Сердце перестало трепыхаться. Оно забилось ровнее. Она вздохнула глубоко, прикрыла спящую одеялом и вышла из комнаты. Спящая была девочка, была внучка и она жалела ее и плакала о ней день за днем, скрывая свои слезы. И хотелось выть волчицей, выть, вытягивая шею, от бессилия - выть, от несправедливости этой жизни - выть!

ХХХ

-Бабушка, ничего особенного, - говорила, утешая ее, Поля. - Пусть я такая вырасту. Русский народ говорит : с лица не воду пить. Пусть я такая. Но у меня есть ум. Я буду учиться. Получу образование. Мы будем с тобой жить в счастье и довольстве. И мама с папой будут глядеть на нас со своих портретов. Не с неба, потому что бога нет, да? А если есть, тогда я не знаю. Только фотографии не убирай. Я буду расти и становиться похожей на родителей, а ты будешь любоваться мной. А зеркало не прячь. Я его не боюсь. Я - Поля. Я - есть. Я - буду. Не плачь.

ХХХ

Поля взяла зеркало, поставила на стол и стала смотреть на себя. Она делала это каждый день. Она хотела привыкнуть к себе так крепко, чтобы полюбить, навсегда полюбить и стать от того равнодушной к своему лицу.

Оно было чужое. Совсем чужое. Она свыкалась с ним, стерплевалась уже много месяцев, она даже никуда не уходила надолго, ни с кем не встречалась, чтоб никто и ничто не отвлекало ее от этой работы. Она так решила и упорно ставила зеркало на стол, и еще брала второе, маленькое, в деревянной оправе с ручкой, чтобы изучать и свой профиль с обеих сторон, и свои уши, и свой затылок, и шею... Она ощупывала лицо пальцами там, где зеркало показывало страшные шрамы, и, ощупывая, жалела и гладила его. Она целовала неровные, с утолщенными суставами и обкорнанным мизинцем пальцы правой руки, чтобы потом передать этот поцелуй изуродованному лицу, бедному лицу, которое никак не хотело смириться с тем, что оно не лицо красивой девочки, а лицо уродины, уродины, уродины, от взгляда на которую люди опускают глаза или вовсе отворачиваются. Или делают вид, что ничего не видели, что никто страшный не шел им навстречу и не сидел рядом в автобусе. Или не успевают всего этого и тогда на и х л и ц а х проступает ужас.

Вначале, сразу после больницы, когда Поля гляделась в зеркало, она видела там асфальт и бегущие вдоль него деревья, и затылки родителей : отец - за рулем, мама - рядом, уютное тепло салона, заполненное звуками магнитолы, и она сама, жующая огромное красное яблоко, такое большое, что от него было неудобно откусывать, и она тянулась через мамино сиденье к ней и просила откусить, и мама своими красивыми, ровными зубами отщепляла один кусок за другим и протягивала ей, и смеялась, и говорила отцу : - Боже, когда же у нашей Поли вырастет, наконец, рот! - И потом это яблоко вырывалось из рук и куда - то летело, взрывалось ярким, страшным светом и болью, болью, болью, сильнее которой был жуткий страх, когда сверкающий потолок вдруг срывался со своего места и падал прямо на нее, стремительнее, чем вагончики на американских горках, и накрывал ее всю, придавливая неимоверной тяжестью так, что она слышала, как хрустели ее косточки и уже совсем было нечем дышать ...

Несколько раз бабушка заставала ее возле зеркала без памяти с намалеванной по рту помадой и обрисованными черным карандашом глазами. Она брызгала ей в лицо водой, вела в ванную смывать краску и укладывала в постель. Сама ложилась рядом, нежно прижимая к себе девочку, и Поля слышала, как теплые бабушкины слезы текут ей прямо в волосы, а сердце под щекой бьется тяжелыми, неровными ударами.

-Бабушка, не стучи так сильно сердцем! - просила виновато Поля, и вот гулкий колокол смолкал, и они засыпали. Их было двое в доме, и они засыпали в одной постели, и дыхания их смешивались, и жизненная сила старого человека перетекала в молодого, а горе их было не меряно.

Сумрак тек через окна в комнаты, комнаты щурились и требовали света. Со светом хорошо. Со светом оживала жизнь дома.

ХХХ

Одна Поля у бабушки, дочь ее дочери, которая тоже была одна дочь. Нет ее больше. Одни они теперь - девочка - внучка и бабушка - мать, потерявшая дочь, Полину маму. Родные, кровные души в круге чужих. Так про них говорила одна тетка, когда Поля лежала в больнице. И была эта тетка пухлая женщина в белом, самая главная, которую все слушались, а Поля боялась, так больно давила она холодными пальцами по телу и объясняла громко, что один глаз они спасут, а за другой они не ручаются.

У Поли было завязано все лицо, все руки и только ноги были свободны, слабые ноги, которыми она пробовала шевелить, и у нее получалось. Она почти не думала, что случилось, кругом жила, давила, кусалась боль и Поля терпеливо и молча ждала, чтобы боль ушла, тогда она вскочит с кровати, сорвет все бинты и побежит обнять маму и папу.

Боль сдалась, смирилась и стала тихой, а Поля привыкла жить в темноте. Одна. До встречи с мамой и папой. Она придумала быть слепым музыкантом, мама так хорошо играет рондо - каппричиозо, мама научит ее и она, Поля, тоже начнет играть такие прекрасные мелодии, что прискачет королевич и влюбится в нее, и посадит на своего коня увезти в замок, а она скажет : - Я без мамы никуда не поеду!

Поля все это твердо про себя решила и когда пришла медсестра менять повязки, она сказала ей, чтобы передали главной врачихе - пусть не спасают глаз, она обойдется, музыканту главное - талант и чтоб мама и папа носили скрипку и ноты. И запела сквозь бинты О, мое солнце, которую выучила с пластинки Робертино Лоретти.

Медсестра задышала, задышала, задышала и выбежала из палаты. Поля слышала, как стучали ее каблучки по коридору, пугающе так стучали : та - та, тата, та - та, тата, как в грозной музыке, которую так любил и часто слушал отец.

ХХХ

Она лежала одна, одна и к ней никто не приходил. И она спросила : - Почему ко мне ник то не приходит? - И ей ответили : - Все болеют. Не могут. Нельзя. И она спросила : - Они в этой больнице? - И ей ответили : -Да.

ХХХ

Страшно ночью в палате, когда кругом тишина, а тебе не спится. - Где мой дом? - думала Поля. - Где мой дом, я забыла его запах, я забыла лицо кукушки из часов, я столько забыла, почему они прячут от меня и маму, и папу, и даже бабушку? Они не верят, что я - слепой музыкант, они не знают, что я наощупь, я по нюху найду дорогу к дому. Здесь все враги, я выкрадусь от них, я на цыпочках уйду и никто, никто меня не поймает, Я - герой.

ХХХ

Она шла туда , где был ее дом. Она осторожно держалась за стенку больничного коридора и аккуратно поворачивала, куда надо. Она шла и знала : дома, за круглым столом, сидят мама, папа и бабушка и ждут ее. Папа смотрит на часы и говорит : - Надо же, время совсем остановилось. ...Остановилось время. Она услышала, как остановилось время.

Мягкие , женские руки, от которых сильно пахло хлоркой, обняли ее, прислонили к чему - то пухлому, большому и Поля сразу поняла, что это - живот, и в этом животе даже слышалось урчание. От этих звуков она сразу заплакала и под бинтами на лице стало мокро и жарко.

Тут же, в холле, куда днем приходят родственники на свидание со своими больными, ночная санитарка тетя Паша сказала :

Поля подождала еще слов, но так как их не было, опять спросила :

Рука ее, за которую держалась Поля, задрожала, и девочка поняла, что ее ведущая плачет.

Слепой музыкант был добр и пожалел женщину.

ХХХ

Полиных родителей даже не пришлось везти в больницу. Передок Москвича был смят, раздавлен, сплющен, как прессом, мощной машиной, но аккурат по линии заднего салона. Поля уцелела. Осколками стекла у нее были сильно поранены руки и лицо. На левой руке осталось три пальца, на правой врачи удалили пол - мизинца. Хуже было с лицом. Из - за повреждения лицевых нервов его перекосило, порезы были таковы, что пришлось восстанавливать губы и подбородок, шрамы почти закрыли левый глаз, который видел совсем плохо. Только верхняя часть правой половины напоминала прежнюю Полю. В десять лет девочка была уже красавицей. В десять лет Поля стала уродиной.

ХХХ

Крупный алмазный снег покрывал улицы городка, когда бабушка из больницы привезла Полю к себе. Светился, изливая в природу всю свою январскую белизну, снежный покров. Безлюден был в этот час город, пустынен. И шли по нему двое : женщина и ребенок. И никто не знал, кто они, откуда они и куда идут.

ХХХ

От резкого хлопка по затылку в нем что - то щелкнуло. Зуб наскочил на губу и соль заполнила рот. Он выплюнул эту соль, она была красная слюна вместе с непрожеванной котлетой и мать сказала : - Пожалуйста, он прикусил губу !

Отец молчал и мальчик не смотрел на него, ему было неудобно, он съежился, вилка, зажатая в кулаке, никак не попадала в тарелку, и есть уже расхотелось, потому что для этого надо разжимать зубы, а он , наоборот, стискивал их и еще напрягал глаза, чтобы помочь слезам остаться там и вылиться вовнутрь, в горло, а совсем не на стол.

Мальчик удачно подцепил остаток котлеты и проглотил его вместе с комком, образовавшимся в горле и, чтобы не подавиться, быстренько все запил водой. Мать заулыбалась, отец вытащил из кармана зубочистку и полез ковыряться в рот. Губа уже не болела, пузырьки газированной воды приятно щекотали язык. Ух, как он любил эту воду ! Если выпить целую бочку, то в животе накопится столько воздуха, что, пожалуй, получится взлет. Ведь летит же воздушный шарик, если его надуть.

Они дружно засмеялись, это был необидный смех, они что - то знали, чего не знал он, они были умные, его родители, но он никак не мог понять их ум, а своего у него еще не было, как часто повторял отец, и он презирал сына, а мать не вмешивалась, потому что не хотела ссор. Они все любили друг друга, это у них была такая любовь, внутри которой хуже всех было самому младшему. Но дети вырастают и забывают плохое.

ХХХ

Он полетит. Он летун. Он должен полететь. Взрослые тяжелые, а дети легкие. А птицы еще легче. У них крылья, у него руки. Но он научится. Он уже учится каждый день. Но это секрет. Вчера он уже чуть - чуть взлетел. Оторвался от земли. На каплю. Прекрасно было. Радость, радость какая ! Он будет помнить этот день. Всю жизнь. Чтобы жить долго. Птицы живут долго. Дольше людей.

ХХХ

Поля сидела под кустом смородины и спелыми ягодами натирала себе лицо. Оно горело. Оно скользило под пальцами, и сок раздавленных плодов попадал на губы, и Поля облизывала их, она обсасывала култышки пальцев, а потом, со стянутым от высохшего сока лицом, сломя голову бежала в дом и теплой водой осторожно смывала красную мякоть и мазала по смытому сметаной. Так лечила она это свое новое лицо, усеянное шрамами с твердыми рубцами, усердно лечила, чтобы долечить его до того, настоящего, где левый глаз не лезет куда - то на лоб, а губы мягкие и сладкие, как и у всех детей.

Она брала мамино зеркальце с резной ручкой и видела, видела, что и с двумя глазами, она все равно - девочка - циклоп, дочка страшного великана, того самого, из книжки про Одиссея, потому что левый глаз был почти весь затянут шрамом и вытолкнут им так, что казался выше правого.

И все же после черной смородины лицо казалось милее, здоровый глаз был чист и чудесен, весь в пушистых, загнутых ресницах. Он был самым любимым на лице, а второй, полуслепой, Поля просто жалела и ощущала свою виноватость перед ним за эту малость чувств.

ХХХ

Она все смотрит и смотрит в зеркало, все длится и длится обморочный сон, и все же она слышит, как надвигается бабушка. Сначала приближается ее запах, булочно - ванильный, воздух трепещет от движения рук, готовящихся обнять, и вот уже они вдвоем, вместе, и, теснясь, глядятся в блестящее стекло, и Поля рассматривает бабушкино гладкое лицо с волнистыми мешочками под глазами, и не на слух, а по движениям ее губ с тонкими морщинками в уголках угадывает слова :

ХХХ

Поля скучала. Она думала : - Я загостилась у бабушки, я хочу домой ! И еще она думала : - Зачем я живая ? Это не я. Я не хочу быть этой Полей. Она урод, кому уроды нужны ?

Поля скучала. Она тосковала, потому что терялась в толпе мыслей, обступавших ее, как только она оставалась одна. Она не умела пересказать их бабушке, не умела выразить свое детское думанье словами, понятными взрослому человеку.

Слова ! Слова, которыми изъяснялись люди, это был один язык, а то , что тревожило ее маленькую, детскую душу - был другой язык и она никак не могла совместить их. Но она понимала, что должна привыкнуть к этому своему неумению, покориться ему и полюбить себя в нем.

И она заплакала, упрятав лицо в ладони, чтоб было тихо. И, плача, попросила : - Бабушка, спаси меня !

Но так, чтобы та не слышала.

ХХХ

Я - бабушка. Господи, дай силы быть матерью ! Я - бабушка. Дай силы стать семьей, не оставляй во мне одну только жалость, только ужас растрепать волосы седые, разнести слезы по лицу и выть, и биться головой о стену, потому что бессильна я !

Кто виноват, кого винить мне, да не поднимется мой голос против тебя, присный ! Что случилось, то случилось, прости, боже , не верю в тебя. Прости и сохрани. То, что осталось у меня, сохрани. Полечку мою, деточку. Сохрани, какая есть !

Боже, как жить девочке с таким лицом, за что ? Всю жизнь думала : худое там, за семью морями, за семью горами. Только тогда сердце вздрагивало, когда чужая беда с чужого порога глядела, только тогда оно скорбью заливалось и плакало : - О, бедные, вы бедные! Сколько горя на земле ! - Скорбело оно, сердце мое, но никогда не просило : - Пронеси сию чашу мимо. -Ибо кого просить ? Как вернуть те дни, когда еще можно было встать на колени и целовать подножие креста твоего, и молить, не едя и не пия, чтобы здрава была доченька моя - ведь я мать, чтоб здрава была внученька моя - ведь я бабушка, а со мной, на то воля твоя, делай, что хочешь. Господи, спаси и помилуй !

Помоги, боже, одна я у сироты осталась, мне ее на ноги ставить, уродушку мою, красавицу, деточку, Полюшку мою, коли ты , Господь, отпустил дитя, не взял себе. И говорят бесстыжие люди : - Не человек она, а страх людской. У той, у которой лицо ужаса ужаснее, разве выживет человеческое сердце ? Не жилец твоя внучка ...

Так думала она и смотрела в окно. Она не заметила, как сгустился сумрак и серым туманом вполз в кухню. Она стояла, сложа руки на груди крестом, и забыла, что стоит. Только всхлипнула, когда по глазам ударил свет от лампочки. Только сжала сильнее веки, слепила накрепко, чтобы больше никогда не открывать их. И услышала, как Поля, вытягиваясь на цыпочках, чтоб всем своим детским телом как можно сильнее прижаться к ней, сказала :

ХХХ

Если не знать, что есть время, то можно жить так, будто нет его. Днем играть, ночью спать, и ничего не меняется, меняется только погода. Вчера было солнце, сегодня - дождь, и все ягоды со смородины обобраны, и картошку бабушка выкопала, а крыша сарая теплая, потому что осень сухая и солнечная.

Тут Поля, на крыше. Лежит на спине, лопаткам приятно от тепла, а глазам приятно глядеть в небо, так бы век и глядела, небо затем и есть, чтоб в него глядеть и не наглядываться, и не завидовать птицам, что летают : они мошек ловят, чтобы насытить себя и своих деток. Птицам судьба летать.

Небо такое. Когда днем смотришь в него, то чувствуешь себя дома, когда ночью - страх. Чем дольше смотришь, тем страшнее. Там нет конца. Звезда за звездой, а за ними опять звезды и нет места, чтоб не было звезд. На земле не так. На земле есть конец. У горы - вершина, у глубины - дно. На земле есть смерть ...

Внутри у Поли что -то заволновалось. Забухтело сердце. Больше не хотелось смотреть на небо. Она сползла по лестнице с крыши на землю и бежала скорее в дом. Она вскочила в кухню, где бабушка что - то мешала в кастрюле на плите, и встала рядом. Она встала и глядела на нее сильным взглядом. Бабушка закрыла крышку, пригладила растрепавшиеся детские волосы и спросила :

-Проголодалась, доченька? Сейчас будем обедать.

-Будем. Только пообещай мне, что ты скоро не умрешь. Ты долго не умрешь. Скажи.

-Не умру, я еще молодая. Я долго жить буду, вон огород еще на зиму не прибран, еще для школы тебе всего не накуплено.

-Значит, время пришло?

-Какое время?

-Время идти в школу.

ХХХ

Поля не хотела в школу. Она отвыкла от детей. В школе шумно. Туда надо ходить красивой. Чтоб девчонки спрашивали : - У тебя от природы волосы вьются или ты их накручиваешь? Чтоб мальчишки стреляли жеваными бумажками, а ты делала вид, что не попали, ага, не попали! В школе надо, чтоб было хорошо. И Поля знает точно : теперь там все чужие, чужие. И никогда они не видели девочек - монстров. А она монстр. И помнит другую Полю, с нежным, красивым лицом. Помнит, помнит, помнит!

ХХХ

Сад был большой, потому что это было два сада. Их с бабушкой и соседей. Соседи в сад не ходили. Они не любили сад. Слишком много крапивы, слишком запущено все. Только мальчик один сюда забегал. Поля видела, что ему сад нравится. Он аккуратно ел яблоко до самой кочерыжки, а не обкусывал его и не ерзал потом по обкуску каблуком, чтобы раздавить вдребезги. Он любил сад и защищал его. Прутом, прутом по злой крапиве и она склоняла, склоняла покорно головы перед ним, увядала. И тогда появлялись цветы.

Однажды Поля с крыши сарая заметила, как мальчик сидел на корточках, грустя. Он не видел ее, а она его видела. Он немного плакал. Во всяком случае, она так его поняла. Потом он встал и пошел есть смородину. В саду еще была малина, но в этом году ягодки уродились сухие и мелкие. Поля сверху вглядывалась в малинник и вспоминала, что прошлым летом здесь был такой урожай, что она объелась и у нее болел живот. Еще они с мамой натирали самыми спелыми малинами лица и мама говорила, что ягодные маски полезны для кожи. Чтоб быть красавицами. Чтоб губы были, как малинки. У мамы они такие и были. Нежно - красные и мягкие. Сладкие. Душистые. Поля чуть касалась их язычком и спрашивала :

-Я смогу быть красавицей?

-Сможешь! - смеялась мама.

-Я от вас без ума! - смеялся папа.

И солнечный дождик вдруг как брызнул и Поля увидела, что в маминых золотистых прядках надо лбом получилась маленькая радуга. -Стой! - закричала она тогда. - Стой, мама! У тебя во лбу радуга!

Рядом каркнула ворона и Поля очнулась. Мальчика в саду уже не было. Небо сияло чистотой и она заплакала, потому что с того лета погода на земле стала существовать без грибных дождей, а в ней, в Поле, навсегда поселилась печаль, как таинственный ген в семечке, ген, дающий жизнь всему, как объясняла мама. А чему дает жизнь печаль ?

ХХХ

Она бежала ему навстречу. Он бежал навстречу ей. Сад подгонял их друг к другу. Она бежала просто так, слишком хорошо сегодня было утро, оно требовало бега.

Он мчался, изо всех сил крутя руками. Он проснулся сегодня от сна, в котором летал. Наспех поел, запер дверь, привычно нацепил на шею шнурок с ключом и вприпрыжку, не видя ничего кругом от нетерпения, побежал в этот сдвоенный сад, где была длинная дорожка, необходимая для разбега. Для взлета нужен разбег. Человеку взлететь нужен разбег. Скорость. Страсть. Небо.

Так они встретились : бег и бег. Уродина и красавец. Монстр и человек. Дети ...

ХХХ

Коля сразу понял, что это та самая розовая девчонка, которая сидела за кустом смородины, обмазанная соком ягод. Еще она часто лежала на крыше сарая или медленно кружилась по этой крыше, как большая, таинственная бабочка. Она была совершенно чужая, далекая девочка, раньше здесь таких не было, в прошлом году сад был пуст, иногда только там мелькали люди, тогда он проходил мимо, преодолевая свое любопытство.

Он обратил внимание на нее, потому что она все время попадалась ему на глаза в этом саду. На крышу сарая он и сам бы хотел, но сарай был чужой, и его, Колю, туда не звали, а предложить себя сам он стеснялся.

-Урод незграбный! - шлепал твердой ладонью по затылку отец. - Кто с тобой дружить будет, ты хоть шнурки научись завязывать, недотепа !

Ему не было больно и он привык к обидам, которые исходили от отца. Он хотел вести себя так, чтобы отец хвалил его и восхищался сыном, но никак не получалось, и он смирился с собой таким, у которого еда вечно шлепается с ложки на стол, а чай льется мимо блюдца, и в тетрадях написано, как курица лапой. Он сказал матери :

ХХХ

Он сегодня уже мог бы взлететь, мог, мог, если бы не эта розовая девчонка. Правда, сегодня на ней было не розовое платье, а джинсы и майка, а дальше он боялся поднимать голову, боялся, потому что, когда они налетели друг на друга, он успел увидеть, что одна сторона ее лица, как смятая лепешка, в которой изюмом торчал безресничный глаз, а губы были такие, как будто их нарочно вывернули, такие пластилиновые губы, прилепленные на подбородок, составленный из белых полосок.

Она могла бы уже кружиться, кружиться и успеть обнять старую вишню, чтобы не упасть от этого кружения, если бы незнакомый мальчик, любящий их сад, не выбежал так сильно навстречу и не затормозил ее.

Когда их лица сблизились, она увидела серые, спешащие глаза. Она увидела, что они еще и с длинными ресницами, даже длинней, пожалуй, чем мамины, которые она так хорошо помнила и про которые папа однажды сказал :

-Поля! У нашей мамы самые красивые ресницы в мире!

Поля тогда наклонила мамину голову и потрогала их мизинцем. Они были нежные, как крыльце бабочки, и они вздрогнули, как живые. Она быстро отдернула руку и спросила маму : - Тебе больно?

Мама улыбнулась и сильно прижала к себе Полю, и целовала ее сладкими губами, и говорила ей слова материнской любви ...

Она, Поля, забыла теперь эти слова. Ей нельзя вспоминать их. Она знала это точно, как и то, что она - уродина.

ХХХ

Мальчик посмотрел ей прямо в глаза и не опустил своих. Поля вздрогнула радостью - он не испугался ее! - но лицо оставила никакое, потому что лица монстров не меняются ни при каких обстоятельствах. Как маски. И глаза их ничего не выражают. Поэтому никто никогда не может узнать, что у них на душе. У них нет зеркала души. У них есть только аленький цветочек, который они растят, растят, пока не придет принц (в сказках - красавица) и не сорвет его. Тогда монстр начинает умирать, а принц - жалеть его, монстр выть от боли, а принц - снова жалеть. Вот уже бездыханное тело, но принц ( или принцесса) не сдается и целует монстра, куда придется, так полюбил он чудовище за доброту. Доброта больше красоты. Все кончается хорошо. Принц плюс Поля равняется любовь. Монстр становится девочкой.

ХХХ

Бабушка и Поля мало разговаривали друг с другом, Им не требовались слова, им требовалась любовь. Живущие в их памяти мужчина и женщина больше не могли ее дать. От памяти шла тоска, шло скучание, когда не знаешь, куда скорее себя девать и привычные движения жизни становятся в тягость, и тогда бабушка и внучка ходят по комнатам друг мимо друга, меряют шагами углы, мечутся от стены к стене и дрожит тревога в их душах, как бедная поверхность земли, когда эпицентр землятрясения близок. Были дни ... Такие праздные дни. Такие жестокие. Почему не смягчались они весенним солнцем, не успокаивались под ледяным взглядом зимы?

Эти дни не хотели людей. Это были дырки времени, а дырка - это пустота, ничто и потому время в ней бесконечно. Отторгнуть людей. Они непонятные. Они ни к чему. Они - искажение гармонии космоса, в котором царит порядок, включающий в себя и полет комет, и черные дыры, поглощающие миры, и холод невесомости. Но нет в нем тепла, нет жалости, зачем гармонии жалость? в которой постоянно, с тех пор, как они зародились на Земле, нуждаются люди.

Но девочка и бабушка этого не знали. Побарахтавшись в невесомости, устав от безвременья, они бросались таки друг к другу, и бабушка притягивала к себе Полю, а Поля крепко обхватывала ее руками, чтобы тесно прижаться телами, как после страшной, длительной разлуки.

Их было двое в космосе, и вот теперь их двое на земле, теперь вдвоем они стали вместе, и земля смирялась перед такой любовью и махала на все рукой.

Ничто космос перед человеком.

ХХХ

Мальчик посмотрел ей прямо в глаза и не опустил своих. Принцы не опускают глаз. Они знакомятся и берут тебя за руку. И идут рядом. И вы о чем - то говорите. И смеетесь. И вам хорошо под бледным августовским небом, с которого внезапно, прямо под ноги, опускается важный голубь и, двигаясь вперед мелкими шажочками, склевывает с земли невидимую для человека пищу.

ХХХ

Они договорились опять встретиться завтра. Они назначили свидание. Поле предстояло катание на велосипеде, которого у нее не было, но который имелся у нового друга. Место встречи определили у задней ограды сада, где вилась между пятью домами узкая улочка, вполне утоптанная и даже с названием - Тупиковый проезд. То есть проезд, по которому никто никогда не ездил, и даже пешеходы там были в редкость, такие пешеходы, именуемые зеваками, любящие смотреть и обсуждать, когда кто - то впервые садится на велосипедную машину и пытается нажимом педалей сдвинуть ее с места так, чтобы не упасть заодно с ней на землю.

Поля в этот вечер заснула стремительно. Коля был так рассеян, что не заметил боли от очередного отцовского подзатыльника. Он даже не слышал, как этот отец грозно сказал : - Я воспитаю тебя, как хочу! Таким станешь, как я хочу! - и стукнул кружкой с чаем об стол так, что та раскололась и горячая вода залила клеенку.

За окном еще было светло, когда мать отослала сына спать. Он юркнул в постель и поскорее закрыл глаза, он жаждал завтра, завтра, завтра, хотя не любил прибавления дней к своим годам, которых у него накопилось уже целых десять.

ХХХ

Земля неслась в мрачном космосе, одинокое планетарное тело, связанное с другими, подобными телами, полями притяжений, бесчисленными нитями, протянутыми из бесконечности, из такой бесконечности, раздумья о которой может только смешать слабый человеческий ум. Ум этот спасся только тем, что открыл Бога и, конечно, не космос, а Бог, предопределяет на земле встречи и разлуки, а последние сами по себе есть невстречи в текущем времени.

ХХХ

Он посадил Полю на раму. Его сердце волнующе билось, руки немного вспотели, велосипед потряхивало на невидимых морщинах тропинки. Поворачивать приходилось, заезжая на зелень густой гусиной травы. Иногда он не удерживался, они вместе соскакивали, и Коля, подведя велосипед к тропе, ждал, пока Поля легко, ему казалось, что вся она из легкого воздуха, а не из тяжелого тела, вскочит на узкую раму.

Однако он наловчился и машина плавно скользила по дорожке до самого ее конца, где росла корявая липа, потом обратно, потом опять к липе и им так нравилась эта бесконечная езда, что они почти не разговаривали, они только ехали, погоняя свой послушный транспорт туда - сюда, и вся предосенняя зелень вокруг сияла, будто кто -то невидимый смахнул с нее накопившуюся за долгое лето пыль и побрызгал потом чистой водой. Темные окна близких домов сонно щурились, изредка бликуя, когда несильный ветер отворачивал ветви деревьев, давая ход солнечным лучам.

Жуткое лицо девочки тихо румянилось, правый, хороший глаз счастливо блестел и Коля, ссадив ее и сказав : - Я волшебник! - начал выделывать на своем Школьнике такие лихие выкрутасы, что , увидев их, его суровый отец отказался бы от мнения, что сын - рохля и его необходимо перевоспитывать в сторону ловкости и мужественности.

Сначала Поля смотрела. Потом она стала бегать за ним, останавливаясь и падая на траву от усталости и лишь водя глазами за наездником , чтоб через минуту снова вскочить и бежать уже навстречу, качая нежными, гибкими руками над головой и смеясь. Ее толстые губы топорщились уродливыми гусеницами, рубцы на лице набрякли, но мальчик видел только милое лицо друга, пораженного его виртуозной ездой.

Бывает так...И это случилось с ним. Сначала он увидел слабость и беду, и сердце его не отвергло уродство, сострадая. Теперь он увидел друга. Потому что только друг может нами гордиться. Отдаваться нам этой своей гордостью, сближаться с нами ею, сродняться, ибо гордость друга - бескорыстна.

Так встретились они, эти дети. В этом заключается жизнь. Встретиться хочет каждый. Встречается тот, кто хочет встречи сильнее смерти.

ХХХ

Осень вызывала тревогу, так была багряна. В нее можно было смотреть, как в костер, отодвигая пылающее лицо, сдвигая его в сторону, в темноту, чтоб охладить слишком нагретые щеки, а потом снова и снова приближаться и приближаться к огню, вдыхая запах жара, впитывая его глазами, которым все мало, мало, никак не наглядеться на пламя, на это пылающее сердце темноты, черной пустоты, одинокого безлюдья, где только сверкающий огонь есть место существования бытия. Влечет человека огонь. Влечет он и зверя. Почему? Всякое влечение - тайна.

ХХХ

Нестарая, усталая женщина наложила крем на лицо, механически растирая его от подглазий к щекам. Полина бабушка ложилась, собираясь уснуть до утра и зная, какой это будет непрочный и некрасивый сон, с долгими засыпаниями, с ночными пробуждениями и страхами, непонятными страхами, крепко сжимающими бедное сердце, совершенно неспособное привыкнуть к образу нового бытия, текущие дни которого не были заурядными днями, ибо каждый являл несчастное, изуродованное лицо девочки.

Она ощущала к ней такую любовь, замешанную на скорби и муке, будто во веки веков виновна перед нею, будто совсем не погибшая дочь, а она, именно она, исторгла из своего лона это дитя, нареченное именем Поли. Исторгла, а потом не уберегла от несчастья. ..

Иногда ей казалось, что девочка уже привыкла к себе другой. Она так старалась, чтобы Полечка привыкла. Чтоб не видеть своего уродства и стать, как все.

Недоступна прежняя жизнь, недостижима. Невозвращенка она. Но беда не в ней. В будущем.

Женщина села на постели и прислушалась. За стеной пели. Опять пели. Детский голос вел незнакомую, унылую мелодию, разворачивая кольцо за кольцом бесконечный серпантин звуков. О чем он пел, этот голос, о чем поет желтый свет, струясь из окон, о чем вздыхает за окном черная ночь, поблескивая звездами?

Поля сидела в кресле подле расстеленной кровати, обхватив себя за коленки руками, покачиваясь, прикрыв глаза, как маленькая, съеженная птичка, очутившаяся вдруг абсолютно одна, без подруг, в чужом, молчаливом лесу и поющая просто от того, что не может не петь.

Время неслышно катило свой обруч по ночному небу, сминая звезды... Замолчал, затих детский голос, а та, что слушала, стоя у дверей в Полину комнату, вздохнула и пошла обмывать заплаканное лицо.

ХХХ

Спросил сын у матери :

-Я добрый?

Коля взял настольное зеркало, поставил его на подоконник и смотрел. Он рассматривал свои серые глаза и тонкий нос. В глазах на сером были темные крапинки. Он вывернул нижнюю губу и уложил ее на подбородок. Он потянул указательным пальцем кожу над левым глазом, чтоб глаз въехал вверх. Полиного лица не получалось. Он не мог почувствовать того, что чувствовала она, смотрясь в зеркало, и заплакал. Он хотел стать таким, как она. Он не хотел быть таким, как она.

За окном сгустилась темень, слезы кончились, но он слышал, как колтыхалось в груди его сердце. Ему стало печально и пошел он к матери, и сказал:

ХХХ

Внизу было зеленое море из верхушек деревьев. Оно было бесконечным. Оно звало к себе. И он полетел.

Он летел, расставив руки и задевая мягкие листы. Зеленые купы внизу стали темными. Ему было так хорошо в этом полете, как нигде и никогда. Но вдруг что - то толкнуло его и он начал стремительно падать, сердце в груди сорвалось со своего места и покатилось вниз, к ногам. И так же стремительно падение прекратилось, и он снова летел, обмирая от счастья и покачиваясь на воздушных волнах, и пространство расступалось под ним, но он теперь знал, что сейчас опять начнет падать и что падение - тоже полет, потому что зеленое море обязательно вытолкнет его обратно в небо.

Он проснулся утром от радости. Он проснулся, он вспомнил Полю, он подумал : - А она летает во сне?

ХХХ

ХХХ

Осень нравится детям, потому что осенью на землю падает много красивых листьев, из которых получаются яркие букеты. Пока не придут дожди... Скучно тогда.

ХХХ

Татьяна Михайловна сходила в школу и попросила выделить для Поли учительницу, чтоб на дому учила девочку нужным наукам. Директор покачала головой - четвертый класс - но согласие дала.

Она не видела Полю. Она была когда - то одноклассницей Татьяны Михайловны в этой самой же школе. Она сказала: - Помнишь горбатенькую Жанку, которую мы дразнили Квазимодо? Профессиональная гадалка, весь город к ней бегает, по карточке все о человеке сказать может. - Слышала, -сухо ответила Татьяна Михайловна и вышла из кабинета с разворошенной душой.

Теплый ветер обдул ей лицо и высушил влагу щек. Август был сух, возле школы росли какие - то скучные, желто - коричневые цветы, часть которых уже превратила свои венчики в обугленные семенные коробочки. Школа и город показались ей незнакомым местом . Она поспешила домой.

ХХХ

Ночью Татьяна Михайловна проснулась от собственного крика. Села, глубоко дыша, утихомиривая взволнованное сердце. Грозное сновидение не уходило из памяти. Опять мелькали больничные коридоры, коридоры, палаты, процедурные, скучно было, скучно, Полечкино лицо - в бинтах, маленькие ручки, пальчики - не поцеловать, и ночами в ванной, где сердобольные санитарки ставили для нее раскладушку, тяжело брякалась коленями на холодную плитку: - Господи, спаси и сохрани, если нет тебя - будь!

Потом появился он, коршун, коршун, глаз желт, немигаем, недобр. Высок гость, черноволос, обходителен, сразу виден восточный человек. Цветы колючие дарит, розы благоуханные, карманы выворачивает с деньгами.- Отдай девку, бабка, в метро стоять будет, денег много приносить будет, за границу ее пошлешь, новое лицо делать будете, сгинете, гордые, в своей свинячей России, прахом станете, Рахмет правду говорит!

Она молчала, обезумевшими глазами жгла гостя, потом подхватила с полу ванной скамеечку для ног, замахнулась: - Нелюдь, нелюдь! - Гость пригнулся, выскользнул из ванной и только запах чужого, крепкого пота напоминал: был здесь человек, был!

Явь была сном и сон был явью. Татьяна Михайловна нашарила в серванте нужные таблетки, выпила сразу две, легла и закрыла глаза.

Утром ночной кошмар мелькнул и тут же забылся, Поля смотрела ранний мультфильм, смеялась и ее уродливое личико казалось почти счастливым.

ХХХ

Они сидели на корявых досках, сложенных штабелем у сарая. За лето волосы у Поли отросли, распушились, раскудрявились и мальчик видел, как блуждают в них солнечные искры, вспыхивая и затухая. Сад был пустынен, только у одного дерева на верхушке белели яблоки.

-Мы их оставили для птиц, в этом году уродила только одна яблоня, - сказала Поля. - Птицы скоро склюют их, а зимой будут голодать, им нечем зимой насыщаться.

ХХХ

Сказали, что люди бывают добрые и злые. Добро и зло в непрестанной борьбе, в единоборстве : кто кого.

Неправда это. Разве волк зол, а олень добр? И разве люди не из их мира, где голод и сытость, храбрость и трусость? Чтобы выжить, выжить чтоб.

Кто храбр, тот добр. Ему ничего не стоит. Он смотрит жизни прямо в глаза до самой смерти. Не опускает глаз никогда. Трусливый не может так. Он смотрит долу. Он съежен весь : велика сила жизни в нем, велик страх за нее.

Бог прощает всех, потому что каждый - сам за себя. Не воздастся злому, не отпустится доброму. Все равны.

ХХХ

Поля гуляла возле дома, дышала воздухом, она осмелела, раскрыв зонт и загородив им свое лицо. Она пошла от дома до угла улицы и пошла назад. Дождь бил прямо в лицо и ослеплял ее, она наткнулась на ребенка, который бежал куда - то один в куртке с поднятым капюшоном. Один ребенок в дождь.

Они смотрели друг на друга, большая девочка сверху, маленькая - снизу и меньшая спросила : - Ты доброе чудище или злое? У тебя пальцы или когти?

Поля растопырила левую, с тремя пальцами руку, в правой у нее был зонт, и ребенок, потрогав култышки, решительно сказал: - Не когти. - И еще он сказал : - Я тебя не боюсь, но ты лучше уходи, а то я кричать буду.

Дождь ударил сильными струями и Поля побежала, сжав в кулак свои три пальца, чтоб больше никому их не было видно.

ХХХ

Она стояла перед зеркалом в ванной и смотрела на свое перекошенное лицо с левым, казавшимся выше правого, глазом, таким круглым, без единой ресницы, похожим на глаз бегемота.

Она, дрожа, смотрела на выпяченную червяком нижнюю губу и сморщенную, узкую полоску верхней. Она была не Поля, она была встреченный под дождем ребенок, внезапно вынужденный рассматривать лик чудовища не на красивой картинке в книжке, а прямо на улице, в одиночестве, без единого взрослого рядом. Некому защитить...

Наверно, только трезвое неверие в реальную возможность сказки, свойственное современным детям, спасло ребенка от сильного испуга, к которому он не был готов, внезапно увидев под зонтом страшное лицо взрослой девочки. Теперь, вернувшись домой, он долго мыл под краном руку, которой трогал кривые пальца чудовища. Теперь он никогда, никогда не будет слушать сказки про страшилищ, про всяких таких чудищ - юдищ. Никогда и ни за что. И детям своим запретит, и внукам. Так будет.

Так впервые она заплакала п о с е б е . Она рыдала, опустившись на пол ванной, и горячие слезы, не в силах сразу все вылиться наружу, жгли огнем грудь и она уже задыхалась от тугой боли, когда бабушкины руки подхватили ее с полу, подняли и прижали к своему милому, защитному телу.

ХХХ

Коля приходил аккуратно каждое воскресенье после обеда. Оба они сразу становились шумными и болтливыми, они не закрывали ртов, полных разными словами и смехом. Во всякие игры играли они, и в Красавицу и Чудовище тоже.

Поля была Красавицей, а Коля - Чудовищем. Чудовище в вывернутом наизнанку старом Полином полушубке, с капроновым черным чулком на лице, чулком, на который бабушка нашила вырезанные из толстой бумаги клыки, умирало, корчась в страшных муках. Красавица в елочной короне, в белой воздушной накидке, украшенной длинными бусами, наклонялась над ним и целовала окровавленные(помадой) клыки, после чего с полу поднимался невыразимо прекрасный принц.

Почему - то после окончания действа им становилось смешно, хотелось буйства и тогда в ход шли диванные подушки, которые оба очень метко запускали друг в друга. Спустя время, вспотевшие, взъерошенные артисты бежали на кухню пить. Бабушка для этой цели наводила им черной смородины с водой, кроваво блестевшей в стеклянном, прозрачном кувшине.

Она радовалась за Полю, но задумывалась, что же все -таки привязывает этого мальчика к ее внучке, ведь уродства и немощи отталкивают детей, природа защищает малых, чтобы не погиб преждевременно росток развивающейся жизни, ибо тянется он к солнцу и надежде, солнцу и надежде, и тьма безбудущности вызывает только страх и нежелание жить в этом страхе. Дети жестоки, ибо не успели еще обрести смелость жизни. Дети жестоки, ибо слишком зависимы и беззащитны.

Или добры беспредельно?

Так рассуждала Татьяна Михайловна, освобождая день за днем в своей недоверчивой душе место для симпатии и осторожной благодарности к другу Полины. Она уже жалела их обоих, как может жалеть человек, сильно перетрудивший себя борьбой против несчастий, но не перешедший ту грань, за которой - полная свобода ото всех, даже самых близких людей.

ХХХ

Однажды за Колей зашел отец. Дети заигрались, а Татьяна Михайловна за делами забыла напомнить Коле, что его ждут дома.

Отец этот был строен, могуч и светлоглаз, но чудным, дальним было его лицо. Уже потом, перебирая, как всегда перед сном, события прошедшего дня, она определила, что же так задело ее в Колином отце. Глаза.

Этот красивый человек улыбался, знакомясь с ней и Полей, говорил вежливые, приветливые слова, даже слегка подшутил над сыном, подшутил необидно, когда тот неловкими руками долго не мог застегнуть куртку из - за слишком тугих петель и заволновался, видя ожидание отца, которое , по некоторым приметам становилось все нетерпеливее и нетерпеливее. Все это время лицо мужчины улыбалось, образуя с левой стороны ямочку с двумя морщинками. Но глаза были пусты, это были абсолютно безучастные глаза, как глаза слепого, не отражающие свет и напряжение жизни.

Коля никогда не рассказывал о своей семье, а Татьяна Михайловна, по деликатности, не спрашивала. Только однажды она слышала, как мальчик говорил Поле, что мать у него хорошая, только очень строгая. - Но справедливая, - тут же добавил он.

ХХХ

Женщина, закутанная в несколько платков, из - под которых еще выцарапывался край облезлой, кроличьей шапки, то ли клюкой, то ли обломком палки рылась, перебирая мусорные остатки в дворовом баке. Она что - то подцепляла и вытаскивала, подносила к лицу и ощупывала руками в засаленных перчатках, чтобы потом сложить выбранную находку в мешок, который она не несла, а волочила за собой от бака к баку. Из - за навороченных одежд лицо ее почти не просматривалось и только походка, напоминающая женщину на сносях, определяла в ней старуху.

Кроме нее, в грязных баках копались еще бездомные коты и вороны, разнося обрывки бумаг и несъедобных колбасных оберток по всему двору. Сор этот был особенно заметен на застоявшемся снегу, исчерченном вдоль пешеходных дорожек желтыми полосками собачьей мочи. Зима не торопилась и снега шли довольно редко.

ХХХ

-Страшна твоя подруга, -говорил отец Коле, шагая так крупно, что мальчику приходилось почти бежать.

-Страшна твоя подруга, - раздраженно говорил взрослый ребенку. - Мне невыносимо было глядеть на ее лицо, этот жуткий глаз почти во лбу, эти вывернутые губы ... Как занесло тебя в их дом, что за странная дружба между вами ?

-Разве не я выбираю себе друзей? - спросил мальчик. - Разве тебе выбирали друзей?

-Ты не мужчина, - не слушал сына отец. -Ты не мужчина. Мужское сердце влечет красота, и это закон жизни, он справедлив, этот закон. Уродливых должно жалеть, но не боле.

-Не боле чего? - не понял мальчик.

Отец круто остановился и стиснул сына за плечо так, что даже через толстую куртку плечу стало больно : этот мужчина никогда не мог рассчитать мощь своей силы с хрупкостью ребенка. Любил ли он своего сына меньше, чем когда - то в детстве любили его? Или любили его самого тогда слишком сильно , исчерпав этим запас рода в чувствах на целое поколение вперед?

ХХХ

-Как вы долго, - сокрушалась мать, встречая отца с сыном на пороге. - Мне скучно стало без вас, куда вы пропали? Почему такие хмурые лица? Вы поссорились?

-Нет, - ответили мужчины, снимая свои сапоги и куртки и не глядя друг на друга. - Нет.

Но женщина не поверила им.

ХХХ

-Наш сын дружит с уродиной ...

-Как? - не поняла она. - Поля некрасивая девочка? Но в этом возрасте бывает ... Сначала гадкий утенок, потом прекрасный лебедь. Пусть. Они дети.

-Не говори банальности. Потом, она не лебеденок, она - монстр.

И он описал ей Полю, он заметил все, даже жалкую трехпалость маленькой руки.

И он пошел в ванную мыть руки, которые ему показались грязными после посещения Полиного дома.

ХХХ

ХХХ

Черное стекло окна вспотело. В черной теми ночи завивались хлопья снега, сбивались в белые стада под лучами уличных фонарей, и казалось, что и эта ночь, и снег, и сама зима - по всей земле и так будет всегда. Вечность.

ХХХ

-Зачем я родилась? - спросила Поля у бабушки. - Зачем я гляжусь в зеркало и вижу там совсем не ту Полю, которую я чувствую у себя внутри?

-Поленька, доченька, видишь ли ты вот эти морщины, эти складки обвислой кожи, эти зазубрины времени на моем лице? А вот эти тусклые седые, клочья у виска? Разве это я? Нет, нет, я другая, поверь мне, я совсем другая, - говорила Татьяна Михайловна, отворачивая лицо внучки и свое от зеркала.

ХХХ

-Ты не сердись, бабушка, - тихо, совсем тихо, почти шепотом говорила Поля.

Она обняла внучку, но девочка отодвинулась и встала отдельно, глядя в сторону. Ее съеженный складками кожи левый глаз и красивый правый остекленели от заполнившей их равнодушной тоски. Не мил таким глазам человек, не мил - мир.

Две женщины, пожилая и ребенок, две женщины эти были заполнены горем. Горе замучивало их без края, нападая внезапно, вот как сейчас, и они не знали, что делать, как не пропасть или, наоборот, пропасть поскорее, пока горе не сделало их нелюдьми ...

А земля не стояла на месте, она кружилась в своем космосе и двигала время. Оно шло и успокаивало сердца. Тугой комок мышц в груди переставал волноваться, остывала тоска, новый день сверкал в окна и на подоконнике в кухне суетились синицы, которых бабушка и внучка любовно прикармливали через форточку.

ХХХ

Зачем родились мы? Зачем в мир светит солнце, а живое питается им и все мало ему, все мало! Зачем родились мы? Зачем создается душа, жаждущая другую душу всегда и везде и в этой жажде и возносящая и губящая ее - почему? Один Бог знает да и знает ли?

ХХХ

Женщины разговаривали. Эти женщины были учительницы. Среди них одна плакала. Она говорила :

Она говорила :

Молчали, молчали ее коллеги, опускали вниз глаза. Такая девочка, они знают, какая. Они жалели ее, они боялись смотреть Поле в лицо, они хотели, конечно, чтобы Поля училась. Нельзя бояться, если жалеешь. И самая смелая сказала:

И больше ничего на сказала. И разговор прекратился. И каждая пошла в свой класс. А эта пошла к Поле.

Скоро они стали подругами. Девочка Поля и учительница Екатерина Марковна. Поле было десять, Екатерине Марковне - двадцать три. Жалость к девочке ударила ее так, что превратилась в любовь. А глаза любви пристрастны. Они видят только лучшее в любящем, и любящему краше жить, поле любви облегчает ему жизнь, для этого жизнь и создала в себе любовь.

И Татьяна Михайловна полюбила учительницу за то, что та полюбила ее Полю. И стало их, любящих, трое. Должно быть, сулилась им встреча, Бог троицу любит. Только Коля был сам по себе. Он был Полин и больше ничей. В этот период мальчишеской жизни взрослые мало интересовали его. Потому что они его совсем не понимали. Так говорил его маленький опыт.

ХХХ

Коля не замечал уродства Полиного лица. Если бы его попросили описать девочку, то он, в вечной своей задумчивости, нарисовал бы портрет той Поли, которая была бы, как все девчонки, тонкой и длинноногой, может, даже, с веселым ртом, в раструбе губ которого сверкали бы аккуратные белые зубки. Виделись ему и радостные глаза такого определенно крапивного цвета, такие чудные глаза, подобно которым больше не было ни у кого, и Коля очень это ценил, потому как они соответствовали всему необыкновенному облику его подруги. Такому, каким он его видел. Сказочному облику.

Во множестве прочитанных им с детства историй красавицы и чудовища так часто превращались друг в друга, что Коля со своей врожденной доверчивостью к чудесам стал воспринимать некрасивость, как скрытую красоту и был не так уж не прав. Кто оспорит, что в сказке бывает больше правды, чем в самой жизни? Да и кто из нас не заколдован в этом мире? Кто мы? Откуда мы? Пробьют часы и вскроет время замшелый кокон и явит на свет живое, трепещущее крыло прекрасной бабочки как высшую мировую цель.

Или так. Может, и так. Пройдут года, вырастут дети, и гремящие войны вложат в Колины руки оружие - разве так уже не было? И побежит он с другими, взрослыми мальчиками, в атаку разить врага, и в тесных кварталах чужого города не налетит ли убойная пуля на выбежавшую случайно девушку по имени Полина и не раздробит ли ее нежного сердца, и не скроется ли это черное дело в череде дней бытия - разве так уже не было? И кем быть, каким путем идти, чтобы не вылиться свинцу в грозную тяжесть смерти?

ХХХ

Полина учительница, Екатерина Марковна, сказала Татьяне Михайлов-

не :

ХХХ

Жутко Поле. Бьется сердце, тяжелеет кровь, холодеют руки. Вдруг они все опустят глаза? Закроют лица руками? Закричат от ужаса? Умрет она тогда. И не увидит больше бабушки, Коли и страшного, страшного отраженья в зеркальном стекле. Не станет Поли, такой теплой, такой певуньи живой! Нет! Не пойдет она в школу. Она останется дома.

Ее то знобило, то бросало в жар, она принесла градусник, сунула под мышку, температуры нет, а за окном от сиянья мартовского дня, от блеска синего света кружилась голова, сохли губы и культяшки на руке ныли, как перед дождем. Поля встала с кресла, ноги сами понесли ее к трюмо, где она сразу же встретилась со своим бедным, ужасным, из злодейского сна, лицом. Выпяченная нижняя губа показалась ей толще и противнее обычного. Она вытянула вперед руки и закрыла ими отражение, но и так все равно было плохо, потому что ладони на стекле ощущали глянец каждого рубца, холодный, твердый глянец уродства.

Она отвернулась от трюмо и пошаркала назад в комнату. Она устала от этого гляденья, она устала жить и радовать бабушку и Колю своим присутствием в их жизнях, которые, как бы те не хотели, текли отдельно от нее, и она всегда оставалась в своем одиночестве, не похожая ни на кого, человек из другого племени, неизвестного на земле, может даже, чуждого земле, и время от времени ее охватывала тоска по подобным себе, в чье существование она искренне и тайно от бабушки верила.

Тогда - то и пела Поля свои странные, бессловесные песни, которые Татьяна Михайловна про себя называла песнями Офелии и ночным звукам которых откликались слезы из ее натруженных горем глаз.

ХХХ

Поля вдруг решилась пойти в Колин класс на весенний праздник. Она приняла приглашение, но попросила сшить ей черную полумаску с блестками.

ХХХ

Они собрались гурьбой в классе и составили столы к стенам, чтобы на середине помещения было место для игр и веселья. Они украсили столы печеньем, конфетами и закрыли свои лица масками, какими кто хотел, и очень радовались этому необычному развлечению. Они все знали про Полю и совсем немного косились на ее видимые им вывернутые гусеницами губы. Ее маска была самой заманчивой. Все - таки под ней была тайна. А от тайны всегда немного страшно. Страшно от тайны.

ХХХ

Поля стеснялась и молчала, пока класс танцевал и веселился. Коля стоял рядом и смотрел на друзей. Екатерина Марковна сказала :

И они пошли. И прыгали, и шумели, и играли вместе со всеми. И Полины культяшки встречались с теплыми пальцами детей. И стало ей хорошо. Она была, как все. И сказала она :

ХХХ

Тишина упала и мгновенно погасила веселье. Все смотрели на Полино лицо, и у самых смелых в сердцах стало быстро накапливаться участие, а более трусливые тихо терпели, ожидая конца праздника. Многие оставили свои места и подошли поближе к Поле. И одна девочка сказала :

И еще она сказала:

И добавила:

И все зашумели снова. Так началась Полина школьная жизнь.

ХХХ

Снег сошел с земли и снег сошел с души. Заиграло солнце в вымытых хозяйками окнах, заблестели они, засверкали. Много солнца упало в эту весну с небес. Оживилась жизнь природы и людей. Надолго? Счастья не меряют, сколько его ...

Галина Ивановна Ушакова, Обнинск, 1999 - май 2000 года.

1

26

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"