Аннотация: Милан, июль 1495 года. Погибший в битве при Форново пехотинец Марко Радичи, воевавший в составе войск графа Каяццо; возвращается к невесте, дочери суконщика, ибо связан данным обещанием.
Дни без света, ночи без луны и звезд. Странные, беспросветные, глухие. Пустынные дороги, путанные тропы. Ветки, царапающие лицо. Не больно. Марко брел, не разбирая пути, то и дело спотыкаясь, будто вел чего нечистый. Низко опустив капюшон, кутался в плащ. К подошвам сапог налипли комья земли. Пару раз споткнулся, упал на колени, упершись ладонями в грязь. Хотел отдышаться, да в груди замер вдох, а выдохнуть никак. Руки и лоб были холодны, и Марчетто никак не мог согреться. Оружие и сумку забрали видать, пока он был в беспамятстве.
Туман кругом, белый как молоко, в нем иногда слышались голоса, но Марко не понимал, что кричали ему "с той стороны". Знал только - не свои. Продолжал упорно идти вперед, куда глядели блеклые, словно подернутые пеленой, глаза.
Знал, ждет его Тереза, коли не придет - будет слезы целыми днями лить.
Сколько шел, как шел - не помнил. Мимо проскрипела телега, да чертыхнулся правивший лошадкой мужичок.
- Смотри куда идешь, пьянь! - в сторону плюнул, да дальше поехал. Марко встал как вкопанный, долго смотрел вслед. И чего не попросил по дороге довезти, дурак? Покачал головой, глухо хрустнув позвонками.
Ночь была темной, вязкой, жаркой. Слабый ветер сдувал с плеч пыль дорог. Ни живой, ни мертвый, между раем и адом, Марко Радичи пришел на границе дня и ночи. Торопился, а ноги двигались медленно, будто ватные.
Он не помнил, сколько не спал или когда уснул. Знал только, что во время боя, когда смешались свои и чужие, обнялся крепко с таким же как он воякой, и рухнул больно ударившись головой, захлебнулся на вдохе. Потом отчего-то стало во рту горько, а перед глазами темно.
Терезе спалось худо; вскоре превратилась прохладная постель в жаркие тенеты простынь, и девушка нет-нет да и просыпалась от малейшего шороха. Где-то под подоконником беспокойно пел свою песню сверчок, противно орали коты на крыше. Младшая сестра, умаявшись от беготни, тихо посапывала рядом с Терезой. Не слышно было и родителей, и брата. Весь дом преспокойно спал, кроме нее.
Коротая ночное время, девушка думала о Марко. Представлялся ей раз за разом чудесный миг, когда ее ненаглядный вернется с войны, поведет ее под венец и будут они жить так счастливо, как никогда раньше и никто не жил, и никогда не будет. Ничто ее не пугало, не страшили никакие беды. Только бы скорее снова увидеть любимого, попасть к нему в крепкие объятия!
В ставню что-то стукнуло. Тереза не обратила в первый раз внимания, но когда стук раздался во второй раз, поднялась с постели и выглянула на улицу, приоткрыв створку.
- Кто тут еще? - раздался ее сердитый шепот. Но увидев знакомую высокую фигуру, Тереза охнула. - Марко... Марко! Подожди, я сейчас!
И ринулась вниз, едва успев набросить на плечи узорную шаль. Босые ноги ее ступали бесшумно, девушка почти летела, не чуя пола, словно крылья обрела. Торопливо отворив дверь, Тереза выбежала к мужчине и бросилась обнимать. Неприбранная, непричесанная, но счастливая; все повторяла имя жениха и горячо целовала, не обращая внимания, что тот весь в пыли. Марко пах не собой, а дорогой и медью.
Он обнимал Терезу в ответ крепко, чувствовал, как заходится от радости девичье сердечко, а сам был как камень. Долго молчал, словно набрал в рот воды. Вроде и вернулся, а что-то не так. Давила душу тоска.
Обхватив ладонями белое с румянцем во всю щеку лицо, поцеловал теплую, пахнущую молоком суженую в губы. Прислонился лбом ко лбу и только потом хрипло сказал:
- Я вернулся, - к меди и песку добавился запах дождя, сырой земли, вывороченных корней и выгоревшей на солнце травы. - Холодно, - беззвучно произнес, шевеля бледными, обветренными губами. А когда отстранился и взглянул сверху вниз, стали видны залегшие под глазами тени. Два черных провала, заострившиеся черты. - Никому не говори, - попросил строго, словно это был страшный секрет. Сам не знал, почему нельзя, но будто дергал его кто-то за нитки, заставлял открывать рот, говорить эти слова.
- Не скажу, - едва шевельнула губами Тереза, поднявшая лицо к суженому.
Уставший, бледный и как будто чужой, все равно казался ей Марко милее всех прочих. В груди зашлось все и защипало в глазах от того, как жалко стало ей повоевавшего жениха, который с дороги казался бродяга бродягой. Щетина отросла, ясные глаза запали, а руки и губы холодные, как камень.
- Идем в дом, - шепнула девушка и, взяв его жесткие ладони, потянула за собой. - Идем. Я дам тебе горячего вина.
Ей все равно было, что родители спят, ведь пригласила она не кого-нибудь, а будущего мужа. Да если бы и проснулись, ну как отказали бы Марко? С порога бы прогнали уставшего человека?
Двигаясь тихо и поминутно прикладывая пальчик к губам, проводила Тереза жениха в кухню. Подала воды для умывания, рушник, чтобы утереться, а сама, поворошив дремлющие угольки в очаге, поставила греться вино, насыпав туда щедро пряностей. Выставила на стол холодного мяса, яблок, отрезала хлеба, прижимая краюху к груди.
- Пей, - ласково улыбнулась, наполняя чашу Марко до краев рубиново-черным вином.
Потом не выдержала, прижала вихрастую голову его к теплой груди, поцеловала снова, и все казалось, что мало.
- Накануне дождь был сильный, лил как из ведра, - невпопад сказал Марко, уткнувшись лицом Терезе меж грудей, устало прикрыл глаза, шептал хрипло. - Как будто дева Мария по нам плакала. Река разлилась... Две реки было. Вода и люди, - говорил, словно бредил. - Вода и люди...
Потом Марко отстранился, поглядел на чашу, взял в руку, сделал глоток и поперхнулся. Полилось с губ вино как кровь. Как тогда, когда падал навзничь, и опрокинулось небо, хлынуло чернотой.
- Прости. Прости меня, Тереза, - вновь забормотал Марчетто, вытирая рот рукавом. - Ничего тебе не принес, вернулся с пустыми руками. Все растерял.
В глазах, остановившихся и тусклых, застыла мольба. Марко поставил чашу на стол. Есть не хотелось. Как шел, сколько шел без еды и воды, сам не знал. И теперь не надо было, как будто нахлебался вдосталь из реки, сырой земли с дождевыми червями досыта наелся.
- Я погреюсь тут немного, да на тебя посмотрю, а потом пойду. Ты только поцелуй меня еще раз. Ладно? - раньше, когда она его обнимала, гулко ухало сердце, а теперь хоть руби на части да иголками коли - все та же пустота, что внутри, что снаружи. Боль и тоска.
- Ты заболел, наверное. Простыл, - Тереза нежно погладила грубоватую руку, прикоснулась губами к холодному лбу. - Ничего, выхожу тебя.
Она пододвинула скамью ближе к очагу, дарящему мерное, ровное тепло. Марко бывало, часто сажал ее к себе на колени, когда им случалась минутка с глазу на глаз, и целовал куда придется, да все с шутками. Теперь Тереза сама вроде в объятия шла, да только обнимала - и чувствовала, что жених ее как будто каменный. Война - тяжкое бремя, уродует людей, превозносит и бьет об землю как хочет, сейчас девушка это видела сама.
- Все хорошо, - глухо пробормотала она, уткнувшись в шею Марко. За ворот ему попали две слезы, обожгли горячим воском. Тереза плакала и сама не могла понять почему, от жалости или от счастья. - Все хорошо. Мне ничего не нужно, главное, что ты вернулся ко мне. Никуда тебя больше не отпущу.
Пройдет немного времени, и отогреет она Марко, станет он каким был, все вернется на круги своя. Неделя - другая, он переболеет, окрепнет, будет снова ловить ее за подол, носить на руках и целовать так горячо, чтоб сердце закипало. Ну и что, что вернулся диким и чужим, одеревенелым?
- Как выздоровеешь, давай поженимся поскорее?
Марко, обнимая Терезу, все глядел и глядел в одну точку, на огонь. Навязчивым эхом звучал лязг оружия, крики множества глоток, лошадиное ржание, свист арбалетных болтов, треск щитов, хруст ломающихся костей и бульканье крови, чей-то предсмертный стон. Перед глазами серо-бурым пятном, как в тумане, вновь проявилась картина сражения. Огромная скотобойня, гарь и невыносимая вонь.
Резня была страшная, однако к резне он давно привык. В какой-то момент Марчетто перестал понимать, что происходит, где свои, а где чужие. Приказано было отступать, и французы добивали миланцев как собак. Никто не брал пленных. В грязи, ничего не видящий от ярости, Марчетто отчаянно отбивался, думая только об одном - выжить, вернуться домой.
Нельзя умирать, твердил про себя. Нельзя умирать, когда ждет она. Нельзя закрывать глаза. Нельзя оставаться лежать здесь. Нельзя дать себя похоронить. Внезапное осознание оказалось настолько ярким и пугающим, что Радичи невольно вздрогнул, будто бы все тело свело в судороге.
Все и сразу понял. Вспомнил.
Когда после залившей глаза тьмы Марко увидел яркий свет, он подумал, что один туда не пойдет и не уйдет из мира живых до тех пор, пока не увидит невесту. Очнувшись затем в беспросветном тумане, думал, что все это потому, что ударился головой. Потому своих ран не замечал и в то, что мертв, не хотел верить.
На следующий день в обед заключили перемирие, у деревушки Форново миланцы, венецианцы, французы собирали тела погибших. Предавали земле. Не мертвые хоронили своих мертвецов, но живые. Чудом уцелевшие, израненные и изможденные. Обозленные, уставшие, измученные бессонницей люди с потухшими глазами, осунувшимися бледными лицами, замызганные в крови и грязи. Среди них, не разбирая своих и чужих, бродил неупокоенный Марко. Это была Пиррова победа, пустое кровопролитие ни к чему не привело, лишь добавило незаживающих ран и боли.
- Все хорошо, - отозвался мертвец эхом. - Я не болен, - и прижав плачущую Терезу к себе, принялся слепо целовать щеки, подбородок и губы. Вкус у этих поцелуев был как яд горький.
- Отчего же ты холоден? - спросила Тереза между поцелуями. - Не ешь и не пьешь. Бедный мой, уставший...
Она растирала его ладони, прятала у себя на груди, под шалью, грела дыханием щеки.
Марко молчал о чем-то страшном, должно быть. Девушка никогда не видела сражений и надеялась не увидеть, но отпечаток на лице суженного был до того красноречив, что она испугалась. Как будто сама узрела, как дождь, слезы девы Марии, попадая на землю, окрашивался густой кровью миланцев и французов. Лилась алая влага как из виноградной лозы в давильне. Не бродила - уходила в землю.
- Теперь-то ты оставишь свою службу? Всякий раз, когда ты далеко, у меня сердце разрывается на части. Вдруг не вернешься? Что мне делать тогда? Не хочу до старости носить вдовий наряд. Марко, мой Марко, - хотя поцелуи и горчили, Тереза поставляла губы, уж больно соскучилась, и не было разницы для нее, как выглядит любимый. Не было разницы сейчас выиграли они или проиграли, потому что ее мужчина был с нею.
Слушая Терезу, Марчетто не знал, что теперь ответить. Все было неправильно. Его возвращение вопреки всему. Ее слезы. Эта душная июльская ночь, в которую ему было холодно, словно в стеклянном, белом январе.
- Я здесь, - сказал он тихо, баюкая ее на коленях. - Я никуда без тебя не уйду. Не носить тебе вдовье платье, Тереза, - слова прозвучали твердо. Так произносят страшные клятвы на крови, именами любимых. Так обещают забрать с собой на тот свет.
Не знала Тереза, зачем на ее пороге объявился мертвый жених. Не понимала очевидного. Обнимала, целовала холодные губы и просила взять ее под венец. Не носить Терезе вдовье платье и свадебное не носить. Не жить без любимого Марчетто. Вовсе не жить.
Эту страшную правду Марко решил сберечь до срока. Широкая холодная ладонь его гладила Терезу по золотым волосам.
- Не плачь, голубка моя. Я навсегда буду с тобой.
- Я и платье уж приготовила, - успокоенная, Тереза притихла на груди жениха.
Развеется все, как дурной сон, истает под жарким солнцем, поселившимся в кудрях. И уж тем более перемениться должен Марко, как думалось девушке, когда возьмет в руки первенца.
Да, решила Тереза, время лечит.
Неподвижно сидела она на коленях Марчетто, прикрыв глаза и грезя наяву. И за мечтами теми не замечала ничего иного. Самый глухой час наступил, и в доме было тихо, даже мыши не скреблись. Только чуть слышно потрескивали угли в очаге, рдели во тьме и клали обманчивые теплые отсветы на помертвевшее и бледное лицо Марко.
- Нас и смерть не разлучит, - вздохнула Тереза, улыбаясь. - Мы умрем в один день, седыми как лунь стариками, - девушка положила голову на плечо солдату. - Как же я счастлива, Марко, душа моя. Хочешь, покажу платье?
Молчал Марко, как если бы попал к неприятелю в плен. Молчал о том, что никогда не обнять ему брюхатую жену, не услышать истошный, торжествующий над хаосом и смертью крик первенца. Молчал о том, что сам мертв и о том, что никогда не станут золотые косы Терезы серебром. Упорно стиснув зубы, молчал о том, что не видать обоим счастья среди живых, на грешной земле. Не покупать новую утварь в дом, не молоть муку, не разводить огонь в очаге. Не ссориться по пустякам и не мириться с поцелуями и тесными объятьями. Не рассказывать друг другу городских новостей и смешных происшествий, лежа перед сном в постели. Не ставить миску со сметаной для полосатого желтоглазого кота...
- Платье... - только и смог сказать Марчетто, как завороженный глядевший на огонь. Огонь в очаге был как жизнь. Отгорев ярким пламенем, теперь еле теплился. - Да. Покажи свадебное платье, Тереза. Надень его для меня?
Девушка проворно выскользнула из объятий жениха и, улыбнувшись ему, убежала наверх. Крадучись войдя в свою комнату, она заглянула в лицо сестренки - крепко ли спит, - а затем полезла в сундук за платьем. Старый и скрипучий, сегодня он подал голос очень тихо к вящей радости хозяйки. В сундуке лежал заветный невестин наряд: платье из узорного шелка с поясом из тафты, сорочка из тончайшего льна, разноцветные ленты для волос. Все, что только может подчеркнуть ее красоту для мужа в день свадьбы. Но Тереза, пребывая в радости, не видела ничего дурного в том, чтобы Марко полюбовался ею чуть раньше.
Анна заворочалась на постели, и девушка замерла, насторожившись. Дети, по счастью, спят крепко, но все же Тереза поторопилась выйти из комнаты вон, прихватив платье. Переодевалась прямо на лестнице рядом с кухней, поглядывая на слабоватый лучик света, пробивающийся из-за неплотно прикрытой двери. Ах, если б даже Марко выглянул на шорох, девушка не стала бы ругаться на него.
Марко казалось, что ожидание длится вечность. Где-то в глубине души поселился страх, что убежав, никогда не вернется его Тереза, будто лестница наверх была сооружена между небом и землей, между раем и адом.
Но что есть ад, как не это бесконечное ожидание? А как там, на небесах, Марко не знал, да и не был уверен, что именно туда попадет. Человек простой, как и все грешный.
Когда вернулась невеста, полыхающая золотом и алым, как закатное солнце, защемило у Радичи в груди.
- Вот, - придерживая подол, Тереза появилась перед женихом. Смущенно улыбаясь и розовея, она придерживала шнуровку за спиной, которую не смогла затянуть как полагается. Глубоко-алый шелк вышит был листьями и цветами, девушка в нем похожа была на Весну. - Нравится тебе?
- Нравится, - хрипло сказал Марко и отчего-то смутился, опуская взгляд. Будто увидел запретное, то, что должно было радовать живых, но не его, мертвеца.
- Пойди сюда, Тереза, я помогу тебе, - попросил горе-жених. Когда стал тянуть шнурок, пальцы едва гнулись, не слушались. Казалось, вот-вот о тонкую тесьму порежется.
Взяла сердце досада, а потому он стукнул что было мочи о стол холодным кулаком. Боли не почувствовал, лишь все то же тягостное отупение.
- Зачем ты такая красивая, Тереза... Зачем такая ласковая. Только сердце томить, - сказал он очень тихо и обнял суженую сзади, лицом уткнувшись в белое девичье плечо.
- Быть бы нам венчанными прямо сейчас, не томился бы я так, не неволился.
Где-то вдалеке в преддверии утра залился протяжной трелью соловей, но была она как плач.
- Так твоя же красивая, - широко улыбнулась Тереза, клоня голову к голове жениха. - Твоя ласковая. Разве далеко от меня или отказаться должен, что ты томишься? Скоро быть нам вместе, Марко. Чуть-чуть осталось. Ночью разве кто нас повенчает? Да и родители наши ругаться будут, что поторопились, не как добрые люди сделали, а как воришки. Ни гостей, ни угощения, ни провожания, ни подарков.
Сколько счастья и любви должно скоро поселиться в доме, думала девушка, не замечая, что дыхание Радичи не греет больше ее плечо как раньше. Мечтала она и о веселой свадьбе, о танцах, о том, как Марко обнимет ее уже после, нагую.
- А хочешь, давай дойдем до церкви, - руки ее лежали на руках солдата, все безотчетно гладили, пытаясь согреть. - Пока все спят, просто погуляем. Я все равно не буду отдыхать уже. Переоденусь только...
- Нет. Не надо, - внезапно запротестовал Радичи. - Не снимай свадебный наряд, - попросил уже тише, держа суженую за руки. Догорая, вспыхнул в очаге огонь. Затрещал, заискрился вновь.
Мертвый солдат отстранился, любуясь Терезой. Все так же глядел неотрывно, и будто чудилось ему за спиной невесты что-то. То ли белые крылья, то ли пожарищ едкий дым.
Взгляд был темным, вязким как трясина.
Вместе они смотрелись странно. Он в запыленной и грязной одежде, прячущий под плащом копейную рану. И она, светлая, чистая, завернутая в ярко-алый шелк, все равно что ангел или святая. Ореолом вокруг головы золото волос.
Вновь прижав Терезу к себе, Марчетто сказал:
- Пойдем, взявшись за руки, до церкви. Просто до церкви дойдем... - хриплый шепот тяжело срывался с обветренных побелевших губ. И вопреки его страсти, сердце не билось. Стыло тяжелым камнем в груди. Держа девицу за руку, он увлек ее за собой к выходу из дома. Навстречу соловьиной скорбной песне. Навстречу погибели.
На улице посвежело, предрассветная тьма почему-то казалась Терезе гуще обычного, и она крепко сжимала холодную руку Радичи.
- А вдруг из соседей увидит кто-нибудь? - вполголоса спрашивала девушка, придерживая подол платья. - Скажут потом, мол, зазорно в подвенечном...
Но никто не увидел. Милан спал крепчайшим сном, не подозревая, что по улицам рука в руке ходит мертвец со своею милой подругой. Медленно ходит и степенно, как будто прощается с городом.
Так бы идти и идти, взявшись за руки, глядя только вперед. Вдохнуть свежий, чуть сладкий воздух полной грудью, да Марчетто не мог. Переставлял ноги, как деревянный истукан. Остановившимся взглядом смотрел прямо перед собой. Тянулся тяжелый шлейф шелкового платья Терезы, в предрассветной тьме густо-красный, как кровь. Гордо шел рядом с Терезой Марко и крепко держал руку невесты, не вырваться.
Миновали родной квартал, и Тереза немного успокоилась. Склонила голову к плечу жениха, потихоньку шагая рядом. Шепот чудился ей из темноты, но решила она, что просто платье шелестит о мощеную дорогу. Молчала, улыбаясь.
- Марко, - негромко окликнула она солдата. - Ты не устал? Я что-то притомилась.
И правда. Начало казаться Терезе, что не спала она очень давно, хотя дома не чувствовала ни усталости, ни сонливости. Голова ее теперь покоилась на плече Радичи не от нежности, а потому что сморило девушку, и шлейф платья казался неимоверно длинным, тяжким.
Тянула к себе земля.
- Пойдем обратно, - попросила она жениха. - Или присядем хотя бы ненадолго, я отдохну.
- Потерпи, милая. Немного осталось, - попросил он девушку. - Дойдем до храма, там и присядем отдохнуть, - на ступенях, он думал, их двоих примет Бог.
Обнял Марчетто, взял любимую на руки и понес дальше, чтобы она не утруждала ноги. Тереза охнула, подхватила шлейф и наклонила золотую головку к его плечу. Так было спокойнее. Теперь осторожно нес мертвец свою драгоценную ношу. Казалось, будто звездами с неба смотрят на них тысячи глаз, и шорох, что чудился Терезе, был шепотом тех, кто не нашел покой. И если девушка не видела, то сейчас Марко широко раскрытыми мертвыми глазами смотрел на неясные тени, прозрачные бледные лица, протянутые руки и разинутые рты тех, кто застрял между раем и адом. Шел медленно, словно в водах проклятой реки Таро, где утонули его товарищи, а время бежало навстречу быстрым и сильным потоком. Тереза боролась с навалившейся дремотой. Покоясь в сильных руках, она чувствовала себя в безопасности, прикрыв глаза. Но все же нехорошо будет, если она заснет: не все же жениху ее носить.
Стоило, однако, хоть на мгновение смежить веки, как девушка проваливалась в сон. Ей снилось, что Марко на руках заносит ее в воду, в реку, ступает все глубже и глубже, и вот уже подол Терезы вымок, полощет его речная рябь и подступает к туфелькам. Сам Марко белый как мел. И в воде стоят по пояс какие-то другие люди, чужие и изможденные.
- Зачем...? - спросила было его девушка, и тут же проснулась от звука собственного голоса. Вскинув голову, увидела, что до храма рукой подать - уже виднеется из-за поворота колокольня. - Прости, милый, приснилось что-то...
Озноб, который она почувствовала во сне, почему-то остался с нею и сейчас, и Тереза крепче прижалась к Радичи.
- Холодно, Марко.
Они уселись на ступени храма, обнялись тесно. Рассвет занимался где-то за домами, край неба уже светлел, наливаясь звонким золотом.
- Отдохнем немного и пойдем обратно, - едва вымолвила Тереза, закрывая глаза. И наяву, и во сне ее Марко был с нею, держал бережно, не отпускал. Снилось, что они вместе погрузились в реку, белесую, как будто разведенную молоком, и куда-то несет их течение.
Но ей не страшно, потому что чувствует рядом любовь.
- Отдохнем... - эхом повторил Марчетто, Только не знала Тереза о том, что им незачем обратно идти. На пороге нового дня, в предрассветном тумане, который сделался белым и густым, сидели обнявшись мертвый солдат и его суженная.
Где-то вдалеке затих соловей.
- Я согрею тебя, голубка, - в глухой тишине было слышно лишь то, как тихонько дышит Тереза, сердце которой билось все медленнее и медленнее, пока не остановилось совсем.
Так обрывается песня, останавливается время и уходит жизнь. Обнимая невесту, замер и Марко, вглядываясь в белесый туман, бесплотные тени, окружавшие их стеной. Медленно, все ближе и ближе, подступала заря, отгоняя белый морок. То ли взошло солнце, то ли открылся перед ними вход в горний мир. Стало светло и покойно. Больше никто никогда не потревожит.
В чистом свете июльского утра нашел церковный служка влюбленных сидящих на ступенях храма, без священника сочетавшихся узами куда более крепкими, чем возможно при жизни. Несколько мгновений глядел остолбенев, боясь глазам своим поверить, а после, отчаянно шепча молитву, бросился к святому отцу, чтобы рассказать о чуде.
Мертвец с открытыми глазами тесно обнимал молодую девицу в подвенечном платье. Девица была хороша собой и свежа, будто еще несколько мгновений назад дышала.
Сбежались люди. Кто-то углядел в посиневшем и бледном покойнике солдата Марчетто, кто-то охнул, в невесте дочь суконщика распознав. Пытались разнять, чтобы похоронить достойно, да Марко и после смерти не хотел Терезу отпускать. Несколько дней смотрели обескураженные миланцы на чудо, а после соорудили один на двоих гроб, чтобы предать тела земле.