В палате было тихо и светло. Пахло лекарствами и антисептиком, которым были обсыпаны светло-голубые стены. Большие окна выходящие во двор прятались за решетками, желая то ли уберечь мир от больных, то ли больных от жестокостей окружающего мира. А, быть может, было верно и то, и другое. Им просто нельзя было встречаться, чтобы не вступить в смертельную реакцию.
На кровати лежал человек. Глаза его были открыты. Зрачки темными большими пятнами разлились в белках. Он смотрел в потолок и молчал. Он смотрел в потолок каждый день с утра и до вечера, лишь изредка разрешая себя накормить, и он всегда молчал. Он умел говорить. Раньше он даже любил говорить, но сейчас ему было нечего сказать этим людям. Они его все равно не поймут.
Он говорил с другими.
Когда эти голоса первый раз зазвучали в его голове, он решил, что сходит с ума. Он пытался бороться с ними, но они звучали с каждым днем все громче и громче, отчетливее. Они говорили на незнакомом ему языке, но он понимал их. Возможно, не столько слова, сколько суть сказанного, некую идею. Они говорили, что человечество это эксперимент. Попытка синтезировать физическую и нефизическую материю с целью усовершенствования. Говоря проще, они пытались сживить душу и тело, чтобы вырастить некую новую расу душевно совершенных людей. Но произошел сбой и он должен им помочь.
В это было невозможно поверить. Некая высшая сила выбрала именно его для какой-то сверхвселеннской миссии. Тут и правда недолго повредиться умом. Но они рассказывали ему столько неизвестного о зарождении жизни, что старик Дарвин кувыркался бы в гробу без остановки, узнав, как он был далек от истины. И он начинал верить.
Он сперва держал все это в себе, но груз был так велик, что он понял, что должен им с кем-то поделиться. И он решил рассказать все Венечке. Ведь она всегда так понимала его, любила, обещала быть с ним до конца, в горе и в радости. И он рассказал ей, что они выбрали его посредником, чтобы остановить тот сбой, который пошел в эксперименте. Он рассказал ей, что если этого не сделать человечество уничтожит само себя и свою планету. Она сначала успокаивала его, говорила что все это от стресса на работе, городского смога, что им надо съездить в деревню к ее маме и там у него все пройдет. Он зачем-то накричал на нее. Сказал, что она ничего не понимает. Оделся и, хлопнув дверью, ушел ночевать на вокзал.
Всю ночь Венечка проплакала. Ведь она и правда его очень любила. Сидела на кухне у окна, смотрела в окно, а большие соленые капли падали в кружку с остывшим чаем.
Он вернулся под утро. Избитый, в порванной куртке. Сказал, что вчера напился, а потом его забрали в отдел. Там долго избивал какой-то безусый щенок в погонах младшего сержанта, а потом бросили в холодную камеру, где он и просидел до утра. Венечка снова плакала, говорила что любит его, что ему помогут. Он же сидел в кресле, сосредоточенный и молчаливый. Он слушал ее и понимал, что уже не любит эту женщину, которая когда-то казалась ему такой умной, понимающей и красивой. Ведь она оказалась так глупа. Собрал сумку и снова ушел из дому, на этот раз зная, что больше сюда уже не вернется.
Ему было плохо. После ночи в сизо он, похоже, подхватил простуду и теперь его донимали кашель и жар. Но к Венечке он не хотел возвращаться. Вновь появились голоса. Они говорили, что уже поздно и теперь его помощь не нужна. Они говорили, что, похоже, наступил конец эксперимента, но не тот, который предусматривал их план. Он злился на себя от этого, злился на Венечку, не сумевшую его понять, злился на весь мир, такой огромный и агрессивный, губящий сам себя. Он злился, но не мог ничего изменить.
Тогда он решил действовать. Он стал бродить по Городу и рассказывал то, о чем ему поведали голоса. Над ним смеялись, на него не обращали внимания, его избивали...
Но он продолжал свои проповеди.
Однажды на улице во время своих очередных попыток донести до этой безмозглой толпы свои мысли он встретил Венечку. Узнав его, она замерла и из глаз ее закапали маленькие хрустальные звезды. Он был грязный, небритый, взлохмаченный, его одежда давно превратилась в рванье. Но его лицо не было оплывшим от спиртного как у простого бездомного, а в глазах горела сила и вера. Она подошла к нему. Она обнимала его, касалась своими красивыми ровными ладонями его лица, а он стоял и молчал, стараясь даже не смотреть в лицо женщины. Она говорила, что все еще любит его, а он ответил, что ему пора. И ушел.
В тот день из всех динамиков Города звучала печальная музыка, а вечером сказали, что объявлена война. Тогда он понял, что все его попытки бесполезны и снова напился до беспамятства. Он не помнил, что с ним происходило, но в результате за ним приехала карета скорой, из которой вышли двое надевшие на него длиннорукавую рубаху и запихавшие в машину.
После все как в тумане. Очереди болезненных инъекций и процедур, таблетки, вода в маленьких пластмассовых стаканчиках, сон и явь переплелись в причудливый узор бытия в доме Скорби.
...Вчера линия фронта придвинулась еще ближе. За окном трещат будто исполинские кузнечики длинные черные вертолеты. По радио говорят, что скоро война достигнет размаха ядерного конфликта...
Ему уже наплевать на все. Днем он лежит и смотрит в потолок, слушая голоса. А ночью он видит сон, как вдали вырастает прекрасный и смертоносный огненный столп, похожий на исполинскую поганку. И он знает, что еще сотни таких же вырастает в тот же миг по всей земле. Гриб оседает, а сквозь окна и стены, сметая все на своем пути, на человека несется волна звука, света и огня. Это волна сминает его, не оставляя даже пепла. А потом, как в кино, крупным планом, - Земля, охваченная багровой дымной атмосферой, делает маленький шажок со своей орбиты. И начинает медленный путь в глубины черного, звездного Ничто, которое когда-то звалось Вселенной...