Галаган Эмилия. Свет горел всю ночь

На какой-то миг я ощутил, что значит быть привидением: вот так же -- только вечно -- брести сквозь невероятную тишину, чувствуя близость, но так и не достигая никогда огней родного дома.

Майкл Каннингем, "Дом на краю света"

Мотель обманул нас.

Мы вошли, сняли куртки, сели за стол, открыли вино. Я заметила:

-- Как здесь тихо! Как будто кроме нас никого нет!

-- Может, и нет, -- предположил ты. -- Разве это плохо?

Я только покачала головой. Тишина не сводила с меня взгляда, и не так-то просто было разлепить губы. Даже пить не хотелось.

Ты пригубил вино, обнял меня.

Тихо.

Долго.

-- Как будто соскучился... -- не выдержала я.

-- Соскучился, -- сказал ты, но я не поверила.

Мы поцеловались. Снова о чем-то заговорили.

И лишь потом, когда мы лежали в темноте на широкой кровати, уставшие и растерявшие все слова, мотель вдруг ожил, наполнился множеством звуков, так что стало понятно: мы тут не одни. Совсем не одни.

В коридоре кто-то уронил ключи. Их звон прозвучал так близко, что показалось, будто они упали на пол прямо возле кровати.

Шаги. Такое ощущение, что у самой нашей двери. Кто-то дернул за ручку. Нет, не у нас.

Это невыносимо.

Словно с выключением света тут начали жить своей жизнью какие-то другие люди.

Да, другие, которые не видят нас, а одновременно с нами живут здесь же, в этом мотеле. Ходят, разговаривают, смеются. Пьют вино, занимаются сексом. Как мы. Быть может, это такой бизнес: одновременно в двух измерениях реальности заполнять комнаты людьми. Двойная выгода.

Женский вскрик прозвучал так близко, что мне на секунду представилось, что эта кончающая дама лежит тут -- между нами, на нашей кровати, -- и я вздрогнула.

Какой бред! Это же просто игры воображения. Но в темноте реально всё. Если нельзя удостовериться воочию, что чего-то нет, всегда будет оставаться кроха сомнения: а вдруг оно -- есть?

Я закрыла глаза. Зачем я вообще выключила свет? Ведь это я, выходя из душа, выключила свет и приоткрыла форточку. Чтоб было не душно.

С улицы доносилось монотонное капанье. Ничего, это не страшно, это с крыши...

Это даже хорошо, можно считать удары капель...

Вдруг я почувствовала твое прикосновение. Ты просто легонько провел пальцами по моей руке:

-- Спи...

-- Сплю...

Мы пытались уснуть. Оба.

Наши сны были невзаимны: как только ненадолго отключалась я, меня будили твои шаги в уборную, или кашель, или натужный скрип кровати. Временами я улавливала твое сонное дыхание и замирала на какое-то время, боясь потревожить твой сон -- пока очередной резкий звук не пугал меня до того, что я чуть не подпрыгивала в кровати -- и ты просыпался.

Ночь изводила нас.

Начало светать, я наблюдала, как дрожат от сквозняка бледные занавески, и думала о том, что мы с тобой не созданы друг для друга. Но они, они всегда будут вместе. Всегда будут тянуться друг к другу.

Тьма снаружи меня и страх внутри меня. Их любовь не разорвать.

Когда ты проснулся, я уже была одета и готова к отъезду. Ночь прошла.

Этот страх мучил меня с детства. Не знаю, как его назвать. Страх темноты? Но выходить из дому в темное время суток я не боялась, а вот комнате, когда я ворочалась в кровати с боку на бок, стараясь уснуть, темнота была мучительна, как тоскливая песня на повторе. Я спасалась от нее, как могла.

Студенческий городок окружал высокий бетонный забор, вдоль которого я и ходила.

Кругами.

Ночью.

Это было безопасно. Это было спокойно. Куда лучше, чем лежать в кровати, закрыв глаза, и делать вид, что спишь. Кто-то хочет обмануть тьму? Кто-то дождется ее смеха у самого уха!

В ту ночь я, не включая света, на ощупь нашла вещи, оделась, быстро натянула пальто и сапоги и вышла на улицу.

Холодно. Долго я не продержусь.

Я иду вперед по тропинке, протоптанной вдоль забора. Где-то в заборе, говорили, есть секретные ходы, по которым на территорию студенческого городка пробираются посторонние, но я ни одной бреши в заборе не заметила за все то время, как здесь бродила.

Бродила я часто. Сон в последнее время совсем не шел. И проклятый страх наваливался с такой силой, что я просто деревенела. Тело покрывал липкий пот, а сердце стучало так, как будто у него клаустрофобия и находиться в замкнутом пространстве грудной клетки ему нестерпимо.

Сейчас снег прячет меня от темноты. Его спокойствие передается и мне.

По белому -- шаг за шагом. Мне становится легче.

Я выдыхаю облачко пара. Он быстро растворяется в морозном воздухе.

А вот вижу: из-за забора поднимается в небо тонкий столб дыма. В доме (студенческий городок окружают деревенские домики) топится печь. Я смотрю и смотрю на этот дым. На призрачную дорогу, ведущую в небо. Но я не могу подняться по ней. Там, в небе, слишком черно. Страшно. Я туда не хочу.

Иду дальше. Снег, снег -- высокие сугробы вдоль забора. Кое-где из них торчат ветки кустов. Да, тут вообще-то кусты растут, а так и не скажешь -- снег все утопил в себе. И вот -- из сугроба ко мне тянется черная рука. Тьма все-таки обманула меня -- вылезла там, где не ждали. Я подошла поближе. Ну, конечно, просто кто-то потерял перчатку, а другой кто-то повесил ее на ветку куста. В снегу ветвей почти не видно, а вот перчатка заметна. И вовсе она ко мне не тянется, просто висит.

Не знаю зачем, я вдруг пожимаю эту руку.

Перчатка шерстяная, покрыта мелкими кристалликами льда, и моей ладони немного больно.

А потом я снова смотрю вверх -- на дорожку в небеса. Перевожу взгляд на общагу и вижу на самом последнем этаже, в угловой комнате, свет в окне.

Не помню, кто мне сказал про Машку. Просто рассказали, дескать, есть такая тетка, у которой вроде как своя стиралка, так что можно постираться у нее. Нашу прачечную самообслуживания тогда закрыли на ремонт, говорили, что ненадолго, может, на пару месяцев, но чистой одежды на такой срок у нас все равно бы не хватило. Так что народ крутился как мог. Одни устраивали в душевых постирушки в тазах, другие возили грязные трусы сумками домой -- но это был не мой метод: слишком далеко ехать.

Машкина комната была из неремонтированных, со старыми, местами содранными обоями рыжевато-желтого цвета и дырявым линолеумом. Самой Машке было лет тридцать, может, чуть больше, но лицо ее казалось изношенным, как и ее застиранный домашний халат. А может, все дело было в освещении: в потолочном светильнике, рассчитанном на три лампочки, была вкручена только одна, дававшая слабый, унылый свет. Наверное, из-за него в каждую морщину на лице ложилась тень -- и Машка выглядела едва ли не старухой.

Стиралка у нее и правда оказалась, старая, советская, пару раз ударившая меня током. Стирать Машка позволяла бесплатно, но, разумеется, от подношений не отказывалась. Я принесла банку сгущенки, которую она открыла, пока я возилась со стиркой.

Постирать -- это ведь полбеды. Вторая половина беды -- отжать. Огромный пододеяльник, разбухший, как гордость от похвал, никак не хотел избавляться от воды. Мелкими и слабыми своими руками я крутила его изо всех сил, насквозь промокнув от воды и пота.

В конце концов я притащила его в комнату. Веревка была протянута по диагонали, из угла в угол, и, вскарабкавшись на шаткий стульчик, я кое-как развесила пододеяльник.

С него тут же начало капать.

-- Соседей затопим, блин, -- сказала Машка. -- Тазов парочку поставлю.

Я вернулась с простыней и другими барахлом. Машка помогла мне его развесить.

Комната теперь была разрезана по диагонали стеной из мокрого белья. На полу потихоньку образовывались лужи. Воздух был напоен влагой, как в теплице.

-- Садись, чаю попьешь, прачка.

Машка пила самый дешевый чай, по пять рублей за пачку, эдакую чайную труху. Да еще и заваривала каждый пакетик не один раз. Батон был тоже самый дешевый, "Красная цена". Машка намазывала на ломтик батона тоненький слой сгущенки и ела.

Какое-то время мы пили чай молча, а потом я спросила:

-- А у тебя, значит, соседки нет?

-- Нет. Мне не положено соседки. Я -- сотрудник вуза.

-- А...

-- Лаборантка на кафедре.

-- А...

Мы помолчали.

-- Везет тебе, -- не выдержала я.

Находиться в моей комнате было нестерпимо. В первую очередь из-за Лики. Во вторую очередь -- из-за Лики. А в третью... в третью черт его знает из-за чего, наверное, тоже из-за Лики. Она съезжала с катушек. Вторую неделю не вставала с кровати. Нет, выползала в туалет и иногда -- заглядывала в холодильник, брала, что подворачивалось, съедала -- и снова валилась на кровать. В комнате скапливался запах немытого тела. В душевой стоял таз, в котором все эти две недели мокли Ликины вещи. Оттуда уже начинало пованивать. Все мылись рядом с этим чертовым тазом, мирясь с его присутствием, то ли из вежливости, то из брезгливости никто не решался к нему притронуться. Лика лежала на кровати, слушая музыку. Музыку, которую я ненавидела. Потому что от нее не спасали наушники. Ведь Лика подпевала.

Высоким, болезненно вибрирующим голосом, от которого меня тошнило, как будто кто-то насильно пихал мне в глотку те самые скисшие в тазу Ликины шмотки.

-- В не-е-ебе че-ерные птицы...летя-я-ят... мне бы...поймать одну и обня-я-ять...

Иногда Лика садилась на кровати и начинала говорить, обычно -- прикрыв глаза, как будто от того, что она говорила с закрытыми глазами я -- сидевшая напротив, на своей кровати, ее не слышала. А может, ей казалось, что я ее и не вижу.

-- Мама и папа постоянно кричали друг на друга... кричали и кричали... я садилась в уголок и терпела, терпела... а потом один раз сбежала... к одной женщине. Она жила на два этажа выше... если бы просто этажом выше, то я бы все равно все слышала... они ведь так громко кричали... а у той женщины было очень хорошо... у нее был сервант с хрусталем... я смотрела на него и думала: вот бы стать такой маленькой и бродить там... среди этого хрусталя, как в лесу... высокие рюмки похожи на деревья, а маленькие стопочки -- на кустики... я хочу туда опять... хочу в мой стеклянный мир... Эта добрая, добрая женщина... Возвращала меня в мой дом... В мой настоящий дом... Спасала меня от криков, от грязи, от боли...

Я не знала, правду говорила Лика или нет. Иногда я задавала ей вопросы, например:

-- Что с ней потом стало?

Она открыла глаза, посмотрела на меня мутно, как пьяная:

-- С кем?

-- С той женщиной.

-- Умерла.

-- Так не говорят о смерти того, кто дорог.

Лика отвернулась лицом к стене и замерла.

Иногда она говорила совсем уж невнятно, отрывисто, сидела, запустив руки в волосы, выдирала из них целые клочья, которые потом скатывала в катышки и оставляла где придется. Я молча прибирала -- это раздражало меня не так сильно, как ее разговоры и пение.

Часто я уходила читать в коридор и сидела на подоконнике с конспектом до тех пор, пока не начинала болеть задница. Из окна дуло, я боялась простудиться, но возвращаться в комнату все равно не хотелось.

Вдобавок мне почти каждый день звонила Ликина мать. Не знаю, как она раздобыла мой номер телефона (скорее всего, Лика когда-то дала). Сама Лика на звонки из дому не отвечала, поэтому о ее состоянии докладывала я: да, поела немного, да, снова лежит, да, что-то читает, может, к экзамену готовится...

Но самым худшим было то, что Ликино безумие будило моё. Чем больше мой разум уставал от ее странностей, тем больше я чувствовала где-то внутри себя желание выбросить чертов конспект, прикрыть глаза и начать говорить...

А по ночам ко мне стал наведываться мой старый мучитель.

-- Ты не знаешь, из-за чего это с ней?

-- Неа. -- Я покачала головой. -- Вообще, когда я только вселилась к ней, нормально все было. Она была веселая, бойкая, даже чересчур...

Машка всегда выслушивала меня. Не знаю, может, только из-за банки сгущенки и слушала, но меня уже было не остановить.

-- Я думаю, может, коменде сказать? Ну, может, она меня отселит куда? Задолбалось уже. Невозможно так жить. Из-за этого срача к нам никого не позовешь. Сама хожу по чужим комнатам, как бомжиха...

-- Если совсем паршиво, приходи ко мне вечерок скоротать. Пьешь?

Я кивнула. Я была не против алкоголя. Пива там, вина...

-- Только закуску приноси, как деньги будут.

С Машкой мы пили водку. То есть пила в основном она, я старалась пить по чуть-чуть, чтоб не слишком пробирало. Водка была мерзкой, но зато срубала с ног. Спала я глубоко, без снов и страхов.

С Машкой мы говорили за жизнь. Я жаловалась на Лику. На отсутствие работы и денег. На научрука. На то, что хочу домой, но стыдно попросить у матери денег на билет, а за свои -- не получится, не хватает. Как-то раз пожаловалась на бросившего меня парня.

Машка пожала плечами.

-- У меня вообще с мужиками бывало только по пьяной лавочке.

Как-то раз Машка сильно перебрала, и я решила тихо уйти, оставив ее просыпаться.

Уложила ее на кровать, накрыла одеялом и направилась к выходу.

Уходя, как требует вдолбленное с детства правило, хотела погасить свет. Но только я коснулась выключателя, как услышала сдавленное:

-- Э-э-а!

-- Тебе плохо?

-- Э-а... Све-ет, све-ет... не тро...

-- Свет оставить? Ну хорошо... ладно, я пошла...

Я ушла, оставив свет гореть.

Когда я пришла к Машке той ночью, после долгой прогулки вдоль забора, она спала. Но ничуть не рассердилась, что я ее разбудила.

Выбралась из-под одеяла, сонно потирая глаза. Впрочем, глаза у нее всегда были какие-то заспанные.

-- У тебя свет горел... -- оправдывалась я, снимая пальто и ботинки.

-- Ну да.

-- Вот я решила зайти. Подумала: учишь что.

-- Чего мне учить, я и так ученая.

-- Извини.

-- У меня свет всегда горит вообще-то.

-- Да?

-- Я не выключаю его, даже когда ухожу. Задолбалась лампочки менять. Тут какая-то проводка хреновая или какие-то еще проблемы с электричеством... В общем, если выключить свет, а потом включить -- лампочка тут же перегорает... я после двух сгоревших третью берегу, не рискую...

-- А электричество не жалко?

-- Я ж за него не плачу. Общага. Ты что хотела-то?

-- У тебя есть выпить, а? Заснуть не могу.

-- А, это дело. У меня всегда есть. Возьми бутылочку там, в холодильнике. Во-во! И сыр там достань, или рукавом занюхивать собралась?

В ту ночь я впервые напилась в дрова.

Утром, после душа, который я приняла в надежде избавиться от мучительной головной боли, я раз двадцать наполнила Ликин таз с бельем горячей водой.

Наливала -- и выливала. Наливала -- и выливала. В душевой, обложенной светло-бежевым кафелем, стоял пар. Я, закатав рукава и штанины, с усердием полоскала белье, пока оно не избавилось от противной мыльной слизи. Отжав, как могла, Ликины шмотки, я развесила их по комнате. У нас, в отличие от Машки, не было веревки, поэтому приходилось довольствоваться батареей и спинками кроватей и стульев. Джинсы я пристроила на книжной полке. Они смотрелись весьма жалко и почему-то видом своим напоминали поговорку "опустить руки", хотя и вовсе не имели рук -- только штанины. С них тут же начало капать. Можно было поставить на пол, под них, таз, но я решила поступить иначе.

Лика по-прежнему лежала на кровати, отвернувшись к стене.

Я взяла таз, набрала холодной воды и молча выплеснула ее на Ликину кровать. И на Лику, естественно. Она подскочила как ужаленная.

-- Ты что свихнулась?!! Совсем сбрендила, алкашка чертова!

-- Я?

-- Да от тебя каждый вечер спиртягой несет!

-- А от тебя чем несет, ты не чуешь?

Но мокрая и злая Лика проигнорировала мой вопрос, выскочила из комнаты, пошлепала по коридору босыми ногами и громко хлопнула дверью душевой.

Она мылась и пела про черных птиц - голос пробивался сквозь шум воды.

Когда джинсы высохли, оказалось, что они на Лике висят -- так она отощала.

Ночью выпал снег. Машина напомнила мне ребенка, укрывшегося с головой одеялом -- как делают дети, которые боятся темноты. Или которые не хотят вставать и иди в детский сад.

Пришлось долго откапывать машину, прежде чем мы смогли уехать.

Уже когда тронулись с места, я замечаю в окно перчатку. Она лежит на утоптанном нами снегу, похожая на оторванное крыло черной птицы. Проверяю карманы. Так и есть, моя. Черт с ней. Я все время что-то теряю.

-- Заедем куда-нибудь кофе попить? -- спрашиваю без особой надежды.

-- Зачем?

-- Проснуться.

-- Я уже. Да и потом -- я тороплюсь.

-- Хорошо.

-- В следующие выходные не знаю, что будет... Но, наверно, не получится... А потом... я позвоню...

-- Не надо.

-- Слушай, не начинай. Все было хорошо. Я тебе позвоню.

Я не стала спорить. Я не хотела, чтобы он звонил -- и всегда ждала его звонка.

-- Зима красивая в этом году.

-- Лучше б ее не было.

-- Я люблю зиму.

-- Извини.

-- Ничего.

Смотрю в окно. Вот молодое, тонкое дерево -- на каждой ветке толстый слой пушистого, легкого снега -- кажется, дерево боится пошевелиться, чтобы не уронить... Замерло, скрестив ветви в неудобной позе, и теперь стоит, мучается...

-- Летом поедем на море, -- говоришь ты.

Я смотрю на твое слегка опухшее усталое лицо -- оно у тебя усталое всегда, даже на детских фотографиях. Но утром -- особенно. Утром у всех, кто не в ладах с тьмой, на лице написана особенная усталость.

-- Посмотрим. -- Я вздыхаю.

Не будет никакого лета. Для нас. Мы навсегда останемся в зиме. В лете будут какие-то другие люди, только похожие на нас.

У тебя колючая щетина. Жесткие волосы. Внимательные светло-серые глаза за стеклами очков, которые ты носишь только когда водишь машину. Ты большой и сильный человек за рулем. У тебя проблемы и ты едешь их решать.

-- Поедем. Я к тому времени все разрулю, возьму отпуск...

Не возьмешь -- ты чертов трудоголик. А если возьмешь, то поедешь один -- ты чертов одиночка. Я нужна тебе только изредка, когда ты слишком сильно устаешь. Когда тебе нужен тот, с кем вместе можно пройти сквозь ночь.

-- Расскажи лучше что-нибудь...ну, интересное...

Ты любишь слушать всякое странное, что я говорю. Я читаю много книг, вот вчем дело. А у тебя на книги нет времени.

-- В мифологии айнов... которые живут в Японии... считалось, что мир мертвых находится под землей... то есть мертвые ходят по той же поверхности, что и живые, но с другой стороны...с изнанки...ты идешь босиком по земле, а при этом касаешься чужих ног, подошв... невидимо...

-- Жутковато.

-- Мне тоже так казалось. А потом я подумала, что... мы ведь постоянно оказываемся там, где до этого были другие -- и занимаем их места в пространстве... как будто тоже их касаемся... понимаешь?

-- Не совсем.

Почему когда мы вместе, одиночества становится так много -- как будто нарушены все законы математики и один плюс один равняется миллиону? А точнее минус миллиону -- ведь мы в области холода.

-- У нас в общагах жила девчонка одна... то есть не девчонка, ей уже было за тридцать... Лаборантка на кафедре. У нее в комнате было что-то с проводкой...

-- Черт, надо заправиться!.. И как это я вчера не заметил, что бензин заканчивается?

-- Да заправка вроде скоро должна быть...

-- Ну и что там с ней было? С лаборанткой...

-- Уволили ее. Она пила сильно. Сейчас даже не знаю, что с ней. И в соцсетях ее не найти. Фамилии не знаю. Машка и Машка. И вообще... мало о ней знаю, если честно...

-- Да, если даже фамилии не... А, вон и заправка!

До моего дома доехали в молчании, хотя ехали еще долго, с полчаса.

Когда я поднималась по лестнице, запиликал телефон.

Это Ликина мама.

-- Извини, что побеспокоила, но как там... -- вдруг она срывается на ор на кого-то мне невидимого: -- Ты что не слышишь, идиот, что я по телефону говорю?! Междугород, между прочим... Ага, знаешь, сколько стоит! -- и снова мне: -- Как там Анжела, она не берет трубку опять, я переживаю...

Я давно не звонила Лике, но признаваться в этом сейчас -- не самая лучшая мысль.

-- Она в порядке. Я с ней говорила недавно. Она набрала очень много работы.

-- Совсем себя не бережет! ты скажи ей, что хоть эсэмэсочку написала, а лучше -- пусть позвонит... мы с отцом ее переживаем... слышь, отец! -- снова кричит она. -- Мы переживаем!

-- Хорошо, я с ней поговорю.

-- Если что, я тебе еще позвоню, хорошо? Ты уж не обижайся...

-- Да ничего, звоните. -- Я вставила ключ в замочную скважину. -- Мне нетрудно с Ликой связаться.

Уже стоя в прихожей, звоню Лике. Раз за разом набираю ее номер, пока наконец-то не слышу в трубке сонный голос:

-- Да?

-- Привет, Лик! Ты как?

-- Как? Да, как обычно, хреново.

-- Слушай... Ты, может, выйди сегодня из дома... очень красиво, прямо хрустальный город... как ты когда-то воображала...

-- Да-а...

-- Я сейчас ехала со Славой на машине, все из окна смотрела... потрясающе просто!

-- Ты опять, что ль, с ним спала?

-- Да.

-- Ну и дура.

-- А то ты умная!

-- Ну да, не умнее тебя. Слушай, а ты меня, случайно, не выручишь?

-- Ну?

-- Я тут подписалась делать корректуру книги, но я опять в лежку лежу.. нет сил ни на что... Деньги я потом тебе на карту переведу, когда заплатят.

-- А много там? И что за книжка?

-- Да фигня. Про город. Кто где жил. Скукота. Как же задолбало все, а... Отчего так?

-- Не знаю. Я однажды пожала руку тьме, может, от этого?

-- Ты-то хоть не в депрессии...

-- Я? ну да, не в депрессии. Знать бы только -- где я?

Я представляю, как она слушает меня, сморщив лоб и запустив одну руку в волосы. И, сама не замечая, выдирает их клочьями.

Хватит стоять в прихожей. С ботинок натекло -- снег растаял, вытираю лужу, чтоб соседи по коммуналке не возмущались.

По длинному, узкому коридору я прохожу к своей комнате. Здесь я живу уже больше года.

Дом стар. Дореволюционен.

Высокие потолки, истертый паркет, разваливающаяся сантехника... Комната заполнена мыслями старой мебели -- и от этого находиться в ней поначалу было неловко. Но потом ничего -- привыклось, незримое ведь проще всего игнорировать. А уж незримому не замечать меня, как говорится, сам бог велел. Огромный советский шкаф, всем своим видом внушавший мне мысль о собственной ничтожности, заполнился моими вещами. На круглом столе пристроился мой ноутбук. Люстру я протерла от пыли.

На кухне кипячу чайник, завариваю кофе и включаю компьютер.

Письмо от Лики.

На улице красиво. Не выходила, у окна постояла. Я не думала, что ты помнишь... Та женщина, наша соседка, к которой я ходила в детстве... Я ничего о ней не знала и не знаю. Мы потом переехали. И все. Да я ее и помню плохо. Хотя она мне подарила хрустальный город. Город для таких, как я, слишком хрупких...

Если можешь, завтра вечером заскочи, только трезвонь сильнее, я на таблетках, могу днем дрыхнуть как убитая.

П.С. Держи работу. Крайний срок -- вчера, но они потерпят. Спс.

ППС. Славу этого уже давно пора послать. На хрена он тебе?

А ты, Лика, зачем?

Себе не изменяешь... "Заскочи" -- это значит купи чего-то поесть, у тебя-то в холодильнике, наверное, все, что есть, -- дырявый кед в морозилке.

Ладно, ничего, это временно. Лика выйдет из депрессии. Не раз выходила. Настанет и лето, и мы поедем на море...

И я туда же.

Ладно, буду работать. Все-таки хорошо, что есть работа. Я гоню от себя мысли о Славе, о нашей беспомощной и бесперспективной связи, тянущейся уже черт знает сколько, но не выходящей за рамки мимолетных встреч. О Лике, которая то ли моя подруга, то ли какое-то полумертвое создание, в которое я все пытаюсь вдохнуть жизнь.

Книга действительно скучная. Какой-то дотошный краевед просто собрал сведения обо всех жителях домов на Суворовском проспекте. Поквартирно. Тут жили такие-то и такие-то. Даты жизни. Чем занимались. Короткая статья, если чем-то знамениты. Никакой тебе лирики. Просто факты. Много квартир, много судеб.

Мысли о собственной жизни навязчиво пробивались сквозь эту информацию. Я злилась.

А потом вдруг в монотонном повторении одинаковых историй стала вырисовываться одна и та же пугающая канва -- в квартире такой-то жила семья, муж -- погиб на фронте, жена и дети -- умерли в блокаду. Квартира за квартирой. Этаж за этажом. муж -- похоронен там-то, жена и дети -- там-то. Не знаю, с чего вдруг я подумала: а если он там, на фронте, погибал и думал: "Ну хоть мои-то родные, может, выживут, спасутся?" -- а они здесь, умирая от истощения, надеялись, что хоть он-то выживет...

А никто не спасся и никто так и не узнал об этом, так и умерли с этой последней ложной надеждой, и даже похоронены далеко друг от друга...

А может, так до сих пор и скитаются по коммунальным коридорам одинокие призраки тех, кто до сих пор надеется, но никогда не встретит того, кого ждет?

Я плакала и плакала, и было мне горько и больно не потому, что все умерли, а потому -- что все разминулись.

Я с Машкой, которая теперь черт знает где спивается, с Ликой, которая тихо сползает в ничто, со Славой, который погряз в работе...

Все разминулись.

Но я закрываю глаза и, сквозь толщу слез, со дна, вижу его.

Свет, который горит всю ночь.

Даже в пустой комнате.

Как будто кто-то есть.

Как будто кого-то ждут.

Как будто имеет смысл идти.

Комментарии: 21, последний от 10/03/2018. © Copyright Галаган Эмилия (milagala114@yandex.ru) Размещен: 17/02/2018, изменен: 22/02/2018. 28k. Статистика. Рассказ: Проза Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Автор снова украл название из русского рока. Ужасное дело! Впрочем, рассказ не слишком понятен, но, надеюсь, кто-то, кто так же переживает ночь, поймет...

Галаган Эмилия : другие произведения.

Свет горел всю ночь