Летом я блаженствовал! Меня какими-то путями переправляли к бабушке в деревню, поближе к родной печке - и тут я наслаждался! Все лето, пока мальцом был...
У бабушки сад - всем садам сад! Заблудиться можно. Его еще мой дедушка
посадил. У самого Мичурина, говорят, саженцы доставал. Тут тебе и белый налив, и грушевка, и коричневые - всего не перечесть. А еще сливы, вишни,
груши, смородина разная, малина... Но главной гордостью в саду были
три антоновки-полуторафунтовки (кроме других, простых антоновок). Это,
я вам скажу - класс! К осени яблоки на них были - с мою голову, ну, может,
чуть поменьше. Белые, почти прозрачные, духмяные, крутобокие. Только
успевай новые рогульки подставляй, а то ветки прогибаются и трещат...
Но сад был бы втрое больше, если бы не оттяпал бОльшую часть его жадина-
колхоз. И ведь истинно - ни себе, ни людям. Здесь - ежегодное благоуханье,
цветенье. По осени - яблоки ядрами в ночи ухают с деревьев (я летом частенько в саду ночевал, накроешься с головой тулупом, тихо-тихо, только
тетя Соня что-то бормочет поодаль, и вдруг - бах, бах, тарарах, это одно
раннее переспело и падает, и увлекает с собой на мягкую влажную от росы
траву еще несколько подружек своих. Благодать! А высунешься из-под
тулупчика, чтобы оглядеться - матерь Божия : а над головой - еще более
необъятный сад... Звездное черное небо! Звезды, как яблоки, висят, спелые,
крупные, так и мерцают, так и манят, так и зовут! Спросишь тетю Соню, а она
и рада пояснить, где- что и как называется...) Отвлекся немного, извините.
А с той, другой стороны сада, колхозной - тишь и гладь все лето. Только
успевай гусениц от границы вовремя отгонять коричневой настойкой махорки. Так и лезут, проклятые, завидно ведь! Там сожрали все подчистую,
а сюда, в рай, и не пускают...И, несмотря на такое богатство и раздолье ( а перед домом, в палисаднике, у колодца, разросся еще один сад, поменьше),
я любил ходить по гостям и лакомиться другими яблоками и яствами, прямо
как те гусеницы...Чужое - оно всегда слаще!
Благо - было куда сходить: почти треть деревни родня. Но более всего я любил ходить на другой конец деревни, за озеро - там жили-поживали любимые мои бабушки...Приду к одной:
Здравствуй, бабушка Курушка!
Заявлюсь к другой:
Здравствуй, бабушка Горбачиха!
Нарисуюсь к третьей:
Здравствуй, бабушка Ворона!
А они ухватятся за бока и икают от смеха, и ну - угощать! А мне, мальцу, и невдомек, что эти имена - суть прозвища деревенские! В нашей деревне
житель без прозвища - все равно что без фамилии...И хозяева этих безобидных кличек знали их, втайне, может, и гордились, да виду не показывали. И чтобы вот так - бабах! Потеха от мальца, да и только. Уже и
по головке-то меня, дурня, нагладят, и наугощают-то до отвала: и яйцами, и пирогами, и чаями с вареньями... Только речь не об этом.
Жили, повторяю, на другом конце села и чтобы попасть к ним, надо по дороге мимо пруда пройти - другого пути нет! А там свой Соловей-разбой-
ник верховодит. Фриц! Вот уж вредина так вредина! Увидит, зашипит, и, рас-
ставив крылья, как истребитель, кидается навстречу!Непременно и всегда,
без выходных и праздничных, ка говорится. И - только на маленьких! Вот уж
воистину - Фриц! Не зря его ребятня наградила такой кличкой. Не только за
злобный и подлый нрав, но и за огромную угрожающую шишку на голове,
над клювом - вылитая тулья вражеской фуражки! Хозяевами его были
Персон да Кутья. Первого прозвали так за то, что он в Москве когда-то
проживал, в половых ходил, в оициантах,то-есть, о чем к месту и не к месту
часто вспоминал и рассказывал, на сколько персон и чем столы накрыты
были...Ну а бабка - про нее вообще ходили слухи, что она вообще с нечистой
силой знается, что она - колдунья, ведьма, одним словом! Боялись мы ее -
страсть! А все же куда более боялись Фрица! От нее-то, пробегая мимо, еще
можно было как-то отмолиться- откреститься, а от этого гада - никогда!
Спасения не было! Разве только - взрослых дождаться. Да разве днем-то
дождешься? Все в делах да в заботах...
И все же однажды не выдержал я, и, отпросившись у бабушки, понес от нее
подарок дедушке Грише, папиному дяде, и по совместительству - мужу
бабушки Курушки! Целый кисет махорки! А уж он-то любил посмолить...
О жизни покалякать...
Иду, значит, мимо пруда, пугливо жмусь к забору - авось проскочу! Не
проскочил! Летит, летит наперерез мне Змей-Горыныч от озера, шипит...
Я аж глаза зажмурил от страха. А потом - как кто толкнул меня:
Как, к дедушке Грише меня не пускать, к бабушке Авдотье?!!
И так разозлился я на него, так осмелел, что переложил мешочек с махоркой
в левую руку, а сам, вспомнив разом ранее виданные приемы взрослых,
протянул ему навстречу правую - и давай пальцем грозить!Фриц сразу
сбавил натиск и стал недоуменно тормозить, все еще яростно шипя и вытягивая длиннющую шею... Но я не сдавался, а, весь подобравшись и
напружинившись ( будь что будет!), отчаянно пошел ему навстречу! Все
так же грозя ему... И он сник! И теперь уже он шаг за шагом начал забирать
вбок, вбок, будто я уже и не интересен ему стал, и не со мной он якобы
торопился только что расправиться. Вот уже попрежнему возмущенно начал складывать он свои взъерошенные крылья, все еще шипел, все еще нервно
передергивал ими, но уже видно было, что сдался. Окончательно и бесповоротно. Навсегда. Для меня, по крайней мере...
А печка причем? Да ни причем. Хотя... Как сказать. А?