изменяющий ветви ветер, режущий в горле кадык, глухонемые птицы на заборах, припадочный дождь колотится о стены жилого котлована о старый прошлогодний снег, секущиеся люди ходят свои круги, я харкаю в темноту и закрываю окно, из смежной комнаты смрад, там уже год агония, год печально кричат обезьяны, на третьем крике должна была пролиться слеза, но лишь сжались скулы. утраченное тело, оно только звучит и пахнет, оно стонет и мочит, оно не печет блины и не желает доброго утра, это чистое зерно, шелуха рассыпана по сырой простыне, на один зубок богу, я уверен, что не спасен. я уверен никто не спасен. спасайся кто может. древний окаменевший снег, что так и не нашел вийон, был всегда здесь, в этой яме, приходи и смотри. я смотрю. здания из ямы, из древнего снега, из темного воздуха вдох и выдох, вдох и выдох из темноты. я дышу. и отхаркиваюсь. и внимательно выслушиваю стон. только на этой планете, только здесь. хорошо, что он не прозвучит больше нигде. нигде в никакой вселенной. вселенная спасена. где нет голубиц и коршунов, нет быков и цезарей, нет жен и мужей, нет мутной колыбели жизни вселенная спасена. лужа колыбель жизни. сухой марс не родит. я плюю в платок и кладу его под настольную лампу, чтобы высох. ищу, чем заткнуть уши. на марсе нет ушей, на венере нет ушей, потому что там тихо. ван гог отрезал от себя кусок, ему было тошно. он не хотел слушать. я же ищу, чем заткнуть. ищу способ не слышать обезьян. перелезающих в яме древний снег. заселяющих типовую панельную застройку под припадочным дождем копающих глубже сильнее быстрее, сливающих в унитаз, голосующих за могучее государство, соблюдающих и преступивших закон, мне мерзки печальные крики обезьян, и я не пролью слезы как ду фу. ни на третий, ни на сотый, я просто перестану слышать. способ есть. вот хоть бы эти обрывки.
конечно спросим, нам так скучно.
ешь то, что осталось, киска. а остался дощатый пол над подвалом. где годные негодных годы гнут в рог. слижи этот подвал киска, слижи труху. умойся лапкой и ложись спать. способ есть. проглоти их. как невкусных. и усни.
конечно спросим, нам так весело.
я чудовище ты ивовый садок, я мну твои связки. сторицей раздаюсь на тесную клеть. распираю тебя изнутри. и ты боишься, дрожишь, хочешь сжать фигу, хочешь плюнуть через плечо, но видишь меня и кричишь. я рублю тебя как орду один дубом, и ты корчишься. пустил бестию. и ты рвешь постель. у обезьяны эрекция.
конечно спросим, нам так страшно.
я прохожу нарвские ворота с прахом бабушки в мешке. мы взяли париж, мы быстро метнулись и взяли париж и все предместья и вернулись. это триумф. это сладость победы с сединою на висках. с пеплом в мешке. мы промелькнули воздухе. нами даже не пахнет. я верил в бога. я очень боялся. я верил в судьбу. я очень боялся. я верил в себя. я очень боялся. теперь я не боюсь. и я не верю ни во что. я просто несу мешок через город. чтобы высыпать прах на окраине. в ямку меньше пригоршни. слава героям. я не помню париж и предместья. я не помню штурм, яростный бой, крики павших. я не помню ничего. я не верю, что мы где-то были, что-то делали. я вижу яркие ворота и брызжущий ветер. я ничего не боюсь. и иду, потому что не в падлу. по проспектам с прахом через руку мне не в падлу идти рыть могилку как для стопки блинов с вареньем. могилку со сметаной. могилку со сгущенкой. свежевырытая могилка пальчики оближешь, подуй, а то горячо. это должно радовать, раз рождаемость растет. поэтики тискают карандаши, как машек за ляжки, кусают усы и вырубаются под лампами или блеском луны, поэтики намекают на продолжение. им хочется в чужие трусы. хоть так хоть этак, головы трескаются о кирпичи. открыт рот или закрыт. чисты очи или слепы. я переступаю нарвские ворота как детский кубик и калечу этот город на север, мне на север, я немного разрушу тебя, городок, пусть никто не заметит. все равно я не верю в глаза. к прохожим как прах к праху. хотите со мной в мешок? отложи в сторону гаечные ключи вилку ложку собачий поводок и полезай в мой мешок. боишься? тогда верь во что можешь.
конечно спросим, нам так низко.
ногти в крови, как у шершня ковыряющего кожу осы. я ничего не слышу, она не кричит и не боится боли. она ничего не слышит, я ничего не говорю и не хочу причинить боль. я не отпускаю ее и жую живую, по кусочку кожи, и по глоточку крови, я кушаю живую ее, крепко держа у рта. пока я не съем ее полностью, я не остановлюсь, я ничего не слышу, она ничего не говорит. она вырывается из моих зубов, а я крепко держу и кусаю ее кожу. все ногти в крови. оса не красива, я не красив, и кругом ничто не красиво. кругом можно перемещаться. кругом можно останавливаться, ждать. после еще перемещаться. останавливаться. брать осу и есть. кругом больше всего пустого. и я просто тут. я перемещаюсь в пустоте и останавливаюсь на твердом, после появляется оса, я беру ее и съедаю. после жду. после перемещаюсь. после ничего нет. я останавливаюсь и ничего не могу. я не жду и не перемещаюсь, а ничего не могу. ничего не возможно. нельзя ничего. я не могу. это не перемещаюсь. это не жду. это не могу. не жду. не жду. не жду. после я начинаю перемещаться кругом, останавливаться, есть ос. появляется все. появляются осы. появляется пустое. появляется твердое. я перемещаюсь с места на место и останавливаюсь. после осы пустое. после пустого твердое. после твердого пустое. после пустого оса. все мои ногти в крови. как у шершня.
конечно спросим, нам так холодно.
я заберу остатки воды, чтобы он пил. я заберу остатки еды, чтобы он ел. я заберу остатки, чтобы он дышал. я заберу остатки, чтобы он ходил. чтобы он сидел. чтобы он лежал. чтобы он останавливался. чтобы он ждал. я заберу остатки, чтобы он ждал. не ходите за ним он ждет.
человек съедобен с пяток. человеческие спины съедобны. человеческие затылки съедобны. человек съедобен сзади. заколи и ешь. как господь бог просил тебя убить сына, а после убил своего. так нужно для общего блага. нужно есть, чтобы жить. из ларька несет выпечкой с мясом, узбек пьет минералку с верховьев альп. я смотрю на съедобные спины и слушаю громкие голоса. на светофоре красный. равноапостольные обезьяны на перекрестке скобелевского и энгельса, акающие и окающие голоса. акающие и окающие молитвы. признания, клятвы. исповеди, стихи. акающие и окающие выражения чувств. благородных намерений, высоких устремлений. оканье, аканье. в пятиэтажном ущелье спины ждут, когда изменится цвет фонаря. я смотрю, как эти спины съедобны. смотрю спины начинаются с пяток. есть добро и зло. есть плохо и хорошо. главное есть. но я не голоден.
меня трогают мухи за глаза. любовница мертвеца целует милого моего ненаглядного глеба в открытые глаза. ласкается, просится быть вместе навсегда. муха невеста, муха девица красна. муха моется. моет брови, щеки, уста. муха моет руками лицо, она изящна и стройна. муха хочет детишек от себя и меня, мы столь непохожи, но свела нас сама судьба. любовь до гроба и за. муха смотрит в мои глаза и видит себя. я не причиню тебе зла, ты будешь счастлива,- думаю и мгновенно моргаю. муха пересаживается на потолок.
мы умирающие наконечники чуждых ударов. мы высыхающие на лестницах острия. мы мягкие острия мы мажем. мы смертные наконечники мы ждем. я брошен и лежу в постели. я брошен и сажусь за стол. тарелка гречневой каши. чашка зеленого чая. я брошен и ем. я брошен и пью. я изо всех сил пущен и обедаю, я сражаю небытие. я протыкаю пустоту. еще ложка гречи, еще глоток чая, добавляю сахар, мешаю и снова пью. пустота отступает. вокруг мечутся пики. слышу, как хлопает дверь, поднимается лифт, мусор падает в мусоропровод. смертные острия здороваются. свистят над землей. мягкие наконечники дышат. я чувствую, как вхожу во врага. чувствую каждый миг-сквозь врага. я боюсь, как враг бесконечен, как я в нем навсегда. пока пущен. пока осталось острия. меня на этот бросок сколько хватит вдеваю руки в рукава ссутуливаю плечи беру стул и убираю под стол. этот день только начался. земля еще повернулась. впереди еще столько пустоты. столько свиста. сквозь врага быстрым шагом. сквозь врага не шелохнувшись. враг навсегда. не спеши.
конечно спросим, нам не видно.
конечно спросим, нам не слышно.
пуленепробиваемые просторы. непроницаемые плоские поля. я смотрю в окно поезда на запад и вижу плоскости сосны, плоскости ели, плоскости травы, плоскости мели. неприступные плоскости птиц, нерушимые плоскости рек. непотрясающая пустота, непотрясающие тени. здесь уже выпадали мои зубы. здесь уже белели мои волосы. я пулепробиваем. я проницаем. и я нарушен. на ровном месте. на ровных коленях - марко поло. я листаю ровными пальцами страницы. "о разнообразии мира". годы пути по пустыне. где много городов и селений. где молятся разным богам. где торгуют и сеют. растят и прядут. где плодов и зверей в изобилии. я тридцать шесть лет в одном месте. это место - глеб. какой глеб? это человеческая особь мужского пола. что бы с ним ни делалось, куда бы он ни попадал, я оставался неподвижен. был на своем месте. где-то здесь. другое дерево. нерожденный. мы все - это место. насмерть. неровности в плоскости тел. птицы наклоняются от рук как крышки. цветы наклоняются от ног как крышки. и захлопываются. встань на мое место. ты не сможешь. я не встану на твое. мы это места. всегда одни. только эти. поезд не может сдвинуть меня. я недвижим там где глеб сидит в плоском вагоне, откинувшись плоской спиной на скамью. в нем занято. вокруг все занято, клетки в тетради. какая красота? несказанная. я листаю плоскую книгу о разнообразии мира поло географгиз 1956 г. тогда цветы сосали молоко из белых кобылиц и слушали спящих. люди женили мертвых детей и кормили их жиром из чашек. тогда совы прощали, а львы мыли лица в одной бесконечной реке. тогда рождались раз и навсегда. и теплой кровь была для украшения. тогда весельчаки запрыгивали на небеса со спин коней и крепостных валов. все в первый. все не в последний раз. все в мире как у отца просило о названии. какое чудо? безымянное. ныне все названо. меня зовут глеб. у меня мужской голос. я место в поезде. и спрашиваю: зачем мне мужской голос?