Гейл Александра. Дух времени

ДУХ ВРЕМЕНИ

Часть 1

Мне было искренне жаль отрываться от созерцания лучшего из произведений Генри, однако пришлось, потому что пора было заканчивать рабочий день.

Я опустила голову на сложенные на прилавке руки и стала разглядывать часы. За тонкой стеклянной перегородкой медленно двигались две стрелки, однако указывали они не на типичные цифры, а на непонятные символы. И что-то в них меня привлекало. Кажется, я без устали могла смотреть на витиеватые узоры, нанесенные золотой краской на циферблат. Маятник мерно раскачивался из стороны в сторону, вертушки кружились, и даже слабого света единственной на все помещение керосиновой лампы хватало, чтобы оценить великолепие узоров, которые бросали паутинку бликов на стенки корпуса часов.

Часовая мастерская "Дух времени" давала вам именно то, что обещала вывеска. Это был не просто ремонтный пункт, но и магазин, продукцией которого являлись часы, каждые из которых представляли собой либо просто антикварные находки, либо творения рук одного чудесного старика. Генри был человеком добрым, скромным и трудолюбивым, однако о себе он предпочитал не рассказывать. Я работала на него уже целый год, но не знала даже фамилии. Он любил часы, у него был сын. Вот и все, что я слышала о своем работодателе. Были еще некоторые догадки, но не больше. Например, как-то раз он обмолвился, что время к нему благосклонно, из чего я сделала вывод, что Генри несколько старше, чем выглядит, хотя с тем же успехом он мог намекать на то, что выбранный род деятельности принес ему немалый успех. Например, насколько я знала, Генри был самым известным часовых дел мастером Праги. Может быть и всей Чехии, однако судить я не могла, ведь мир за пределами столицы на моей персональной карте представлял собой белое пятно.

В общем, человеком Генри был успешным и зарабатывал, судя по всему, отнюдь не мало, но практически все свои гонорары, опять же, вкладывал в часы. Антикварные экземпляры, дорогие запчасти. А еще, это может показаться пошлым и вульгарным, но иногда он использовал для своих изделий драгоценные камни. Инкрустированный циферблат, узоры на стрелках... Но, несмотря на всю очевидную красоту и сложность, они никогда не приводили меня в такой восторг как те, которыми я совсем недавно любовалась.

Хотя, может, я и неправа. Может, деньги у Генри тоже водились, но никто бы никогда об этом не догадался, ведь он не тратился ни на одежду, ни на магазин, ни на дом. Жил очень скромно и одиноко. Кажется, помимо клиентов, он общался только со мной и господином Тоффи -- пекарем из булочной напротив. Помещение мастерской было старику под стать. Ничего лишнего, все очень аскетично. Переступая порог, ты моментально понимаешь, что время здесь по-настоящему застыло -- никакого модерна, все в старом стиле, -- и только движущиеся стрелки часов доказывают обратное. Открывая дверь, ты слышишь мелодичный звон колокольчика, а ступив внутрь -- скрип истертых половиц. Дальше -- ряды всевозможных вариантов и интерпретаций часов, и не в витринах, не за стеклом. Генри категорически отказывался как прятать, так и защищать свои работы. Когда я спрашивала о причинах, он посмеивался и говорил, что человек должен чувствовать связь со временем. Я понятия не имела, о чем он говорил, а старик отказывался раскрывать свою мысль, раз за разом повторял: "Однажды ты поймешь, Олли".

Да, здесь царила совершенно особенная атмосфера, я чувствовала это сама и видела на лицах заходящих прохожих: они тоже оказывались очарованы и дезориентированы этим крошечным магазинчиком. Хотя были и такие, кто лишь морщил нос и говорил, что тут ничего особенного, лишь покрывшееся плесенью старье, которое не стоит запрошенных денег. Я на подобных посетителей всегда обижалась, но Генри это не трогало. Он только хмыкал, качал своей седой головой и уходил в мастерскую в задней части здания, оставляя меня разбираться со своими обидами самостоятельно.

Но, что важнее всего, случалось, нас посещали люди иного рода. Они приходили с некоей целью, полагаю, за вещицами, которые Генри не выставлял на прилавке, но держал за закрытыми дверями подсобных помещений. Это были мужчины. И их было шесть. Являлись они поодиночке, но что-то было в них общее, словно они были... братьями. Холеные. Красивые. Очевидно богатые. Они смотрели на меня без малейшего интереса, а затем просили позвать Генри. И никогда не уходили с пустыми руками, но что именно уносили -- я тоже не видела. И как же мне они были любопытны, просто до дрожи! Только захлебывающийся криком инстинкт самосохранения мешал заглянуть в замочную скважину, ну или подслушать, о чем они толковали со стариком. Однажды я попыталась расспросить Генри, и тогда он в первый и последний раз при мне вышел из себя. Велел забыть, что я вообще их видела! Я очень удивилась и больше никогда об этом не заговаривала, но если бы интерес погасить было так просто...

Так что в целом моя жизнь скучна и буднична. Да, помогаю Генри, ухаживаю за магазином, стою за прилавком и разбираюсь с заказами деталей. Еще он доверяет мне смазывать масляной кисточкой старые механизмы часов, но это и есть весь мой досуг. Вы бы, спорю, сказали, что живу я на редкость скучно и одиноко. Да, это так. Но почему-то мне нравится. Иных вариантов я даже... побаиваюсь.

Дело в том, что год назад Генри нашел меня под окнами своей мастерской, лежащей на мостовой под дождем без единой царапины и намека на то, кем я была прежде. Я не помню своего имени, и документов при мне не было обнаружено. Как я оказалась на этой улице? Куда делись документы? Почему я все забыла? Почему меня никто не искал? Ответов не было. Кстати, на мне были джинсы и свитер. Самая обычная одежда, не слишком грязная, в хорошем состоянии. То есть в заложниках меня тоже не держали. Такое впечатление, что меня просто не было нигде и никогда, а потом я, бац - и появилась, эдакая ничем не примечательная, обычнее некуда.

Посмотрев на это, Генри пожал плечами и предложил мне работать у него в мастерской, ведь никакими иными навыками я, кажется, все равно не обладала. Вот так я и устроилась в этот магазинчик-мастерскую. Поначалу старик надеялся, что я что-нибудь вспомню, но шло время, ничего не прояснялось. И тогда он придумал мне имя -- Оливия Бёрн. Откуда Генри его взял, я не спросила, но оно мне понравилось.

До конца рабочего дня оставалось всего десять минут, и я подошла к окну, чтобы взять щетку для подметания пола. На некоторое время отвлеклась, выглянула на улицу. За окном шел дождь и редкие прохожие боролись с ветром, так и норовившим унести зонт. Один маленький худой мужчина так отчаянно хватался за свое единственное спасение от непогоды, что его чуть не подняло в воздух вместе с зонтом. Я улыбнулась.

Сама я зонты не признавала. У отсутствия знакомых есть одно-единственное преимущество: можно не заморачиваться со своим внешним видом. Если я промокала под дождем, Генри только качал головой, поил меня чаем с малиной и кормил выпечкой господина Тоффи. За время чаепития моя одежда подсыхала, а если нет -- я всегда держала в мастерской запасной комплект. Но мне и в голову не приходило променять ощущение капель на лице на некое мифическое общественное мнение.

Пока я любовалась ливнем и теми, кого непогода застала врасплох прямо на улице, осталось всего пять минут до закрытия, стоило поторопиться. Я начала подметать помещение и напевать себе под нос под аккомпанемент капель дождя, разбивающихся об окна мастерской. Когда оставалось всего три минуты, в переднем помещении показался Генри.

-- Совсем дождь разошелся, -- покачал он головой.

-- Да, -- улыбнулась я. -- Так и тянет погулять.

-- Ты всегда такая странная, -- ласково усмехнулся мастер. -- Загляни завтра к господину Тоффи, купи булочек, да побольше, нам предстоит серьезная работенка.

-- Тебе кто-то заказал часы?

-- Нет-нет. Это просто вдохновение, -- мечтательно протянул старик. -- Ты, Олли, не обращай на меня внимания, пой, а я послушаю.

Генри тоже любил дождь, говорил, что он несет в себе уют, но для этого нужно сидеть под пледом у камина, а не пытаться заработать воспаление легких, шастая по улицам. Уж не знаю, откуда старик вообще слышал о таком заболевании, здоровьем его природа не обидела. За весь год, что мы знакомы, он даже ни разу не простудился. Однако я понимала, о чем он говорит. В дождь можно потеряться в собственных мыслях и не чувствовать себя при этом неловко, ведь он будет грустить вместе с тобой, где бы ты ни был.

Когда уже почти все маленькое помещение было убрано и оставалось только потушить лампу, колокольчик над дверью звякнул, и на пороге появился один из шести. По его лицу стекали капли дождя, а черный плащ промок до нитки, но это ничуть не помешало мне застыть с открытым ртом, до неприличия пристально разглядывая гостя. Черные волосы. Нефритовые глаза.

-- Олли, иди домой, -- не терпящим возражений тоном велел мне Генри.

Разумеется, я не стала перечить. Просто попрощалась, накинула плащ и вышла на улицу. Вопреки начальной задумке, после встречи с одним из шести гулять по улицам я передумала и сразу направилась домой. Старику бы моя осторожность понравилась.

Мой дом был местом весьма экстравагантным. Когда мы с Генри только познакомились, некоторое время он позволял мне жить в его мастерской. Там был диван и даже подобие кухни, так как старик не любил понапрасну отвлекаться от работы. Жить было можно. Но как только я впервые в своей жизни столкнулась с одним из шести, старик меня переселил. Я пыталась переубедить Генри, просила его оставить меня в мастерской на более долгий срок, уверяла, что меня все устраивает, однако он был непреклонен, взял из прилавка какой-то ключ и повел в город. Сначала я было подумала, что он предложит мне жить у него, но снова ошиблась. Всего через пару кварталов мы с Генри остановились напротив небольшого жилого домика, рядом с которым красовалась пристройка в виде башни с часами, и я рассмеялась в голос. И правда, куда еще мог поселить меня мастер? Как оказалось, в башню вел отдельный вход (что вы, Генри никогда бы не позволил постороннему человеку ворваться в его обитель), и дверь открывалась тем самым ключом, который впоследствии стал моим.

Теперь же я привычно надавила плечом на разбухшее от дождя дерево и дважды повернула старый ключик в замочной скважине. Не знаю почему, но я старалась входить сюда как можно менее заметно, потому что боялась. Я никогда не спрашивала у Генри, кому на самом деле принадлежит башня: пусть ключ хранился у старика и хотя он, очевидно, следил за механизмами часов, владельцем дома, судя по всему, не являлся.

Оказавшись внутри, я наощупь закрыла дверь и стала медленно и осторожно подниматься по лестнице наверх, к свету. Первое время я носила с собой фонарик и качественно осматривала каждую ступеньку, боясь, что железо слишком проржавело и в любой момент мой вес может оказаться для него критическим. Однако в этом месте для меня опасностей не таилось. И я мгновенно стала звать его домом, что старику очень польстило. Хотя, конечно, надо признать, поначалу было непросто привыкнуть к почти полному отсутствию удобств, отмерявшему каждый новый час бою курантов прямо над головой и легкому постукиванию соединяющихся шестеренок. Разумеется, Генри помог мне справиться со всеми трудностями. Он не только ухитрился своими золотыми руками подвести сюда необходимые коммуникации, но смастерил мебель и подарил мне восковые беруши, без которых сон обещал стать серьезной проблемой. Стараниями мастера у меня появилась весьма неплохо оборудованная крошечная кухонька (для одной в самый раз), кровать, шкаф, столик и любимое кресло-качалка.

Поднявшись в свою крошечную, но очень чистенькую и уютную обитель, я перебросила плащ через спинку любимого кресла, сварила себе какао и полезла на самый верх, к железным вращающимся шестеренкам. С лесов, расположенных под самой крышей, в небольшие окошки можно было увидеть залитую водой улицу и посидеть в компании дождя и собственноручно связанного пледа. Тем вечером я прокручивала в голове всевозможные варианты тем для разговора Генри с одним из шестерых, в очередной раз пыталась понять, что за дела связывают этих людей.

К утру дождь так и не прекратился. Вспомнив о наказе Генри, я забежала к господину Тоффи и взяла десять булочек разных видов. Некогда старик покупал только выпечку с кунжутом, а я говорила, что он слишком упрям, чтобы признать, насколько хороша и остальная тоже. В попытке его переубедить я брала совершенно разные виды изделий и заставляла пробовать, а потом -- выставлять оценки. Но упрямство Генри каждый раз побеждало. Десятку он ставил только булочкам с кунжутом. А я не отступала, ибо на дух их не переносила.

-- Предстоит тяжелый денек, а, Олли? -- подмигнул мне господин Тоффи.

-- Генри посетила его часовая фея, и он намеревается творить, -- пошутила я.

-- Ну, тогда удачи и вам, и фее, -- улыбка господина Тоффи утонула в густых черных усах.

-- Если все будет совсем плохо, я забегу еще раз, можете припрятать для меня что-нибудь, скажем, с корицей.

-- Олли-Олли, разве можно фей пугать черствой выпечкой? Я лучше испеку для вас что-нибудь свежее и новенькое. Договорились?

-- Я ваша должница. Только чтобы без кунжута, хорошо?

-- А то как же!

Перебегая улицу, я смеялась. Генри все еще не подошел, я открыла мастерскую своим ключом, поставила чай, разложила булочки на блюде и только тогда перевернула табличку с надписью "открыто". Посетителей в столь ранний час было мало, а потому я уселась на старый сундук, чтобы дочитать наконец "Луну и грош". Книга мне нравилась, но язык, которым она была написана, заставлял перечитывать предложения по нескольку раз. Наверное, Генри был прав, я недостаточно усидчива. Вспомнив об этих его словах, я поднялась, чтобы выключить чайник, и попутно взглянула на часы. Старика все не было. Я нахмурилась, силясь вспомнить, опаздывал ли он когда-либо ранее. Ни разу. Он был человеком пунктуальным. Решив подождать еще полчаса, прежде чем начну бить тревогу, я, наверное, сделала глупость. В конце концов, Генри был не молод, с ним могло приключиться что угодно.

По истечению получаса я буквально бросилась к выходу, но отчего-то замерла в дверях и обернулась. На прилавке мерно тикали мои любимые часы с загадочным циферблатом. Не знаю почему, но я вдруг поняла, что не могу оставить их здесь. И хотя мастерская была полна вещей куда более ценных и дорогостоящих, я вдруг вернулась, схватила их в охапку и потащила в свою башню. А только потом со всех ног помчалась в сторону дома Генри.

Как я уже говорила, старик жил скромно, в небольшом многоквартирном доме. Таких по всей Праге можно найти превеликое множество. Старый, серый, с резными ставнями на окнах. Более ничем не примечательный. Вот только сегодня, к моему ужасу, около него стояла служба коронеров. Казалось, мое сердце остановилось. Я бросилась по скрипучим деревянным ступеням на второй этаж и толкнула дверь квартиры Генри с такой силой, что она ударилась о стоявший в прихожей шкаф. В глубине души я уже понимала, что ничего хорошего там не увижу: и машина снаружи, и незакрытая дверь -- все указывало на большую беду, но я все еще заставляла себя надеяться. А в помещении толпились люди: медики и полицейские. Для маленькой квартирки Генри их было слишком много, но для настоящего происшествия -- слишком мало.

-- Сержант полиции Андреас Свелт. Кто вы? -- тут же потребовал у меня служитель правопорядка.

-- Оливия Бёрн. Я работаю с Генри в часовой мастерской. Он сегодня не появился, и я забеспокоилась, пришла сюда. Что с ним?

Я безумно хотела, чтобы он сказал мне, будто все хорошо, с Генри все отлично. Он просто работал допоздна, подвернул ногу, почувствовал легкое недомогание... но здесь же был офицер полиции, и ответ я знать не хотела. Старик бы обязательно отругал меня за подобные мысли. Правда есть правда, сколько ее не приукрашивай.

-- Мне жаль, но вы с ним уже не работаете. Сегодня ночью он скончался, соседке показалось, что она услышала шум, после чего позвонила нам.

-- Его убили? -- прошептала я, а перед моими глазами встало безупречное в своей красоте лицо одного из шести.

-- Госпожа Бёрн, ваш друг был немолод. Видимо, почувствовав себя плохо, он поднялся, но не успел дойти до телефона и упал. Это соседка и слышала. Медики подозревают сердечный приступ, но после вскрытия смогут сказать точнее.

-- Вскрытия? -- эхом повторила я, не веря собственным ушам. Да как же такое возможно? Только вчера мы собирались провести весь день за работой, прерываясь на поедание вкуснейших булочек господина Тоффи, а теперь я узнаю, что он ни с того ни с сего просто умер? Это просто невозможно, какая-то ошибка. Разумеется, это убийство.

-- Да, госпожа Бёрн, вскрытия.

Я сглотнула и присела на деревянную лавочку, на которой Генри обычно шнуровал свои старые истертые ботинки. Я не могла поверить, что человек, вокруг которого крутилась вся моя жизнь, который стал огромной ее частью, просто исчез, испарился. Он был точно осью стрелок часов, а я -- та самая суетливая, секундная, которая сорвалась, и ныне бесполезна.

Может быть, если бы мне дали взглянуть на тело, я бы не стала настаивать на расследовании и всем прочем, я бы увидела его спокойное лицо и поверила, что смерть действительно забрала часового мастера, отобрав у него волшебную власть над временем, но увидеть лицо Генри мне не позволили, никто даже не подумал предложить мне проститься, и для меня он навечно остался чудаковатым стариком-энтузиастом с самым крепким здоровьем в мире и полными карманами шестеренок.

Разве могла я подумать, что от полного одиночества меня спасал не дождь, а он, Генри. Если бы не мастер, я бы, наверное, просто не выжила. Ни денег, ни крыши, ни работы, ни имени. И единственное, что я вообще могла сделать для него в сложившейся ситуации -- потребовать справедливости в том виде, какой был доступен моему пониманию. Мое спокойствие было нарушено, и я попыталась обрести его единственным способом, который придумала.

-- Он не мог умереть, это убийство, -- возразила я. -- Генри даже не болел! Никогда!

-- Сожалею, но господин Олридж умер именно от инфаркта. Здесь нет загадки.

Олридж? Так вот какая у него фамилия? Все его знали только как часового мастера Генри, вопрос о фамилии не вставал ни разу. Какой позор, ведь я не знала даже этого! Он был Генри, а я была Олли, и все остальное, казалось, не имело значения. Но вот меня выбросило из уютного славного изолированного мирка прямо в эпицентр суровой реальности, где имели значения имена, статусы и условности, которые ранее казались такими далекими и ненужными...

-- У него вчера был странный посетитель, и он попросил меня уйти, бросив уборку. Опасался. Я думаю, вы ошибаетесь, Генри всегда боялся этого человека. Вам бы стоило его проверить.

-- Никаких следов насилия на теле не обнаружено. Он ни с кем не боролся. Нет причин полагать, что смерть наступила не в силу естественных причин.

Теле. Единственный человек, который обо мне заботился, для которого я что-то значила, именуется теперь просто телом!

-- Он не тело! Его зовут Генри! -- огрызнулась я.

-- Простите, -- несколько смутился молодой сержант.

В этот момент двое мужчин подняли носилки, и...

-- Куда вы его уносите?

-- На экспертизу. А потом передадим тело родственникам, -- бесстрастно ответил один из полицейских.

-- Его зовут Генри! Его. Зовут. Генри!

-- Его звали Генри, -- бесстрастно поправили меня и двинулись дальше.

А я стояла и смотрела вслед людям, вот так запросто уносившим моего друга.

-- Нет, сержант Свелт, давайте я опишу вам человека, который приходил, расскажу что-нибудь, вы можете считать иначе, но проверить обязаны.

Он некоторое время смотрел на меня и колебался, но, видимо, понял, что просто так я не уйду, и сдался. Ну не мог Генри просто взять и умереть, я сердцем чувствовала!

-- Хорошо, госпожа Бёрн. Вы знаете имя этого мужчины?

-- Н-нет...

Он нахмурился и явно подавил раздражение.

-- Он богат, с черными волосами и глазами цвета нефрита.

-- Главами цвета нефрита? -- переспросил сержант, явно сомневаясь в моем здравомыслии.

Не верил. И тем более не поверит, когда прочтет досье на девушку, загадочным образом потерявшую память.

-- Просто он очень интересный мужчина. Интересный и... холодный. Ужасающе равнодушный.

-- Ужасающе равнодушный. Госпожа Бёрн, вы понимаете, что ориентируясь на такие субъективные показания, я никогда никого не найду?

-- Я просто хотела объяснить, почему так поэтично отозвалась о его глазах...

-- А, понятно, -- сухо сказал сержант и начал что-то писать в крошечной записной книжке.

Я прекрасно понимала, что в сложившихся обстоятельствах он отнесся ко мне очень даже благожелательно, но этого было недостаточно, он должен был мне верить.

-- Он приходил к Генри и раньше, но тот запрещал мне расспрашивать о клиентах ему подобных.

-- То есть он был еще и не один?

-- Вчера он был один.

Сержант раздраженно мотнул головой.

-- Мог ли кто-то еще видеть этого человека? Может, у господина Олриджа был какой-то журнал, где он вел записи о клиентах?

-- О записях мне ничего не известно, но наблюдать странного человека мог господин Тоффи. Он владелец булочной напротив.

-- Хорошо, пойдемте поговорим с ним. И заодно поищем записи или хоть что-нибудь о человеке с нефритовыми глазами.

Но все оказалось тщетно. Вчера стояла такая погода, что господин Тоффи даже собственного носа не сумел бы разглядеть, не то что гостя Генри. И ни один из нас не видел машину, на которой посетитель приехал. А в мастерской не обнаружилось никаких странностей, даже обыск проводить было бессмысленно, тем более что я и сама не знала всех вещей, которые хранил там Генри. По итогам дня все, что нам удалось -- составить с моих слов приблизительный портрет одного из шести, но уже тогда я понимала, что искать призрачного визитера никто не станет, для этого нет никаких причин.

Часть 2

К вечеру погода снова начала портиться и к дождю прибавился ураганный ветер. Домой идти не хотелось ни мне, ни господину Тоффи, а потому мы стали печь любимое лакомство Генри -- булочки с кунжутом. Возились долго, совсем не спешили, было грустно и некуда торопиться. И когда наконец наше творение было готово, мы оба обнаружили, что вовсе и не жаждем его отведать. Булочки были нужны только как память о Генри.

-- Знаешь, Олли, на Западе в маленьких городках на похороны усопших соседи приносят угощения.

-- Он не усопший, он убитый, -- поправила я господина Тоффи.

Эта решимость крепла во мне весь день, и я поняла: я обязана найти одного из шести, чтобы отдать полиции. Ради Генри.

-- Не надо, Олли. Не знаю, сколько Генри было лет, но он открыл мастерскую не менее четверти века назад, и был уже совсем не молод. Просто время его пощадило. Он умер дома, в своей постели, это ли не счастье?

-- Было бы счастье, если бы я в это поверила! Но тот человек... Вы не понимаете, он жуткий.

-- Это не делает его убийцей. Иногда монстры являются нам под самыми прекрасными масками.

-- Он и был прекрасен.

-- Я не об этом, и ты это знаешь. Искусство лицедейства простирается очень далеко, Олли. Дальше, чем ты можешь себе представить.

-- Я чувствую, господин Тоффи, понимаете? Я должна найти этого мужчину, я должна с ним хотя бы поговорить! Я должна узнать, на что так беспечно закрывала глаза, должна не повторять своих ошибок.

-- Олли, у Генри на все были причины, не стоит...

Я упрямо отвернулась к окну, не желая слушать увещевания человека, который даже не был знаком с шестью визитерами Генри. Однако меня ждал сюрприз. Дождь за окном чуть поутих, и сквозь непогоду я ухитрилась разглядеть припаркованную на противоположной стороне улицы машину.

-- Господин Тоффи, кто это? -- осмелилась я перебить булочника.

Черная, спортивная, дорогая. Такая идеально подошла бы одному из шести. Это что же такое получается, пока я сижу и пью чай с господином Тоффи, убийца проник в мастерскую?!

Последняя мысль заставила меня вскочить на ноги и броситься прочь из булочной. Даже не посмотрев по сторонам, я перелетела через проезжую часть и ворвалась в двери мастерской, где тут же схватилась за единственное пришедшее мне в голову оружие -- щетку для подметания. Это все же лучше, чем ничего. Высокий широкоплечий мужчина стоял ко мне спиной, не оборачивался, однако по напряжению, сковавшему его тело, я поняла: он знает, что в помещении больше не один. Дождевая вода стекала по его волосам за шиворот, и хотя из-за влаги они потемнели, я уже знала, что они не черные. Я искала не его, но все же этот мужчина обманом проник в мастерскую, и прощения не заслуживал.

-- Обернись! -- потребовала я, и он, не став медлить, развернулся.

Кажется, незнакомец не ожидал, что я стою за его спиной не с пистолетом или чем-то подобным, а с обычной щеткой для подметания, так как даже руки поднял. И, конечно, то был не один из шести, нет, просто мужчина, привлекательный и, в отличие от гостей Генри, очень живой. Когда он понял, кто и чем ему угрожает, выражение лица его стало таковым, что не передать словами, даже губы дрогнули в попытке улыбнуться. Но, разумеется, мне было совсем не смешно. Я рассчитывала встретить убийцу Генри, а не еще одного непонятного типа, который еще больше запутает ситуацию.

-- Кто ты такой? -- гневно спросила я.

-- Я Кевин. Сын Генри, -- без колебаний ответил он. Я заметила у него в руках ключ от мастерской, точно такой же, как у меня. И голос его был, я бы даже сказала, располагающий. -- Мне сегодня позвонили из полиции...

Боже. Его отец только что умер, а я угрожаю ему дурацкой щеткой. Но как узнать, правда ли он сын Генри? На старика он совсем не походил, и только это не позволило мне опустить свое импровизированное оружие. Дверь мастерской снова распахнулась, и на пороге возник господин Тоффи.

-- Олли, -- начал он, но осекся и уставился на мужчину. -- Кевин? -- удивленно выдохнул пекарь. -- Бог мой, мальчик, это правда ты?

Все ясно. Я пожала плечами, отставила в угол щетку и начала мрачно рассматривать сына Генри. А у них, видимо, большая разница в возрасте. Потому что Кевину было, судя по всему, чуть за тридцать.

-- Господин Тоффи, -- улыбнулся мужчина, на всякий случай стрельнув в меня глазами. Видимо, опасался, что я снова стану ему угрожать. Мне было несколько стыдно, но в то же время разве могла я после таких событий проигнорировать появление в мастерской Генри незнакомца с ключом в руках?

-- Какие нерадостные вести, однако, тебя привели. Когда Олли рассказала мне о случившемся, я сразу подумал о тебе...

Кевин снова бросил на меня тяжелый взгляд, и я поежилась. Ну а что? Я думала, что он вор или -- того хуже -- убийца Генри. В конце концов, у меня были причины для опасений.

-- Пойдем, ты, наверное, с дороги, а у нас есть чай и булочки.

Это вопиюще радостное приветствие меня просто покоробило: хоть кто-нибудь, кроме меня, здесь помнил о Генри? Пусть господин Тоффи полагал, что старик умер своей смертью и никакого криминала в этом нет, но все-таки. А мне вдруг стало интересно, что обо всей этой ситуации думает сам Кевин? Я взглянула на мужчину, пытаясь прочесть на его лице настроение или мысли. Он выглядел грустным, но спокойным. Я ничего не знала о родственниках погибших, но Кевин, казалось, даже не догадывался, что его отец умер не от старости.

-- Олли, идем, девочка, -- позвал меня господин Тоффи.

Я не удержалась и, закрывая дверь, оценивающе взглянула на Кевина. Он открыл мастерскую своим ключом, считай, у него был доступ в мой второй дом... Это было очень неуютное знание. И либо мне померещилось, либо это было правдой, но уголки его губ дрогнули снова. Честно говоря, я бы предпочла разозлиться, но улыбка сделала его настолько моложе и обаятельнее, что я вынуждена была спешно отвернуться, чтобы не улыбнуться в ответ. Моя жизнь, считай, длилась всего год, и романтики в ней не было вовсе. У Генри было мало молодых клиентов, а кроме них я общалась чуть ли не исключительно с господином Тоффи, и самый большой интерес за все это время я испытала, пожалуй, только к шестерым. Да и тот не романтического характера.

Когда мы добрались до булочной снова, я промокла вплоть до нижнего белья. Кевин распахнул передо мной дверь, и я шмыгнула внутрь, буркнув слова благодарности, которые, уверена, потонули в шуме дождя. Мне не хотелось чувствовать симпатию к этому мужчине, я не понимала причин, но, думаю, дело в том, что за год он ни разу не приехал навестить старика. А ведь сын был единственным человеком из внешней жизни Генри, о котором я знала. Старик его явно любил.

-- Ну рассказывай, Кевин, как твои дела, -- улыбнулся господин Тоффи, пока я пыталась выжать над крылечком свои волосы.

-- Еще вчера я бы ответил, что чудесно. Уезжая из Праги, я даже и не догадывался, что за ее пределами скрыт такой огромный и чудесный мир, -- усмехнулся мужчина. -- Вся моя прежняя жизнь проходила в мастерской через дорогу, и кроме нее я ничего не видел, а когда уехал, меня, конечно, ослепило. Самому стыдно за то, как я жил поначалу, но теперь, когда успокоился, все хорошо.

Я взглянула на его роскошную машину, припаркованную рядом с мастерской, и внезапно задалась вопросом, является ли она следствием его ответственной жизни. Генри бы не одобрил подобной расточительности! Внезапно, точно почувствовав мои мысли, Кевин повернулся ко мне:

-- А таинственная валькирия...

-- Это Олли, она -- новый подмастерье Генри. В смысле раньше была. Ты не поверишь, но мы нашли ее год назад лежащей под окнами мастерской...

-- Господин Тоффи, уверена, эти подробности ни к чему, -- только больше смутилась я.

-- Нет-нет, мне очень интересно, -- уверил его Кевин.

Но я не позволила булочнику пуститься в рассказ.

-- А Генри бы не стал лезть, куда не приглашали. Вы на него совсем не похожи.

-- Стал бы, если бы вы были ему интересны, -- улыбнулся Кевин. -- Полно подозревать меня, Олли.

-- Как же не подозревать, ведь Генри убит!

-- Убит? -- Глаза Кевина расширились вдвое.

-- Не слушай девочку, -- недовольно буркнул господин Тоффи. -- Она не может смириться с потерей друга, все рассказывает про таинственного визитера с нефритовыми глазами.

-- Он был!

-- Но это не делает его убийцей.

-- Но Генри его боялся!

-- Кем бы этот человек ни был, Генри ему доверял достаточно, чтобы оставаться один на один, а ты даже имени не знаешь, но осуждаешь.

-- Да я...

-- Господин Тоффи, -- внезапно вступился за меня Кевин. -- Давайте не будем ругаться в день смерти старика.

-- Прости, Олли.

Но мне было обидно до слез. Я не понимала, почему он так упорствовал. И сержант. Мне никто не верил. Но может, я смогла бы убедить Кевина?

Теплый, но упорный и неумолимый дождь отказывался прекращаться. Мокрые пальцы скользили по ключу, которым я пыталась открыть мастерскую. Попасть в замочную скважину тоже было сложно: дождь заливал глаза. Спустя пару минут мучений, дверь наконец сжалилась над нами с Кевином и позволила попасть в помещение. Звякнул колокольчик, скрипнули половицы, но уют, которым полнилась мастерская, когда в ней бывал Генри, казалось, исчез навечно.

-- Кевин, ты веришь мне? -- спросила я, резко обернувшись и заступив ему дорогу.

-- Ты по поводу версии с убийством? Олли, мне жаль, но...

-- Послушай, просто сходи со мной в участок завтра, ты родственник, ты можешь повлиять на них.

-- Олли... -- выдохнул он ласково, и от одного лишь звучания собственного имени я задрожала с головы до ног. -- Я не думаю, что ты права.

Эти слова меня отрезвили. Дрожь исчезла, осталось только раздражение. Раздражение и бессильная злость.

-- Но ты должен сделать для Генри хоть что-то! -- воскликнула я.

-- В каком это смысле? -- гневно прищурился Кевин.

-- Ты за весь прошлый год не приехал сюда ни разу! А ведь он твой отец, он скучал. Может быть, ты бы и предпочел, чтобы все было просто, чтобы Генри умер спокойно и самостоятельно, но я уверена: это случилось иначе.

После моих слов плечи Кевина как-то поникли, и я почувствовала даже что-то сродни чувству вины. Ему явно непросто давалось знание, что старик умер в одиночестве. В попытке сделать ситуацию чуть менее тяжелой я шагнула к нему вплотную и обхватила ладонями его лицо.

-- Кевин, я не прошу начинать собственное расследование. Просто пойдем со мной в полицию, ты расскажешь все, что знаешь о клиентах Генри. Мне никто не поверит, ведь я девушка без имени и памяти, но не ты. Ты его сын.

Кевин вздохнул.

-- Это для тебя так важно? -- спросил он, глядя мне точно в глаза.

-- Он мой единственный родной человек, -- призналась я.

-- Хорошо, Олли. С самого утра сходим в участок, поговорим с полицией. Ты... ты поможешь мне расположиться? -- внезапно сменил он тему и обвел рукой помещение. -- Я мог бы и сам, но ты правильно сказала: теперь этот дом намного больше твой, нежели мой. И я не на шутку испугался твоей щетки.

Я не сдержалась и рассмеялась. Однако вслед за этим нахлынуло чувство вины. Разве можно мне смеяться в день смерти друга?

Кевин, кажется, перемену во мне заметил и прошептал:

-- Олли, я очень рад, что ты пробыла весь этот год рядом с Генри. Я хотел бы сказать, что вынужден был уехать, что жаждал вернуться, но это не так, и ты права. Мы сильно повздорили, после чего я пустился в свободное плавание. И мне жаль, что так вышло... но ничего не вернуть, и я просто рад, что ты была рядом.

Эти слова меня так растрогали, что мне потребовалось несколько минут, чтобы подавить желание расплакаться.

Наконец, откашлявшись, я отвернулась от добрых глаз Кевина, и сказала:

-- Что ж, давай подумаем, что тебе может пригодиться.

Я показала мужчине маленькую кухоньку Генри, а он сделал вид, что действительно ничего на ней не знает, затем мы вместе вытащили из шкафа постельные принадлежности и начали потихоньку обустраивать место для ночлега. Все это время молчали, но тишина была наполнена случайными (или нет) соприкосновениями пальцев и краткими встречами взглядов. Запретными, неправильными, и желанными. Кто он? Человек, которого я встретила в мастерской всего несколько часов назад. Кто я? Девушка, которая всего через несколько дней навсегда останется в прошлом. У нас не было ничего общего, кроме старика, который был небезразличен обоим. Однако эта любовь не обеспечила и даже не могла обеспечить хоть малейшую ниточку связи. Он ездил на дорогущей спортивной машине и предпочитал жизнь менее пресную, нежели моя. А я обитала в башне с часами, где даже коммуникации были самодельными, и даже не догадывалась, что принесет мне следующий день.

Когда все было готово, я попрощалась с Кевином, а он спросил:

-- Ты точно хочешь идти одна под дождем в столь поздний час? Я мог бы проводить.

-- Мне недалеко, ничего страшного, особенно если учесть, что у тебя один комплект одежды, а дождь льет не переставая...

-- Но, может быть, все-таки...

-- Нет, не нужно. Отдыхай. До завтра.

-- До завтра, Олли, -- услышала я уже в дверях.

Стоило мне оказаться в одиночестве в часовой башенке, я почувствовала себя стократ хуже. И помещение, и вещи принадлежали Генри, такое впечатление, что и я сама ему принадлежала, хотя, конечно, еще вчера очень удивилась бы этой мысли. А теперь... теперь я, по-хорошему, должна была все отдать Кевину. Не была уверена, что он сохранит за мной право владения ключиком, а ведь мне даже идти было некуда. Кроме Генри я за прошедший год хорошо узнала только господина Тоффи. У меня от этих мыслей даже голова разболелась. Раз за разом на меня накатывали воспоминания и сожаления. Я плакала и все время задавалась вопросом: зачем я ушла из мастерской вчера вечером? Нужно было кричать, ругаться, взашей гнать гостя, но не уходить. Уходить было нельзя. И вместо того чтобы пытаться уснуть, я лежала и смотрела на крутящиеся под потолком шестеренки, а по вискам на подушку стекали слезы.

Кевина в мастерской не оказалось. Я сначала испугалась, что он уехал или исчез, но потом нашла на прилавке записку. В ней говорилось, что он завтракает с господином Тоффи. В булочной утром всегда было полно народу, она пользовалась популярностью у местных жителей. Отвлекать мужчину мне бы на месте Кевина было совестно, зачем он туда направился? Неужели больше негде было позавтракать?

Однако, как выяснилось, моему приходу очень обрадовались.

-- Олли, давай-давай, проходи, Кевин уже ждет тебя, -- помахал мне господин Тоффи.

Он действительно меня ждал. Стоило переступить порог подсобки -- улыбнулся, встал со стула и пошел наливать чай. Это меня несколько удивило: не скажу, что обо мне никто не заботился, но он совсем посторонний. И он мне нравился...

-- Посиди, я сам все сделаю, -- точно прочитав мои мысли, сказал Кевин, коротко касаясь плеча.

И в мгновение ока на столе появился ароматный чай, свежие булочки, масло, джем и глазунья. От этого зрелища я пришла в восторг и решила умолчать о том, что уже позавтракала. А Кевин сел напротив и улыбнулся.

-- Значит, сейчас мы идем в участок? Не передумала за ночь?

-- Ни в коем случае. Это же Генри.

На его лице промелькнула легкая досада, но я не стала облегчать ему жизнь. Даже если никто мне не верил, я знала, что права.

И поэтому после вкуснейшего в моей жизни завтрака мы с Кевином сели в его роскошную машину и направились в участок. Боже мой. А ведь я никогда не каталась на машине. Точнее, может, и каталась, но не помню этого. Я очень редко выбиралась за пределы квадрата, в котором располагались мастерская, часовая башенка, дом Генри и отделение почты. Пару раз ездила за документами, пару раз заказывала детали на окраине Праги, но никогда не садилась в машину. Всему остальному транспорту предпочитала трамваи. Генри над этим посмеивался.

И вдруг я оказалась не просто в машине, а в шикарной. Я не знала ни марок, ни моделей, но в журналах иногда попадались красивые картинки. Эта была такой же. Необычной. Каких мало. И мне все казалось, что она просто стоит на месте, а сверху льется поток воды, вот только внезапно мы оказались около отделения полиции.

-- Мне нужен сержант Андреас Свелт, -- сообщила я одному из мужчин.

-- Я его позову, ждите здесь.

Ждать пришлось долго. Видимо, ему передали, кем является девушка, пришедшая в участок, а новостей по поводу Генри не было.

-- Не нужно нервничать, все хорошо будет, -- шепнул мне Кевин, и я, не особенно раздумывая над своими действиями, уткнулась носом в его плечо, а он обхватил мои плечи рукой. Стало так легко и уютно, даже мокрая ткань куртки не смущала. Она была такой горячей и странным образом уютной. Я, словно вампир, готова была тянуть из него тепло и жизненную силу, настолько уверенным и надежным он мне казался.

-- Оливия Бёрн, -- раздался голос за моей спиной, я обернулась и встретилась глазами с сержантом.

Он счастливым от нашей встречи и впрямь не выглядел. А уж каким мрачный взглядом наградил Кевина...

-- Сержант, это Кевин, он...

-- Кевин Маккобс, -- оборвал меня мужчина, и голос его стал... властным. Я поразилась произошедшей в нем перемене. Он словно стал выше, солиднее, опаснее. И хотя для дела это было полезно, мне его маска очень не понравилась.

-- Маккобс. Тот самый... -- начал было сержант, его лицо стало проясняться на глазах.

Тот самый, значит... Лично мне ничего это имя не сказало, да и вообще ситуация начала выходить из-под контроля. Не Олридж. Его имя не такое же, как у Генри. Почему?

-- Я потом все тебе объясню, Олли, у нас с Генри были не такие простые отношения, как могло показаться, -- успокаивающе сжал он мое плечо, на мгновение снова став "своим парнем Кевином", а затем убрал руку и властно обратился к сержанту: -- Я бы хотел поговорить с вами о Генри Олридже.

-- Простите, но дела нет. Эксперты вынесли вердикт -- инфаркт миокарда.

-- Я бы хотел взглянуть на протокол вскрытия.

Мне от этих его слов стало жутко, а сержант замялся, видимо, это было не принято. Я буквально увидела момент, когда имя "Маккобс" перевесило все "против". Нас усадили на стулья около стола сержанта, и мы с Кевином дружно уставились в протокол. Я ни слова не понимала, но, видимо, у моего спутника проблем с интерпретацией написанного не возникло.

-- Ты что, врач? -- шепотом спросила я, откровенно скучая.

-- Я возглавляю комиссию судмедэкспертов, -- тихонько ответил Кевин.

-- О, так ты все-таки врач.

-- Я искатель справедливости, -- подмигнул он мне.

Его слова мне очень понравились. Наверное, Генри гордился своим сыном. Вот только... сдается мне, Кевин не год и не два отсутствовал, потому что учеба на врача -- дело нелегкое. Видимо, они с мастером не виделись очень и очень давно.

Спустя минут сорок Кевин удостоверился, что в отчете все кристально ясно. Он даже анализы на ядовитые вещества в крови посмотрел, но ничего не обнаружилось. По всему выходило, что Генри умер от старости, а у меня паранойя.

Часть 3

-- И что, на этом все? -- возмутилась я, только мы сели в машину. Я старалась не думать о том, что порчу своей промокшей одеждой кожаные сидения.

-- Нет причин...

-- Да-да-да, это я еще от сержанта услышала, -- закричала я, перекрывая шум ливня, стучавшего по крыше машины. -- Я должна найти одного из шестерых.

-- Олли...

-- Ты их знаешь?

-- Олли, перестань, это ничего...

-- Знаешь или нет?

Он вздохнул и внезапно ударил по рулю обеими руками.

-- Я их видел, конечно, видел. Этих холеных таинственных типов. Но я не поддерживаю идею к ним соваться.

-- Кто они?

-- Откуда мне знать? В отличие от некоторых, я не самоубийца!

-- Кевин... помоги мне их найти, очень прошу. Я должна выяснить, что их связывало с Генри.

-- Нет, -- резко бросил он и завел двигатель.

Вернувшись в мастерскую, мы не пошли к господину Тоффи, а еще не сменили табличку на "Открыто". Я понимала, что лучше всего будет распродать часы Генри, пока они еще идут. Или найти мастерской хозяина, который бы разбирался в часах, но сейчас не было никаких сил этим заниматься. Мы с Кевином просто стояли посреди помещения, не глядя друг на друга, лелея свои обиды. Генри бы наш разлад не одобрил.

-- Что ты будешь делать с этим местом? -- наконец спросила я Кевина.

Он даже вздрогнул.

-- Не знаю, я еще не решил, -- вздохнул он. -- Сначала похороним старика, а затем подумаем. Пойдешь со мной?

Я покачала головой. И только он ушел, принялась перерывать все записи и вещицы Генри: искала хоть что-то, проливающее свет на личность шестерых. Но ведь не угадать, что именно имело к ним отношение. Занятие далось мне непросто. Здесь было столько знакомых часов и запчастей. Погружая пальцы в шестеренки, перебирая различные баночки с маслом, я чувствовала себя так, будто в груди пробита дыра размером с пушечное ядро. "Ах, Генри, как же так могло случиться, что твой разум был в полном порядке, а сердце дало осечку? Лучше бы ты оставил хоть какие-нибудь записи, хоть какую-то зацепку", -- думала я, открывая заветный ящик с драгоценными камнями. Ни подписей, ни обозначений -- ничего необычного. Я нашла нефрит, покрутила его в руках, подумала о глазах одного из шести, а затем вытянула из другой коробочки аметист... В итоге я собрала полную коллекцию "шестерых", но если ожидала, что созерцание камней, ассоциирующихся с глазами загадочных визитеров Генри наведет меня на мысль, то ошиблась. Видимо, занятая своими мыслями, я окончательно потеряла счет времени, так как на улице внезапно поселилась ночь, а в дверном проеме подсобных помещений появился Кевин.

-- Олли, что ты делаешь? -- спросил он, даже не скрывая раздражения.

-- Ищу правду, -- ощетинилась я.

-- Какую, черт тебя дери, правду?! -- закричал он. -- Генри умер, хватит копаться в его вещах и искать подтверждения собственным странным догадкам. Или, может, по-твоему, это один из шести -- или как ты его там зовешь -- сидел у отца под кроватью и специально напугал его ночью до инфаркта?!

-- Не знаю, но может, и так!

И внезапно Кевин ударил кулаком по косяку, а затем с силой провел ладонью по лицу.

-- Я надеялся, что ты будешь в состоянии просто дать ему покой...

-- Именно этим я и занимаюсь. Ищу того, кто ответственен за его смерть! Почему ты не можешь мне просто посодействовать? И расскажи-ка, по какой такой причине ты взял чужую фамилию?!

Он закрыл глаза и застонал, а затем в несколько шагов преодолел разделяющее нас расстояние и начал убирать камни обратно в ящик.

-- Олли, прекрати это и немедленно!

-- Что именно?

-- Камни ни при чем, в них нет ответов. И в мастерской их тоже нет. Только Генри знал, что его связывало с шестерыми и кто они.

-- И ты знаешь.

-- Нет.

-- Да.

-- Ты напуган. Ты боишься их не меньше моего. И тебе страшно, что я докопаюсь до правды.

-- Что ты от меня хочешь? -- обернулся и закричал он на меня. -- Ты правда желаешь, чтобы я поверил в твою историю о том, как мой отец умирает насильственной смертью от рук какого-то загадочного гостя, притом, что я своими глазами видел протокол вскрытия? Или, может, копам заплатили? Ты готова обвинить всех, включая меня и господина Тоффи в том, что мы покрываем убийцу Генри?

-- Кевин, -- взмолилась я. -- Я никого не обвиняю, просто чувствую!

-- Чувствуешь, Олли?! Что ты чувствуешь? Ты чувствуешь убийство? Может, у тебя есть какие-то экстрасенсорные способности, о которых я не знаю?

-- Почему ты на меня кричишь? Не будь я права, не будь ты напуган до дрожи, ты бы на меня не орал! Успокойся и расскажи мне, кто такие эти шестеро! Я не отступлю, пока не найду их.

Он вздохнул, а затем схватил меня за руку и поволок прочь из часовой мастерской, на темную улицу, под теплые и упругие струи дождя. Я в мгновение ока вымокла до нитки. Его рука так сильно сжимала мое запястье, что не оставалось сомнений -- Кевин в ярости. Но отчего? Я не понимала! Возможно, я просто недостаточно хорошо знала Кевина, чтобы судить, я вообще ничего не знала об их с мастером отношениях, ведь я познакомилась с сыном старика только после его смерти...

Кевин прошел всего два шага, а затем остановился и дернул меня за руку так, что я непроизвольно развернулась к нему всем корпусом.

-- Олли, -- прохрипел он вдруг, и этот голос обжег меня.

Я словно упала в его удивительные зеленые глаза, и не впервые. Воды вокруг было столько, что создавалось впечатление, будто мы стоим не посреди улицы, а внутри исполинской душевой кабины. Губы Кевина были приоткрыты, будто ему не хватало кислорода и это могло помочь ему дышать. И вдруг я со всей отчетливостью поняла, что хочу задыхаться с ним вместе. Боже, о чем я думаю, мы знакомы всего пару дней. Я не знаю его, совсем-совсем.

-- Смотри, -- добавил он так же негромко.

Я не была уверена, что вообще хоть что-то расслышала за шумом дождя, но так пристально следила за его губами, что не пропустила бы ни единого движения.

Что? О чем он? Я с трудом оторвалась от изучения его лица и повернулась к до боли знакомой вывеске часовой мастерской. Надо сказать, я там не увидела ничего нового. "Дух времени" - сообщала она, как и всегда.

-- Вывеска. Я ее видела каждый день на протяжении этого года!

-- Может, и видела, но никогда не понимала. Я работал с отцом, Олли, как и ты. Был его подмастерьем, помогал делать часы и вести хозяйство. И, как и ты, я видел шестерых. Этих красивых мужчин, которые годами приходили под самое закрытие, запирались в комнатке с Генри. И, как и ты, я не знал, что их связывает. Он не позволял о них расспрашивать, но однажды... однажды я подсмотрел. И правда намного хуже, чем ты думаешь. Я ее не выдержал, ушел. И даже имя сменил! Дело в том, Олли, что дух времени -- не просто название мастерской, это... должность.

-- Должность?! -- воскликнула я.

-- Это должность, которую Генри занимал.

-- Но кто его назначил?

-- Шестеро, конечно. Шестеро хранителей времени.

-- И кто такие эти хранители времени? -- спросила я, уверенная, что он меня разыгрывает.

-- Фейри.

И вот тогда я не выдержала -- рассмеялась в голос. Ну конечно, это же самое очевидное объяснение. Если он полагает, что я такая дура, мне следует его разуверить. Или он сам псих. Черт возьми, а ведь он мне действительно понравился...

-- Я не шучу, Олли.

-- Ну и что же делают эти хранители времени? Сидят и крутят педальки, чтобы мы жили и дальше?

-- Они наблюдатели, которые следят за порядком в этом мире. Есть способы обмануть время, Олли. И фанатики, жаждущие вечной молодости, бессмертия и всего остального, тоже есть. Ты слышала о философском камне, молодильных яблоках? Это и есть примеры, Олли. Так вот хранители призваны не допускать подобного. Они видят всю вечность и каждого человека в ней, и каждое действие человека, но тем не менее, когда ты видишь так много, на деле выходит, что не замечаешь ничего. И потому они находят себе в помощь духа времени -- обычного человека, наделенного чувством обостренной справедливости, который ценит жизнь со всеми ее плюсами и минусами и других учит тому же. Им, Олли, может стать далеко не каждый. Генри ведь был особенным, верно?

-- Да, но...

-- Если это правда, если они его убили, значит отец преступил черту, значит он сделал что-то недозволенное...

-- Например, что?

-- В его власти было не так много, в отличие от хранителей, он не был способен путешествовать между эпохами, но на краткий миг остановить время, чтобы предотвратить столкновение машин или заставить человека пробежать по улице быстрее, чем обрушатся строительные леса -- мог вполне, а это недопустимо. У Вселенной свои законы и не ему решать! Мне кажется, что это связано с тобой. Ты взялась из ниоткуда, ничего не помнишь? Это очень похоже на вмешательство духа времени...

-- Нет, это не может быть правдой, -- скорее для себя произнесла я. Не могла поверить в эту чепуху.

-- Они уже забрали золотые часы, верно?

-- Что?

-- Часы с шестью золотыми символами на циферблате! Их нет. В них заключена сила, которой обладает дух. Власть над временем.

Боже мой... В этот момент меня прошиб холодный пот. Если хоть что-то из сказанного Кевином правда, то у меня серьезные неприятности. Ведь я украла часы. Мне необходимо было вернуться домой и проверить, на месте ли они.

В этот момент налетел сумасшедший порыв ветра, такой, что даже вода в лужах поднялась...

-- Но тогда, выходит, Генри не сам умер, верно?

-- Верно, Олли. Шестеро дали, и они же забрали, -- вздохнул Кевин, заставляя меня снова повернуть к нему лицо и заключая его в свои ладони. -- Но сделать с этим мы ничего не сможем. Прости, мне так жаль.

И хотя по моему лицу безостановочным потоком текла вода, я почувствовала, как по щекам побежали горячие слезы. Я порывисто прижалась к груди Кевина и всхлипнула. Не знаю почему, но после новости о часах, таких странных и непонятных, я поверила. Я всегда чувствовала, что они иные. Они были уж слишком загадочными, столь же необъяснимыми, сколь и шестеро. Пусть часы выглядели весьма обычно, они притягивали как магнитом. И шестеро тоже. Внезапно в небе над нашими головами полыхнула яркая-яркая вспышка, а землю сотряс раскат грома.

-- Нам лучше войти внутрь, -- шепнул мне в ухо Кевин. -- Гроза совсем близко.

-- Расскажи подробнее, как ты узнал, -- вместо этого попросила я и щекой почувствовала его тяжелый вздох.

-- Я проследил за ними. За Генри и одним из шестерых. Когда отец об этом узнал, он вышел из себя, обозвал меня олухом, рассказал все, о чем я еще не услышал, и выставил за порог. Он всегда до дрожи боялся шестерых. И так он пытался меня защитить. Да, находиться рядом с ним было опасно. Он старался оградить близких от шестерых, но мы всегда начинаем искать правду о них, верно, Олли?

-- Так вот почему он был так одинок, -- прошептала я.

-- Думаю, да. Олли, гроза расходится, да и ветер слишком неприятный, нужно зайти внутрь. Так и до воспаления легких недолго. -- Услышав такую знакомую фразу -- точь-в-точь слова Генри, -- я улыбнулась, запрокинула голову, чтобы заглянуть в лицо мужчине, и согласно кивнула.

Мы вернулись в мастерскую. Там я поставила чай и достала припрятанные булочки господина Тоффи. Они не были такими свежими и вкусными, как накануне, однако это лучше, чем ничего. Пока мы с Кевином в на удивление уютном молчании пили чай, мастерская буквально сотрясалась от раскатов грома.

-- Тебе не кажется, что гроза необычная, а этот дождь слишком затянулся?

-- Он начался в день, когда убили Генри и продолжается до сих пор. Но в июле в Праге много осадков, -- пожала я плечами.

-- Не настолько, -- мрачно сказал Кевин.

-- Я все еще не могу поверить в то, что ты мне рассказал.

-- Зря. Я понимаю, что это непросто, и я на тебя все выплеснул слишком внезапно...

-- Ничего. Я справлюсь.

Не Генри ли учил меня видеть шире, радоваться каждому прожитому дню и никогда ничего не отвергать вот так сходу? Он был удивительным человеком. И хотя рассказ Кевина не укладывался у меня в голове, я вдруг почувствовала то самое, что уже не единожды замечала в господине Тоффи -- спокойствие. Смирение.

-- Генри и его мастерская -- вся моя жизнь. Что со мной будет дальше?

Я понимала, что ответа у Кевина нет, но он сделал то, что было необходимо -- встал и положил мне руки на плечи. Я накрыла его пальцы своей ладонью. Я не знала, что теперь будет. Я цеплялась за версию об убийстве, потому что больше у меня не было ничего. На мгновение мне вдруг захотелось попросить Кевина придумать что-нибудь, хотя бы подсказать. В глубине души я даже надеялась, что эта странная симпатия, зародившаяся между нами, не предел. Я хотела остаться с ним... Но перекладывать на чужого человека свои проблемы было неправильно, а потому я прочистила горло и начала убирать посуду.

Вспышки молний сверкали одна за другой, и было не определить, к которой из них относятся самые сильные раскаты грома. Глядя в маленькое окошко мастерской, я начинала убеждаться, что Кевин был прав: гроза необычная. Струи дождя хлестали в разные стороны, сносимые порывами ураганного ветра. И становилось жутко. А потом... потом все вдруг крайне внезапно стихло, как отрезало.

-- Кевин. -- В образовавшейся тишине слишком отчетливо слышна была паника, прозвучавшая в моем голосе, и мы интуитивно прижались друг к другу. А затем на входной двери звякнул колокольчик...

И было без слов понятно, кто пришел. Они искали часы. Золотые часы, которые я у них украла, сама не ведая, что творю. Заскрипели половицы, шаги были неспешны. Один скрип, двойной, короткий промежуток... и снова. Это последовательность свидетельствовала, что идут к нам, в подсобные помещения... Мы с Кевином, не сговариваясь, быстро двинулись к задней двери мастерской.

-- Железо, они боятся железа, -- подсказал мне Кевин, и я вдруг поняла, почему Генри поселил меня в часовой башне. Все механизмы в ней были из железа, и даже лестница! Пальцы нашарили в кармане ключ. В этот момент мой спутник распахнул дверь и выдохнул: -- Боже, ты тоже это видишь?

Он застыл столбом на пороге, и мне пришлось привстать на цыпочки, чтобы заглянуть ему через плечо и понять причину. Вода, до того заполнявшая улицы, ныне стремительно испарялась, оставляя за собой облако густейшего тумана. Эта сероватая масса была так плотна, что напоминала грязную вату.

-- Нужно идти, -- прервал мои размышления Кевин и, схватив за руку, решительно потянул вперед.

-- Мы идем ко мне, -- сообщила я, переходя на бег.

-- Хорошо, веди.

Должно быть, нас было слышно на несколько улиц, не нужно было обладать экстраординарным слухом, чтобы услышать всплески воды из луж, в которые ступали наши ноги. Дыхание вырывалось из груди с присвистами. Воздух стал таким мокрым и тяжелым, что я выдохлась намного быстрее, чем обычно, и оставалось радоваться лишь одному: тому, что часовая башенка неподалеку. Кевин крепко держал меня за руку, заставляя сохранять темп и не позволяя ни одному из нас потеряться. Страшнее всего было оступиться или увидеть внезапно прорезавший туман свет фар машины. Хотя, кажется, мы были единственными людьми на улицах, и, думается мне, это не было совпадением. А тишина была гнетущей, будто никто нас не преследовал, но я чувствовала их взгляд, как бы далеко от мастерской не убегала. Это было по-настоящему страшно.

-- Ты это чувствуешь? -- задыхаясь, едва выговорила я.

-- Да, -- прохрипел Кевин. Ему не нужно было спрашивать, о чем я говорю.

-- Сюда, еще чуть-чуть.

Я даже не рассчитывала, что о нас не знают. Если то, что Кевин рассказал, было правдой, шестеро уже видели и меня, и исход нашей стычки. И это отнюдь не радовало. Однако, когда до башни оставалось рукой подать, я увидела прямо перед собой человека, не успела затормозить и со всего размаху врезалась в него. И будто этого было мало, меня подхватили сильные-сильные мужские руки, и швырнули на мостовую. Ключ от башни вылетел из кармана, застучал по камню и скрылся в тумане. Нужно было подняться, найти его, но сил вдруг не оказалось. Я полулежала на земле, ободранные в кровь ладони безумно болели, но оторвать взгляд от одного из шестерых я не могла. Нефритовые глаза светились неким неживым светом, и я вдруг поняла, что вообще не представляю, как могла полагать, будто передо мной человек. Внезапно меня прорезала страшная догадка, и я обернулась. Да, все верно, он был не один. За мной явились все шестеро. И они зажимали меня в кольцо.

-- Ты должна отдать, то, что было у нас украдено, -- сказал один из шести. Казалось, его голос содержал в себе миллионы тембров, интонаций и диалектов. Всех веков и времен. Он был стар, как мир.

-- У меня ничего нет! -- зачем-то закричала я.

-- Ты лжешь. На тебе печать времени, -- так же ужасающе бесстрастно ответил один из шести. -- Отдай.

Что за печать времени? Я не понимала. Неужели то, что я коснулась часов, могло оставить на мне свой след? Ведь это не назначило меня новым духом времени, верно?

Внезапно воздух стал слишком влажным и густым. Не вздохнуть. Туман сжимался вокруг меня плотным облаком, концентрировался. Клубы густой влажности проникали в нос, а затем оседали в сознании, заставляя меня раз за разом задаваться вопросом: почему я все еще не делаю того, о чем они просят? Часы мне ни к чему. Зачем они мне? Просто красивые? Отчего я решила их украсть? Чтобы никто кроме меня не сделал того же. Воевать с шестерыми я вовсе не желала. Но и отдавать часы не хотела, очень не хотела. Наверное, все дело было в том, что я хотела забрать у них что-то важное, ведь они у меня забрали!

А потом сгустки тумана, проникшие в мой разум, буквально завыли хором голосов. Теперь легкие горели болью, а голова разрывалась от одной-единственной мысли: верни, верни, верни. Это было ужасно больно и страшно, я не могла пошевелиться, не знала, где ключ. И как назло, кроме него ничего железного у меня с собой не было. Вдруг мне вспомнилось, что однажды я уже проснулась на улице, загадочным образом всеми позабытая и никому не нужная. Неужели мне и умереть суждено было так же тихо и безвестно?

В глазах почернело, мысли стали путаться. Я почти отключалась. Но вдруг все изменилось, и один из шестерых дернулся и взвыл, оглушая меня. Туман метнулся в разные стороны, снова образуя плотную однородную завесу. Один из шести вопил и извивался, другие куда-то исчезли, а меня дернули назад и потащили прочь чьи-то руки. Я попробовала вырваться, но обнаружила, что это всего лишь Кевин, и последовала за ним. Когда мы оказались на пороге башни, сын старика начал вставлять в замок ключ, который ухитрился найти, но вдруг выяснилось, что он погнут.

-- Я ударил им хранителя, -- заметив мой взгляд, пояснил он. Ах, вот что случилось. Железный ключ...

-- Надо нажать плечом, -- указала я на дверь.

Пока Кевин возился с замком, я опасливо обернулась и увидела, что туман стал каким-то розовым. Это меня напугало.

-- Кевин...

-- Не дай ему добраться до тебя. Это туман времени. Ты можешь застрять в нем навечно.

Откуда он столько знал? Я не понимала. Уверена, что Генри ему об этом не говорил, но на раздумья времени не было, меня больше волновало, что Кевину никак не удавалось выправить ключ.

-- Скорее, прошу тебя! -- панически закричала я, глядя на подбирающиеся к ногам жадные розовые щупальца.

-- Я стараюсь, Олли, стараюсь.

Но его голос прозвучал далеким эхом. Я вдруг оказалась в каком-то странном месте, наполненным светом, но лишенным звуков и, кажется, времени. Это была словно некая пространственная ниша. Ни предметов, ни очертаний, только розовое свечение... и Генри.

-- Генри! -- воскликнула я и уже было бросилась к нему, но затем остановилась. А вдруг это не он? А вдруг это обман, и все нереально? Это же мышеловка, в которую меня загнали шестеро.

Однако он так знакомо кривовато улыбнулся и протянул мне руку, предлагая застрять во времени вместе с ним. Затеряться, исчезнуть, избежав всех проблем. И взамен у меня потребуют всего лишь одну крошечную вещицу -- часы, которые, вообще-то, мне даже ни к чему.

В Генри все было точно так же, как в день, когда я его видела в последний раз. Даже полузаживший порез от бритвы на щеке. И знакомые глаза, старческие, бесцветные, и едва заметная сутулость. Он сделал ко мне шаг, затем другой. А руку все еще не убрал. И тут я поняла, что никакой это вообще-то не Генри. Он бы мне подобного не предложил никогда. Он был влюблен в жизнь, он был влюблен в дождь, булочки с кунжутом, чуть фальшивое пение в конце рабочего дня... и даже стрелки часов, которые каждым своим шагом крали по маленькой крупице дарованного нам времени. Он понимал, что в масштабах Вселенной существование каждого из нас длится меньше одного удара гротескного ее сердца, так какое же право люди имеют его не ценить, не проживать каждую секунду с восторгом, а предаваться грусти и унынию? Генри бы никогда, ни за что на свете не предложил мне пожертвовать мои коротеньким земным счастьем ради нашей дружбы, ибо более ценного дара, нежели жизнь, провидение нам преподнести не могло. Генри верил в меня и мой теплый летний дождь, в мой смех и наивные расспросы о смысле бытия. Он хотел научить меня ценить имеющееся. И я сумела, в отличие, скажем, от Кевина, который ушел и променял крошечную часовую мастерскую на престижную работу и спортивную машину. От Кевина, который потерял возможность увидеть Генри и услышать Генри. Который потратил их время на обиды и сожаления. Внезапно мне безумно захотелось заставить его понять, насколько он был неправ, чтобы блудный сын старика больше никогда не совершил подобной ошибки. Я захотела рассказать ему, что трамваи ничуть не хуже спортивных машин, и быть Олриджем не зазорно, а почетно. Хотя бы ради этого я должна была остаться, ради всех потерявшихся Кевинов этого мира...

И ложный Генри поблек, почернел, а за ним исчезло и розовое свечение.

Первое, что я увидела -- соединяющиеся в нескольких метрах над головой шестеренки. А затем звон из ушей пропал и к картинке добавился мерный треск ударяющегося друг о друга железа.

-- Слава всевышнему, -- выдохнул Кевин, падая головой мне на живот. Он сидел на коленях у моей кровати и, судя по прическе, переживал, цеплялся пальцами за волосы.

-- Я в порядке. В порядке.

-- Я думал, что опоздал. Туман добрался до тебя, стал окутывать, но едва я ступил на железную лестницу, он зашипел и отступил. И хотя шестерых тоже не было видно, ты никак не приходила в себя. Мне было так страшно, Олли.

-- Все хорошо, Кевин. -- Я рывком села и обхватила руками его лицо. -- Я видела Генри и столько всего поняла, мне надо все-все тебе рассказать, я...

-- Олли. Постой. Хорошего мало. Я не знаю, почему шестеро на тебя охотятся, но это так. И они не отступят, пока не получат желаемое. Нас спасает только железо, коим напичкана башня. Стоит выйти, и все повторится, а сидеть здесь вечно не выйдет. Нужно понять, что мы будем делать дальше.

И словно в подтверждение его слов, снаружи раздался раскат грома. Громкий, яростный, совсем близкий. Мы с Кевином аж подпрыгнули.

-- Олли, это они, -- прошептал мужчина.

-- Я... я не знаю, что делать.

-- Это часы, верно? Ты взяла их часы?

-- Да.

-- Почему ты не отдаешь их?

-- Может быть, потому что тогда они найдут другого духа времени и будут его использовать и запугивать, а когда придет время, однажды вечером нагрянут и убьют!

Кевин устало поднялся, потер глаза пальцами и уселся в мое кресло-качалку. Некоторое время мы сидели в мрачной задумчивости. Гром сотрясал все здание, шум дождя перекрывал треск шестеренок. Я сварила какао, передала Кевину кружку, а сама закуталась в плед и залезла с ногами на кровать. Но было неуютно, начинающие подсыхать волосы свисали слипшимися прядями, а Кевин нервно крутил в руках ключик от башни.

-- Хорошо, Олли, хорошо, ты победила, -- наконец сказал он и вскочил на ноги. -- Мы уедем из Праги. И оставим здесь часы, в этой башне, куда шестеро не смогут проникнуть. Ты согласна?

-- Мы уедем... с тобой? -- Я не могла поверить собственным ушам. Это было просто невероятно.

-- Однажды они смирятся и не станут искать нас, Олли.

-- А ты в этом уверен? Зачем тебе это?

-- Я... я просто не хочу оставлять тебя здесь. Я не могу так поступить, -- словно признаваясь в чем-то сокровенном, прошептал он, испытующе глядя на меня.

И я встала с кровати, преодолела разделявшее нас расстояние и обвила руками его шею.

-- Олли... -- прохрипел он и медленно, осторожно коснулся моих губ своими.

В этот момент на улице снова раздался жуткий раскат грома, но на этот раз он нас не напугал, а подстегнул. Поцелуй стал более глубоким, страстным, полным неведомого электричества. На шершавом языке Кевина я почувствовала горьковато-сладкий привкус какао. Он обжигал и возбуждал. Мои пальцы вычерчивали на спрятанной под рубашкой коже Кевина узоры, не менее загадочные и важные, нежели символы на часах с золотыми стрелками. И поначалу я считала удары шестеренок, пытаясь измерить время жизни нашей страсти в секундах, но вскоре жаркая гроза, зародившаяся внутри часовой башенки, сбила меня с ног и обесценила все, кроме прикосновений рук и губ Кевина.

Брошенный на пол клетчатый плед, трение кожи о кожу, боль в оцарапанных о тротуар ладонях, полузабытая, в чем-то даже желанная, пальцы в мокрых волосах и резонирующее биение сердец. Два совершенно разных человека, едва знакомых, объединенных взаимным любопытством. Близость, которая может дарить миры и их же может отнимать.

На его коже дождь оставил свой вкус и аромат, который проникал в меня с каждым вдохом, каждым касанием губ. Я впитывала его, отнимала, исцеляла от серости и будничности дождей и туманов, от страхов и сожалений. Заставляла забыть обо всех бедах и неурядицах прошедших дней и рисовала в мрачном невеселом небе радугу. Дарила и отдавала, не жалея ни себя, ни его, вынуждая брать все без остатка.

И он брал, каждым порывистым движением, каждой жадной лаской и оставленной на моем теле меткой. Я не могла оторваться от его жесткого тела, нового, иного, неизведанного. И хотя понятия не имела, которая по счету эта близость в моей жизни, страх, несколько раз мелькнувший на задворках сознания, ни разу не выплыл на поверхность, не стал потворствовать собственному эгоизму и подчинять себе момент счастья двух людей, в котором ему не было места.

И, словно сопротивляясь правильности происходящего, мир над нашими головами трещал и раскалывался раз за разом, обнажая белые изнанки молний и снова затягивая разрывы тонкими, дрожащими в страхе, паутинами туч. И только соединяющимся шестеренкам над нашими головами не было дела ни до чего. Они и без нас знали правду о том, что одиночество бесполезно. Пусть сложно и трудно, со скрипом и массой усилий, но сообща они умудрялись размеренно катить вперед время. И звонким боем награждали себя за каждый час работы, не обращая внимания ни на разъярившуюся природу, ни на людей, нашедших под их сенью укрытие и друг друга.

Когда я проснулась следующим утром, прошедшие дни словно стерлись с ткани бытия. Исчезли и дождь, и туман, и Кевин. Последнему обстоятельству я очень удивилась. Даже встревожилась.

Выходить из башенки было страшно, но снаружи новых сюрпризов не обнаружилось, и потому я бодрым шагом направилась к мастерской. Воды на дорогах было все еще в избытке, но ее хотя бы больше не прибывало. Все, казалось, вернулось на круги своя. Только где же все-таки был Кевин? Втайне я надеялась, что он снова готовит для меня завтрак у господина Тоффи.

Дверь в мастерскую была не заперта, и я обрадовалась, но когда переступила порог так и замерла.

-- Генри? -- прошептала я, не веря своим глазам. Передо мной стоял ну точно он, осанка, фигура и жесты -- все до боли знакомо. Вот только когда гость обернулся, я поняла, что передо мной не старик.

Это был мужчина, пожилой, чуть помладше мастера, такой же высокий, худой. И по его щекам струились слезы.

-- Простите, пожалуйста, мое вторжение, но я Томас -- сын Генри, - сказал он, хотя это и было лишним. Они были почти копиями друг друга! И я бросилась прочь из мастерской, побежала к господину Тоффи, влетела в булочную.

-- Кевин, вы видели сегодня Кевина? -- прокричала я.

-- Нет, Олли, а в чем дело?

-- Господин Тоффи, да как же так, вы что, не знали, что он Генри никакой не сын?

-- Сын? -- искренне удивился господин Тоффи. -- Олли, девочка, что ты опять напридумывала? Когда родители Кевина погибли, Генри -- добрая душа -- его приютил, но это все. И когда тот пару лет назад уехал, никто даже не удивился...

-- Так зачем он мне соврал? -- нахмурилась я.

-- Он сказал тебе, что он сын Генри? -- тоже помрачнел господин Тоффи. -- Ох, Олли, сдается мне, Кевин -- очень ревнивый мальчик. Возможно, он сильно переживает, что Генри его так и не усыновил...

Но я уже не стала его слушать, чувствовала, что дело не в этом. Я пыталась вспомнить, называл ли Кевин Генри отцом при господине Тоффи, и выходило, что нет. Но тогда зачем же он явился? Я вернулась в мастерскую и даже заставила себя улыбнуться Томасу.

-- Простите, простите меня, -- глухо произнес Томас. -- Но мы с вами плохо начали. Я Томас Олридж. А вы...

-- Оливия Бёрн.

Внезапно он сделал шаг назад, глаза его расширились двое.

-- Отец... неужели он сумел... Ах... -- И Томас тяжело облокотился о прилавок.

-- Вы что-то знаете? -- хрипло произнесла я и подошла ближе.

-- Несколько лет назад он мне рассказал историю о девочке, которая прямо перед ним бросилась под машину, а он ничего не сделал. Она была совсем маленькой, но в ее глазах была такая боль и печаль, что он понял, догадался: что-то произойдет. И отчего-то промедлил. А она бросилась под колеса, после чего не умерла, но впала в кому. Отец винил себя в случившемся и часто навещал ее в больнице. Чуть больше года назад он позвонил мне и сообщил, что девушка умерла. Я как раз только уехал на раскопки, ведь я антрополог...

Это объясняло все. Вообще все. Кевин был прав. Генри каким-то образом вмешался, а шестеро прознали и наказали его за этот поступок. Мы с Томасом неловко переглянулись, явно пытаясь переварить услышанное. Но затем мое сердце часто-часто забилось. Если Генри смог меня вернуть, то и шестеро могли вернуть мастера! Стоило выдвинуть условие, они бы согласились, ведь часы были им так необходимы! Как же я раньше не догадалась?

-- Томас, ждите меня, я сейчас вернусь!

Я буквально летела к башне, преодолела вчерашнее расстояние за несколько минут, даже не запыхалась, и быстро-быстро влезла по лестнице наверх, туда, где пила какао, туда, где закутала в собственноручно связанный плед часы шестерых. Внутри все аж пело от мысли, что очень скоро я снова увижу Генри, поговорю с ним, накормлю его кунжутными булочками и спою столько песен, сколько знаю.

Когда я разматывала плед, мои руки дрожали. Меня трясло от предвкушения и счастья, но с каждым новым отброшенным слоем я все отчетливее понимала, что внутри пусто.

И я схватилась за голову, закричала, заплакала. Мне даже не нужно было раздумывать над тем, что произошло, пока я спала. О да, Кевин слишком быстро достиг всего, слишком много знал о шестерых, совсем не походил на Генри и по всем законам жанра не мог заинтересоваться простушкой вроде Оливии Бёрн.

Мы так глупы в своей уверенности, что знаем все лучше других, но нельзя помочь тому, кто считает, будто в помощи не нуждается. И на руках у меня было двойное подтверждение. Я не смогла спасти Кевина, а господин Тоффи -- меня.

Искусство лицедейства простирается очень далеко, Олли. Дальше, чем ты можешь себе представить.

Гейл Александра : другие произведения.

Дух времени