На юге страны чего только не растёт. На севере тоже. На севере у них даже русские есть - переплывёшь реку Амур - и встретишь русского.
Всё у китайцев есть. И руки на месте, и Китайская Стена имеется, и тибетская медицина на каждом шагу, азиатские йоги встречаются, пагоды из далека видны. Колокольного звона только маловато, и белых медведей не встретишь. Но животный мир разнообразен. Это Хетайрос сразу отметил.
Быт китайский ему тоже понравился. Приём пищи, уборка помещений, посуду моют интересно. И дружелюбны. Китайским языком владеют отлично. Не говорят, а поют. Многие ходят в строгих недорогих мундирах. Очень удобно и выгодно: затеряться легко. И все - заядлые велосипедисты. Педали научаются крутить раньше, чем ходить. Быструю езду обожают. И любят острое и перчёное. Запахи особые, особенно в столице. "Пекин - город контрастов". Всякие дома встречаются - большие и маленькие. В одном месте есть урна, в другом мусор на земле. Есть усатые и безусые, даже высокие китайцы попадаются. А стены - то окрашенные, то нет - так что контрасты очень в глаза бросаются.
Филосу китайская одежда к лицу. С ним почему-то все здороваются, и он отвечает на чистом китайском диалекте. Я, говорит, из Шанхая. А Ядид больше на обкитаевшегося итальянца похож. И выговор у него латино-китайский. Они оба в массы легко вписались.
Один Хетайрос выделяется. Явно не китаец, хотя и с тростью. Больше напоминает интуриста, якобы с переводчиком и представителем власти. Языка китайского не понимает. "Хетайроса васа языка не понимайса", - говорит. Его никто и не спрашивает. Его почему-то игнорируют, а пожилые, завидев его, отворачиваются. Странно даже.
Филос подошёл к одному китайцу и говорит:
"Я из Шанхая, Пекин мне нравится".
А тот отвечает:
"А я родом из города Сиань, зовут меня Хо Дзу-ми".
"Приятно, - говорит Филос, - не соизволили бы Вы проводить нас в Старый город?"
И они вчетвером отправились по пыльным пекинским улицам.
Они шли и слушали китайскую музыку. Хо Дзу-ми был в чёрных очках, и это удивляло Хетайроса. Погода совсем не солнечная, а он в чёрных очках. Все остальные китайцы без них, а почему же он выделяется?
Думал он, не додумался и стал на китайских девушек заглядываться. Нравятся они ему: скромницы и труженицы, живут - ни католического, ни православного греха не ведают, бормочут себе буддистские молитвы. Глаза китайские и лица - лунные.
Его особенно поразило, что глаза у здешнего народа сплошь карие. Но Филос сказал, что и здесь встречаются альбиносы. Редко, но бывают. Филос - шанхаец грамотный, он запросто беседует с Хо Дзу-ми.
- Китайцы очень терпеливый народ, - говорит Хо Дзу-ми, - и в принципе архирелигиозный. Они подарили миру порох и чай, и люди изменились кардинально. Я думаю, что это не последний подарок.
- По-моему, они же первые обратили внимание на гусеницу-шелкопряда, - вставляет Ядид, - и, если мне не изменяет память, они же додумались до фарфора, бумаги, компаса и книгопечатания.
- Вам не изменяет память, - улыбается Хо Дзу-ми, - но ещё мы утвердили в мире образец стабильного управления государством, так что человечество всегда может вытащить его из копилки исторического опыта в случае крайней нужды.
- Япония тоже хорошая страна, - вкрадчиво произносит Филос.
Но Хо Дзу-ми пропускает его замечание мимо ушей. Он говорит об искусстве Китая, об иероглифах и сиамских близнецах, он поёт без умолку.
Хетайрос отстал и мечтает о завтрашнем дне. Не понимая ни единого слова, он находится в замкнутом пространстве. Он мир в мире. Его никто не отвлекает. Именно вот таким он и представлял себе Пекин - мельтешащим, желтолицым и пахучим. При внешней серости город ощущается цветным, ярким, в нём, в этом народе, таится колоссальная взрывная сила, о которой именно сейчас заговорил похитревший Филос:
- Реакция может пройти очень быстро. Эта страна может чудесно перемениться в два-три года и тогда изобретёт нечто посложнее пороха. И ещё неизвестно, стоит ли так огорчаться на некоторых плохих китайских руководителей. Вот Япония, например...
И Филос остановился, прищурившись, уставился на Хо Дзу-ми.
Путешественники давно уже блуждали в двориках Запретного города. Хетайрос изучал причудливые кровли, Ядид скармливал воробьям хлебные крошки. Редкие прохожие бросали взгляды на чёрные очки Хо Дзу-ми и старались побыстрее уйти с глаз долой.
- Далась вам Япония! Сегодня расцвет - завтра обветшание. Миром-то всё ещё правит золото, а оно - металл капризный!
- Вы так думаете? - ещё хитрее разулыбался Филос. - А разве в животных нет микроскопических драгоценных элементов?
- Это хорошая идея, - почему-то нервно расхохотался Хо Дзу-ми, - выпаривать из кошек, свиней и собак государственный бюджет!
"Чего он нервничает?" - подумал Хетайрос и хотел было спросить Ядида о теме разговора, но не успел.
- Так вы полагаете, что тайный интеллект или так называемая творческая энергия не имеют никакого влияния на ход истории? - подступил вплотную Филос, - вот, например, японцы - проделали в своё время с миром экономические трюки не без помощи интеллекта.
- Далась тебе эта Япония! - на каком-то совершенно не китайском языке прокричал Хо Дзу-ми, так что и до оцепеневшего Хетайроса дошёл смысл крика.
И в следующее мгновение Филос перегнулся пополам, охнул, и, проделав тройное сальто, грохнулся оземь. Всё случилось так молниеносно, что даже воробьи не успели испугаться. Хо Дзу-ми поднял упавшие очки, нацепил их и зашагал прочь, будто ничего и не было. У Императорской арки он остановился, сказал по-японски: "Я вас сразу расколол, хуйвибины вшивые", - и пропал за углом.
- Не зная броду - не лезь к народу, - философски проговорил Ядид, глядя на охающего "шанхайца". - Надо было хоть как-то сгруппироваться.
- Он что, в их безопасности работает? - заволновался Хетайрос.
- Да опусти ты трость! Китайцы смотрят!
Хетайрос действительно увидел смотрящих на его угрожающе поднятую трость. Он опустил её и сказал:
- Идитеся спокойнося, Хетайроса шутила!
Свидетели скандала покорно разошлись, а путешественники уселись на древние ступени, и Хетайрос спросил шёпотом:
- Кто он такой, этот китаец?
- Да какой он китаец! Я его сразу вычислил. Понимаете, ждал приёма каратэ, на крайний случай дзюдо, а он меня сложнейшим айкидо вертанул. Как это я не подумал! - Раздосадованный Филос стряхнул пыль со своего китайского мундира.
- Но самураище он матёрый! Только сразу прокол сделал - Хо Дзу-ми, говорит. Он такой же Хо Дзу-ми, как я неаполитанец!
- А кто же он? - изумился Хетайрос.
- Да японец он! Безо всяких дефисов, Ходзуми какой-нибудь "сан". И до чего наглый - очки надел и шастает среди бела дня, в айкидо упражняется. Куда только китайская милиция смотрит!
- Туда же, куда и ты, - лениво сказал Ядид и бросил воробьям остатки крошек, - на очки. Эффект простой - кто же в эту китайскую эру заподозрит в такой явной шпионской экипировке профессионального разведчика? Вот разве наш Филос способен предвосхищать события и попадаться на такие фонетические удочки, как Ход Зуми. Я припоминаю некоего француза Зуми, разработавшего шокирующий метод маскировки - его так и назвали "Ход Зуми" - позже он забылся, а вот наш пекинский супермен его каким-то образом откопал.
- Так ты знал об этом с самого начала? - обиделся Филос.
- Да нет, с тех пор, как ты его японцем назвал. Кстати, он такой же японец, как я индус.
- Но кто он тогда? - и Хетайрос ударил тростью по древнему камню.
- По национальности - не знаю. Но если бы вы попристальней посмотрели, когда у него упали очки, то увидели бы вполне голубые глаза.
- Да у него кожа жёлтая и нос, и волосы, у него даже зубы как у первосортного китайца! У него...
- С чем его и поздравь, - остановил Филоса Ядид, - ты минуту назад назвал его японцем, а теперь говоришь, что у него китайские зубы. Тебе нужно признать поражение.
- Признаю, - согласился Филос, - но я не знаю ни одного разведцентра, где смогли бы выковать такого виртуоза. А ты что думаешь?
Хетайрос чертил тростью по зёрнышкам песка. Он уже понял, что дело гораздо серьёзнее, чем международный шпионаж. И теперь прикидывал - стоит ли продолжать это путешествие и не лучше ли было бы резко изменить маршрут.
- По-моему, всё гораздо серьёзнее. Это был не человек. И нам нужно что-то придумать.
- Не говори чепухи! - возмутился Филос. - Кем ему быть, если не гомосапиенсом. Он оказался разумнее меня.
- То-то и оно, что разумнее. А кто может быть разумнее тебя?
- Действительно, - задумался Филос, - вроде бы некому.
- Так ты считаешь, что это...
- Да, Ядид, именно это я считаю. С тех пор, как мы вместе, я ощущаю его внимание. Я не хотел говорить, пока не было ничего явного, но сегодня именно такой случай. И по-моему, мы здесь уже ничего не сделаем. Придётся довольствоваться сегодняшним днём.
- Но у меня ничего нет! - вскричал Филос. - Я был занят болтовнёй с этим шпионом. Я ничего не успел!
- Не огорчайся, хватит и моего, да и у тебя, Ядид, что-нибудь найдётся?
- Да, - вздохнул Ядид, - китайские болванчики, два поэта, одна мелодия и кое-что по мелочам.
- Да это же крохи! Я настаиваю на продолжении. Чего бояться!
- Пригодится и это, - решающим голосом подвёл черту Ядид.
И возражений не было.
Хетайрос встал и стуча тростью направился к выходу из Запретного Старого города. Ядид похлопал Филоса по плечу и тоже удалился, а Филос остался сидеть.
Он был неподвижен, как камень, и винил себя за страсть к разоблачениям.
Никому ещё не удавалось выбираться из его ловушек, о них разбивались любые иллюзии и обманы. Не было такого плана, в котором он не находил бы изъяна. И пусть этот Хо Дзу-ми оказался бы кем угодно, даже пингвином, но он не вправе был обзываться хуйвибинами. Так борцы не поступают. И сам Филос никогда не отыгрывался на побеждённых.
"Да, - вздохнул он, - здесь уже занято", - поднялся и, проходя мимо Императорской арки, вспомнил, как победитель говорил о золоте. Тут же мгновенно в его сознании возникла структура нового разоблачения. Ему стало абсолютно всё ясно. Он даже понял, что усилительная частичка "архи" была вставлена в разговор для ещё большего запутывания, для очередной неверной разгадки.
"Золото - вот где ключ! Всегда забываешь какое роковое свойство имеет этот металл!"
И догнав своих спутников, Филос полностью ушёл в анализ ситуации, так что последующие десять дней они не услышали от него не звука.
Они уходили, а в Пекине наступал вечер.
Было ещё светло, когда к восточным пригородам притащился странный сизый туман. Он поднимался всё выше, так что наконец накрыл близлежащие холмы и вырос в серый экран.
С пекинским населением произошло чудо. В кои веки оно перестало суетиться, замерло и уставилось в небо, туда, где возводился туманный город.
Вот ещё одно незримое дуновение, и ясно очертились шпили замков и соборов, обозначились резные колонны и легковесные арки. На какое-то мгновение здания застыли в чётком, законченном выражении и тут же потрескались, поплыли, покрылись пеленой, и одни дворцы сменились другими, на месте замков появились башни минаретов - и вновь всё замерло в торжественной паузе, поразило величием и вновь переломились. Один стиль сменялся другим, и что-то было знакомым, а что-то совершенно неземным. Но в каждом новом создании узнавалось суровое холодное мастерство - твёрдая рука незримого импровизатора.
Порой казалось, что этот архитектурный калейдоскоп - гигантская насмешка над всеми земными усилиями, в другую минуту зрители ощущали приливы сладких восторженных чувств и как бы сами не то угадывали, не то додумывали туманные контуры и ясные очертания. Ожившее пекинское воображение гуляло в небесном государстве, не имеющем границ и пределов.
Никто не успел почувствовать приближения конца, когда очередное суровое сооружение затрепетало, потрескалось и рухнуло, обострившись грудами развалин. Сизые осколки побелели, съёжились, лопнули, и от былого величия осталась крохотная белая тучка, неотличимая от других она медленно поползла в сторону северо-запада.
Представление окончилось. Но ни одной китайской монеты не было уплачено за неповторимое зрелище. Не было и аплодисментов.
Народ расходился в великом недоумении.
Прежняя пыльная суета завертела свою шарманку, и в правительственных жилищах опустились шторы.
Переполненный город покатился навстречу завтрашнему дню.
Возбуждение гасло, прячась в закутки старческой памяти.
Плоские крыши погружались в ночной мрак.
В тусклых зеркальцах водоёмов замигали первые звёзды.
Всё вставало на свои места, возвращаясь к привычной очевидности.
И только пекинские мальчишки пребывали во всёвозрастающем недоумении, благодарили и принимали этот обыкновенный мираж всерьёз.