Мне казалось, что она и устроена должна быть не так как прочие люди; ну например внтури живота - серые переливчатые жабры или ещё что, ещё более удивительное, икра или даже например маленькие слепые глазки в мозгу в перемешку с розовенькими младенческими пальчиками, сонно заплетающими растущие на её удивительных неземных мозгах волосы в короткие рыжие косички. Не знаю, если бы все было так - я бы не удивился, мне даже стало бы проще, она бы дадже потеряла в чем-то свою загадочность: я бы теперь знал, что всё именно так, пусть странно - но зато всё известно. Но узнать не довелось.
Мы сидели за столиком летнего кафэ и на мне рассказывала про свою прошлую жизнь, вертя в руках винный бокал с остатками красного на донышке. Я все время боялся, что она прольет вино на белую сткатерть, и даже понимая, что это не важно - прольет или не прольет, все равно, пусть прльет, заплачено, это же ресторан, в конце концов - так вот она вертела бокал и меня отвлекало, я не мог ее слушать, я отвелкался, и постепенно раздражался. В какой-то момент я не выдержал и отобрал бокал. "Что, боишься что пролью? - спросила она, - все вы боитесь, ты же не чем не лучше прочих, ты ничем не лучше, ты тоже боишься, ты такой же, ничего нового". Я понял что это и было признание в любви, все что было потом было уже вниз, вниз, пока не остановишься, толкнешь землю ногой ещё пару раз, прокатишься ещё пару метров через силу, уже за зря, уже без радости. Но пока мы только рагонялись, мы еще не поняли даже что мы уже поехали, что уже качнулось, поплыло, поехало, поплыло, качнулось.
"Знаешь, - сказала она, - есть куча книжек, которые хотелось бы прочитать, так хотелось бы, что видимо, придется самой писать. Вот, например такую, в черной обложке, про самурая. Про то, как самурай, потомственный мастер восточных единоборств, ездит по миру и преподает свое искуство, разные страны, понимаешь? Понимаешь? Так вот, ездит он, давно уже, очень давно, да и мастер не молодой уже, за семьдесят. И не помнит он уже, кто и зачем организовал всё это - это безостановочное турне по всему миру, кто все это усторил. И во всех городах всё одно и то же: отель, татами, ученики, которые все рано ничему не научатся, не поймут, они ничего не видят, ничго не понимают, не слышат. И мастер показывает им техники, они смотрят и не видят, а потом мастер уезжает, и всё вот так и идет. Понимаешь в чем суть? А книжка - это дневник этого смаурая, и пишет он в основном о том, что вот пришла ему мысль что когда он делает осототоши разумно ничнать серию с ложного движения налево, чтобы то и то, а потом то и еще вот это, ну и так далее. А на фоне этого - так, изредка, не важно - описывается жизнь, все эти аэропроты, отели, татами, и иногда мысли - зачем? Почему? Почему и зачем все это, а потом опять: остототоши, остотсай, тайсабаки, гамне атэ. И вся жизнь эта, внешнаяя, проходит как набросток тушью, и о ней самурай не думает, так, иногда удивляется, думает он о осототоши, осотосай. Тайсабаки и маваша гери. Понимаешь о чем я говорю?"
Она снова берет в руки бокал и ветрит его, но меня это уже не отвлекает.
"И вот его мысли о том, что, видимо, всё это зря, всё это турне - становсятся всё навязчивее, он начинает всё время возвращаться к этим вопросам. Он гонит их, чудан сото уке, уде осае, гонит прочь, ити мысли, но не может не думать об этом снова и снова. Мастер начинает распрашивать клерков в гостиницах, встречающих в аэропортах - зачем, почему, кто всё организовал? - и те не знают ничего, все организовано Takeda Corp. Japan. И все, больше ничего, и мастер начинает сходить с ума, и в какой-то момент ос не выдерживает и бросается гостиничного клерка: сан рен уке, асаши барай - к нему кидаются двое и службы охраны: коши гурума, коте маваши, маваши гери - мастер бежит по коридору, на встречу ему кидаются двое полицейских: уде осае, коте гейши, и тут он ощущает вспышку боли, он пытается встать, еще один выстрел, и он умирает, так и не узнав, что он, Такеда Субару, и есть владелец Takeda Corp. Japan."
Мы немного помолчали, я заказал еще по бокалу вина. Вечерело, зажглись фонари, нежно сквозь свежую листву лип. Её кисти так беззащитно белели в полумраке.
"Знаешь, а еще бывают даже не книжки, нет, просто персонажи, бездомные персонажи. Вот например такая вот девочька, больная, очень больная, подволакивающая ногу, улыбающаяся, не совсем в себе. Девочка живет в клинике, но это не важно, об этом - пару строчек. И вот она однажды сбегает из лечебницы, и вот она идет по улицам, сонная от таблеток, идет, подволакивая чужую, немую ногу, так вот, идет она и со всеми прощается, со всеми прохожими: прощай, прощай, прощай, и улыбается им всем, и подволакивет ногу".