Аннотация: Авторство мира: Малабар и Верона, 2009 г. Авторство персонажа и текста: Габриэль Вега, 2009 г.
Белая гвоздика меж страниц старого молитвенника. Пожелтевшие листы, еще не увядший цветок. Комната шесть на шесть. Квадратные метры. Клетка с крестом на стене. Деревянный идол. Символ любви распятой.
Он медленно раздевается, снимая остатки алых одежд. По одной расстегивает пуговицы.
Будет чист и абсолютно наг. Палой листвой облетает величие. Красный шелк скользит по белой коже, обнажая плечо, руку с синеватыми прожилками вздутых вен, ключицы и грудь, поджарые как у гончего пса бока, жесткий живот.
И если плоть можно усмирить, то сердце никогда. Пока не остановится.
Шаги босых ног по серому каменному полу. Высоко поднятый подбородок. Улыбка палача самому себе. Никто не имеет права спрашивать строго. Кроме.
Он не один такой. Их было много, тех гордецов, что хотели быть святыми, усмиряли страсти, пытаясь остановить бешенный стук сердца. Иначе бы откуда здесь эта комната с квадратным оконцем-бойницей, узкой полосой сумрачного света. Деревянным столом и табуретом. Покаянная.
Поздний вечер. Где-то в саду стрекочут цикады.
Лепестки увянут, сожмутся, превратятся в сухой пергамент. Пожелтеют. Сколько ему хранить их? Год или два? Всю оставшуюся жизнь. Белая гвоздика почти не пахнет. Только терпкость. Девственно чиста и непорочна. Крепкий стебель цветка упруг.
Она дарила ее не глядя. Не задумываясь. Улыбалась, стекал с губ тягучим медом голос. Прикосновение бархата к щеке.
Большой и сильный зверь не мечется в клетке. Ходит тихо и осторожно, почти бесшумно.
В замешательстве. Вперед. Назад. Вперед. Назад. Движение маятника.
Разум почти покинул его. Только сердце. Комок сокращающейся плоти, с кулак или чуть больше. Нестерпимо жжет. От этой муки нет спасения. Горечь. Боль телесная - такая малость.
Выбить дурь.
У него все наготове. Чистое льняное полотно, плеть и короткая палка, чтобы зажимать зубами. За многие годы он привык делать это с особым тщанием, убивать себя, очищать, скоблить дочиста. Как всегда, без грязи. Бог не любит нечистот. И он не любит тоже.
Старина Линдон вновь будет недоволен. Старина Линдон уже давно привык обрабатывать антисептиком, зашивать и перевязывать. Раны Христовы.
Доктор, если бы Вы могли врачевать боль души. Если бы у Вас была такая чудодейственная микстура. Но полно.
Белые, ровные зубы сжимают зазубренную деревяшку. До треска. Молитву покаянную можно твердить не разжимая рта. Смеяться и плакать можно молча.
Он берет плеть.
Замахивается, закинув руку назад, через плечо. И что есть мочи ударяет. Снова и снова. Раз за разом. За все человеческое, что пока еще не чуждо. Рассекая кожу, рвет на части, широкими четкими полосами. Крест-накрест, вот так. Привычно. Легко. Безбоязненно.
И грязное становится совершенным, а белое - красным.
Цветок меж страниц старого молитвенника, увы, не поалеет никогда.
Терпение.
Отречение.
Святость.
Белый единорог на красном поле. Чист и безгрешен он станет после. Останутся вера, гордость и честь.
У двери комнаты смиренно ждет слуга. Зажимает уши руками, чтобы не слышать эти горькие, сдавленные звуки: не то хрип, не то вой, от которого выворачивает нутро и хочется выплюнуть сердце. Потом, когда за дверью все стихнет, он позовет врача.
Утром поможет ему подняться с постели. Мягко оботрет тело, соберет священные пот и сукровицу. Перевяжет вновь, стыдливо отвернувшись, будет держать одежду, чтобы он неуклюже просовывая руки в рукава, мог облачиться, застегнуть, запаять намертво застежки в форме белых крестов, чтобы к полудню Великий инквизитор мог отправиться в обитель святой Екатерины.
Мельком немой взглянет в бледное, мертвенно белое лицо хозяина. И отшатнется. Принесет красную бархатную подушку, бережно положит на кресло, чтобы не была столь мучительной боль.