ЗАНАВЕС

- Все ясно, - сказал Иван Иванович Журов, майор и следователь прокуратуры по особо важным делам. С полчаса уже он, засунув руки в карманы брюк, бродил по этой тихой квартире, стараясь не мешать работе криминалистов. Второй его задачей - а, может быть, и главной, учитывая ее сложность - было не наступить на пятна крови, которой преобильно были залиты все полы. Кровь была повсюду, ее следы вели в каждую комнату, и разобраться в их хитросплетении, казалось, было невозможно.

- Что вам ясно? - откликнулась на его слова эксперт - криминалист Татьяна Флюмо. Она уже собрала свой чемоданчик с принадлежностями и заняла позицию у вешалки в коридоре, поближе к выходу. В длинных пальцах правой руки ее, вывернутой ладонью кверху, была зажата тонкая коричневая сигарета с золотым фильтром. Журов знал, что табак в ее сигаретах был почти черный, Флюмо любила очень крепкие сигареты. Еще Журов знал, что ради фамилии Флюмо оформила фиктивный брак с французом, ни на что больше, кроме этой самой фамилии, не претендуя, но всем рассказывала, что взяла себе девичью фамилию матери. Журов знал правильную версию, но, по-честному, его это обстоятельство, этот легкий обман не задевал и не раздражал. Он считал вполне допустимым подобный каприз для женщины, которая, при ее роде занятий и всех сопутствующих обстоятельствах, сумела сохранить свое изящество, ум и ироничный взгляд на жизнь. Журов ей, мягко говоря, симпатизировал и всегда улыбался, завидя ее в милицейских коридорах или на месте очередного преступления. Так радуются хмурой осенью неожиданной встрече с хризантемой. Флюмо и была похожа на хризантему, стойкую к ветрам и невосприимчивую ко всему, что эти ветра проносят мимо.

- Ясно то, Татьяна Рудольфовна, что ничего не ясно, - сказал Иван Иванович, поднося к сигарете Флюмо зажженную спичку. Женщина, склонив голову к правому плечу, дотянулась до сигареты уголком губ, прикурила. Затянулась, откинувшись назад, выпустила облако синего дыма.

- Выводы делать вам, Журов, - сказала она, поеживаясь, - но других отпечатков, кроме отпечатков пальцев потерпевшего, в квартире не обнаружено. Ни свежих, ни старых, никаких. Что довольно странно.

Татьяна Рудольфовна, взаимообразно, так же симпатизировала Журову. Мягко говоря. Ей он, ее словами, импонировал, был умным под стать ей самой, кроме того, его знаки внимания, искренние, без пошлости и наигранной балаганщины, были ей приятны. Симпатия рождает встречную симпатию, помимо нашей воли, таков закон жизни, женщинами он повелевает.

- И еще заметьте - заметьте! - дверь закрыта на ключ. Изнутри закрыта! И ключ торчал в замке, что вообще исключает то, чтобы кто-то как-то снаружи... Извне, так сказать...

- Что касается ключа, так на нем вообще никаких отпечатков не обнаружено, ни хозяина квартиры, ни кого-то еще другого. Ключ стерилен в смысле отпечатков. Словно его вообще никто никогда не касался. В масле!

- Вот. Вот! - подхватил Журов. - Кто-то, перед уходом, заменил замок и закрыл за собой дверь. Изнутри. Что, опять же, непонятно. Со всех сторон непонятно, с той, наружной, и с внутренней тоже. На ключе должны остаться хоть какие-нибудь следы. Смазанные, частичные, фрагментарные - любые.

Он похлопал себя, определяясь, по бокам, достал из кармана пиджака обнаруженную таким способом распотрошенную пачку Примы, поковырявшись, вытащил из нее сигарету и несколько минут задумчиво, с остановившимся взором, разминал ее жилистыми сильными пальцами. Вернувшись к реальности и словно забыв о коробке спичек в кармане, прикурил от сигареты Флюмо, галантно наклонившись к ней для этого. Татьяна Рудольфовна благосклонно позволила ему это сделать. С доброй улыбкой она смотрела на легкие, как пух, светлые волосы на макушке Журова, пока тот не запыхал своим едким дымом, заставив ее отвернуться и замахать руками.

- Ах, Журов, как вы можете курить такую гадость? - спросила она. - Ведь это же вредно! Да и не слишком приятно, должно быть. Уж если причинять себе вред, пусть он будет допустимым и, по возможности, приятным.

Иван Иванович коротко хохотнул. Отступив на шаг он, как галантный кавалер, быстро и старательно разогнал дым немного картинным движением руки. Словно нарисовал в воздухе солнце. Улыбка коснулась губ Флюмо.

- Жизнь вообще вредна, но, к счастью, коротка, - изрек он. - А что до приятности, так я при исполнении обязанностей, так сказать, какая уж тут, собственно, приятность. На службе человек должен быть злым, он должен рвать и метать, он гореть и искрить должен, а этому всему такой горький и вполне даже гнусный дым способствует весьма. Говорил он по обыкновению быстро, проглатывая окончания слов.

- Журов, как вы можете! - Флюмо укоризненно покачала изящной головкой. Ее лицо, осененное слегка растрепанным каре, было печально. Возвышенно и печально.

- Да шучу я, шучу, - махнул рукой Журов. - Просто я в детдоме еще привык курить махорку, и до сих пор ничто другое меня не пробирает. Вот только Прима и годится, да и то... И он снова махнул рукой.

- Вы что, детдомовский? - удивилась почему-то Флюмо.

- Детдомовский. Но я все же, если позволите, не об этом сейчас. Меня вот что занимает, на данный момент. Тут возник целый ряд вопросов, ответов на которые нет, и которые не позволяют считать случившееся простым, ясным и законченным процессом.

- Давайте, воздвигайте свои вопросы.

- Непременно воздвигну, в порядке, так сказать, очередности. Что мы имеем? Погибший - известный столичный артист театра и кино Андрей Владимирович Гранин. Что само по себе уже выбивается из ряда обыденности. Что такой известный человек делал в нашем городе? Ну, понятно, никто не запрещает ему купить здесь квартиру, это каждый гражданин волен сделать. Ну, купил он квартиру, ну, приехал отдохнуть, развеяться, быть может. Имеет право. И отдохнул, как видим, и развеялся.

- Это вопрос?

- Это логические подходы и построения, вопросы предваряющие. Раздумья, если угодно, вслух. Но вот и вопросы. Первый: как потерпевшему могла быть нанесена та травма, от которой он впоследствии и скончался?

- Актер скончался от потери крови, которая истекала из глубокой раны на голове. Вы это сами видели, тело лежит на кухне в луже крови, - сказала Флюмо.

- Да, но вопрос заключается в том, кто и каким образом нанес ему эту рану? Или же, скажем, мог ли он причинить такую рану себе сам, упав, предположим, с высоты собственного роста и ударившись головой о какой-нибудь подвернувшийся предмет?

- Без сомнения, мог, - высказала предположение Флюмо. - Правда, знаете, пьяным в таких ситуациях обычно везет, и посторонние предметы им под голову не подворачиваются. Сколько таких случаев было, знаете ли.

- Вы полагаете, артист был навеселе? То есть, если откровенно, выпивши?

- Пьяный он был, Журов, пьяный. Экспертиза, конечно, покажет точно, но мое мнение такое: пьяный. Или сильно навеселе. Потому что следы употребления алкоголя повсюду. Их много. И судя по следам, а именно опустошенной стеклянной таре, выпито было много, очень много, я даже не представляю, как он мог один выпить столько. Да и мог ли?

- Вот, видите, еще вопрос. А я так слышал, что Гранин уже несколько лет как вовсе алкоголь не употреблял. Не пил он, говорят, бросил. Хотя, конечно, кто его знает. Может быть, для этого дела квартира и покупалась. Чтобы подальше от посторонних глаз расслабиться было можно. Стресс, знаете, полезней все-таки снимать, чем воздерживаться и не снимать совсем.

- Ну, Журов, вы, оказывается, специалист по снятию стресса, - улыбнулась Флюмо.

- Нет, я нет! - энергично запротестовал Иван Иванович. - А вот сосед мой, Василий Романович, вот он - да. Он специалист. Я от него многому научился. Кстати, а ничего больше странного вы при осмотре, пардон, тела не заметили?

- Руки. Суставы рук сбиты, на них есть ссадины, как если бы он незадолго перед гибелью дрался.

- Вот, дрался. А дверь заперта изнутри. Я говорю, что здесь все не просто. Не просто поскользнулся, не просто упал... И не очнулся. И, что странно, в квартире нет телефона. Нет стационарного, это ладно, бывает, многие сейчас отказываются за ненадобностью. Но и мобильного телефона товарища артиста тоже пока не нашли. А это уже не странно, это подозрительно, потому что такой человек без телефона остаться просто не может. Ведь он знаменит, он всем нужен, да и у него самого всевозможные дела, обязанности, связи... Значит, либо потерял где, либо прихватил кто. Забрал и унес с собой.

- Кто?

- Очень хороший вопрос. Я думаю, что тот, кого здесь не было. Как бы не было, пока мы не докажем обратное.

- Товарищ майор! - из дальней от входной двери комнаты, спальни, выглянул проводивший там осмотр оперативник. - Мы тут телефон нашли. Весь в крови и разряжен, скорей всего, это телефон потерпевшего.

- Ну-ка, ну-ка! - живо заинтересовался Журов и замахал рукой, приглашая оперативника приблизиться. Тот подошел, держа на вытянутой руке двумя пальцами за угол целлулоидный пакет, в котором матово блестел мертвым экраном телефон. Аппарат весь был измазан превратившейся в корку и похожей на пластмассу засохшей уже черной кровью.

Журов с любопытством оглядел телефон со всех сторон.

- Где нашли?

- Под кроватью, в самом углу был, поэтому заметили не сразу.

- Что, совсем разряжен? - спросил майор оперативника.

- Совсем, - подтвердил тот.

- А как думаешь, сможем мы узнать последние звонки? Вход - выход?

- Думаю, сможем, - пожал плечами оперативник. - Аппарат не поврежден... Должны.

- Вот, еще вопрос, - сказал Иван Иванович, обращаясь в Флюмо. - Каким образом телефон пострадавшего оказался в той дальней комнате, если сам он здесь, на кухне? При этом, мы видим на корпусе гаджета следы крови, в то же время, следов крови в той комнате ни на полу, ни где-нибудь еще нет. То есть, можно утверждать, что в то время, когда господин Гранин уже получил ранение и истекал кровью, он в спальню не заходил. Тем не менее, телефон его находится там, и состояние телефона говорит нам, что потерпевший держал его в руках, уже будучи раненым, или травмированным. Как это расценить? Загадка...

- Вот вам, Журов, и головоломка на ближайшие сутки, - сказала Флюмо, - потому что, сдается мне, спать вам сегодня не придется. Происшествие резонансное, начальство будет теребить, и требовать результата. Ну, уверена, что вы отлично справитесь. А нам пора возвращаться в управление и садиться за составление отчетов.

- Да я и в эту, ну, предыдущую ночь отлично выспался, так что не извольте беспокоиться, - успокоил Татьяну Рудольфовну Журов. Он бережно прикоснулся к протянутой ему руке Флюмо. - До свидания, - сказал. - Всегда приятно с вами, так сказать, пересекаться.

Миндалевидные, слегка раскосые глаза Флюмо потеплели.

- Вы тоже здесь, не усердствуйте чрезмерно. Меру знайте, - сказала она перед тем, как удалиться.

- Мера есть категория неопределенности... - пробормотал Журов тихо, задумчиво глядя вослед уходящей Флюмо. - Ибо у каждого она своя...

Тремя днями раньше, в пятницу, около полудня, заслуженный артист республики Андрей Гранин вошел в подъезд своего дома и, остановившись у двери лифта, нажал кнопку вызова. Мужчина был одет в светлые брюки и светлую свободную рубашку с открытым воротом, через плечо его была перекинута, судя по всему, достаточно увесистая дорожная сумка, может быть поэтому он шел тяжело, слегка раскачиваясь из стороны в сторону, словно моряк на палубе. Пока лифт неторопливо спускался с верхнего этажа, Гранин скучающим взглядом окинул небольшой холл. Заметив под потолком камеру видеонаблюдения, он по привычке подмигнул в мутный зрачок объектива и, как приветствие, поднял вверх два пальца. Виктория! Победа всегда и во всем.

Как впоследствии выяснилось, это была последняя, хоть и не профессиональная, съемка артиста.

Поднявшись в квартиру и войдя в прихожую, он с наслаждением сбросил сумку с плеча на пол. В сумке что-то глухо звякнуло.

- Тихо, тихо, - успокоительно произнес Гранин.

Скинув туфли, он с наслаждением нырнул горящими ступнями в растоптанные домашние тапки, словно ступил в прохладный ручей, по гудящей истоме ног ощутив в полной мере, насколько же он устал.

Подхватив с пола сумку, он прошел с ней на кухню. Поставив там сумку на стол, он извлек из нее две бутылки вина и пакеты со снедью. Продукты убрал в холодильник, бутылки оставил на столе, а сумку отнес обратно в прихожую и сунул под вешалку. Вернувшись на кухню, остановился у стола. "Десертное или сухое?" - пронеслось в голове. Колебания было недолгими. "Десертное, - решил он, - чтобы слаще спалось".

Достав из ящика штопор, который, как ему и полагалось, лежал на своем, определенном для него месте, он откупорил бутылку и налил себе темного, как гречишный мед, и почти такого же густого и сладкого вина в чашку, которую взял с сушки над раковиной. "Может, все же лучше было купить мадеры или хереса?" - подумал он мимолетом, но не стал дальше углубляться в тему выбора и мучить себя сомнениями. Сомнений и без того хватало. Не присаживаясь, одним махом выпил все, что было налито, сосредоточившись именно на процессе питья, а не на анализе связанных с ним вкусовых ощущений, поставил чашку на стол, налил еще в нее, где-то на треть, и так же стремительно выпил. После чего отправился прямиком в спальню.

В спальне, самой дальней от кухни небольшой комнате, были задернуты шторы и царил полумрак. Не раздеваясь, как был, Андрей Владимирович бросился на кровать прямо поверх покрывала. Зарывшись лицом в подушку, словно пытаясь отсечь все внешние раздражители, прислушался к своим внутренним ощущениям. Процесс согревания, размягчения и растворения, вызванный выпитым вином, уже пошел. Рождаясь в животе, в самом центре вселенной, тепло, медленно и постепенно, почти незаметно расползаясь, уже принялось заполнять все углы и закоулки его тела. Появилось ощущение, будто это набегающая волна подхватила и закачала его на своей длинной покатой спине. В ушах даже возник шум прибоя. Обман. Обман, конечно! Прибой и море остались там, откуда он только что приехал, и куда вскоре должен вернуться обратно, вот только отлежится немного. Было бы здорово за это время избавиться от той занозы, что застряла в мозгу. Но ее так просто не вытащить, ее еще надо исхитриться как-то подцепить, а после выдрать, с корнем, с мясом, все равно как. А для начала хорошо бы понять, как она там появилась, и что она вообще такое. Да и в мозгу ли она, заноза, а, может, глубже, в душе?

Он не знал, когда это началось. Должно быть, с полгода назад. Помнится, ему как раз вручали приз на осеннем кинофестивале за лучшую роль, а он стоял на сцене, смотрел в рукоплещущий зал и думал, Господи, что я здесь делаю, зачем мне все это, для чего? Ощущение было таким, будто тащил, тащил непосильную ношу, и то ли надорвался от тяжести, то ли разочаровался, поняв, что не туда и не то тащил. И позже это ощущение ошибочности пути и ненужности самого процесса труда его уже не оставляло, а только усиливалось с каждым новым днем. Пропали ощущение свежести и радость от творчества, а с ними и удовольствие от жизни. А как же жить без удовольствия? Жить, не испытывая удовольствия от жизни нельзя, недопустимо, даже преступно, но именно так он живет в последнее время. Да ладно бы просто так, без удовольствия. Подумаешь, многие живут, не испытывая оргазма ни от жизни, ни от сопутствующих процессов, и ничего. Можно перетерпеть, наверное, пока все само каким-то образом уладится. Но нет же, он не такой. Он особенный! И словно бес какой-то вошел в него, словно подгоняет его, подстегивает, заставляя совершать все новые и новые глупости, которые лишь усугубляют ситуацию. И вот, теперь он прячется здесь, в месте, о котором мало кто знает. Он сбежал от всех, от обстоятельств, от того, что может произойти, и от той женщины, которая способна разбить его семью, и от себя. Вот, уже и семья оказалась под ударом, под вопросом. Ну, как семья? Ну, как под вопросом? Вопрос уже чисто риторический. К сожалению. Но он еще поборется, поборется... Жив будет... Даст Бог...

Проснулся Гранин лишь к концу дня, часа в четыре пополудни. Сон был глубокий, но тяжелый, ватный какой-то, как обморок, как беспамятство. Но, быть может, такой сон ему и был нужен. Что-то снилось ему, или мнилось, какие-то темные массивы и формы возникали из сумрака сознания, наплывали, медленно вращаясь и перемешиваясь, наваливались своей ошеломительной громадой, но в последний момент раздавались в стороны и там исчезали за гранью видимого и определенного, чтобы тут же быть замененными другими, подобными. Порождения тьмы. Впечатление от сна осталось тяжелое, но не слишком гнетущее. Наверное, потому, что, как не без оснований думал Гранин, все мы сами суть порождения тьмы, и поэтому умеем мириться с ее неизбежным существованием и постоянным присутствием где-то рядом, даже всего лишь на расстоянии вытянутой руки.

Перевернувшись на спину, Гранин довольно долго еще продолжал лежать на кровати, до тех пор, пока не определил окончательно, что над его головой и перед глазами реальный потолок комнаты, а не сумрачный и тяжелый эгрегор его сна. Утро, как он помнил, было солнечным, солнечные блики на потолке указывали на то, что вечер, очевидно, будет ему под стать. Это обстоятельство позволило мысленно связать воедино цепочку дня, преодолев провал длиной в сон. Самое время теперь было решить, чем заняться в те свободные пару дней, которые были у него в запасе. Неожиданно Гранин почувствовал, что что-то неудобное и настырно неприятное острым углом врезалось куда-то в пах. Он вспомнил, что оставил в кармане телефон, и теперь, после нескольких переворотов в кровати, аппарат занял там явно нелояльную по отношению к владельцу, а по сути, к своему господину, позицию. Кряхтя, извлек телефон из кармана и включил, проверяя наличие пропущенных вызовов. Мигнув зеленым пузырем глаза, телефон сообщил, что таковых на сегодня нет. "Странно, никто мне не звонит, никто меня не хочет", - пробормотал заслуженный артист. Неожиданно ему сделалось обидно, что вот так сразу о нем все забыли, а следом, откуда ни возьмись, на него свалилось одиночество, такое острое, что похолодели руки. Прерывая этот психологический беспредел на корню и в зародыше, Гранин вскочил с кровати.

Зайдя в ванную, он открыл кран и плеснул несколько пригоршней теплой воды в лицо. Стянул с вешалки сиротливо висевшее на ней белое махровое полотенце, большое и толстое, почти негнущееся, фантомное воспоминание о турецкой гостинице. А оно, кстати, возможно, оттуда и приехало, что-то такое он припоминал... Или ему так казалось, что припоминал, потому что хотелось, чтобы так было. Это воспоминание - реальное или мнимое - связывало его, делало сопричастным той радостной и беззаботной жизни, которая в данный момент была ему недоступна, по разным причинам, но возвращения которой он жаждал. Он закрыл глаза и погрузил лицо в эту махровую фантазию, но вместо ожидаемого привета из воображаемой стороны он ощутил тонкий, сладковатый запах затхлости. Все-таки эта квартира мало использовалась по назначению, а именно - для жизни. Так, редкие и непродолжительные наскоки, когда возникала необходимость побыть одному и счистить с себя, насколько это было возможно, суетную шелуху. Но прятаться в таком месте, о котором мало кто знал, от одиночества, конечно, было чистым безумием. Хотя, кто же предполагал, что оно накроет его именно здесь, на этом необитаемом острове?

На кухне он открыл окно, чтобы разбавить застойный воздух живым, вольным, и постоял некоторое время , прижавшись виском к откосу и заглядывая во двор с высоты седьмого этажа. Жизнь по ту сторону стекла неторопливо, но текла своим чередом, ее живые признаки можно было разглядеть повсюду. Чего нельзя было сказать о пространстве за его спиной.

Словно подслушав мысли артиста, в углу включился и загудел холодильник. "Спасибо, - мысленно поблагодарил его Гранин за солидарность, - но ведь я , если честно, не это имел в виду. Я не про движение механизмов, я о душе".

А что о душе? Вот, вот. Наконец он подобрался к главному. Что-то с ней не так, с душой. Высохла она, что ли, растрескалась, как поле в засуху, и не родит уже ни радости, ни удовольствия, ни удовлетворения, не дает чувства корней, будто они навсегда высохли и отпали, а вместе с ними пропало и знание того, зачем все и для чего. Вот! Зачем! Главный вопрос. Не зная ответа на него, не ответишь и на следующий: куда дальше? То есть, цепочка такая, сначала зачем, потом что и дальше куда. Но у него было такое чувство, будто ветер давно уже оторвал его от той почвы, которая его питала, и словно перекати поле, помимо его воли несет неведомо куда, руководствуясь одной лишь своей ветреной прихотью. Вот с этим со всем ему и хотелось разобраться. Что за ветер, откуда дует? И как уговорить или вынудить его дуть куда нужно? Но, буквально, разбираться следовало постепенно, поступательно, не наваливаясь на себя сразу и всем весом. Все-таки, он думал о себе, как о человеке, у которого есть еще перспективы, во всех сферах, и это было кое-что. Кое-что! Это было, между прочим, главное.

Ему стало зябко, и он закрыл окно. Чтобы оживить атмосферу и связать ее с собой и своим в ней нахождением, он принялся варить кофе. Из наличных запасов: в ящике нашлась почти полная пачка Жардин. Сахара, правда, не было от слова совсем, но это не важно, не существенно, ведь у него было еще сладкое десертное вино. Что подразумевало, что сначала он выпьет кофе, а вино уже на десерт. Хотя... На самом-то деле никто ведь не возбраняет совместить оба, так сказать, блюда. Там, как говорится, видно будет. Как пойдет.

Сняв кофе с плиты, он сходил в большую комнату, в залу, как называют ее соотечественники, там он прежде всего распахнул задернутые, как и в спальне, шторы, наладив таким образом, как ему подумалось, прямую связь с космосом. Хотя, что космос? Разве от него можно укрыться за занавесками? Фикция все, самообман. Потом расчистил журнальный столик. Ну, как расчистил? Смахнул все на пол, под стену, заодно протерев пыль попавшейся под руки газетой. Забавная картинка там, в газете. Точней, была забавной, казалась ему такой раньше. Раньше было краше! Раньше было... Туда ее, под стол!

За одну ходку принес из кухни две чашки, бутылку с вином и кофейник. Есть все еще не хотелось, поэтому решил пока ограничиться этим. Сел в низкое кресло, взял с подлокотника пульт и включил телевизор. Сразу настроил на какой-то спортивный канал и убрал звук. Журнальный столик был низким и длинным, как любил он повторять, не совсем журнальным. Откинувшись на спинку, он положил ноги на дальний край стола, обозначив тем самым его другое предназначение. Было удобно, прямо так, как надо. И все, что нужно, оказывалось под рукой. Налив в чашку кофе, он осторожно поднес к губам темный, почти черный напиток. Горячо! И горько. Ничего, зато так аромат сильней.

На самом деле, он опасался этого момента, когда суетная деятельность, исчерпав себя, затихнет, и он останется один на один с собой, поэтому подсознательно тянул и тянул время. Тем не менее, этот момент наступил. И время разом остановилось. Получилось, как с тем катером, который резко тормозит на полном ходу, и его накрывает сзади им же самим поднятой и настигшей его волной. В его случае это была волна воспоминаний и всего того, что он натворил раньше, того багажа, который он все нес и нес за собой, и с чем, собственно, ему и предстоит как-то сейчас разобраться. Нет, можно, конечно, оставить все, как есть, но это ведь не выход и не спасет. Волна все равно догонит, и накроет, и выбраться из-под нее в этом случае уже будет невозможно.

"Стоп, стоп, стоп!"- остановил волну Гранин. - "Не так быстро! Повремени! Я еще не готов".

Наливая вино в чашку (другой посуды, похоже, в доме не оставалось), он неожиданно обратил внимание на зеркало, стоявшее у стены прямо напротив него. Этого зеркала он не помнил, не видел его раньше. Что не удивительно. Ключи от квартиры были еще и у его директора и компаньона, и он, зная, что жилплощадь простаивает незаселенной, часто использовал ее как склад, храня здесь разнообразный реквизит, аппаратуру и все, что придется. Гранин не протестовал, ему лишнее барахло не мешало, тем более, когда его самого здесь не было.

Зеркало, судя по всему, было антикварным. Большое, в полный рост, в тяжелой прямоугольной раме, матово блестевшей маслянистым покрытием, с несколькими резными завитушками на самом верху. Толстое стекло с фасетами, в глубине которого за серебряным волшебством амальгамы он увидел себя, возлежащим, почти как эпикуреец, но с растрепанной прической и горящими тревожным огнем глазами. Он поднял бокал, так следовало именовать сегодня чашку, и тот, в зеркале, двойник или брат, или кем он там ему приходился, поднял свой тоже. Все-таки, это было совсем не плохо, выпивать, и вообще, общаться со своим отражением в зеркале. Все не в одиночку. Сам он до этого, конечно же, не додумался бы, нет. Но раз уж так случилось - пусть.

Гранин пригубил из нареченного бокала. Вино было сладким и совсем не холодным, и это было хорошо. А теперь кофе. Глоток за глотком, так, хорошо. В этом была даже какая-то специфическая прелесть, запивать вино кофе без сахара. Он посидел некоторое время, запрокинув голову на спинку и пытаясь для себя определить словами, в чем же именно заключается эта прелесть, и не определил. С удовлетворением отметил, что никаких мыслей в голове не было, вообще, даже намека, что являлось очень даже неплохим знаком, учитывая все обстоятельства. Потом он переключился на созерцание экрана телевизора. Начался какой-то футбольный матч. Игроки носились по полю и совершали какие-то действия, возможно, ритуального характера, но которые на первый взгляд не имели ни малейшего смысла. Смысл игры, как правило, объяснял дежурный жрец, которого звали комментатором, и которому в той или иной степени, в зависимости от глубины погруженности, это удавалось сделать. Но при отсутствии звука, разгадывание смысла игры превращалось в любопытнейшее занятие и, надо признаться, он частенько ему предавался. Когда, конечно, выпадала такая возможность. Тут ведь еще что хорошо, через некоторое время наблюдения начинаешь дремать. Вот и теперь, что-то такое надвигалось, или же это он сам куда-то поплыл.

Устраиваясь поудобней в кресле, чтобы, значит, не сходя с этого места докопаться до самого глубинного и самого настоящего смысла всего, что имело смысл вообще, он ненароком вновь взглянул в зеркало.

Голубоглазый красавец блондин там, в зазеркалье, развалясь в кресле с высокой спинкой с ушами, рассматривал на свет цвет жидкости, налитой в граненый венецианский бокал на толстой ножке. И этот блондин не был им. Заметив, что Гранин пошевелился, он перевел взгляд на актера, а встретившись с ним глазами, приветливо улыбнулся.

- Не разбудил? - спросил он вежливо. - Простите, если это так. Но я, честно, старался не шуметь. Хотя, с другой стороны, нам все равно нужно поговорить. Так что...

- Ты кто? - спросил на инстинкте Гранин. Он рывком выпрямился в кресле и теперь оторопело смотрел в зеркало, с которым явно что-то было не так. И вот что: оно не отражало. А зеркало, которое не отражает, это, знаете ли, уже что-то совсем другое. Гранин поднял вверх руку и сделал ей широкое движение слева направо.

Незнакомец в зеркале засмеялся.

- Нет-нет, - сказал он, - и не старайтесь, я не буду повторять за вами все эти дурацкие жесты. Вы знаете что? Вы выпейте прямо сейчас своего вина, или что там у вас, а потом спокойно поговорим. Да, у меня тоже есть к вам вопросы.

Не отрывая взгляда от незнакомца, который, в свою очередь , не отводил от него своих насмешливых глаз, Гранин ощупью, проливая мимо, плеснул в чашку из бутылки и торопливо выпил. Судорожно сглотнул. Если это сон, подумалось ему, то неплохо было бы ему уже закончиться.

- Нет, это не сон. К большому моему сожалению, - незнакомец развел руками. Похоже, он легко и даже бегло читал чужие мысли. - Но я очень надеюсь, что вам стало полегче.

- Да нормально я, - ответил Гранин, отдуваясь, - нормально. Но в горле все же что-то предательски хрипело, поэтому он поторопился спросить: - А ты, собственно, кто!

- Вы уже спрашивали, и это хороший вопрос, - лучезарно улыбнулся незнакомец. - И, главное, правильно поставленный. Но ответить на него не так просто, как могло бы показаться.

- А ты попробуй, - посоветовал гостю Гранин. Первая растерянность была преодолена, и он, по старой привычке уличного бойца, внутренне подобрался. - Попробуй, - повторил, - я сообразительный... Соображу...

- Я знаю, - согласился гость. - Но дело не в сообразительности, а в восприимчивости к некоторым вещам, которые, так скажем, не являются общепринятыми истинами. Вот вам-то, казалось, и объяснять ничего не надо бы, однако, приходится. Ну, хорошо, попробую. Я, знаете ли, ангел. Это прежде всего. А, с другой стороны, я - это, в какой-то степени, вы.

- Что-то ты путанно изъясняешься, - недоверчиво протянул Гранин. - Я как-то по всем этим моментам, - ангелы, там, и прочее - как-то не очень,

- Вот! Вот! - воскликнул в зеркале по виду человек, а по сути, как он себя определил, ангел. - Я же предупреждал. Придется, видимо, начать издалека.

- Валяй. И можешь не скупиться на подробности. Время у меня пока что есть.

- Я знаю, - вновь намекнул на свою осведомленность ангел, - и поэтому я здесь.

- А где, кстати говоря, здесь? Я как-то теряюсь в догадках...

- Я имею в виду, что разговариваю с вами напрямую. Непосредственно, так сказать. Вкладываю слова в уши, а не в сознание, как обычно. Хоть нам и запрещено это делать - официально.

- Вот как даже, официально. Ты словно сотрудник неких компетентных органов, даже интересно становится. Но я спрашиваю, где ты находишься, в смысле, физически. Телесно. Я не совсем понимаю, почему я, как дурак, сижу и разговариваю с зеркалом? Хорошо еще, что не пришлось болтать с телевизором. Испытываю неловкость, прямо скажу.

- Ах, вот вы о чем. Хочу вас успокоить, все очень просто. Я нахожусь в своей реальности, а вы в своей. А зеркало суть магический предмет, который позволяет двум нашим реальностям соприкоснуться. Я, кстати, очень обрадовался, узнав, что в этом месте есть такое старинное зеркало, это очень облегчает коммуникацию. Оно, как намоленная икона, работает изумительно четко. А вот без него пришлось бы общаться как обычно, и я не уверен, что у нас что-нибудь получилось.

- Это как же? - спросил Гранин с сомнением. Уж чем-чем, а сомнениями он был переполнен. Ему все казалось, что он то ли спит, то ли наяву наблюдает некий психический феномен, помимо воли став участником призрачного водевиля, существующего лишь в его сознании или где-то там же, в столь же неопределенной и ускользающей области.

- Напрямую, через сознание, - объяснял гость. - Вы бы просто слышали мой голос. Мне это не обязательно, я слышу ваши мысли. Но в последнее время с общением посредством сознания у нас с вами возникли определенные сложности. По большей части преобладало несознание. Я бы даже сказал, осознанное или неосознанное противодействие. Впрочем, это вы и сами знаете. Поэтому возникла необходимость личного контакта, глаза, так сказать, в глаза. И я рад, что начальные трудности успешно преодолены. Ну, я ответил на ваш вопрос исчерпывающе? Мы можем продолжать?

- Последний вопрос: крылья?

- Что крылья? Ах, где мои крылья? Да вон они, в углу стоят. Крылья вещь ритуальная, для процессий в основном, когда случаются, а в повседневной жизни они даже мешают. Показать?

- Ладно, верю! - сказал Гранин и отмахнулся. - Продолжай.

- Благодарю, - ангел отвесил полупоклон, - за разрешение и возможность перейти, наконец, к конструктиву. Я, как вы понимаете, не просто так, на огонек, заглянул сюда, распить бутылочку и поболтать с вами, а по делу. Поэтому, давайте ближе к нему. Чуть раньше мной было сказано, что я - это, в какой-то мере, вы сами. Вам эти слова могли показаться странными.

- Могли, - согласился Гранин. - И показались.

- А, между тем, эти слова многое объясняют. Вы помните, - продолжил ангел, - как лет пятнадцать тому назад, разумеется, имеются в виду пятнадцать земных лет, вы попали в автомобильную катастрофу? Вижу, что помните. Вы тогда были за рулем, и в результате происшествия погиб один из ваших спутников. Ему в той аварии оторвало, простите, голову. А, между тем, голову должно было оторвать вам.

- Черт! - не удержался от возгласа Гранин. Это известие так его поразило, что он даже схватился за свою шею, ощупав ее на предмет определить, цела ли она еще.

- Черт здесь как раз ни при чем, - возразил ангел. - А вот ваш покорный слуга имеет к вашему, будем прямо говорить, спасению самое непосредственное отношение. Я тогда как раз работал вашим ангелом хранителем. Я, кстати, и сейчас им являюсь, но уже по совместительству. Так себе, скажу я вам, работенка. Так вот, то факт, что мне удалось уберечь вас в том страшном происшествии, сохранить жизнь и прочее, я посчитал достаточным основанием для того, чтобы обратиться к вам напрямую. Обратиться с предложением, от которого вы не смогли бы отказаться. И я обратился, связавшись непосредственно с вашим сознанием. И вы, надо подчеркнуть особо, не отказались. Да и кто бы отказался!

- Скажем так, я мало что помню, - сообщил собеседнику Гранин. - То есть, вообще. Я тогда, помнится, жутко пил, никак отойти не мог от шока. Глаза закрою, и сразу голова эта в воздухе кувыркается, и кровавые зайчики в хороводе... Друг мой погиб, как-никак. Но я был невиновен в той катастрофе.

- Конечно, невиновен. Хотя поначалу виновным считали именно вас.

- Вы хотите сказать...

- Я и говорю! Для улаживания этого вопроса мне так же пришлось приложить кое-какие усилия. Так что, вы мой должник...

- Даже не знаю... - протянул Гранин неуверенно. - Я должен вас поблагодарить?

- Благодарность дело такое, - сказал ангел. - Можно сказать, добровольное, а потому редкое. Чего не скажешь о пунктах договора. Позвольте напомнить вам его суть.

- Напомните мне, пожалуйста, - попросил Гранин.

- Ну, за этим задержки не будет, для этого я вам и явился. Он предостерегающе вскинул десницу. - Явился, именно! И давайте попробуем обойтись без банальных замечаний. Но прежде, напомню вам вкратце, буквально в двух словах, ваше тогдашнее состояние, возможно, вы уже не помните. Общее ваше состояние и положение в обществе и в профессии. Оно было удручающим. Как актер, вы не могли себя реализовать. Да что там, найти себя не могли. Более того, в вас и актера-то мало кто видел. В те времена вы перебивались редкими подачками, вторыми ролями, небольшими эпизодами и даже массовкой. В утренниках участвовали! Семья разваливалась, что не мудрено и даже естественно. И на этом фоне непосредственная угроза алкоголизма. А вам было уже тридцать пять лет...

- Ну, не следует так уж сильно сгущать краски... - попытался возразить Гранин. - Трудные были времена, непростые моменты. У всех они случаются. Так что, все же, не следует...

Попытка не удалась

- Следует! - настоял на своем ангел. - Следует. Словом, тогда я и вышел на контакт с вами. Несмотря на все сопутствующие и отягчающие обстоятельства, мне удалось их преодолеть и связаться с вашим сознанием. Что удивительно, оно откликнулось. Отозвалось, представляете? Ему, как выяснилось, самому надоело находиться в угнетенном состоянии, под властью такой нездоровой личности, как ваша, поэтому мы с ним быстро договорились. Я брал на себя обязательства позаботиться о вашей карьере, личной жизни и прочем, вы же, со своей стороны, соглашались с тем, что я, время от времени, а именно, когда посчитаю нужным, мог входить в вас, не причиняя вам, естественно, ни малейшего вреда, и жить, в каком-то смысле, вашей жизнью.

- Не может быть! - закричал возмущенный Гранин. - Я не мог на такое пойти! Никогда! Я был пьян!

- Могли, и пошли, - заверил его ангел. - А то что были пьяны, так это не аргумент. Сознание никогда не пьянеет, только притворяется, подыгрывая хозяину, поэтому, в отличие от него, всегда договороспособно. С нашей, ангельской, точки зрения. К тому же, вы тогда постоянно взывали к Богу, помните? Господи, услышь! Господи, помоги! Господи, приди и спаси! Я, чтоб вы знали, являюсь его представителем здесь, на месте, и имею полное право в некоторых - оговоренных - случаях действовать от его имени. Ваш случай вполне подходящий, из списка. Так что, с юридической точки зрения, не подкопаться, все тонкости соблюдены.

- Где подпись моя? - не унимался Гранин. - Где? Покажи бумагу! Бумагу сюда! Желательно с мокрой печатью!

- Мне это только кажется, или вы на самом деле пытаетесь быть остроумным? Не стоит, не напрягайтесь. Подписи на бумаге - это архаика, и они между нами, ангелами, уже давно не используются. Все договоры, подобные нашему с вами, скрепляются знаками крови и фиксируются там, в Небесной канцелярии. Надлежащим образом фиксируются, уж поверьте мне... Эти договоры неоспоримы, и имеют силу большую, нежели юридическую.

Гранин, слушавший внимательно, не открывая глаз от вещавшего зеркала, откинулся на кресле. Постучал ладонями по подлокотникам, сыграл губами на своей невидимой трубе. Видимо, нелегко было ему согласиться и принять услышанное, которое пронзало его и будоражило до испарины на лбу. Он судорожно отер ее ладонью, растрепав редкие волосы на голове.

- Ну, так, я не понимаю, а в чем проблема? - спросил он. - Кто-то не выполняет свои обязательства? Есть рекламации по договору? Да, и если уж мы с тобой все равно общаемся, скажи, наконец, как мне к тебе обращаться? Назови свое имя, или что там у вас вместо него... А то как-то неудобно.

- Вы можете звать меня М, раз уж без этого никак.

- М? Это что, Михаил? Майкл? Мойша? Метро? Что за имя такое из одной буквы?

- М - это просто М. Пусть будет так. Для вас этого вполне достаточно.

- Ну, хорошо, хорошо! Пусть будет М?Я же не против. Хоть ЖО!

- Никаких ЖО! Здесь вам не тут! И вообще, постарайтесь не ерничать. Все намного серьезней, чем вам, как я подозреваю, кажется. Ситуация не просто "поболтать по телефону", и сама не рассосется, и не будет такого, что назавтра вы проснетесь, а все уже пройдет. Нет, только конкретный выбор, конкретные решения и, далее, конкретные дела. Вот так, уважаемый Андрей Владимирович, вот что требуется от вас сейчас.

Гранин засопел. Он не любил, когда на него давили, а уж тем более, когда начинали угрожать. А он почувствовал угрозу в словах этого зазеркального призрака на букву М. Глаза его сузились и стали словно две бойницы, за которыми заблестели холодным огоньком глаза. Легкий хмель, который до того обволакивал и ласкал сознание, рассеялся и отступил на время.

- Ты не очень-то напирай, - сказал он гостю отрывисто. - Хоть ты и М, я знать тебе не знаю, и все, что ты тут говоришь, для меня все равно, что неспровоцированное трамвайное хамство. Я тебя не знаю! Да и знать не желаю. А, может быть, М - это мистификация? И ты всего лишь видение, галлюцинация? Мираж! Тоже на букву М, между прочим. Что тебе от меня нужно? Объясни по-человечески, раз уж ты все равно здесь.

- Вы, гражданин, держите себя в руках и не кипятитесь раньше времени, - сказал М. - Проблема, как я уже говорил, в нашем с вами, Андрей Владимирович, договоре. А точней, в его выполнении. Или невыполнении, что еще точней. Вы, уважаемый артист, манкируете своими обязательствами, которые, в соответствии с договором, на себя взяли.

- Какие обязательства, чем манкирую? - сыпал свои вопросы и уходил в несознанку Гранин. - Я ничего такого не знаю. Ты все про какой-то договор говоришь, а я про него ни сном, ни духом не ведаю. Ты зачем его с пьяным заключал? Пьяный знаешь, проспится, а дурак никогда. Но с пьяного, опять же, какой спрос? Никакого! Так у нас принято и, кстати, правильно принято. Почему ты со своим договором к трезвому ко мне не пришел? А?

- Так это же ясно! - сказал М. - Трезвый вы ни на какое соглашение не пошли бы. А для заключения сделки необходимо добровольное согласие сторон. И не просто согласие, а стремление его заключить. Вы тогда крепко выпили, расчувствовались, со слезой даже, я бы сказал, обильной... Ситуация была самая подходящая.

- Ага, - вскинулся Гранин, - так ты воспользовался моим беспомощным состоянием! А теперь имеешь наглость права качать!

- Ну, воспользовался, - бесстыже согласился М. - Почему же не воспользоваться, когда предоставляется такая возможность? Разве вы сам не такой? И вы частенько этим пользуетесь.

- Я? Это когда же? Например, назови!

- Ну, например, вы частенько подпаиваете женщин, а потом пользуетесь их беспомощным состоянием. Они, кстати, наутро тоже часто ничего не помнят, но ничего изменить или вернуть обратно уже ведь нельзя, правда?

- Так то же женщины! - фыркнул Гранин. - То совсем другое. Они, знаешь, и сами рады воспользоваться своим беспомощным состоянием, особенно в корыстных целях, только стесняются об этом сказать. Алкоголь лишь убирает излишнюю скованность, вот и все, а так - никакого насилия.

- Да нет, я не против! - сообщил М свое отношение. - Я только за. Вы, кстати, не замечаете здесь сходства? А по-моему, аналогия с вашим случаем очевидная. Вы тоже хотели, и были готовы отдаться кому угодно, лишь бы получить то, чего всегда желали добиться. Чего же вы хотели? А хотели вы получать удовлетворение от жизни. А так же славу, признание и народную любовь. Внимание, успех! Ну, и деньги, конечно, какое же без них семейное счастье. Все это вы получили. Все, что причиталось вам по договору, в полной мере.

- И все это я получил заслуженно! - возразил Гранин. - И не получил, а заработал, свои горбом! Да я пахал, как вол, круглосуточно и без выходных! У меня, как ни странно, есть свой, личный талант, этого ты отрицать не будешь, я надеюсь?

- Талант у вас, бесспорно, есть, кто же с этим спорит. Не будь у вас таланта, я с вами не стал бы и связываться, это, как говорится, однозначно. Но, с другой стороны, талант это всего лишь половина дела. Меньше, много меньше половины. Мало ли талантов заканчивают свои дни под забором? Да полно! И все потому, что их жизни сложились не так, как надо было для того, чтобы их талант был реализован. А вот в том, что у вас все сложилось, как надо, уже целиком моя заслуга. Уж поверьте мне. До тридцати пяти лет вы были полный ноль, полный, а потом словно в вашу сторону повернули рог изобилия, и все посыпалось на вас. Все, конечно, хорошее. Рог изобилия в вашу сторону развернул я. Да вы и сами, если немного напряжете свою память, сможете припомнить не один и не два момента, когда стечение тех или иных обстоятельств вам казалось счастливой случайность. Так вот, официально вам говорю, никаких счастливых случайностей не было. Их вообще не бывает. Все моя работа. Все. В соответствии с буквой нашего договора.

- Ну, не знаю, не знаю, - в ответ с сомнением протянул Гранин.

Он надолго задумался. Все, что приходило ему в этот момент в голову, не доставляло ему ни малейшей радости. После того, что рассказал М, он ощущал себя марионеткой в чужих руках, а, между тем, марионеткой он никогда не был и не собирался быть.

- Ну, хорошо, хорошо, допустим, что все было именно так, как ты мне описал, - сказал он, наконец. - Допустим, что таковыми на самом деле были мои мысли и мои желания. Допустим! Но тебе-то это все зачем, объясни? Ты-то зачем в меня...входил? Или вселялся, не знаю.

- Нет-нет, я в вас только входил, - уточнил М с тонкой улыбкой на губах. - Мог бы вселиться, но я предпочитал входить. Этот процесс, вхождения, он чем-то напоминает по ощущениям, я думаю, то, что чувствуют женщины, когда в них входите вы. Мне очень нравится это ощущение.

- Ну, ты, поосторожней на поворотах! - вскипел Гранин. - Я не из этих! И совсем не толерантен в задней полусфере. И не испытываю никакого удовольствия от вхождения в меня, даже теоретически, потому что это противоестественно. Усекаешь? А женщины испытывают. В них природа заложила такое свойство, испытывать удовольствие от... Ну, ты понял, от чего. У меня даже фантазий таких никогда не было, я нормальный. И в этом разница. А вообще, что ты зациклился на сексе? Есть же и другие удовольствия. Ощущения другие, чувства...

- Есть, конечно. Но я не всеяден, как вы, быть может, подумали. Не все ваши излишества мне по нраву. Я, например, не люблю, когда много выпивки и тяжелое опьянение, от которого теряешь рассудок. Рассудок терять нельзя, дорогой Андрей Владимирович, никогда, это нехорошо и может печально закончиться... А вот легкое опьянение от бокала вина, да во время хорошего обеда, это здорово. Люблю хорошо поесть. С вашей, конечно, помощью, но для этого вы мне и нужны.

- Ты любишь поесть, а у меня живот растет, - возразил Гранин. - Надо мной уже смеются!

- Ничего, это не страшно. Пусть их смеются. Вы можешь заняться упражнениями, бег там, йога. Йогу, кстати, я тоже люблю. Но больше всего - женщин. Женщин и, простите, секс. Нет ничего прекрасней того чувства, когда входишь в женщину.

- Тут я, пожалуй, соглашусь, - как бы нехотя кивнул, соглашаясь, Гранин. И полюбопытствовал: - А когда ты в меня это, входил, ты то же чувство испытывал?

- Возможно, - М задумался. - Нет, не думаю. Здесь контакт совсем другого уровня. Хотя да, приятно.

- А я от твоего... присоединения вовсе никакого кайфа не ощущал. Ни разу, - сообщил Гранин. - Зато теперь понимаю, отчего мне порой бывало так хреново, что хоть волком вой, хоть на стенку лезь. А это все ты, со своим грязным... естеством. Неужели и женщины так же страдают, и терпят все только от неизвестной нам, но известной им причины?

- Меня ваши агрессивные выпады в мой адрес не задевают, хотя я все же и порекомендовал бы вам от них воздерживаться. Мало ли, могу ведь и вспылить, - ледяно улыбаясь сказал М. - А что до женщин... Ну, скажем честно, не все они испытывали радость и удовольствие от вашего в них... проникновения. Хотя, многие что-то такое действительно ощущали. Но вы-то точно были довольны всегда! А вместе с вами и я. И это было здорово! Но на самом деле, у женщин есть множество разных причин, которые побуждают их заниматься сексом, и удовольствие не последняя из них. Правда, не каждый может им его доставлять. Вы можете.

- Спасибо, - Гранин церемонно поклонился.

- В этом, кстати, и заключалась основная цель, - продолжал М, - ради достижения которой я пошел на договор с вами. Все дело в человеческих чувствах и физических ощущениях, которые мы, ангелы, испытывать не можем. А мне всегда так этого хотелось!

- Чем же ты теперь недоволен? - спросил Гранин? - Ты получил, что хотел, был, присутствовал везде и всегда, все чувствовал и воспринимал. Что теперь не так, что изменилось?

- Ну, например, вы стали избегать интимных отношений с супругой.

- Я, знаешь ли, не любитель секса втроем. Тем более с женой. А уж тем более со своей женой!

- Но это и есть нарушение нашего договора!

- Твою мать!

- Не знаю, о чем вы... Но мне нравится ход ваших мыслей. Но! Вы стали сторониться прежнего образа жизни. Вы стали избегать своих подружек. В чем дело, можете мне сказать? Ваше поведение существенно ущемляет мои права, которыми я обладаю в соответствии с нашим с вами договором. Я-то продолжаю его исполнять.

- Как же ты достал меня с этим договором! - вспылил Гранин. Выслушивая речи М, он все подливал себе из бутылки и выпивал, не закусывая и не обращая на это внимания, хотя давно уже следовало бы поесть. В результате, он пропитывался и пропитывался хмелем, как тюфяк влагой, и хмель был таким же тяжелым и неподъемным. Но ему показалось мало. Он вылил в чашку остатки вина и допил его одним глотком, потом сходил на кухню за второй бутылкой, снова налил и снова выпил. Хмель накатился плотным валом, пришлось пережидать, пока эта волны пойдет на убыль.

- А я-то думаю, отчего мне в последнее время так паршиво, - сказал он, когда смог это сделать. Опьянение больше не приносило ему радости и облегчения, вместо этого он стал наливаться злостью, от которой до неконтролируемой злобы оставался всего один шаг. - Вот хреново мне, и все, и хоть тресни, а в чем дело - понять не могу! А это договор. Договор! С большой буквы. Заключенный с кем-то на большую букву М! Может, М - значит мудак? Но настоящий мудак - это, конечно, я, раз вляпался в эту кабалу. Так вот что я тебе скажу, М. Мне уже тошно от такой жизни. Я тебе что, Казанова? Все эти мимолетные интрижки, все эти случки на бегу... Ведь это ты их устраивал, признайся? Ты же это можешь, да?

- Могу, - скромно согласился М.

Он взболтал жидкость в своем бокале и посмотрел ее на свет. Жидкость была алой, как кровь.

- Но все бы еще ничего, - продолжал Гранин, - и супруга моя, хоть и знала все, хоть и страдала от этой грязи, но относилась ко всему, как к неизбежному, сопутствующему профессии злу, которое пусть и осложняет семейную жизнь, но не может ее разрушить. Так мне, по крайней мере, казалось. Но теперь!

- Что же теперь случилось особенного? - невинным голоском осведомился М.

Он опустил бокал с кровью и взглянул на Гранина доброжелательным голубым взглядом. Странным образом в его взгляде сквозь легкую порхающую улыбку сквозила непреклонность стали.

- Теперь все значительно серьезней, - сообщил Гранин. - Теперь появилась эта женщина. Откуда она возникла? Твоих рук, или чего там, дело?

- Вы имеете в виду артистку Французову? Ну, в какой-то мере...

- Я так и знал, что дело нечисто! - воскликнул Гранин. - Эта женщина появилась, и я почувствовал, что что-то во мне сминается, душа сминается, как лист бумаги. Я знаю, что если уступлю, не устою, все это так просто не кончится. Уже нет. Это совсем не простая интрижка! Это связь, которая поставит под угрозу семью. Ее еще нет, не было, этой связи, она только возможна, гипотетически, а уже все вокруг рушится, потому что супруге уже сообщили, что было, и она точно так же, как я, поняла и решила, что все, конец. Ты этого добивался? Но я-то этого не хочу!

- Ну, не хочу... Мне тоже, знаете ли, нужны новые ощущения, - сказал М. - И все более острые и сильные. Ваши земные чувства, как наркотик, хочется получать и испытывать их еще и еще.

- Какие чувства! Ощущения от секса - это вовсе не чувства. Это не любовь! Ты знаешь, что такое любовь? Земная любовь? Не знаешь...

- Есть кое-что посильней любви. Это смерть, дорогой Андрей Владимирович. Вам не кажется?

- Вот только не надо пугать! Я не из пугливых! - резко вскинулся Гранин. Его глаза сузились до щелок, на скулах заиграли желваки.

- Да я не пугаю вас, Господь с вами, - ответил М. - Я просто отвечаю на ваш вопрос. Если любовь худо-бедно знакома всем, то о смерти не знает никто ничего, даже ангелы. Ознакомиться с ней, да с вашей помощью, почему бы нет? Тем более что вы мне должны.

- Еще раз говорю, не надо брать меня на понт! И вообще... Я могу выйти из нашего договора? Я хотел бы его расторгнуть?

- Вряд ли. Расторжение договора возможно только по обоюдному согласию сторон. Моя сторона, как вы понимаете, имеет существенные возражения.

- Наши дела - зола, - произнес Гранин. - Ты тут занимаешься человековедением, а надо бы человеколюбием... А я могу хотя бы оспорить что-то, или вот, пожаловаться на тебя?

- Пожаловаться? Куда еще?

- Куда, в Небесную Канцелярию! Ведь ты проходишь по их ведомству?

- Совершенно верно. А кстати, вы можете им позвонить, например. Если желаете.

- Я желаю! А как им позвонить? Что, и номер есть?

- Конечно, есть. В договоре, он там в конце записан. Мелким шрифтом. Самые важные вещи в договорах всегда печатают мелким шрифтом, их следует дочитывать до конца. Шучу я, шучу. Номер Канцелярии есть в вашем телефоне, в самом конце списка. Вы просто забыли. Кстати, это, между прочим, доказательство того, что наш договор реальность, а не моя, как вы говорите, разводка.

Гранин судорожно выдернул из кармана телефон и стал торопливо нажимать кнопки. "Где, где?" - бормотал он.

- Что за странный номер! - воскликнул он, в конце концов. - Таких не бывает! Он бесконечный, этот номер, там многоточие в конце.

- А что бы вы, мой дорогой, хотели? - осведомился М. - Ведь это Небесная канцелярия, а не милиция там, или скорая помощь.

- Как знать, - возразил Гранин. - Может быть, мне понадобится и то, и другое. Надо настроить экстренный вызов, одной кнопкой.

- Предлагаю вам для этого использовать кнопку с буквой М, - подсказал М.

- Почему так? - спросил Гранин.

- По-моему, это символично, - ответил М. - И, раз уж я ваш ангел хранитель, хоть и по совместительству, хочу вам посоветовать поторопиться с настройкой. А то ведь время все ускоряется, можете не успеть.

- Куда это я могу не успеть? - спросил Гранин. - Ты прямо так говоришь, загадками, что страшно становится. Ты не мог бы изъясняться понятней?

- Я и говорю, что время не бесконечно. Ваше время. Время - вода, и оно истекает. И если вы будете и дальше убегать от жизни, никогда не успеете сделать то, что могли бы успеть. Жизнь ваша закончится, как заканчивается все, и в самый неподходящий для вас момент. Это понятно?

- Я вот смотрю на тебя, и никак не пойму, ты ангел или ты бес? - спросил Гранин, пытаясь скрыть некоторое смятение, вызванное словами М.

- Разница, чтоб вы знали, небольшая...

- Ну, как же. Как ангел, ты должен направлять меня к добродетели, а ты, в суперечь, толкаешь к греху. Ведь то, что ты мне навязываешь, как ни крути, никак не соотносится с ангельской моралью. Как я ее понимаю. Да и с человеческой тоже.

- Все делается исключительно лишь в целях познания, - улыбнулся М довольно скользкой, как показалось Гранину, улыбкой. - И вообще, дрогой вы мой человек, не будьте ханжой. Ведь вам самому все это нравится.

- В том-то и дело, что нравится... И не нравится. Надо было лучше отдаться бесу, - сказал Гранин, - меньше сомнений было бы.

- А где вы видели добродетельного беса? - рассмеялся М. - Вам просто с ангелом не повезло. Но делать, тем не менее, нечего, нужно выполнять договор.

- Проблема в том, что мы пускаем в себя ангела, а он оборачивается бесом, - задумчиво, как-то даже отрешенно произнес Гранин. И спросил: - Как долго еще? Я про договор. Когда, наконец, мы ударим по рукам и разойдемся?

- Скоро, мой друг, совсем скоро. Еще разок поработаем вместе, ну, два, и все, будем квиты. Отпущу. Обещаю. Но вам придется сделать кое-что стоящее.

- Встречал ли кто-нибудь честного человека, у которого голубые глаза? - произнес Гранин обреченно и вздохнул. - А тем более - ангела. Это я так, чисто риторически. Что же на этот раз?

- А вы не догадываетесь, Андрей Владимирович? Французова. Эту роль вам придется доиграть до конца.

- Нет!

- Да. Да... А взамен вы получите то, о чем мечтали все последнее время. Роль... Ту самую... Я уже почти договорился с режиссером. Вы хоть и считаете его своим другом, но, открою вам секрет, не все там так однозначно. Но все вполне может устроиться, поверьте мне. Только - после. После!

Неожиданно, словно в подтверждение слов М, в прихожей раздался звонок в дверь. Он был совершенно неуместен и потому прозвучал резким диссонансом, показалось, что это ткань тишины треснула и разорвалась наискосок, словно парус над головой. От неожиданности Гранин вздрогнул и выронил из рук телефон.

- Вот и не успели, телефончик-то настроить, - меланхолично заметил М. - А я ведь вас предупреждал...

В дверь позвонили еще раз, потом, через паузу, еще раз. Потом в дверь принялись стучать.

- Кто это может быть? - спросил шепотом Гранин.

- А вы правда не догадываетесь? - ласково вопросом на вопрос ответил М. - А вроде все уже было сказано.

- Нет, - сказал Гранин. - даже не представляю. Про эту квартиру знают всего пару человек, но они не могут...

- Ну, знают двое, знает и собака, - сказал М.

"Андрей Владимирович! Андрей Владимирович! - послышался женский голос из-за двери. - Вы меня слышите? Откройте! Я знаю, что вы там! Я хочу вам помочь!"

- Французова! - узнал, наконец, Гранин, кто был его неожиданным посетителем. - Откуда она?.. Это все ты!

М самодовольно улыбнулся.

- Скажем так: мог быть и я, - сказал он. - Что теперь уже совсем и не важно. А важно другое, а именно то, как вы поступите в создавшейся ситуации, Андрей Владимирович. Я бы предложил вам немедленно открыть дверь и впустить вашу гостью. Ну, и позволить, наконец, мне насладиться вашим с ней тесным общением.

- Ты же знаешь, что это окончательно похоронит мой брак, - шептал Гранин. - Я поэтому и укрылся... Спрятался, если угодно, здесь, чтобы не встречаться с ней!

- Я знаю, - шелестел шелковым голоском , увещевая, М. - Но страхи надо преодолевать. Ничего, кстати, страшного и не произойдет, уверяю вас. Вам давно пора бы кардинально обновить вашу жизнь. Новая спутница придаст ей нужный импульс. И с Французовой вы тоже можете прожить долгую и счастливую жизнь. И проживете, с моей помощью. Обещаю!

- Я люблю жену, - упирался всеми силами Гранин, - люблю своих пацанов, и с ними со всеми хочу прожить долгую счастливую жизнь. С ними. Я это теперь понял, никто другой мне не нужен. Поэтому, просьба, оставьте меня в покое, я уж как-нибудь сам во всем разберусь... Сам.

- Как знаете, - с явным сожалением в голосе произнес М. - А что? Вполне, даже благородно. Но я мало что понимаю в благородных умах. По-моему, от них только ненужное беспокойство и помеха. Как и от таланта. С талантами столько мороки, доложу я вам, Андрей Владимирович. И, как по мне, лучше иметь дело с тем, кто не так, как, скажем, вы, талантлив, но зато готов на все. Я это тоже теперь понял.

Обстановка на лестничной площадке внезапно изменилась. Звонки и стук в дверь прекратились. Было слышно, как открылась дверь соседней квартиры. Последовал короткий, неразборчивый разговор, прозвучали удаляющиеся шаги на лестнице, и все стихло.

- Вот я, господин артист, не люблю делать кого-то несчастным и наживать себе врагов, а вы, надо отдать вам должное, делаете это великолепно. На мой взгляд, только что вы совершили ошибку. Огромную, трагическую даже, ошибку, - сказал М. - И, как это ни прискорбно, очень скоро вы в этом убедитесь. Лично. Малой кровью уже не обойтись.

Сказав это, М пригубил из своего бокала алой жидкости и быстро облизнулся.

Все это время в зеркале был виден лишь сам М и кресло, в котором он располагался. Но тут тусклое серебряное свечение вокруг ангела качнулось и слегка раздалось в стороны, словно занавес, благодаря чему стал виден кусок окружающего его интерьера. В основном смутно, как нагромождение темных объемов. Ясно был различим лишь невысокий столик под его левой рукой. На том столе, на большой шахматной доске были расставлены фигуры. Необычные, искусно вырезанные из какого-то светящегося камня в виде экзотического войска. Этим войском повелевал М. Он отставил бокал в сторону и, чуть помедлив, сделал ход.

- Игра перешла в эндшпиль, - сказал гроссмейстер. - Мат неизбежен. Вы проиграли, мой дорогой Андрей Владимирович.

- Да подожди ты, не причитай, - сказал Гранин раздраженно. - Не спеши хоронить, может, все еще и наладится.

- Но вы либо за белых, либо за черных, - сказал М. - Другого, поверьте, не дано.

- Какая, в сущности, разница? - пожал плечами Гранин. - Шахматы не жизнь, а жизнь не шахматы. Она сложней. Сегодня ты играешь белыми, а завтра черными. Как жребий ляжет.

- Жребий - это судьба, - возразил М, - и ее желательно предугадывать. Жизнь так устроена, что в ней всегда кто-то играет против вас. Даже если вы не в курсе этого. Вы говорите: судьба, и вы ошибаетесь. Сегодня вы не угадали, мой друг, и противная сторона уже сделала свой ход. Боюсь, вам уже не избежать проигрыша.

- Это все такое, - помахал рукой Гранин. - Это от лукавого. Теория за жизнь. Поборемся еще, поупираемся...

- Ну, ну... - промолвил М скептически.

Гранин пожал плечами, взял пульт и выключил ставший раздражать своим мельканием телевизор. В комнате сразу стало темно, потому что, как оказалось, уже давно наступил вечер. В сумраке серебряным прямоугольником светилось зеркало, освещая предметы, явные и кажущиеся, настоящим лунным светом. Он бросил пульт на журнальный столик и тяжело встал с кресла. Заметив на полу телефон, он поднял его и сунул в карман. Потом подошел к окну и, отведя рукой в сторону штору, долго смотрел на улицу.

Где-то за домом, в ясном небе, невидимая, висела Луна. Город внизу, перед ним лежал в ее свете притихший, но живой. Город дышал в сумраке, ворочался, двигался. Не спал - жил. А за спиной, в комнате, казалось Гранину, все промерзло. Он почувствовал озноб на спине, передернул плечами. Отпустил штору и, потянувшись, по памяти включил бра. Повернувшись лицом к комнате, он вдруг вздрогнул от неожиданности, увидев во втором кресле у журнального столика, противоположном тому, в котором сидел сам, темную фигуру. Испугался - не испугался, но сердце екнуло и заколотилось. Мужчину в кресле он почти сразу узнал, тем более, что тот совсем и не прятал лица, но сердце и после этого не перестало бить в набат: бум-бум.

- Здорово! - своим развязным, узнаваемым голосом приветствовал его гость, тоже артист, тоже Гранин, но только Алексей. Однофамилец. Андрею Владимировичу он почему-то никогда не нравился, не его, как говорится, был персонаж. Они были знакомы, весьма, впрочем, поверхностно, и по работе никогда не пересекались. Пока не пересекались. Хотя, все к тому неизбежно шло. Дело было в той роли в новом спектакле режиссера Козака, о которой говорил М, и на которую, как оказалось, претендовали они оба. И хоть режиссер считался его другом, он, как выяснилось, сомневался, кого из Граниных предпочесть. Не сомневался только каждый из них, считая, что роль должен играть он. И вот теперь Алексей Гранин находился перед ним, собственной персоной. "Как он здесь оказался?" - пронеслось в голове.

- Чем обязан? - спросил Андрей Владимирович.

Было ясно, что, скорей всего, это проделки М, и спрашивать, поэтому, бесполезно. Он скосил глаза на зеркало, но оно отразило лишь этот его тревожный, сыскоса, взгляд.

- Да ладно тебе, - сказал Алексей, - кончай церемонии разводить. Мы же коллеги, как-никак. Да и я, видишь, не с пустыми руками приперся.

И он жестом указал на появившуюся на столе батарею бутылок.

- Не многовато ли будет? - поинтересовался Андрей. - Я водку вообще не пью, у меня на нее аллергия. Я, как видишь, сухое потребляю, чисто в медицинских целях. А ты тут, собственно, каким чудом?

- Да вот, шел мимо, дай, думаю, зайду... К товарищу. Тем более, что дверь открыта.

- Шел мимо, говоришь? И дверь открыта? Ну, и шел бы себе мимо дальше. Я гостей не жду, и вообще, мало кого в эту дверь впускаю.

- Что ты все ершишься? - спросил, впрочем, без видимой обиды Алексей. Его долговязая фигура, втиснутая в объем кресла, была похожа на складной метр. Кресло было достаточно низким, поэтому колени гостя задирались едва ли не выше головы. Почувствовав неудобство, он вытянул ноги вперед, на самый центр комнаты, и положил одну на другую. - Я по делу, - сказал, словно предъявил пароль, и на его большегубом лошадином лице появилось выражение значительности.

- Какие у нас с тобой дела? - поинтересовался хозяин. - Я что-то не припоминаю.

- Сейчас все расскажу, - сказал Алексей. - Но давай для начала накатим. Попробуем преодолеть естественное напряжение. Во что тут можно налить?

- Ладно, подожди.

Андрей сходил на кухню и принес еще одну чашку.

- Вот, держи, - сказал, подавая ее гостю. - Сегодня пьем из фарфора. Но закуски нет, так что ты того, поосторожней, не свались с ног.

Какая-то еда в холодильнике, конечно, была, но ему совсем не хотелось сейчас возиться, накрывать стол, а хотелось как можно скорей выпроводить незваного гостя прочь.

Они выпили, каждый свое, занюхав выпивку кулаком.

- Ты про дело говорил, - напомнил Алексей Владимирович. - Что имелось в виду?

- Так вот это, - сказал Алексей. Не нагибаясь, он протянул руку, взял с пола брошенную на него газету и положил ее на стол. Постучал длинным пальцем по фотографии на развороте. - Тут все толково, как мне кажется, разжевано, и ты, конечно же, читал.

- Ах, это... - понял, в чем дело, Гранин. - Ну, это все спорно. В газете чего только не напишут. Это же журналисты, они, как дети, всякую гадость в рот тянут. Ну, что это такое: "Два Гранина схлестнулись за роль в новом спектакле культового режиссера..."? Что такое, где схлестнулись? Мы с тобой и встречались то один раз три года назад... Грубо говоря, не верь всему, что пишут на заборах и в газете. Все слухи сильно преувеличены.

Алексей смотрел на собрата по ремеслу с кривой усмешкой, которая как бы говорила о том, что его на хромой лошаденке не объехать, нечего и пытаться.

- Нет, - сказал он, - я, конечно, все понимаю. Ты признанный мастер, мэтр, заслуженный артист республики. Великий актер земли русской! Я рядом с тобой ничто, пустое место, дешевая китайская подделка. Но, знаешь, ведь и мне хочется занять свое место под солнцем.

- А я разве возражаю? - спросил Андрей Владимирович. - Я же не против. Только я-то чем могу тебе помочь?

- Чем... А то ты не знаешь, чем!

- Нет, не знаю.

- Откажись от роли. Дай мне сыграть. Скажи, что не можешь, что занят, тем более, что это правда. Тебя не убудет! Славы тебе и без этой роли хватает. Тем более, что ты еще и сам себе режиссер, сам себя в кино снимаешь. Вот, последнее, следователя этого сыграл. Не помню, Жирина, да? - Жилина, - поправил Гранин, - следователя прокуратуры Жилина. - Без разницы! Мощно сыграл, убедительно. Верю! Но от этой роли, в спектакле, откажись, а? Просто откажись, а с Козаком - я с ним сам уж сам как-нибудь улажу...

- Право слово, - попробовал объясниться Андрей Владимирович, - все не совсем так, как кажется, и я тоже очень зависим от обстоятельств. Как любой актер, я завишу от режиссеров, и если кто-то из них ко мне благоволит, в малой степени, быть может, и предлагает роль, я не могу его подвести. Потому что в следующий раз он обо мне уже не вспомнит. Мы, артисты, повторюсь, народ зависимый, можно сказать, подчиненный. Тем более, что в этом случае, - он кивнул на газету, - еще вообще ничего не обговаривалось. Это все выдумки газетчиков, я не знаю, откуда у них эти сведения. Понимаешь?

- Да все я понимаю, - протянул Алексей. - Не хочешь делиться. По-хорошему, по-доброму не хочешь. Ладно, значит, придется по-другому.

Он налил себе в чашку водки, доверху. Взяв посуду по стаканному, за бока, а не за ручку, проливая на стол, поднял ее высоко и опорожнил в рот, словно в большую воронку. Отрывисто выдохнул сивушным духом и резко опустил чашку на стол. Получилось чересчур резко, чашка сильно ударилась о поверхность и раскололась на две половинки.

- Вот оно, значит, как, - протянул гость, не заметив маленького происшествия. Он похлопал руками по коленям, словно запуская внутренний механизм, и ладони сжались в большие мосластые кулаки. Глаза его мрачно заблистали.

Гранин знал, что у коллеги его имелась слава забияки и дебошира, но и у него за плечами была вполне приличная жизненная школа, испугать его было нелегко. Он не стал ждать, пока события примут неконтролируемый характер, быстро встал и, зайдя за кресло гостя и взявшись обеими руками за спинку, резко его опрокинул, вытряхивая наполнявшее его тело прочь. Получилось с первого дубля, и очень удачно. Алексей, запутавшись в собственных ногах, упал на пол лицом вниз. И, видимо, набрался он к тому моменту уже изрядно, потому что поднимался с трудом, медленно, раскачиваясь и опираясь на широко расставленные руки, как бычок, бормоча что-то угрожающее и отплевываясь. Андрей Владимирович смотрел на его стриженый затылок, и вдруг поймал себя на мысли, что ему очень хочется схватить со стола бутылку и со всей удали, со всего размаха засадить ей по этому мальчишескому затылку. Да так того захотелось, что аж руки зачесались и сами собой к бутылке потянулись. А в голове вдруг закрутилось: "Дай ему, дай, ты же сам этого хочешь. Приложись один раз, как следует, и все будет кончено, и мы будем квиты. Обещаю!"

" Э, нет! - сказал он себе. - Я понял, это ты, М, еще одна из твоих уловок. Хватит! Хватит пичкать меня этой псиной! Я больше не играю по твоим правилам!"

И, может быть, напрасно он так думал, может быть, стоило все-таки дать беспокойному гостю бутылкой по башке его буйной? Эти мысли обратной волной пришли к Гранину позже. Потому что уже в следующее мгновение, перечеркивающее предыдущие, Алексей, поднимаясь, схватился рукой за стол и опрокинул его. Бутылки, чашки и все, что было, полетело на пол, в звоне и грохоте превращаясь в мокрую, источающую кислый водочный запах груду битого стекла. Последовавшее столкновение по форме противоборства и взаимодействия было фактически дракой, неожиданно ожесточенной, упорной и жесткой. Алексей был моложе, и выше, и руки имел куда как более длинные, но Андрей Владимирович оказался гораздо более подготовленным и умелым бойцом, закаленным всей своей предыдущей жизнью. После пяти минут усиленной работы руками, и довольно жестких, надо признать, стыков, во время которых он изо всех сил старался сохранить в неприкосновенности лицо, Гранину таки удалось вытолкать гостя за дверь. Он закрыл замок, подумав мимоходом, что неплохо было бы приделать в дополнение к нему еще засов или цепочку, а, может, и то, и другое сразу, и отправился прямиком в ванную. Шума на лестничной клетке не было никакого, никто, на удивление, не бил ногами в дверь и не рвался войти. "Ну, и славно", - подумал Гранин.

Он пустил воду, сунул саднящие руки под холодную струю и, закрыв глаза, застонал от облегчения и приятной истомы. Погруженный в это медитативное состояние, он простоял так, несколько минут, ему показалось, что долго. "Надо с этим кончать, со всей этой хренью. - подумалось ему в конце концов. - Завтра возвращаюсь, все. Пора объяснится начистоту, забыть о прошлом и начинать жить". Открыв глаза, он мельком оглядел себя в зеркале над раковиной, с удовлетворением убедившись, что лицо действительно без повреждений.

Выйдя из ванной, Гранин вдруг почувствовал, что неплохо было бы зайти и в соседний кабинет. Вино, все-таки, мочегонное средство, сами понимаете. А когда он выходил из туалета, перед входом, скрестив руки на груди, стоял, преградив ему путь, Алексей.

- Не понял! - удивился Гранин. - Его в дверь выпинываешь, а он через окно забирается обратно.

- Да хоть через зеркало! - выпалил Алексей. - Ты, главное, не расслабляйся!

Неожиданно он ударил Гранина двумя кулаками в грудь. Гость вложился в удар с полной отдачей, поэтому и удар получился сильный. Андрей Владимирович сделал шаг назад, пытаясь удержаться на ногах, но запнулся каблуками о порожек, потерял равновесие и, чертя руками по стенам, завалился навзничь.

Шанса прервать падение у него не было.

Что-то зазвенело, хрястнуло, сломалось, разбилось...

Когда Гранин пришел в себя, пространство вокруг заполнял багровый туман, в котором, пронизывая весь объем, плавали более темные по тону сгустки. Он каким-то образом поднялся и выбрался из туалетной комнаты и некоторое время, не зная себя и ничего не чувствуя, туда-сюда ходил по квартире, пока, потеряв сознание, не упал на пороге кухни.

Сознание вернулось к нему снова, в какой-то момент словно включили проектор, старая пленка затрещала и картинка задергалась, демонстрируя последние кадры. Осознание того, что кадры последние, пришло к Гранину вместе с сознанием, и было встречено им спокойно и с пониманием. Потому что, какой смысл дергаться и беспокоить себя в последние минуты, если все равно ничего сделать уже нельзя?

Сознание, пространство, все, что он сейчас воспринимал в качестве себя, было наполнено тошнотой и звоном, и то, и другое готово было сомкнуться в одной точке, в которой его бы уже не было.

Гранин лежал на правом боку, подвернув правую ногу под себя. Что-то текло, он ощущал течение чего-то, но не мог понять, что текло и куда. Сердце раскачивалось в груди, как ненадежный маятник, вот-вот остановится, но он дышал так слабо, что не мешал ему биться.

Сквозь ставший еще плотней красный туман он разглядел чьи-то ноги. Кто-то стоял рядом с ним. Это обстоятельство не вызвало у него опасений, только любопытство, которое и любопытством-то было мимолетным, связанным лишь с мыслью о том, что что-то он все-таки не доделал. Надо было вспомнить, что. Голову он повернуть не мог, что было странно и не совсем удобно, поэтому скосил глаза, на сколько позволяла их подвижность. "М!" - опознал он стоявшего по торчавшему из нагрудного кармана пиджака голубому, в тон галстуку, платку. Что было выше этого уровня, он видеть не мог. Стоявший сделал шаг назад и вошел полностью в поле зрения. И это действительно был М. "Почему он здесь?" - пронеслось в голове Гранина.

- Потому что здесь надо слегка прибраться, - как всегда бесцеремонно непосредственно на мысли ответил М. В руке он держал нечто, похожее на метелку из страусиных, но, может, и из каких-то других перьев. Он ей помахивал в разные стороны, ни к чему, впрочем, не прикасаясь.

- Игра окончена, и, боюсь, нам с тобой уже пора. Надо признать, что игра получилась жестокой, но ты сам в том виноват. Согласись, я тебя предупреждал, - говорил М с грустной улыбкой на жестком лице. Как же ему удается совмещать несовместимое?

"Мы думаем, что разговариваем с ангелом, а он оказывается бесом, - думал Андрей Владимирович. - Я думал, что впустил в себя ангела, а в результате был одержим бесом..."

- По большому счету, радикальной разницы нет, - пояснил М, - и все зависит от обстоятельств. Мы уже говорили на эту тему. Однако, ваши подозрения, Андрей Владимирович, напрасны. Я вам не враг, вовсе нет, как, впрочем, и не вполне друг. Просто у меня работа такая, просто такая работа. Но, к тому же, вы не принимаете во внимание то, что свой личный бес живет в каждом из вас. Вот его победить удается не каждому. Вам это удалось, склоняюсь перед вами и снимаю шляпу... Жаль только, что цена победы оказалась чрезмерной. Но мой взгляд.

"Это все ты, ты... - подумал Гранин. - Ты все подстроил"

М рассмеялся серебряным смехом.

- Все это игра, я же вам говорил. Просто такая немного жестокая игра.

Гранин вдруг вспомнил то, что он еще мог и должен был сделать. Он полез в карман, в котором, как помнится, был телефон. Рука почти ничего не чувствовала, едва сгибалась и двигалась с трудом. Помогая ей, он задергал ногой, но получилось, что стал отталкиваться, и в результате начал передвигаться на кухню. Ползти было легко, словно пол был специально смазан чем-то скользким. Но, может, так оно и было, он не видел.

После нескольких неловких, судорожных взбрыкиваний, Гранин переместился в кухню и там, уперевшись головой в невидимую им преграду, остановился. Здесь-то ему и удалось, наконец, извлечь из кармана телефон. Он поднес его к лицу и, включив, попытался сквозь обволакивающий и сделавшийся совсем густым туман разглядеть на экране нужный номер. Тот, который был в конце списка...

- Что вы делаете? - спросил М. - Не шутите так, не нужно.

Он шагнул к Гранину и носком лакированной туфли выбил телефон из его рук. Аппарат, как шайба после щелчка клюшкой, полетел параллельно полу и после серии рикошетов скрылся в открытой двери спальни. Рука, лишившаяся вместе с телефоном опоры, бессильно завалилась за спину артиста. "Просохатился..." - пронеслось в его голове.

- Извините, Андрюша, но Канцелярия будет располагать моей версией событий, - сказал М. - Думаю, так будет лучше, причем для всех.

"Не называй меня Андрюшей", - подумал Гранин. "А, я знаю! - вдруг осенило его. - М - значит Мортэ. С тобой - больше никаких сделок..."

Он глубоко вздохнул, как и следует это делать в последний раз, и успокоение снизошло на него. Оно пришло к нему в образе рыжеволосой зеленоглазой женщины, которую он хорошо знал и любил когда-то.

М самодовольно улыбнулся.

- Как знать, дорогой, как знать, - сказал он, - иногда приходится совершать просто невероятные, фантастические сделки. Однако, нам пора. Мы с тобой сегодня много потрудились, многое узнали. Здешние дела закончены, время наше вышло. Полночь близится!

Он протянул к Гранину руки и, поддерживая, помог подняться. Привлек к себе, обнял за плечи. Так, помогая ему ступать, он повел его по дороге, начинавшейся сразу за зеркалом и исчезавшей уже в двух шагах в белесом тумане.

- Я чувствую себя как-то странно, - сказал Гранин, стараясь не оглядываться.

- Это поначалу, - успокоил его М. - Скоро привыкнешь, и все пройдет.

М тоже не оглянулся. Вместо этого он поднял руку над головой и щелкнул пальцами.

- Занавес!

Занавес послушно опустился.

В большой прямоугольной раме зеркала вновь проявилась его сумрачная амальгама, отразив в себе пустое и печальное пространство...

В длинном и узком, как футляр для подзорной трубы, кабинете Журова было светло на всем его протяжении. Потому что лето, потому что полдень, и солнце в зените. Но, главное, потому, что его навестила Флюмо.

- Вы меня, Журов, похоже, избегаете, так что я сама к вам в гости пришла. Не прогоните? - говорила Татьяна Рудольфовна, усаживаясь у окна на жесткий стул с высокой плоской спинкой. Это был обыкновенный казенный стул, неудобный, каким ему и положено быть, но Флюмо он, похоже, напротив, нравился. Она с удовольствием откинулась на спинку прямой спиной, расправила плечи. Перекинула ногу за ногу, вытянула правую руку и положила ее на подоконник, поиграла пальцами. Льющийся из окна боковой свет серебряными ножницами вырезал из струящегося пространства ее изящный профиль, заставлял светиться, словно большая жемчужина, выглядывавшую из разреза платья коленку и играл бликами на лакированном носке туфли, которой она слегка покачивала.

- Почему избегаю, почему избегаю! - поспешил оправдаться Иван Иванович. - Работы много, работаем мы... Вот сколько работы! Он приподнял лежащую перед ним внушительную стопку бумаги и с хлопком бросил ее обратно на стол. Поднятая этим воздействием на обстановку пыль золотой мошкарой зароилась в косом раструбе солнечного луча, упиравшегося своим основанием в рассохшийся сосновый пол кабинета.

- Отговорки, все отговорки, - сказала Флюмо, улыбаясь.

- Ну, какие отговорки... Никакие не отговорки, - забормотал Иван Иванович. Он опять схватился за лежащие перед ним бумаги и стал сдвигать их к краю стола, словно в срочном порядке возникла необходимость навести на нем порядок. Под взглядом Флюмо он вдруг почувствовал неловкость. Волнительную и приятную неловкость. Восхитительную неловкость.

Татьяне Рудольфовне было радостно наблюдать, какой переполох и местами даже смятение вызвало ее появление в этом мире отдельно взятого следователя прокуратуры. Она чувствовала, что ее влечет к этому человеку. Давно уже влечет, с тех самых пор, когда он впервые появился в их управлении. С этим надо было, в конце концов, что-то делать. И, судя по всему, делать что-то придется именно ей. Она, запрокинув лицо, уловила им льющуюся из открытого окна струю теплого и приятно осязаемого, словно живая ладонь, воздуха, закрыла глаза. Помолчав, спросила.

- Скажите, Журов, как продвигается дело нашей знаменитости?

- Какой нашей знаменитости? Вы имеете в виду артиста Гранина?

- Его, конечно, кого же еще? Другой знаменитости в нашем городке, а, тем более, на вашем попечении, насколько я знаю, нет.

- Ну, как... Продвигается! В смысле, дело такое оказалось, бумажное в основном. Экспертизы, то да се. Пока разузнаешь, что да как, что почем... Хоккей с мячом... Но новых данных нет никаких.

- Так что же, несчастный случай вырисовывается? Причинение смерти самому себе по неосторожности?

- В том-то и дело, что не вырисовывается. - Взгляд Журова сделался жестким, "водоотталкивающим", как иногда говорил он сам. Было видно, что это тема его очень даже не волнует, а будоражит. - Ничего не вырисовывается , - повторил он. - Как мне представляется, все там, на той квартире было не совсем так, как нам всем кажется.

- Почему вы так думаете, Иван Иванович? Какие-то новые данные все же есть?

- Какие новые? Никаких новых, я же говорю. Данные все те же, которые были и раньше. Но эти данные, грубо говоря, дают нам совсем другую картину. При бережном отношении и внимательном рассмотрении фактов, они начинают говорить. Как мне представляется, опять же, из всех этих данных вырисовывается картина преступления. И в результате получается совсем нехорошо, получается, что преступление есть, а реальных улик никаких нет. Все факты косвенные, понимаете? Идеальное преступление вырисовывается. Спрашивается, для чего тогда я работаю в этом учреждении? Если преступление есть, а изобличить преступника я не могу?

- Позвольте, позвольте, Журов! Что вы такое говорите? - Флюмо давно уже раскрыла глаза и в упор смотрела на хозяина кабинета, слушая его с неподдельным интересом. - Разве господин артист будучи, как известно, навеселе, причем изрядно навеселе, не упал самостоятельно, потеряв равновесие, и не ударился при этом о крышку некоего сан-фаянсового изделия? И разве не это падение, и не этот удар причинили ему ту черепно-мозговую травму, вследствие которой он впоследствии и скончался?

- И да, и нет, - сказал в ответ Журов. Он сделал несколько движений губами, словно разминая их перед тем, что собирался сказать. - И да, и нет, - повторил он. - Но в основном это все мифы. Экспертиза, однако, показала, что алкоголя в его крови было хоть и много, но не так много, чтобы совсем уж, ну, вы понимаете...

- Не понимаю, - возразила Флюмо. - С пьяным человеком что угодно может случиться.

- Как, но вы же сами говорили, что пьяных словно кто-то охраняет? За руку ведет!

- Говорила, да. Но некоторым все-таки не везет. Их меньшинство, но они есть. Может быть, Гранину просто не повезло.

- Может быть, не знаю. А может, ему как раз перестало везти. Не вовремя и с чей-то помощью.

- В смысле?

- Ну, в смысле, что раньше везло, а в этот день везти перестало. Так перестало, что он в узком и маленьком в общем помещении, пардон, санузла сумел при падении так разогнаться, что, ударившись о названный вами сан-фаянсовый предмет, или устройство, сдвинул его с места.

- Вы шутите?

- Нисколько. Сей факт зафиксирован в протоколе осмотра места происшествия. Как и другой факт, что на означенном устройстве от удара образовалась трещина. То есть, грубо говоря, пардон, унитаз раскололся.

- Ничего себе!

- Да. Понимаете, в том санузле от стены до стены едва больше метра. И от двери до, пардон, унитаза столько же. Если бы господин Гранин просто потерял равновесие, он бы инстинктивно раскинул руки в стороны и затормозил бы падение, так что таких печальных последствий ни в коем случае не наступило бы. Ну, а если и упал бы человек, все обошлось бы просто и легко, без таких страшных последствий.

- Что вы хотите сказать, Журов? - начала говорить Флюмо, но Иван Иванович, подняв вверх указательный палец, прервал ее вопросы.

- Это еще не все, - сказал он. - Есть кое-что еще. Вы, помнится, сами обратили внимание на то, что у погибшего были разбиты руки.

- Да, я помню.

- Судмедэкспертиза показала, что на теле артиста были и другие повреждения. Ссадины там, гематомы. И, самое главное, две огромные гематомы на груди, с каждой стороны, практически симметрично. Словно, ну, не словно, а, видимо, так и было, что кто-то с силой ударил его в грудь. Кулаками. А Гранин, как известно, был не великан вовсе, он сухоньким был, прямо как я. Плюс - выпивши. Ну и, как мне кажется, вот этот удар сбил артиста с ног. От него он отлетел в глубину санузла и там уже ударился о сан-фаянсовое приспособление, повредив и голову, и оное приспособление.

- Вы так красиво, по-протокольному все описываете, прямо восхищаюсь вами, - сказала Флюмо.

- Спасибо, спасибо, - отвесил полупоклон Журов. - Ценю вашу иронию...

- Никакой иронии, - заверила его Татьяна Рудольфовна. - Но это получается что, убийство?

- Получается. И ничего не получается, в том-то и вся беда. Потому что по всем показаниям, всем экспертизам, видеорегистраторам там и прочему, в квартире никого, кроме самого Гранина не было. Ключ от двери, как вы знаете, просто стерильный, ни пятнышка на нем. Столько водки, пардон, выпито, стекло битое повсюду, а отпечатки пальцев только хозяина. Вот по ощущениям, по всем реконструкциям событий ясно, что в квартире присутствовал кто-то еще, и по-другому быть просто не могло, но следов, улик никаких, и доказать ничего нельзя. Хоть плач. Или вой. Я готов и то, и другое делать, лишь бы помогло.

- И что же, за эти три дня... Три же дня он там был, да? Что, за эти дни он никуда из квартиры не выходил? И к нему тоже никто не приходил?

- Нет, нет, через три дня его обнаружили. Но получается, что да, не выходил. Нет, там был эпизод, одна женщина пыталась попасть в квартиру, но ей это не удалось. Ей просто никто не открыл. Свидетели подтверждают.

- Женщина? Как интересно! Ищите женщину! Кто такая?

- Не будем вдаваться в эти детали, дама пожелала остаться инкогнито. Одна знакомая артистка. И искать ее не пришлось, сама пришла, когда история получила огласку, и все рассказала. Там тоже, кстати, странность есть. Кто-то ей позвонил, назвал адрес, сказал, что, мол, Гранин просил прийти... Кстати, а ведь еще телефон потерпевшего есть, вот где реальная странность! Мы определили последний набранный Граниным номер. Он его набрал, но вызов сделать не успел, так номер и остался в наборе...

- Что же здесь странного? Чей номер-то, узнали?

- В том то и дело. Такого номера нет ни в одном справочнике земли. Такой набор цифр в телефонии не используется. Нигде. Номер бесконечный, и в конце идет многоточие.

- Жуть-то какая! Мистика. Так вы возьмите и позвоните по этому номеру. Кто то же ответит, если номер реальный.

- Если реальный. Но, знаете, я воздержусь пока. Оставим, как запасной вариант. Но как вариант. Тут, знаете, не мистика, а какая-то просто чертовщина.

На столе перед Журовым внезапно затрезвонил телефон. От неожиданности майор вздрогнул. Несмотря на все свое самообладание, Флюмо почувствовала, как по ее спине вдоль позвоночника, до самого низа, скользнула струйка холода.

- Черт! - сказал Журов, снимая трубку. - Да не черт, какой черт? Журов у телефона.

- Журов, ты что там, с чертями общаешься? Телефон в кабинете был старого образца, мембрана в наушнике была сильная, поэтому голос начальницы был хорошо слышен всем присутствующим.

- Я, пожалуй, закурю, - сказала Флюмо и достала из сумочки тонкую коричневую сигарету. Журов, не отнимая трубки телефона от уха, передвинул по столу к ней поближе пепельницу и спички. Прикурив, Татьяна Рудольфовна выпустила кверху облачко синего дыма, который в солнечном свете заиграл перламутровыми переливами. Расположившись удобней, она приготовилась слушать разговор, который был ей интересен, и она этого не скрывала.

- Какие черти, Люсьена Петровна, что вы! - ответил Журов начальнице. - Работаем мы, изо всех сил. Своих, не потусторонних. Хотя иногда, не скрою, не мешало бы... Привлечь, так сказать...

- Это я знаю, что не справляетесь.

- Почему не справляемся? Работаем, я же говорю, изо всех сил. Раскрываемость за прошлый месяц повысилась на ноль три процента. Ноль четыре даже! Так что...

- Кончай бренчать, Журов. Не время сейчас.

- Да я не...

- В общем, слушай меня внимательно. Я тут просмотрела материалы по делу Гранина. В общем, перспектив там никаких, это совершенно ясно, и тянуть больше нечего. Оформляй как несчастный случай и закрывай дело.

- Подождите, Люсьена Петровна, как закрывай? Там есть еще нюансы, которые надо проверить. Осветить так сказать. И мне лично там далеко не все ясно. Далеко не все.

- Какие нюансы, Журов? Ни одной зацепки, понимаешь? Ни одной. А общественность требует результатов расследования, общественность хочет, чтобы ее успокоили каким-то образом. И эта общественность через посредство очень высокого начальства каждый день выливает мне на голову тонны кипятка. Словом, что я тут тебе объясняю, ты и сам все прекрасно знаешь.

- Да знаю я...

- В общем, закрывай дело, вечером жду доклада. У нас других дел полно, что я тебя, как ребенка, уговаривать должна?

- И все-таки, Люсьена Петровна, мне бы хотелось еще кое-то уточнить. Есть детали...

- Ты вот это искренне говоришь, или лапшу мне навешиваешь?

- Искренне лапшу навешиваю...

- Вечером!

- Тогда хочу в отпуск.

- Какой еще отпуск?

- Очередной. Имею право.

- Право имеешь... Ладно, три дня. Сегодня вторник, в пятницу доклад мне.

- Могу не успеть, Люсьена Петровна!

- Все. Отбой!

Из эбонитовой бездны трубки в пространство вырвалась очередь коротких гудков. Как в замедленной съемке Журов опустил трубку на рычажки аппарата.

- Вот и все, снято, - сказал он тихо. - Всем спасибо...

Было видно, как сильно он расстроен, однако, вопреки всему, сдаваться похоже не собирался. Лицо его посуровело, под тонкой кожей на скулах забегали желваки. Взгляд обратился вовнутрь и где-то там, на невидимых дорожках в неведомых краях отчаянно и упорно искал выход из лабиринта. А , может быть, напротив, вход в него. Вход, похоже, тоже был неизвестен.

"И ведь найдет, с него станется", - подумала про себя Флюмо.

- Вы сами понимаете, Журов, что иначе быть не может, - сказала она, чтобы разрушить затянувшееся молчание.

- Да понимаю я! Все я понимаю, - протянул, соглашаясь, Журов. - Ну, ладно, три дня еще есть. Почти четыре! До пятницы-то почти четыре получается. Если вместе с пятницей. За это время что угодно сделать можно. Что-нибудь придумаем. Я так думаю.

- Вот и хорошо! - сказала Флюмо и, потянувшись вперед, положила на край пепельницы погасшую сигарету. Выпрямившись, посмотрела Журову прямо в глаза. - Уверена, что тот или иной выход, если он есть, будет найден. Я что хочу вас спросить...

- Что такое? Спрашивайте, пожалуйста.

- Вы какую музыку любите слушать?

- Музыку? Странный вопрос. Рок-н-ролл я слушал в основном, еще раньше, в Загорске. Битлз там и все такое. Хорошую музыку слушаю. А почему вы спрашиваете?

- Я тут подумала... Битлз, конечно, у нас в городе уже давно не выступают, но сходить в кабаре и послушать хорошую живую музыку мы с вами могли бы. В пятницу вечером, когда все будет позади.

- Это что же, вы приглашаете меня в кабаре?

- Должен же кто-то присмотреть за вами.

- Дочка за мной присматривает.

- Журов! У вас уже взрослая дочь, у нее свои дела, свои проблемы и, кстати, ей без вас есть за кем приглядывать. Ну же! Неужели вы откажете даме?

- Что вы, Флюмо! Вам я не смог бы отказать даже под страхом смерти. Фигурально говоря. Кстати, тоже давно хотел спросить, а почему Флюмо? Что это значит, откуда?

- Считайте, что это девиз. Просто девиз моей жизни.

- Девиз? Скажите, какая неожиданность. Над этим стоит подумать. Поразмышлять.

- Журов, вы собираетесь над этим думать прямо сейчас?

- Ваш, как говорится, тонкий намек понял. Думать я буду потом, а по существу вашего предложения... Я двумя руками за, но только давайте немножко переиграем сценарий.

- Что именно переиграем?

- Сделаем вид, ну или представим все так, что это я вас приглашаю. Вот, я вас приглашаю, прямо сейчас, в кабаре. Как оно здесь называется? Летучая мышь? Значит, в пятницу, вечером, Летучая мышь. Согласны?

- Согласна, Журов, согласна. И давно уже. Но только учтите, что теперь вся ответственность лежит на вас.

- Ответственности я не боюсь и не избегаю. Как правило, - сказал Журов. - Особенно когда ее нельзя избежать.

Когда умолкли все звуки и успокоились колебания, возбужденные в воздухе переходом Флюмо из состояния здесь и сейчас в состояние неопределенное и предположительное, когда опало и растворилось в переливах жемчужного света миндальное молоко, излитое в пространство неосознанной щедростью ее глаз, Журов постепенно успокоился. Сосредоточился. Долго сидел в тишине и пустоте кабинета, о чем-то напряженно и упорно думая. Потом достал из ящика стола пакет и вытряхнул из него на поверхность перед собой телефон. Взял карандаш, и с его помощью перевернул телефон экраном кверху, выровнял, чтобы он смотрел строго на него. Проиграл по привычке губами неслышимую мелодию, словно протрубил в невидимую трубу.

- Чем не вариант? - пробормотал, решаясь на неочевидный шаг. - Тоже, вариант. Вариантище. При наличии отсутствия других возможных..

Журов достал из кармана платок, и, придерживая с его помощью телефон, осторожно включил питание. На мутно-зеленом, словно у старинного осциллографа, экране высветился готовый к отправке набранный артистом Граниным номер. Журов прицелился и тупым концом карандаша надавил на кнопку вызова. В маленькой коробочке ожило и зашумело пространство, и куда-то в него, в неведомом, но единственно верном направлении, пошли беспокоящие призывные сигналы.

- А вот теперь пусть мне ответят, - сказал себе Журов. - А я спрошу.