Я люблю выключать свет. Не потому, что мне нравится темнота. То есть, я люблю темноту. И даже разные степени темноты по-разному, об этом я мог бы рассказывать вам пару часов кряду. Я вообще не болтун, но иногда находит что-то такое, и я могу рассказывать о чём-нибудь долго. У меня не очень хорошо, как, знаете, говорят, подвешен язык, но если настроение есть, то хочется что-нибудь рассказать. Иногда даже сам себе рассказываю. Я вообще-то не очень общительный. Даже совсем не общительный. Но иногда бывает - не могу даже объяснить толком - какое-то настроение появляется и тогда хочется поделиться с кем-нибудь своими мыслями. Мысли не особо умные, так, размышления какие-то, иногда совсем сумбурные. В общем, темнота сама по себе бывает очень интересной. Не буду сейчас долго расписывать, не очень хочется... Но свет я тоже люблю. И яркий летний, знойный такой, когда солнце прожаривает тебя своим теплом до самых косточек. И рассеянный дневной свет тоже люблю. Знаете, когда облачка набегут, не жарко и свет не такой яркий. Он спокойный и очень красиво подсвечивает края облаков - ну, вы знаете. И теплый огонь свечей тоже люблю. Когда свечка хорошая, она горит ровно-ровно, пламя получается тонкое, стройное и высокое. От него исходит, знаете, такой покой, умиротворение... И даже искусственный свет лампочек нравится иногда, под настроение. Свет - это, конечно, жизнь. Но темноту я люблю особым образом. Выключение света дома с некоторых пор стало для меня ритуалом. И даже не просто ритуалом. Это стало частью моей жизни. Другой, тайной стороной. Я выключаю свет и как будто оказываюсь на обратной стороне Луны, невидимой никому на Земле, спрятанной от чужих глаз. Выключение света - это как заклинание, включающее магию.
Я выбираю время вечером, хожу по дому и постепенно выключаю все горящие до этого момента лампочки - верхний свет, светильники на стенах, небольшую подсветку для растений и даже приборы со светодиодами. Знаете, такие лампочки маленькие на телевизоре, в часах, сейчас везде их вставляют, наверное, чтобы можно было в темноте найти. Смешно как-то. В общем, выключаю всё. Остаётся только проникающие через плотные шторы с улицы остатки фонарного света. Это как подготовка к спектаклю в театре. Третий звонок. И, что интересно, как и в театре - гаснет не только свет. Вы замечали, как в театре - я любил раньше ходить в театр - после выключения света становится тихо? Зрители перестают разговаривать, шуршать афишками, конфетными обёртками и шоколадками. Так и у меня дома - гаснут почти все звуки. В доме и так было тихо - и радио, и телевизор не работают - но темнота как будто переводит тишину на новый уровень, таинственно-торжественный как бы. Как будто сам свет делал звуки громче. И даже жизнь вне дома становится приглушённее, будто дом обмотали слоем ваты. Смешно так - как будто машины стали ездить осторожнее, аккуратнее. Такое ещё бывает, когда выпадает много снега. Машины тогда очень мягко и тихо ездят по улицам, как будто подкрадываются к другим машинам и пешеходам. И жизнь в соседних домах становится тише, как будто замирает. Я воображаю, что люди, как в детской игре, застигнутые окриком ведущего врасплох, застыли в нелепых позах и только ждут команды "отомри". Я тоже замираю и прислушиваюсь к этому вакууму. Дом готовится к чему-то таинственному, новому, непонятному.
И вот, волшебство начинается. Где-то скрипнула половица, давая начало действу. Я слышу короткий звук, похожий на звук струны, как будто время моё и дома на одну секунду сдвигаются относительно времени всей Земли и я вместе с домом попадаю в какой-то другой, параллельный мир. Пространство оживает, но необычно, совсем по-другому.
И потом из ничего, из пустоты приходят ОНИ. Я жду Их. Темнота - это моё Приглашение для НИХ. ОНИ не могут придти сами. Только если я позову ИХ. Вначале ОНИ бестелесные, невидимые, неслышимые, неосязаемые. Я просто чувствую ИХ присутствие - чувствую, что что-то меняется. ОНИ как будто дают мне знать каким-то способом, что ОНИ скоро проявятся. Я чувствую странное волнение, скорее радостное - как бывает перед далёкой поездкой, на море или ещё куда-нибудь. Это как предчувствие приключений. И потом ОНИ обретают форму. Но эта форма нематериальна. Это какая-то энергия, облачённая в форму, в сгусток света. И эта энергия, этот свет - не земного происхождения. На Земле нет ничего, что было бы хоть как-то похоже на это. Мне кажется, ОНИ приходят с далёких звёзд...
Да, да, вы правы, это очень похоже на шизофрению. Вполне допускаю, что это она и есть. По крайней мере, так это назвал мой доктор, когда я рассказал ему о своих мыслях, звуках в доме и о том, что люблю быть один и выключать свет. Про НИХ я Доку - так я его называю про себя - ничего не говорю, а то он сочтёт меня совсем сумасшедшим. Он, конечно, допытывался, зачем я выключаю свет - видимо, чувствовал, что здесь что-то не так. Я просто сказал, что тогда комната наполняется движением. На дальнейшие вопросы Дока я держался, как партизан, и секрета не раскрыл. Он не верит во всякие такие штуки, и я не спорю с ним. Как я могу спорить с ним! Док хороший и умный. Док закончил университет, защитил диссертацию, ездит на конференции. У него красивые очки в тонкой оправе и какие-то особые движения. Очень правильные, как будто прям каждое движение он продумывает прежде чем что-то сделать. Ещё у него красивая жена и машина. Он показывал фотографии. На всех наших встречах Док внимательно слушает меня, не прерывая, поддакивает, кивает, записывает всё аккуратно в тетрадь, но по его глазам я вижу, что он ни капли не верит моим рассказам. Ну, знаете - рассказываешь что-нибудь кому-то, а он так глаза опускает или в сторону смотрит. Не то, чтобы я где-то прочитал, что это точно означает, что кто-то тебе не верит. Но я это чувствую. Я вообще очень хорошо чувствую. Не знаю, откуда у меня это. Никто не учил меня этому. Само как-то получается. Бывает, человек даже не сказал ещё ничего, а я уже знаю, что он скажет. И даже чувствую, что он подумал. Иногда неприятно так становится, хочется сразу уйти и больше не встречать этого человека. Но Док не такой. Он хороший. Он, конечно, себе на уме и не всё мне говорит, что про меня думает. И про эту шизофрению он мне не сразу сказал, а только после нескольких бесед и тестов. Тесты странные, но интересные. Но всё равно Док хороший. Я чувствую. Он прописал мне таблетки, дал даже одну коробочку, сказал, что это американский препарат, новый, хороший, он привёз его с какого-то конгресса. Я, конечно, их не пил, откровенно сказал ему и потом тоже говорю ему об этом на каждой следующей встрече, и Док каждый раз, не споря со мной, осуждающе так качает головой и каждый раз повторяет назначения и терпеливо разъясняет необходимость их приёма. Но так как помешательство моё носит не буйный, а даже наоборот, очень мирный характер, Док не особо давит на меня с приёмом лекарств, решив, наверное, что пока может позволить себе быть сторонним наблюдателем, а мне - вольноотпущенным мирным психом. Если дело примет более серьёзный оборот, Док знает, что у него есть в его докторском наборе более мощные средства взаимодействия с отклонениями. Он так и сказал, аккуратно соединив кончики пальцев рук перед собой:
- Понимаете, я не хотел бы форсировать события и думаю, мы с Вами вполне можем справиться и этими препаратами. Я только хотел бы видеть Вас более комплаентным лечению.
Док очень образованный, любит умные слова и его речь утыкана такими словами, как грядка - морковкой. Мне не всегда всё понятно, но чаще всего я понимаю, что он имеет в виду. А также Док хорошо знает разные алгоритмы и стандарты терапии, даже мировые, и спокоен насчёт меня. Его спокойствие передается и мне, и я тоже становлюсь уверенным в том, что мы можем справиться. Хоть я и не принимаю по-прежнему его таблеток. Он немного расстраивается, но не очень. Док каждый раз терпеливо разъясняет необходимость приёма таблеток, упоминая то комплаентность, то акцентуацию личности. Я не думаю, что он сильно обижается, что я не принимаю его препаратов. Я чувствую. Если бы он сильно расстраивался, я, может быть, и принял какую-нибудь его таблетку. Думаю, пока не надо. Как я уже говорил, мне нравится выключать свет и всё, что происходит потом, и я боюсь, что таблетки как-то могут повлиять на это.
Не без гордости не могу не отметить, что я доставил Доку несколько трудных минут, отведенных размышлениям по поводу моего диагноза. Кое-что во мне не укладывается правильно в диагноз "расщепление рассудка", как красиво переводится мой диагноз с латыни. Это смущает Дока. То есть, он честно поделился со мной опасением, что у меня именно это мудреное "расщепление рассудка", но какие-то "моменты", как уклончиво Док выразился, требуют уточнения. Он не может мне сказать, какие моменты его смущают, потому что я тогда могу вести себя иначе или навоображать что-нибудь и тогда ему будет труднее со мной разобраться. Мне нравится Док, он откровенно делится со мной всем.
2
Простите, я немного отклонюсь от прямой линии рассказа. Это чтобы вам стало понятно, что к чему и вы не особенно удивлялись. Хотя, конечно, вы можете удивляться. Я тоже удивлялся сначала. Потом привык. Может быть, и вы привыкните. Так как Док откровенно сказал мне мой диагноз, я понял, что Док доверяет мне и я не должен стесняться его. Это, конечно, не значит, что я должен кричать об этом на каждом углу, но иногда я даже прибегаю к его поддержке. Я понял, что во многих ситуациях факт того, что ты шизофреник - вы уж простите мне такое просторечие, думаю, я, как полноправный представитель этой когорты - тоже красивое слово, греческое, кажется, Док упомянул его пару раз - психических страдальцев, имею на это право - способствует, как ни странно, разрешению многих проблем. Конечно, есть варианты, когда он может усложнить их. Но это происходит, если не знать, в каких ситуациях и как его применять. Например, не стоит сообщать это стоматологу. Он может перенервничать и сделать что-нибудь не то в вашем рту. Зачем вам это? В кафе и ресторане также не следует сразу выкладывать официанту в лоб, что ты - шизофреник. Пусть он и кухня работают спокойно. Иначе повар, даже не желая того, обязательно напортачит с вашим блюдом, а официант испортит вам весь ужин, пялясь на вас каждую свободную минуту в ожидании, не случится ли с вами приступ, в пылу которого вы будете бегать по заведению с ножом, красными глазами и, брызгая слюной во все стороны, кричать "Они проникают через микроволновки!". У меня был подобный прискорбный опыт, когда я ещё не был так замкнут и выходил в город. Я тогда сдуру открыл тайну официанту, что я страдаю шизофренией и мизантропией. Тогда я ещё не знал такого слова, я просто сказал, что не очень люблю людей. Это мне Док сказал, что так называют людей, которые не любят других людей, ну и, вообще, общество. Не очень хорошая вещь, эта мизантропия, я вам скажу. Особенно, когда народу много. Представьте - и отдельных людей сложно переносить, а тут толпа целая, и все они разные и разговаривают одновременно и ещё и думают, говорят какие-то неправильные вещи и мысли у них такие тяжёлые... В общем, я и попросил официанта, чтобы он дал мне самый уединенный столик и обслужил побыстрее. Он посадил меня в дальний угол и не спускал с меня глаз до самого моего ухода, чем очень испортил мне аппетит. Я, конечно, потом сообразил, почему официант был всё время такой напряжённый и так охотно откликнулся на мою просьбу обслужить побыстрее. Такой скорости я раньше никогда не видел. Я могу его понять. Я прям чувствовал, как в его голове толпились мысли типа "да когда же этот тип уберётся отсюда?", "а вилку он случаем не будет глотать?" и "надо найти телефон скорой психиатрической помощи на всякий случай". Но, с другой стороны, я также имею смелость предположить, что и Вам не понравилось бы, если кто-то во время вашего ужина буравил бы вас постоянно взглядом, как будто вы инопланетянин и вы вот-вот, съев тирамису, сбросите человеческую шкуру и превратитесь в пришельца. Так что я понял, что информированность хороша в меру, и я уже приспособился к взаимодействию с миром и чаще всего уже наперёд знаю, "пригодится" ли мой диагноз в той или иной ситуации. Когда нужно, я вежливо сообщаю его людям, и они сразу становятся более уступчивыми, внимательными и охотнее идут навстречу. Я давно подметил этот парадокс. С нормальными людьми те же люди часто спорят и даже ругаются. А со мной практически все конфликты исчерпываются, не успев разгореться. Начиная с контролёров в автобусе и заканчивая шумливым соседом. Не понимаю, почему шизофрении так боятся. Надо быть более открытыми миру, это оказывает, как любит говорить Док, и терапевтический эффект тоже. Док вообще любит терапевтические эффекты и, мне кажется, ищет их повсюду. Даже терпеливое стояние в очереди в магазине он считает терапевтическим эффектом. Мне кажется, у него свой бзик. Трудно, наверное, общаться с такими, как я, и оставаться нормальным. Так что, думаю, Доку позволительны такие маленькие отклонения. Тем более, если они способствуют его работе и, тем самым, терапевтическому эффекту. В общем, мне кажется, если люди больше общались бы с такими, как я, мир был бы лучше... Одна загвоздка - не все из нас очень хотят общаться. Кстати, не знаю, сколько людей с таким диагнозом будут читать эти строки. По статистике вероятность крайне мала. Но что-то мне подсказывает, что нас гораздо больше. Держитесь, братья и сёстры!
3.
Позволю продолжить дальше свой рассказ в синих тонах. Это я недавно прочёл книгу о Ван Гоге. Да, я начал читать разные книги. И про художников, и вообще, разные. Но про художников мне нравится больше всего. Когда мне Док посоветовал читать побольше, я понял, что мне этого очень не хватало. Почему я раньше мало читал? Так вот, про Ван Гога. Я знаю, что "синий период" - это про Пикассо. Но Пикассо мне не очень нравится. А Ван Гог мне намного ближе. Он, конечно, был гений - не то, что я - но всё же что-то общее у нас есть. Меня глубоко тронула его история и ещё больше тронули его картины. Особенно "Звёздное небо". Вот где синий цвет! Потрясающая картина! Он как будто заглянул в мой мозг, обдав душу невероятным синим бесконечным одиночеством ночного неба, усыпанного огромными звёздами и восходящим солнцем, дающим надежду на завтрашний день. Про надежду я, конечно, придумал - может, и не вкладывал Ван Гог никакую надежду в солнце. Но мне всё таки кажется, что неспроста там у него такое солнце. Я даже купил себе репродукцию и повесил на стену в гостиной. Добавлю, пожалуй, ещё немного, как выражаются художники, штрихов к своему портрету и красок заднему фону, несущему некоторое значение в моей истории. Я говорил уже раньше, что я не люблю людей. Но теперь, почитав некоторые книги, я могу выразиться уже несколько точнее, умными словами. Умные слова иногда очень хорошо подходят, если употребить их к месту. Так вот. Я - изгой. Я изолировал себя от мира многослойной прокладкой из комплекса неполноценности, недоверия и презрения, разделив каждый слой от другого вакуумом тоски. Конечно, полностью исключить взаимопроникновения был нельзя. Внешний мир изредка пытается попасть на мою территорию, посылая то продавцов чего-нибудь ненужного, то каких-то сомнительных помощников, чтобы сделать что-то нужное в доме. Я хожу в магазин, раньше иногда ходил на разные концерты (очень нравится фортепьяно, и ещё скрипки, и очень не люблю трубы) и время от времени, сколь ни неприятно мне это, делаю вылазки в государственные учреждения по тем или иным поводам. Все эти контакты с внешним миром, которые я назвал для себя "близкие контакты второй с половиной степени", вскользь - коротки и холодны. Моя задача в этих вылазках - выполнение задания, хладнокровно и чётко, чтобы потом опять исчезнуть из поля зрения всех. Я представляю себя то разведчиком, то инопланетянином, корабль которого совершил непреднамеренную аварийную посадку на Земле, и который улетит, как только починят нейтронный или какой там у них двигатель. Всё, что от меня требует инструкция межгалактического Совета, - это не выдавать себя людям в чёрном и быть готовым к тому, что меня скоро заберут свои, признав на родине героем и назначив среднегалактическую пенсию. Даже когда я извещаю кого-либо из землян о своей инопланетной сути (то есть, о диагнозе), я не раскрываю себя, своих мыслей, своей души. Чисто информационный обмен и исполнение, когда наступает острая необходимость, общественного долга. Общаюсь же я только с Доком и Светланой, его секретаршей. Да, ещё с её котом. Он немного неуравновешенный, ранимый - я имею в виду кота - и боится долго оставаться один дома. Всякие кошачие игрушки вроде мышек из меха и целых специальных конструкций, где он может драть когти и лазать, оставляют его равнодушным - он сразу дал понять Светлане, что он не дебил, как остальные коты, и играть с искусственными мышками и дурацкими побрякушками не собирается и делать вид, что его умиляет бантик на верёвочке, не будет. Светлана рассказала, что его принёс один из пациентов и ускользнул. Осталась неизвестна причина его душевных расстройств. То есть с пациентом всё было понятно, а вот насчёт кота было ничего не ясно. То ли с рождения он был не такой, как другие, то ли общение с хозяином-психом так повлияло на его развитие - это осталось тайной, покрытой мраком. Светлана кормила его подряд всеми специфическими психиатрическими препаратами, прослеживался явный положительный эффект, кот стал спокойнее, но совсем усыплять его на весь день она не могла - выспавшийся за день, к вечеру он активизировался и ночью начинал куролесить. Наконец, Светлана нашла относительно простое решение проблемы - уходя на работу, она оставляла дома включенным компьютер и периодически звонила домой на Скайп, в котором в настройках было установлено автоматическое включение. Когда раздаётся Светланин звонок, кот подходит к экрану и вид хозяйки на экране успокаивает его. Она проводит психотерапевтическую беседу с ним правильным голосом настоящего психотерапевта, строит ему глазки, потом включает какой-нибудь мультик про Тома и Джерри и так проходит день за днём. По крайней мере, лекарств ему требуется меньше. Когда я прихожу к Доку, я тоже иногда подключаюсь к дистанционному общению с котом. Меня он узнаёт и улыбается. Док и Светлана говорят, что я сочиняю, но я-то замечаю это едва уловимое движение его усов и уголков рта. Мне кажется, что мы, в чём-то схожие в своей нелюбви к человечеству и склонности к затворничеству, понимаем друг друга.
Извините, я опять отклонился от прямой линии своего повествования. Это одна из характерных особенностей моего диагноза, так что придётся вам смириться. Так вот, круг общения мой крайне узок. Не то, чтобы я боюсь вступать в беседы с другими людьми. Я чувствую какую-то бессмысленность подавляющего большинства таких разговоров ещё до их начала. Уже при первом взгляде на собеседника меня охватывает кислая тоска, моё настроение передаётся ему (или ей, если это женщина) и ничего хорошего из этого не выходит. Мне кажется, собеседник приходит к одному из двух выводов - либо что я полный дурак, либо что он, собеседник, мне неинтересен. Скорее всего, и то, и другое является горькой правдой, но собеседнику достаточно и одного условия, чтобы не настаивать на продолжении общения. Вывод, который делает человек, зависит от степени его самоуверенности или неуверенности и выраженности тоскливости на моём лице. Но при любом варианте разговор заканчивается, едва начавшись, что меня, собственно, вполне устраивает, и я опять торжественно удаляюсь в свой мир. Я знаю, это неправильно, но мне хорошо в нём. Потому что это мой мир. Хотя он и неправильный и очень противоречивый. В нём столько тупиков и тёмных мест, куда я ещё не добрался и о которых только догадываюсь. Но это мой мир. Что-то мне подсказывает, что он сложнее, чем кажется, и устроен он так неспроста. И в этом мире есть кто-то ещё. Наверное, есть болезни, когда людям не нравится их собственный внутренний мир. Мне кажется, это хуже, чем мой вариант. Я даже теряюсь в предположениях, что человек делает в такой ситуации. Уходит во внешний мир? Да, мне тоже иногда не очень нравятся некоторые детали мого внутреннего содержания, но свой внутренний мир остаётся же всегда с тобой, его никуда не денешь. Получается, эти люди специально нагружают себя какими-то делами, информацией извне, только бы не слышать голос внутреннего мира. Я могу догадаться, что они делают. Наблюдая людей, я, кажется, понимаю, зачем они ходят по барам, на стадионы, выбирают определённые дни в году и гуляют толпами по улицам, вливая в себя алкоголь, слушая громкую музыку и называя всё это праздниками. Да, ещё - если этого не хватает, они смотрят дома телевизор. Чтобы заглушить зов истинного себя. Ну что ж, у кого что внутри. Наверное, что-то лучше и придавить.
Я не сразу "ушёл в себя". Сначала, когда я почувствовал, что внешний мир, по крайней мере, в том варианте, который окружал меня, чужой мне, я попытался бороться со своими комплексами. Но вскоре борьба с собой всё равно переросла в борьбу с миром и я решил, что кто-то должен покинуть поле боя. Я сдался. Я выстроил свой воображаемый бункер, Зону, куда вход остальным был воспрещён, со смотровыми башенками, растяжками и лазерной сигнализацией и, покидав в котомку свой богатый набор страхов, странных мыслей, недоверия и отвращения к внешнему миру, ушёл в эту Зону. Там я развязал котомку, разложил свои проблемы по полочкам и периодически пользовался ими. Или они пользовались мной, не знаю. Я замкнулся в своей добровольной тюрьме, выходя на связь с внешним миром только по крайней необходимости. Чуть позже я всё таки приоткрыл свой виртуальный бункер для Дока, Светланы и даже немного для её тревожно-депрессивного кота. Потому что всё таки нуждался в наблюдении со стороны, корреции и минимальном общении. Но одна тайная комната всё же была закрытой для всех. Не знаю, может быть у каждого есть такая комната с секретами, которые человек не хочет открывать никому. Возможно, даже он сам обходит такую комнату стороной. Мало ли что там может быть. Иногда лучше держать джина запертым. Но ИХ я впустил всюду. ОНИ вошли в мой мир, во все его закоулки и комнатушки и дошли до самой далёкой тайной комнаты. И даже больше - ОНИ стали частью моего мира и наполнили все мои комнаты светом и смыслом.
Итак, я должен продолжить основную нить моего рассказа. Красивый язык, на котором общается со мной Док, немного обогатил меня изысканными фразами, и теперь я тоже, подражая Доку, стараюсь украшать свою речь, даже в разговоре с самим собой, более сложными и даже порой цветастыми оборотами. Так вот, я выключаю свет и мой дом из ничего, из ночной пустоты наполняется гостями. Я чувствую, как в комнату начинают стекаться странные персонажи странной пьесы. Я не знаю, что будет, как пойдет развитие сюжета. ОНИ как будто чувствуют моё настроение и, подстраиваясь под моё состояние, разыгрывают ненаписанную и даже ещё несочинённую пьесу, и даже разворачивают время вспять. ОНИ могут почти всё. Не могут ОНИ только одного. Но об этом позже.
"Беседа" никогда не повторяется. Мне сложно описать вам, что происходит. Это ни с чем сравнить. На Земле нет ничего похожего на НИХ и на то, что происходит. Как мне объяснить вам? Как объяснить папуасам, как устроен компьютер? Извините, я конечно, не сравниваю вас с папуасами. Но всё же... Это общение-игра мыслями и эмоциями. Обмен настроениями, чувствами, аурами. И то, что ОНИ "дают" мне, невозможно описать словами. ОНИ не только приходят сами - ОНИ приносят мне частичку своего мира, непохожего на наш и даже противоположного нашему. Может быть, ОНИ пришельцы из антивселенной? Почему я родился не там?..
У меня всегда очень много вопросов к НИМ. Грех было бы не воспользоваться такой возможностью. Кто вы? Прилетит ли к нам комета? Почему я такой? Что у меня в ДНК? Что будет "там"? И должен признаться, ответы есть всегда. Проблемы две. Первая - ОНИ отвечают не на языке, а мыслями, и при этом передача мыслей идёт будто бы пакетным способом - настолько быстро, что я не успеваю осознать сразу ясно и полностью смысл. Вторая, и более солидная проблема - ОНИ отвечают чаще всего на своем уровне развития, вмещающем гораздо больше категорий, нежели моя система координат и мои знания. Да, я сам похожу как раз на того папуаса, которому европеец должен объяснить устройство автомобильного двигателя или компьютера. Их ответы порождают у меня ещё больше вопросов и этот диалог-обучение длится бесконечно. Но могу признаться, что я - хороший ученик. Не сразу, но я понимаю почти всё и делаю успехи. И ОНИ всегда дают мне только то, что я способен понять на данный момент времени на своём, примитивном уровне. И ещё об одном моменте, пожалуй, главном, я не могу умолчать. Наши встречи - это больше, чем разговоры. Для меня это лечение. От НИХ исходит невероятный поток добра, силы и справедливости. ОНИ лечат мою душу своим спокойствием, уверенностью и любовью. ИХ ответы намного больше, чем просто информация. Постоянно на протяжении дня снедаемый сомнениями и недоверием к миру, в ИХ присутствии я вдруг понимаю, что всё устроено, как надо, и всё будет, как надо. Вообще всё.
4.
Прошло где-то полгода после начала моей "терапии" у Дока. Должен сказать, что моё общение с НИМИ идёт более продуктивно, чем с Доком. Во-первых, ОНИ приходят ко мне чаще, чем я к Доку. И общение с НИМИ, честно сказать, мне нравится больше. ОНИ приходят и наполняют мой дом светом и смыслом. И даже когда ОНИ уходят, мне кажется, что и моя жизнь становится более светлой и осмысленной. Но должен сказать, что смысл этот довольно странный с обычной, бытовой точки зрения. Меня всё меньше интересует обычная жизнь. Я признаю право внешнего мира на существование и даже развитие в его конвенциональных рамках. Поэтому с окружающим миром у меня "конвенция" - я допускаю некоторые его законы, но не участвую в его процессах и даже не осуждаю его, а он не особо старается проникать в мою жизнь. Наши миры всё больше становятся как будто параллельными, с минимальным соприкосновением друг с другом. Появляются, конечно, какие-то бытовые проблемы на стыке наших миров, но это обыденщена, от неё никуда не денешься. Я справляюсь более-менее.
Я всё больше читаю. Спасибо Доку. Книги разные. Стихи, рассказы, романы, некоторые книги по религии и даже философии. И чем больше читаю, тем больший голод появляется на новую книгу и с большей охотой я расширяю сферу своих интересов. Иногда, правда, бывает, что я, только взяв книгу в руки, уже знаю её содержание. Тогда я откладываю её подальше и беру следующую. Мне начали открываться другие миры, о которых я не знал. Как это прекрасно! Почему я не делал этого раньше? У меня ощущение трагически упущенного времени.
Дела с Доком обстоят менее радужно. Период первоначальных успехов сменился застоем. Если на первых встречах Док многое объяснил мне и даже почти решил некоторые мои психологические проблемы, то теперь всё как-то застопорилось. Ощущение, что главная проблема, прикрытая ранее другими, более мелкими, вылезла на поверхность, стала более явной. Я прихожу, рассказываю ему о моих мыслях, эмоциях, иногда о страхах. Но о самом важном я не могу рассказать ему. Почему? Потому что он не поймёт и тогда для меня закроется последняя дверь в этот мир. Я заранее знаю, что он не поверит, и поэтому в бессилии оттягиваю этот печальный момент. Поэтому пока почти всегда у нас происходит одно и то же. Страхи, темнота, одиночество. Док делает отметки у себя в тетради и, откидываясь в своём широком кресле с высокой спинкой и ставя локти на подлокотники, соединяет кончики пальцев и говорит:
- Так-так...
Потом я рассказываю Доку о какой-нибудь книжке и каждый раз он спрашивает также одно и то же: "И что Вы думаете об этом?". Я рассказываю, Док снова делает заметки у себя в тетради, но своим мнением насчёт книжек со мной не делится. Что ж, я отвечаю ему тем же - своего главного секрета я пока ему не раскрываю. Лишь один раз, да и то, чтобы Доку было интереснее, я позволил себе упомянуть про свет, который вижу, когда выключаю лампочки дома. Дальше я обошёлся без подробностей. Он начал расспрашивать меня - что, да откуда, но я толком ничего не открыл ему, отделавшись смутными фразами. Мы с ним, как он выражается, топчемся на одном месте. Это его "так-так", видимо, и отображает наше топтание на месте. Что ж, похоже. Таблетки я не принимаю, что огорчает его. Но он не сдаётся. Должен отдать дань моему Доку - несмотря на свой опыт, он, видимо, находится ещё на переходной стадии от студента-альтруиста к прожжённому цинику-психиатру. Излечить меня он уже не ставит себе целью, но работу свою делает добросовестно и интерес ко мне, как к личности, он всё же проявляет, руководствуясь не только необходимостью определиться с нозологией и сделать об этом соответствующую запись в истории болезни, но и чисто человеческой, а также научной любознательностью. И то и другое для него, как я догадываюсь, дело чести. Док прилежно - примерно так же, как он соединяет кончики пальцев - старается разобраться со мной и поставить правильный диагноз, мягко, неназойливо, но методично исследуя глубины моей личности. Должен открыть вам маленькую тайну (и не последнюю), которую я открыл для себя сам - диагноз для врача-психиатра имеет гораздо большее значение, нежели сам пациент. И я даже не обижаюсь на него. Работа есть работа. В данном случае я имею в виду большую психиатрию - психиатрию "тяжёлых", как говорит Док, диагнозов и серьезного, длительного и, по-моему, бесконечного во времени и пространстве ведения пациента до его закономерного конца. Это мне всё Док объяснял ещё в начале лечения, чтобы я понял смысл терапии. Психиатрию эмоциональных расстройств и остальных лёгких (по сравнению с моим) недомоганий, легко устраняемых какими-то расстановками и прочими модными подходами, про которые он тоже рассказывал, я в данный момент не беру во внимание. Возможно, в начале своего трудового пути какой-нибудь молодой психиатр, ещё не остывший от студенческих амбиций излечить хоть одного неизлечимого пациента и готов расходовать свою энергию на конкретного человека, то умудренный опытом солидный мозговед, хорошо знающий цену таким безуспешным потугам, уже не будет тратить попусту своё время на попытки исцелить какую-либо отдельную человеческую единицу с сильным креном. Первейшая его задача - это постановка правильного диагноза, основы для дальнейшего выстраивания отношения к пациенту, как в клиническом, так и в юридическом плане. Вторая задача, как упоминает Док, - социализация пациента. Это очень важно. Потому что человек не может жить один. Рождённый в стае, он принадлежит обществу в тех или иных его вариантах и должен уметь вписываться хотя бы в одну, пусть самую убогую, комбинацию личности и общества. Этого Док уже не говорит, это я могу и сам догадаться. И умереть он, кстати, должен тоже в стае. И, пожалуй, самое главное в работе психиатра - опять же, не со слов Дока, а по моим размышлениям - это разработка стратегии лечения того, что у меня. Не вытягивание за уши далеко зашедших отдельных личностей, а разработка глобальных схем лечения в зависимости от стадии, степени, фазы и прочих факторов болезни, а также изучение новых лекарств. Это важно для лечения других, будущих пациентов. Мы ведь не последние в этой длинной очереди в сумасшедший дом.
Так вот, этому налаженному, поставленному на крепкие и почти прямые психиатрические рельсы, процессу постановки диагноза мешает какая-то маленькая шероховатость. Хоть она и маленькая, но достаточно сильно смущает педантичного Дока. Мне кажется, именно поэтому он и возится так со мной, стараясь докопаться до непонятного винтика в моей голове, заменить его или, по крайней мере, посмотреть, что и куда он закручивает. То, что я - психически больной, не вызывает никаких сомнений. Даже у меня. Док всё объяснил мне и показал в презентации на компьютере. И Доку остаётся только классифицировать моё расстройство. Лечение, будучи синдромным, не сильно зависит от заключительного диагноза, но постановка верного диагноза всегда было краеугольным камнем в психиатрии во все времена. Это must have, как говорит Док, психиатрии. Так вот, какая-то мелочь во мне и не укладывается в полноценный диагноз. Так как основная картина была налицо, поначалу Док всячески старался притянуть меня к диагнозу шизофрении. Потом, видя нестыковку, и обескураженный моим нежеланием придерживаться традиционных рамок шизофрении, Док начал делать попытки по-честному разобраться со мной. Спасибо, Док! Ты действительно помог мне моему самоопределению и только ты не дал окончательно потухнуть убогому огоньку моей веры в людей. Ты один разговаривал со мной искренне. Бог воздаст тебе за твои старания, хоть ты и не веришь в него. Я охотно поговорил бы с тобой о вере, но, думаю, пока рановато.
5.
Я по-прежнему люблю выключать свет. Да, ничего не изменилось. Действо продолжается - ОНИ по-прежнему приходят. Я много читаю. За это время я освоил практически всю философию древности и много современной. Многое, конечно, пришлось отсеять. Я, как губка, впитал в себя смысл почти всех религий и меня в какой-то момент чуть не разорвало от этой информации и бурной, слабо контролируемой реакции этих знаний между собой, происходившей в моей голове. На определенном этапе я справился с этими процессами, но ощущение, что в голове тесно, не оставляет меня. И постепенно человек во мне меняется. Каждое утро я просыпаюсь немного другим. Умнее, мудрее. И мне кажется, книги - не основная причина. После каждой встречи с ними я просыпаюсь на следующее утро со знаниями, которые я нигде не читал. Такое ощущение, что они сами собой, во сне, между снами приходят и укладываются в мою голову... Очень странно и очень интересно.
С Доком становится всё сложнее. Он по-прежнему не опускает рук и пытается работать со мной. Я не рассказываю ему о НИХ, но мне кажется, он что-то заметил. Он чувствует изменения во мне и пытается понять, что за странные сдвиги происходят в моей голове. Странно, но все эти знания нисколько не способствали принятию мною внешнего мира. Скорее, наоборот - он становится всё более чуждым мне. Как Плутон - далёким и холодным. Наверное, во мне действительно что-то сильно не так...
В беседах с Доком я стараюсь вести себя, как раньше, попроще, но всё равно, где-то проскакивает искра перемен и всевидящий Док замечает это. Эх, Док, Док... Динамика моего состояния, видимо, не соответствует общепринятой клинической картине при моем диагнозе и, чувствуя увеличивающуюся дивергенцию вдобавок к непонятному винтику, Док старается докопаться до истины. Но, увы, эти перемены во мне почему-то не способствуют моей комплаентности. Если раньше беседы с Доком что-то давали мне, то теперь каждая встреча заходит к концу практически в тупик. Но однажды однообразный протокол наших бесед сошёл с рельсов. Когда Док попросил меня рассказать ещё что-нибудь о моём детстве, я вдруг рассказал ему его детство, начиная с трёх лет. Первой - и вполне понятной - его реакцией было недоверие и, улыбаясь, он спросил меня про его любимую игрушку. Я рассказал ему про его серого оленёнка с белой грудкой, с которым он играл дни напролёт и которого брал с собой на ночь в кровать. Улыбка сползла с его лица, и Док, подняв брови и поджав губы, спросил про какие-нибудь особенности оленёнка. Мне нечего было скрывать, я поведал ему о случайно оторванном ухе и неслучайной дыре в животе оленёнка, которую он сделал ножницами в четыре года от обиды, что от них тогда ушел отец. Отцу он уже никак не мог отомстить, потому что тот ушёл, а вот оленёнку досталось. Так часто бывает, что страдают близкие рядом, нежели виноватые, которые уже далеко. Он не хотел зла игрушке. Он просто хотел, чтобы кто-нибудь разделил его страдания. Док тогда очень изменился в лице, я таким его никогда не видел. Я подумал, что он обиделся. Я не хотел ранить его, я лишь хотел немного разнообразить нашу беседу, сделать приятное Доку. А может быть, немного и изменить его самого?
- Кто Вам рассказал про это? - спросил он после некоторой паузы, проглотив слюну.
- ОНИ. Даже не рассказали, скорее показали.
- Кто они?
- Те, кто приходит ко мне, когда я выключаю свет.
- Я понимаю, кто это могут быть "они"... Они рассказали Вам про отца... Это, в общем-то, не секрет. Может быть, Светлана что-то... Хотя... Но неважно. Но кто рассказал Вам про игрушку? - его взгляд стал острым, как у следователя.
- ОНИ, - повторил я неохотно, понимая, что сболтнул лишнего и теперь придется рассказывать Доку всё.
- Кто такие Они? - медленно, разделяя каждое слово и почти не разжимая зубов, выдавил Док. Он полагал, что я его разыгрываю.
И я рассказал ему, кто ОНИ, как ОНИ приходят ко мне и что происходит.
Док молча, что подтверждает его высокий профессионализм, выслушал весь мой рассказ, не прерывая, и потом коротко и сухо бросил, как кидают скомканный лист бумаги в корзину:
- Извините, наше время закончилось, запишитесь у секретаря.
Больше он ни о чём меня не спрашивал. Ни про НИХ, ни про оленёнка, ни про детство - даже моё - и отпустил. Как будто он боялся, что я, поведав о своём детстве, перескочу опять на его. Я охотно рассказал бы многое о его детстве. Но теперь я понял, что неудобно рассказывать человеку про его детство без его согласия. Это неприлично. Видимо Док, при всём его опыте к разным психологическим ситуациям, не понял, как относиться к моим словам - как к бреду или провокации - и ему нужно было взять тайм-аут переварить услышанное. У него был вид совсем маленького мальчика, который увидел отклеивающуюся бороду Деда Мороза на новогоднем празднике. Он не побежал отдирать бороду полностью, потому что ещё боялся горькой правды и её глубины, но уже осознал, что мир уже никогда не будет прежним. Ребёнку требуется время - дожить до следующего утра и ещё раз увидеть Деда Мороза, чтобы убедиться, что всё это был сон и на следующий день борода и Дед Мороз будут настоящие. Он ещё слишком мал, чтобы сразу переосмыслить увиденное и привыкнуть к этому.
6.
После этого случая я перестал ходить к Доку, хотя и понимал, что теперь и я был нужен ему, а не только он - мне. Он звонил, приглашал меня на приём, но я отделывался обещаниями и краткими ответами, что я в норме. Мне было очень неудобно, я чувствовал, что поставил его в неловкое положение своими откровенностями. Всё таки Док был практически единственный человек, с кем я мог делиться сокровенным. И я очень благодарен ему. Он практически избавил меня от этого изматывающего чувства вины за то, что я не такой. Я устал от этого ощущения. Я в некоторой степени всё же хотел быть с людьми, хоть частично, но ощущать свою принадлежность человеческому роду, но сознание, что я не такой, возбуждало грызущее чувство вины, которое бросало меня обратно в мою тюрьму, снова в лапы одиночества. Это был заколдованный круг. И Док разорвал этот порочный круг, убрав эту занозу виновности. На мою нелюбовь к человечеству это не повлияло, но стало легче. Остались две вещи, которые оказались ему не под силу - объяснить, почему я такой, и внушить любовь к людям. Здесь он был бессилен. Док что-то говорил о тайнах мозга, подсознания, сложных биохимических и пластических процессах в центральной нервной системе и последних работах американских учёных, которые подтверждали запутанность этих биохимических и пластических процессов мозга и делали вывод о необходимости дальнейших работ в этом направлении. Странно было бы, думал я, если бы эти процессы были бы простыми и дальнейших исследований не требовалось бы. Но, возможно, так учёные намекают на необходимость дальнейшего финансирования их работы? Разумно. Но объяснения моей странности сложностями биохимических процессов нисколько не удовлетворяли меня. Так или иначе, мне ничего не оставалось, как смириться и с выводами американских учёных, и с самостоятельным особенным течением биохимических и пластических процессов в моем мозге, не зависящих от этого самого мозга. Самое непонятное было - мозг ли управляет этими процессами или наоборот, эти процессы управляют моим мозгом. Но, надеюсь, американские учёные когда-нибудь разберутся.
7.
Мои выходы во внешний мир становятся всё реже и реже. Я всё больше замыкаюсь в своём доме и в себе. Моя болезненная амбивалентность - желание уединения и, вместе с тем, жажда хоть немного чем-то зацепиться за реальность внешней жизни - всё больше превращается в монотеизм добровольного изгоя. Я закрываюсь от мира, сам себя замыкаю в стенах своего замка, со всё нарастающей непонятной тревогой, предчувствием чего-то необъяснимого и неотвратимого. Замок моих страхов, сомнений и тревог с каждым днём становится всё сложнее и запутаннее внутри и недоступнее проникновению извне. Я блуждаю в нём в поисках уже не выхода, нет - пристанища, укромного уголка, где я мог бы хоть ненадолго остановить время и понять что-то в происходящем. Но замок множит свои комнаты, коридоры, кладовки и чердаки, усложняет переходы между ними, и я так и не могу найти то, что мне даст покой. Мне плохо. Эх, Док, если бы ты знал, как мне плохо... Но всё, что ты можешь - это ещё раз, соединив кончики пальцев перед собой, с укоризной напомнить мне про таблетки...
И ОНИ стали приходить всё чаще. То есть, я всё чаще зову ИХ. Да, я знаю, что моему диагнозу свойственна прогрессия. Что ж делать. Я это чувствовал с самого начала. Док говорил мне об этом. Он говорил, что у меня не такая тяжёлая форма и довольно мягкое течение и я вполне мог бы держаться на его терапии очень долго и быть, как он выражался, полноценным социально активным и даже творческим членом общества. Может быть, всё таки стоило принимать эти чёртовы таблетки? Может быть, ещё не поздно? Но что-то внутри меня восстаёт против этих таблеток. "Маленькие убийцы". Я их так назвал. Я чувствую, что если я буду принимать их, они убьют что-то во мне. Часть меня. Очень важную. Возможно, самую важную.
В один из вечеров случилось неожиданное - ко мне пришёл Док. Я недели три не отвечал ни на его звонки, ни на сообщения. Мой адрес был в моей анкете, и он решил лично удостовериться, что случилось со мной. Я совершенно не был готов к этому, я ожидал увидеть кого угодно, только не его у своих дверей. Но, хотя я и изолировался от мира, визит Дока мне был даже приятен, и я пригласил его войти.
Немного стесняясь, Док прошёл в гостиную, осмотрел комнату, периодически останавливая взгляд то на репродукции Ван Гога "Звёздное небо", то на индийской вазе, то на стайке кружек на столе, которые мне было лень мыть, то на брошенных на диване книгах и смятом пледе. На Ван Гоге он задержался дольше всего. Он внимательно рассматривал картину, как будто видел её в первый раз, потом обернулся ко мне и понимающе кивнул. Хочу сказать, что я прочитал в его глазах понимание совсем другого характера, нежели понимание пациента психиатром. Это было концептуальное понимание одинаково мыслящих людей. Потом Док сосредоточился на мне, оценивая моё состояние.
- Ну что скажете, Док? - спросил я его.
- То же самое я хотел спросить у Вас, - ответил Док. - Вы не отвечали и я...
- Заволновались?
- Да. Вам плохо?
- Садитесь, - сказал я коротко.
Док сел в кресло и хотел было уже о чём-то спросить меня, но я остановил его, приложив палец к губам.
- Я покажу Вам кое-что, - сказал я.
"Хорошо, что он пришёл. Или сейчас, или никогда", подумал я и почти побежал по дому. Быстро, как будто боясь, что Док уйдёт, перемещаясь от выключателя к выключателю, я отключил люстру, бра на стене, потом метнулся в прихожую и на кухню, выключил весь свет там, вернулся и отключил последние светодиоды на телевизоре и музыкальном центре. Только фонарь на улице слегка освещал несколько удивлённое лицо Дока и его напряжённую позу. Я сел на диван, улыбнулся Доку и позвал ИХ.
Я не знал наверняка, что ОНИ придут, просто положился на ИХ решение. ОНИ пришли быстро. Как будто ждали моего приглашения. Не прошло и минуты, как стены, обстановка стали еле видны, почти растворившись в тёплом облаке неяркого света, и в этом светлом ореоле возникли ИХ ещё более светлые образы. Я почувствовал уже привычное умиротворение от ИХ присутствия и, посмотрев на Дока, увидел, как изменилось его лицо. Его широко открытые глаза опять делали его похожим на маленького ребёнка, столкнувшегося с чем-то непонятным, необъяснимым. Док удивлённо и недоверчиво обводил ИХ по очереди взглядом, потом попытался рассмотреть всю комнату, почти растворившуюся в ИХ свечении, то ли пытаясь разгадать секрет этого фокуса, то ли проанализировать себя, свою вменяемость и реальность момента. Он даже протянул руку, пытаясь на ощупь понять, что перед ним. Но рука только сделала несколько нелепых движений в воздухе и вернулась на свою коленку. Наконец он посмотрел на меня. В его взгляде явно был призыв о помощи. Док многое видел в жизни, но на сей раз ему одному было трудно справиться с происходящим. Я улыбнулся, приподняв брови, как бы говоря: "Да, Док, это правда". Так прошло ещё где-то минута, и затем я почувствовал, как поток энергии и любви от НИХ хлынул на Дока. Не буду описывать дальнейшее, это слишком личное и касается только Дока. Он ушёл от меня другим человеком. Я ничего не объяснял ему и мы ничего не обсуждали. Ему просто нужно было время, чтобы всё осознать. Каждому видится своё и в меру его готовности понять. Но я знал, что в конце концов Док всё поймёт.
8.
Последние три дня я брожу, как неприкаянный, по дому, слоняюсь из угла в угол или лежу на диване. Я не отвечаю на звонки Дока и Светланы. Я даже не смотрю в окно. Приход Дока немного приободрил меня, но затем всё стало ещё хуже. Беспричинная и бесформенная тревога охватывает всего меня и, кажется, что и весь дом. Мне всё кажется чужим - мой дом, мебель, мои вещи, книги, дурацкий искусственный свет, текущий откуда-то издалека по змеям-проводам и изливающийся на меня из лампочек. Время тянется ужасающе медленно, кажется что воздух, всё пространство стало более тугим, резиновым, инертным и одновременно с тем меня охватывает ощущение, что у меня очень мало времени, чтобы сделать что-то. Но что именно я должен сделать, я не понимаю, и бессмысленность и нелепость моей экзистенции в этом мире подходят к критической отметке. Я стараюсь читать, но чужие слова из чужих книг, тех, что раньше нравились мне до дрожи, не идут в голову. Всё не то. Они кажутся мне тяжёлыми, чужими и лишними. Слова оказываются толстым слоем песка под ногами, который мешает идти вверх. Ты как будто идёшь в пустыне по бархану - делаешь шаг, увязаешь по щиколотку и скатываешься вниз почти на такой же шаг. Каждый шаг даётся очень тяжело и весь смысл движения сводится к сдвиганию песка и вообще всего бархана назад - чтение превращается в перелистывание страниц и поиск нужных слов и смыслов. Но каждая фраза, срываемая голодными глазами со страниц книги, оказывается песком, и я горсть за горстью отбрасываю пустые слова-песок назад. Моих мыслей слишком много, чтобы можно было их вместить в какие-то слова. Все слова слишком дискретны, ничтожны, чтобы их можно было использовать для того, чтобы описать мои текучие, объёмные космические образы и понятия. Понадобится целая повесть, чтобы втиснуть в неё одну мою секундную мысль. И весь этот мир кажется мне бессмысленным и чужим, выстроенным по неправильным, абсурдным законам, умножающим эту абсурдность и порождающим новые абсурдности. Я чувствую, как гигантская анаконда действительности всё туже и беспощаднее закручивает вокруг меня свою мускулистую, стальную спираль нелепости и безысходности. Мне становится невыносимо тесно и душно. Мне хочется вырваться из этой крепкой хватки, выбежать на улицу и бежать, бежать... Но это обманчивая свобода. Игра в кошки-мышки. Анаконда холодно схватит меня и там в свои кольца, ещё крепче и плотнее, но не до конца, оставляя в груди чуть-чуть воздуха - ровно столько, сколько нужно, чтобы я не умер. Ей нужно, чтобы я жил и чувствовал её железную хватку. Ей не интересно сжимать бессознательную тушку - она должна чувствовать своей чешуей мою дрожь, мой холодный пот, моё мелкое и частое дыхание и видеть в моих глазах страх и отчаяние. Я бросаю книги, бегу по дому, выключаю свет и приглашаю ИХ. Нет, не приглашаю - я взываю к НИМ, беззвучно кричу и мой крик чуть ослабляет змеиные кольца, готовые удушить меня. ОНИ являются очень быстро, как будто ждали за дверью. ОНИ всё чувствуют. Без всяких слов. Мои сомнения, метания, страхи. И я понимаю ИХ. Но ОНИ изменились. ОНИ стали как будто больше, выше, и их энергия - ещё чище, ровнее и сильнее. ОНИ как будто готовят меня к чему-то. Это не звучит, но это чувствуется. И в этот раз всё происходит немного по-другому. ОНИ окружают меня и дают понять, что я должен зажечь две свечи. Я чувствую, как с меня спадают удушающие петли, я немного успокаиваюсь, урежаю дыхание, достаю пару свечей, ставлю их в подсвечники и зажигаю. Затем я сажусь в кресло и готовлюсь к "разговору". Но ОНИ не торопятся. Около минуты мы пребываем в молчании и мне кажется, что ОНИ молятся. ОНИ не произносят ни слова, но я чувствую какой-то особый настрой. Мне передается эта торжественность, молчаливая собранность. Потом я начинаю слышать какую-то неземную мелодию. Мелодия странная, но очень приятная. Наконец я понимаю, что это их голоса. Воистину ангельские, неземные голоса, выводящие неземную волшебную мелодию, проникающую в самое сердце. Я понимаю, что ОНИ готовят что-то особенное, и не нарушаю молчания. И в какой-то момент пространство меняется. Моя комната, стены моего дома вдруг как будто исчезают. Не так, как раньше - становились еле различимыми - а исчезают вообще. И мне открывается ИХ мир. Бескрайний мир живого света и нестерпимой любви. Любви за гранью возможного, потому что эта любовь непонятной силы и масштаба, выходящая за рамки любой земной любви. Я чувствую, как будто в мою грудь вдули целую вселенную, как будто я вобрал в себя весь ИХ мир. Мне становится очень легко и свободно. Этот мир наполняет меня смыслом, а я чувствую себя частью его и трепетную ответственность за этот подарок, одновременно огромный и хрупкий. И я понимаю. ОНИ зовут меня с собой. В ИХ мир, в это другое измерение. Мягко, ненавязчиво и с любовью. Я уже упоминал, что ОНИ могут почти всё. Единственное, что ОНИ не могут - забрать меня с собой помимо моей воли. И сейчас ОНИ, вероятно, почувствовали мою готовность. Мне и хочется и страшно уйти туда. Я хочу туда, потому что там всё по-другому. Там свобода и всё, как должно быть. Что ждёт меня здесь? Прогрессирование "расщепления ума" и ещё большая изоляция. Горсти тяжёлых таблеток, доводящих сознание до состояния пня. Я всё равно дойду до них позже, независимо от того, буду ли отказываться от более лёгких сейчас или начать принимать. Периодически - даже возможно санитары и решетки на окнах. Непонимание, мягко говоря, окружающих в периодах между всё понимающими санитарами и врачами. И очень короткие промежутки между понимающими врачами и непонимающими окружающими. И всё более сужающиеся кольца анаконды. Она будет всё туже сжимать своё тело этого мира вокруг меня. Я знаю, бывают формы благоприятного течения болезни. И даже знаком с критериями благоприятного течения. Вся беда в том, что я не могу обмануть себя и изобразить эти благоприятные критерии. Их у меня нет. Или, может быть, я просто не хочу излечения? Может быть, я так привык к своему искажённому сознанию, что боюсь нормального человеческого состояния? Я чувствую бесперспективность своих усилий что-то сделать и меня тянет туда, в ИХ мир. Но уйти туда страшно, потому что оттуда нет пути назад. Как бы мне не был чужд этот мир, я всё же прирос к этому простому трёхмерному пространству и этому корявому, неправильному, но понятному и привычному простому времени. Я слаб. ОНИ, конечно, знают это. Но ОНИ обязаны были предоставить мне такую возможность. Это ИХ работа, если можно так выразиться. Я настроился и сказал "Да...".
Весь этот прекрасный светлый бесконечный мир исчез, схлопнулся в одно мгновение. Презентация закончилась. Комната опять стала тёмной и мне даже показалось, что и ОНИ исчезли. Сначала я подумал, что ничего не получилось. Я опять что-то сделал не так из-за своих неправильных биохимических процессов и всё испортил. Мне стало страшно, очень страшно, моё сердце готово или выскочить из груди или сжаться от одиночества в маленький комочек и спрятаться в самой глубине, и мне самому захотелось превратиться в ничто, в ноль, исчезнуть, как будто бы меня и не было. Чтобы пожирающее меня одиночество тоже сжалось и превратилось в ничто. Я больше уже не могу переносить эту бездонную абсолютно чёрную дыру, высасывающую все мои жизненные силы, поглощающую любой свет и не испускающую ни единого лучика. Но потом я угадываю ИХ присутствие и затем понимаю всё в одну секунду. У меня в голове складывается, что нужно сделать. У меня больше нет колебаний. Я сжимаю всё своё время, всё прожитое и будущее время, в одну секунду неимоверной плотности, как будто целую планету сжали в объект размером с кулак, и с силой швыряю этот комок за спину, в пространство позади себя. И дальше происходит то, чего я и боялся и одновременно ждал. Сзади в темноте вдруг открылось овальное окно и оттуда хлынул свет. Свет льется из-за моей спины, я чувствую его уже знакомое тепло и его мощный призыв. Я понимаю, что мне нужно туда, закрываю глаза и мысленно делаю спиной шаг назад в это окно, в это пространство света. Как будто отматываю назад один свой далёкий шаг, который сделал давным-давно. Окно схлопывается впереди меня и что-то неуловимое происходит с пространством и временем. Вернее, я понимаю, что ни времени, ни пространства не стало. Исчезли стены, пол, комната, дом - всё вокруг. Здесь только свет. Свет, ОНИ и кто-то ещё. Свет исходит отовсюду и проходит прямо сквозь меня, напитывая неимоверной силой и бесконечным торжествующим добром. Как же здесь хорошо! Я вырвался! Я исчез из того мира. Я понял, что моё тело разлетелось, растворилось, просто исчезло. Тугие неумолимые кольца анаконды теперь сжимали там пустой воздух. А может быть и остатки меня в виде моего тела. Я не знаю, мне это уже безразлично. Я оставил там то, что мне мешало. Со мной осталось самоё главное - истинное моё Я. Я исцелился! Как, оказывается, всё было просто. Прости, Док!... Мы так и не договорили...
...
Но, Док, я надеюсь, ты когда-нибудь сам будешь здесь. Кое-что ты всё таки знаешь. Возможно, я стану одним из НИХ. И когда ты однажды выключишь свет, Док... А я знаю - твоя рука рано или поздно непреодолимо потянется к выключателю... Я приду, Док!.. Мне очень многое нужно рассказать тебе. То, что я не смог открыть тебе при наших встречах. То, что нельзя выразить в словах...