Аннотация: Короткие рассказы, написанные ночью, для ночного прочтения.
Из тумана
То утро на острове родилось прохладным, особенно, по-осеннему приятным. Туман, казалось, выплывал медленно из озерной дали, противоположный берег постепенно скрылся в его мягких и властных шерстях.
Он, окутанный сырым и чистым, как сама вода, воздухом, смотрел в глубь белого, обволакивающего тумана, задумчиво, и как будто все время тщетно пытался хоть на сантиметр притянуть к себе скрывшийся от его взора берег. Он невольно подходил все ближе и ближе к самому краю таинственно спокойной глади озера, ставшего от тумана необъятным и загадочно и величаво манящим. Он медленно, едва заметными шажками двигался вперед; гладкие, словно водяные капли, еле слышно постукивая и шепча, под ногами шуршали камни. И не было слышно ни звука, лишь изредка где-то очень далеко тоскливо покрикивала птица.
Дым от прекрасного, как нельзя лучше подходившего для сегодняшнего утра табака, неспешно поднимался верх из Его трубки, смешиваясь с дымом изо рта, и нервно подрагивал каждый раз, когда Он делал свой крошечный шаг по каменистому и холодному берегу.
Уже через несколько часов Он будет на пароме, навсегда попрощается с этим загадочным и бесконечно покойным местом, оставив на острове лишь пару испортившихся от влаги туфель и мимолетный запах дорогого кубинского табака в номере, где Он задерживался только на время короткого полуночного сна.
Кстати говоря, Он частенько ловил себя на мысли, что курить трубку все-таки менее удобно, чем сигару, но каждый раз готов был дать себе пощечину. Нет уж, как бы ни так, никто не сможет отнять у Него его трубки, никто! Даже в гробу им не удастся ее заполучить: перед смертью Он так сильно сожмет ее зубами, что та навсегда прирастет к Нему, а усы и борода пустят в трубку свои корни.
Под бородой что-то чешется, какой-то зуд на левой щеке вот уже со вчерашнего вечера не дает покоя, и Он, приближаясь к воде все ближе, машинально почесывает это несносное что-то под густым покровом жестких рыжих волос. Вот, Он уже добрался до мокрых от озерной воды камней, но кажется, берег, скрытый от глаз высокомерным и даже излишне спокойным туманом, только отдаляется от Него, как бы боязливо отступая, опасаясь так же поскользнуться на мокрых камнях; вот уже мыски его туфель едва касаются безмятежной и застывшей озерной глади.
Покой в прохладе воздуха и воды, тишина тумана.
Теперь он может наклониться и зачерпнуть чистейшей и холодной воды, уже взволнованной прикосновением человеческих ног, умыть лицо, намочить красную слева от разодранной ранки бороду, как будто смягчить зуд, перерастающий в неявную, но нисколько не значащую сейчас, боль.
Ну и что, что ноги уже по щиколотку намокли, что совсем новенькие туфли за 170 фунтов уже не высушить, плевать на будущую простуду и двухдневное лежание в постели, отрывающее от столь важной сейчас редакции запаздывающей статьи в газету, плевать на насморк. Сюда, кажется, он больше никогда не вернется.
А, может, послать все к чертям и остаться еще на два дня? На денек?
Нет, уже решено, Его вызвали, звонили дважды, он не может все отменить, все уже решено, паром уже совсем скоро. Да и даже если сюда вернуться через месяц, когда, наверно, будет свободная неделька, все уже будет по-другому, не так. Не будет тумана или слишком похолодает для вот таких легкомысленных утренних прогулок. То утро растворится в его памяти так же медленно и неуловимо, как оно возникало. Нет, все решено, нужно ехать.