Когда Ксантипп вышел к широкой излучине реки, изогнувшейся, как змея перед броском, сердце его всколыхнулось от радости, и с воплем, больше похожим на стон, невольно вырвавшимся из его запёкшихся уст, он упал ничком прямо в жидкую прибрежную грязь. "Я дошёл, о великие боги! - Ксантипп едва шевелил губами, и стоящий в двух шагах не смог бы его услышать. - Я дошёл". Ему хотелось громко кричать и плакать, но не было сил даже шевельнуть рукой. Из-за постоянно хмурого сумеречного неба он давно потерялся во времени, и ему казалось, что он лежит уже целую вечность. Перестав шевелить губами, он забыл о молитвах и стал вслушиваться в эту страшную звенящую тишину. Ему показалось, что где-то далеко всплеснули веслом. Всплеск. Ещё один. Кто-то неторопливо грёб в его сторону.
Ксантипп испугался, что его могут не заметить, и он останется здесь навсегда. Он попытался поднять голову, но шея словно одеревенела. Хотел закричать, но язык прилип к нёбу, и всё, что ему удалось - только мычание, которое едва всколыхнуло застоявшийся воздух над самой поверхностью воды.
Плеск приближался. Ксантиппу стало страшно. На фоне зловещей тишины спокойные равномерные всплески казались нестерпимо мучительными. Может быть, это приближается какое-нибудь чудовище, а он лежит тут, совсем ослабевший, беспомощный. Ксантипп сделал усилие и попытался поднять голову. Это удалось не совсем, но исподлобья он увидел на фоне серого неба приближающийся чёлн, над которым возвышалась одинокая мрачная фигура. Ксантипп уронил голову и лишился чувств. Когда он снова пришёл в себя, он услышал, что кто-то его зовёт.
- Ксанти-ипп! Ксанти-и-ипп! - надрывался хриплый голос. Зов шёл со стороны всплесков, и это привело Ксантиппа к мысли, что его ищет лодочник, которого он видел. Плеск становился всё громче, хрипение всё сильнее, и вот уже эти два звука слились над самой головой Ксантиппа.
"Он видит меня. Он зовёт меня по имени, значит, знает меня. Он вытащит меня отсюда, он не бросит меня здесь", - мысли медленно плыли в голове Ксантиппа, превращаясь в чёрный силуэт на серебряной глади реки. Весло плюхнулось в грязь прямо возле Ксантиппа, и несколько холодных брызг попало ему в лицо. Это привело Ксантиппа в чувство, и он снова приподнял голову.
То, что он увидел, заставило его содрогнуться. Прямо перед ним, на чёрной смолёной лодке стоял огромный безобразный старик с седыми, свисающими до пояса, сбившимися в клочья волосами, с чёрной, как уголь, лоснящейся кожей и ослепительно белыми белками глаз, которые слегка посвечивали в сумерках, а посреди огромных белков зияли страшные чёрные зрачки, буравящие взглядом сжавшегося от ужаса Ксантиппа.
Старик приоткрыл огромный рот, затрясся, задёргался и проскрежетал:
- Ксантипп!
После чего с треском вырвал весло из грязи и протянул его Ксантиппу. Тот, ухватившись за весло, поднялся, вздыхая и охая от боли.
От старика омерзительно воняло болотом и тухлой рыбой. Но Ксантипп пересилил себя и шагнул по направлению к лодке. До неё было два или три шага, но каждый давался Ксантиппу с невероятным трудом. Ноги затекли, затылок ломило, корка засохшей грязи не давала распрямить спину, а ноги скользили по податливой жидкой слизи. Когда ему осталось только перешагнуть через борт лодки, он увидел протянутую жилистую чёрную руку и протянул к ней свою. Но едва он её коснулся, как в недоумении почувствовал, что его отталкивают. Так его поднимали затем, чтобы снова толкнуть?
- Нечего мне совать пустую руку! - старик столь бешено завращал глазами, что Ксантипп в ужасе отшатнулся. - Плати за перевоз, а то так огрею веслом, что не поднимешься!
Ксантипп задрожал и, униженно согнувшись, попытался отстегнуть от пояса кошелёк, но на него налипло невероятно много грязи, руки скользили, и это ему никак не удавалось. Старика затрусило от злости, и он ударил Ксантиппа веслом. Тот поскользнулся и упал в жидкую грязь.
- Не там ищешь, дурак! - гневно захрипел старик. - И откуда вы такие берётесь на мою седую голову? Чему вас только жизнь учит?!
Ксантипп лежал в грязи, с недоумением глядя на безумного старца. Старик опять затрясся и в гневе хлопнул веслом прямо возле Ксантиппа. Грязь громко чмокнула, и Ксантипп в ужасе сжался, думая, что старик промахнулся и ударит второй раз.
Но он не ударил. Всё оказалось намного хуже.
- Обол, - прохрипел старик. - Один обол, и я перевезу тебя на ту сторону. - И, с презрением оглядев лежащего в грязи Ксантиппа, добавил: - Поищи во рту.
Ксантипп недоумённо взглянул на старика, а потом перевёл взгляд на свои руки, покрытые коркой грязи. Такими руками он не полез бы и в рот врага. Старик понял его взгляд и сделал знак, чтобы Ксантипп приблизился к нему. Бедняга опять поднялся и, шатаясь, подошёл к лодке. Старик протянул свои ручищи и, раскрыв Ксантиппов рот с такой силой, что страдальцу показалось, что он разорвался, начал деловито обшаривать его своими грязными пальцами, которые были не чище, чем у Ксантиппа. Ксантипп передёрнулся от отвращения и стал задыхаться, а старик, не найдя во рту монетки, снова оттолкнул его. А затем, не говоря ни слова, ухватился за весло и, оттолкнувшись от вязкого берега, погрёб прочь.
Ксантипп закричал и метнулся вслед за лодкой, но, едва он вступил в воду, как у берега что-то булькнуло, показался чей-то страшный глаз, и Ксантипп в ужасе выпрыгнул на берег.
Он долго бежал вдоль берега за лодкой. Кричал, пока не охрип. Но старик даже не оглянулся. Вскоре лодка с чёрным гребцом исчезла, и Ксантиппа обуял сверхъестественный ужас. Что же это за чудовищное, нечеловеческое создание, столь равнодушное к чужим страданиям? Думать об этом было жутковато, и Ксантипп, отрешившись от всяких мыслей, продолжал брести вдоль берега.
Уже пора было наступать рассвету, но небо и не собиралось светлеть. Сумерки прятали очертания другого берега. А может быть, он был слишком далеко. Впрочем, после увиденного в реке глаза, у Ксантиппа не было ни малейшего желания снова заходить в воду. В любом случае, он так устал, что не рискнул бы плыть до берега, которого не видел.
Он всё брёл и брёл, бесцельно, без какой-либо надежды, без слёз и отчаяния, молящий о смерти. О, как он был наивен! Кровь ручьями стекала с его изрезанных о тростник ног, он всё чаще и чаще падал, пока, наконец, не упал совсем обессиленный, чтобы забыться дурным мутным сном.
Когда он проснулся, по-прежнему стояли сумерки, но к ним добавился ещё и густой туман. Что-то изменилось, и это насторожило Ксантиппа, но он не мог понять, в чём перемена. Ему казалось, что-то прячется в тумане. И он не ошибся. Оно даже имело голос. Сначала Ксантипп подумал, что это ветер, но в воздухе не чувствовалось ни малейшего дуновения. Ксантипп решил, что терять ему нечего, и пошёл в сторону звуков. Его страх переходил от надежды к ужасу и снова обращался в надежду, а потом он уже перестал надеяться и стал только бояться, потому что чем ближе становился звук, тем явственнее были слышны вздохи и стоны. Ничего жизнерадостного в этих звуках не было.
Вскоре туман рассеялся и Ксантипп увидел людей. Их было много. Они бродили вдоль берега, не замечая приближающегося путника, и от этого Ксантиппу ещё больше сделалось не по себе. Когда он приблизился настолько, чтобы убедиться в том, что это действительно люди, у него защемило сердце, и он опять захотел умереть.
Это были странные люди. Одни безразлично сидели поодаль от берега, всё чаще поодиночке, изредка парой, ещё реже - втроем или больше. Другие бродили вдоль берега. Кто-то стоял и всматривался вдаль, в сторону реки. Ксантипп обратил внимание, что там были и дети, которые не играли, а вели себя так же пугающе отчуждённо, как и взрослые. И казалось, все они чего-то ждали.
Ксантипп устал. Он сел на мокрый песок и стал разглядывать публику. Его удивило, что она была разношёрстной. Одни одеты в дорогие плащи, сплошь украшены золотом и с оружием. Другие - в драных пеплосах, обвешаны котомками, точно бродяги. Встречались и нищие в жалких лохмотьях. Дети были самого разного возраста. Не по-детски молчаливые, они тоже ходили и вздыхали. И совсем редко Ксантипп натыкался взглядом на младенцев: те лежали, даже не вздыхая, и только изредка шевелили глазами, что пугало Ксантиппа больше всего.
Не успел он обдумать все эти странности, как люди заметно оживились. Те, кто держался ближе к берегу, сбились в кучку, жадно вглядываясь в реку. Ксантипп никак не мог разглядеть, что они там увидели, а подойти посмотреть у него не было сил. Но вскоре он услышал всплески. Кто-то грёб к берегу. Ксантипп вгляделся и увидел приближающуюся лодку со стоящим в ней человеком. В душе его шевельнулась надежда, которая вскоре сменилась столь горьким разочарованием, что сердце Ксантиппа едва не разорвалось от жалости к самому себе.
Ксантипп узнал гребца. Это был тот самый безумный старик, который чуть не убил его веслом. Сперва Ксантипп захотел убежать и куда-нибудь спрятаться, но затем им овладела апатия, и он так и не сдвинулся с места. Он равнодушно наблюдал, как люди подходили к гребцу, расплачивались с ним и рассаживались в лодке. Посудина была совсем маленькая. Едва она отчалила, как на берегу всё успокоилось. Вздохи и стоны стали реже и тише.
Ксантиппу показалось, что прошла целая вечность, прежде чем лодка снова вернулась и забрала следующих пассажиров.
И так повторялось до бесконечности. Ксантипп сбился со счёту, а людей на берегу не становилось меньше. Рассвет всё ещё не наступал, и Ксантиппу казалось, что он сидит так уже неделю или даже больше.
Как-то завязалась драка между двумя нищими. Это привлекло оживлённое внимание всех обитателей берега. Если, конечно, такое внимание можно назвать оживлённым: никто не побежал подзадоривать или разнимать дерущихся, но все повернули головы на шум драки. Ксантипп сидел ближе всех и увидел, как один из драчунов сел верхом на другого и, раскрыв рот соперника, достал оттуда монетку и быстро сунул её себе под язык. Ксантиппа это зрелище потрясло и изумило. А особенно то, что за ним последовало. Побеждённый не стал отнимать монетку, он просто упал на землю и, закрыв голову руками, замер в такой позе. Ксантипп больше никогда не видел, чтобы тот шевелился. Но его это уже не волновало. Ксантипп начал догадываться, что самая большая ценность в этом мире - это маленькая серебряная монетка.
Сперва Ксантипп просто бродил по берегу, наивно надеясь, что кто-нибудь мог обронить своё сокровище. Самое большее, что ему попадалось - камешки, обточенные водой и только похожие на монетки. Как-то у него мелькнула мысль, что можно чуток подточить такой камешек, чтобы на ощупь он не отличался от монеты. Всё равно тут постоянно темно, а лодочник никогда не разглядывает деньги. Видимо, фальшивые ему ещё не попадались. А может, ему это абсолютно неважно. Ксантипп уже почти решил стать фальшивомонетчиком, но, увидев, как лодочник огрел веслом какого-то парнишку, пытавшегося подсунуть вместо обола лепту, передумал. Надо искать какой-то другой путь.
Что только не приходило ему в голову! Украсть у кого-нибудь монетку было практически невозможно, хотя он думал и об этом. Но обладатели монет держали их в надёжном месте. Он стал присматриваться к богато одетым людям, надеясь, что удастся стащить кошелёк и обнаружить в нём обол. Но после трёх десятков краж разочаровался и в этом: в кошельках находились исключительно золотые монеты крупного достоинства. Ксантипп не понимал, почему нельзя заплатить за переезд больше, чем полагается - любой нормальный перевозчик был бы этому только рад, но такой был обычай - один обол, ни больше, ни меньше. Ксантиппу даже пришла в голову безумная идея похитить обол у самого гребца - ведь у того должно было собираться их немало, но он отбросил эту мысль, так как сильно сомневался, что способен на такое безрассудство. А ещё он опасался, что после этого его никогда не перевезут на тот берег.
Что было на том берегу и почему он туда так стремился, Ксантипп не знал. Но он чувствовал, что ему совершенно необходимо попасть туда. Вскоре ему стало ясно, что он не единственный, кто не в состоянии оплатить переправу. Он заметил, что некоторые находятся здесь ещё дольше, чем он. Ксантипп запомнил их с того самого дня, когда вышел на этот берег. Другие появлялись и исчезали, а эти были здесь постоянно. Ксантипп заметил их, потому что на них нельзя было не обратить внимания. Большинство этих людей вызывали у него непобедимый ужас своим внешним видом: невероятно худые и бледные, со спинами, исполосованными следами от ударов плетей, с бесчисленными грубыми мозолями на руках и ногах. По тому, как они держались, Ксантипп догадался, что это рабы. Они-то и находились на берегу постоянно. Но были и другие - с бегающим вороватым взглядом. Эти всё время дрались между собой и обкрадывали зевак. Увидев, что даже такие отпетые воры и мошенники не сумели раздобыть себе плату за переезд, Ксантипп совсем пал духом.
Он постепенно свыкался со своим положением, со страшным лодочником и обитателями берега, с постоянными сумерками и своим одиночеством. Дурея от скуки, он по-прежнему продолжал наблюдать за собратьями по несчастью и присматривался к новичкам. Один новенький пробудил в нём особый интерес. Это был высокий, седой старец с мудрым выпуклым лбом и глубокими печальными глазами. Ксантипп давно не видел таких красивых людей. Но Ксантиппа привлекла не столько внешность старика, сколько его кифара. Ксантипп внимательно наблюдал, как старик подходил то к одним, то к другим обитателям берега. И его поразило не то, что старик проявлял какой-то интерес к окружающим, а то, как он это делал. Старик пел. Люди реагировали по-разному. Одни внимательно слушали, другие начинали плакать, третьи - улыбаться, а некоторые вообще не обращали ни малейшего внимания на его пение. Однажды Ксантипп не выдержал, подошёл и сел рядом с певцом. Он долго слушал его пение. Старик пел о богах и героях, и в груди Ксантиппа от этих песен пробуждалось что-то щемяще-тёплое, похожее на рождающуюся любовь.
Когда старик запел об Орфее и Эвридике, в душе Ксантиппа разлилось блаженство. Сюжет был хорошо ему знаком, и он с удовольствием вслушивался в чуть дребезжащий, но чувственный голос певца. Ксантипп прикрыл глаза и явственно представил себе Орфея, на коленях умоляющего сурового лодочника перевезти его на тот берег. Тщетно. Харон неприступен. Тогда Орфей ударяет по струнам, входит в ладью и - о чудо! - Харон не препятствует, он очарован чудесной музыкой Орфея, его неземным пением.
Голосом сильным своим всколыхнул застоявшийся сумрак,
Замерли, внемля ему, воды стигийской реки.
Тени его окружили бесплотные, слёзы роняя,
Даже Сизиф о камне своём на время забыл.
Мрачный Аид с Персефоной слёз проливали потоки,
Даже Эриний жестоких плакать заставил Орфей:
Так он любил Эвридику, так он молил всех подземных,
Чтобы они разрешили выйти на солнце и ей.
Сжалились боги над ним. Дали ему Эвридику.
Разве не сделал бы так каждый, кто в жизни любил?
Сердце слабей оказалось клятвы, что с уст улетела, -
Взглядом влюблённым одним счастье Орфей погубил.
- Прекрасно! - выдохнул Ксантипп - и тут же испугался своего голоса: он никогда не слышал, чтобы здесь разговаривали, и сам уже забыл о том, что когда-то умел говорить. Но чувства настолько переполнили его душу, что он не мог промолчать. И тут же испугался, пригнувшись, словно ожидая удара плетью.
Старик улыбнулся. Когда он заговорил, Ксантипп поразился - так плавно и мелодично текла речь старика - как будто тот не переставал петь.
- Я вижу, - сказал старик. - Вижу, что ты добрый человек. Искусство не может трогать тех, чьи души мертвы.
- Это лучшая похвала, какую я когда-либо слышал. Но я не Орфей. Он давно там, - и старик неопределённо махнул рукой куда-то в сторону. - А мы пока здесь. У тебя тоже нет монеты?
Там, где начинался тростник, у Ксантиппа была закопана в мокром песке пара дюжин кошельков. Но он сразу догадался, о какой монете идёт речь, и отрицательно покачал головой.
- Эх, - вздохнул старик. - Добрые люди давно советовали мне возвращаться домой.
- Я тебя провожу, - Ксантипп быстро поднялся и протянул старику руку. - Покажи, в какой стороне твой дом, и я отведу тебя.
Старик поднял голову, и Ксантипп с удивлением увидел, что глаза певца затянуты бельмами. Как же он не заметил, что старик слеп!
- Я не могу показать тебе, где мой дом, - сказал старик. - Теперь у меня его нет.
Ксантиппу стало и вовсе неловко. Это же надо - попросить слепого бездомного показать, где находится его дом! Он совершенно растерялся:
- Прости, отец. Я больше слушал, чем смотрел.
- И правильно делал, - ответил старик. - Чуткое ухо распознаёт вещи лучше, чем глаз, который может обмануться.
Ксантипп поразился столь мудрому ответу старика и тут же спросил:
- Кто ты?
Старик загадочно улыбнулся.
- Когда-то я был странствующим аэдом. Кто я теперь - ты видишь и сам.
Ксантиппу показалось нетактичным уточнять, что имел в виду старик. И он постарался увести разговор в более приятное русло:
- Кто научил тебя так петь?
- Я самоучка, - сказал старик, - и божество вложило мне в грудь всевозможные виды песен.
- Я знаю, ты пророк, - кивнул Ксантипп. И тут же спохватился. - Прости за невежливость, но я был так потрясён твоим пением, что забыл спросить, как тебя зовут.
- Меня называли Темий, - старик положил пальцы на струны и задумался.
- А откуда твой род? - Ксантиппу хотелось больше узнать о певце.
- Я один из внуков Япета. Не знаю, где я родился, но у тебя не хватит пальцев посчитать все те страны, где я побывал. Я видел воды Меандра и Ксанфа, Сперхея, Каистра, Алфея и других больших рек. В последнее время я жил в Дельфах. Благословенный город!
Темий долго рассказывал Ксантиппу о городах и странах, в которых он когда-то бывал, про свою долгую, полную приключений жизнь. Ксантипп с интересом слушал, но постепенно его внимание привлекла какая-то возня на берегу. Двое рабов громко спорили между собой, всё больше и больше распаляясь. Со всего берега к ним подходили другие рабы, привлечённые шумом. Они тоже начинали шуметь и махать руками. Темий услышал крики и поинтересовался у Ксантиппа, что происходит. Тот поведал ему, что видел:
- Похоже, рабы чего-то не поделили.
Крикуны быстро угомонились и разошлись в разные стороны. На берегу стало тихо, и Темий продолжил рассказ о своей жизни.
Вскоре на горизонте привычно показалось маленькое чёрное пятнышко, неспешно приближающееся к берегу. Темий говорил, а Ксантипп наблюдал, как с приближением лодки всё более и более оживляется прибрежный люд. Ксантиппа удивило, что рабы, никогда не встречающие лодку, уселись кучкой неподалёку. По их лицам было заметно, что они взволнованы.
Лодка приближалась. Рабы сидели тихо, почти неподвижно, и Ксантиппу надоело наблюдать за ними. Он отвернулся и продолжал слушать Темия. Ксантипп слышал, как лодка ударилась носом о берег, но даже не обернулся. Да и чего он там не видел? По звону монет он определил, что началась посадка, люди шаркали ступнями о борт лодки, затем вдруг раздались какие-то непонятные глухие удары, стоны и вопли ужаса. Ксантипп обернулся и увидел чудовищную картину: несколько рабов пытались атаковать лодку, а гребец изо всех сил отбивался от них веслом. Пассажиры попадали на пол, чтобы их не задело это страшное орудие. И вдруг вода вокруг лодки забурлила от скользких чёрных щупалец, которые хватали бунтовщиков, утягивая на глубину. Рабы отчаянно сопротивлялись, взбивая руками на воде пену, но вскоре их безумные крики сменились страшным бульканьем, а затем что-то увлекло их под воду, а на месте, где исчезли несчастные, вода окрасилась кровью. Вскоре всё стихло. И только порозовевшая пена прибоя напоминала об ужасающем зрелище.
Двое рабов успели выскочить из лодки и, промчавшись вдоль берега, с треском исчезли в высоком тростнике. Тут же весь тростник зашуршал и задвигался, и где-то с той стороны, где исчезли беглецы, донёсся жуткий вой множества собачьих глоток. Затем раздались душераздирающие крики, что-то затрещало, захрустело, зачавкало, и всё смолкло. Наступила столь зловещая тишина, что она показалась Ксантиппу страшнее всех предыдущих звуков. Обитатели берега и пассажиры боялись шевельнуться, никто не произнёс ни слова.
Гребец стоял, опершись на весло, глаза его бешено вращались, и Ксантипп, едва взглянув на его лицо, в страхе отвернулся. Пока не послышался удаляющийся плеск, он боялся даже повернуться в сторону лодки и сидел с закрытыми глазами, стараясь ни о чём не думать, чтобы не сойти с ума. И, наверное, сошёл бы, если бы у него не было Темия. Тот вывел его из забытья, сказав:
- Да, им не позавидуешь.
Ксантипп вздрогнул. Он вспомнил, как хотел ограбить гребца. Так вот какая у него охрана! Ксантиппу стало страшно. В какое жуткое место забросила его судьба! В порыве откровенности он выболтал Темию о своих попытках украсть у кого-нибудь обол и даже о мыслях обокрасть лодочника.
- Это бы тебе не помогло, - возразил Темий. - Обол должен быть твоим. Твоим по праву. Ты его можешь получить только у родственника или друга. А ты не знал?
Ксантипп задумался, пытаясь вспомнить что-то важное.
- Вспомнил! Я как-то видел, как один бедолага отнял у другого обол и заплатил за перевоз!
Темий кивнул:
- Значит, они были родственниками.
- Но у меня тут нет ни родственников, ни друзей! - с надрывом произнёс Ксантипп. И поспешно добавил: - Конечно, ты мне друг, но ты и за себя заплатить не можешь.
Темий промолчал. Ксантипп тоскливо обвёл глазами берег. Вдруг ему показалось, что он окончательно сошёл с ума, потому что чуть поодаль, в сторонке, он увидел знакомую женщину. Он не сомневался, что пережитые потрясения повредили его разум, и даже потёр глаза, но это ничего не изменило. Тогда Ксантипп встал и пошёл к сидящей на песке женщине. Чем ближе он подходил, тем всё более убеждался, что глаза не обманули его: перед ним сидела Памфила, его жена. Он подошёл и молча сел рядом. Она смотрела на реку отрешённым, невидящим взглядом, и лицо её столь явственно выражало скорбь и отчаяние, что Ксантипп не выдержал и, протянув руку, тронул её за плечо. Женщина вздрогнула и медленно, словно во сне, повернула к нему голову. Но едва она узрела Ксантиппа, как быстрее молнии вскочила на ноги и бросилась бежать. Ксантипп успел ухватить её за руку, и они оба упали на мокрый песок. В глазах Памфилы стоял ужас. Даже лёжа на песке, она пыталась отползти подальше от Ксантиппа. Но он не отпускал её руку, и она не могла ни уползти, ни подняться.
- Памфила, ты ли это? - произнёс Ксантипп, вглядываясь в её лицо, всё больше убеждаясь, что не мог обознаться. Он взглянул на её руку и окончательно убедился, что перед ним его жена. На её пальце было кольцо, которое он сам подарил ей. Он прекрасно помнил это серебряное кольцо с большой чёрной жемчужиной.
- Почему ты бежишь от меня? Это я, Ксантипп, твой муж.
Похоже, Памфила начала приходить в себя. Её взгляд становился более осмысленным, но в глазах стоял ужас. Она шевелила губами, как будто силилась что-то сказать, и, наконец, ей это удалось.
- Не может быть! Ты не Ксантипп!
- Нет?! А кто же подарил тебе это кольцо? - И он повернул её руку так, что кольцо оказалось прямо перед её глазами. - Разве не я?
Женщина перевела взгляд с Ксантиппа на кольцо и опять на Ксантиппа, а затем, словно нехотя, кивнула головой:
- Да, но ты... Но он... - она понизила голос и прошептала. - Он давно умер.
Ксантипп разозлился и оттолкнул её руку.
- Умер, говоришь? - ярость мешала ему дышать. - Так я, по-твоему, мёртв?
Кипя от негодования, Ксантипп чуть было не ударил её, но тут его осенила чудовищная мысль. Взяв себя в руки, он рассмеялся. Смех получился ненатуральным, наигранным, он сам чувствовал это, но Памфила поверила этой игре и робко улыбнулась.
- Здорово я разыграл тебя, да? - Он засмеялся ещё громче, на них уже стали оглядываться. - Я хотел проверить, долго ли моё сокровище будет убиваться без меня, а ты поверила в мою мнимую смерть.
Памфила смотрела на него, как на сумасшедшего, а потом вдруг с размаху ударила его по лицу.
- Так ты притворялся?! - её затрясло от злости. - И правильно, что я не хотела тебя хоронить! Так тебе, паршивой собаке, и надо! Даже похоронного обряда не получил как следует. Хорошо, что хоть обол не потратила на тебя, урода. Похоронили как раба! - И тут же осеклась, и её лицо опять сделалось испуганным. - Но мы же тебя сожгли! - И она снова уставилась на него безумным взглядом.
Ксантипп опять нашёл в себе силы рассмеяться.
- Пока ты ходила за соседями, меня заменили настоящим трупом одного раба. А ты на меня потом и не взглянула, не рыдала у моего тела, вот и не заметила подмены.
Памфила продолжала недоверчиво смотреть на него.
- Но как? Как ты мог до такой степени притвориться мёртвым?!
Ксантипп усмехнулся.
- Один знакомый дал мне сонный порошок. Человек, принявший его, на три дня становится почти как мёртвый. Если бы ты захотела поцеловать меня на прощание, то почувствовала бы моё дыхание.
Памфила побледнела и, уронив голову, заплакала. Ксантипп обнял её за плечи и пробормотал:
- Не плачь. Я вижу твои слёзы. И я верю, что ты любишь меня. Давай поцелуемся в знак примирения и пойдём домой.
И супруг поцеловал её, да так, что обол, находящийся во рту Памфилы, перекочевал к нему.
Как только Ксантипп получил, что хотел, он тут же вскочил на ноги и, позабыв о Памфиле, направился к своему другу. Темий тихонько наигрывал на кифаре и пел про смерть Орфея от рук обезумевших вакханок. Ксантипп опустился рядом. Дослушав песню, он протянул свой обол старику и сказал:
- Держи. - На глазах Ксантиппа выступили слёзы, но он пересилил себя и улыбнулся. - Я добыл два обола у безумной вакханки. Мы уедем сегодня же. Наша очередь давно прошла.
Он видел, как слёзы бежали по лицу Темия, и ему самому хотелось не то что плакать, а рыдать во весь голос. Но он сдержал себя и сжал руку старика ещё крепче.
- Держи, - повторил он. - Ты заслужил это больше, чем я. - Его голос предательски задрожал, он сглотнул подступающие слёзы и добавил. - Я же говорил, что тебя должны перевезти бесплатно. Но раз уж не везут, то вот оно, твоё счастье. Держи.
Когда он вёл старика к лодке, его сердце разрывалось от счастья и горя. Он подвёл Темия к самому борту и быстро отступил назад, чтобы не попасть под удар весла, которое уже качнулось в его сторону.
Когда лодка отчалила, Ксантипп сел у самой воды и долго вслушивался в удаляющееся пение Темия под аккомпанемент кифары и вёсельного плеска. Прозрачные слёзы текли по его щекам и, падая у самых ног, смешивались с чёрной водой вечного Стикса...
Примечания
Внук Япета - это имя ни о чём не говорит. Всё равно, что сказать "внук Адама". Япет - титан, отец Прометея. Древние греки считали, что Прометей сотворил людей из глины.