяниц и расхитителей социалистической собственности. Клинов, читая всю эту гиль, только чертыхался, поскольку вырос в крестьянской семье, а о социалистическом производстве тоже знал не понаслышке. Поэтому он пристрастился к литературе зарубежной, а заодно перечитал всех имеющихся в библиотеке русских классиков. Теперь Клинов мог легко отличить по одной только бороде Достоевского от Некрасова, но как вычислить поганца, любителя японской литературы и любителя подтирать ею задницу, не мог представить. Поскольку японских книг в библиотеке имелось только две...
  Клинов снова взял Оэ в руки, снова дочитал до вырванного места и снова чертыхнулся. Он включил телевизор и напоролся на какую-то худягу, оперативно снятую по мотивам известного указа. Что-то такое про текстильное производство, где наконец-то дождались молодого энергичного руководителя, но уже лысого. А потом комсомольская безалкогольная свадьба, где вышеупомянутый руководитель изображал посажённого отца. Короче говоря, море жратвы, ансамбль "Самоцветы", культурные танцы, ни грамма горючего, одна только буржуйская пепси-кола, и такое веселье до упада, что хоть святых вон выноси. В общем, совершенно беспрецедентный хохот с гоготом и хихиканьем после каждой плоской шутки посажённого отца, будто данную худягу в показательном дурдоме озвучивали.
  Глядя на такую идеологическую дрянь, придуманную или явным вредителем, или вражеским засланцем, сладость в Клиновском желудке стала проходить. В это же время из сортира раздался характерный грохот: пьяница и злодей Фендель снова повалил перегородки.
  - Нет, я его когда-нибудь обязательно сдам в милицию, - заявил за стенкой туляк, пребывающий в полной непонятке по поводу нелогичного развития ситуации у соседа после сбора в его клетушке известной компании.
  - Безобразие, - неуверенно вторила тульчиха, уставшая дожидаться закономерного погрома на территории интеллигентного соседа.
  Клинов вырубил ящик и залез под одеяло.
  "Пойду завтра в бухгалтерию, выпишу внепланового аванса рублей двадцать и напьюсь как свинья", - решил он наперекор неуклюже впариваемой безалкогольной идее под эгидой молодого энергичного, но уже лысого руководителя.
  
  В этом сне Клинов пробирался куда-то по лабиринту каких-то особенно серых окраинных улочек. Скорее всего, он хотел достичь простора в виде поля, граничащего с бестолковым нагромождением убогих застроек. Он шёл-шёл, но окраина всё никак не кончалась. Наконец, миновав последний покосившийся сарай, Сергей Захарович очутился на границе чудесно загаженного и удивительно беспредельного поля. Мусор валялся не просто там и сям, но валялся везде и выглядел при этом безобразно и живописно одновременно. И, самое странное, его можно было видеть на протяжении всего беспредельного обзора этого ненормально бесперспективного поля.
  Клинов, подивившись на визуальные диковинки беспредельно мусорного свойства, вдруг обнаружил возле одной из кучи какого-то разноцветного тряпья отдыхающего спортсмена. Был он небрит и экипирован под бегуна на не сильно длинные дистанции. Майку отдыхающего бегуна украшал замысловатый лозунг: "Сдадим досрочно вместо плана!" Возле его ног, обутых в иностранные кроссовки, лежало велосипедное колесо довольно внушительного диаметра. Клинов примерился и определил, что в рост человека колесо будет точно. Увидев постороннего, мужик опасливо придвинул колесо к себе и напрягся.
  - Далеко бежим? - доброжелательно поинтересовался Клинов.
  - Далеко кажется всем, а вообще-то - близко.
  "Странный тип", - подумал Клинов.
  - А всё-таки?
  - Вон туда, - небритый неопределённо махнул рукой.
  - Куда?
  В жизни Клинов был нелюбопытен, но во сне случалось всякое.
  - Да к горизонту!
  Мужик начал нервничать.
  "Шутит", - подумал Клинов и сказал: - К горизонту можно бежать всю жизнь и всё равно не добежишь.
  - Ага! - обрадовался мужик. - Я же говорил! Всем кажется - далеко.
  - Да не то, что далеко, а вообще...
  - Погнали вместе? - неожиданно предложил мужик, подхватывая колесо.
  - А колесо зачем? - спросил Клинов, труся за непонятным.
  - Так надо.
  - Кому надо?
  - Ты что, из Швейцарии? - разозлился мужик.
  Клинов молча устыдился. И действительно: раз сказано - надо, значит - надо. Хотя, если честно, то никому оно на хрен не надо. Разве что самую малость...
  Размышляя так, Клинов вдруг почувствовал, что его начинает теснить, словно он с разбега пытается просунуться в некую невидимую щель. Только щель эта суживалась не с боков, а сверху и снизу. Клинов сделал по инерции ещё несколько шагов и невольно встал на четвереньки, припёртый сверху невидимым, полого опускающимся к горизонту, довольно твёрдым на ощупь перекрытием. Сергей Захарович машинально поднял глаза, чтобы получше разглядеть то место, где небо сходится с горизонтом, но увидел всё то же беспредельное поле с бесперспективными кучами мусора и мужика, бегущего с колесом по живописно загаженной местности. На спине у него красовалась другая надпись: "Построим и перестроим".
  
  Два червонца Клинов выписал и задумался. По идее на два червонца можно было напиться так, что мало не покажется. Но на практике данная "идейная" акция сталкивалась с проблемой повсеместной борьбы за трезвый образ жизни, в силу чего местные власти придумали выдавать в одни руки, принадлежащие одному пьющему рылу, одну бутылку водки или одну бутылку вина. Чтобы купить две бутылки водки, две бутылки вина или, если захочется разнообразия, бутылку вина и бутылку водки, нужно было отстоять две очереди, но такой расклад являлся нереальным из-за временного ограничения на сроки реализации национального русского продукта. В общем, напиться Клинову не предвиделось, потому что какой русский напьётся с бутылки вина или бутылки водки? Разве что об искусстве заговорит. Или о бабах. Если русский говорит о политике, значит, он трезв как собака.
  "Что же делать?" - задался традиционным национальным вопросом Сергей Захарович, совершенно парадоксально веря в то, что он всё равно сегодня напьётся. Ведь за трезвый образ жизни страна борется не первый день, а Фендель повадился сшибать перегородки в сортире строго один раз в неделю против прежних строгих двух раз в месяц строго после получки и строго после аванса. Вообще, Фендель, как истый немец, отличался особенной пунктуальностью, но его сильно подкосила кампания, и теперь трудно было угадать, в какой именно день он снова сшибёт перегородки. Но тот факт, что количество его вредительских акций после перехода страны на условно сухие рельсы увеличилось против прежних строго в два раза, не подлежал никакому сомнению.
  "Скооперироваться, что ли, с кем-нибудь?" - навскидку прикинул Клинов, но тотчас отмёл эту вскидку, как бесперспективную. Ведь скидывайся - не скидывайся, легче от этого может стать лишь в плане моральном типа поболтать за жизнь после выпитых тех же по пузырю водки или по пузырю вина на рыло. Или, скажем, после выпитых, для разнообразия, на одно рыло пузырю вина, а на другое - водки.
  - Да, блин, проблема, - вслух пробормотал инженер по технике безопасности и вышел, было, из подъезда заводоуправления, чтобы проветриться то ли в гости к пьянице Пучину, имеющему многочисленные связи в торговой среде, то ли в лабораторию ОТК, где тамошние специалисты гнали очень качественный самогон. Но дойти ни туда, ни к тому ему не удалось: окно на втором этаже заводоуправления распахнулось, из него высунулась багровая физиономия главного, и главный заорал:
  - Клинов! Сергей Захарович! Вот ты где?!
  - Чёрт, - процедил инженер по технике безопасности и машинально огрызнулся: - Где-где? Я, между прочим, по делу...
  - Знаю я твои дела. Марш ко мне в кабинет, немедленно!
  - Слушаюсь и повинуюсь! - заорал с расстройства Клинов так, что главный чуть не вывалился из своего окна.
  Когда Сергей Захарович прибыл в кабинет главного, он обнаружил там небольшой сходняк из числа средних и старших специалистов. Очевидно, намечалась очередная минилетучка, без которых главный не мог жить.
  - Чё случилось? - шёпотом спросил Клинов Новицкого, облюбовавшего место в дальнем углу кабинета главного.
  - К нам едет ревизор, - не утруждая себя понижением интонации, ответил Юрий Павлович.
  - Вот именно!
  Энергичность главного, как обычно, граничила с буйством.
  - А мы шляемся по территории и устраиваем пассажи для скучающих секретарш. "Слушаюсь и повинуюсь!" Я тебе когда-нибудь яйца поотрываю!
  - Да пошёл ты! - огрызнулся Клинов.
  - Что-о?!
  Тут, было, минилетучка или экстренное совещание по подготовке к встрече с ревизором - инспектором из Тюмени за технику безопасности, экологию вокруг производства и здоровье трудящихся - не перешла на личности. Но вмешался Петляков, движимый "приязнью" к главному и желанием подгадить врагу своего благодетеля, директора завода.
  - Кстати, Николай Гаврилович, а что мы будем делать с приказом номер 356, а именно - с пунктом "б" второго раздела?
  Главный побагровел ещё больше и взгляд его, устремлённый на Клинова, стал совсем уж испепеляющим. Но Клинов обладал хорошей термостойкостью, поэтому испепеляться не стал, но пожал плечами и сел рядом с Новицким.
  - Я тут два червонца выписал, - шепнул он Новицкому.
  - Забудь, - шепнул в ответ Новицкий и показал глазами на главного, который устрашающе вращал глазами, переживая ляпсус со злополучным приказом.
  
  Дело в том, что во время очередной подготовки к зиме главный распорядился (пункт "б" раздел два приказа номер 356) заткнуть все щели в цехах ветошью. В том числе и те - одна из мудрых идей Новицкого, приходящая в его похмельную голову, - которые сообщаются с различной вентиляцией, вытяжными дефлекторами и пылеулавливающими циклонами. Каковые подлые циклоны имели свойство вместе с пылью улавливать и значительную часть тепла. Какой-то мудрец из ведомственного НИИ рекомендовал данные циклоны зачехливать или хотя бы обрабатывать теплоизоляцией. Но так как мудрец из НИИ видел эти циклоны только на чертежах, а с пространственным воображением у него явно имелись проблемы, то рекомендация так и осталась на бумаге. Поскольку идея зачехливать (или хотя бы обрабатывать теплоизоляцией) огромные металлические дуры причудливой конфигурации, расположенные на высоте от двадцати метров и выше, могла прийти в голову только ведомственному идиоту, добывшему свою синекуру в НИИ по наследству или по блату. В общем, вышеупомянутая идея в жизнь претворена не была, а исполнительный практик Гаврилыч, науськанный томящимся с похмелья Новицким, велел заткнуть все отверстия, сообщающиеся со злополучными циклонами, ветошью. А вместе с данными отверстиями и все прочие вытяжные. И всё бы хорошо, но с удерживаемым таким нехитрым способом теплом в цехах стали скапливаться пыль и разный отхожий газ. А такое безобразие исключалось одним из генеральных постановлений самой партии и самого правительства, каковые партия с правительством проявляли неутомимую заботу о трудящихся. В общем, получалась такая штука, что и циклоны, заразы, не зачехливались, и запылённость с загазованностью не допускались, и в холоде трудиться было нельзя. В смысле, было нельзя согласно неутомимой заботе тех самых, от которых за нарушение их постановлений можно было легко схлопотать по шапке.
  В общем, имелся такой гнилой пункт в приказе номер 356. Но главный, творческий маньяк ведомственного жанра, никогда не забывал о возможности схлопотать за своё творчество от вышестоящих. Поэтому, родив очередной шедевр известного жанра, размножив и распространив его для ознакомления с содержанием приказа подчинённых, главный велел Клинову изъять все документы у персонала, а следующий рождённый в несильных творческих муках шедевр пронумеровал опять же 356-м. И всё бы хорошо, но один приказ юный проходимец Петляков стырил у пьяного Новицкого. И гореть бы главному огнём негодования по поводу утраченных кровных в виде нехилого штрафа за нарушение ТБ в ассортименте с экологией и партийной ответственностью, если бы не его жена, имевшая связи в обкоме профсоюзов и предупредившая супруга о налёте инспектора. Поэтому главный подчищал тылы, а юный карьерист и рогоносец Петляков мог засунуть стыренный у пьяного Новицкого злополучный приказ в свою кандидатскую задницу.
  - У всех вытяжка заткнута? - пережив воспоминания о досадном ляпсусе, рявкнул главный.
  - Так точно, - доложил Гайда.
  - Разоткнуть!
  - Вымерзнем, - вяло возразил Новицкий.
  - Увеличть подачу пара! - отверг возражение Новицкого главный.
  - И так пашем, дальше некуда, - уныло сообщил Седов. - Сами знаете, как завод сдавали. Теплотрассы - сплошное недоразумение. А механическая подача угля? Механическая подача угля, между прочим, у нас до сих пор не работает.
  - Большая потеря тепла при подаче пара в цеха?
  - Процентов восемьдесят...
  - Что-о?
  - А то вы не знаете?
  - Что-о?
  - Ну, как завод с недоделками сдавали. Ведь курам на смех...
  - А что - сдавали? - взъерепенился Петляков. - Хороший завод!
  Надо сказать, что завод сдавали-принимали управляющий трестом товарищ Луканин, директор сдаваемого в эксплуатацию объекта товарищ Бацман и прочие официальные лица. Завод, прямо сказать, был курам на смех, но товарищ Луканин и товарищ Бацман очень хотели получить премиальные за досрочный ввод очередного объекта в эксплуатацию. Поэтому, когда прочие официальные лица полезли в пузырь из-за недоделок, которые курам на смех, товарищ Луканин позвонил в окружком своему корешу, с которым они летали на охоту в тундру на милицейском вертолёте с чешским пивом и комсомольскими девочками. Позвонил и спросил:
  "Слушай, Василий, ты мне друг или портянка?"
  Василий друзей не предавал, он наехал на прочих официальных лиц и те, не хлебалом соливши, отвяли. А Бацман вскоре перешёл главным инженером в трест. На его место сел нынешний директор завода, бывший при Бацмане начальником ПТО товарищ Волков. А на своё место товарищ Волков посадил Петлякова, прибывшего на завод по распределению простым инженером. В общем, сдача-приёмка завода курам на смех всем вышеназванным товарищам встала в профит, один главный, предполагавший занять место Бацмана, остался при своих. Поэтому он терпеть не мог нынешнего директора и его подсерал.
  - Хороший? - главный надвинулся на Петлякова. - Да если бы к тебе жена вовремя не приехала, я бы послушал, как бы ты его нахваливал!
  - Я попрошу! - завизжал Петляков, тряся бакенбардами. - А сами вы что делаете, чтобы завод лучше работал?
  - Всё делаю, а мне палки в колёса вставляют. В общем - разоткнуть.
  - Вымерзнем, - повторил Новицкий.
  - Ничего, народ у нас крепкий. А уедет - снова заткнёмся. Тем более что за один холод штрафуют меньше, чем за пыль с тёплым газом.
  - Это безобразие! - басом возмутился Петляков. Иногда он говорил басом. - Я жаловаться буду.
  Веско помолчав, он добавил:
  - Луканину. И про личные выпады не забуду.
  Жена Петлякова иногда ублажала и старика Луканина: юный рогоносец собирался пойти далеко. А главный занервничал. С Луканиным шутки были плохи. Этот старый похотливый козёл имел весь Крайний Север в корешах и подельниках. А главный кантовался здесь всего пятый год. К тому же имел пару партийных взысканий на прежней работе на Большой Земле. В общем, дело пахло керосином. И всё потому, что этому гадскому пацану с бакенбардами досталась в жёны не очень принципиальная писаная красавица.
  - Ну, Александр Петрович! - обратился главный к пунцовеющему Петлякову. - Ну, дружок! Что вы, как мальчишка: чуть что и - в истерику. У нас же совершенно взрослый разговор.
  - А я взрослый! - сорвался с баса на петушиный фальцет Петляков.
  - Взрослый, взрослый, - успокоил его главный. - А мы решаем проблему предотвращения скандала. Зачем нам инциденты с проверяющими органами? Ведь каждый такой инцидент - это пятно на репутации нашего коллектива и всего нашего производства, в каковом коллективе и на каковом производстве вы являетесь одним из руководящих ответственных лиц...
  - А я взрослый, - упавшим голосом повторил Петляков.
  "Долбоёбы", - невольно подумал Клинов про главного и Петлякова, сонно таращась перед собой: чем жарче накалялись страсти на подобных минилетучках, тем больше его клонило в сон.
  - Кстати, Александр Петрович, - решил развести спорящих главный механик, мужик непьющий и поэтому в коллективе почти бесполезный, - у меня тут одна проблемка возникла с просчётом данных по некоей экспериментальной подкрановой балке. Если Николай Гаврилович не против, мы бы вместе с начальником ПТО кое-что проверили по техдокументации. Что скажете, Николай Гаврилович? А то техинспектор может и к балке докопаться.
  - Идите, проверяйте, - с облегчением разрешил главный.
  - Ну, лично я ничего проверять не собираюсь, - надулся Петляков, - для такой рутины у меня в подчинении целый штат рядовых инженеров имеется.
  - Так вы их напутствуйте, задание им дайте, что ли, - снизошёл до почти просьбы сквозь зубы главный.
  - Ну, разве что задание дать, - снизошёл в свою очередь Петляков и оторвал свою упитанную не по возрасту задницу от стула.
  Когда пара испарилась, совещание приняло более конфиденциальный характер.
  - Чё мы мудрим? - поставил вопрос ребром Новицкий. - Чё, первый раз встречаем всяких паразитов? К Серёге кум вчера прилетел из Тамбея, вот я у Серёги и одолжусь полмешком рыбы. А на водку придётся скинуться. Ну чё, погнали?
  Новицкий вопросительно посмотрел на главного. Главный посмотрел на Клинова.
  - Я ведь, ребята, - стал чревовещать главный, не любивший скидываться ни под каким предлогом, - если меня техинспектор снова на деньги вздует, кровь вам всем пущу.
  - А нам пущай - не пущай - всё едино: мы премии не получаем, - подавив зевоту, возразил Клинов.
  - А ты помалкивай, - окрысился главный, - мне уже донесли, что ты двадцатник выписал. Хорошо, я тебя из окна увидел.
  - Так мы будем скидываться? - напомнил Новицкий.
  - Ох, а умею я кровь пускать, - зажмурился главный. - Да вы все, наверно, знаете.
  - Ладно, мы пошли, а вы пока потренируйтесь.
  - Что?!
  - Пошли за водкой, вот что.
  - Только чтобы заранее - ни-ни! А то...
  - Кровь пускать будете, знаем...
  - Ты, Клинов, побереги свои шутки до эстрады, когда с инженерной должности слетишь!
  - Я бы на эту эстраду с радостью, но чтобы туда попасть, мало одного высшего образования...
  
  Инспектора встретили - проводили. Теперь - время едва перевалило за восемь непозднего вечера - провожали главного. Инспектор, предупрежденный о готовящемся застолье, слегка пошмонался по производству, потом в меру выпил, поел, принял преподнесённый тюк вяленого сырка и своими ногами дошёл до автобуса, который отвёз его в аэропорт, откуда техинспектору предстояло лететь в Тюмень на вахтовом вертолёте. Прежде чем улететь, он выписал червонец штрафа главному, умоляя его не брать близко к сердцу и оправдываясь тем фактом, что совсем не оштрафовать не может, потому что были сигналы.
  Главный, в отличие от инспектора, накушался от души и самостоятельно уже не шёл. Он висел на Клинове, одной ногой тормозил по снегу, а другой норовил лягнуть инженера по технике безопасности.
  - Я т-тебе к-кровь т-точно пущ-щу! П-п-отом-му что ты мне мою портиш-ш-ш, - часто икая, грозился он.
  - Да иди ты прямо, - огрызался Клинов, пихая главного коленом под зад.
  - Ты ч-чего м-меня ногой по пальту, ик? П-пальто помнёш-ш, з-зар-раз-за, - продолжал бузить главный и норовил боднуть Щёлокова, который тоже пытался помогать тащить главного.
  - Чё ж ты дерёшься? - недовольно ворчал Щёлоков.
  - Я вам червон-ца, ик, не прощ-щу! - продолжал стращать главный.
  - А чё мы с ним маемся? - спросил Новицкий, куривший в арьергарде. - Давай его в милицию сдадим.
  Все были злы на инспектора и главного. Причина злости крылась в качестве опьянения и невозможности его улучшить. Дело в том, что приезд инспектора не отменял местного распоряжения о выдаче на одно пьющее рыло одного пузыря водки или вина. Поэтому застолье прошло так себе. Улучшить положение можно было, послав инспектора и главного в магазин за их причитающейся долей, но послать инспектора в магазин ни у кого язык не повернулся, а главный сам отказался.
  "Мне ещё расти надо, - заявил он, - а не с вами, забулдыгами, по вино - водкам таскаться".
  - Вот ты и вырастешь, когда телега из вытрезвителя на службу приедет! - злорадно засмеялся Седов, куривший в авангарде.
  - А штрафы сейчас у них, - стал стращать Щёлоков, - по сорок пять рублей с носа!
  - Братцы! - завопил главный, переставая икать. - Не нужно в вытрезвитель! Я больше не буду! А тебе, Клинов, завтра же выпишу полушубок!
  - И унты.
  - И унты!
  - И костюм геолога.
  - И геолога!
  - И дачу с мансардой.
  - И дачу... Чево-о?
  - Иди ровней, надоел...
  И компания продолжила путь, чернея в белой мгле полярной ночи, тускло взирающей своими неяркими звёздами на суету сует и всяческую суету, коей неизбежно сопутствует томление духа. Томились все присутствующие на дороге от заводоуправления до магистральной трасы. Щёлоков с опаской прикидывал план похищения у бдительной супруги большого флакона духов "Красная Москва", потому что весь подарочный одеколон, скопившийся у него во время застоя, уже выпил. Новицкий соображал на тему градусности браги, поставленной утром. Седов думал о том, что для язвы вреднее: перепить или недопить. Главный очень боялся ехать домой в общественном транспорте, где его могла приметить какая-нибудь недоброжелательная собака. А Клинов от нечего делать вспоминал сопротивление материалов, каковой злокозненный экзамен сдавал в институте четыре раза.
  - Братцы, - ожил главный, - поймайте мне тачку. Мне автобусом нельзя.
  - Уже поймали, - утешил его Клинов и кивнул в сторону Седова, раньше всех достигшего обочины шоссе и тормозящего какого-то вездехода, - готовь пятёрку.
  Но главный тотчас обмяк и нахально захрапел.
  
  Каждый день, в один и тот же час вся страна смотрела программу "Время", потому что её показывали по всем двум каналам. Суровые и очень ответственные чёрно-белые дикторы торжественно вещали об успехах страны и доблестного народа во главе с мудрым руководством. Где-то ссыпали, о чём-то совещались, чего-то изобретали. Особенно Клинова потешало, как дикторы рассказывают о новых сверхплановых тоннах угля, поднятых на гора. И ещё ему нравилось слушать про миллионы освоенных рублей при строительстве очередного химического гадюшника для нужд дорогого господина Арманда Хаммера, официального американского друга страны Советов во все времена, исключая время правления товарища Сталина. Потом начинались новости зарубежья. На экране появлялись латиноамериканские головорезы, и какой-то сытый советский дядя, прикрывшись тропическим лопухом от посвистывающих там и сям повстанческих пуль, рассказывал о перипетиях борьбы представителей народного латиноамериканского режима с представителями антинародного. Затем показывали погоду. На погоде сидели два конкурента: товарищ Яковлев и товарищ Шувалов. Сегодня нарисовался старший научный сотрудник Яковлев. Он говорил веско и хорошо поставленным голосом, объясняя причины случившихся в Грузии оползней. Предсказать их, конечно, у него не получилось, поэтому он хотя бы объяснял, почему в Грузии поубивало народу и живности чёрт те в каком количестве.
  После Яковлева обещали показать какой-то фильм, но Клинов уже спал при включённом телевизоре.
  
  Клинов шёл по неглубокой ложбине между полого поднимающимися склонами. Он шёл, внутренний голос во сне подсказывал ему подняться на один из склонов, но Клинов ленился и продолжал идти по ложбине. Дело в том, что впереди инженера по технике безопасности маячила какая-то фигура, и Клинов хотел ей догнать. Поэтому Клинов шёл, отмечал живописную контрастность зелёных склонов, голубого неба и белых облаков на нём. Вдруг он обратил внимание, что он идёт уже не по ложбине, а по оврагу с довольно крутыми стенами, которые выглядели логично коричневыми из-за отсутствия растительности на глинистых откосах. Высота этих откосов примерно составляла, составляла...
  В это время небо как-то резко посерело, причём серые тона в клиновском сне выглядели не менее ярко и живописно, нежели синие, зелёные или жёлтые, и пошёл дождь. Впередиидущий оглянулся и что-то крикнул Клинову. Клинов узнал в путнике старшего научного сотрудника Яковлева и развёл руками, показывая, что ничего не расслышал. Яковлев тоже махнул рукой и шустро покарабкался наверх почти по отвесной стене оврага. Тут Клинова осенило, что если дождь усилится, а он не выберется из оврага, то его на хрен куда-нибудь смоет. Поэтому Сергей Захарович ускорился, добежал до того места, откуда слинял комментатор погоды, и увидел спасительную лестницу в виде вертикально поднимающихся скоб, воткнутых в коричневую глину. Клинов схватился за первую, но она легко вылезла из размякшей глины. До второй Сергей Захарович, сколько не подпрыгивал, дотянуться не мог. Он задрал голову, но комментатора не увидел. Зато услышал его хорошо поставленный голос:
  "Обильные осадки, вызванные циклоном, а именно - его северо-восточной частью, привели к возникновению необычных для этого времени года паводков. Они и явились причиной разрушений, а также человеческой жертвы".
  "Это он объясняет, почему я дал дуба, - подумал Клинов. - Или дам. Нет, скорее всего, уже дал. Однако какая сволочь: если бы он заранее предсказал эти сраные паводки, хрен с два я бы сюда полез".
  
  Сергей Захарович проснулся. Ящик тарахтел самыми последними новостями. В комнате наверху послышалась привычная возня, звон бутылок, женский визг и довольный мужской гогот. Затем на мгновение наступила тишина. Потом тишина сменилась характерным дребезжанием кроватей.
  "Как это у них получается?" - подумал Клинов и несколько раз подпрыгнул на кровати, но его кровать лишь скромно скрипнула в ответ. В это время в дверь грохнуло, дверь распахнулась, и в клиновскую клетушку вошёл Фендель. Он понюхал воздух обострённым трёхдневным воздержанием носом и сказал:
  - Вот, блин!
  - Здорово, что ли, вредитель, - приветствовал его Клинов.
  - У тебя выпить есть? - вместо приветствия поинтересовался злостный разрушитель общественных сортиров.
  - Я бы и сам не отказался, - вяло возразил Клинов, не слезая с кровати.
  - Так есть или нету? - уточнил педантичный Фендель.
  - Нету.
  - Точно нету?
  - Точнее не бывает.
  - Вот сволочь!
  - Кто, я?!
  - Да нет, сосед.
  - А-а...
  Клинов хотел спросить, а что такого натворил сосед Фенделя, но не стал. А Фендель молча развернулся и побрёл на выход.
  - Спокойной ночи! - крикнул ему вслед Клинов.
  Он ещё полежал на кровати, затем слез с неё, выключил телевизор и хотел, было, уже раздеться, чтобы нормально лечь, как в дверь знакомо поскреблись.
  "Убью, гада!" - разозлился Сергей Захарович, узнав в скребуне ненца Гаврилу.
  - Здравствуй, однако! - пискнул представитель коренного местного населения.
  - Здорово, ходок! - рявкнул инженер по технике безопасности. - Что, опять сестра из дома выгнала?
  - Выгнала, выгнала! - радостно возразил маленький ненец.
  - Спать в рундуке будешь, где у меня картошка лежит, - разрешил Сергей Захарович, - а то воняешь ты больно...
  Гаврила открыл рундук, примерился и согласно закивал круглой чёрной головёнкой.
  - Можно и в рундуке, места хватит. Ты выпить хочешь?
  - Что-о? - изумился Клинов.
  - Бабушка зарплату водкой выдала. Я десять бутылок в снег положил.
  Бабушкой Гаврила называл начальницу ЖЭКа, в котором служил ассенизатором.
  - Ну и дурак же ты, Гаврила! - в сердцах воскликнул Сергей Захарович. - Бабушка опять тебя надула, а водку твою давно местные следопыты выжрали.
  - Э, нет, Гаврила хитрый, умеет добычу от геологов прятать...
  - Да? - с надеждой переспросил Клинов, достаточно наслышанный о нравах в среде героических советских геологов, бессовестно обворовывающих коренных жителей. - Тогда пошли откапывать твою водку. Только я сейчас ещё одного товарища позову...
  
  Клинов не любил ходить по магазинам: смотреть там было не на что. Но отсутствие жены с продуктами при наличии трояка обязывали к походу в гастроном. Поэтому Клинов бродил по пустому светлому залу между стеллажей с не очень разнообразным ассортиментом товара и прикидывал дебет к кредиту. На хлеб Клинов рассчитывал потратить сорок копеек (хлеб на Крайнем Севере кусался!), рубль двадцать уйдут на три пакета горохового супа якобы с говядиной, за рубль можно купить скромную расфасовку сливочного масла, остальные придётся потратить на папиросы и прочие удовольствия. Прикидывая так, Клинов стал выбирать скромную расфасовку сливочного масла. В это время послышались грубые голоса, принадлежащие работникам прилавка.
  - Ах вы, мелкие паразиты! Вот я вам сейчас покажу!
  Клинов вышел из-за стеллажа и увидел, как толстая мордастая тётка в белом халате трясёт за воротники казённых пальтишек двух игрушечных испуганных хантят. Те решили стянуть по пакетику конфет, но поскольку представители народов Крайнего Севера только-только начали осваивать непривычное для них воровское ремесло, то хантята тут же и попались. Вокруг них собрались сотрудники гастронома и, отобрав конфеты, принялись громогласно поучать, время от времени награждая братьев младших увесистыми тумаками.
  - Это чему ж тебя в школе учат, морда узкоглазая?
  - Пионеры, небось?
  - И что из тебя дальше вырастет?
  - Учут их, учут, деньги на них тратют...
  Мелкие воришки учились в школе-интернате, поскольку кочевать по тундре с родителями государство им не разрешало. В общем, правильно делало, да и деньги на содержание учеников национальных интернатов тратило немалые. Другими словами, содержали маленьких представителей народов Крайнего Севера почти по-царски. Вернее, содержали бы, потому что львиная доля данного содержания до данных представителей не доходила. Чему мог ответственно свидетельствовать Подкопаев, какое-то время живший с поварихой одного из национальных интернатов. Это какое-то время он, надо сказать, жил почти по-царски. Потому что повариха не ленилась таскать из своего (а чьего же ещё?) интерната нехилые сумки с разнообразной снедью. А кроме поварихи в интернате имелись директор, завхоз, воспитатели и много других сотрудников. И они тоже, как правило, с кем-то жили. И тоже почти по-царски. А голодные воспитанники, вдохновленные живым примером своих попечителей, осваивали нелёгкое, по их скудным понятиям, воровское ремесло.
  - Пшли вон, сволочь! - завершила воспитательный процесс самая толстая баба в белом халате, наверно, завмаг, и выставила хантят на улицу. А Клинов купил батон хлеба, два пакетика конфет по рубль двадцать, расплатился и вышел на улицу. Хантята, переживая случившееся, жались неподалёку.
  - Вот вам, балбесы. Не горюйте и не крадите, как бы хреново вам не было в этой жизни.
  С этими словами Клинов рассовал по карманам горемык конфеты и побрёл в одно знакомое место, где мог наткнуться на приятеля своего, раздолбая первого класса Подкопаева. У того недалеко от окружкома имелся почти личный тёплый гараж (помимо общего в автобазе) для ГАЗ-66-го. В этом гараже Подкопаев частенько ночевал под тентом своего кормильца. Вообще-то и у него где-то имелись его четыре с половиной квадратных метра, к которым он был приписан, но Подкопаев любил жить у весёлых вдов или, будучи изгнанным с площади очередной, в своём почти личном гараже под тентом кормильца.
  Клинов миновал гостиницу, затем свернул в безымянный переулок и с облегчением вздохнул: рядом с известным гаражом стоял разбитый драндулет балбеса Саглаева, а в щели деревянных ворот уютно просвечивало. Клинов обогнул драндулет балбеса, потянул на себя незапертую створку и услышал голос Саглаева:
  - Нет, ты, толстая морда, мне не перечь! Сказано - Чехов, значит - Чехов!
  - Ты, знаток хренов! - вопил Подкопаев. - А я говорю: Горький!
  - Ах, ты так?! Ну, получи!
  Раздался характерный звук, и послышалась возня.
  - Пусти, гад, задушишь! - надрывался Подкопаев, находясь, очевидно, под более здоровым Саглаевым.
  - Ну, Чехов?! - рычал Саглаев.
  - Го-о-о, - придушенно сипел Подкопаев.
  - Вы чё тут не поделили? - спросил Клинов, протиснувшись между стеной гаража и бортом ГАЗ-66-го и появляясь на виду скандальных приятелей.
  - Кто "Муму" написал?! - заорали оба, почти одновременно поднимаясь с пола.
  Клинов помрачнел. На верстаке перед капотом ГАЗ-66-го стояла обильная закусь и средней тяжести выпивон. Приятели пребывали налегке, ссориться с ними не хотелось, а "Муму", как назло, написал Тургенев.
  - Ну, кто? - не отставали окосевшие литературоведы, тряся Клинова за плечи с двух сторон и вращая налитыми "Московской" глаз.
  - Понятия не имею, - буркнул Клинов, угощаясь печенью налима и подставляя свободный стакан для логичного наполнения. Но никто ничего ему наполнять не собирался.
  - Как это - не имею? - орал Подкопаев.
  - Ты чё дуру гонишь? - рычал Саглаев, а затем оба хором голосили:
  - Ты же, мать твою, институт кончил!?
  - Так я какой институт кончил? - оправдывался Клинов. - Инженерно-строительный. Нас, конечно, обучали в нашей альме с едрёной матерью сопромату, всяким СНИПам и марксистско-ленинской философии, но про муму нам ни одна собака ничего путного не говорила.
  - Да он издевается над нами! - взвыли литературоведы и отняли у бедного инженера водку, каковую он вознамерился собственноручно налить в свой стакан.
  - Вам что, больше делать нечего? - пока ещё кротко поинтересовался Клинов.
  - Кто "Муму" написал?
  - Тургенев, чтоб вас! - разозлился Клинов и со зла врезал приятелям нелицеприятную правду-матку. Приятели на мгновение притихли, а затем дружно загоготали.
  - Тоже мне, образованный, Горького не знает! - веселился Подкопаев, обнимая Саглаева.
  - Вот именно! На хрена было пять лет учиться, чтобы потом Тургенева с Чеховым перепутать? - вторил ему Саглаев и обнимал Подкопаева.
  Клинов взял пузырь, накапал себе полторы дозы, махнул стакан и с удовольствием понюхал свежую корку ржаного хлеба.
  - Нет, Тургенев, он тоже знатный писатель, - снизошёл Подкопаев, - но "Муму"...
  - Вот именно! - подхватил Саглаев. - Что мы, совсем тёмные, Тургенева не знаем?
  "Хорошо", - подумал Клинов на тему лёгкого расхода в таком проблемном споре, как авторство "Муму", и снова приложился к печени налима.
  - Да он, Тургенев, написал это, эту, как его, - принялся вспоминать Подкопаев.
  - "Анну Каренину", - подсказал Клинов.
  - Возможно, - не стал спорить Подкопаев, - но я не её имел в виду, а это, этот...
  - "Хождение по мукам"? - напомнил Клинов.
  - Да нет!
  - Неплохой, кстати, фильм, - авторитетно заявил Саглаев, имея в виду телевизионный сериал.
  - Это потому, что его Тургенев сам ставил, - не менее авторитетно возразил коллеге Подкопаев, устав вспоминать то ли "Записки охотника", то ли "Дворянское гнездо".
  - Ты думаешь? - снисходительно спросил Саглаев, продолжая обнимать Подкопаева.
  - Уверен, - менторским тоном сказал Подкопаев, продолжая обнимать Саглаева.
  - Однако на качество фильма сильно повлиял тот факт, - скромно заметил Клинов, пользуясь случаем и наливая себе вторые полторы дозы, - что его Тургеневу помогал снимать сам Мейерхольд.
  - Дать ему в морду? - спросил Саглаев.
  - Зачем? - спросил Подкопаев.
  - А чего он выпендривается? Мейерхольд какой-то...
  - Не надо, - добродушно решил Подкопаев.
  
  Морозное утро пахло чем-то нездешним, чем-то приторно сладким, и даже оставляло во рту какой-то ванильный привкус. Над тротуарами громоздились крашенные в разнообразные цвета - от ярко-лимонного до тёмно-коричневого - дома. Проспект, по которому прогуливался Клинов, был явно Невским. Бок о бок с Сергеем Захаровичем прогуливался некто, чьё присутствие казалось таким же нереальным, как присутствие Сергея Захаровича на Невском проспекте. Как обычно после средней пьянки Клинову снились безобидные, без драк и кошмаров, цветные сны. Иногда он в них разговаривал, иногда - нет. Когда случалось разговаривать, Клинов делал это во сне как-то беззвучно, словно думал наяву, легко и внятно. Когда не разговаривал, то думал так, словно говорил. Если в его сне случались собеседники, они поступали аналогично. То есть, особенно не разорялись, их речь казалась беззвучной, но всё сказанное доходило до Клинова в самом лучшем виде.
  Навстречу Клинову с его невнятным спутником вдруг нарисовалась странная личность. Особенно необычной у личности оказалась шляпа - красный цилиндр в белый горошек, из-под полей коего болтались меховые уши. Лицо господина было упитанным и выбритым до границ ухоженных бакенбард. Шедший рядом с Клиновым некто резко обозначился испанским плащом поверх телогрейки и лицом Подкопаева под замысловатой причёской, примятой лихо заломленной фуражкой с ломаным глянцевитым козырьком.
  "Ба, знакомы всё лица!" - радостно воскликнул Подкопаев и распахнул объятия навстречу цилиндру.
  "Ещё бы не знакомые, - подумал во сне Клинов. - Это же сучий Петляков. Но как вырядился, собака..."
  "Не имею чести, - поджал губы Петляков в цилиндре и несколько необычно представился: - Потому что я Иван Сергеевич Тургенев, а вы - чёрт-те кто..."
  "Да какой ты на хрен Тургенев! - озвучил мысль Клинова Подкопаев. - Ты такой же Тургенев, как моя бабушка - леди Макбет".
  "Да как вы смеете? Кто я, тогда, по-вашему?" - заволновался Петляков.
  "Ты Астахов, а я - Веретьев! - выдал Подкопаев. - Ну, вспоминай, морда!"
  Клинов напряг во сне память и вспомнил, что Подкопаев откуда-то выкопал фамилии персонажей повести Тургенева "Затишье".
  "Что вы говорите?" - приятно удивился Петляков, взял Клинова с Подкопаевым под руки, чем весьма удивил Сергея Захаровича, и повёл их в ближайшую кондитерскую, где все трое навалились на пирожное, мороженое, конфеты и прочие кондитерские изделия.
  
  Когда Клинов проснулся, минутная стрелка переползла часовую, которая подбиралась к цифре семь. Другими словами, наступила суббота, когда население малосемейного барака типа общаги могло позволить себе дрыхнуть хоть до семи утра, хоть до шести вечера. Клинов позволял себе дрыхнуть в такие дни до пятнадцати минут восьмого, но вчерашняя незапланированная пьянка и необычный сон подняли его раньше. Поэтому Сергей Захарович лежал в своей сиротской постели, таращился в потолок, машинально причмокивал губами и с опозданием думал, что всякое пирожное, пусть бы оно и приснилось, следует чем-то запивать. Желательно чаем без сахара, чтобы по окончании сладких снов не мучиться жаждой и не выползать из постели раньше "праздничного" срока.
  Сергей Захарович таки выполз, прикинул свой скудный завтрак в виде краюхи ржаного хлеба и банки зелёного горошка, которые запасливый инженер притащил со вчерашнего застолья, и ему стало совсем гнусно.
  "Это меланхолия, язви её, - подумал Сергей Захарович, освежаясь из носика чайника, - потому что хлеб с горохом - это почти голый Вася. А на хрена нам этот почти голый товарищ, когда кругом много знакомых, приятелей, собутыльников и потенциальных родственников?"
  Потенциальные родственники жили возле знаменитого гастронома под названием "Тройник". Патриарха звали Вовкой Бобиным. Он был коллегой Подкопаева, имел собственный домишко, очаровательную жену и ещё более очаровательную свояченицу. Подкопаев уже клеился к своячинеце, но получил от ворот поворот. Клинов свои ресурсы типа шансов ещё не исчерпал. Поэтому меланхолия прошла, Сергей Захарович погрыз хлеба, снова хлебнул студёной водицы и отправился в общую умывалку чистить зубы.
  "А действительно, - соображал бедный инженер, начищая зубы, - почему бы и не жениться? Мне тридцать с небольшим, Ленка в этом году кончила школу. Разница - тьфу, а комната у меня отдельная. В таких с двумя детьми живут, и ничего, а если у нас с Ленкой дети заведутся, то когда это ещё будет. В общем, к тому времени я дослужусь до начальника цеха, и улучшение квартирных условий у меня в кармане..."
  Думая так, Сергей Захарович немного лукавил. Во-первых, производитель детей из него был никудышный, во-вторых, должность начальника цеха ему в этой жизни не светила. То есть, нерегулярное пьянство и сильные морозы весьма качественно повлияли на потенцию бедного инженера, а его неумение лизать задницу начальству ставило крест на его карьере. Тем не менее, утренние мысли создали предпосылку для оптимистического настроения, с каковым Сергей Захарович решил посетить сортир. Где тотчас вляпался в свежеотложенный экскремент и утратил свою беспочвенную жизнерадостность.
  - Вот сволочь, - злобно ругался Сергей Захарович, выйдя во двор и счищая говно с подошвы шлепанца о снег, - поймаю - убью...
  Грозясь так, Клинов опять лукавил, потому что экскременты в тамбуре сортира откладывал племянник Бацмана, бывшего директора завода, ушедшего из него в трест на повышение. Данный племянник имел всего семь лет от роду и столько же пядей во лбу. Или это его папаша, младший брат авторитетного Бацмана, подучил не ходить в сортир, куда хилый шкет мог запросто провалиться в дыру полуметрового диаметра, прорубленную в настиле сортира пьяными шабашниками. Поэтому несовершеннолетний Бацман, или сам не дурак, или просто послушный сын, гадил прямо в тамбуре. И, когда в тамбуре свет не горел, в говне авторитетного племянника вымазывались почти все жители малосемейки, а пьяный Фендель умудрялся вляпываться в авторитетный экскремент и при свете.
  - Сволочь, - напоследок ругнулся Сергей Захарович и вернулся в барак. Настроение, конечно, у него испортилось, но решения посетить семью Бобиных он не отменил.
  
  У Бобиных принимали хорошо. Особой суеты при появлении гостя не поднимали и угощали, чем могли. Сам патриарх в рот не брал спиртного, но всегда держал в запасе бутылку чего-нибудь крепче "Буратины". Правда, он предпочитал покупать импортное пойло, поэтому некоторые гости иногда напарывались то на тошнотворный вермут из Венгрии, то на условно алкогольное "Токайское" оттуда же. Клинову повезло: его встречали бутылкой "Ауриу", сорокоградусным ликёром, и нельмой пряного посола. Клинов солидно выпивал, Бобин чинно сидел напротив, девушки и женщины прибирались в крохотной зале.
  - Ну, как? - приступил к беседе хозяин, по-хорошему благоговея перед высшим образованием гостя против своего незаконченного среднего.
  - Ничего, ничего, - снисходительно возражал Клинов, перекладывая ликёр нежным мясом нельмы.
  - Может, сала порезать?
  - Не стоит...
  Клинов принял ещё одну и закурил. Непьющий Бобин не курил, но побеседовать был не дурак.
  - Как дом, скоро достроят? - поинтересовался он, имея в виду шестнадцатиквартирный дом, который завод стройдеталей строил хозяйственным способом и про который судачил весь город. Дело в том, что этот злополучный дом строили не только хозяйственным способом, но и по очень хитроумному проекту одного столичного НИИ. И если хозяйственный способ обещал львиную долю жилья рабочим и служащим завода, то хитроумный столичный проект обещал ещё года три возни вместо трёх месяцев, необходимых для постройки обычного двухэтажного сруба.
  - С пенопластом проблемы, - загадочно возразил Клинов, имея в виду наполнитель панелей и утеплитель неизбежных между панелями щелей.
  - Понятно, - глубокомысленно поднял брови Бобин. - Но это технические подробности, а как там насчёт распределения жилья?
  Заботливый патриарх имел в виду возможное будущее благоустройство свояченицы.
  - Одну хазу отдадут ментам, одну - военкомату, две уйдут медицине с образованием, - принялся перечислять Клинов, раскусив интерес хозяина, но не спеша его удовлетворять.
  - Тебе чего-нибудь светит? - поставил вопрос ребром Бобин, опасающийся появления в его игрушечном домике желающих перебраться из худых общаг в семейный уют под патронажем рачительного хозяина.
  - Возможно, - уклончиво возразил Клинов в ответ на возникшую после последнего вопроса хозяина заминку в уборке крошечной залы и с достоинством выпил ещё одну рюмочку.
  - Возможно - невозможно, - стал раздражаться Бобин, с неудовольствием оглядываясь на очаровательную свояченицу, созревшую до готовности выскочить замуж за любого подходящего жеребца. - Я, конечно, институтов не кончал, но мне такая фигня совершенно очевидна: какого хрена ваш завод, который делает всё для жилищного строительства, не может обеспечить вас всех, рабочих и служащих, жильём?
  "Оно и видно, что не кончал, - снисходительно подумал Клинов, - и речь не поставлена, и логика никакая. Хорошо, что я с простым народом умею общаться, а то ни за что бы не допёр, что ему очевидно..."
  - Нет, ты скажи! - продолжал горячиться Бобин.- Вы ведь, можно сказать, домостроительный комбинат, который силами своего персонала может настроить жилья и для себя, и для учителей с врачами, и для ментов, и для прочих бездомных интеллигентов, а вы...
  - Если бы всё было так просто, мы давно бы жили при коммунизме, - мягко сказал Клинов, не желая пускаться в нудные объяснения такой банальной истины, как планомерное построение светлого будущего не тяп-ляп за три года, но рассчитанного на долгий вдумчивый срок платонического привыкания населения к обещанным благам.
  - Так зачем же усложнять? - не отставал необразованный Бобин. - Я вообще не понимаю, на хрена...
  - Вова, я в магазин, - подала голос супруга патриарха.
  - Понял, - вздохнул Бобин и стал отрывать свою задницу от стула: сопровождать супругу по магазинам входило в его обязанности.
  Клинов, дождавшись ухода супругов, с чувством проглотил ещё рюмочку ликёра и вошёл в крохотную залу, сверкающую полировкой. Леночка, потенциальная невеста бедного инженера, вертелась возле огромного, последней отечественной модели, комбайна, по размерам едва уступающему зерноуборочному. Вскоре заиграла модная, но довольно посредственная музыка. Последнее время население тащилось от Розембаума с его халтурщиками, бывшими медбратьями, и какого-то "Примуса". Или керогаза. В общем, музыка оказалась из вышеперечисленной серии. Но Клинов не обращал на неё внимания. Он целиком сосредоточился на Леночке, прикрытой легкомысленным халатиком столь аппетитно, что Сергей Захарович стал уверовать в возрождение своей былой мужской силы.
  - Потанцуем? - кокетливо предложила Леночка.
  - Потанцуем, - легко согласился Клинов, взял девушку за талию и, стараясь не сопеть от усердия, потащился по зале обивать серванты, буфеты и прочие предметы мещанской роскоши.
  - А хочешь, я тебе альбом покажу? - недовольно спросила Леночка, устав ждать, когда же этот чёртов инженер поцелует её или примет иные адекватные действия.
  - Покажи, - с облегчением согласился Клинов, и они сели на диван.
  Леночка зашуршала межстраничной калькой и стала комментировать фотографии. Клинов вдыхал ароматное тепло девичьего тела, и его уверенность в возрождении былой мужской силы крепла.
  "Денег у меня на свадьбу нет ни копейки, - прикидывал он, - однако Бобин выручит, факт. А если свадьбу приурочить к зарплате Подкопаева, который получает не меньше пятисот рваных, то... В общем, небольшой семейный банкет соорудить можно будет. А ещё можно расторгнуть страховой договор, где у меня больше трёх штук накапало. В этом случае хватит и на ресторан с музыкой... Вот как только не приглашать на торжество Саглаева? Обидится, зараза, литературовед хренов... Ага, сделаю свадьбу безалкогольной, тогда он сам не придёт. Но тогда и Подкопаев денег на свадьбу не даст. Значит, придётся морочиться со страхагентством, а жильё... А что - жильё? Сначала поживём в моей комнатушке, а потом мне дадут квартиру. Наверно..."
  - Мне Подкопаев говорил, что ты пишешь стихи? - спросила Леночка, кончая листать альбом.
  - Стихи? - переспросил Клинов. - Пишу. Но очень плохие.
  - Про любовь?
  - Гм... И про неё.
  - Прочитай?
  - Сейчас?
  - Ага!
  - Сейчас...
  Клинов сгонял на кухоньку, освежился ликёром, театрально опёрся на косяк дверей в залу и принялся декламировать дурным голосом:
  
  
  - Я пью зелёную прохладу
  
  Слегка раскосых ваших глаз,
  
  И нет со мной влюблённым сладу
  
  С тех пор как я увидел вас...
  
  ...Пришли, коснулись, разбудили
  
  Всё то, что раньше дрыхло вдрызг,
  
  И за собою поманили
  
  Неярким светом мховых брызг.
  
  
  - Это про кого? - подозрительно спросила Леночка, когда Клинов театрально провыл последний катрен.
  - Про тебя, - скромно ответил Клинов.
  - Мне понравилось, только никакая я не косая, - сказала Леночка и моргнула "зелёными брызгами". Это выражение Клинов у кого-то бессовестно позаимствовал, только не помнил - у кого именно.
  - Угу, - буркнул Клинов, допил ликёр, и ему стало стыдно: кого он обманывает? Ну, какой из него, на хрен, положительный жених с жилищной перспективой? Поэтому, чтобы не мучила совесть, Сергей Захарович сообщил: - А знаешь, Подкопаева приглашают перейти в экспедицию. Зарплата - в полтора раза, и приличное жильё сразу после перехода.
  - А ты можешь стать директором? - не поддержала подкопаевской темы Леночка.
  - Могу, - соврал Клинов. Он знал, что директорская должность ему не светит хотя бы потому, что Клинов никогда не вступит в партию. Не потому, что он такой уж плохой, а как раз совсем наоборот. То есть, ходить в одних рядах коммунистическим строем с такой мразью как Петляков, и с такими дебилами как Прокопенко, Клинов счёл бы ниже своего "мочёного" в разных антиобщественных напитках достоинства.
  - Это хорошо, - мечтательно сказала Леночка.
  "Сволочь ты, Сергей Захарович, - возмутился внутренний голос, - чтоб с этого дня сюда - ни ногой! Пусть за Подкопаева выходит..."
  "Да больно нельма у Бобина хороша", - мысленно вздохнул Клинов и засобирался на выход, сказавшись занятым на каких-то несуществующих общественных работах.
  
  Наступила весна. Снег облез в считанные дни, оставив кое-где в тундре порыжевшие проплешины. Да лёд на Полуе пока не собирался никуда трогаться. По льду шла верховая вода, и ездили на мотосанях отчаянные охотники-рыболовы. А Клинов попал в вытрезвитель. Леночка таки собралась замуж за Подкопаева, Сергей Захарович участвовал в помолвке, а затем в одиночку слинял в кабак и оттуда угодил прямо в раздачу. Не то, чтобы Сергей Захарович напился в стельку пьян, но такие уж пошли в стране безалкогольные порядки, что нынче в вытрезвитель мог попасть любой, выходящий из единственного в Салехарде кабака. К тому же возле него к моменту закрытия выстраивалось специальное милицейское оцепление. Эдакой коридор из блюстителей порядка выстраивался, по которому были вынуждены проходить посетители кабака. Они проходили, а блюстители их сортировали: одних, понравившихся, сажали в специальный автобус, других, не понравившихся, гнали взашей. Да ещё ругали вдогон рваной сволочью, которой только и дел, что пропивать в кабаке последние деньги.
  В общем, Сергей Захарович в тот печальный вечер ментам понравился. Прибыв в заведение, бедный инженер минут сорок томился в очереди. Затем, когда принимающая пятёрка сотрудников определила очередного бедолагу на спецпостой, отняв у него верхнюю одежду, шнурки, ремешок, документы и всю наличность, пришло время держать ответ Сергею Захаровичу. Он бывал пару раз в подобных заведениях и знал правила. Ещё он знал, что среди пятёрки принимающих был один врач-нарколог и три мента. Один мент был плохим, второй - очень плохим, третий - просто злыднем. Врачу полагалось шутить и самому хохотать над своими шутками. Если клиент не вторил наркологу, то мог схлопотать от последнего в дыню. Про пятого персонажа Клинов не знал ничего. Раньше, во всяком случае, таковой в процедуре приёма не участвовал. Теперь это была старуха в белом халате, выглядевшая так, словно выдавала по совместительству в морге покойников. Здесь она колола определённым на постой клиентам уколы. В общем, хороших персонажей в отечественном спецмедвытрезвителе не полагалось.
  - Ну чё раззявился, ты?! - рявкнул плохой мент и взял Клинова за ворот куртки, из каковой бедного инженера ловко вытряхнул.
  - Смирно стоять, в глаза смотреть! - приказал очень плохой и ткнул клиента тренированным пальцем в живот.
  - Да вы не пугайтесь так, голубчик, а то, не ровён час, обделаетесь, - пошутил доктор и захохотал. Эту шутку он, начитавшись Чехова, повторял уже несколько раз. Вернее, начитался нарколог про голубчика, и час, который не ровён, а вот насчёт обделаться допёр сам.
  - Ха-ха-ха, - сказал Клинов.
  - Что-о?! - озлобился врач и хотел, было, дать раза клиенту, но, распознав по виду, что перед ним не чистый пролетарий, а советский служащий, с которым лучше не связываться, не стал.
  - Смешно, говорю, - буркнул Клинов, - когда трезвых людей в ваш гадюшник сажают.
  - А вот мы сейчас посмотрим, какой ты трезвый, - пообещал врач и моргнул злыдню. Злыдень треснул Клинова ладонью по спине и заорал:
  - Сесть!
  Клинов сел на корточки, потому что знал, что ему не стул предлагают.
  - Встать! - заорал злыдень.
  Клинов встал.
  - Сесть!
  - Да вы не напрягайтесь так, батенька, а то, не ровён час, обделаетесь! - снова пошутил врач и снова захохотал. От врача пахло спиртом. От ментов разило конфискованным портвейном. Чем пахла старуха, Клинов не понял. Он присел двенадцать раз, а затем его попросили покружиться вокруг собственной оси, согнувшись и водя пальцем правой руки по описываемому кругу. Клинов покружился. Потом Клинову разрешили остановиться, но только для того, чтобы затем пройти по прямой. Четыре шага Клинову удалось пройти прямо, но потом его повело.
  - Средняя степень опьянения! - радостно заключил врач. - Садитесь, голубчик, будем вас оформлять.
  - Оформляйте, - безнадёжно молвил Клинов и присел напротив врача. Сергей Захарович знал, что спорить бесполезно, потому что имел несчастье попасть под беспощадный вал борьбы за трезвый образ жизни, инициированной самим генеральным секретарём самой коммунистической партии. Другими словами, Сергей Захарович где-то даже понимал, что страна не просто так дурью мается, но бросила все правоохранительные силы на беспощадное искоренение этого самого, поручив сражаться с бандитами, взяточниками и расхитителями социалистической собственности доблестным советским киношникам.
  - Сколько принял? - грубо поинтересовался злыдень. Он писал свой протокол параллельно наркологическому мазиле.
  Вообще-то, Сергей Захарович любил фантазировать или импровизировать, что могло сойти в особо принципиальных аудиториях за тривиальную ложь, но чисто врать Сергей Захарович не умел. То есть, если его спрашивали, сколько дней в июне, он отвечал столько, сколько было. И теперь он ответил также честно:
  - Триста шестьдесят граммов.
  - Понял... Так и пишем - четыреста...
  То, что злыдень не вызверился на Клинова за смешную дозу в смысле нетрадиционных трёхсот шестидесяти граммов, объяснялось просто: всякая собака в городе Салехарде знала, что в единственном городском ресторане законно не доливали в каждую сотку по десять граммов. Причём данные десять граммов узаконила сама хозяйка кабака, Эльза Вильгельмовна Амбарцумян, равно как и прибыль от недолитых граммов в собственную неделимую пользу, положив халдеем кормиться за счёт чаевых, а буфетчикам и поварам - за счёт объедков. За такое нововведение Эльза Вильгельмовна нажила себе врагов и среди тех, и среди этих, но недаром она носила гордую фамилию Амбарцумян, чтобы бояться всякую вороватую сволочь.
  - Фамилия... имя... отчество...
  Клинов сказал.
  - Место работы... место жительства...
  Сергей Захарович не стал скрывать ни того, ни другого.
  - Документы и деньги сдадите на хранение добровольно?
  Клинов сдал добровольно.
  Когда менты с врачом закончили свои дела, за дело взялась старуха. Она впорола Клинову укол для укрепления иммунитета от паразитов, и Сергей Захарович отправился в "спальную".
  
  Раньше в Салехардском вытрезвителе клиенты спали на настоящих матрацах. Потом началась борьба за трезвый образ жизни и в вытрезвителе завелись клопы. Матрацы сожгли, но клопы остались. Поэтому клиентам делали уколы и догола не раздевали, чтобы клиенты не заражались какой-нибудь паразитской дрянью и не мерзли на голых дощатых нарах. Нар в просторном спальном помещении имелось в достаточном количестве, но Клинову места не хватило. Впрочем, не ему одному. Народ возлежал на нарах попарно, перекуривал и беседовал. Клинов походил по спальному помещению и обнаружил одного делягу, в одиночку занимавшему плацкартную полку.
  - Сэр, вы не боитесь простудиться? - вежливо поинтересовался Клинов, обращаясь к пассажиру в хорошей праздничной тройке с дорогой искрой поверх чистой английской шерсти.
  - Что, имеете желание присоседиться, сэр? - вопросом на вопрос ответил обладатель тройки.
  - Ещё как желаю, - не стал кокетничать Клинов, намаявшись в очереди и наприседавшись во время проверки на трезвость.
  - Как у вас с ориентацией? - задал наводящий вопрос пассажир.
  - Вы можете не беспокоиться, - тонко улыбнулся Клинов, - у меня самая мирная в мире сексуальная ориентация: я импотент.
  - Годится, - сказал пассажир, гостеприимно подвинулся и добавил: - сэр!
  - Ох уж эти мне интеллигенты, - закряхтел рядом какой-то недопивший пролетарий, - это от них вся мудня...
  - Ты это кого интеллигентом обозвал, крыса? - грозно поинтересовался обладатель дорогой тройки и приподнялся на локте.
  - Да я так, - сдал пролетарий.
  - Так... Козлы... Пьянь недоделанная... Я, между прочим, и в отличие от вас, алкоголиков, попал сюда вовсе не поэтому вопросу...
  Обладатель тройки щёлкнул себя по кадыку и продолжил:
  - ...А из-за того, что ругался с продавщицей вино-водочного отдела, которая, сука, хотела закрыться на пятнадцать минут раньше времени. А меня, между прочим, ждали в гостях на день рождения друга с моей долей спиртного...
  - Так ты политический?! - загоготали соседи.
  - Ты не боись, братан, - прохрипел какой-то урка, - чичас и друга твово доставят.
  - Алё? Алё? - доносилось из дежурки. - Какая на хрен свежая партия? Отпустить всех на хрен: у нас уже стопроцентное переполнение!
  - Стопроцентное переполнение! - с уважением повторил пролетарий.
  - Свезло твоему корешу, братан, - просипел урка.
  
  Клинов шёл по выжженной земле навстречу сверкающему в лучах полуденного солнца легиону. Легионеры небрежно прикрывались щитами, и сквозь первый ряд виднелся второй воинов-металлистов, удерживающих в своих руках грозные луки. Судя по диспозиции Клинова и его визави, они являлись неравносильными противниками: один и целый легион.
  "Легион это сколько: взвод, рота, батальон или целый полк?" - прикидывал во сне Клинов, с трудом переставляя тяжёлые ноги в боевых сандалиях и волоча по сухой ломкой траве неудобный меч. Щит висел на другой руке, согнутой и прижатой к "бронированной" груди.
  Когда расстояние между Клиновым и вражеским легионом достаточно сократилось, лучники приступили к работе и выпустили в Клинова первую тучу стрел. Две-три стрелы стукнули Клинова по шлему с петушиным опереньем, одна попала в наплечник, штук пять впилось в кожаный щит, а одна проткнула незащищённое место на ноге.
  "Не дойду", - мелькнуло в голове Клинова и он ускорил движение. И, чем дальше он шёл, ноги становились тяжелее. А лучники разродились очередной тучей. Щит заметно потяжелел, а в голове зазвенело. Клинов бросил щит и бросился на первый ряд легионеров, которые, пока второй ряд заряжал луки, нахально перекуривали, переговаривались и насмехались над Клиновым.
  "Козлы!" - беззвучно заорал Клинов, замахнулся мечом, но тут, откуда ни возьмись, появились советские менты на сине-жёлтой колеснице и...
  
  По выходе из народного заведения Клинову следовало посетить милицейское начальство, сунуть в лапу рублей двадцать пять и слёзно умолять, чтобы не слали телегу на работу. Но Клинов не стал этого делать. Надоел ему и завод, и сухой закон, и этот сраный (в прямом смысле этого прилагательного) барак под вывеской малосемейного общежития. Короче говоря, Сергей Захарович отправился в поликлинику, взял справку для освобождения от работы по причине радикулита, которого у него отродясь не было, но имелась знакомая медсестра, и по истечении больничного срока явился на работу. Там он прямиком отправился к главному и, тот не успел обложить своего подчинённого праведным матом, положил на стол заявление на предмет увольнения по собственному желанию по причине ухудшившегося здоровья в части радикулита и прочей нервной системы.
  - Ты? Как?! - заорал главный. - Да я... Да ты знаешь, кто ты после этого? Ты дезертир!
  - Ага. А ты - Суворов, - огрызнулся Клинов.
  - Что-о?! Ты кому тыкаешь?!
  - Тебе. В общем, подписывай. Надоели мне эти в игры в производство.
  - Будешь работать до тех пор, пока замену не найду. А за это время...
  - Кровь мне пускать будешь. Слышал. Только мне можно уволиться в день подачи заявления по причине хронического радикулита.
  - Знаю я твой радикулит! Будешь работать до тех пор...
  - Я с сегодняшнего дня работать не буду, - перебил главного Сергей Захарович. - Так что визируйте: да или нет.
  Он знал, что не завизировать заявление главный не может.
  - Это ещё зачем? - забеспокоилось начальство. - Я тебе на твоей бумаге пишу - нет, а ты с этой бумагой - в суд?
  - Ясное дело.
  - Сволочь, - засопел главный и с ненавистью подписал заявление. За последний год он судился пять раз, и особого желания судиться снова у него не было. Впрочем, местным судьям он тоже порядочно надоел.
  
  Забрав документы и огорошив друзей-приятелей заявлением о том, что он бросил пить, Сергей Захарович прохладно со всеми простился и засел в своей клетушке в малосемейной общаге. Он знал, что по советским законам его не выселят из общаги до первого мая. Поэтому бывший инженер по технике безопасности закупил продуктов и приготовился встречать сказочную полярную весну в компании с Толстым и чёрно-белым паразитом. К тому времени Сергей Захарович взялся перечитывать "Анну Каренину", а японский ящик дополнял культурную обстановку своим неназойливым дребезжанием. Но потом начался очередной съезд партии и культура пошла к чёрту, потому что не смотреть съезд (по телевизору просто больше ничего не показывали) было нельзя, а смотреть его, не матерясь, не получалось. Так же, как постоянно читать Толстого, придумавшего какие-то нереальные буржуйские любовные муки, не способные возникнуть или развиться до патологической прихотливости в здоровой рабоче-крестьянской среде. Или в здоровой среде советской трудовой интеллигенции.
  В общем, Клинов валялся на своей кровати, смотрел съезд и сквернословил. Иногда он брал в руки "Воскресенье" (после "Анны Карениной" инженер взялся перечитывать "Воскресенье"), читал про отношения между бывшей проституткой и бывшим соблазнителем молоденькой невинной девушки, каковая после соблазнения сделалась проституткой, и снова начинал сквернословить. Затем Клинов почти всю ночь пялился в окно на молочные белые ночи, потом часа четыре спал, затем перекусывал и всё повторялось. А когда пятнистого руководителя партии показывали крупным планом, Клинов начинал сквернословить с особенным пристрастием. Не любил его Клинов, и правильные слова, которые говорил пятнистый, казались бедному инженеру особенно гнусной ложью. Но депутаты съезда так не думали и вовсю аплодировали руководителю и прочим выступающим с высокой трибуны. Иногда аплодисменты становились бурными. Иногда они переходили в овации. А время от времени какая-то особенно сознательная сволочь начинала скандировать о том, что партии слава, трудовому - народу - тоже, а центральному комитету и лично пятнистому - гип-гип-ура и слава в квадрате.
  Клинова мутило от этого идиотизма, Клинова мутило от "Воскресенья", но он не мог не смотреть съезд и не читать Толстого. Затем снова наступал вечер, ночь и утро, и Клинов с тоской понимал, что ему жаль покидать этот край, где лето просвечивало насквозь и постоянно куда-то торопилось, а весна и осень были просто стремительными, зато зимы длинными, как сама вечность. Где пароходные гудки снующих по Оби посудин и птичьи крики пролетающих на гнездовье и обратно стай казались особенно загадочными и такими же восхитительными.
  
  Если бы Клинов жил т а м, он поехал бы в Рим, потому что там все дороги ведут в него. Но Клинов жил в СССР, а здесь все дороги ведут в Москву. Поэтому Сергей Захарович закрыл страховку, где ему накапало сколько-то рублей, собрал нехитрые пожитки, сунул в большую спортивную сумку чёрно-белого деспота, погрузился на поезд "Лабытнанги-Москва" и отчалил из столицы округа в столицу необъятной Родины своей.
  
  Столица Родины встретила Клинова как неродного. Пространство вокруг здания метрополитена у трёх вокзалов бурлило. Согбенные старушки волокли куда-то тюки, рюкзаки и тележки. Деловые люди из числа коренных москвичей пихали всех, кто попадался им на пути. Милиционер был похож на переодетого доцента. Он рассеянно следил за порядком, затем извлекал из толпы какую-то помятую личность, но не спешил совать ему в морду, а отводил в сторону и вежливо выяснял с ним паспортные отношения.
  "Надо позвонить Косте", - решил Клинов и занял очередь у таксофона. Затем опустил две копейки в монетоприёмник и набрал номер.
  - Алло? - услышал инженер приятный женский голос.
  - Здесь Клинов Сергей, - доложил Клинов, - а вы Алла?
  - Я самая, - сухо возразила обладательница приятного голоса.
  - Здравствуйте, извините, - принялся наводить политес Клинов, - мы с вашим мужем учились в одном институте, а потом он женился. Но с вами мы не знакомы. Вы не в курсе: Костя по-прежнему живёт у вас?
  Костя учился, в отличие от Клинова, на престижном архитектурном факультете. Затем поступил в аспирантуру, а потом ухитрился жениться на московской девице.
  - В курсе, - слегка развеселилась незнакомая жена бывшего однокашника, - пока живёт. И про вас я знаю, Сергей Клинов. Вы ведь, как и мой Костя, не москвич?
  - Нет, родом я не отсюда, - легко признался Сергей Захарович, с неудовольствием оглядываясь на суетящихся людей, за каким-то хреном набившихся в это не самое лучшее на земле место, - а в Москве проездом. Но хотел повидаться с Костей.
  - Вы знаете, - забуксовала жена однокашника, - сейчас Кости нет дома. И он будет...
  - И он будет? - переспросил Клинов.
  - Но вы можете приехать к нам и подождать его здесь, - спохватилась Алла.
  - А где он работает? - уклонился от приглашения Клинов.
  - В Болшево. Это находится...
  И Алла объяснила Клинову, как найти Костю.
  "Это хорошо, что в Болшево можно попасть с Ярославского вокзала", - поздравил себя с удачей Сергей Захарович, попрощался с Аллой и, не мудрствуя лукаво, отправился в Болшево.
  
  Клинов сдал сумку в багаж и доехал до тихого подмосковного городка с оригинальным названием Калининград, где без труда нашёл место работы своего однокашника. Место находилось в частном доме, некогда престижном, но почерневшем и скособочившимся от времени. Рядом стояли такие же бывшие хоромы, окружённые разной высоты заборами. Вокруг места Костиной работы забор большой высотой не отличался, поэтому Клинов мог обозревать поверх него заросший сорняком двор, заваленный разным каменным хламом.
  "Что это за работа у Кости такая?" - подозрительно прикидывал Сергей Захарович, безуспешно тыкая кнопку звонка и также безуспешно пытаясь обнаружить собаку по ту сторону забора. Когда ему звонить надоело, Клинов принялся долбить по калитке ногой.
  - Ну чё ты калитку ломаешь, старый? - протяжным голосом спросил гостя некий бородатый хмырь, выползший на крыльцо. - Головой постучи, а лучше толкни от себя: у нас не заперто.
  Клинов не обиделся, но выразительно похлопал по жестяной табличке, прибитой к наружной стороне забора и предупреждающей о наличие во дворе злой собаки.
  - Не ссы, - понял гостя бородатый, - сдохла. Ещё в прошлом веке...
  Был он явно во хмелю, но рожу при этом умудрялся сохранять благостную.
  - Мне сказали, что здесь работает Костя Антонов, - входя в калитку, сообщил Сергей Захарович.
  - А ты кто ему будешь, родственник? - поинтересовался бородатый и вовремя схватился за перила крыльца, потому что имел нечаянное намерение упасть с оного.
  - Друг, - кратко возразил Клинов, приближаясь к крыльцу.
  - Что ты говоришь! - пьяно умилился бородатый. - Друг - это очень сильно сказано, потому что друг - явление редкое. Костя! А ну - выходи и подтверди наличие у данного неизвестного господина наличие столь редкого в наше время качества - дружелюбия! А если он врёт и никакой не друг, а его изувековечу...
  - Что ты орёшь, Сидоров?!
  Клинов увидел друга детства, отрочества, юности и так далее. Костя тоже был навеселе, но не очень. Он узнал Сергея Захарович и радостно ссыпался с крыльца.
  - Серёга!
  Друзья обнялись, и Костя потащил Клинова в дом.
  - Нет, надо же, действительно друг, - путался под ногами бородатый. - Настоящий. И у кого? У этого проходимца Антонова, слава богу, не Овсеенко.
  - Отлезь, - весело пихнул бородатого Костя, втаскивая бывшего однокашника в поместительное помещение, тоже, кстати, заваленное каким-то подозрительным хламом.
  - Слушай, ты кем работаешь? - спросил Костю Клинов. - Сколько я помню, ты поступил в аспирантуру?
  - Имею честь представить бывшего почти кандидата наук, а ныне дорогого халтурщика надгробий Константина Антонова, слава богу...
  - Ты меня достал, Сидоров! У нас с выпивкой всё в порядке?
  - Лучше не бывает! - заверил Костю бородатый и даже руки прижал к халату. - Скажу больше: у нас и с закусью полный порядок: есть даже ананасы в сметане.
  - Какого хрена? - удивился Костя, имея в виду ананасы в сметане.
  - А это мы вчера, икры обожравшись, экспериментировали, - объяснил бородатый.
  "Хорошо живут", - понятливо подумал Клинов, признавая в каменном хламе наметки кладбищенских памятников архитектуры и прочего зодчества.
  
  Когда троица уселась за стол, заставленный разными бутылками, верховодил которыми "Длинный Джон" с американским виски внутри себя, Клинов от выпивки отказался. Он попросил газировки и налёг на апельсины. Костя удивился и слегка обиделся. Бородатый очень сильно удивился, но обижаться не стал. Его настоящая фамилия была Понятовский, и он, нарезавшись, иногда требовал, чтобы все звали его ясновельможным паном. В ответ на такие наглые притязания Костя прозвал своего коллегу Сидоровым.
  - Ты в отпуск? - поинтересовался Костя, налегая на Длинного Джона.
  - Да нет, совсем, - сказал Клинов.
  - Надоел Север? - уточнил Костя.
  - Не то, чтобы надоел, но...
  - Слушай, а к нам не хочешь? - предложил Костя.
  - Это в ваятели? - иронически переспросил Клинов.
  - Нет, вы на него посмотрите! - возмутился Костя, уловив иронию. - Что, патриот инженерного оклада?
  - Нет, не патриот.
  - Так какого хрена?
  - Да как-то ещё не перестроился людей обдирать, когда у них горе, - врезал по халтурщикам Клинов.
  Минуту коллеги-ваятели смотрели на гостя с изумлением. Потом принялись дружно ржать.
  - Это какой-то Тимур и его команда! - надрывался бородатый, машинальная сдабривая ананасы в сметане винным уксусом, а пепел с сигареты стряхивая в банку с крабами.
  - Людей обдираем, надо же! - веселился Костя и невольно обращал взгляд на недоделанное надгробие, заказанное скорбящими родственниками помершего от инфаркта директора овощебазы.
  - А может, это не твой друг, а граф Монтекристо? - не унимался бородатый. - Только убей меня бог или матка боска, но я не слышал, граф, как вы парковали свой личный вертолёт.
  - Да пошли вы, - вяло огрызался Клинов.
  - Нет, ты почему не хочешь к нам? - спрашивал Костя. - Что, денег кучу заработал?
  - Кучу - не кучу, но три с половиной штуки на себе имею, - гордо сообщил Клинов, - не считая движимого имущества...
  Он имел в виду сумку и одежду.
  В ответ на его гордое сообщение хохот возобновился.
  - Это он по распределению на БАМ поехал, а потом в Ямало-Ненецкий округ? - давясь смехом, уточнил бородатый.
  - Он, - давясь смехом, подтвердил Костя.
  - То есть, граф, за семь лет работы в крайних условиях вы заработали целых три с половиной тысячи рублей? - продолжал приставать бородатый.
  - Так я ни хрена в этих условиях не делал, - оправдывался Клинов.
  
  - Это хорошо, что ты не пьёшь, - бормотал Костя, привалившись к другу. Они приехали из Болшево в Москву на тачке, а затем Клинов попросил покатать себя в метрополитене. Они спустились в подземку, сели в поезд, заняли свободные места, и Костя почти улёгся на Клинова.
  "Устал, бедолага", - тепло думал Клинов, обнимая бывшего однокашника.
  - Будешь классным громоотводом, - объяснял Костя. - А то, если бы ты был пьяный, какой из тебя громоотвод?
  - Это точно, - ухмылялся Клинов, - по сырому молния бьёт знатно.
  Они ехали в пивную, что находилась в Столешниковом переулке. Раньше, в студенческие времена, друзья часто посещали данное симпатичное заведение. Поэтому, в память о студенческих временах, от пива Клинов не отказался. Костя отказываться не стал тем более, но от пива его развезло окончательно. И он принялся ругать тёщу, которую спровадил в отдельную однокомнатную квартиру, прикупив к квартире машину в придачу. Затем Костя стал ныть о том, как он любит свою жену.
  - А она меня по всякому, - разорялся дорогой халтурщик, размахивая бутербродом с селёдкой. - И пьяница я, и развратник. Ну, да, бывает. Но это всё от дурных денег! А сама? Принципиальный чистый художник... Ха! Да что бы она без меня делала? Сейчас этих художников, как собак нерезаных...
  Клинов в это время осматривался в пивной. Раньше тут было много приличней, да и закусь подавали не чета нынешней. Указ и перестройка ударили по культуре потребления спиртного. Развелось невероятное множество так называемых пивных алкашей. Рожи они имели почище, чем у любителей дешёвого портвейна. Да и повадки их особенной изысканностью не отличались. Поэтому, наверно, в пивной решили задвинуть на приличия, отменили туалетную уборщицу и теперь из него воняло так, что в зобу дыхание "пёрло".
  Пока Клинов оглядывался, а Костя разорялся, к их столику подканала какая-то плечистая девица и предложила себя за четыре кружки пива. Клинов машинально прикинул в уме стоимость девицы и определил, что она составляет два рубля сорок копеек.
  - Ладно, пошли отсюда, - сказал Сергей Захарович и подхватил друга под руку. Девица благодарно ощерилась и двумя руками схватила бокалы с недопитым пивом.
  
  Когда друзья подъезжали к нужному седьмому этажу, Костю совсем укачало.
  - Квартира номер 192, - бубнил он, повиснув на Клинове, - номер 192 моя квартира, не перепутай...
  - Не перепутаю, стой ровно.
  - Ты не перепутай, потому что номер 192, а не 193, понимаешь?
  - Приехали, выходи.
  - Ты в ту дверь звонишь?
  - Да стой ты ровно!
  - Кто там?
  - В ту. Это Алка...
  - Ответь жене, зараза!
  - Ал, это мы!
  - Кто - мы?
  "Какой красивый голос", - подумал Клинов.
  - Я - твой кормилец, а со мною мой друг - Серёга Клинов.
  - А вот я сейчас посмотрю, что это за друг, - пригрозила обладательница красивого голоса и открыла дверь, - если такая же синь, то обоих спущу с лестницы.
  Клинов увидел высокую тонкую модель с нормальным человеческим лицом в длинном халате.
  - Меня не надо, - пошутил Сергей Захарович, - я могу и сам спуститься.
  Он хотел сдать Костю жене и отвалить, но друг не дал. Он схватил Клинова за воротник куртки и, невежливо пихнув жену, сноровисто втащил бедного инженера в прихожую.
  - Ты чё делаешь? - возмутился Сергей Захарович.
  - Константин! - благородно воскликнула супруга.
  - Серёга остановится у нас, - скороговоркой сообщил Костя, проникая на кухню и таща за собой Клинова. - Он хотел в гостиницу, но я ему не позволил. Ты, наверно, не знаешь: у него денег - видимо-невидимо. Он ведь с Севера приехал. Поэтому хотел в "Метрополе" остановиться. А я ему: какой "Метрополь"? Поживёшь у меня...
  - Костя, если твой друг согласился переночевать у нас, то ему надо в сначала ванную, а не в кухню, - терпеливо возразила супруга бывшего однокашника.
  - Друг хочет выпить! - рявкнул Костя, уселся за кухонный стол и грохнул по нему кулаком. - Тащи шампанского, жена!
  - Пожалуйста, - процедила модель с человеческим лицом и надменно удалилась. Двумя минутами позже она вернулась с бутылкой шампанского и коробкой конфет. Когда она пошла за фужерами, Клинов зло прошипел:
  - Ты чё меня дураком выставляешь, Константин?
  - Молчи, друг, - проникновенно возразил Костя, уронил голову на стол и заснул.
  
  Клинов шёл по улице, которую узнавал и не узнавал. Кинотеатр и магазин напротив казались ему до боли знакомыми, хотя один был выкрашен в неестественный канареечный цвет, а другой - в васильковый. Дальше стояло здание, построенное в стиле барокко, хотя для барочного стиля отличалось небывалой высотой. Клинов вошёл в это здание и стал подниматься по лестнице, состоящей из лестничных маршей, которые лепились к стене подъезда вокруг поместительного квадратного колодца. Миновав несколько маршей, Клинов стал задыхаться во сне из-за крутизны подъёма. Поэтому, миновав ещё два, он подошёл к окну на площадке и выглянул через него во двор.
  "Ни фига себе", - сказал Клинов, подивившись высоте здания и высоте, на какую ему удалось подняться. Дело в том, что инженер не смог увидеть участка улицы перед зданием, одно лишь другое здание, которого он не мог припомнить. Но он не стал морочиться по этому поводу, лишь отметил, что это новое здание похоже на колокольню и выкрашено в салатный цвет. Почему это новое здание колокольня, Клинов тоже не стал морочиться, но обратил внимание на тот факт, что колокольня украшена лепниной и имеет нехилую высоту. О высоте Клинов понял, пытаясь разглядеть поднебесное окончание колокольни. Но сколько Клинов не задирал голову, он не смог разглядеть её верхушки с приличествующим крестом и площадкой для звонаря и звонницы.
  "Н-да", - подумал инженер и решил продолжить подъём. Он подошёл к люку мусоропровода и нажал кнопку возле трубы. Мусороприёмник отвалился от стены, Клинов без труда влез в него, не глядя, ткнул другую кнопку и полетел неизвестно куда. Но это его совершенно не беспокоило, и вскоре путешествующий инженер оказался в каком-то тёмном коридоре, начинающемся прямо от лестничной площадки. На площадке стоял негр, отсвечивая гуталиновыми кудрями и шоколадными ушами.
  "Здорово, земляк", - поздоровался с негром Клинов.
  Негр даже не обернулся, но продолжил плевать через окно на улицу.
  "Что ж", - не обиделся инженер и побрёл вглубь коридора. Мимо него поплыли пустые дверные проёмы. Комнаты за проёмами тоже были пустыми. Лишь в одной Клинов обнаружил какого-то длинного мужика. Этот мужик стоял возле стопки картин, прислоненной к стенке, отслонял по одной и клал их на пол лицом вверх.
  "Это какие-то раритеты", - совершенно беспочвенно констатировал Клинов, потому что ничего, кроме красочной мешанины, на холстах не разглядел. Тем не менее, по мере складывания картин одна на другую, Сергей Захарович машинально в уме отмечал: Гоген, Дега, Пикассо, Моне и так далее.
  "Одну секунду! - обратился Клинов к длинному, когда тот уложил очередное полотно. - Неужели это Шагал?"
  Длинный дёрнулся от испуга, распахнул полы своего плаща и, согнувшись, накрыл ими предполагаемого Шагала. Одновременно он пронзительно глянул на непрошенного гостя, и Сергей Захарович без удивления узнал лицо Раисы Максимовны Горбачёвой.
  
  Проснулся Сергей Захарович по привычке без пяти шесть. То есть, без пяти пять по московскому времени. Он с удовольствием потянулся на диване, предоставленном ему супругами Антоновыми в большой гостиной, и попытался снова заснуть, но ни черта у него вышло. Тогда Сергей Захарович включил бра, прогулялся до книжной стенки, выбрал томик Тургенева и снова завалился на диван.
  "Интересно, куда Костя дел тёщу?" - подумал Клинов, но потом вспомнил, что Костя купил ей отдельную однокомнатную квартиру.
  - Вешние воды, - вслух сказал Сергей Захарович, прикидывая, как это можно вот так запросто купить однокомнатную квартиру?
  "Тёмный ты человек, - сказал Клинову внутренний голос, - иди работать к Косте".
  - Не пойду, - буркнул принципиальный дурак Клинов и принялся неторопливо листать книгу.
  
  Антонов проснулся без чего-то восемь.
  - Чуть не проспал! - услышал Клинов голос несостоявшегося архитектора и усмехнулся. Он продолжал нежиться в чистой постели и читать поучительного Тургенева.
  - Что, срочная работа? - услышал Клинов насмешливый голос Аллы.
  - Да. Слушай, чего это я вчера так накушался?
  - Наверно, отмечал радостную встречу, - подсказала Косте жена. Судя по её сонному голосу, она никуда не спешила.
  - Какую ещё встречу? Чёрт! Серёга!
  Костя влетел в гостиную в одних трусах, с ходу треснулся о Клинова, затем встал с дивана и заявил:
  - Из квартиры - ни ногой! Я мигом...
  С тем Костя моментально испарился из гостинной. Затем послышались сопутствующие торопливым сборам звуки. Потом Костя немного погремел в кухне, при этом Клинов услышал, как его друг подозрительно крякнул. Через минуту Костя снова влетел в гостиную и, понизив голос, сообщил:
  - Захочешь выпить - тряси жену, не стесняйся. У нас всё есть.
  - Я не пью, - возразил Клинов. Но Костя лишь замахал руками и убежал в коридор.
  - Ал, я полетел! - сообщил он жене.
  - Семь футов под килём, - напутствовала его жена.
  "Хорошо-то как", - подумал Клинов.
  
  Клинов убрался из квартиры вслед за Костей. Алла вежливо предлагала позавтракать, но Сергей Захарович отказался и вышел на улицу. На улице непривычно тарахтело и слишком многолюдно гомонило. Клинов съездил в МИСИ, где они с Костей учились, побродил по институту, а потом поехал в Болшево, благо от Лосиноостровской до него было рукой подать. Придя в мастерскую, Клинов первым делом развязал с сухим законом, вторым - нарезался, а третьим - предложил себя в работники Косте, но строго до начала настоящего тепла.
  - Отдохнуть хочу, понимаешь, - объяснил он, пьяно обнимая друга. - На югах, понимаешь? А то радикулит замучил, падла...
  - Вот месяца два и поработаешь, - соглашался Костя. - Слышь, Сидоров, нашего полку прибыло!
  - Это хорошо, - не стал возражать Понятовский, хозяин, кстати, загородного дома, где халтурщики ваяли надгробия. - А то советские купцы аккурат по весне мрут, как мухи.
  - Только учти, - стращал Клинова Костя, - у меня строго. Чтобы на работе...
  Он показывал на початый коньячный пузырь.
  - ...В стельку - ни-ни!
  
  За два месяца работы в Костиной мастерской Клинов опух от пьянства, набил мозоли на руках, поругался с Аллой и заработал две с половиной тысячи. Перед отъёздом на юга Клинов снова завязал, купил билет на самолёт "Москва - Минеральные воды", приобрёл шикарный туристический рюкзак из самой Финляндии, десятилитровую пластмассовую канистру и пошёл покупать водку в Елисеевский. С водкой мог помочь Костя, но у него случился срочный заказ, поэтому Клинов решил справляться самостоятельно.
  
  В Елисеевском народ толпился как перед мавзолеем. Водку давали по пузырю в одни руки. Но кругом тусовались деловые алкаши, и Клинов, пообещав избранным по пятёрке, быстро наполнил канистру.
  "Сумку с телевизором и барахлом на пузо, - прикидывал он, - рюкзак с канистрой, палаткой и другим барахлом - за спину - и можно будет гулять на манер парашютиста, который отстал от своего самолёта, но из страха перед трибуналом спешит догнать своих одиночным пешим строем".
  Костя предлагал путёвку, но Сергей Захарович решил ехать дикарём, желая погулять по местам, по которым когда-то скакал подлец Печорин и почём зря соблазнял диких черкешенок и субтильных княжон.
  "Чтобы каждую неделю телеграфировал", - напутствовал друга Костя.
  "После отдыха чтобы мухой на работу, - напутствовал добряк Понятовский-Сидоров, - а то осенью тоже завал: аккурат в сентябре начинается мор среди дантистов, академиков и прочих заслуженных деятелей разных искусств".
  "Буду!" - пообещал Клинов и отвалил в Домодедово.
  
  Народу возле аэропорта Минеральные воды собралась туча. Большая часть кучковалась возле остановки автобуса "Аэропорт - ж/д вокзал", меньшая - возле стоянки такси. Но ни такси, ни автобуса не наблюдалось. Зато вдоль кучкующихся вальяжно прогуливались пузатые плоскоголовые молодцы и, профессионально вертя ключами зажигания на специальных пальцах, неназойливо предлагали:
  - Кому до вокзала, недорого, кому в центр, недорого, кому в Пятигорск, недорого...
  Солнце припекало, асфальт плавился, вдали виднелись гигантские голубые куличи, воспетые Лермонтовым в виде Машука, Змейки, Бештау и ещё кого-то там. В это время на Клинова, вызывающе отсвечивающего импортным рюкзаком, насунулся один из ключевёртов и уставился на бывшего бедного инженера. Но, откуда ни возьмись, между насунувшимся и инженером влезла дамочка в ужасной панаме, ужасной раскраске и ужасно неопределённого возраста:
  - Далэко едэм? - вперив в дамочку мутный взор, вопрошал пузатый плоскоголовый владелец ключа.
  - Ой, мне на вокзал, ой, какие у вас все загорелые! - затараторила панама, ориентируясь не на вкус пузатого, но на его масть. - А сколько это будет стоить?
  - Панатна, - буркнул загорелый и переадресовался к Клинову: - Далэко едэм?
  - Спасибо, я и автобусе прокачусь, - пожал плечами Сергей Захарович. Имея при себе кучу денег (большую часть Клинов положил на книжку), бывший бедный инженер стал ощущать первые признаки бережливости.
  - Панатна, - буркнул пузатый и повертел ключом дальше. Он тотчас упёрся в чей-то матёрый зад и повторил вопрос: - Далэко едэм?
  Зад трансформировался в двойника пузатого и хорошо акцентированным голосом возразил:
  - Ми знаем, куда едэм. А ти куда едэшь?
  - Панатна, - не удивился загорелый и поканал дальше.
  В это время подали автобус типа Икарус в городском исполнении. Народ ринулся штурмовать двери. Дамочка в панаме взвизгнула и принялась расшвыривать конкурентов. Двойник загорелого обладателя ключа оказался шустрей всех: он в числе первых втиснулся в автобус и заорал:
  - Здес заната, здес тожи заната! Куда жопа кладёшь?! Здес тожи заната!
  Затем он высунулся в окно и крикнул оказавшемуся рядом с ним Клинову:
  - Эй, пацан, памаги моей прабабушке!
  Но прабабушка двойника не нуждалась ни в чьей помощи: носатая усатая старуха посовала в окно вещи, затем подхватила подмышки двух носатых гиппопотамчиков разного пола и, лягаясь направо и налево, влезла в автобус.
  Клинов пристроился за панамой и тоже почти влез в автобус, но в это время водитель решил закрыть двери, и инженера пребольно двинуло створками по плечам. Сергей Захарович попытался протиснуться вперёд, но водила решил это дело иначе. Подкравшись сзади к нарушителю техники дорожной безопасности, он дёрнул его за рюкзак, приговаривая:
  - А ну, кто не понял, освободили задний проход!
  Клинов, увешанный тяжёлой поклажей, упал на рюкзак и завозил, словно таракан, перевёрнутый на спину, ногами.
  "Телевизор! - подумал Клинов. - Водка!" - секундой позже вспомнил он. Однако он тотчас успокоился, потому что телевизор лежал на груди, а водка была в пластмассовой канистре.
  Сергей Захарович встал и, размахивая кулаком, заорал в сторону уходящего автобуса:
  - Ты мне попадёшься, козёл! Я из тебя котлету сделаю!
  Рядом стоял милиционер и дружелюбно улыбался, ожидая, когда потерпевший начнёт материться. Но Сергей Захарович знал свои права в части ответственности за нецензурную брань в общественном месте, поэтому воздержался. Милиционер, вздохнув, отвалил, а его место занял давешний загорелый пузырь.
  - Далэко едэм? - с убийственной педантичностью повторил он свой вопрос.
  - На железнодорожный вокзал, - пожал плечами Клинов.
  - Пятьдесят, - сообщил пузатый.
  - Что?! - поперхнулся Клинов, потом безнадёжно огляделся и буркнул: - Понятно.
  
  Клинов, проклиная себя и горы, продирался сквозь кустарник. Он прибыл в Кисловодск на электричке, пошатался по городу в поисках жилья, ничего не обнаружил и решил обновить палатку. И всё бы хорошо, но день на дворе стоял выходной, и народ так и путался у бывшего бедного инженера под ногами, так и путался. Какие-то плохо одетые личности с домашним альпинистским снаряжением, торчащим в разные стороны, и с диким блеском в фанатично вытаращенных глазах, штурмовали разные бугры и склоны. На буграх и склонах сидели отдыхающие и занимались, кто чем. Одни бренчали на гитарах и пели слащавого до слюней Окуджаву, другие пили водку и сквернословили. Кое-где обнимались и бормотали слова любви. А Клинов полз вверх с упорством Сизифа, но не с мифологическим камнем, а с двумя увесистыми носильными вещами. Одна вещь в виде рюкзака тянула назад, другая в виде сумки гнула вниз. Так Клинов, не рассчитав градуса подъёма и темпа восхождения, кувыркнулся назад и полетел в какие-то очень колючие кусты. В общем, самому Сергею Захарович данная колючесть могла обойтись безболезненно, потому что на куст он рухнул рюкзаком. Но в кусте притаилась парочка и, когда бывший бедный инженер накрыл их, раздался дружный вопль, и из недр растительного дикобраза выскочил по пояс голый самец. При этом данный самец был гол по пояс не так, как обычно ходят в летнюю пору плотники, а совсем наоборот. Сергей Захарович резво подхватился и хотел, было, принести свои извинения, но самец, провоцируемый свежими царапинами и визгом самки, не пожелавшей выходить на рандеву, треснул Клинова по уху. Сергей Захарович понял, что он не прав, потому что самец превосходил его габаритами, к тому же не он помял Клинова, а наоборот, и задал стрекача. Самец побежал за ним, но Клинов задействовал скрытые в себе физические резервы и оторвался от преследователя.
  - Ходят тут всякие! - орал самец, тряся кулаками и гениталиями, потому что был одет только по пояс, но не так, как летние трудящиеся.
  - У-и-и-и-и! - продолжала визжать самка.
  "И чего ж ты так пищишь, зараза? - усиленно дыша, думал Сергей Захарович. - Подумаешь, прижали чуть сильнее обычного и всего-то..."
  Минут двадцать бывший бедный инженер блуждал по зарослям, затем пошёл вдоль склона и наткнулся на довольно ухоженный лес. Сергей Захарович с удовольствием отметил отсутствие праздношатающихся гуляк и решил остановиться в этом лесу на ночь. Минут пять он ещё шёл вкруг склона между деревьями без признаков кустарника, затем упёрся в подлесок, миновал его и оказался на открытом месте. Низ склона, на котором находился Клинов, трансформировался в симпатичную лужайку. В центре лужайки стояла двухэтажная избушка, а вокруг неё наблюдалась парковая планировка. Среди планировки имелись одни водоём, пара шпалер каких-то тропических насаждений и три клумбы. Между всем этим номенклатурным великолепием резвились два пузана и три девочки, явные эскортные комсомолки. Один пузан бегал с завязанными глазами и лапал девочек. Второй стоял, что-то ел и тоже лапал, потому что девочки так и тёрлись рядом с ним, весело хохоча, а иногда освежаясь в водоёме.
  "Вот это я попал, - смекнул Сергей Захарович и впятился обратно в подлесок. - Вот оно почему тут ни народа, ни мусора с кустарником".
  Сначала бывший бедный инженер хотел линять от опасного соседства с номенклатурными пузанами, которых обязательно должен был охранять взвод беспощадных чекистов (или спецназовцев), но потом решил, что проник он на запретную территорию тихо (иначе его уже волокли бы восвояси мордой вниз, руками вверх) и решил-таки остановиться на ночлег. Он ещё побродил по лесу, забрёл в самую его (если можно так сказать) глушь и стал устраиваться. Сергей Захарович поставил палатку, расстелил скатерть-самобранку в виде газеты "Правды", достал телевизор, включил его и, опёршись на спальник, приступил к трапезе, состоящей из банки скумбрии в масле, очищенной луковицы, горбушки ржаного хлеба и десятилитровой канистры с водкой. Бывший бедный инженер накатил первые сто граммов, закусил и благодушно посмотрел на жирное пятно, расплывшееся на жирной шапке самой правдивой в стране газеты.
  "Много ли человеку надо? - спросил он себя и треснул вторую дозу. - Жратва есть, выпить тоже...достать можно. Деньги будут, если не лениться и их зарабатывать. А крыша над головой..."
  Сергей Захарович легкомысленно посмотрел на палатку и снисходительно хмыкнул, вспомнив пузанов и их номенклатурную избушку, которая у них была помимо номенклатурных квартир и личных домиков в деревне, откуда они все в номенклатуру в своё время выскреблись.
  В это время сеанс какого-то академика, рассказывающего о его раскопках где-то во внутренней Монголии, прервался, и начался показ генсека с его благоверной, приехавших в один из передовых совхозов. То есть, стали показывать встречу генсека с народом. Точнее, с передовыми совхозниками. Вокруг генсека и его бабы бдительно вертели своими рублеными кочерыжками товарищи из личной охраны того, кто на хрен никому и даром не нужен. Народ в виде передовых совхозников стоял поодаль.
  - А шо, товарищи? - глумился над совхозниками сам. - Я погляжу, жить у вас очень даже можно. Всё, шо для этого нужно, у вас есть. Вот я гляжу, вы построили новую силосную башню. Это же очень полезное сооружение, я вам скажу...
  Тугомордые товарищи, попавшие в кадр, вымученно щерились. Сама не говорила ни слова, но хитро щурилась. Охранники так и зыркали по сторонам. Два раза оператор показал силосную башню.
  - Вот дерьмо! - выругался Клинов и переключил канал. Но и там показывали пятнистого проходимца и его житрожопую бабу. На следующем канале Клинов наткнулся на какой-то концерт. Сначала Клинов обрадовался, потом приуныл. И было с чего: концерт состоял из одной унылой тётки, извлекающей из своей виолончели такие же, как она сама, унылые звуки, и одного пианиста, который играл вообще чёрт-те что в таком миноре, что Клинов потерял аппетит.
  - Сволочь! - выругался Сергей Захарович и выключил ящик. Тотчас до него донесло отдалённый всплеск номенклатурного веселья: сытый мужской гогот под аккомпанемент визгливого девичьего хихиканья.
  "Козлы, - подумал Клинов, залезая в палатку. - Вместо того чтобы на своего идейного пахана с его бабой по ящику смотреть, не пойми какой вредительской ерундой занимаются".
  
  Под ногами Клинова шуршал мелкий и чистый песок морского пляжа. Волны умеренного прибоя ласкали босые ноги инженера и смывали следы. Небо над головой было пронзительно голубого цвета. Солнце, напротив, глаза не резало. Поэтому Клинов смотрел на него и видел оранжевый круг с белым пятном посередине. Вдруг рядом с первым солнцем нарисовалось второе, и Сергей Захарович грамотно ткнулся носом в песок.
  "Атомный взрыв типа земля - воздух", - без труда отличил офицер запаса, как все выпускники советских вузов, Клинов. Он знал, что сейчас его поджарит, стоит только второму солнцу раскумариться грибной ножкой, которая, достигнув земли, образует чёрт-те какую катавасию вместе со взрывной волной и прочими поражающими эффектами.
  "Поглядеть бы хотя одним глазком, как это вживую происходит", - подумал Сергей Захарович. Не вживую видеть ему приходилось: им, студентам, несколько раз показывали учебный фильм с издевательским названием "Наступление и оборона во время атомного взрыва". Но с реализацией желания поглядеть вживую стоило поспешить, потому что времени у Сергея Захаровича оставалось мало. Он поднял голову, увидел, как море на горизонте стало кучерявиться в том месте, где его коснулась ножка атомного гриба. Одновременно Клинов боковым зрением заметил подводную лодку и удивился: почему он не видел её раньше? Дело в том, что лодка стояла на берегу, и её лоснящееся тело поддерживали полозья на манер тех, какие подпирают жилые бочки на Крайнем Севере.
  "Значит, недавно выползла", - смекнул умный инженер и рванул к лодке. Он оказался вровень с иллюминатором и забарабанил в него, надеясь спрятаться от атомного взрыва в подводной лодке на таких многообещающих полозьях. Но в лодку Клинова не пустили: в иллюминаторе нарисовалась какая-то гнусная рожа и стала шевелить губами.
  "Рус, капут", - без труда прочитал по губам Клинов и разглядел на рубке характерную вражескую аббревиатуру - US. Из рубки, кстати, вылез советский милиционер и стал кому-то докладывать посредством своего милицейского портативного радио:
  - Я шестой, я шестой, на территории заказника номер один обнаружен посторонний объект. Приём...
  Послышался характерные треск с фоном, и невидимый собеседник странного капитана американской подводной лодки что-то кратко ему приказал. В это время Сергей Захарович проснулся и обнаружил, что какая-то собака бесцеремонно тащит его за ногу из палатки и приговаривает:
  - А ну, вылазий, мать твою туристическую перемать!
  - Ах, ты! - возмутился Клинов, отлягнулся от неизвестного гопника и попытался встать, чтобы дать кому-то в ухо. Но схлопотал сам в нос и почти без чувств повалился снова на землю. А кто-то навалился на него и зашептал в лицо вонючим шёпотом:
  - А ну, замолчь!
  "Здоровый, гад", - прикинул Клинов и услышал плеск, русалочий смех комсомольских активисток из спецэскорта и сытый басистый гогот. Сергей Захарович вспомнил, где он, и присмирел.
  - Молчу-молчу, - зашептал он. - Пусти, дурак, а то задавишь...
  - Я тебя не то шо задавлю, я тебя с говном смешаю, - возразил некто. - Ты як тута? Документы е?
  - Есть, есть, в палатке, могу предъявить.
  - Ладно, не трэба. Сворачивайся и мотай видселя за три километра в три минуты. Понял?
  - Не понял. Что я, горный козёл - за три минуты?
  - Поговори у меня. А то вот зараз оформлю тебя як покусителя на жизнь особо важных государственных персон.
  
  Сергей Захарович удирал впотьмах и сквозь зубы матерился. То есть, он не жалел ругани в адрес особо важных государственных персон, на территории каковых имел наглость прикорнуть. Через двадцать минут бега бывший бедный инженер покрылся потом, и если бы ночь была лунной, он мог бы увидеть, как с него валит пар. Ещё через десять минут Сергей Захарович решил отдохнуть. Он плюхнулся на задницу и прислонился к рюкзаку. Дышать стало легче, но вскоре Клинов почувствовал, как горячий пот постепенно превращается в иней.
  - Что ж так холодно? - спросил он себя и снова рванул во тьму. - Ах, ну да! Ведь это наши горы, они помогут нам...
  "Интересно, каково комсомолкам в такой холод в водоёме плескаться?" - вспомнил Сергей Захарович и решил прекращать позорный бег. Он выбрал более - менее подходящее место, скинул с себя поклажу, почти на ощупь установил палатку и также на ощупь переоделся. Затем хватанул полторы дозы и стал прикидывать: разводить или не разводить костёр? На этом месте его отвлёк какой-то подозрительный шум. Сергей Захарович прислушался и определил некоего постороннего ночного путника, наудачу хрустящего по кустарнику и отчаянно сморкающегося.
  "Вот, сволочь!" - разозлился Клинов и пошёл навстречу путнику. Но темно было, хоть глаз вон, поэтому, как Сергей Захарович не вострил слух, он таки налетел на данного путника. При этом путник издал такой визг, что будь Сергей Захарович потрезвей, наверняка обделался бы. Но не обделался, а ни к селу, ни к городу констатировал, что до встречи с ним путник не сморкался, а всхлипывал.
  - Не подходите ко мне! - верещал путник, вернее, путница. - У меня вилка!
  - Тьфу! - выразил своё отношение к невидимой вилке Клинов и добавил: - А у меня палатка.
  - Не подходите! - продолжала верещать ночная незнакомка.
  - Что ж ты так орёшь? - перепугался Сергей Захарович за покой службы охраны особо важных государственных персон. - Ухожу я, ухожу. И ты проваливай.
  Клинов демонстративно развернулся и демонстративно потопал к своей палатке.
  - А вы один? - перестав скулить, дрожащим голосом спросила путница.
  - Один, - не оборачиваясь, подтвердил Клинов.
  - Тогда я с вами, потому что заблудилась.
  - Пошли, - не стал возражать Клинов.
  - Только вы не того, а то у меня вилка.
  - О чём разговор. Что я, бифштекс безмозглый?
  Ночная незнакомка нервно хихикнула и снова заскулила, а Клинов определил её возраст, как совсем сопливый, и недовольно сказал:
  - Ну чё ты всё хнычешь? Что, заблудилась по дороге к бабушке, а пирожки на вилку обменяла?
  - Тоже мне, серый волк. Это твоя палатка?
  - Точно.
  - А ты точно один?
  - Теперь нас двое, - пошутил Клинов.
  - Но-но! У меня вилка!
  - Есть хочешь?
  - Хочу.
  - А выпить?
  - Тоже.
  - Прошу. Ты откуда взялась, такая сопливая?
  - От верблюда.
  - Устраивайся.
  - Мы с Кешкой в кабак пошли, а там его дружки. Пообещали подвести на тачке и...
  - Понятно. А что Кешка?
  - Его ещё раньше из машины выкинули.
  - Понятно. А ты как же?
  - А я - чё? Я из кабака на всякий случай вилку взяла. Когда Кешку выкинули, а меня повезли дальше, я одному в глаз и - на ходу из тачки сама выпрыгнула.
  "Ой-ё-ёй!" - подумал Сергей Захарович, прикидывая расклад с бдительной охраной особо важных и разъярёнными похитителями юных девиц с одной стороны, и себя, теперь уже по-настоящему бедного инженера, с другой.
  - Дружки-то кто? - слегка дрогнувшим голосом поинтересовался Сергей Захарович.
  - А чёрт их знает, - беззаботно возразила девица, булькая водкой и чавкая сырком, - то ли греки, то ли армяне.
  "Вот, блин, пригрел змею", - не на шутку перепугался Клинов и с тоской вспомнил вонючего охранника с хохлацким акцентом, который теперь казался Клинову почти родственником.
  - А они за тобой не побежали? - спросил Клинов.
  - Не-а, - возразила девица. - Там, где я от них удрала, нас какая-то машина догоняла. Я думала, что это ихние дружки, а потом с горы видела, как они вместе наперегонки вниз покатились.
  "Слава Богу", - с облегчением подумал Клинов и полез в палатку, не забыв забрать канистру и пакет с закусью.
  - Эй, ты, бабочка ночная, на тебе спальный мешок. А если хочешь, ползи с этим спальником в палатку.
  - Ещё чего.
  - Ну, как знаешь...
  Сергей Захарович приложился к канистре, немного подышал и повалился на брезент палатки. Через минуту он уже спал.
  
  Клинов со стаей гусей пролетал над Босфором. Черноё море было тёмно-синим, Средиземное - изумрудным, пролив - каким-то мутным. Вдали виднелась Испания, за ней - Африка.
  "Какая-то видимость странная", - подумал Сергей Захарович, уверенно махая руками во втором нижнем ряду пятым после вожака. В верхнем ряду "сидел" явный его, бывшего бедного инженера, недоброжелатель, и злостно гадил ему на шею.
  "Вожаку, что ли, пожаловаться?" - подумал Клинов, но в это время хозяин стада сделал правой лапой специальный знак и пошёл на снижение.
  "Перекур. Ну, нет, увольте. К туркам ни ногой..."
  С этой мыслью Клинов вышел из клина, погрозил кулаком недоброжелателю и помахал дальше, в сторону симпатичной Африки. В это время его обогнал истребитель, ткнулся в облако и встал. Фонарь отвалился в сторону и из-под него на крыло со звездой вылез потный авиатор.
  "А ну, марш назад! - рявкнул он, семафоря руками. - А то пойдёшь под трибунал за дезертирство!"
  "Какое ещё дезертирство? - удивился Клинов, махая на месте. - Я законно мигрирую по причине смены сезонов".
  "Миграция временно запрещена по причине войны", - заявил летун и приглашающе показал на фонарь.
  "А, ну тогда другое дело", - согласился Клинов и полез под фонарь. Летун его закрыл, и Сергею Захаровичу стало так тесно, что он проснулся. Южная летняя ночь страстно цвиркала и тренькала за палаткой, ветер мирно спал среди кущей, а возле Сергея Захаровича что-то тоненько сопело. Клинов добродушно скосил глаза в сторону и увидел упакованный спальник в виде половинки бублика.
  "Эх, молодёжь!" - покровительственно подумал Сергей Захарович и снова задремал. Но заснуть ему не удалось.
  - Танька! - раздался чей-то душераздирающий вопль из ночных кущей.
  "Чтоб тебя!" - мысленно чертыхнулся Клинов и снова посмотрел на спальник.
  - Танька! - вопль повторился. Спальник зашебаршился.
  - Кешка! - подала голос ночная путница и, не вылезая из спальника, как-то так ловко развернулась и высунулась из палатки.
  - Танька!
  - Кешка!
  "Очень интересно", - без энтузиазма подумал Клинов.
  - Давай сюда!
  - Ты где?
  - Да здесь, в палатке!
  Раздался топот, словно к палатке приближался молодой олень.
  - Чья палатка?
  - Да ничья. Мудак какой-то. У него целая канистра водки.
  - Целая канистра?!
  - Ага. Давай сюда.
  - А мудак?
  - Дрыхнет.
  "Ну, ничего себе", - растерялся Сергей Захарович и, пока он деликатно соображал, что бы он мог возразить на мудака и канистру водки, парочка принялась освежаться, не забывая аппетитно закусывать. Закусив, молодёжь взялась обжимать друг друга. Сопливая Танька разогрелась и горячо зашептала:
  - Да чё ты мнёшься? Давай полезай в спальник, места хватит...
  Раздался треск раздираемой молнии, и Клинов не вытерпел.
  - Я те полезу! - зарычал Сергей Захарович и схватил Кешку за спину. Танькин кавалер имел конституцию на редкость худосочную, и рука инженера показалась ему дланью циклопа.
  - Ой, дяденька, пустите! - заверещал пацан.
  - Ты чё дерёшься? - подала голос девица.
  - А ну, валите отсюда! - продолжал бушевать Клинов, и выволок незадачливого Ромео на свежий воздух. - Мне в мешке спать, а вы в нём...
  - Ой, не могу! Ой, за мешок испугался! - прыгала рядом молодая, но ранняя Танька.
  - Считаю до трёх! - орал Клинов. - Чтоб духу вашего тут...
  - В жопу себе его засунь, свой мешок поганый! - скандалила Танька, заботливо уводя приятеля от возможного мордобоя. - Мудак старый!
  - А может, в лоб ему? - солидно предложил Кешка, удалившись на безопасное расстояние.
  - Ух, как я зол, - ворчал Клинов, прикладываясь к канистре.
  
  Наутро Клинов решил двигать из курортной зоны в места более спокойные. Он добрался до Курска и оттуда бесцельно покатил на разных электропоездах в разные стороны, ночуя в привокзальных гостиницах или в комнатах отдыха при мелких железнодорожных станциях. Катаясь так, он однажды оказался на одной такой в Рязанской области, которая стояла в прямом смысле на распутье. То есть, Клинов мог ехать по электрифицированной ветке в сторону Москвы или в сторону Астрахани, а по неэлектрифицированной, которая перпендикулярно перечёркивала электрифицированную, чёрт знает куда. Сергей Захарович изучил расписание и вычислил, что неэлектрифицированная ветка связывает какую-то узловую и какой-то Ряжск. Ещё по данной колее колесил поезд до Калуги, а вообще всех маршрутов вместе с одним литерным вагончиком туда и обратно на перпендикулярной колее имелось всего шесть штук.
  "Вот это глухомань!" - восхитился Сергей Захарович, перекусил в буфете, освежился прокисшим пивом с наценкой и сел на литерный вагончик. Не доезжая какого-то Скопина (если честно, географию средней полосы Клинов знал плохо), Сергей Захарович соскочил на совершенно сказочном полустанке и, поздоровавшись с форменной девушкой, сказочно остолбеневшей на чистенькой платформе в парадной железнодорожной форме с жезлом в руке, огляделся по сторонам. Сзади него стояло здание, если так можно сказать, вокзала. По его бокам теснились специальные домики, и кучерявилась приусадебная зелень. А прямо простиралось бескрайнее поле, начинающееся сразу за железнодорожными путями и лесопосадкой вдоль них. Поле пересекала извилистая речушка, обозначенная кустарником и деревьями. Клинов высмотрел тропку через лесопосадку и направился в поле, положив себе к обеду встать у речки лагерем.
  
  Умудрённый жизненным опытом в районах Дальнего Востока и Крайнего Севера, Сергей Захарович всегда имел при себе пузырёк с жидкостью от вездесущих комаров. Поэтому возле речки он устроился с комфортом. Время едва перевалило за два часа пополудни, а Клинов уже наладил палатку, как следует, выпил, тщательно закусил, смазался жидкостью и завалился спать, положив себе дрыхнуть до утра, чтобы компенсировать ущербный сон за несколько ночей в общественных спальнях под крышей не то привокзальных гостиниц, не то станционных комнат отдыха.
  
  Клинов блуждал по окрестностям Кремля с группой интуристов. Интуристы были с Кубы (все с бородами и в характерной форменной одежде) и из Восточной Европы, которых Клинов понимал по их славянскому говору. Кубинцы держались солидно, восточные европейцы пытались спекулировать всякой галантереей. Они игнорировали кубинцев, охрану, экскурсоводов, но доставали Клинов.
  "Здравей, товарич, - суетились возле Сергея Захаровича чернявые славяне, - купи оселедец".
  "Какой ещё на хрен оселедец?" - не въезжал Клинов, поскольку из школьной литературы про Тараса Бульбу имел представление об этом украшении в виде специальной стрижки, модной среди украинских казаков.
  "А вот такой оселедец", - суетились чернявые братья и совали в руки Клинову какую-то фигню, не поддающуюся никакому описанию.
  "Действительно, оселедец", - проникался Клинов и начинал шарить по карманам. Он шарил-шарил, но ничего, кроме мелочи, не находил.
  
  Проснулся Клинов поздно. Башка гудела, в палатке, несмотря на откинутый полог, было не продохнуть. Природа названивала в свои мелкие колокольчики и пилила на невидимых скрипках, грозя вылиться в скучный душный полдень. Сергей Захарович с отвращением посмотрел на канистру, взял туалетные принадлежности и побрёл к речке. Входя в воду, он спугнул какую-то пёструю птичку с ветки плакучей ивы. Улетая, птичка пискнула что-то вроде:
  - Мир прекрасен, а вы - люди - засранцы!
  - Это точно, - буркнул Клинов и понюхал речную воду. Пахла она по-нашему. Но Клинов, тем не менее, почистил зубы, а затем и искупался. А когда вылез на берег, невольно подумал, что искупайся в подобной водичке какой-нибудь нежный француз или словоохотливый итальянец, ходить бы ему до дней своих последних в ужасных язвах и прочей коросте.
  Выйдя из воды, Клинов почувствовал облегчение и аппетит. Он достал закуску, как следует, освежился тёплой водкой и позавтракал. Перед завтраком Сергей Захарович включил паразита и имел счастье лицезреть полный блок утренних воскресных программ, начиная с доброго утра и кончая сельским часом. В данное время шёл музыкальный киоск с нержавеющей Элеонорой Беляевой. Целых тридцать минут эта восхитительная дама повествовала о специальной литературе, способной заинтересовать каждого пятитысячного советского зрителя на предмет музыкальных новинок. Что приказывала Элеонора Беляева делать остальным телезависимым гражданам, ни уха - ни рыла не смыслящих ни в музыкальной грамоте, ни в специальной музыкальной литературе, оставалось догадываться, потому что восхитительная дама ни о каких приказаниях не заикалась, потому что заик на телевидение не брали, но продолжала медоточить о такой фигне, которая инженеру Клинову на фиг не упёрлась.
  - Зараза, - добродушно буркнул он и прихлопнул слепня, присосавшегося к его руке. Чтобы заняться делом, Сергей Захарович достал из рюкзака пустую бутылку, наполнил её водкой и спустил в воду, предварительно привязав к коряге. Пока водка остывала, Сергей Захарович встал на берегу, заложил руки за спину и стал хозяйским взглядом оглядывать среднерусские просторы. Вдали, где вышеозначенные просторы касались неба, виднелись корявые очертания какого-то производственного гиганта районного значения. От гиганта до самой речки с противоположной стороны тянулось ухоженное поле с кучерявившимися на нём какими-то неведомыми инженеру посевами. В поле, дальше от гиганта и ближе к Клинову, торчал одинокий трактор. Видимость и слышимость были отличными, поэтому Сергей Захарович без труда мог разглядеть, что тракторист пытается завести своего железного коня, и расслышать, какие звуки сопровождают процесс завода. В общем, сельский механизатор дёргал пусковой шнур раз за разом, трактор смущённо пукал, и механизатор, по мере того, как его кормилец не заводился, начинал заводиться сам. Начал тракторист с тестя, потом перешёл на главного механика, председателя сельский труженик трогать не стал, но сразу, миновав районную, областную и ещё пару инстанций, стал обкладывать генерального секретаря партии товарища Михаила Сергеевича Горбачёва.
  - Пидор пятнистый! - орал тракторист, двумя руками так тиская пусковой шнур, словно хотел задушить генсека. - Грыжа ушастая! Трезвенник хренов! Чтоб тебе с твоей узкоглазой сукой так жить!
  Дело в том, что тракториста на днях судили за задавленного гуся и положили штраф помимо компенсации ущерба хозяину гуся. Вот его и разбирало: генсек может дров наломать в государственном масштабе и ему хоть бы хны, а простому трактористу нельзя спьяну и гуся переехать. Но, самое обидное, в кои веки теперь можно напиться, и - на тебе!
  - Всё верно, - поддержал тракториста Сергей Захарович и вернулся к палатке. Элеонора Беляева к тому времени очень интеллигентно откланялась и передала эстафету ведущему сельского часа. Клинов переключил программу, но там оказалось ещё хуже.
  - Нет на вас Сталина, чтобы за вредительство к стенке поставить, - пробурчал Клинов и выключил телевизор, подумав при этом, что если бы ящик был бы не японским, а отечественным, он бы утопил его в реке.
  "Кстати, насчёт реки", - продолжил мысль инженер и решил сгонять за охлаждающейся бутылкой. Сергей Захарович достал бутылку из воды и приготовился налить водки в стакан, но не успел. Сзади раздался треск, Сергей Захарович оглянулся и увидел, что его оранжевую палатку пытается забодать какая-то говядина. Клинов не видел половых признаков агрессора, поэтому, опасаясь прямого столкновения с быком и порчи дорогой палатки одновременно, поставил бутылку со стаканом на землю, схватил какое-то дубьё и кинулся отгонять глупое животное от своего временного жилья. Животное оказалось пугливым и удрало в кусты. Но с другой стороны выползло ещё две скотины и тоже попытались бодаться с палаткой.
  - А ну, пошли вон! - осмелел Клинов, охаживая глупую говядину дубьём по крутым бокам.
  - Эй, ты чево хулиганишь? - услышал Сергей Захарович человеческий голос и имел счастье лицезреть всамделишного пастуха. Это был некрупный мужик в кирзовых прохарях, пёстрой футболке с орлом и ужасной бейсболке местного пошива. Мужик имел в одной руке дымящуюся самокрутку страшных размеров и кнут в другой.
  - Это кто хулиганит? - задорно возразил Клинов, изображая тореадора. - Твоя скотина?
  - Моя, - подтвердил мужик. - Молодняк на откорме.
  - Так забирай его на хрен отсюда, а то он мне палатку помнёт! - крикнул Сергей Захарович.
  - Чево это забирай? - упёрся мужик. - Мы у себе дома. В своих, тоись, угодьях.
  - Вот, блин! - взвыл Клинов и огрел очередную глупую тварь, пытающуюся пройти к реке прямо по палатке.
  - Эй, ты! - возвысил голос мужик. - Прекрати хулиганить, а то, неровён час, зашибёшь тялёночка и пойдёшь под суд.
  - Это который тут телёночек?! - окончательно озверел Клинов.
  - А вот...
  Мужик, нещадно дымя самокруткой так, что от него шарахались не только слепни, но и речные вороны, стал обходить палатку и неожиданно споткнулся. Он увидел бутылку с надетым на неё стаканчиком и остолбенел. То, что в бутылке не вода, пастух понял сразу. Да и какой дурак носит с собой воду в стеклянной бутылке, к тому же пьёт её стаканчиками?
  - А вот, - прокряхтел мужик, давясь слюной, - мы чичас протокол составим.
  Сергей Захарович перехватил взгляд местного патриота сельских угодий с молодняком на откорме на нём, спустил пар и усмехнулся.
  - Выпить хочешь? - задал он коварный вопрос.
  - Ну, дык!
  Мужик даже подпрыгнул.
  - Тогда гони на хрен отсюда свой молодняк.
  - А ну, пошли вон, прорвы! А ну, кому ещё промеж рог! А ну, падлы травяные, волчья сыть!
  Мужик разве что не гавкал, он в две минуты разогнал стадо и, умильно глядя на бутылку, спросил сладким голосом:
  - А можно поинтересоваться, где брали?
  - В Москве, - ответил Сергей Захарович, накатил пастуху стаканчик и протянул. Сельский труженик схватил тару, махнул её в один судорожный хлебок и спёртым голосом возразил:
  - Так вы, значит, к нам из самой Москвы будете. Что ж, милости просим...
  - Спасибо, - иронически поблагодарил Клинов, выпил сам и сказал: - Чего это ты куришь?
  - Самосад называется, - с готовностью сообщил мужик.
  - Дай попробовать.
  - Свернуть, что ли?
  - Сверни.
  - Вот! А выпить ещё дадите?
  Мужик перешёл на "вы".
  - Пей, у меня водки навалом.
  Мужик восторженно ахнул
  - Вот только с закусью напряжёнка.
  Мужик, давясь водкой, замахал рукой. Клинов в это время давился самосадом.
  - Фигли закусь! Налей ещё и я вмиг за ней сгоняю.
  - В магазин? - удивился Сергей Захарович, оглядываясь по сторонам.
  - Что я там не видел. А водки, точно, навалом?
  - Точно.
  - Тогда я мигом...
  - А молодняк на откорме? - крикнул вдогонку мужику Сергей Захарович.
  - Да куды он денется-а-а...- донеслось в ответ.
  
  Мужика звали Шилой. То есть, такое за ним числилось погоняло. Почему его звали Шилой, а не Шилом, Клинов уточнять не стал, но только спросил у собутыльника его девичьи реквизиты. В девичестве мужика звали Володькой, как Ленина. Но Клинов и на этом не стал заостряться, а вкатался в закусь в виде огурцов, картошки и сала. Водка - а её к моменту встречи с Шилой у Клинова оставалось литров восемь - пошла на убыль.
  - Ты - я вижу - мужик грамотный, - приступил к беседе Володька, снова переходя на "ты" и окончательно забив на свой молодняк, - с палаткой путешествуешь, с телевизором и - самое главное дело - с водкой. Поэтому ты мне, как грамотный мужик, должен ответить на один вопрос.
  - Валяй, - разрешил Клинов.
  - На хрена стране такое невыгодное блядство, как этот безалкогольный закон? - начал горячиться Шила на наболевшую тему. - Ведь одних только убытков терпим, туды его в кисель!
  "В качель", - машинально поправил Клинов и возразил: - Какие убытки? Ведь водка в два раза подорожала.
  - Всё равно - блядство. Неужто сам Пятнистый до такого додумался или это его вредители подбили?
  - Подбили, - веско подтвердил Клинов.
  - Иди ты! - непоследовательно воскликнул Шила.
  - Только они не совсем вредители, а очень деловые люди с разных сторон.
  - Как? - не понял Шила.
  - Молча. Про империалистов, клацающих на наше немереное богатство, слышал?
  - А то!
  - Про теневых бизнесменов, которые наш социализм изнутри потачивают, знаешь?
  - Кто ж их не знает.
  - Вот такие с двух сторон организовались заговорщики, которые давно просекли за пятнистым гнилую готовность бабушку родную продать.
  - А ведь и правда: по роже видно, что сволочь ещё та!
  - В общем, данные заговорщики, как только поняли, что пятнистый слаб на лапу, не стали тянуть кота за хвост, но решили форсировать своё дело чем раньше, тем лучше. А тут двадцать второе апреля, день рождения товарища Ленина, когда сам и вся его партийная банда в таких расслабленных чувствах, что сразу всех вместе их можно брать почти голыми руками.
  - Точно!
  - Ну, празднуют товарищи, в мавзолей сходили, покойника поздравили, а когда сам так назюзюкался, что стал требовать свою любимую балалайку, на которой он во времена своего сопливого детства почём зря наяривал, отвели его заговорщики в отдельный кабинет и дали в лапу.
  - Много?
  - Да нет. Одного поросёнка, но набитого сотнями.
  - Не мало...
  - Дали и потребовали взамен, чтобы пятнистый объявил борьбу пьянству.
  - Вот тут я не совсем понимаю, потому что...
  - А чё тут понимать? Народ от недопьянства злой?
  - Злой.
  - Про политику судачит?
  - Судачит.
  - Социализм ругает?
  - Ругает.
  - Но водку пить продолжает?
  - Продолжает.
  - Потому что под полой она не переводится, но стоит по четвертному. Правильно?
  - Правильно.
  - А раз водка под полой не переводится, но стоит по четвертному, то жди усиления недовольства социализмом, потому что те, которые водку сейчас толкают по четвертному, завтра захотят тратить нахапанные деньги легально. Но попробуй потратить такие деньжищи, да ещё легально, когда кругом бдительный социализм с хроническим дефицитом. Ну?
  - Ну!
  - Вот и выходит, что сдал нас пятнистый деловым людям, которые скоро будут иметь нас, нашу страну и все твои колхозные угодья так, как им это заблагорассудится. Причём сдал за недорого: за одного только поросёнка, набитого сторублёвыми бумажками.
  - Ох, недаром бабки пятнистого антихристом ругают!
  - Кстати, знаешь, откуда у него пятно?
  - С детства?
  - Ничуть. Это он в институте любил в дурачки на шелбаны играть, вот пятно и заработал, потому что он малый хоть и ушлый, но по мозгам полный дебил.
  - Иди ты!
  - А чё - иди ты? Ты послушай: он ведь до сих пор говорить правильно не научился.
  - И то...
  - Жарко...
  - Слушай, а давай ко мне?
  - К тебе - это куда?
  - В деревню. Я живу эво-он за тем бугром...
  Шила махнул рукой.
  - Тама у мене сад, как джунгли из клуба путешественников, а в саду тенёк и всё такое. Поставишь палатку и...
  Шила поглядел на канистру и облизнулся.
  - А в деревне односельчане?
  - Да какие там односельчане? У нас деревня - всего десять дворов.
  - А самогон в деревне имеется? - поинтересовался Клинов, оценивая канистру.
  - А на што тебе самогон? - в свою очередь поинтересовался Шила.
  - Я из самогона мармелад делаю, - объяснил Клинов.
  - Зачем?
  - Мармелад люблю, понимаешь?
  - Мармелад, говоришь...
  Шила помог Клинову собраться, затем занял место провожатого и, что-то бормоча себе под нос, направился к бугру, за которым ожидалась деревня сельского труженика.
  - А деньги у тебе есть? - наконец спросил Шила.
  - Что, на самогон-то? - переспросил Клинов.
  - Ну да.
  - Деньги у меня есть.
  - Так у мамани моей самогон и купим! - обрадовался Шила.
  "Ну, ты и Шило", - подумал Клинов.
  
  Палатку поставили под старой грушей. Сад действительно смахивал на джунгли. Шила с маманей занимали участок более сорока соток. Поэтому сад имел размеры почти заповедника. Папаня Шилы сидел за воровство циркулярной пилы из колхозной мастерской. Соседи трудились кто где. Кое-кто из них тоже за что-то отсиживал. Маманя продала Клинову три литра самогона по четвертному за пол-литра. Затем притащила в сад скамеечку, самовар, самое себя и пожелтевшее трёхлетнее сало с опухшими семенными огурцами. Клинова принялись потчевать вонючим самогоном, по стоимости не уступающему марочному коньяку. Сами Шила и его маманя налегли на водку, проигнорировав самовар и прогорклое сало. Клинов свалился после третьего стакана самогона.
  
  Проснулся Сергей Захарович под вечер. Башка трещала так, словно он целый день колол ей орехи. В саду происходил междусобойчик. Виднелся уютный костерок, возле костерка, помимо Шилы, сидел некто. Клинов протёр глаза и понял, что некто - это человек пять кроме Шилы. Ещё Клинов обнаружил пустую трёхлитровую банку и ходящую по кругу свою канистру. Это Шила, пользуясь правом тамады, командовал застольем.
  - А, вот и гость наш дорогой! - сладким голосом приветствовал пастух выползшего из палатки Клинова. - Иди знакомиться с нашим местным контингентом.
  "Грамотные стали, собаки", - беззлобно подумал Сергей Захарович и, пошатываясь, подканал к компании. Одновременно он заметил, что компания почти не закусывала, потому что не было чем.
  - Это наш кузнец, - начал представлять Шила.
  - Вакула? - перебил Шилу Клинов.
  - Не, Витя, - не смутился Шила. - Самый здоровый мужик в нашем колхозе.
  - Насыпь мне граммов сто пятьдесят, - попросил Клинов, пытаясь определить по звуку плескающейся в канистре жидкости, сколько в ней её осталось. Судя по звуку - литра полтора. Столько съесть не могли даже пять самых здоровых мужиков колхоза, в котором трудился злополучный Шила.
  "Значит, притырила Шилина маманя", - равнодушно подумал Клинов и принял на грудь стакан водки.
  - Это точно, что я самый здоровый, - заговорил кузнец Витя, - я рога в нашем колхозе могу любому враз обломать.
  - Похвально, - буркнул Сергей Захарович и присел с компанией возле костерка. Остальных Шила представлять не стал, а Клинову было всё равно. - Вы чё, земляки, не закусываете?
  - Так нету, - развёл руками Шила.
  - А купить можно?
  - Купить - завсегда, - подмигнул компании Шила, словно говоря: "А вот мы его сейчас!"
  - И мяса свежего можно? - спросил Клинов, с удивлением чувствуя полное безразличие к тому, как он покорно готовится играть неблаговидную роль городского лоха.
  - Можно.
  - Ну, так купи килограмма три, шашлыка пожарим, - сказал Клинов.
  - Под шашлык бы того, - изобразил пальцем по горлу Шила, сам себе кажущийся в эту минуту очень хитрой бестией.
  - Купи, - беззаботно велел Клинов и достал из кармана деньги.
  - Однако маманина самогонка кончилась, - изобразил печаль Шила, - а у соседей самогон по тридцать.
  - Хрен с ним - бери...
  
  Через полчаса компания закусывала недожаренным мясом и жрала самогон по тридцать рублей за пол-литра. К компании присоединилась Шилина маманя, присовокупившая к халявному шашлыку ещё одну горку переспелых огурцов. Маманя хватала самогон, лопала мясо, а к огурцам не притрагивалась. Когда отголосили последние петухи, послышался шум подъезжающего трактора, затем треск ломаемого кустарника и на полянку, где происходил междусобойчик, выкатилась компания из одного долговязого механизатора в показательном комбинезоне и необъятной тёти в легкомысленном платьице и кирзовых сапогах.
  - Вот ты где, сучье рыло! - заорала тётя, норовя сунуть Шиле кулаком в ухо. - Если тёлок не досчитаес-си, я те под суд упеку, зараза!
  - Да чё ты, Надь! - уворачивался Шила. - Да куды они денутся? Жрать захотят - в загон сами придут...
  - А чё пьём? - выступил со своей партией тракторист.
  - Да ты присаживайся, Надь, - влезла маманя. - А то с гостем нашим дорогим познакомься. И самой Москвы будет. Учё-най!
  - Надежда Семёновна, - сделала глазки тётя и так тиснула Клиновскую ладошку, что тот невольно крякнул.
  - Сергей Захарович, - ответил инженер, прикидывая, с чего это вдруг его обозвали учёным?
  - А вы в какой области учёный? - в тему спросила Надежда Семёновна.
  - Философ, - ответил Клинов.
  - Философ, - с уважением повторила Надежда Семёновна. - Это, значит...
  Она приняла стаканчик из рук Шилиной мамани и, оттопырив мизинчик, чинно проглотила его содержимое. Затем скушала кусочек мяса. Тракторист в это время хлопнул полновесную кружку, а затем снял с углей целый шампур, сработанный из куска расплющенной арматуры.
  - Это, значит, философия называется, которая есть мать всех наук, - объяснил Клинов и пошатнулся. - А вы чем занимаетесь?
  - Зоотехники мы, - нежно возразила Надежда Семёновна, взяла пьяного инженера под руку и, прижимая его к огнедышащей груди, усадила рядом с собой на обрубок ствола возле костра. Кузнец мутно посмотрел на новообразовавшуюся парочку и проворчал:
  - Я вить, если чево, рога могу любому враз обломать.
  - В вашем колхозе, - поправил кузнеца Клинов и решил, пока не поздно, как следует закусить мясом. Пусть и недожаренным.
  - Чево? Я вить рога, того. И мне всё едино, что философ, что наш участковый Кабанов.
  - Вить, выпей посошок и - айда домой, - возникла Шилина маманя.
  - Чё? - насупился кузнец.
  - Домой, говорят, - влез Шила и получил в ухо. Насчёт рогов кузнец не врал, поэтому Шила изображал покойника минут пять не меньше. Но никто, даже Шилина маманя, не придали этому никакого значения. А Клинов вёл умную беседу с начитанным зоотехником, которая знала и Оккама, и Локка, и даже старика Бэкона.
  - Вы где учились, мадам? - с трудом ворочая языком, спрашивал Клинов. - В Сорбонне или в самом Кембридже?
  - В Харьковском зооветеринарном, - возражала Надежда Семёновна, - между прочим, я ещё мадмуазель.
  - А скажите мне, мадмуазель, почему Оккам в своё время не стал ветеринаром или, на худой конец, хирургом? Ведь, сколько я помню, он тоже пытался оперировать скальпелем?
  - Хи-хи-хи, - веселилась Надежда Семёновна, - какой вы остроумный.
  Она имела в виду своевременное предложение Оккама "вырезать" истину во время философских споров с помощью условного скальпеля, после чего метод оригинального философа получил название "скальпель Оккама".
  Между делом Надежда Семёновна откушала ещё водки, а её "водитель" самогонки. В это время послышался новый треск кустов Шилиных джунглей, и отдыхающие лицезрели явление нового лица, явно принадлежащего сельскому интеллигенту. Данный интеллигент, не тратя времени, принялся сквернословить. При этом он почти не матерился: всего пять раз помянул многострадальную мать, семь раз - женщину лёгкого поведения и двенадцать - мужской половой орган в разных падежах и сочетаниях.
  - Старший зоотехник, - шепнула на ухо Клинову Надежда Семёновна, - недавно заочно академию кончил.
  - Лётного комсостава? - икнул Клинов.
  - Чево? - не поняла Надежда Константиновна и, угадав паузу в речи начальника, выступила с ответной: - Да что вы, Егор Макарыч, в самом деле? Я ведь тут тоже из-за Полухина...
  Мадемуазель показала глазами на виновника торжества, пьяненького Шилу.
  -...А у него, оказывается, радость: родственник из Москвы приехал. Учёный...
  "Ну, вот. Теперь я не только учёный, но и родственник этого проходимца, Володьки Полухина..."
  Клинов посмотрел на хозяина территории празднования и с удивлением констатировал, что Шила, чем пьянее, тем больше себе на уме. И даже полученная от кузнеца бронебойная плюха вывела его из строя ненадолго.
  - Учёный? - высокомерно переспросил вновь прибывший и с достоинством принял чарку. - А в какой области?
  - Да философы мы, - стилизуясь под Надежду Семёновну, ответил Клинов, наблюдая, как новый халявщик слопал чарку, а потом взялся за шашлык.
  - Угу, - пробурчал старший зоотехник, присаживаясь к костерку, - философия значит... мать наук, мать её...
  - Вы бы, Егор Макарыч, вот сюда, вот на этот стульчик, а то на бревне как-то несподручно, - засуетился Шила, стараясь стороной обходить кузнеца. Но кузнец теперь грозно зыркал на старшего зоотехника, сопя от негодования и с презрением оглядывая статистов.
  - Я - как все, - демократично возразил старший зоотехник, выпил ещё и неожиданно напал на Клинова: - Вот вы философ да философия, а я вам ответственно заявляю: проку от вашей науки нуль без палочки!
  Надежда Семёновна округлила глаза, кузнец сжимал и разжимал кулаки, прикидывая, кому теперь ему обломать рога: приезжему учёному или местному сельскому интеллигенту, а статисты умудрялись и кузнеца уважить, и старшему зоотехнику реверанс сделать.
  - Вообще-то, я инженер строитель по образованию, - сказал Клинов, - но Платон, мой друг, уговорил заняться философией.
  - Ну и? - презрительно спросил старший зоотехник.
  - И теперь я занимаюсь проблемой происхождения таких понятий, как априори и апостериори, - брякнул наудачу Клинов.
  - Что вы говорите? - неожиданно заинтересовался старший зоотехник. - Есть результаты?
  - Откуда? Ведь если учесть, что априори и апостериори слова то ли древнегреческого происхождения, то ли латинского...
  Клинов с сомнением глянул на академика, прикидывая, насколько тот в теме, и продолжил.
  - ...Логически возникает проблема концептуальной этимологии в разрезе исторической ретроспективы. Ведь...
  Клинов поднял вверх указательный палец и сильно качнулся.
  - ...Как можно проводить этимологический анализ, когда нет достаточного аналитического материала? А всё потому, что и древнегреческий, и латинский язык объявлены мёртвыми на предпоследней сессии ЮНЕСКО.
  - А разве они не сами умерли? - подозрительно спросил старший зоотехник. Латынь он немного знал. Но всё больше в части коровьих заболеваний. Про названные залётным философом термины сельский интеллигент слышал, но так же, как Клинов, понятия не имел: латинские они или древнегреческие?
  - Увы!
  - Что - увы?
  "Вот достал!" - подумал Клинов и переметнулся к кузнецу. Затем фамильярно подмигнул ему и приобнял за бычью лопатку.
  - А вот ты, как учёный, - заклокотал кузнец, - скажи мне: веришь, что я тебе рога могу враз обломать?
  - Да мне - что! - провокационно зашептал в ухо сельскому труженику Клинов. - Мне любой дурак обломает. А вот ему...
  Клинов махнул в сторону старшего зоотехника.
  - ...Слабо?
  - Мне? - надулся кузнец, встал, обошёл костёр и встал рядом с сельским интеллигентом. - А ну, ты, слышь сюда, Егор Макарыч, встань.
  - Чево? - не понял старшой.
  - Встань, тебе говорят.
  Кузнец взял интеллигента за ворот и потащил вверх.
  - Не сметь! - заверещал старшой. - Сию минуту прекратить! На три шага отойтить! Я приказываю, слышь ты, образина?!
  - А ты мене не начальник, - возразил умный кузнец, - у мене начальник главный механик да председатель.
  С этими словами кузнец подтянул старшего зоотехника до уровня своего плеча и хряснул бедолагу в ухо. Старший зоотехник громко крякнул и сел в костёр. Затем встал, принял из услужливых рук очередную чарку и с достоинством опрокинул её по назначению. А кузнец уселся на своё место и снова принялся вздымать грудью и сжимать - разжимать кулаки.
  Клинов в это время решил сходить до ветру. Он сходил, а когда хотел вернуться, наткнулся на Надежду Семёновну. Она приняла инженера в свои мощные объятия и стрельнула глазками в сторону симпатичных зарослей.
  - Не-не-не! - запротестовал Клинов. - Сейчас меня можно самого... гм! Проблема мёртвых языков и ихних терминов подкосила, понимаешь ли...
  - Надь, ты чё? - возник, словно дух, долговязый механизатор.
  - Пошли, - кратко велела Надежда Семёновна и направилась в облюбованные заросли. Механизатор энергично потёр мозолистые ладони и поспешил за начальницей.
  - О темпора, умора, - вспомнил Клинов древнее изречение и побрёл к костру. Старший зоотехник и кузнец пили на брудершафт. Затем троекратно целовались. Потом Егор Макарыч сходил по малой нужде, наткнулся на заросли, где устроились Надежда Семёновна с механизатором, и разжился там какой-то синей тряпицей. Эта была не простая тряпица, и висела она на одной из веток зарослей в виде предупреждения, но старший зоотехник не понял и решил приспособить тряпицу для сморкательных целей. Егор Макарович вернулся на место и, поминутно поправляя трофейную тряпицу в нагрудном кармане пиджака, принялся повествовать о трудностях академической жизни в условиях отстающего колхоза. Кузнец снова стал надуваться и сжимать кулаки. Клинов выпил ещё и пошёл в палатку спать. А спустя десять минут вернулись Надежда Семёновна и механизатор. Надежда Семёновна шла так, словно что-то потеряла. Механизатор плёлся, нога за ногу, и победно поплёвывал по сторонам. Подойдя к костру, Надежда Семёновна всплеснула руками и вырвала из рук старшего зоотехника синюю тряпицу, оказавшимися довольно легкомысленными для комплекции младшего зоотехника дамскими трусами. А Клинов уже спал и ни черта не видел.
  
  Под утро Клинову приснилось, будто он верблюд. И будто ему страшно хочется пить. А ещё ему снилось, что его кусают какие-то очумелые мухи цеце, одного укуса которой достаточно, чтобы нормальный верблюд дал дуба. Но Клинов был верблюдом иллюзорным, поэтому продолжал идти туда - не знаю куда, и пускать тягучие верблюжьи слюни.
  
  Когда Сергей Захарович проснулся, он понял, почему ему приснился такой сон. Дело в том, что бедный инженер обнаружил себя в Шилиных джунглях один на один с ними. То есть, солнце уже приподнялось, роса высохла, насекомые проснулись и кусались почём зря. Да ещё эта жажда.
  - Фигли жажда, - с трудом разлепляя пересохшие губы и тяжёлые веки, пробормотал Сергей Захарович, - какого хрена я в одних трусах и на траве?
  Он сел на травке, вяло прихлопнул на голом колене слепня и непонимающе огляделся по сторонам. Всё вокруг свидетельствовало о том, что вчерашняя пьянка-гулянка ему не приснилась. Однако куда делась палатка, спальник, телевизор и прочее движимое имущество, включая бумажник с деньгами, джинсы и кроссовки?
  - Мать твою! - стал прозревать Клинов. А заодно с ужасом подумал обо всех своих документах. Как подумал, так тотчас их обнаружил. Документы аккуратной стопкой лежали на бревне, вчера послужившим в качестве скамейки. Сергей Захарович подгрёб к бревну и увидел, что документы лежат не просто на бревне, а на его бумажнике. Бедный - теперь опять бедный - инженер взял бумажник и вывернул его наизнанку: из самых недр бумажника выпало несколько медяков и трёхрублёвая бумажка. Нетронутой оказалась и записная книжка.
  - Спасибо вам, добрые русские люди! - поклонился до земли Сергей Захарович, не удержал равновесия, повалился вперёд и треснулся лбом о бревно.
  - Мать твою, - прокряхтел Клинов, выпрямился, сунул документы за резинку трусов, трёшку зажал в кулаке и побрёл к избе дорогого хозяина, Шилы-Володьки Полухина. Хозяин оказался дома. То есть, на лавке перед палисадником. Был он там не один, а с маманей. Они оба чинно сидели, чинно смотрели перед собой и чинно молчали.
  - Здорово, земляк, - иронически поздоровался с Шилой Сергей Захарович и отдельно обратился к его мамане: - доброе утро, почтенная!
  - Здорово, - не поворачивая головы и продолжая смотреть перед собой, ответил Шила.
  - Здравствуйте, - ответила маманя, также не озираясь по сторонам.
  - Что, с работы выгнали? - поинтересовался Клинов.
  - Зачем? Я это в отгуле.
  - Очень кстати. А то некому было бы объяснить, куда подевались все мои вещи?
  - Какие вещи?
  Шила с маманей, являя бедному инженеру маленькие личики с маленькими глазками цвета прошлогодних васильков, одновременно поворотились к спрашивающему и умело изобразили удивление. Шила состроил приличествующую случаю рожу, маманя всплеснула руками. Затем стала выговаривать Клинову:
  - Что же вы это, молодой человек, себе позволяете? Рази можно в таком виде появляться в женском обчестве?
  - А в каком прикажете?! - повысил голос Клинов. - У меня все вещи какая-то собака спёрла!
  - Какие вещи?
  - Как - все?
  - Неужели так-таки - все?
  - Ай-я-яй!
  - А может, ты их куда-нибудь сам спрятал, а теперь найти не можешь?
  - Вы что, издеваетесь надо мной?! - заорал Клинов.
  - А ты не шуми, а то Витька позову, - показала зубы в виде трёх гнилушек Шилина маманя.
  - У него тоже отгулы? - невольно усмехнулся Клинов, вспомнив дебила-кузнеца.
  - Тоже.
  - Ай-я-яй! - продолжал сочувствовать Шила. - Все вещи. И палатку?
  - Ладно. Вижу, с вами говорить бесполезно. Вот что, ты, сказочник: дай мне какую-нибудь одежду, а то в милицию в трусах не пустят.
  - Вот это другой разговор, - подобрела маманя, - а то ишь чего вздумал - шуметь!
  - Ай-я-яй! Неужели и палатку спёрли?
  - Пойдём, милок, я чичас тебе приодену, - принялась хлопотать добрая маманя.
  Когда Клинова одели в чёрт-те какой давности и ветхости барахло, которое даже на чучело не повесишь, маманя с Шилой принялись его напутствовать:
  - Когда придёшь в милицию, сразу скажи, что от Полухиных. Чтобы, значит, с порога в зубы за такой антиобчественный вид не насовали. А скажешь - не насуют. У нас там, в городской милиции, сродственник - так что можешь прямики к нему.
  - Ясно, - упавшим голосом возразил Клинов и побрёл к железнодорожному полотну, вдоль которого собирался идти в город. Поднявшись на насыпь, Сергей Захарович оглянулся и поразился красоте раскинувшейся перед ним местности. Особенно хороша была деревенька среди бескрайнего поля на фоне зелени вековых лип и берёз, посаженных почти возле каждой сказочной избушки. Деревья казались неподвижными, лишь слух улавливал шорох листвы, волнуемой лёгким ветерком. Сказочно кучерявые облака, подгоняемые тем же ветерком, плыли по небу, по пути застревая в верхушках сказочных деревьев.
  - Ничего себе сказочные, - пробурчал Клинов, поворачиваясь в нужную сторону. - Сволочь!
  "А ты не сволочись, - очнулся внутренний голос, - ведь сам дурак?"
  - Дурак, - вздохнул Клинов.
  "Я надеюсь, ты в милицию не пойдёшь?" - поинтересовался внутренний голос.
  - Что я, родственника Полухиных не видел?
  "Вот именно. Звони Косте и - дело в шляпе".
  - Ясное дело...
  
  
  
  1994 год, март-август.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"