В кабинете редакции журнала "Сутки", арендуемом в одном из студенческих общежитий, сидел заместитель редактора по литературной части Борис Петручихин, мужчина пожилой, но ещё не старый и не грузный. Было уже четыре часа по полудню. В это время, обычно, он, допив чай и стряхнув со свитера крошки, насыпавшиеся с бутерброда, собирался идти домой. Но сегодня, полчаса назад, ему позвонил молодой писатель Бруньков. Сказал, что принесёт показать рассказ, и Петручихин обещал его дождаться. Он подошёл к окну и стал смотреть как, три дня назад начавшийся, ноябрь бросает большие, снежные хлопья, разводя на асфальте страшную слякоть.
Борис Петручихин терпеть не мог Брунькова. " Что это за писатель? - думал он. - Какой-то весь холёный, да расфуфыренный, как с рекламного щита. Писатель должен быть сыном земли, привязанным к ней, пахнущим ею. А этот?.." Но дожидаться его заставляло желание ещё раз "умыть" "этого нахала".
В дверь постучали.
- Да, да, - страдая от нетерпения, отозвался завлит.
В кабинет вошёл молодой человек, лет двадцати пяти, с чёрными волнистыми волосами и глазами цвета чистого весеннего неба. Его хороший рост позволял ему держаться с достоинством.
- Добрый день.
- Здравствуйте, здравствуйте, молодой человек, - поприветствовал своего коллегу Петручихин, придавая своему голосу тон покровительства. - Что вы там сегодня принесли?
- Да вот, - спокойно ответил молодой писатель и протянул листы с, отпечатанным на машинке, текстом.
Завлит взял их и, сев за свой стол, начал читать, про себя.
Во время чтения Петручихин постоянно то поднимал брови, то выпучивал глаза, то почёсывал кончик своего носа, похожий на сливу, и когда пожал плечами и слегка потряс головой, Бруньков понял, что чтение подошло к концу и приготовился выслушать приговор.
- Что, совсем плохо? - поинтересовался он, пытаясь сдержать улыбку.
- Ужасно! Просто ужасно! Нет ни сюжета, ни смысла. Ещё хуже, чем те два рассказа, что вы приносили в прошлый раз, - обрушился Петручихин.
Завлит по привычке ожидал, что Бруньков сейчас начнёт оправдываться, отстаивать свою точку зрения, но тот лишь стоял с какой-то идиотской улыбкой на устах и молчал. Эта покорность ещё сильнее раззадорила Петручихина.
- Я же говорил уже вам - если можешь, не пиши. Сейчас пишут все, кому только не лень. Научатся письма писать родственникам и сразу же в писатели лезут, - продолжал он разнос. - Вот о чем ваш рассказ? Никак не пойму. Совершенно банальная тема студенческой жизни. И причём тут эта женщина у вас? Она здесь совсем не нужна. Ну, вообще, рассказ ни о чём! Ну, прямо какая-то дрянная проза! Иначе и не назовёшь.
Бруньков упорно продолжал молчать и не сводил с Петручихина глаз.
- Вот даже и произведение не подписано, - продолжал уже спокойнее, несколько остывший завлит. - Что это? Поэма или роман? Как называется? Надо же подписывать...
- Что, неужели совсем нет ничего хорошего? - перебил Бруньков.
- Да, практически ничего, - уже как-то по-отцовски, наставлял Петручихин. - У вас нет ещё опыта. Я уже двадцать лет член Союза журналистов и пятнадцать - Союза писателей. У меня около сорока произведений и я кое-что понимаю в литературе. А так как вы, никто не пишет, да и нельзя писать. Вот хотите, я доработаю ваш рассказ? И тогда увидите, что из него кое-что получится.
- Я не могу на это согласиться. Ведь это не мой рассказ.
- Как не ваш? - удивился Петручихин. - А те два, что вы мне раньше приносили, чьи?
- А те мои.
- Странно, - удивился завлит. - Уровень одинаковый. Такая же ахинея. Наверно какой-нибудь ваш друг написал?
- Ну, я не могу сказать, что он мой друг, - с некоторой застенчивостью ответил Бруньков. И, потом, уже с гордостью добавил. - Но если сказать честно, то я очень хотел бы быть его другом.
- Это ваше дело. А от меня, ему можете смело сказать, что он писатель ещё хуже, чем вы. И я ему, как и вам, советую заняться каким-нибудь другим делом. Забирайте эту рукопись и можете идти. А то мне тоже уже пора.
- Да нет, не надо. У меня ещё есть. Эту рукопись я оставляю вам.
Бруньков достал, из внутреннего кармана плаща, карандаш и, повернув рукопись к себе, написал в правом верхнем углу первого листа: "А.П. Чехов". И немного отступив вниз, уже по середине, продолжил: "Анюта" (рассказ). После чего повернул рукопись обратно, с ухмылкой посмотрел на онемевшего Петручихина, и ушёл.