Аннотация: Роту без замполита быстро возглавит батька Махно.
АЛАЯ ЗАРЯ
Когда поют солдаты, земля дрожит и цирковые клоуны нервно курят в сторонке. Но, когда поют матросы... это караул. Вернее, не караул, а вечерняя прогулка.
- Замкомвзвода! Зайти в канцелярию! - истошно выкрикнул матрос Ленин, как будто его тянули за яйца.
Матрос Ленин обладал двумя режимами доклада: будто тянут за яйца и будто молит о пощаде.
В нашем батальоне водилось три Ленина. Все земляки из деревни на берегу Лены. Их равномерно распределили по ротам, где они тащили службу день через день дневальными на очках.
Это были ещё везучие Ленины, никого не звали Владимиром. Их чмырили относительно мало и почти не били.
- Замкомвзвода... зайти в канцелярию! - жалобно проорал матрос Ленин и затаился на тумбочке.
Зашли, стуча копытами.
- Товариффи сержанты, - капитан Ястребов с заметным усилием оторвал взор от стола и поднял на толпящихся в комнате заместителей командиров взводов. - В Соединении намечено провести смотр строевой песни. Повзводно.
Выплюнув последнее слово, ротный уронил взгляд на стол, пережил несколько неприятных секунд и опять собрался с силами.
- Тренироваться будете на веферней проверке. Идите, уфите слова.
- Товарищ капитан, где нам песню взять? - пробасил Егор, замок автовзвода. Он был похож на робота и не испытывал пиетета к начальству.
Лишённые трогательной опеки замполита, мы оказались подобны утлому челну, отданному на волю идеологических волн, без руля, ветрил и искусного кормчего. Замполит уволился на гражданку. В тот единственный раз, когда он по-настоящему оказался нужен личному составу, комиссар позорно дезертировал.
- Ленин, с-сука! - прошипел Егор, выходя из канцелярии.
Ленин на тумбочке испуганно сократился, ожидая, что ему пробьют фанеру. Даже присутствие командира роты за открытой дверью не казалось надёжной защитой.
Егор от удара в грудак удержался и побрёл в спальное расположение. А я отправился на почту. Кабинет начальника связи и сигнализации батальона располагал к мыслительной деятельности. Он был расположен в глубине цокольного этажа, светомаскировка на окне защищала его от посторонних взоров и глушила звуки. Она состояла из чёрной бумаги, одеяла и картона. Это была хорошая светомаскировка. В комнате можно было слушать магнитофон среди ночи без риска оказаться застигнутым дежурным по части. Я устроился за столом и зашевелил мозгами.
Я знал наизусть много песен. Главным образом, группы "Гражданская оборона". Ну, ещё "Сектор газа" и "Крематорий". Среди них встречались вполне строевые, например летовский "Лёд".
Майор передушит всех подряд, он идёт.
Он гремит сапогами, но упал - гололёд.
Мы - лёд под ногами майора,
Мы - лёд под ногами майора.
Мы - лёд!
Ритм хороший, но содержание вряд ли понравится командиру батальона майору Ларину. "Бери шинель" тоже была неплохая:
Бери шинель, пошли домой.
Бери шинель, айда по домам.
Я ничего не имел против того, чтобы скатать шинель, приторочить её к вещмешку и уйти домой, пусть даже пешком. Более того, попев её пару дней, я, вполне вероятно, оставил бы территорию части. И не только я один. Поэтому от песен Егора Летова было решено отказаться.
Исчерпав наличный запас текстов, я обратился к прессе. Извлёк из стола кипу обтрёпанных журналов "Парус", "Наука и религия", "Техника - молодёжи", "Вокруг света". Каждая рота выписывала много периодики, не вся она доходила до адресата, оседая на почте и в мастерской линейно-эксплуатационного взвода связи. Выпущенные под надзором государства издания казались авторитетными, на них можно было сослаться, их можно было показать начальству. По уровню благонадёжности бумажный эрзац замполита представлялся неплохим заменителем, особенно, всесоюзный молодёжный журнал "Парус", печатающий тексты шлягеров.
Белые розы, белые розы - беззащитны шипы.
Неплохо! Я отложил номер с "Ласковым маем" и повеселел. Про розы петь было немного смешно, но ритм оказался достойным. Я посмотрел на журнал, как паникёр на спасательный круг, и углубился в подборку "Паруса". Удача в этот час не покидала почту. Я наткнулся на песню группы "Любэ" "Алая заря". Хит сезона девяностого года часто крутили по трансляции в части, она звучала из радиоприёмников в ленинской комнате и в столовой. Это была отличная строевая песня. Ритм чётко ложился под левую ногу. Теперь я знал весь текст и у меня появился источник, на который можно сослаться, если песню придётся утверждать у командира роты.
Батька Махно смотрит в окно,
На дворе темным-темно.
На посту стоит монах,
Еле-еле на ногах.
Бодрый текст, не какие-то "Розы". Конечно, слова про батьку Махно, монаха, крест, дьяволят и мёртвых с косами ввергали в сомнение, но ведь их мы слышали уже миллион раз. К тому же, они опубликованы в центральном минском журнале!
В дверь постучали.
Я осторожно подошёл, прислушался.
- Кто там?
- Валера, - сказал мой командир первого отделения.
Рыжий, тощий и длинный Валера Бабкин происходил из интеллигентной московской семьи и был законченным лентяем. Я впустил его на почту, ввёл в курс дела и поставил задачу.
- Собираешь взвод в мастерской, переписываете слова, учите. К ужину чтоб от зубов отскакивало.
- Валера, ты как мотылёк, порхаешь целый день с цветка на цветок, порх-порх. Легкомысленно и бесполезно.
- Я не мотылёк, - надулся Валера.
- Ну так докажи. Сделай хоть что-то полезное, - я сунул ему журнал. - Короче, младший сержант Бабкин, выполняй приказание и не компостируй мозги.
- Пошли лучше в чепок?
- Ты мотылёк или нет? Тогда займись делом.
Я выгнал Валеру, поудобнее устроился за столом и открыл найденную в библиотеке "Всю королевскую рать". До ужина была ещё чёртова уйма времени.
В поле гуляй, пламя пылай!
Револьвер, давай, стреляй.
Любо-любо, братцы, жить,
Не приходится тужить.
Вечером третьего дня "Алая заря" невнятно прогремела над плацем. Следом шёл автовзвод с "Белыми розами". Комендантский взвод присвоил ротную песню:
Не разгромили вражьи Таньки
Героев Родины своей, - выводил мелкий, но голосистый молдаванин младшего призыва.
Песню про Танек любили, слова знали, исполнять привыкли. Комендантский взвод был вне конкуренции. Постепенно к его уровню подтягивался ЛЭВС. Вечерние прогулки под наблюдением старшины проходили спокойно. Меньше всего его заботили песни. Затею со строевым смотром он справедливо расценивал как придурь начпо и был доволен тем, что тексты не пришлось искать самому. Капитан Ястребов вывел роту на прогулку один раз и не сильно разобрался в нашем мычании.
С вокалом постепенно дело шло на лад. Мастерство исполнения "Алой зари" росло. Становились различимы отдельные слова.
Наступил день, когда песня полилась ясно и чётко.
Следующим вечером на прогулке присутствовал дежурный по части начальник штаба Соединения полковник Ракитянский.
Если вставить в зад Геринга трубку и надуть, получится полковник Ракитянский. С образовавшимися от избыточного внутреннего давления маразмом, вспыльчивостью и нелепыми барскими выходками.
Мёртвые с косами вдоль дорог стоят,
Дело рук красных дьяволят.
Мёртвые с косами сбросили царя.
Занималась алая, занималась алая,
Занималась алая заря.
Геринг, наверное, лопнул бы. Не таков был полковник Ракитянский! Он вернул ЛЭВС на исходную и запустил балаган по-новой.
Видели их, истинный крест,
Вся деревня, весь уезд.
Проскакали сквозь туман...
Что не весел, атаман?
Обалдев от лихой подачи, полковник Ракитянский заворачивал нас снова и снова, наивно полагая, что, если прокрутить пластинку опять, текст песни изменится. На пятый раз он был вынужден поверить своим ушам. За нами шёл автовзвод с творчеством Юрия Шатунова. Снег, морозы и лёд витрин голубых Ракитянский перенёс с невозмутимостью старого офицера. Наша Богом проклятая рота завершила вечернюю прогулку. Начальник штаба отправил розы умирать на белом холодном окне и сделал выводы. У него была вся ночь, чтобы подумать. Утром капитан Ястребов предстал перед ним.
"Алая заря" украсила плац лишь на несколько дней, но это был настоящий праздник.