Garber Nowiel Ritz : другие произведения.

Тень Ворона

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    ..." - А я как раз рисую вашу тень, - прошептала Фая, c удивлением рассматривая лицо, руки и странное оперение незнакомца, - вот видите, как странно получилось - ворон улетел, а тень его, наверное, задремала от жары и осталась лежать в траве, вот здесь. - Тонким острием беличьей кисти она указала то самое место, почти у самых его ног. - Я решила зарисовать эту тень..."
   Часть I
   "Котёнок и его птичка"
  
  
   - Подумать только, какие странные, необычайно красивые глаза у этой малышки,- серо-зелёные с тёплыми лиловыми искрами: и разве бывают у кого-нибудь на свете вот такие глаза? Неужели у ангелов,- восхищались гости, бережно передавая с рук на руки маленькую белокурую девочку. Она появилась на свете недавно - всего несколько снежных дней назад, и потому была укутана в тончайший розовый бархат, богато украшенный затейливыми госконскими кружевами, пышными бантами и перевязана алой шёлковой лентой золотого шитья, узел которой скрепляла большая жемчужная брошь.
  - Славная малышка! Милая малышка! Ах, какой же она вырастет красавицей! Ах, какой умницей! Ах, какое прекрасное имя дала тебе матушка - Фая, Фаечка, Фуфа, Фаина! - наперебой звали и тормошили маленькое создание.
   Все тотчас принялись рассуждать о будущем, споря и настаивая каждый непременно на своём, кто в шутку, а кто и всерьёз предрекая крохотной гостье этого сумрачного мира будущее, полное беззаботного веселья, пророча судьбы одна другой богаче и волшебнее. Час за часом вся зала наполнилась тонным, раскатистым гулом и потому почти никто так и не заметил, как тиха и печальна была в этот вечер её мать - кроткая стройная женщина с бледными, тонкими пальцами трепетных рук.
   Накануне вечером, в душном зловещем кошмаре, ей пригрезилось, как милая белокурая девочка, лет семнадцати, каталась по озеру на лодке в компании весьма неприятного (а, вернее было бы сказать, уродливого) кавалера; как почти на самой середине озера из днища с треском вылетела широкая сосновая заплата, лодка просела, скоро наполнилась мутной черной водой и девочка утонула. Потом ей показалось, что озеро, это вовсе не озеро, а свернувшаяся спиралью чёрно-огненная пропасть. Кроме всего прочего, в видении по непонятным причинам присутствовал высокий, стройный и весьма привлекательный собой дракон с оскаленной лохматой мордой, любующийся своим отражением в большом овальном зеркале, птицы с человеческими руками и просторная пустая площадь с плахами, виселицами, кольями и широким обеденным столом.
  
  
   Яркие годы детства, прекрасные и волшебные, точно картинки калейдоскопа, летели, сменяя друг друга. Сначала душу и сердце юной инфанты занимала добрая седая нянюшка, а комнату куклы, высокая серебряная, в витых узорах, клетка с парой канареек и старая деревянная лошадка с рыжей стриженой гривой и нарядной упряжью из бус и ленточек. Но едва дочери исполнилось семь лет, в дом была приглашена гувернантка - пожилая добропорядочная вдова с блестящими рекомендациями, изящным французским произношением и манерами изысканными, и в меру строгими в отношении воспитания юных особ. В комнате появился маленький украшенный чёрными резными лилиями дубовый стол со скамьёй и ящичками, который все называли партой; большая грифельная доска, глобус крытый густым лаком, сплошь усеянным тонкой извилистой сеточкой трещин и фортепиано с начищенными до блеска канделябрами в форме танцующих эльфов. Щёки её некогда по-детски полные и румяные вдруг стали бледнеть, и день ото дня лицо её всё более приобретало то необъяснимо - прекрасное, туманное выражение отрешенной, затаённой в глубинах души печали, которое по обыкновению поэты воспевают в стихах и сонетах.
  "Ангел мой, Фаечка, сыграй нам что-нибудь", - говорила мать, усаживаясь в кресле с рукоделием или книгой и Фаечка послушно шла, забиралась на высокий трёхлапый табурет с жёстким овальным сиденьем, плавным, примерно заученным скольжением опускала тонкие кисти в ровные ряды бежево-чёрных клавиш, и, спустя несколько пауз, комнату трепетной душной волной заполняла Музыка. Она рождалась откуда-то из глубины сплетения тёмно-кленового плена дек из косых рядов окрученных медью стальных струн, из клавиш; она скользила по гардинам, пыльной каминной доске, по старым и строгим портретам в золочёных рамах, еле-слышными трезвонами откликалась печалью на печаль, путаясь в тысячах хрусталиков неуклюжей бронзовой люстры; она летела с лёгким вечерним ветерком сквозь тонкие тюлевые занавеси в сад и дальше, мимо увлажненных росою скамеек, мимо беседки, к сонным заводям старой реки и там порхала, сливаясь с озорным затейливым танцем больших лиловокрылых вечерниц.
  
  
   Еловым ароматом дальнего леса, едва приметной поступью, кротко явилась в мир желто-рыжая печальница Осень. Фаечке исполнилось шестнадцать лет и всё чаще и чаще стали занимать её романы и стихи о любви, непременно возвышенной и обречённо-трагической, всё чаще замолкали вечерами цикады и птицы, внимая вкрадчивым переливам Шопена. Когда же печаль, одиночество и сентябрьский сплин начинали чересчур утомлять сердце своим навязчивым присутствием, Фуфа брала кисти, маленький складной табурет, большие листы плотной итальянской бумаги, разноцветные брикетики красок и шла в парк рисовать этюды. Место будущего пленера как, впрочем, и темы творений она всегда избирала сама и рисовала чаще всего то, что чувствовала, чем то, что было видимо и осязаемо и наверное потому большинство картин её были совершенно непонятны никому из домашних, а только ей одной.
  
   - Jó reggelt,1 little lady,2 - послышалось вдруг за спиной.
   Фуфа обернулась на голос, и, отложив в сторону ящик с акварелями, озарила взглядом листопадного странника. Она не сразу поняла, кто стоит перед ней: ворон похожий на человека или человек похожий на ворона.
   - А я как раз рисую вашу тень, - прошептала Фая, c удивлением рассматривая лицо, руки и странное оперение незнакомца, - вот видите, как странно получилось - ворон улетел, а тень его, наверное, задремала от жары и осталась лежать в траве, вот здесь. - Тонким острием беличьей кисти она указала то самое место, почти у самых его ног. - Я решила зарисовать эту тень на память, пока она не улетела прочь.
   - Я давно это понял, поэтому и подошел именно к вам. Никто не заметил этого чуда только вы, my dear princess 3, - Карэл подарил собеседнице учтивый "испанский" поклон и нахмурился, глядя на распластанное в гуще пока ещё изумрудной зелени неясное, землистого цвета пятно. - И все же это неправильно, - заключил он строго и решительно,- Тень здесь, а её ворон улетел и теперь, наверное, совсем далеко отсюда; тем временем тень всегда должна быть рядом с вороном, а ворон рядом со своей тенью. В следующее мгновение он громко хлопнул в ладони и тотчас дымное, бесформенное облачко испугано сорвалось с места, заметалось и исчезло где-то вдали.
   - Что же мне теперь рисовать? - Рассеянно спросила Фуфа, с отчаянным сожалением глядя на то самое место, где ещё секунду назад обитал предмет её величайшей на свете тайны, живейшего интереса и натуры.
   - Нарисуйте вашу память о ней или обо мне. Чем, к примеру сказать, я хуже той тени, - господин в плаще улыбнулся приветливо и немного печально. Очарованная туманом огромных пепельных глаз его, Фаечка скоро забыла все обиды и беспомощность последних дней, и от чего-то захотелось рассказать этой большой и странной птице обо всём, что металось по лабиринтам души, обо всём, что заставляло плакать или смеяться.
  
   Всё в нём было для Фаи ново, необычно и даже забавно: большой портсигар с искусно чеканным оленем на крышке, карманные часы с крохотными опалами вместо цифр, старый перстень с большим черным хрусталём, который Карэл носил обыкновенно на среднем пальце левой руки и высокая трость, с золотым набалдашником в виде головы оскалившегося дракона.
   К последней вещице душа её привязалась особенным образом - дракон был совершенно живой, совершенно сказочный и волшебный: аметистовые глаза его блистали мутными карими зрачками, зубы аккуратно покрывала бежево-белая эмаль, а язык был выкрашен прозрачным алым лаком с искристыми просветами шершавого золота, тщательно очерченное оперние ровным веером обнимало гордый, и вместе с тем, изящный изгиб шеи. Голова дракона плавно переходила в точёный чёрный лаковый стан и, чем больше приходилось ей всматриваться в это творение, тем меньше верилось, что чудо, подобное этому, способен создать человек.
  - Ваш дракон совсем как живой, - промолвила она однажды после продолжительного молчания, пристально во всех подробностях разглядывая драгоценную игрушку.
   - It really living, that"s true,4 я даже кормлю его, - ответил Карэл улыбаясь одними глазами беспечности белокурого котёнка, - только прошу вас, юная мисс, никому не рассказывайте об этом. Присутствие в моем доме дракона - большой секрет. Не думаю что хозяин, который сдает мне комнаты, одобрит обитание в его законных владениях подобной, пусть даже и вполне ручной живности.
  - В таком случае, что же предпочитает ваш дракон на завтрак, на обед, на ужин? Вы шутите когда говорите так! Вы считаете меня ребёнком? - Обиделась Фая.
  Она уже было встала и почти собралась уходить, однако чёрный гость то ли желая удивить свою милую собеседницу, а, более всего, вероятно желая утвердить истинность слов своих, быстрым, едва заметным взмахом, поймал бабочку и поднёс её к самой морде дракона. На мгновение Фаечке показалось, будто карие зрачки хищных драконьих глаз загорелись благодарным огнём, а потом ей пригрезилось, будто дракон схватил бабочку, разжевал, по-собачьи перекидывая добычу, с клыков на коренные, проглотил и снова замер, обратившись в безмолвный, неподвижный набалдашник старой лакированной трости.
  - Как это забавно! - восклицала она, прыгая и хлопая в ладоши, от охватившего все её существо восторга. - Ах, как это забавно и смешно!
  
  
   - Тебе ни в коем случае не следует говорить с этим человеком, Фаечка, ведь ты уже не ребёнок и должна понимать с кем в этой жизни следует водить дружбы, а кого сторониться, или, более того, избегать. Не спорю, ему приятно твоё общество - ты умна и состоятельна. Ну, и что же с того? Все мы с кем-то когда-то говорим, а, по сути, - большей частью с самими собой... Благовоспитанной девушке неприлично вести беседы с людьми низшего круга, или тем более сословия, - отчитывала Фаечку мать.
   Фуфа слушала рассеянно, тоскливо глядя чрез распахнутое настежь окно далеко в сад, теребя за спиной атласный розовый бант и рюшу. В живой и подвижной, жёлто-оранжево-алой суете листьев являлись ей то очертания его лица с проблесками
  серебристо-небесных глаз, то стройная худощавая фигура в плаще с высоко поднятым воротником и широкополой шляпе, то привычно неясные жесты больших сильных рук.
   Всё существо её выражало собой тоску. Где-то в глубине души Фуфа конечно
  понимала, что матушки надобно слушаться, что матушка говорит верно, и в наставлениях своих желает только добра, однако от того всё более становилось скучно, и Фаечка едва сдерживала себя, что бы не закрыть глаза, не задремать под нудные размеренные звуки её речи.
   - Ах, Боже мой! Фаечка и кого же вы предпочли! Тот господин, кажется, поляк, - причитала она, ломая руки.
   - Он, кажется, венгр, мама, - поправила Фая и тут же потупилась, боясь, как бы слова её не были восприняты как чересчур дерзкие и непочтительные по отношению к родной матери.
   - Тем хуже! Отчего вы не выбрали Юрочку, кстати, весьма перспективный кавалер,- милый собеседник и содержит скобяную лавку. Говорят, они почти каждое лето отдыхают в столице. - Женщина металась по комнате от двери к окну, от окна к столу и камину. - Юрий Алексеевич исправно присылает вам букеты и стихи, и уже который раз приглашает в парк, покататься на лодке, а вы совершенно безразличны к его ухаживаниям. Фаечка, друг мой, не будьте так жестоки, ну сделайте мне хоть малую радость, примите, наконец, его приглашение.
   С раннего детства Фуфа боялась открытой воды. Душа её приходила в крайнее, временами паническое, замешательство даже при виде относительно большой по размерам лужи и тем более фонтана, декоративного усадебного озерца или едва различимого издали болота. Она хотела было признаться в этом и в том, что Юрий Алексеевич весьма неопрятен, и что присылает всё время не свои стихи , а чужие, и что она терпеть не может срезанные цветы, а любит живые, но видеть страдания единственно близкого ей человека было для сердца Фаечки столь же невыносимо тяжело - она согласилась. Сей же час, решение её объявили всем и романтическая прогулка по воде была назначена на следующее утро.
  
  
  
   Часть II
   " Ворон и его пёс"
  
   Карэл сидел у очага, тщетно силясь отогреть окаменевшие в объятиях сонной осенней тоски ладони. Он подносил руки к пламени, с отрешенным безразличием наблюдая, как проскальзывают между пальцами колкие искристые языки. Алый демон метался в странном неповторимом танце завораживая, затягивая в себя, как в омут и если бы не боль, Карэл непременно опустил бы руки свои ещё ниже, навстречу теплу, в самую гущу ослепительного танцующего огня. За окном цокал и шелестел нудный октябрьский дождь. Карэл ненавидел эти бесконечные, монотонные, навязчивые шорохи и всхлипы, они раздражали его сознание, порою до крайнего бешенства и потому, уже несколько суток подряд, он не мог заставить себя заснуть. Ему удавалось забыться лишь на короткие мгновения, но тогда прилетали легкокрылые эльфы,- приносили цветные, живые и смутно тревожные, с запахами и звуками, воспоминания детства, давно потерянные лица и высокую невыносимую боль.
   В темноте коридора заскользили шаги - лёгкие, по-кошачьи бесшумные, с ранних лет знакомые и слышимые только его сердцу.
   - Ki van ott... Ez te, barát? 5
   Он не ответил. Вошёл молча, сел у ног и положил к нему на колено свою патлатую, с частой проседью голову. Жарким душным теплом захлестнуло сердце, и
  Карел заскользил, запутал, зарылся пальцами в жгучий, пахнущий воском, миртом и сырым ячменным сеном пепельно-чёрный огонь.
   "Странно, - подумал Карэл, - каждый хозяин думает, что пёс принадлежит ему и больше никому на свете, а каждый пёс уверен, что этот человек - большой, неловкий и слабый, является его неотъемлемой вечной собачьей собственностью. Пёс считает себя хозяином человека, ответственным за его человечью жизнь и судьбу, а человек, в то же самое время, уверен, что он хозяин пса.
   В душе каждой собаки живёт волк, чем покорнее и добрее собака, тем беспощаднее и злее её волк".
   Карэл вспомнил, как много раз хотел убить этого гордого породистого мальчишку хотя бы с той целью, чтобы больше не видеть туманно-чёрной бездны его глаз и лёгкой осанистой походки. Впрочем, теперь они оба старше и многое уже перестало быть, стало неважным и суетным как мимолётные сны, и больше нет ничего кроме молчания, огня и навязчивого тонного шороха за окном, хозяина и его собаки.
  
  
  
   - Пленные! Пленные!- послышалось за окном.
   Мальчик забрался с ногами на широкий каменный подоконник, отворил высокую точёную раму и выглянул из окна во двор. На площади было душно, весело и людно,- со стороны западных ворот гнали пеструю черноголовую толпу пленных турок. Острием короткого будского ножа он строгал из рыжей тисовой щепки маленького соловья с тонкой доверчивой шеей, большими удивленными глазками, ровными изящными крыльями и с нескрываемым интересом разглядывал с высоты разномастное изрядно потрёпанное стадо. Во всей безликой грязной, израненной человечьей суете внимание Карэла привлекла лишь одинокая полуфигура-полутень высокого, не по годам седого парня. По всему было заметно, что накануне этого раба долго и жестоко били, особенно по спине и ногам, однако, всё прошлое не возымело над тем ни малейшей власти, - он держался прямо, смотрел на всех спокойно, надменно и презрительно. Вполголоса пленный бросал короткие фразы на непонятном Карэлу, чужом, но приятном на слух языке остальным рабам: солдатам и наемникам, за что те благодарили его кроткими, едва приметными, кивками головы и, казалось, леденящее предсмертное смятение, пусть даже на малое время, но всё же покидало их измученные глаза и души. Процессия остановилась и высокий, длиннорукий пештец с рассечённым лицом принялся щедро охаживать связанных кнутом, принуждая опускаться на колени перед господарем - к центру площади чеканной размашистой рысью выезжал на белом, в медно-серебряной узде, иноходце отец - Воевода Всевлашский, Раду.
   В единую секунду Карэл осознал, что именно случится потом и ему стало страшно за высокого седого мальчишку, за его глаза, непонятную тихую речь, и вдруг захотелось всегда видеть его живым, неважно где, когда и в качестве кого. Он бросил игрушку на стол и, подхватив с пола короткий точёный палаш, что было сил, полетел, перескакивая разом через несколько ступеней, вниз по лестнице, придумывая на бегу, что и как говорить, как стоять, о чём молчать. "Главное, не прятать взгляд...смотреть прямо в лицо и высказывать свои мысли как можно проще, так чтобы понимали и слышали все",- думал Карэл, уже расталкивая зевак локтями, - "если я не смогу этого - значит, я ничего не стою". "...Много друзей моих не вернулось домой", - доносился до него знакомый хриплый голос, - "многие скончались от ран не дожив до этого дня. Я не властен воскресить их, но я пригнал сюда тех, кто стал причиной их гибели. Сегодня каждый из этих станет"... "Наверное, к вечеру или, в крайнем случае, ночью будет гроза",- подумал Карэл невпопад и удивился сам себе. "Расплатой за смерть должна быть смерть", - пронеслось над головами и ему почудилось, что крик этот вырвался откуда-то из-под земли, из бездн того самого ада, о котором он так часто слышал с ранних лет и куда, по ежевоскресным свидетельствам старого, слепого на один глаз проповедника, направляются души иноверцев и самоубийц.
   - Нет, отец. Я беру этого раба с собой,- прокричал он еще на бегу, врываясь в самый центр собравшихся. Белоснежный иноходец Раду всхрапнул и попятился, приседая
  на тонких мохнатых ногах, наверняка припомнив, как молодой господин приказал крепко привязать его к воротам короткими бычьими вожжами и собственноручно выпорол за неудачную выездку.
   - У тебя что, мало слуг? - Раду терпеть не мог прекословия. Лицо всадника потемнело от подкатившего к горлу раздражения, однако, вознамерившись изобразить пред чернью "хладнокровие присуще сильным", он плюнул на землю и бросил пристальный взгляд на рыжий от ржавчины шпиль башни, заросшей почти до самых смотровых бойниц диким виноградом. "Надо бы приказать засмолить шпиль... в эту осень, а начиная со следующей весны, разобрать крышу напрочь и надстроить стену ещё локтей на двадцать", - подумал было Раду, впрочем знакомый ребячий голос прервал свободный полёт его планов.
   - Они мне уже надоели, а этот новый. К тому же я слышал он чей-то там сын, -крикнул Карэл заносчиво, и тем не менее с известной долей учтивости, - за недолгую свою жизнь он достаточно изучил повадки этого угрюмого и свирепого в своей ярости хищника. Мальчик помнил как отец на глазах жены и прислуги, вышвырнул из окна младенца - его младшего братишку, только за то, что несмышлёныш громко и безутешно плакал ночь напролёт, мешая господарю заснуть; помнил, как приказал прилюдно казнить старшего сына, заподозрив в нелепом и в принципе неосуществимом сговоре против себя и ордена.
   - Да это Фарух - сын Азата - моего врага. - Раду вцепился в луку короткого турецкого седла, и развернул коня против солнца, - К твоему сведению, его отец истребил добрую половину моего войска.
   - Стало быть - это султанское отродье, и, по крайней мере, его научили мыться, а ото всех моих рабов воняет как от целой овечьей отары. Можешь взять на замену любого из тех, а этого пленника я забираю - он будет чистить мои сапоги, и мыть лошадей. - Карэл рванул из-за пояса плетёный кнут и хлестнул перед собой с такой силой, что облачко рыжей придорожной пыли взметнулось едва не до самого лица его, а лошади мирно стоявшие поблизости вздыбились и заржали прянув далеко в сторону.
   - Уступи, господарь, - наследник, просит тебя. - Владслав бросил к ногам княжеского рысака моток смолёных льняных верёвок, небольшой кованый топор и улыбнулся во весь щербатый рот хамовато и сыто, - Вот увидишь, поиграется и прирежет луны через две. Помяни, скольких слуг он уже зарубил и с этим будет мало церемоний.
   - Да, брат, суровый мальчишка у нас растёт. Моя кровь. - Раду дёрнул поводья и оскалился на солнце. - Скоро вечер, пора начинать.
   - Сын Раду, одумайся, он же совсем ничего не умеет делать, - закричали им откуда-то сзади.
   Карэл выпрямился и стараясь держаться как можно увереннее и наглее, ответил намеренно громко и бесстрастно, так чтобы слышали все, - "Научится! На то у меня есть кнут и палка".
   Быстрым решительным шагом он приблизился к пленному и, схватив за верёвку, повлёк мальчишку через строй солдат, палачей и базарных зевак к воротам, высоким каменным ступеням и дальше в дом, а вслед ревела и смеялась тысячеголосая гидра, вонзая раскалённые стрелы под рёбра, в затылок, позвоночник, фаланги и кончики пальцев, сливаясь в единую массу безликого лающего гула: "Сын султана будет мыть лошадей! Хай, Раду, это ж надо было придумать такую-то казнь! Дай Боже, чтобы твой сын превзошел в справедливости и тебя и деда"... Карел почти бежал, с принуждая себя не слышать и не бояться тысячеголосого рычания обезумевшей в ожидании обещанной крови толпы. Нудная приторная боль стучала в висках, предательски застилая глаза липкой кружащейся темнотой или густым с редкими проблесками радужного света туманом, и Карэл молился только о том, чтобы не споткнуться и не пасть в эту вязкую болотную тьму, в этот серный удушливый смрад, который, верно, есть Преднебытие или, статься ещё хуже, то самое Небытие которое и о котором он часто слышал.
   В комнате пахло сыростью, дымом и сосновыми досками. Серый с алыми всполохами предночный свет с трудом сочился сквозь мутные неровные листики стёкол и частые трещины рам, за которыми уже вопили, хохотали и не по-человечьи страшно, долго и дико кричали от боли и ужаса такой близкой, а для кого-то пока ещё такой далёкой смерти.
   - У каждой птицы есть своё гнездо, куда она летит вечером, а у каждой бабочки есть цветок... свой, ни на кого не похожий... самый красивый... единственный и любимый цветок, - Карэл закрыл руками лицо и тяжело опустился на пол. Он чувствовал, как дрожат плечи, но ничем не мог унять эту дрожь.
   - А у каждого цветка есть бабочка. - Фарух стоял рядом, скрестив за спиной связанные руки, и разглядывал хозяина так, словно бы Карэл был большой лохматой собакой, непонятной масти и породы, теперь только он решал, и не мог разыскать в памяти своей окончательного ответа - что же это за диковинная тварь, для чего она ему послана свыше, и что с ней теперь полагается делать. - У каждого цветка есть бабочка, - повторил он устало и спокойно, - Развяжи меня. Я много летал сегодня и хочу есть... и ты, кстати, тоже.
   Ночью была гроза.
  
  
   Карэл почувствовал пристальный собачий взгляд и очнулся. Огонь почти погас, кровавые всполохи бродили по огаркам поленьев, купались в дымном прахе золы, однако в комнате по-прежнему царила душная теплота. Фарух сидел на полу, прислонясь спиной к мраморной каминной раме и смотрел прямо ему в лицо, смутно улыбаясь своим мыслям, а может и ему, наполняя душу давно забытым ядом. В мятежно-вороной глубине расширенных зрачков смеялось жгучее персидское лето и мерцали огни далеких цыганских костров, и так захотелось протянуть ладони навстречу этим огненным глазам или закрыть свои, чтобы перестать видеть и тонуть.
   - Тебе мало бабочек, Ördög,6 - ответил Карел его и своей печали.
  Фарух засмеялся по-мальчишески светло, просто, и, покорно перевёл взгляд в пыльную искристую нежность лисьей шкуры. Временами, когда он смеялся так, Карэлу казалось, что время совсем не изменило эту сущность, просто все дома и улицы, все предметы вокруг стали старше, и сам Карэл тоже постарел от бесцельных, мелочных и тщетных по сути своей мыслей и забот.
   - Miéret nevetsz,- fájdalmaim vannak,7 - Карэл протянул руку вперёд, пытаясь заслонить от видимости осколки гаснущего солнца, смуглое лицо, и заметил как снова, как и тогда, во сне, дрожат его пальцы.
   - I know,8 ez az időjárás miatt. Ma vihar van,9 simply a storm. But it come to an end soon,10- в вашем мире всё имеет начало и конец. Хотя это неправильно. В моей стране всё совсем иначе. - Друг говорил все тише и тише пока не перешел на шепот.
   Карэл опустил тяжелые, потемневшие от затяжной бессонницы веки и упал в темноту - мир закружился под ним, увлекая в бездонную пропасть грёз, в шаткий без причалов и берегов беснующийся океан, туда, где не было больше ни памяти, ни звуков, только звенящая до тошноты тишина. "Надо что-то изменить, - подумал он на прощание, - что именно и как, неважно,- главное успеть, пока не стало слишком поздно"... Мысли кружились и путались, и скоро все потеряло для него значимость и смысл.
   - Sing to me,11 kutya.12
   И пёс запел
  
  
  Говорили, она и не пыталась плыть. Некоторое время Фуфа держалась наплаву, растерянно и удивлённо взирая на окружившую со всех сторон зыбкую, сплошь усеянную скользкими островками ряски воду, на берег такой близкий и, вместе с тем, недостижимо далёкий и на людей снующих вдоль высоких причальных перил. Всё это метание вдруг показалась Фаечке лишним и надуманным, словно бы накануне она уже приняла насчёт себя некоторое решение и оставила распоряжения по тому, что следует делать после её ухода и как обойтись со всем принадлежащим ей имуществом. Несколько мужчин уже плыли к ней, спешно загребая руками, отплёвываясь от склизкой стоялой воды, с берега кричали и ругались по-французски, где-то далеко, на крестьянских дворах, залаяли, а потом и завыли собаки.
  Уже начиная тонуть, лебединым движением рук, она виновато взмахнула всем на прощание, будто птица, которая вот-вот собиралась в полёт, с пристальной серьёзностью вглядываясь в изменчивое отражение лица своего и, спустя мгновение, исчезла в тёмной ледяной глубине, медленно и страшно.
  
   Целый день за окном было ветренно и шумно, то и дело к кипарисовым воротам дома напротив с цокотом и скрипом подкатывали крытые, в чёрных бантах, с лентами на лошадиной сбруе, конки и кареты, приходили какие-то люди. Иные приказывали дворецким докладывать о себе, другие входили без излишней суеты, неловко кланялись и общались вполголоса, не смея тревожить тишину обитых цветными гобеленами комнат и занавешенные бежевым батистом зеркала.
   Карэл позвонил и, спустя несколько минут, в узкой полосе дверного проема раздался скрип ступеней и спешный цокот когтей по рассохшимся надтреснутым спинам широких сосновых половиц. Уже с порога Карэлу вдруг представилось, что он окончательно пережил причины и минувшей лунной тоски своей, и сегодняшней траурной суеты соседнего с ними дома. Он пошатнулся и едва не упал оглушенный этим сладким, смешанным с ужасом, новым для него чувством, когда в сознании, как в волшебной подзорной трубе циркового клоуна заметались разноцветные обрывки слов, лиц, грёз, сновидений, недосказанных или недопонятых мыслей, фраз и признаний. Он чувствовал себя так, словно стал невольным свидетелем драки двух собак, в которой одна, знакомая, но чужая ему, погибла, и теперь он стоял, в полной растерянности, не в силах осознать, виноват ли в том, что произошло или всё случившееся бессмысленная роковая случайность.
   Фарух стоял, скрестив на груди изрядно поцарапанные, в редких пятнах бурой варёной смолы руки. "Хозяин звал меня" - спросил он, отмерив дыханием паузы, и в голосе его прозвучала усталость с лёгким привкусом вины и отрешенного, без капли надежды одиночества.
   Карэл хотел уже было сказать, как звал его ночью, как спускался вниз и долго, почти до самой зари, бродил без огня по гулким, пустым, мрачным комнатам этого нелепого чужого дома, но, охваченные осенним холодом, слова замирали поблекшими сонными бабочками в узком паутинном пространстве пыльных оконных стёкол и где-то глубоко в нём - между свободой и сердцем.
   Igen. Azonal indulnom kell,13- с трудом произнёс вместо того Карэл и подойдя к запорошенному землистой каминной золой подоконнику подумал, что рано или поздно с ним случится тоже самое. Мысль эта впорхнула к нему еще ночью, вместе со скрипом входной двери, с легкими, едва слышными, шорохами шагов далеко в сумрачных лиственных гротах сада, и он встретил явление её, как пророчество слепой ведьмы - обречённо, тревожно и восторженно.
   - Miért14? - спросил он после долгого напряжённого молчания.
   - Nem tudom miért. Ez szép város, nagyon jól éreztem magamat,15 однако с утра я уже распорядился заплатить хозяину. Собери вещи, как можно скорее... прошу тебя... как можно скорее. - Последние слова прозвучали особенно непривычно и, Карэл вдруг вспомнил, что никогда раньше ни о чём его не просил, а только приказывал, а сегодня попросил впервые в жизни. "Это, наверное, неправильно", - смутился он и вместе с тем припомнил, что накануне намерен был изменить привычный ход некоторых вещей в своей жизни, и отчего же не начать именно с этого и именно сейчас. Он молчал стараясь не смотреть в сторону и не мог отделаться от мысли, что совершенно не чувствует никакого раскаяния, а ведь это наверное жестоко. Раскаяние непременно, должно было бы родиться в душе его, однако вместо вины, пойманной белкой, металось в темноте сердца только смутное, едва уловимое, как запах ряски и лудильной смолы от смуглых горячих ладоней этого перса, сожаление и гордость за свою собаку. "К чёрту всё! Сколько можно думать об одном и том же. Почему я не могу просто жить. - Карэл обхватил руками голову, упал в просторное атласное кресло и с наслаждением вытянулся во весь рост. - Просто жить! Занавесить все окна и делать всё так, как я желаю или чувствую и не бояться, не рассуждать, не прятать лицо..."
   - Куда мы едем, - спросил Фарух уже из коридора.
   - А это уже тебе решать, негодный мальчишка, - крикнул Карэл ему вслед и засмеялся.
  
  
   Часть III
   "Дракон и его бабочки"
  
  
   - Ах, Боже мой! Как всё это глупо вышло. Несправедливо и глупо. Не во время. Не в срок!- причитала пышная краснощёкая барышня, разбирая у торговки тонко вязаные пуховые платки и шали с густой плетёной бахромой, прикидывая то на руку, то кутая плечи и вертясь, будто напоказ, перед всем базарным людом.
   - Друг мой, Вера Васильевна, как же вы правы - неправильно всё вышло, совершенно не так, как должно тому быть! А матушка её чисто ангелица, чисто праведница святая, - и почто ей от Господа такое терпение? Уж который день теперь пошёл, а люди сказывают, будто всё плачет, - тараторила ей впереслову высокая нарядная дама, вороша шнуры, ленты и пёструю арабскую тесьму.
   - Верно сказывают - плачет. Вот, к слову сказать, у купцов, у Дорышиных, слыхала я, тоже теперь горе - Тишка околел. А уж как любили его, как берегли! От дворовых верно знаю, когда моська тот жив был, барынька-то молодая девке своей на ручках Тишеньку за собой, по всю пору носить велела и кормили-то его всё сахаром да сметаною.
   - Ой, Вера Васильевна, помню я того Тишку, про которого вы сказывать изволите. Уж какой был моська! Какой забавник! Чисто ангел небесный...
   А в руках блистали мириадами мерцающих звёзд тончайшие змейки тесьмы, плетёная с крохотными золотыми кисточками бахромка, путались в пальцах жемчужные воротнички и манжеты. И непременно хотелось взять и унести с собой всю эту затейливую пёструю роскошь или, хотя бы, затерять как-нибудь в перчатку овальную нефритовую пуговичку, или булавку, или большую гранёную алую стеклянную бусину.
  
  
   Огненно-яркие, крохотные, разноцветные искорки метались, то вспыхивая, то угасая при частых порывах ветра пересыпаясь, скользя по насту, заполняя и сглаживая массой своей и без того едва уже различимые следы угрюмых озябших птиц, редкие впадины и холмики. Издали всё это искристое снежное великолепие казалось мельчайшим алмазным крошевом и пылью, а весь этот белый ухоженный парк на удивление просторной мастерской Великана-гранильщика. Деревья в нем стояли, образуя стволами некое подобие античных колоннад, сутулясь под тяжестью лет и снега, торжественно-молчаливые, склонив едва не до земли неестественно корявые ветви. Они шептались во сне как братья, едва касаясь друг друга ладонями ветвей и повсюду вокруг, едва хватало сил расслышать, доносились их звенящие вздохи: "ты помнишь... ты помнишь..." и шелест спадающего снега, и гулкий зловещий скрип.
   Высокая стройная дама в черном пальто и маленькой зимней шляпке стояла на самом краю нависшей над пропастью озера причальной плиты. Иней затейливой узорной пеленой уже обнимал её за плечи, но она стояла неподвижно, точно вытесанный из чёрного мрамора надгробный херувим, не замечая ветра, который кружил, вился навязчивым белым демоном, бросая ей в лицо и за воротник пригоршни колкого декабрьского снега. Частым монотонным движением бесцельно ворошила она посиневшими на морозе пальцами пушистую беличью муфту, не в силах отвести взгляда от припорошенной снежной известью хрупкой тверди пруда и от той зловещей, никогда не замерзающей полыньи, почти посередине, в око которой вглядывалась она, как кролик в остекленевший, манящий своим неподвижным равнодушием, глаз кобры.
   Удушливой жгучей волной подступала к сердцу Память и, шаг за шагом, из тёмной ледяной глубины доносились к ней переливные звуки рояля, и грезилось знакомое чьё-то лицо.
  
  =============================
  
  1 - Доброе утро (венг.)
  2 - маленькая госпожа (англ.)
  3 - моя милая принцесса (англ.)
  4 _ Он действительно живой, это - чистая правда (англ.)
  5 _ Кто там... Это ты, брат? (венг.)
  6 _ Чёрт. (венг.)
  7 _ Почему ты смеёшься,- мне больно. (венг.)
  8 _ Я знаю. (англ.)
  9 _ это из-за погоды. Сегодня гроза, (венг.)
  10 _ просто гроза. Но она скоро кончится (англ.)
  11 _ Спой мне, (англ.)
  12 _ пёс (собака). (венг.)
  13 _ Верно. Я уезжаю сейчас. (венг.)
  14 _ Почему? (венг.)
  15 _ Я не знаю почему. Это красивый город, мне очень понравилось здесь, (венг.)
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"