Генсировская Люся : другие произведения.

Здесь и Там

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Вспоминаю о приезде в Иерусалим, о себе и людях... (первая часть)

  
  В конце лета я получила телеграмму от Игоря. Она была большой и подробной, как письмо. Каким образом он ухитрился меня разыскать после того, как я пять раз переехала, мне непонятно до сих пор.
  Через неделю я передала ему письмо с "оказией", еще через пару дней он позвонил...
  В октябре я подала документы на отъезд, а в январе мы с Алей приехали в Израиль.
  Все случилось так быстро, что я не успела опомниться. Обычно, говорили мне, от подачи документов до отъезда проходит около года. Или больше.
  Мы улетали в январе, самолетом в четыре утра, и почему-то шли пешком по взлетному полю, в ледяной вязкой кашице.
  А через несколько часов уже мчались в такси из аэропорта в Иерусалим. Был солнечный день - точно помню, что плюс девятнадцать градусов - за окном мелькали пальмы и песок, дорога вилась между поднятых стеной скал и мелких деревень... То есть, я тогда не знала, что эти беленькие домики - арабские деревни, это мне рассказывал по дороге Игорь.
  Я помню, что у меня все эти виды не вызывали тогда большого удивления, я находилась в каком-то странном состоянии от самого своего факта приезда.
  Еще через пару часов мы стояли в съемной иерусалимской квартире у окна, а там, под окном, проходила моя давняя питерская подруга, которая уехала на год раньше Игоря. Она везла коляску с новорожденной дочкой и, задрав голову, крикнула мне: "Привет! Выходи гулять!". Кажется, я тогда чуть не выпала из окна.
  А на следующий день мы гуляли по городу и зашли в Русский Центр. Там в кафе я встретила своего питерского знакомого, которого в последний раз видела за год до этого - в универсаме в Купчино.
  Он поднял голову и сказал мне - ну, привет...
  
  
  Через пару недель Игорь договорился со своим приятелем, что поможет ему переезжать. Но утором он никуда не пошел, а на мой вопрос сказал: ты что, какой переезд, снег идет!
  Снег действительно, шел, мокрый, липкий, и быстро таял, а на тротуаре оставалась скользкая жижа.
  В Русский Центр он меня больше не водил, и я стала приходить туда одна.
  За столиком сидел Валентин Никулин, пил бренди, печально смотрел вокруг и всем демонстрировал шрам у себя на груди после операции на сердце.
  Еще он читал стихи. "Не уходите, Люсенька, - говорил он, - Я еще Пастернака почитаю"... И я оставалась, и слушала его волшебный голос, смотрела в окно и ничего там не видела, и мне казалось, что я никуда не уезжала.
  Первое время у меня закладывало уши, когда я ездила в автобусе по городу. Закладывало, как в самолете. Это потому, что мы высоко, говорил Игорь. Это потому, что Иерусалим стоит на горках, говорила моя бывшая свекровь.
  Я смотрела в окно автобуса, и город покачивался передо мной, и казался мне не настоящим, а каким-то выдумано-игрушечным, и я никак не могла понять, что произошло, почему вместо черно-белых строгих линий передо мной мелькают веселые и насмешливые цветные блики ...
  Тогда я не думала о том, хорошо это, или плохо - я просто впитывала в себя цвета, звуки и запахи, и запоминала, как цветет миндаль, и как приятно вечером опуститься на горячий иерусалимский камень.
  Тогда еще ничего не случилось, все только начиналось, было странно и интересно, и не было ощущения ловушки. Только потом, позднее, в какой-то миг я поняла, что вот и все, капкан захлопнулся, и мне нет пути назад.
  Разве это мое, спрашивала я себя, шагая по раскаленному асфальту. Разве я должна здесь жить, думала я, глядя на высохшую траву в начале лета...
  Я тогда еще понятия не имела, сколько всего здесь со мной случится...
  
  
  Я ходила учить иврит - в старом здании в центре города. В тот год выдалась странно-длинная весна, вот уже наступил апрель, а все было холодно днем и промозгло вечерами.
  В перерывах между занятиями мы выходили на улицу - погреться на солнышке, а в итоге кутались в шарфы и куртки от порывов ледяного ветра.
  Моя бывшая свекровь с удовольствием возилась с Алькой - в садик решили ее не отдавать. На иврите она не говорила, но в нашем районе, кажется, русскоязычных детей было больше, чем израильтян. Альке было хорошо - ее бледное ленинградское личико покрылось оранжевым румянцем. Она капризно выбирала йогурты, а утренним кашам предпочитала киви и бананы.
  Год назад - в то предотъездное лето - я снимала для них с мамой дачу в Левашово. Кажется, там не продавались Алькины любимые бананы, и я привозила их с собой, по несколько штук, а мама один банан делила на несколько порций и выдала ей по кусочку...
  Альке было здесь хорошо, думала я, но я приехала сюда не для этого.
  Я эгоистично ехала ради себя.
  Игорь, с которым мы были совсем недолго женаты и так скоро развелись...
  Мы развелись, и я вышла замуж снова, и родилась Алька. А Игорь уехал вместе с моей любимой свекровью и бабушкой. Они уезжали, а я узнала об их отъезде накануне, но даже не пришла попрощаться.
  А потом у меня все пошло как-то не так, совсем не так, как хотелось и представлялось когда-то, и я снова стала думать о разводе, но вовсе не думала об отъезде.
  И вот, пока шло то, последнее лето, я моталась между квартирами, собираясь и не желая их съезжать в одну, ездила с бананами в Левашово... А в один из дней пришла та самая телеграмма от Игоря.
  Судьба моя решена, подумала я и представила себя на ярко освещенной сцене. (Не хватало только оваций невидимых зрителей).
  Я развелась, пошла на курсы иврита (которые мне ничего не дали), осенью подала бумаги, а в январе мы с Алькой уже были здесь.
  
  Зачем я здесь, спрашивала я себя. Опять было лето, только совсем другое, здешнее, яростно-жгучее, с блеклым небом, со слепящим солнцем.
  Трава, пробивающаяся между тысячелетних каменных плит.
  Монашка в черном с ног до головы, заглянувшая в русский книжный магазин.
  Старый араб, торгующий арбузами по пятницам прямо под нашими окнами и горланящий на всю улицу.
  Цветущий миндаль и розовые кусты во дворе...
  Придуманный город, ненастоящая, чужая жизнь.
  Зачем я здесь, спрашивала я себя в то, свое первое здешнее лето...
  
  
  
  
  Этот город, должно быть, не терпит сравнений. А я все ходила и сравнивала, и искала сходства с прошлым, которого не было и быть не могло.
  Может быть, поэтому меня и не принимал этот мир - или его не принимала я сама, но так, или иначе, вместо привыкания я все больше чувствовала отторжение.
  Мы жили в сырой зимними вечерами - и невозможно жаркой - летом, квартире. В районе, где жили репатрианты - из России, Марокко и Эфиопии. Летящий из "марокканского" окна на улицу мешок с мусором уже не удивлял.
  Наверное, дело еще было и в том, что мне впервые в жизни было нечем занять себя. Я ходила на занятия, учила иврит, но занятия заканчивались около часу дня. Иногда я заходила в Русский Центр, иногда просто ходила по улицам.
  Игорь уходил рано и возвращался поздно, а в свои дела старался меня не посвящать. Он меня не любит, говорила я себе. Но это было не так. Он меня не так любит, поясняла я себе, и это было правдой. Не так, как я ожидала, не так, как любила я, не так, как я представляла, не так, не так...
  Всё на свете было не так.
  Я мечтала, что мы переедем в нормальный район, в хорошую квартиру с отоплением, и вот тогда... но мы все не переезжали, потому что срок договора не истек.
  На самом деле я не слишком думала о переезде в Иерусалиме, я уже тогда мечтала о поездке в Питер. Я о ней мечтала, наверное, почти сразу после моего приезда.
  Поездка моя состоялась - примерно через год, в середине марта.
  Я приехала в Питер, где еще лежал почерневший снег, и небо было свинцово-серым, и лица на улицах - неприветливы и хмуры. Я ходила по скользким, присыпанным песком и солью тротуарам, вдыхала влажный холодный воздух и чувствовала себя счастливой.
  Две недели пролетели, как один день. Дни перетекали в ночи, и разговоры без конца, и я не всюду побывала, где хотела, и не всех повидала, но вот уже и все, я в маленьком, плохо освещенном Пулково, на деревянных ногах входила в самолет, и рыдала всю дорогу, все четыре с лишним часа.
  За две недели моего отсутствия здесь наступило лето. В Тель Авивском аэропорту пахло цветами, фруктами и конфетами. На паспортном контроле улыбались.
  Я возвращалась в Иерусалим, дорога, которую я почти еще не знала, вилась между холмов, а в бледно-голубом, уже летнем небе сияло неправдоподобно огромное солнце.
  Я вернулась тогда с каким-то странным ощущением свободы и мыслью, что не все еще потеряно, что вот он, Питер - близко, всего в каких-то четырех часах, и что я всегда могу... что именно я "всегда могу", я старалась не додумывать, но именно тогда я ушла от Игоря и мы сняли с мамой и Алькой отдельную квартиру. Квартира оказалась не намного лучше той, первой, но именно в ней у меня появилось то самое ощущение свободы...
  
  
  У меня так и не пропало ощущение "невзаправдашней", "ненастоящей" жизни, но стало как-то... иначе. И мартовская поездка в Питер, и мой переезд от Игоря - все это как-то изменило картину.
  Город начал меня "затягивать", я не думала о том, хорошо, это или плохо, но одно точно: все теперь выглядело иначе.
  Пока мы с Алькой жили с Игорем, "в семье", я ничего не знала - я не умела пользоваться каспоматом для снятия денег, я не принимала никаких решений, а когда я говорила, что хочу работать, он улыбался и отвечал - зачем? Сиди дома, так лучше. Наверное, сейчас я бы сумела это оценить, но тогда...
  Как только мы переехали, я познакомилась с соседкой и у меня появилась первая работа. Соседка Юля работала на маленькой "деревянной" фабрике под Иерусалимом. Там расписывали подносы, подставки и прочие деревяшки. Ты умеешь рисовать красками? - спросила меня она. Я честно призналась - не знаю, не пробовала. Ну и ладно, засмеялась она, и на следующий день я оказалась в огромном бывшем курятнике, разделенном на несколько секций - в одной выпиливали деревяшки, в другой покрывали лаком...
  А здесь у нас художники, гордо сказала моя провожатая. Мы тут никакие не художники, сурово поправил ее Толик, мы тут - красильщики!..
  Хозяйка этого деревянного зодчества в свое время окончила курсы маляров, и теперь с азартом руководила "творческим" процессом. Как выяснилось позже, именно Толик научил ее смешивать краски.
  Оказывается, я неплохо умела управляться с красками, работа мне понравилась, атмосфера - тоже.
  Фабрика находилась в чудесном месте. По вечерам, когда мы уезжали, внизу мерцала россыпь огней, а в долине громко завывали гиены, которые подходили совсем близко к бывшему курятнику.
  Я опять стала приходить в Русский Центр, встречала Валентина Никулина, который опять читал стихи, я уже знала почти всех завсегдатаев кафе в лицо...
  Почти. Потому что в один из дней ко мне за столик подсел Он. Я тогда ждала подружку, и сидела с какой-то рекламной газетой и чашкой кофе, и, сколько раз потом ни вспоминала нашу первую встречу, не могла отделаться от ощущения сцены из кино.
  
  Он приближается. Нездешний. Инопланетянин. У вас здесь свободно?.. Боже мой, что он обо мне подумал?! У меня, верно, совсем дурацкий вид... и волосы! Они никогда не лежат как надо, проклятые волосы...
  А что вы читаете?.. неужели ему интересно?.. ему не должны быть, по определению - такие земные вещи ему не могут быть интересны.. значит, просто вежливость?.. Тогда зачем он подсел ко мне, тут полно свободных столиков... Холодности, холодности побольше, говорю я себе, напусти на себя самый безразличный вид, который только потянешь!.. и не спеши, не спеши... а, он опять что-то спросил... как меня зовут?.. как же меня зовут?!..
  Какие у него неправдоподобные глаза в мелкую рыжую крапинку. Эти крапинки затягивают в себя, глубокие омуты, совсем не оставляя возможности отступления... сейчас - ещё один шаг... Я вся целиком, без остатка и без раздумий падаю в этот тягучий колодец... там, на самом дне этих глаз я тону...
  
  
  Тогда меня элегантно выручил Валентин Никулин, он подсел за наш столик, одарил своей загадочной улыбкой, и что-то сказал, отвлекая внимание на себя. Хорошо, что он заговорил, иначе мое погружение в тот бездонный колодец было бы неостановимо. Впрочем, я все равно туда свалилась, в колодец, у меня для этого были все возможности.
  - Вы откуда? - спросил Он, поедая меня своими крапчатыми глазами.
  - Из Ленинграда. А вы?..
  - Я?! - почти возмущенно и даже надменно: - Я - Тель-Авивиец!.. давно приехали? - он перешел на светски-прохладный тон.
  - Полтора года... А..
  - А я здесь 21 год. Очко!
  Валентин Никулин улыбается, кивает и дружески хлопает его по плечу - мол, ладно тебе, не задавайся...
  А потом у меня начался период, когда я на все на свете начала смотреть Его глазами, когда я пыталась разглядеть Его Иерусалим, понять Его поэзию...
  Здесь вам не там! - говорил он, имея в виду тех, кто приехал совсем недавно, как и я.
  Он подарил мне два сборника своих стихов, и это было ужасное испытание, потому что поэзия оказалась совсем "не моя", я прорывалась сквозь языковые изыски, намеки и кружева слов, я злилась и даже закинула его книжку за диван, а потом полезла за ней, и опять пробивалась.
  Он был циничен, язвителен и остроумен. Он был холоден и отстранен, насмешлив и странен. Он был совершенно не здешним, и не тамошним, я никогда еще не встречала таких людей.
  Я приезжала к нему поздно вечером, мы пили чай, ели фрукты, говорили - точнее, тогда в основном, говорил он - потом шли гулять по ночному Иерусалиму, и я узнавала такие волшебные места, которые мне никто и никогда не показывал.
  Он писал тогда свою первую прозу, еще на листках, от руки, и давал мне читать новые и новые фрагменты. Я сидела на полу в окружении рукописей и читала, и мне казалось, что все это происходит не со мной.
  Он постепенно знакомил меня с друзьями, и я осторожно вошла в его круг - поэты, музыканты, художники... все было внове, и я погружалась в его мир, который все еще был совсем не моим, но очень медленно ко мне приближался.
  А он по-прежнему казался отстраненно-холодным и мы никогда не говорили о любви.
  Потом, спустя несколько лет, все стало иначе. Мы ссорились и мирились, расставались навсегда и опять встречались. И его мир давно уже был моим собственным...
  
  Наверное, мне нужна была именно эта встреча, и эти отношения нужны были тоже, они всколыхнули, они перевернули меня - и быть может, это было то, что тогда помогло мне поднять голову и посмотреть по сторонам, и увидеть то, что было скрыто...
  Когда-то я бесстрашно нырнула в его бездонный колодец, и не жалела об этом. И теперь, по прошествии лет - не жалею тоже.
  
  
  Как в первые дни и месяцы, так и в первые годы - и вообще, всегда - жизнь измерялась на "здесь" и "там".
  "Там" - было и роднее, и ближе, и проще - и вообще, казалось, гораздо приятнее.
  Где теперь моя реальность?
  Сгладилось, пропало за ненадобностью пятитысячное расстояние... "а у нас это намного дороже", "а у нас это по-другому". "У нас" - это где, "здесь", или "там"?! Что, наконец, обрело реальность, что - настоящее?
  Какая там реальность - в телевизоре один и те же программы - и здесь, и там! Поди, разберись теперь, где - настоящее, и где - расстояние...
  Но - тесен мир - какая старая истина!
  "Мы с вами где-то встречались!"... Или - "где же мы виделись"? "Ах, ну конечно, еще там, еще тогда - припоминаете?!"...
  Мы где-то встречались... Мы, несомненно, когда-то уже виделись.
  Создается ощущение, перерастающее в твердую уверенность, что мы все уже где-то когда-то встречались.
  Хотим мы этого, или нет, и неважно, признаемся ли сами себе в этом - но все мы между собой давно уже перезнакомились...
  
  Когда-то Поэт держал небольшой книжный магазин - вместе с Изей Малером.
  Это было странное помещение прямо внутри Русского Центра - без окон, со стеллажами под высокий потолок, разнокалиберными полками и столиками.
  Оба владельца этого места - Художник и Поэт - сидя на низких табуретах, курили, выпивали и вели нескончаемые философские беседы и литературные споры, стараясь не отвлекаться на случайно забредших покупателей.
  Однажды я наблюдала, как незадачливый покупатель обратился к Поэту: - Простите, - сказал он, - А нет ли у вас автора - ***?
  Поэт затянулся, не спеша выпустил в потолок дымное голубое кольцо, а потом повернулся, обдавая просителя ледяным презрением и произнес с неподражаемой интонацией: - Вы собираетесь читать ЭТО?!
  Покупатель покраснел и кажется, попятился.
  - Что за народ?! - продолжал возмущаться Поэт.
  Посетитель сделал еще шаг назад, готовый обратиться в бегство.
  - Читать надо Крученыха! - наступал на него владелец книжного магазина, - Волохонского читайте! - гневно грозил он ему в спину.
  Магазин особого дохода не приносил, и Поэт уступил его Изе Малеру и удалился от дел.
  К моменту начала нашего романа он уже не был совладельцем бизнеса.
  
  Постепенно он знакомил меня со своими друзьями и некоторые из них стали моими - и остались ими до сих пор.
  Он нигде не работал и на что он жил, для меня всегда оставалось загадкой. Иногда он "занимался каталогом" и рассылал его по университетам, иногда продавал свои книги (у него до сих пор их огромное количество - редких изданий) - и тогда бежал на почту, оплачивая просроченные счета, а потом покупал продукты на рынке и мы устраивали пир. Готовил он здорово.
  Впрочем, как по-настоящему талантливый человек, он умел делать практически все - от готовки до ремонта квартир и починки бойлера на моей крыше.
  Он знал Израиль, посмеивался над коренными израильтянами, презирал рыночных торговцев и любил Иерусалим, хотя часто утверждал, что он его ненавидит.
  Он всегда был мистичен - гораздо мистичнее меня, хотя тогда мне казалось, что этого не может быть.
  Веришь ли ты в Промысел? - спрашивал он. Я не понимала, что именно он имеет в виду и он повторял: - Веришь ли ты, что наша встреча - есть Промысел?..
  Я-то верила. Мне так странно было слышать, что верил - он.
  Он всегда оставался прохладным, и кажется, чуть надменным.
  Он показывал мне только что написанные стихи и прозу.
  Он никогда не говорил мне о любви.
  
  
  Я продолжала разрисовывать свои деревяшки на "деревянной фабрикие", Аля подросла и ее записали в садик. На иврите она не говорила ни слова, и, в отличие от многих русскоязычных детей, садик активно невзлюбила. Она не хотела туда идти по утрам, а домой иногда приходила в синяках. На мои вопросы призналась, что дети ее "щиплют", потому что она не понимает, что ей говорят. Единственная русскоязычная девочка в ее группе предпочитала общаться с израильтянами. Воспитательница уверяла меня, что никто мою девочку не обижает, это все ее фантазии. Но своей девочке я доверяла больше, и в результате забрала Альку из садика, а в итоге к школе она опять пришла без иврита. Но это - отдельная история, и все это было - потом...
  
  А пока я продолжала жить в придуманно-нереальном мире, в котором было жгуче-слепящее лето, вечера, приносившие призрак прохлады и - Поэт.
  Поэт стал центром моего достаточно замкнутого мира, а я не задумывалась ни о будущем, ни о настоящем. Почему-то в тот период все виделось как-то проще. Может быть, просто потому, что я еще так недавно приехала...
  
  Он знал страну "вдоль и поперек". По его словам, он в свое время исходил страну пешком с севера и до Эйлата, а потом и до Синая.
  В Синай он попал, будучи в Израиле всего год-полтора, язык еще толком не знал, и изъяснялся на английском. Зато там, в Синае, недалеко от Санта Катарины судьба свела его человеком, который и по сей день - его самый близкий друг.
  В песчаных дюнах под раскаленным солнцем Поэт - а тогда еще и не Поэт даже! - внезапно услышал русскую речь...
  Он долго не хотел знакомить меня с Д., а увидев его, я, кажется, поняла, почему.
  Море обаяния, насмешливые теплые глаза, открытая улыбка. К моменту нашего знакомства у него были несколько бывших жен, четверо детей, причем старший был вполне взрослым - а сам Д. опять находился в "активном поиске".
  Д. зовет нас на Голаны, сказал Поэт без предисловий, едва мы познакомились.
  Голаны! Я мечтала о них с момента моего приезда, я столько о них слышала!
  
  Был конец октября - лучшего месяца в году. Это единственное время, когда уже не жарко, и еще нет дождей, когда солнце становится мягким, а тень по-настоящему прохладной. Мой любимый месяц - октябрь.
  Мы отправились втроем. У Д. был старый слегка помятый пикап, но дорога бежала скоро, Поэт и Д. иногда спорили, где свернуть, пару раз заплутали внутри полуарабского города Нацрат Элита (Назарета), потому, что отчего-то решили, что проехать город "насквозь" здорово сократит путь. На самом деле путь увеличился, а я разглядывала арабские домики и узкие пыльные улочки, куда Д. свернул по недомыслию.
  К вечеру мы добрались до Кинерета, где собирались заночевать. Озеро пришлось объехать почти по кругу, потому что с той стороны, с которой когда-то была дорога, раскинулись дремучие бабановые заросли.
  Зато потом...
  Берег оказался совершенно пустынным. Поэт ловко развел маленький костер, на котором мы что-то варили в котелке, а потом Д. вынул из багажника турку, кофе и три маленькие чашки с блюдцами.
  Солнце садилось прямо в розоватую воду, а мы сидели на песке и пили кофе из фарфоровых чашек.
  Спать полагалось в спальных мешках, что было для меня открытием - я думала, что мы будем ночевать в машине.
  Под спальным мешком был жесткий песок, и мелкие камешки, что почему-то не помешало уснуть Поэту, а мы с Д. долго еще сидели в полной почти темноте, пили кофе и негромко разговаривали. На берег накатывали тихие волны, вода светилась, а на противоположном берегу сотнями огней сияла Тверия.
  Потом я все же старалась уснуть в этом ужасном мешке, но долго не могла закрыть глаз - казалось, неслышно ходят вокруг невидимые звери, шуршат по песку змеи.
  Над головой висело абсолютно черное небо, мерцали крупные и низкие голубые звезды. А я все пыталась найти Большую и Малую Медведиц. И кажется, нашла, но наверное, уже во сне.
  
  ****
  
  Октябрьский день был приятно-нежарким, мы ехали на север, мимо ущелья Гамла, остановились и долго сидели на крутом обрыве, а под нами парили орлы. Потом спустились вниз, в ущелье, к водопадам.
  Д. сидел на круглом камне, глядя на летящую вниз ледяную воду, погрузившись в медитацию.
  Потом мы долго поднимались наверх, к машине, и опять ехали среди покрытых мхом холмов.
  Я чувствовала себя так, словно все это понарошку, вот сейчас проснусь, и не будет ничего - ни ущелья, ни Гамлы, ни орлов, ни водопадов. Но все это было на самом деле, и оно не исчезало, а продолжалось, и к вечеру мы нашли место ночной стоянки - у самого истока Иордана. Река здесь была узкая и мелкая, берег крутой. На противоположной стороне поднимались высокие деревья, мы оказались в совершенно первобытном месте.
  В этот вечер мы сидели у большого костра долго, а потом Д. отправил нас с Поэтом ночевать в небольшую песчаную ложбинку у кромки воды, а сам остался у костра.
  На этот раз мы вдвоем разгадывали звезды, и оказалось, что найти моих Медведиц было совсем просто.
  А утром я проснулась от настойчивого взгляда. Я осторожно толкнула Поэта и мы, стараясь не дышать, долго смотрели, как на крошечном островке посреди реки за нами наблюдали два зверя. Сейчас не скажу наверняка, кто это были, но кажется, куницы. Нас разделяла кромка песка и полоска воды - не более двух метров.
  Когда же мы зашевелились, звери мгновенно пропали, растаяв в прибрежных кустах, словно их и не было.
  Следующим сюрпризом была колония "каменных зайцев" - вокруг нас на плоских камнях и пригорках сидели, замерев, толстые зверьки в золотистых шубках. Они не отбегали далеко, но четко держали дистанцию - стоило приблизиться на определенное ими самими расстояние, как вся колония дружно делала шаг назад и опять застывала, не сводя с нас черных блестящих глаз. Они были похожи на маленьких медвежат, эти "зайцы".
  Д. позвал нас "к столу", когда за ближайшим пригорком раздались громкие голоса - Эй, Колян! - раздалось громко, - Здесь клюет?..
  Наши "зайцы" вздрогнули и пропали за камнями.
  Компания рыбаков шумно ввалилась на берег, Колян нес ведро и удочки, двое его приятелей были в высоких резиновых сапогах, громко шутили и незлобно матюгались.
  Рыбаки ненавязчиво пыталась втянуть нас в разговор, пристроиться за нашим костром, но Поэту это не понравилось, и мы, быстро покидав вещи в машину, уехали.
  Собственно, это была моя единственная за все годы поездка на Голаны, потому что экскурсии я не люблю и никогда с ними никуда не езжу.
  Но я точно знаю, что у меня были самые необыкновенные Голаны, пустынный берег Кинерета, водопады, ущелья с орлами и куницы в нескольких шагах, и целая колония каменных зайцев.
  
  
  *****
  Поездку на Голаны мы вспоминали очень долго, разглядывали фотографии, припоминали мельчайшие детали.
  Обратно возвращались через древний город Бейт Шеан, где ведутся раскопки, и облазили там старые камни.
  Как приехали домой, я не помню. Помню только, что во мне так плотно, так глубоко сидели ощущения поездки, что я кажется, несколько дней все молчала, боясь выговорить, боясь расплескать.
  
  А вскоре мне повезло - в моей здешней жизни впервые появилась любимая работа.
  То есть, не то, чтобы рисовать деревяшки мне не нравилось - как оказалось, я с удовольствием делаю что-то руками (раньше я и понятия не имела об этом - ни о том, что умею что-то делать руками, ни о том, что могу еще и получать от этого удовольствие!)
  Это был мой первый книжный магазин - то есть, не мой, конечно! (к счастью!) - но чувствовала я себя там вполне по-хозяйски.
  Магазин находился в небольшом подвальчике на улице Агриппас, недалеко от рынка. Часто покупатели ко мне заходили именно после рынка, и складывали в углу сумки и пакеты с овощами.
  Поначалу я работала одна, и мой рабочий день начинался в девять утра и заканчивался в восемь вечера. Но кажется, я не слишком сильно уставала - мне все нравилось. А уж когда со мной начала работать моя давняя питерская подружка - все стало просто замечательно. Вот только еще бы зарплата...
  Поэт жил рядом с рынком и поэтому часто оказывался у меня в магазине. Иногда - раз в день, обычно - заходил несколько раз.
  Отношения наши к тому времени дали первую трещину, и его визиты меня далеко не всегда радовали. Тем более потому, что к этому магазину он относился точно также, как когда-то к своему собственному.
  Если он приходил в дурном настроении, (что случалось нередко), то брал стул, садился посреди магазина и, поглядывая на моих (моих!) покупателей, развлекался в своем духе.
  - Дожили!.. и они... вот это - читают!..
  Я принималась шипеть на него, но Поэт не останавливался, и продолжал громко бурчать себе под нос:
  - Посмотрите на это! - неопределенно-небрежный жест в сторону полок с детективами и женскими романами в ярких обложках, - Это что - это - книги?!.. Читайте обэреутов!.. Бокштейна читайте!..
  Мои покупатели сторонились, опасливо поглядывали на Поэта, делали вид, что ничего не слышат, но стеснялись купить свои любимые фэнтези или детективы, и торопились поскорее уйти.
  У меня складывалось полное ощущение, что я опять вижу его, сидящим в старом магазинчике при Русском Центре, и лениво пускающим голубые кольца дыма в потолок.
  - Это не твой магазин, - злилась я, - И нечего здесь разгонять людей!
  - Невежи, - презрительно бросал он, - Зачем тебе нужны такие покупатели?!
  Ему было невозможно объяснить, зачем магазину нужен покупатель - любой. Поэт был выше этого. Мы начинали ссориться, я его выгоняла, а он вновь возвращался и часто вел себя точно также, а иногда приходил милым и веселым, а иногда и навеселе...
  
  Это была пора расцвета русских магазинов в Израиле. Маленький полу подвальчик давал приличную выручку. Русскоязычные читатели скупали детективы Донцовой и Марининой, переводные женские романы и фэнтези, только появившиеся на прилавках.
  Продать двухтомник Монтеня, или толковый словарь Ожегова было не в пример сложнее, чем "новую Маринину", или Лукьяненко.
  И все же "русская" книжная торговля была на подъеме.
  
  Моя подруга, с которой мы вместе работали - назову ее Ниной - однажды пришла расстроенная. Оказалось, ее муж наконец-то, сдал экзамен, подтверждающий его диплом врача. Нет - это конечно, было хорошо! Но на работу его отправляли в другой город, а это значит, что всей семье надо переезжать, но моя подруга этого совершенно не хотела.
  Мне тоже было жаль расставаться и совсем не хотелось, чтобы они уезжали - это была единственная и последняя ниточка - мы знакомы были с первого курса. Раньше близко не дружили, но уж когда нашлись и встретились в Иерусалиме... Вся ее семья стала мне давно родной.
  - Не хочу, не хочу уезжать, - на ее глаза набегали слезы, и она спешила отвернуться, чтобы не заметил случайный покупатель, - Мы с ним живем как кошка с собакой, - жаловалась она на мужа. Впрочем, я об этом часто слышала, а случалось - и наблюдала.
  - Он меня ненавидит, - плакала Нина, - Я его - тоже...
  - Так в чем дело? - удивлялась я, - Зачем же тебе ехать с ним?
  - А дети? - всхлипывала она.
  Мальчику было почти восемнадцать, он в тот год поступил в университет в Тель Авиве и в любом случае собирался уезжать из Иерусалима. Девочка была старше Альки на два года, но самостоятельная, не в пример моей.
  - Не понимаю, - говорила я, - Зачем жить с мужем, которого давно не любишь?
  Подруга снова всхлипывала, сморкалась, вздыхала...
  А потом поинтересовалась, как живем мы. Я рассказала - казалось, все просто, хотя и не очень-то легко, но уж точно лучше, чем жить с мужем, с которым "как кошка с собакой"...
  Мне, ушедшей от Игоря только потому, что мне показалось - он меня не так любит... Мне никогда было ее не понять...
  - Это да, - согласилась, наконец, Нина, и я тоже облегченно вздохнула. Как хорошо, думала я, что ниточка моя не оборвется, что она останется здесь...
  - Ой, нет! - она опять шмыгнула носом, - Нет...
  И, беспомощно глядя на меня, обреченно произнесла: - А что я буду делать со счетами?!
  - В каком смысле? - не поняла я, - А сейчас ты с ними что делаешь?
  - Как - что? - удивилась она, - Кладу Вадьке в тумбочку!..
  Она вскоре уехала со своим Вадькой, мы созванивались, изредка виделись - той ниточки давно не было, а жили они на новом месте, пожалуй, еще больше ссорясь и ругаясь, чем в Иерусалиме. Нина порывалась время от времени развестись, но... куда уж там - счета в тумбочке...
  
  Мелькание лиц с утра до вечера, а лица все те же, и так по кругу.
  - Здравствуйте, как поживаете?
  - Здравствуйте, спасибо, поживаю...
  - Здравствуйте, а где других два тома?
  - А почему вы думаете, что есть еще два?
  - Ну, как же, написано: триллер...
  
  Отношения с Поэтом стали похожи на кривую, то взмывавшую вверх, то резко летящую вниз. У нас давно был общий круг друзей, нас приглашали вдвоем, и воспринимали как пару.
  Мы никогда не жили вместе, и даже не заговаривали об этом.
  Наверное, я перестала так сильно нуждаться в нем, а может быть, привыкла, и уже знала, что вот он - есть, и это продолжается, и никуда не исчезнет, и уже давно все в порядке...
  Давно ничего не было в порядке! Я больше не могла существовать в его надменном холоде, а пробить эту ледяную броню не удавалось... Да и не слишком я стремилась что-то там "пробивать".
  Именно в то время я стала записывать свои ощущения. Мне так хотелось поговорить с ним о любви. Но я так никогда и не решилась на это.
   (здесь последует продолжение...)
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"