Странно, никогда не думал, что вот такое может быть. Ледяная пустота вокруг и глухое безнадёжное одиночество. Более того, это одиночество среди людей. Сердце превратилось в кусок льда, своими острыми гранями режущий душу. Далеко в этой пустоте тают миражи ожиданий и надежд, ничего более нет, только тоскливое ожидание конца. Кажется, если я бы сейчас заплакал, слёзы хрусталиками льда начали бы падать с печальным звоном. Но почему? Почему я вот так всё потерял? Бездарно прожитые годы, ледяными торосами громоздятся за моей спиной. Вроде всё изначально было как у всех, детство, юность, любовь и семья, но всё это осталось в прошлом, исчезли желания, а мечты пугливой птицей упорхнули в бездонную глубину тёмного неба. Вот и влачу рубище души куда-то, куда и сам не знаю. Мне более не светит солнце, только колючие ветры невзгод и неудач, студят душу, выдувая из неё оставшиеся жалкие крохи тепла. На ледяной поверхности позади тянется кровавый след, след крови которой истекает моя душа. Наверное, именно так выглядит Ад в ведической вере.
Внешне всё выглядит вполне достойно, дом, машина, семья, но это только внешне. Улыбка на лице, примёрла к лицу, теперь эта маска, рвёт лицо, хочется кричать, но и в горло вогнали комок обледеневшего снега, только хрип и можно издать. Это моя вселенная, и я её творец и создатель, а поэтому кого мне винить, некого кроме меня самого. Те замки что я в ней строил оказались из песка, а меч и доспехи из папиросной бумаги, и сражался я со своим отражением, вот оно и стоит против меня и скабрёзно ухмыляется, издеваясь над мной. Много было мне дано, но что я сотворил, ничего, а по делам и награда. Иногда хочется сойти с ума, уйти в миражи, в призрачный мир, где тёплое солнце, ласкает душу, где любим и нужен. Но мой бег за этим миражом, прервался, сил не осталось, вот и сижу среди льда и холода, провожая тоскливым взглядом этот мираж. Взмолиться бы Богу, но и ему я не нужен, да в принципе я стал не нужен и себе самому.
Как больно, это одиночество и бесцельность, у кого бы спросить для чего это всё? Для чего я был создан? Почему я никому не нужен? Где всё то что обещалось, жизнь как подлая стерва, обманула с хохотом вывернув душу наизнанку. А под сердцем, поселился ёжик, он что-то очень часто стал топорщить свои иглы. Мой баланс сплошь отрицательный, и вся жизнь оказалась жизнью в кредит. Вот очередной порыв колючего ветра швырнул в лицо, снег неудач, ободрав лицо до кости, и занемела левая сторона видно замёрзла окончательно. Но опять надо вставать и идти, не важно куда, просто тупо переставлять ноги, невидящим взглядом уставившись вперёд и не вернутся назад, не найти той тропы, по которой я попал в эту пустоту, поздно, след мой затерялся среди этих молчаливых снегов. Где уже не далеко впереди, оборвётся моя цепочка следов, завершённая замёрзшим костяком, что вечность будет лежать в этой холодной пустоте, продуваемой насквозь ледяными ветрами. Не входите в эту пустыню, это мой индивидуальный Ад, я один пришёл в этот мир, один и уйду, не трогайте лохмотья моей души, они вам не дадут защиты, а только боль и отчаянье, потери и неудачи.
Низкое тёмно-свинцовое небо, своим неопрятным брюхом придавливает меня ко льду, ломая мою спину. Изодранные ступни перестали чувствовать грани льда, а руки онемев, висят плетьми. Серый сумеречный свет, рождает фантомы, что сопровождают меня, корча рожи. Жизнь, стоит ли за неё так цепляться? Не знаю, нет места на всей Земле, где мог бы прислонить голову и ощутить покой и умиротворение. Только ледяная стылая пустота, что бесконечна. А всё начиналось с первой обиды, первого шрамика на душе, и чем больше их становилось, тем больше росла эта пустыня, казалось, закрывая душу, я её берегу, но это не так, просто закрытая душа плачет в одиночестве, уже не ожидая помощи извне. Стены и бастионы, возведённые для защиты, превращаются в тюрьму, каждый из нас сам строитель своей тюрьмы. Мы боимся открывать свою душу, памятуя об перенесённых ударах, о боли потерь и предательства.
В это время зазвонил будильник, и тяжёлый сон растаял свинцовым облаком. Степан Максимович, раздражённо выключил его и, откинув одеяло, встал, сунув не глядя ноги в растоптанные тапочки. Затем, не включая свет, он пробрёл на кухню и включил чайник. Когда тот закипел, Степан Максимович вышел из ванной, уже умытый. Подойдя к шкафу, он достал пакетик чая и не глядя кинул его в любимый бокал, залив кипятком. Завтрак, накануне приготовленный для него женой, был съеден, не оставив вкуса. Всё это время Степан Максимович пытался вспомнить этот дурацкий сон. Уже не первый раз этот сон приходит к нему, оставляя мутную волну горечи, раздражения и почему-то обиды. Но время шло, и надо было собираться на работу. Он не спеша оделся в свою повседневную одежду, в этот момент осенний ветер кинул заряд дождя в окно, заставив вздрогнуть.
- 'Чёрт те что, приснится же такое, хотя и не в первый раз. Опять идти к врачу, а смысл? Ладно, разберёмся'
Он вышел из дома и под косыми струями дождя быстро нырнул, в кабину своей 'Лады-Гранты'. После поворота ключа двигатель мягко заурчал, наполняя салон уютом, Степану Максимовичу, этот звук напоминал мурчание кота, ластящегося к хозяину. Когда прогрелся уже и салон, и двигатель он застегнул ремень, включил магнитолу и мягко стронул машину с места, начался очередной день.
На трассе его раздражение ещё больше усилилось, дальнобои игнорируют мелкие машины, а ощущение когда такая махина обгоняет тебя, окатывая водой, далеки от приятного. Эта осень была дождливой и промозглой, у Степана Максимовича постоянно ныла спина, напоминая о ночах, проведённых у костра в молодости. И этот сон, всё одно к одному. На въезде в город поток машин уплотнился, требуя пристального внимания, от дождя видимость была отвратительной. Но всё когда-то завершается, как и эта поездка. Припарковавшись на стоянке возле института, в котором Степан Максимович работал проектировщиком, вот уже тому скоро двадцать лет, он так же быстро переместился в холл первого этажа. Пискнув как бы узнавая, электронный замок открыл вертушку, пропуская Степана Максимовича вовнутрь. Сняв шляпу, над которой многие потешались, стряхнув с неё капли дождя, он прошёл до своего отдела.
Компьютер, высветив заставку, попросил пароль, после чего открылась привычная картинка-логотип с названием предприятия. С некоторого времени, такая картинка логотип, стала как бы трендом в федеральных предприятиях. Ходили слухи, что это не просто картинка, а некая система слежения, созданная подразделением ФСБ, поэтому многие, имевшие свободное время не рисковали запускать посторонние программы, боясь, что об этом станет известно руководству. Степан Максимович просто потешался над этими пустопорожними страхами. Ну, скажите, зачем такие сложности, если компьютеры работают под контролем центрального сервера, через который системный администратор может полностью просмотреть все диски вашего компьютера. Да и гонять тупые игрушки, даже встроенные в систему, было совершенно неинтересно.
Но вот в помещение отдела впорхнули 'фемины' отдела, три девицы, не понятно как удерживающиеся в отделе, поручить, что-то им рассчитать, было бы неимоверной глупостью, потому как даже простейшие арифметические действия при помощи встроенного в систему калькулятора они ухитрялись делать с ошибками. Единственное что они делали правильно, так это снимали ксерокопии и отвечали на телефонные звонки. Вот и сейчас они, усевшись за свои столы, достали боевой грим и стали поправлять боевую раскраску своих кукольных мордочек. Ходили, правда, слухи, что в основном их держали несколько для других услуг, во время командировок руководства. Незаметно, в дверь проскользнула ещё одна фигура, тем более было это странно видеть, потому, как фигура была более чем объёмная. Расчётчица Алевтина Андреевна, была более чем одиозной фигурой, обладая голосом, по сравнению с которым Иерихонская труба, показалась бы детской свистулькой, при всех этих внешних факторах, она была добра, даже более чем. Не было в отделе человека в отношении, которого она не проявила бы заботу, да и как специалист она была выше всяческих похвал. Из-за её спины выдвинулась тощая фигура заместителя начальника отдела Либермана Иосифа Абрамовича, с обычным выражением лица хронического язвенника, он прошествовал к своему столу.
Пока собирался весь отдел, компьютер Степана Максимовича пытался загрузить Автокад, но затем моргнул и вывесил 'синий экран смерти'. Если не везёт, так это на весь день, у Степана Максимовича засосало под ложечкой. Был день предварительной сдачи проекта, а большинство чертежей были у него на диске компьютера. Он, вздохнув, поднялся и побрёл к системным администраторам, в душе надеясь наудачу. Субтильный админ, с обликом недоросля, с недовольным выражением на лице посетил их отдел и осмотрев больного вынес вердикт, диск умер. Поняв чем это грозит, Иосиф Абрамович, схватившись за голову, метнулся на директорский этаж. Степан Максимович сидел на стуле и обречённо думал, что ему могут предложить уйти на пенсию. Через два часа системщики забрали хладный труп, пообещав, оживить его, если 'блины не посыпались'. Алевтина Андреевна пыталась успокоить Степана Максимовича, он и сам понимал, что вины его в произошедшем нет, всё же техника была 'времён покорения Очакова и Крыма', но так же он понимал, что нужен будет стрелочник. Во второй половине дня, торжественно вернулись системщики, принеся уже ожившего 'покойника'. Он бодро шурудил своими дисками, загружая нужные программы. Загрузился Автокад, и открылись все чертежи, слава Богу, ничего не было потеряно. Так прошёл этот день, принеся новые расстройства и обиды.
Дома всё шло установленным порядком, ужин вдвоем с женой, с обычными разговорами, о сыне, который ушёл с очередной работы. Жена не давала возможности не то что поговорить с сыном, но даже обсудить между собой его проблемы. 'Мальчик ищет себя', правда мальчику было уже далеко за четвертак, и у него была своя семья, но это не меняло сути дела, как правило, следовал ответ, не сметь ранить нежную душу ребёнка, коли не можешь обеспечить ему 'тёплое место'. Степан Максимович, молча слушал монолог жены, о том какие у неё были перспективы влиться в 'бомонд', ибо её преподаватель предлагал ей не только аспирантуру, но и руку, и сердце, не смотря на его семейный статус, женатого человека. И что он не благодарный не понял что она почти что 'декабристка', а он грубый мужлан этого не ценит. Степан Максимович, по привычке, не слушал этого бесконечного монолога, только привычно кивал головой, думая что, наверное, анекдот про полосатую жизнь, придумал такой же, как он неудачник. Но вот жена излила свою душу и, восстановив своё душевное равновесие, ушла к своему домашнему любимцу-телевизору. Степан Максимович, помыл посуду после ужина, взяв 'читалку' пошёл в спальню, попутно глянув, что смотрит жена. В телевизоре, восхищаясь своими 'серыми клеточками', как всегда действовал Эркюль Пуаро, в английской постановке. Степан Максимович и не ожидал другого, после приобретения телевизора с системой Вай-Фай, на экране постоянно присутствовали или Пуаро, или Марья Сергеевна, изредка разбавляемому бесконечным сериалом 'Секс в большом городе'. Поэтому, только мазнув взглядом по экрану, он не останавливаясь, прошёл к кровати и лег, начав читать новую книгу, что ранее скачал. Так читая, он незаметно заснул.
ГЛАВА 2
Вот и снова эта бесконечность, ветер, беснуясь, резал тело в прорехи. Новые рваные раны, появились на груди, кровоточа. Я знал, что вот эта, дальнобой, а это умерший компьютер, да и другие тоже имели своё имя. Но надо передвигать ноги, надо идти, крупянистый снег, скопившийся во впадинах, раздирал ступни, но я уже не чувствовал этой боли. Глаза незряче смотрели вперёд, не понятно, куда я бреду, но, как и ранее это уже не важно, тупое равнодушие, потихоньку наполняло меня. Миражи по прежнему манили меня к себе. Но я даже перестал обращать на них внимание, в этом ведь нет ни какого смысла. Толи показалось, толи правда, но один из миражей кажется, очень близко. Да, Бог с ним, то ведь мираж, нечто не существующее. Он совершенно незаметно обтёк меня, окружая, но, не закрывая перспективу, затем рухнул на меня со всех сторон. Странное ощущение, я как бы раздвоился, один 'я' продолжал брести по стылой пустоте, другой вдруг оказался, в моём детстве, как бы наблюдая со стороны.
Жаркое душное лето, я с соседскими мальчишками бегу по плавящемуся от солнца, асфальту. Вот и канал, куда сбрасывается горячая вода от ТЭЦ и после этого весь день веселья и радости с друзьями. Потом всё это вдруг заменилось на дедушку с ремнём и боль, и обида разбередили одну из сочившихся ран. Полное непонимание, за что? И горько-солёные слёзы, что с трудом дают вздохнуть, терпкий вкус вишнёвого листа, сумеречная тень малинника в самом конце сада. Солнце, потихоньку угасающее на небе, голос бабушки зовущий ужинать, и опять спёртое дыхание, сжимающее горло. И огонёк дедушкиной сигареты, в молчании сидящего уже который час на крыльце. Боль от этой раны постепенно исчезает, а в безоблачном ясном небе появляется серый кусочек, закрывший часть неба. Потом наваждение исчезает и опять передо мной ледяная мёрзлая пустыня, исчезающая в сером свинцовом мареве. Снова тупое безразличие и вынужденная обязанность переставлять ноги.
И снова отчаянный звон будильника, выдернул Степана Максимовича и сумеречного мира сна. С тихим стоном, он поднялся с кровати и побрёл на кухню, память о сне гасла на глазах, оставляя только недоумение и понимание что снилось, что то неприятное из его жизни. Вот он присел, на краешек стула, пальцы рук пытались сплясать джигу, а стакан воды, с неприятным дребезгом встретился с зубами, расплёскивая воду. Холодная вода помогла обрести малую толику душевного равновесия. Выйдя из ванной, он с отвращением посмотрел на завтрак, потом решительно оделся и вышел в сырое осеннее утро. Снова напряжённая дорога в осенних утренних сумерках, вот он входит на работу и далее обычный ритуал, начала рабочего дня. Весь день он ни как не мог сосредоточиться на работе, бесцельно гоняя курсор по экрану, мучительно болело в груди и в висках. В течение дня он несколько раз ловил на себе удивлённый взгляд Иосифа Абрамовича. В конце дня тот не выдержал и подошёл к Степану Максимовичу.
- 'Стёпа, у тебя что-то случилось? Ты сам на себя не похож, вон какие синяки под глазами'
- 'Нет, Иосиф Абрамович, всё в порядке, просто, наверное, устал и осень эта'
- 'Ну, смотри, не забывай, что скоро сдача проекта. Тебе помощь не нужна, а то давай я тебе 'феминку' в помощь дам'
- 'Помощь понадобиться если ты действительно 'феминку' мне подвяжешь'
- 'Понимаешь, Стёпа, мне надо их в список исполнителей включить, что бы им премию дали. Мне просто сверху звонили на эту тему'
- 'Пусть вон документы копируют, но ради Бога прошу, как человека, не надо мне их'
- 'Вот так всегда, только мне и разруливать, а вам и дела нет до старого еврея'
- 'Иосиф Абрамович, вы заинтересованы, что бы я закончил расчёты? 'Феминки' этого мне сделать не дадут'
- 'Ладно, ладно Стёпа, это я специально, что бы тебя растормошить, а сидишь сам не свой'
Иосиф Абрамович вернулся к своему столу, а Степен Максимович, действительно занялся работой. Тем более, действительно стоило поторопиться, он уже на день опаздывал. Но всё равно в груди саднило, как будто чем то оцарапало. Сумерки постепенно налились чернильной темнотой, и отдел потихоньку пустел. Степану Максимовичу оставался последний блок расчётов, и тоже можно было бы отправляться домой. Но вспоминая дом, он ощущал желание ещё задержаться здесь, на рабочем месте. С тоской он, почему то вспомнил годы, когда учился и работал, вспомнил о своих надеждах и мечтах, что так и не стали действительностью.
По дороге домой, Степан Максимович, попал в пробку и целый час с черепаший скоростью, полз по мокрому шоссе. Всё вокруг выглядело серым и тусклым, голова болела всё сильнее, очень хотелось побыстрее добраться до дома и залезть в ванну. Но вот, в конце концов, он запарковался у дома, минут десять он сидел в машине, пытаясь справиться с трясущимися руками. Выйдя из машины, он споткнулся, ноги почти не держали его, кое-как он добрался до двери. За дверью его встретили глаза кошки, после чего та, фыркнув, удалилась, всем своим видом выражая презрение к Степану Максимовичу. Отдышка остановила Степана Максимовича в коридоре, и он тяжело осел на стул. Так прошло ещё минут пять, и в коридор заглянула жена.
- 'Чего расселся? Есть будешь?'
У него перехватило горло и только хватило сил помотать головой.
- 'Ну как знаешь, если захочешь суп на плите'
После чего потеряв, всякий интерес к нему она удалилась смотреть телевизор. Прошло немного времени и Степан Максимович смог подняться со стула, сняв, обувь и верхнюю одежду, но прошёл в спальню, тяжело двигая руками, переоделся в домашнюю одежду и вдруг рухнул на колени, ноги в прямом смысле отказались поддерживать его тело. Цепляясь за мебель, он тяжело поднялся и услышал за спиной голос жены.
- 'Что Стёпа, нажрался? Как же ты машину-то вёл? Ей богу, всем подругам нормальные мужья достались, одной мне не повезло, Господи, за что мне такое наказание, ни рыба, ни мясо, денег нет, ничего не хочет делать, только жрёт'
Горячий комок в груди, вдруг взорвался колючими искрами, и всё потемнело, растворяясь в темноте небытия. Свозь вату он слышал, слова медиков со скорой помощи
- 'Инфаркт миокарда, срочная госпитализация, выясни, в какую больницу везём'
После этого окончательно наступила тьма забвения. В следующий раз он пришёл в себя на больничной койке, опутанный шлангами и проводами. Над головой ритмично попискивал какой-то прибор, в такт ему колебалась боль, что разлилась во всём теле. После чего опять всё растворилось, но это уже было не темнота.
Ледяная пустыня, наполнена воем холодного ветра. Я с недоумением смотрю на свою грудь, сквозь прорехи рубища, видно распоротую грудину из которой, слабым потоком вытекает кровь, тёмными каплями пятная серый снег. Пока я рассматривал эту новую рану, ноги не переставали нести меня, дальше в сумрак ледяного холода. Было совсем не больно, только щемящее чувство безнадёжности и бессмысленности происходящего, понемногу сводило с ума. Сердце, не ныло, оно просто плакало тёмно-красными каплями, на лету превращавшимися в льдышки. Я знал, что когда вот это перестанет вытекать из меня, силы окончательно покинут изодранное тело, наступит бесконечный и блаженный покой. Но сколько же ещё этой жидкости, вроде у человека всего пять-шесть литров крови, а по моим оценкам, из меня вылилось ну никак не меньше пары десятков и чему теперь верить. Миражи скакали, вызывая тошнотворное ощущение, они как передразнивали меня, своими плясками. Некоторые из них были похожи на мятый саван, и от них тянуло смертельным холодом. Ноги всё двигались, куда же я всё-таки бреду? Вот один из миражей метнулся ко мне, накрывая меня с головой.
Покрытая снегом тропинка, была знакома до мельчайших подробностей, АКМ оттягивал плечо, а кожу лица стягивало морозом. А тепло караулки казалось недостижимым, вот уже шестой час я мерно шагаю по периметру парка боевой техники. Ещё два часа назад меня должны были сменить, но начкар дембель и он просто не стал выводить такого же дембеля на смену. Вот и хожу, стоять на месте ещё хуже, прибалтийская зима, куда хуже лютых сибирских морозов. А в мозгу только крутится песенка про Вини пуха, ему то хорошо у него в голове опилки и всё пофиг. Вот так шаг за шагом, ещё два часа. А потом ещё чистить автомат, старшина при разводе счел, что я раньше его плохо почистил. Луна издевательским глазом следит за мной, как бы напоминая, что сам решил пойти в армию, сняв с себя бронь. Как давно это было, почти десять месяцев, прошло с того момента. Я вспоминал, как учился в школе рабочей молодёжи, собираясь поступить в МИФИ, на физико-математический факультет. Все экзамены были сданы, надо было только дождаться мандатной комиссии, и меня бы зачислили. Дурацкая сора с отцом и импульсивное решение уйти в армию. Ну а пока тянем службу.
Потом это воспоминание подёрнулось, дымкой сменившейся на другое. Жаркое солнце в небе над Кушкой. Раскалённая броня БТР, обжигает ягодицы даже через х/б, вещмешок оттягивает плечо, тёплая вода из алюминиевой фляжки и пыль проникающая везде. Всё окружающее дорогу, грязно-жёлтого цвета и горы уже совсем близко. Афганка промокла и стала чёрной от пота. Как мы радовались, когда въехали в ущелье, даже не зная, что нас ожидает дальше. Бензовоз, шедший последним, вспыхнул маленьким солнцем, сдувая нас с брони, я скатился в кювет, совершенно не понимая, что происходит. И в этот момент БТР, что вёз нас на своей спине, тоже вспыхнул, но почти не видным пламенем, пока не занялись покрышки, сразу наполнившие небо, чёрными траурными столбами. Валерка водила БТР, начал вылезать и вдруг обвис, на горящей броне, струйка крови, начавшая течь из под него моментально высохла на броне полоской бурого цвета. Что-то посвистывало над головой, старшина привстал, собираясь что-то крикнуть, и осел обратно, с застывшим в мёртвых глазах удивлённым выражением.
Оторопь первых минут прошла, правее меня на боку лежала полевая кухня, ужом я протиснулся к ней, пальцы рвали завязки сидора, потом на автомате выдернул из разгрузки полный рожок, что щелкнув, встал на место. Планку предохранителя вниз, и передёрнул затвор, патрон с сочным чмоком вошёл на место. Противоположный склон, вспыхивал злыми огоньками выстрелов, но вот АКМ по-дружески толкнул в плечо. Смешно, но я попал, из-за куста, выкатился изломанной куклой дух, это не осталось не замеченным его друзьями. Кухня загудела от попаданий, кое-где появились лучики солнца, прорвавшиеся свозь отверстия. Выглядывать было бы чистым самоубийством и я прижавшись спиной к баку, выжидал. Дениска из нашей роты, друг Валерки, закричал.
- 'Валерка, горишь вылазь, я прикрою'
Он приподнялся, непрерывно поливая из автомата. Но вот он отлетел, раскинув руки, и сполз по горящему колесу БТРа, заваливаясь набок. Так бы, наверное, и закончилась, не начавшись, моя командировка, но тут из-за утёса вывернула пара 'крокодилов' и деловито начала обрабатывать противоположный склон. Я, выглянув из-за кухни, увидел убегающих духов и осел мешком.
ГЛАВА 3
Сон продолжился, запахи и звуки заполняли всё пространство, стучали в голову. Вонь горящих покрышек, смешивалась с запахом горящей краски. Но хуже всего был сладковатый запах горелого мяса. Треск пламени прерывался грохотом рвущихся патронов в БТР. И безжалостное солнце, освещавшее разгромленную колону, фигуры, растеряно бродившие вдоль этого хаоса. Я поднялся и подошёл к телу Дениса и отвернувшись от пламени уцепился за ногу оттаскивая его от погребального костра БТР, Валерку уже было не вытащить, его страшная скорченная фигура, застыла в люке. И тут меня начало выворачивать, и даже когда уже не было чем, желудок, сжимаясь, выдавливал буро-зеленоватую желчь. Отвернувшись, от тела, я достал фляжку, и стал полоскать рот, понимая, что если сделаю хоть глоток, то опять начну травить.
В этот момент опять поменялся окружающий пейзаж. Укутанный в драную мешковину, я лежал за горячим камнем. Родная СВДшка, была тоже укутана драньём, а внизу изгибаясь как змея, тянулся шнурок каравана, следуя прихотливым извивам ручья. До камня-маркера оставалось ещё метров пятьдесят, ослы нагруженные, по самое не могу, обречённо повесив свои серые лобастые головы, брели, даже не вскрикивая. Стараясь не выдать себя движением, я стал глядеть сквозь прицел, рассматривая наших клиентов. Смуглые от солнца, бородатые лица, чёрными маслинами глаз обшаривали окрестности. Бело-серые шаровары и тюрбаны, чёрная жилетка, на ногах чувяки и плавные перетекающие движения, что не пошевелят даже камень. Но вот третий ослик миновал маркер, в этот момент, сравнительно не громко хлопнули прикопанные мины и мир наполнился грохотом и шорохом летящей лавины. Так же плавно, не делая резких движений, я пытался рассмотреть сквозь поднявшуюся пыль, хоть что-то. И вот среди пылевого неистовства мелькнула зелёная чалма, прицелившись чуть ниже неё, я плавно выжал свободный ход спускового курка, и ещё немного больше. СВДшка, слегка лягнула в плечо, а голова в чалме мотнулась. Шум лавины стих остался только крик раненного ослика, я продолжал осматривать пространство, где раньше была тропинка. Сошедшая лавина перегородила ручей и он начал бурлить и пенится, пытаясь смыть эту преграду, поднимаясь и затапливая окрестности. Вот появился бегущий головной дозор, они оглядывали склоны, пытаясь найти нас, но тщетно. Ствол плавно двинулся, к последнему духу из дозора, вот он в прицеле, судорожно оглядывается и водит стволом автомата вокруг себя. В наушнике гарнитуры раздался щелчок, опять плавно выжимаю спусковой курок, и у духа появляется во лбу отверстие, не предусмотренное природой.
Опять смена декораций, я в госпитале, какая-то штабная крыса сдала нашу группу, и как следствие из пятёрки нас осталось трое и все в госпитале. В Ташкент нас привезли грузовым бортом, под чужими фамилиями. Там за речкой, на нас была объявлена охота и выставлена награда, мулла, которого я грохнул, был из верховного руководства. А теперь это верховное руководство требовало отмщения в виде наших голов. Особист, долго пытал нас выпытывая все подробности того рейда. Вначале, даже шёл разговор о наградах, но потом как-то резко всё это прекратилось и нас отправили в свою часть служить до дембеля, благо оставалось три месяца. Но вот и эта картина растаяла, оставляя саднящую боль, в морозной белесости продолжали плясать миражи моих воспоминаний. Ветер не прекращал, измываться надо мной, почему-то битый лёд под ногами уже не ощущался. Мой путь в никуда продолжался, время тягучей резиной обматывало меня.
Степан Максимович, опять пришёл в себя. Дикая слабость не позволяла даже шевельнуться, через не зашторенное окно пробивался свет 'волчьего солнышка'. Опять над головой попискивал, тот же аппарат. В небольшой палате, стояло две койки, на одной лежал Степан Максимович, на другой лежал, так же опутанный трубками и проводами, мужчина, на первый взгляд, немного моложе, чем он. Рядом с ним сидела женщина явно не сиделка, нежными движениями, она платком утирала выступивший пот. Рядом с койкой Степана Максимовича, стоял сиротливый стул, на котором небрежно был брошен больничный халат. Его губы были обветрены, и очень хотелось пить, ну или хотя бы смочить пересохшее горло. Он попробовал шевельнуть головой, но дурнота снова бросила его в тёмную пучину, ледяного безмолвия.
Вот снова это ледяное безмолвие, холодного одиночества, снова битый лёд под голыми ступнями, снова израненное тело, прикрытое рваной хламидой рубища. И снова новые раны. И опять пляшущие призраки-миражи воспоминаний. Снова тоже низкое свинцовое небо, теряющееся в близком хмуром холодном мареве. Снова шаг за шагом в пустоте, невозможно найти якорь в этой звенящей пустоте. Каждый шаг даётся с трудом и болью, но нельзя останавливаться. Сколько же ещё ему придётся вот так брести в этой бесконечно морозной пустоте. Нет сил, не плакать, не желать что либо, да в прочем и желаний нет. Есть только одно переставлять ноги по этому ледяному крошеву, и так до самого конца, без надежды на избавление. Марево впереди всё выпускает миражи, препарируя измученную память. Вот и ещё один мираж рванулся ко мне, явно заставит опять пережить что-то ранее пережитое.
Ранняя весна, цветущие ветки черешни и абрикоса, наполняют воздух непередаваемым запахом. Бесконечная глубина ярко-голубого неба, распахнувшего свой шатёр над южным городом, так и зовёт взмыть ввысь. Стайка пацанов, один из которых я бежит после уроков по домам. Уроки позади, на физике я хорошо смог ответить у доски, а если учесть что преподавательница, старательно создавала мне имидж туповатого ребёнка, которого она только из благодарности держит в классе, причём это всё зависит от размера благодарности, заставляет радоваться. И вот наш неформальный лидер, начинает с издёвкой, прохаживаться по моему успеху. Это уже в зрелом возрасте, я понял, что лидерство этого человека держалось именно на унижении окружающих. Не блеща хорошим умом, зная много меньше, чем любой из нас, он с иезуитской хитростью, поддерживал своё реноме, вот и сейчас он оттягивался, изощряясь в словоблудии.
Когда мы расстались, я шёл домой с ощущением что меня обгадили. Было больно и обидно, ведь я решил более серьёзную задачу, чем та на которой скис наш так называемый лидер. Но детство тем и хорошо, что все обиды вроде быстро забываются, но это лишь только, кажется. Вот и мой дом, взлетел молнией на второй этаж, родителей дома нет. Быстренько найти, что съесть и на улицу, ведь там дворовые ребята опять что-то мутят. День потихоньку клонится к закату, а домой не хочется идти, там уроки и что-то обязательно надо будет делать, но куда денешься. Родители наверняка уже дома, как и сестра. Вдруг это картина сменилась другой, двор военкомата, нас ставят на учёт. Ожидая когда нас вызовут, сидим на лавке. Рядом со мной сидит довольно колоритная фигура, руки синие от наколок, явно из зоны выпустили. Он смотрит на меня ухмыляясь, потом вдруг говорит.
- 'В открытую душу, чаще всего плюют, запомни шкет'
Но вот опять ледяная пустыня, а этот мираж, мятой тряпкой улетает куда-то вдаль, а вот душа болит, врут, что время лечит, оно ничего не лечит, просто со временем привыкаешь к этой боли. Говорят, что перед смертью человеку показывают всю его жизнь, со всеми ошибками, возможно, наступает и мой черед. Создателем скрыта та точка времени, когда придёт моя пора, так и живём, не зная, что ждёт впереди. А пока надо брести дальше, вот только порывы ветра стали злее и острее, так и режут битым стеклом лицо, на котором уже не осталось живого места.
Степан Максимович в очередной раз пришёл в себя, палату через шторы освещал холодный серый осенний свет. Язык во рту распух, и казалось, ещё чуть и он не даст возможности дышать. Желание пить застило взгляд красной пеленой, он видно простонал, женщина, сидевшая у соседа, подошла и, посмотрев, взяла поилку. Тоненькая струйка воды обрушилась в пересохший рот, как благодатный дождь на иссушённую землю. Хотелось что бы он, этот поток счастья не прекращался. Женщина с жалостью посмотрела на него и поставила поилку на прикроватный столик, в этот момент сосед пошевелился, и женщина быстро ушла к нему. Вода, помогла Степану Максимовичу обрести самого себя, он, не шевеля головой, смотрел в зашторенное окно. Боль за грудиной исчезла, оставив после себя тянущее чувство, как будто что-то давно привычное исчезло, и пустота в этом месте тревожила и беспокоила.
Так он пролежал ещё пару часов, пока в палату не вошёл дежурный врач. Он подошёл к койке Максима Степановича, и спокойно стал осматривать его, не говоря ни слова. Потом что-то записал в блокнот и лист что висел на спинке койки. Потом посмотрел на Максима Степановича и сказал.
- 'Во время вас доставили, с обширным инфарктом шутки плохи. Ну, ничего вы ещё встанете, а пока лежать и лечиться, вот так голубчик'
После чего, повернувшись, вышел из палаты. Вскоре принесли поесть, какая-то кашка и стакан совсем бледного чая, каша была безвкусной, что-то вроде овсянки на воде, но и этого было много, потому-то есть, совсем не хотелось. Тело стало каким-то не знакомым, как чужое. Не было даже сил, чтобы шевельнуть хоть пальцем, так в тишине он пролежал до позднего вечера, в голове было пусто, казалось ещё немного и любой звук, будет долго отражаться эхом. Сумерки, заползали в палату, глуша ватным одеялом, любые звуки, даже попискивание аппарата над головой, стали какими-то глухими. В палату зашла медсестра, она принесла лекарства, после их приёма Степана Максимовича охватило оцепенение, это был не сон, он завис, на тончайшей границе, что разделяла сон и явь.
Он весь в душе сжался, ожидая, провала в ледяную пыточную. Но видно из-за этого он висел на этой границе, не зная как долго это будет продолжаться. К сожалению, долго удержаться на этой незримой границе ему не удалось, и он опять сорвался в холодную пустоту.
ГЛАВА 4
Ничего не изменилось, так же свистит холодный ветер, белесое серое марево впереди, тот же колотый лёд под ногами. Миражи жмутся в отдалении, как будто их что-то напугало, потом один из них нерешительно тронулся ко мне. Но вот он рывком преодолел остаток расстояния и рухнул на меня. Весеннее небо за окном кабинета комбата, возле стола сидит замполит батальона, чуть поодаль сидит человек в гражданке, абсолютно невыразительное лицо жителя средней полосы России, свободная поза говорит о том что, он не проситель. Напротив комбат и замполит, пытаются оказать ему внимание. Мы, пятеро вызванных стоим коротким строем, ожидая для чего нас вызвали. Замполит, покивал головой, наверное, в такт своим мыслям, начал.
- 'Товарищи солдаты, решением командования вы направляетесь в длительную командировку. Вы подобраны только по одному принципу, все вы жители Средней Азии, пусть даже русские. Президент Республики Афганистан обратился к правительству СССР с просьбой о помощи. Наше правительство готово оказать такую помощь, но это не нравится реакционным силам империалистов, а поэтому они организуют банды религиозных фанатиков. Пытаются с их помощью помешать, развитию молодой республики, только что сбросившей иго монархии. Наши специалисты, оказывают посильную помощь, строительством заводов, гидроэлектростанций, школ и больниц. Но эти преобразования требуют защиты. Молодой республике требуются вооружённые силы, но воспитать солдат из местного населения не простая задача, а на это время, СССР направляет вас, сержантов и ефрейторов для помощи в создании этой армии. Вы должны оценить то доверие что вам оказала наша Родина, все вы комсомольцы и не уроните честь Партии и Комсомола'
После этой речи он сел утирая носовым платком лысину, мы же стояли молча, не зная, что сказать. Гражданский скривился, так как будто съел дольку лимона, но эта гримаса только мимолётно промелькнула на его лице. Потом он поблагодарил замполита и комбата и попросил дать ему возможность пообщаться с нами наедине. Молча они покинули кабинет и плотно прикрыли дверь. Гражданский, встав, прошёлся вдоль нашего строя, склонив голову, потом он остановился и пристально посмотрел на нас. Потом хмыкнув своим мыслям, начал говорить.
- 'И так, вкратце ваш замполит обрисовал вам ситуацию. Даже если кто-то из вас сейчас откажется, из кабинета он выйдет, только дав подписку о неразглашении. Есть желающие, отказаться от командировки? Прошу решить именно сейчас, потому что информация, что я собираюсь довести до оставшихся проходит под грифом 'Секретно' и проще будет её не получить, чем затем постоянно находится на контроле. Даю вам пять минут для принятия решения, время пошло'
Ну конечно, за оставшийся год, замполит просто сожрёт нас заживо, нешто мы не видели с каким видом, он вещал. Поэтому мы продолжали молча стоять, гражданский что-то рассматривал за окном, минуты тянулись как капли мёда. Но вот он повернулся и посмотрел на нас.
- 'Кто хочет отказаться шаг вперёд'
Мы так же продолжали молча стоять. Гражданский, кивнув, открыл портфель и достал оттуда пачку листов, аккуратно разложив их на краю стола комбата. После чего повернулся к нам и сказал.
- 'Сейчас вы, каждый, своей рукой заполните эти бланки и в конце подпишите, после чего мы с вами поговорим. Подходим и действуем, начали'
Бланки были серьёзными, комитет не мелочился, в отдельных строках мелькали цифры 25 лет, но деваться было некуда, мы их заполнили и подписали. Гражданский, просмотрев каждый из бланков, собрал их и убрал в портфель.
- 'Теперь о самой сути дела, вы направляетесь сейчас в учебный лагерь, сроком на две недели, после чего убудете в командировку, она продлится примерно шесть-семь месяцев. Вашей задачей будет сопровождение караванов, направляемых из нашей страны, скажу сразу, там стреляют, но это нужно. Для всех вы будете обучать афганских солдат, для родных вы продолжаете служить в этой части, вся ваша почта будет пересылаться через неё. И последнее, вы никому, никогда, до самой смерти не будете рассказывать об этой командировке, вам ясно?'
Ну что мы могли сказать, разве мы понимали, на что подписались, если бы мы знали об этом раньше, то, наверное, бежали от этого счастья вперёд своего визга. Но грызня замполита выла вещественной, а вот та война что-то отдалённое и неосязаемое. Потом было всё и потери и ранения, меня же до самого последнего момента миновала чаша сия, я был как заговорённый и так до нашего последнего выхода, когда мы попали в засаду. Тогда наш командир, лейтенант Воскобойников остался нас прикрывать, ему взрывом мины, перебило обе ноги. Потом остался Генка, он потерял много крови и был контужен близким взрывом гранаты. Это потом мы узнали, что нас гнала банда, в которой было трое 'зелёных беретов', правда остался только один, лейтенант поделился с ними счастливой 'фенькой'. К Генке они уже не стали подходить и расстреляли издалека, правда, и при этом Генка уже мёртвый, смог с собой захватить ещё парочку духов. Нас же спасла разведка артдивизиона, но напоследок я и получил пулю в бедро. Этот выход и был моим последним выходом на пленэр. В Ташкенте, нас продержали почти три недели в закрытой палате, запрещалось даже в туалет ходить. И вновь, мираж меня рывком выкинул в холод. Но и в этом месте я не задержался он начал таять, под какие-то звуки.
Степан Максимович очнулся, у соседней койки плакала женщина, что его поила, врачи уже отходили от кровати. Сосед лежал накрытый простынёй с головой, лечащий врач что-то тихо говорил женщине, капая какую-то микстуру, в стаканчик. Все находившиеся в палате старались не шуметь, полагая, что Степан Максимович спит, вот два санитара закатили каталку, на которую поместили соседа и вывезли его из палаты. Женщина, взяла свою сумку и вышла следом, санитарка вошедшая, быстро собрала все постельные принадлежности и тоже вышла следом. В палате воцарилась тишина, Степан Максимович, бесцельно смотрел в темноту, надеясь, что сон к нему не придёт. Так прошло несколько часов, и в палату вошла санитарка, молча она его, напоила и вышла. В палате всё также попискивал прибор, разгоняя давящую тишину, наступающего дня. Минут через тридцать пришёл дежурный врач с осмотром, после чего принесли безвкусный завтрак.
День медленно полз по своему пути. Также неуклюже у него в голове ворочались его мысли. Потом наступило время обеда, после которого в палату допустили жену Степана Максимовича. Она вошла, распространяя запах дорогих духов, от него у Степана Максимовича перехватило горло, не давая вздохнуть, но потом отпустило, оставив только головокружение. Жена уселась на гостевой стул и осуждающе посмотрела на него.
- 'Степан, ты дурак? Ну почему трудно было сразу сказать, что тебе плохо. Зачем нас надо было так пугать, прям как малый ребёнок, только и следи за тобой, как бы что не произошло'
Голос жены стал удаляться, тая в сумерках ледяной пустыни, пока совсем не исчез. Здесь всё было по-прежнему, я усмехнулся, ну вот опять сбежал, ледяной порыв ударил кулаком в лицо, сбив ледышки старых слёз. Сумеречная мгла давила и ломала душу, в отдалении, как стая голодных волков крутились миражи, ожидая, когда жертва ослабеет. Но вот эта картина подёрнулась рябью и словно нехотя растаяла. Над ним было видно встревоженное лицо дежурного врача, в воздухе, перебивая оставшийся запах духов жены, кружили резкие запахи каких-то лекарств. Доктор, повернувшись, что-то сказал медсестре, та начала набирать что-то в шприц из разных ампул, потом наклонилась и ощущение укола, растворилось в знакомом до боли холоде.
Пустыня бело-серым саваном, казалось, хотела бы накрыть меня, но понимая, что ещё рано в очередной раз затихла в ожидании. Стая миражей, осмелев, придвинулась ближе. Один из них змеёй скользнул, опутав ноги и поднявшись до груди, как змея в стойке качнулся перед лицом, захлестнув меня с головой.
Затенённая комната, знакомая с детства постель, ковёр на стене с оленями и мать, сидящая у моей кровати. Я болен корью, высокая температура и головные боли от яркого света, два самых ярких момента запомнившиеся тогда. Высокая температура, вызвала каких-то жутких существ, издали похожих на книжки. Эти существа хотели бы меня разорвать, и только присутствие мамы не давало им это сделать. И свет, он битым стеклом засыпал мои глаза, не давая им открыться. Мама, даёт какие-то лекарства и с обеспокоенным лицом почти не отходит от меня. Горечь во рту, не проходит, её ни как не удаётся смыть, даже сладким чаем. От вида еды, появляется ощущение тошноты, любое самое лёгкое движение заставляет всё вокруг тошнотворно качаться. Спасает только пустой желудок, который кое-как удаётся удержать под горлом. Но это воспоминание, вдруг резко обрывается, заместившись совершенно другим. Полка поезда, идущего в Москву, качается не в такт движению поезда, и как в детстве тошнота, подступающая к горлу, а надо было выдержать ещё, по меньшей мере, полтора суток и кашель разрывающий грудь. Затем сумеречная поездка в метро, и я как раненый зверь, добравшийся до берлоги, кружащий по дому. Но вот горячечный бред, растаял, превратившись, стылый воздух пустыни. Этот мираж отскочил от меня будто чего-то, испугавшись, и спрятался в торосах за спиной. Пронзительная тишина этой пустыни странна ещё тем что, что здесь всё происходит в тишине. Даже эти торосы появлялись беззвучно, видно это память моя застывшая, навсегда. Вот и этот мираж тоже превратится в глыбу грязно-серого льда, в этом бесконечном ряду.
ГЛАВА 5
Возвращение Степана Максимовича, в реальный мир сопровождалось болью судороги в ногах, наверное, эта боль и выдернула его из мира холода. Наверное, затекли от неподвижности. Он открыл глаза, в палате, жены не было, за окном стемнело. Степан лежал, глядя на сгустившуюся темноту за окном, в голове было пусто, как в той ледяной пустыне. Но вот открылась дверь и опять пришла медсестра, она принесла ужин, в тарелке лежал какой-то кусок рыбы и бледный чай с хлебом. Глядя на это продуктовое изобилие, у Степана Максимовича появилась тошнота, есть совсем не хотелось, но он не стал сопротивляться и съел всё, что ему принесли. Потом были лекарства, и он опять начал проваливаться в холодную пустоту забытья, видно мозг так устал, что это выглядело просто тёмным провалом во времени. Он открыл глаза и увидел, что за окном уже рассвело, и серый хмурый день стал тянуться как резина.
И опять обход врачей, его старались ободрить, хотя бы бодрым тоном, но Степану Максимовичу было всё равно. Абсолютное безразличие к окружающему, наполняло его полностью. Он последнее время, как бы жил в двух мирах, причём, какой из них реальный, было очень трудно решить. Минул обед, и опять одиночество, в тишине разбавляемой писком аппарата, мысли застывали как насекомые в янтаре, их было трудно двигать. Хотя, и мысли эти были ни о чём, постепенно наступал очередной длинный и тоскливый вечер, за грудиной ощущалась тяжесть, не это была не боль. Сердце ощущалось, как чужеродный элемент. Но вот опять пришла сестра, накормившая и давшая лекарства. Как и в прошлый раз, Степан Максимович сорвался в холодную пустоту безвременья.
Привычный пейзаж ледяной пустыни, колеблющиеся в отдалении миражи, битый лёд под ногами, марево цвета старой поблекшей простыни. Снова бесконечный путь в неизвестность, одно радовало, сегодня не было режущего, как битое стекло, ветра. Миражи жались поодаль, если в прошлый раз они были похожи на стаю волков, то сегодня они напоминали стайку нашкодивших детей, в присутствие милиционера. Капли вытекавшие из ран, неровно падали на лёд, окрашивая его в грязно-бурый цвет, так хорошо знакомый ему по 'командировке'. Левая сторона лица, окончательно онемела, и даже было ощущение, что и левый глаз, перестал двигаться, застыв в одном положении. Руки давно превратились в два чужеродных предмета, болтавшихся по бокам, изредка напоминавшие о себе разрядами раскалённых игл. Эти иглы, почему то стремились долететь до груди и обжечь её. Так продолжалось довольно долго, пока один из миражей, разогнавшись не прыгнул на меня, грязноватым саванном.
Весеннее солнце заливало кабинет комбата. Наша троица стояла, ожидая, для чего нас вызвали. Три месяца назад, после выписки из госпиталя, мы вернулись в часть. От вопросов, где были, отбрехались, сказав, что были на Байконуре. По поводу того что вернулись втроём, говорили что ребят забрали в школу прапорщиков. Так нам сказал говорить 'молчи-молчи' госпиталя, куда денешься, у каждого из нас подписка. Но вот открылась дверь, и вошёл давешний 'покупатель', он молча прошёл к столу и сев за него, вдруг, предложил и нам присесть. Так же молча мы сели на стулья, стоявшие вдоль стены. Он достал из своего портфеля стопку папок, и сложив их на краю стола, поднял на нас глаза.
- 'И так вернулись, конечно, жаль что не все, но это не от нас зависит. Ладно, давайте говорить, что называется, по существу вопроса. Дело в том, что вы все теперь внесены в наш реестр, срочную службу вы дотянете здесь, а вот дальше, я хотел бы вам предложить работу у нас. Правда, говорю сразу, пойдёте в учебку, на год. По окончании вам присвоят звание и распределят по отделам. Если же всё-таки решите не связывать свою жизнь с службой, то всё равно останетесь в нашем резерве. Давайте так, вы подумайте и завтра в это же время, здесь сообщите о своём решении. Можете быть свободны'
Мы встали и, козырнув, вышли. Уже на улице, переглянувшись, пошли на спортивный городок. В это время там никого не было, так же молча расселись на скамейках и, достав сигареты, закурили. Какое-то время сидели молча, потом ефрейтор Колька сказал.
- 'Мужики вы как знаете, а я, наверное, приму это предложение. Мне на гражданке, будет куда труднее, сами знаете, детдомовский я. От добра, добра не ищут, да и комитет это сила'
Старший сержант Володенька, выбросив окурок, растёр его в труху.
- 'Я, наверное, тоже соглашусь. Что-то мне кажется, что на гражданке у меня будет куда меньше возможностей. Вначале училище, а потом подам документы дальше'
Я молчал и взвешивал варианты, мотаться по всему Союзу, как-то не очень хотелось. Тем более, можно понять ребят, у одного почитай, что и жилья нет, другому ехать в тьму-таракань саранскую тоже вроде как интереса нет. Мне же, возвращаться в столицу, с жильём вроде проблем пока нет, всё же трёхкомнатная квартира отца не халупа какая-то. Потом я решил поступать в институт, даже начал готовиться. Дома меня ждали родители и сестрёнка. Было и ещё кое-что, что мне не давало покоя, но это уже совсем личное.
- 'Мужики, без обид, я на гражданку. Но, разве это нам помешает, держать связь'
Володька хмыкнул.
- 'Ты знаешь, я был готов забиться, что ты дембельнёшься. Но, теперь у нас у каждого свои дороги, так что думаю, что обид не будет'
Мы, встав, пошли в казарму. Не знал я тогда, что расставаясь на вокзале, мы видимся последний раз в жизни. Володька, закончив три курса рязанской 'дурки', на практику поедет опять за 'нитку'. Там под Кандагаром он, уже смертельно раненый, отпустит рычаг 'счастливой феньки', а после поедет в 'цинке' в родной Саранск. Колька, под Ведено, сгорит в БМПшке, подбитой, из новейшего РГО 'Шмель', даже не начавшего поступать в войска. Но это уже было всё потом, а пока мы шли в казарму. Резкий порыв ветра, бросил мне в лицо наждак, ледяной крупы. Вокруг опять расстилалась угрюмая ледяная пустыня, миражи рванули в разные стороны, скрываясь в грязноватом полотне марева. Бесконечный путь продолжался, тоска вцепилась в грудь и терзала её, мёртвая тишина, держала в постоянном напряжении. Серый свет, падающий со всех сторон, уже вызывал, омерзение.
Степан Максимович, опять открыл глаза, белый цвет потолка, резал глаза и постоянно напоминал о снах. Осеннее утро, пропустив солнечный свет через завесу туч и дождя, блекло освещало палату. Степан Максимович, скосил глаза на соседнюю постель, убедился, что она пустует.
Наступило время обычного ритуала, медсестра покормила и умыла лицо. Всё это время за грудиной, собирался комок. Вот зашёл дежурный врач и попенял что, Степан Максимович, молчит, а скоро ему предстоит побежать. Странно, но голос врача, то исчезал, то возносился до болезненного ощущения. В один из моментов, голос начал отдалятся, исчезая в ватной тишине. На грани Степан Максимович, слышал панические крики о реанимационной бригаде. Потом, исчезло и это, наполнив мир тишиной и покоем, который нарушила стайка шмелей. Пара из них села на грудь и воткнула свои жала, заставляя тело судорожно изгибаться. В глазах возникло ощущение мелькание, очень ярко светящихся светильников, которое погасло в темноте безвременья. Это безвременье было пропитано усталостью и обречённостью. Но вот и это закончилось, в один из моментов Максим Степанович, всплыл в мир уже знакомых звуков, так же мерно попискивал аппарат в изголовье, нудно зудела рука, приколотая катетером. Он лежал на том же месте, только рядом сидела сестра, безумно хотелось пить. Последнее время это было, наверное, одно из главных ощущений. Временами он сам себе казался бескрайней пустыней, обожжённой гневным солнцем. Но больше всего радовало отсутствие снов, он то тонул в безбрежной пустоте, то всплывал к реалиям обычной жизни.
Но, всё когда-то проходит, прошло и это время успокоения, один их провалов привёл его опять на ледяную пустошь души. Миражи, как змеи изгибались, прицеливаясь в одинокого путника. Но мне было всё равно, душа устала страшно, хотелось лечь и больше не слышать и не видеть ничего, просто упасть в глубину вневременья. Только тело меня не слушалось и продолжало передвигать ноги. Ветер издевался, давая пощёчины, своими ледяными, шершавыми от снежной крупы, руками. Боли не было, просто всё моё тело онемело, от неё и прекратило её ощущать. Вот миражи, вдруг раздались в стороны, и из серой снежной мути выскочил мираж, не похожий на остальные. Он подскочил ко мне и растянулся в зеркальную плоскость. Из-за неё, мой двойник, приплясывая, корчил мне рожи. Но с каждым шагом он тоже отступал назад, издеваясь надо мной. Но мне было всё равно, поэтому все его издевательства пропали даром. Вот зеркало с двойником, изогнулось и свернулось опять в мираж, который с ожесточением ринулся на меня.
'Лосиный остров', кружил своими запахами голову. Мы с будущей моей женой, пока просто подругой и одноклассницей, идём под сводами вековых деревьев. Я недавно, вернувшийся из армии, хмельной от одной мысли, что я на 'гражданке', что не будет больше ночных подъёмов и командировок, что вернулся живым, почти не чувствую своего веса и готов взлететь к яркому, но ласковому солнцу. Только пройдя на волоске от старухи с косой, понимаешь какое счастье просто жить. Жизнь прекрасна и впереди только радость, молодость не хочет видеть ловушек, что жизнь расставляет на дороге. Главное что, радом человек, с которым готов пройти все дороги. Почему люди хотят видеть только-то, что им интересно. Странно почему, люди глухи к тем, что рядом, почему бьют тех, кто против них беззащитен? Почему люди любят бить в спину, тех, кто им доверился? Потом всплыл дом будущих тёщи и тестя, ну что меня не заставило внимательно посмотреть в глаза тестя тогда. Это позже, я понял, что в его глазах была только грусть и боль, что улыбка на его лице редкое явление. Но тогда мне было всё равно, ведь почти с самолёта я приехал делать предложение, ей. Интересные мы существа, то за версту чувствуем беду, то играем с огнём, обжигаясь на этом пламени как мотыльки. Вспоминаю, как под Чахар-Ба, даже разругался с командиром, отказываясь идти через мостик и оказалось правильно оказался, мы тогда прошли выше по ущелью и перевалив, через гору попали в другое, по которому и спустились в этому мостику. Семь духов и пара снайперов, явно европейского происхождения, ожидали с другой стороны, и ожидали явно нас, уже тогда нас начали потихоньку сдавать. И я тогда чувствовал, холод смерти, что разыскивала нас.
ГЛАВА 6
Знакомый потолок с осуждением глянул на Степана Максимовича, мол, что-то ты залежался. Тело было ватным, как будто оно из этого сумасшедшего сна, трудно было пошевелить даже пальцем. Он так устал за последнее время, что осталось только одно желание погрузиться опять ту ватную тишину, в которой его могут просто не найти. Но, распахнулась дверь, и в палату вошёл зав. отделением, которого сопровождали врачи. Судя по внешнему виду зав. отделением был погодком Степана Максимовича. Вот он подошёл к кровати и стал просматривать записи, затем присев на стул стал молча осматривать Степана Максимовича. Холодное прикосновение фонендоскопа, почти не чувствовалось, как будто прикасались к чужой коже. Временами он как бы разделялся на две части. Одна лежала на кровати, другая наблюдала за происходящим из угла палаты. Врачи переговаривались на своём странном языке, абсолютно непонятном для постороннего, но вот осмотр закончился. Зав. отделением, внимательно всмотрелся в лицо Степана Максимовича и вдруг спросил.
- 'Скажите, как вы себя чувствуете? У меня, почему-то ощущение, что вам всё равно, что с вами происходит'
Степан Максимович устало посмотрел на него и ничего не сказал. Зав. отделением ещё раз посмотрел на него и, поднявшись, вышел. Сестра покормила Степана Максимовича и оставила его в одиночестве. Минуты бежали, сливаясь в реки часов, всё что происходило, отдавало горечью одиночества и тщетности. Мысли медленно текли, Степан Максимович вспоминал всю свою жизнь, зацепляясь якорями воспоминаний снов. Его жизнь представлялась ему песчинкой на берегу океана, придёт скоро время и оно своей волной смоет его песчинку в океан бесконечности небытия и от него не останется даже следа. С горечью вспоминалось, что в юности он грезил, что оставит обязательно след, но жизнь быстро развеяла эти мечты. Люди пролетают через свою жизнь, сливаясь в мутноватый бурлящий поток, не оставляя после себя и даже следа. Им кажется, что они могут всё, но в результате всё заканчивается по единой формуле 'родился, ел, гадил, умер'. И понимание этого сталкивает в пучину безучастия и равнодушия. Человечество равнодушно по сути даже к своей собственной участи.
Свет за окном потихоньку приобретал фиолетовый оттенок, как будто кто-то в воду заливал чернила. Зашла сестра и зажгла ночник у кровати, ожидался ужин, затем лекарства и почти со сто процентной уверенностью, опять ледяная пустыня и обрывки памяти, то, что было спрятано в самую глубину. Фиолетовый сумрак сменился чернотой туши ночи, скрипнула дверь, впуская сестру, кашка-размазня исчезла очень быстро и вот острая игла шприца блеснула в отблесках ночника, обещая очередную муку. Сердце, до этого ни как себя не проявлявшее, вдруг превратилось в птицу, бьющуюся в клетку груди. Сестра прижала руку к губам и побежала из палаты, Степан Максимович судорожно пытался вдохнуть воздух, но грудь придавило бетонной плитой, не давая ей ни одного шанса на движение. Скрюченные пальцы рук пытались зацепиться за смятую простыню, в тщетной попытке удержать это уставшее тело на границе жизни. Степан Максимович начал погружаться в ватную пустоту, сопровождаемый непрерывным писком, постепенно тонущем в ничто. Ватное спокойствие, вымывало боль и обиды, стирало воспоминания. Умиротворение стало заполнять его полностью, но в этот момент всё это прекратилось и он опять начал всплывать туда к жестокой реальности жизни, это было очень больно. Зыбким маревом, виделась ледяная пустыня, за ней как миражи солнца светили лампы операционного стола. Потом, как-то резко потемнело, тело и душа казались вплавленными в глыбу тёмного хрусталя. Время остановилось, застыв друзами минут, душа скованная тишиной и покоем постепенно успокаивалась, принимая свершившееся как данное. Была надежда, что это теперь навсегда, но как оказалось, нет, через бесконечность безвременья, хрусталь стал оплавляться, превращаясь в воск.
Степан Максимович, открыл глаза, палата была другой. Рядом с койкой на стуле сидел зав. отделением, уперев подбородок в сцепленные кисти рук. Он смотрел Степану Максимовичу прямо в глаза, а у самого под глазами залегли тени сильной усталости. Вот он разогнулся и скупо улыбнулся.
- 'Ну что же, здравствуйте в очередной раз, надеюсь, что вы не сбежите в беспамятство в этот раз. Право, ещё пара таких эксцессов и бюджет клиники будет исчерпан. Вы уж постарайтесь хоть что-то оставить для других больных. Пока оставлю вас, но позже стоит поговорить'
Он поднялся, и тяжело ступая, походкой сильно уставшего человека вышел из палаты. Опять потянулись минуты, сливаясь в часы, промелькнули кормёжки, и всё это время тяжёлые и неповоротливые мысли гранёными глыбами перекатывались в мозгу, но перекатываясь, они не оставляли следа. Сколько прошло времени, Степан Максимович не знал, лёжа неподвижно он невидяще смотрел в потолок. Окна в палате были закрыты и не ясно, что за ними день или ночь. Как тень приходила медсестра, что-то делая за его кроватью. Душа уже не болела, холодное безразличие наполняло его полностью, даже возможность оказаться там, в ледяной пустыне своей души его уже не пугала. Его ничего не волновало, все желания умерли и как осенние листья, шурша, перекатывались по душе. Так потихоньку к нему подкрался сон.
Снег и лёд, старый знакомец ледяной ветер накинулся на меня, начав обгладывать измученное тело. Знакомые, до тошноты миражи, покачиваясь, устремились ко мне, начав кружить вокруг меня. Серая хмарь мглы впереди привычно гасила любые желания и мысли. Так же беззвучно крошились под ногами кристаллы льда. Казалось, что даже время застыло недвижимо в этой пустыне. От чувств остались только отголоски, тоска и сожаление, грусть и печаль, слабым эхом звучали в глубине души. Боли не было, было только бесконечное равнодушие. А тому, кто мне это устроил, видно не понравилось, и пришла боль, в каждой клетке. Ноги ощутили бритвенно-острые грани ледяной крошки, а ветер стал наждачной болью обрабатывать мои лохмотья. Но и внутри разлилась кислота, пожирая душу. Скорчившись от этого подарка, я не мог остановиться, ноги сами продолжали двигаться. Внутри меня зародился бешенный крик, но так и остался внутри, ломая остатки души. Пока я боролся с этой напастью, один из миражей подкрался ко мне и кинулся как взбесившийся пёс.
Врут, всё врут, говоря, что перед смертью перед глазами пролетает вся жизнь. Выщербленный, срез автоматного ствола смотрел мне прямо в лицо, за ним вдалеке змеилась ехидная улыбка духа. Мысли метались от 'что делать' до 'как же так', а руки упорно пытались воткнуть пустой рожок в АКашку, так и не попадая в гнездо. В этот момент с удивлённо-обиженным детским выражением на загорелом бородатом лице, дух изломанной куклой упал к моим ногам.
- 'Приди в себя, сержант, работаем'
Прохрипел голос нашего лейтенанта.
- 'Пустой'
Ответил я.
- 'Лови'
Мне почти в лицо полетел сдвоенный рожок, не знаю, каким наитием я его перехватил, и сразу воткнул на место. АКашка сыто лязгнула затвором, после чего толкнула меня в плечо, словно говоря 'Ещё поживём, братуха'. Потом был кросс по осыпям и узким тропинкам, мы оторвались и вели в счёте шесть к нулю. На привале, Володька с обидой смотрел на разорванный кроссовок. А мы решали, как дотянуть до базы, духи нас обложили знатно.