Он закончил, бросил тетрадь на телевизор, залпом выпил чашку чая, бесцельно прошелся по комнате.
Дочитывая последние страницы, заметно волновался, в целом же читал спокойно и медленно, когда настраивался на тон очередной главы, секунд по десять молчал, и тогда явственно слышалось учаќщенное дыхание каждого из нас, начинавших мало-помалу ориентиќроваться в действительности, когда вдруг ровное звучание его голоса вновь завоевывало сознание - обыденная реальность проваливалась в головокружительную пропасть, стены расползались в бесконечность, и воображение вырисовывало иной мир, ощущения в котором на каќкое-то время становились и твоими, бесценными и единственными.
Выходит из кинозала человек и с нежеланием вспоминает, что вот сейчас ему предстоит идти туда-то, делать то-то, что жизнь у него не такая красивая и яркая, как та, что пронеслась на экране, и чувствуќет, что полтора невосполнимых часа его "я" прожило в волшебном плену кинематографа - и одиноко человеку, и грустно...
Что-то подобное испытали и мы.
Возвратившись к креслу, Вековой пристально оглядел нас и проќговорил:
- Это набросок, а не законченный рассказ, да и скорее всего я его дорабатывать не стану.
Наталья Аркадьевна все это время находилась в отстраненном оцепенении, а тут подняла глаза на Векового:
- Да не стоит его дорабатывать. Этого печатать нельзя. Что же получается - все дозволено, самосуд? Человек, как ни крутите, не вправе решать единолично: жить или не жить другому человеку, пусть даже и подлецу.
- Нет, что вы!- воскликнул, взмахнув руками, Забавин,- пиќсать обо всём нужно, и этот рассказ доделывать тем более! Здесь интересный медицинский случай - добродетельная маниакальность! Такое возможно, мало ли чем может быть одержим человек? А напряќжение каково, а? Только вот... концовочка несколько мистическая. Куда это он летит? Он же полетел, я правильно понял?
- Он, он,- это ответил за Векового Злобин,- и летит он далеко, Забавин! Мне, Сергей Юрьевич, рассказ безгранично понравился, вы читали, а я наслаждался, хоть и голос ваш страшно звучал. Смотря какой, Наталья Аркадьевна, человек самосуд, как вы выразились, совершит. Некоторым многое дано, и мораль глупая их остановить не сможет, потому что они глубже видят, дальше, то есть. А это что, правда - ну, у Данте, про самый страшный грех?
Я ответил: "Правда".
Злобин не соизволил взглянуть на меня. Уж если он начнет гнуть свое, то ни за что не успокоится, пока не выќговорится. Неприятно его слушать в такие моменты.
- Интересно вы мальчика, Сергей Юрьевич, нарисовали, интеќресно! То есть, с душой. Можно сказать... душелюба в противовес душегубу. Теорию, то есть, осторожно проверяли, а? Намеками, то есть? Что человек на самом деле хочет, то и получает, а? Своеобразќно, ничего не скажешь. А... "не убий" все-таки отвергаете!
- Я ничего не отвергаю,- раздраженно вставил Вековой.
- Ну да, ну да, не отвергали, описывали то есть. Прекрасно опиќсывали! Вы, Сергей Юрьевич, как раз и пунктик упомянули в расскаќзе. Недостойна душа убитого режиссера дальнейшего, и помыслов у него об этой теме и быть не могло. Всё как у меня... Подождите, подождите, я вас слушал, молчал.
А Вековой вряд ли собирался возражать, он просто прошелся по комнате и сел возле меня на стул.
- Я вам, извините, Сергей Юрьевич, вопросик задам, простеньќкий вопросик, неприятный, то есть. Вы, случаем, не с себя историю списали? Больно уж вас напоминает герой наброска.
Петру Константиновичу Вековой теперь не был виден, мешало кресло, в котором сидела Наталья Аркадьевна, потому Злобин приќподнялся и с любопытством заглянул за кресло.
Я тоже посмотрел на Векового, который никак не отреагировал на провокационный выпад фельдшера - сидел, расслабившись, смотрел в окно.
- Молчите? Зря, зря. Убийство герой ваш грамотно продумал, и ушёл от возмездия неизвестно куда, а дело закрыли, органы наши в убытке, то есть почета им меньше. А вот если бы, к примеру, разузнать, действительно ли был когда-нибудь убит режиссер?..
- Какой вы наивный человек!- возмутился я.- Если есть фантастика, то не значит, что все писатели сами побывали на других планетах и видели своими глазами то, что нафантазировали. Вы хоть знаете, что бывает и вымысел?
- Знаю, а как же? Только зачем выдумывать такое? Вдруг смута пойдет, беззаконие зашевелится? Душегуб - название-то придумано! По коже мурашки бегут! Неужели он так уж страшен, ваш душегуб-режиссер? Мало ли еще зла на свете? Не мало. И отборнейшего зла. Вон, один народ другой норовит истребить, и массы поддерживают это масштабное убийство. А если убивать человека только за то, что его мать сошла с ума да полоумная девчонка захотела развлекательќной жизни и разочаровалась в своих прихотях от той же глупости, то данное обвинение советскому режиссеру и есть что ни на есть махроќвое зло. Перегибаете вы палочку, Сергей Юрьевич, с такими щекотќливыми сюжетиками! Вот мне бы хотелось еще мнение Натальи Арќкадьевны выслушать.
- Да какого чёрта, Петр Константинович, вы путаетесь со своиќми странными подозрениями?!- перебил фельдшера вскочивший Заќбавил.- Сергей верно поставил вопрос об особом роде подлецов. Может быть, потому люди и агрессивны, что не имеют собственных моральных критериев. Конечно, это спорно, и весь его рассказ - вопрос. Он пытается понять - прав ли Родников? Может быть, стоќит издать закон, который бы предусматривал меру наказания за поќдобные действия, я имею в виду режиссера, он же пагубно воздейќствовал на души. Об этом стоит задуматься!
- Задуматься? Он не прав, тут и думать нечего. Вы меня, Петр Константинович, спросили, какого я мнения о рассказе? Мне кажетќся, что Сергей Юрьевич поднимает вопросы, которые уже давно реќшены. Он не хочет смотреть в прошлое. По законам вендетты живут теперь садисты и варвары.
Вековой тихо спросил из своего угла:
- А что, если бы вы оказались на месте Веры?
Теперь я припоминаю, что, хотя и выглядела Наталья Аркадьевна спокойной, ее маленькие ручки находились в постоянном суетливом движении: то она теребила концы ленточек платья, то потирала лаќдонью пальцы, то барабанила ногтями о ручку кресла. Очень, оказы-вается, задел ее рассказ.
- А может быть, я была на ее месте?!- резко повернулась она к Вековому. Лицо ее пылало.- Вы это прекрасно знаете! И все это прекрасно знают! А вы? Разве вы не обманули меня; в принципе, со мной случилось то же, что и в рассказе! Я, как бабочка, полетела на словесный огонь. И я мертва, я не могу жить без вас! Мне все равно, пусть все это знают!
Ее восклицания прозвучали чрезвычайно громко, скандально. Посќле такого признания следовало бы уйти, но Наталья Аркадьевна опуќстила голову на руки, замолчала; было слышно, как она загнанно вздыхает. Да и некуда ей было идти...
Забавин побежал на кухню за водой. Я бормотал что-то примирительное. Ладно, если бы мы были вчетвером, а Злобин? Он как предчувствовал, что произойдет эта пикантная сцена.
Довольно улыбаясь, поглядывая на взволнованноќго Векового, Петр Константинович прошелся по комнате, сияющий, остановился у кресла.
- Вот видите, Сергей Юрьевич,- указал он рукой на опущенную голову Натальи Аркадьевны,- а вы о душе! О моей душе скверное представление имеете! Пунктик для меня заготовили. Не стремился я воспитывать душу? Не нёс я добро людям? Приспосабливался? Это ваши слова, конечно, не прямо обо мне, но все-таки... Оказалось, это просто слова, вода, то есть. А у вас налицо - трагический объект! Показали вы свою благородную душу, и девушка влюбилась. Трагеќдия! Вы в стороне, а душу-то загубили, ха-ха!
Смех в этой ситуации звучал кощунственно. Я не стерпел, груќбо попросил Злобина покинуть мой дом. Все молчали, и фельдшер, ухмыляясь, повиновался.
Его не особенно задел мой резкий тон, он, как показалось, и сам был рад побыстрее уйти. Его взбаламутил рассказ, ему хотелось спорить, он жаждал возражений, но Вековой продолжал молчать, и Петр Константинович понял, что стоит проќизнести еще два-три резких слова, и от Векового можно ожидать гибельного разоблачения, а это никак не входило в злобинские планы.
Когда за ним захлопнулась дверь, Забавин отозвал меня на кухню и, подмигнув, прошептал, что лучше бы коллег оставить вдвоем, а нам отправиться ночевать на квартиру Векового. Так мы и сделали.
Не знаю, о чем именно они говорили в тот вечер, но я видел результат этого разговора: Наталья Аркадьевна стала во всем друќжески опекать и поддерживать Векового, она перестала теряться при встречах с ним, выглядела увереннее и хладнокровнее, по всему было заметно, что она сделала решительные выводы, наметила цели и стреќмилась достойно осуществить их.
Скорее всего, он рассказал ей что-то из своего прошлого. Но это мое более позднее предположение, основанное на частых воспоминаниях, а в тот вечер мы прогуливаќлись по пустынной улице, считали звезды и бурно обсуждали расќсказ, совершенно забыв о печальном откровении Натальи Аркадьевќны.
- Он действительно мог писать этот рассказ с себя,- заявил Заќбавин.- Я по его максимализму сужу. Он человек крайностей - про или контра. И я помню, он работал одно время в какой-то больнице.
Я ответил, что навряд ли с самим Вековым произошел идентичќный случай, что своим рассказом он проверял заповедь "не убий" и хотел показать, что есть тип подлецов, которые должны подвергатьќся действенному разоблачению.
- Вы думаете, он действительно верит в бессмертие?- спросил после некоторого молчания Забавин.
- Думаю - верит.
- Да... с него станется. У него способность заражать творчеством. Я, по молодости, видел в нем что-то, ну, сверхъестественное, что ли... В университете те, кто рядом с ним был, начинали писать, кто стихи, кто прозу. Всем любым путем хотелось доказать ему свою незаурядќность. Одно печально - смешно и болезненно это выходило, потому что боялись.
- Боялись?
- Да. Жизнь кипела вокруг него. Как бы заразиться боялись, какой-то напряженности в нем или бескомпромиссности. Ведь прими его всецело, пришлось бы со многим порвать, круто меняться. Он мне говорил, что порой сам себя боится, природы своей. Я видел, как он ломал и высмеивал себя - вот это в нем поражало и притягивало. Теперь могу признаться: его сущность качественно изменилась, и, если честно, я давно понял - он пишет не от тщеславия, а от идеи, он экспериментирует. Он хочет познать - в нем это желание неист-ребимо. Он художник свыше. И ему, в отличие от многих наших писак, не грозит вырождение от обеспеченности и славы. Но рядом с ним находиться опасно - кажутся мелкими собственные планы и начинает работать самолюбие, слепнешь, поэтому я что-то упустил... А теперь после армии мне не подняться, я хочу посмотреть, что смоќжет он.
Грустно прозвучало это горькое признание Забавина. Я не мог прямо осудить или же поддержать его. Я его понимал.
Все втайне ждали: к чему же придет Вековой, чего он достигнет?
Он заставлял размышлять, зажигал надежду, убеждал, что помимо борьбы за маќтериальное благополучие и профессиональный престиж, есть нечто большее, действительно достойное человеческого рождения и сосреќдоточенности сознания; своим отношением к жизни он показывал - есть силы в каждом, поднесите спичку, и вспыхнет огонь души ваќшей, не бойтесь, не заливайте его, берегите и поддерживайте, его жар закалит ваши души, вы обретете звание Человека, вы постигнете предќначертанное вам и вами...
Рядом с ним удобное благородное созерцаќние превращалось в подлость, верилось, как ни странно, не только в его творческое внесмертное будущее, но и в неподражаемое свое, и к себе в прошлом лютовала ненависть. С ним было и страшно, опасно, и надежно, интересно.
Печально, что идеи его остались неосуществќленными. Где же ты, одержимость людская, где несокрушимое стремќление к тайне, к неизмеримому?
Занимаемся обывательскими мерканќтильными проблемами, рабски зависим от развития производства, раздражаемся, когда кто-то отрывает от сладкого покоя, от уверенќности в завтрашней сытости и зовет к долгому и трудному процессу совершенствования души и человеческих отношений, и в трусливой ярости готовы перегрызть глотки за посягательство на протухшие яйцеклетки наших самомнений.
Связать искусство с лопатой не так-то просто. Он стремился это делать.
Учительский труд - черный, здесь что посеешь, то и пожнешь, здесь нужно уметь видеть почвенќную природу каждого ребенка, предугадывать, что на ней вырастет, определять, чему давать расти, а что успевать выпалывать; здесь нельзя ошибаться, опасно, преступно расслабляться.
Да, в целях экќсперимента и решился он совместить профессиональное преподаваќние с собственным творчеством. "Творчеством зарабатывать себе на жизнь - неизбежно лгать",- сказал он однажды. И я его понимал...
В тот вечер приблизительно это я вдохновенно объяснил Забавину.
Бывают минуты всепрощающего взаимопонимания, тогда даже в человеке, к которому обычно испытываешь неприязнь или отвращеќние, который всегда отталкивал жаждой наживы, влечением к преќвосходству или похоти, замечаешь увядающие, но бессмертные ростки добродушия и щедрости, благородства и порядочности, и счастќлив продлить эти мгновения до бесконечности. И ясно видишь в осќлепительном будущем открытые глаза Человека Добра.
...Дружески, пылко беседуя, мы подошли к дому Векового.
Сегодня будет нежное щемящее чувство, пусть маленькая, но все-таки награда - сейчас тело мое, уставшее от суеты и тяжести отколосившегося дня, долгожданно насытится пустыней жаркого сна, расќпластавшись в уютной постели...
Зароешься безвольным лицом в поќдушку, как в детстве, окуная руки в прохладу наволочки, размечтаќешься о многообещающем, всецело принадлежащем тебе Завтра, поќфантазируешь о хороших, желанных встречах, о любимых родных глазах, о себе самом, красивом и познающем,- с тем и уснешь.