Хованское кладбище, конечно, место удобное. От метро всего минут семь автобусом. Последние годы "новичкам" здесь мест не дают. Если уже лежат родственники - тогда, конечно, другое дело, уложат рядом. А так - нет. Приходится ездить за тридевять земель, на электричках. Но место это, как и все другие кладбища, невеселое. Удобное, но невеселое.
Каждый год во время майских праздников Егор Пчелкин со своей матушкой приезжали сюда прибрать на могиле отца и мужа. У входа покупали пару двухкилограммовых мешков с землей, рассаду, по пути нагружались еще одним-двумя пакетами песка из общей кучи, наливали в припасенные дома пластиковые бутылки ржавую воду из торчащей трубы и, нагруженные всем этим хозяйством, тащились к могиле.
И каждый раз, кладбище встречало их огромными мусорными кучами, которые, словно престарелые невесты, всегда украшались отработавшими свое венками. Их всегда было много, они лежали и рядом с переполненными контейнерами, и просто отдельными горками.
И каждый раз, их встречали пустые стаканы на могильных плитах, рабочие-иноземцы со своими выжидательными взглядами "не надо ли чего", да сидящие на своих облюбованных местах нищие представители бывших дружественных азиатских республик.
Вот и в этом году, взяв штурмом постоянно набитый в праздничные дни 502-й автобус, они поехали на кладбище и, прибрав могилу после зимы, стояли возле неё, пока в фонаре не догорит свеча.
Фонарь этот, чугунный, со стеклянным окошечком и боковой створкой для того, чтобы можно было ставить свечку, еще на похороны отца привез его младший брат, дядя Пчелкина-младшего. "Да, что вы, сопрут", - подсказал тогда один из кладбищенских рабочих, и за приличную для 1991-го года плату предложил сварить его с куском рельса и забетонировать. И действительно, постоянно крали только крышки фонаря, которые, естественно можно было без труда отломать. Забетонированный глубоко в землю фонарь не трогали, лишь сломали стекло. Что касается крышек, Пчелкин наделал их из нержавейки с десяток, и каждый раз брал с собой запаску.
Так они и стояли, негромко переговаривались друг с другом, в то время как каждый из них пытался заговорить про себя с покойным. А без этого чего приезжать? Иногда Пчелкин ехал обратно и думал: "Забыл! Забыл отцу сказать доброе слово! Забыл в который раз извиниться за все! Ну, что за память! И чего ездил?" Но забывчивость эта была, конечно, у них редким явлением. Мать говорила с покойным всегда вслух. Пчелкин - про себя. Говорили разное, хотя, по сути, одно и тоже. Потом приходило время перекреститься, потрогать землю, сказать еще раз: "Прощай" и уйти, не оглядываясь, до следующего своего визита.
В конце мая, они пришли с новыми саженцами цветов. Возможность заморозков уже становилась маловероятной, можно было окончательно украсить могилу, чтобы она отличалась от соседских, заросших сорняками выше крестов.
Какого же было их удивление, когда, подходя к могиле, они еще издалека заметили какие-то изменения в надписях на черной мраморной плите. Присмотревшись, Пчелкины оторопели: фамилия усопшего была исправлена на множественное число (выгравирована буква "Ы"). Получилось - Пчелкины. Под имеющимися именем-отчеством и датами жизни покойного были выгравированы имена-отчества чужих людей - матери и сына, - не имеющих к ним никакого отношения. А, кроме этого, вся могила была словно перекопана и утрамбована ногами неизвестных, цветник полностью отсутствовал, что сразу же навело их на мысль о возможном подзахоронении урны с чужим, сразу ставшим каким-то ненавистным, прахом.
Администрация кладбища долго не могла понять суть того, что пытались объяснить им огорченные до заикания Пчелкины, и только, наконец, уяснив суть проблемы, искренне удивилась и сказала, что с такими "накладками" они встречаются впервые. Правда, сразу же помогли найти номер телефона родственницы "непрошеных гостей" (оказавшихся однофамильцами), ответственной за их захоронение, но дальше дело не сдвинулось. Телефон молчал в любое время суток. Наконец, месяца через три, ответила какая-то женщина и искренне удивилась рассказу Пчелкина; сказала, что нанимала какого-то левого гравера - так дешевле. "Тот, - высказала она свое предположение, - наверное, кому-то передал её заказ, не показав могилу. Вы представляете, - продолжала она, по-видимому, в поисках сочувствия, - с нас повторно взяли за граверные работы уже на нашем камне. А того, кто сделал граверные работы на вашем, мне так и не удалось найти! Безобразие! Представляете, какое хамство!"
Короче, женщина, естественно, отказалась принимать какое-либо финансовое участие в исправлении ошибки своего "левого гравера" и, еще немного повозмущавшись в трубку на свою незавидную долю, положила трубку.
А в ближайшей к входу на этот участок кладбища гравёрной мастерской, тем временем, оценили работу по демонтажу и обратному монтажу памятника (без чего невозможно было, по их словам, провести полировку (стирание) новоявленного текста), в сумму, превышающую цену самого памятника.
Денег таких у Пчелкиных не было. Поэтому оставалось в очередной раз пойти на компромисс с самими собой и за небольшие деньги попросить рабочих просто закрасить чем-нибудь черным зловещую букву "Ы" и новые имена - отчества. Получилось, конечно, некрасиво. То же самое, что замазать на фасаде красивого дома похабную надпись краской другого цвета. Но, делать нечего.
Пчелкины повздыхали, повздыхали, да смирились. "Знать, - подумали они, -судьба такая. А против судьбы не попрешь".
Осенью, когда Пчелкины вновь собирались на кладбище, мать неожиданно сказала сыну:
--
Ты знаешь, в этом году у меня нет никакого желания что-то делать на могиле. Мне кажется, что она какая-то чужая. Все испорчено, и больше мы ничего уже не сможем сделать.
--
Почему?
--
Все опять вырвут, украдут, испохабят.
--
А если не сажать цветы. Давай посадим просто хорошую траву. Будет малюсенький зеленый газончик.
--
Не знаю, - ответила она безо всякого энтузиазма, и стало ясно, что со своим упадническим настроением справиться ей будет очень сложно.
Она долго молчала, как бы соображая над необычным предложением. Затем, как бы не расслышав и теперь стараясь еще раз прослушать механически запомненные звукосочетания, повторила:
--
Траву... Зачем?
--
Так тоже будет красиво. И никто не выкопает.
--
Думаешь?
--
Надеюсь.
--
Не знаю. Просто руки опускаются. Если уже на кладбище такое делают. Не знаю.
--
Да, ладно. Съездим, купим опять торф, землю, возьмем немного песка, посеем хорошую траву, а...
--
Не знаю. У меня такое чувство, что нашу плиту кто-то взял и украл. Что теперь там все чужое, - повторила она.
--
Да, нет, ты ошибаешься. Это не так. Пройдет. Все будет хорошо...
В майские праздники Егор поехал на могилу отца один. Матушка болела, не вставала. Подходя к могиле отца, Пчелкин понял, что в этот раз, как это часто стало случаться в последние годы, ошибся именно он. Хорошо так и не стало. С могилы исчез фонарь, на этот раз "с корнем" выдернутый из земли, цветник, словно срезанный огромной лопатой, вновь исчез вместе с землей. Осталась лишь низкая утоптанная кем-то глиняная площадка перед покосившейся, замазанной, словно в заплатах, гранитной плитой.
Отец, как всегда, чуть улыбался с фарфоровой фотографии, как бы утешая: "Не волнуйтесь. Ничего страшного. Мне уже все равно".