Аннотация: Будущее. Западное побережье Африки, город Либретаун (Серия ХСМ)
Либретаун
Захария пыхтит, взбираясь по гулкой металлической лестнице. Полосы света с клубящейся пылью рассекают площадку верхнего этажа. Он осторожно пролезает в висящую на одной петле отогнутую металлическую дверь, стараясь не зацепить острые края и выбирается на крышу. Оглядывается. Проем бетонной коробки с покосившимся дверным косяком смотрит на него криво улыбаясь. Слышится шуршание, шорох шагов, сорвавшаяся каменная крошка перекатисто отсчитывает этажи. Это поднимается следом Ай-ай. Разве она отпустит его одного.
Над головой купол чистого неба прозрачный, бездонный со слепящим фонарем-солнцем. Если смотреть вверх, весь мир кажется голубой бесконечной сферой. Перед тем как подойти к краю, Захария заглядывает в перекинутую через плечо плетеную сумку - проверяет, все ли на месте.
С края крыши, за невысоким бортом открывается жетло-серый вид с редкими пятнами зелени. Сыпь разноэтажных заброшенных построек, разбегающаяся многоугольная сетка дорог, как будто кто-то уронил на землю чиненную-перечиненную рыбацкую сеть. Захария упирается руками в теплую стенку и смотрит вниз. Двадцать отвесных этажей с пустыми глазницами окон. Чувство угрожающей высоты скатывается с затылка волной мурашек. Высота всегда завораживает. Как и раскинувшийся во все стороны мертвый город. Захария любит смотреть вот так - сначала отвесно вниз, на этажи, постепенно поднимая взгляд на крыши низких, полуразрушенных домов. Он помнит все здания до одного, как четкую, в высоком разрешении картину - с востока, где постройки сливаются с зелено-желтыми холмами и лесом, до запада, где город упирается в океан. Каждый раз Захария проверяет себя: все ли на месте, не изменилась ли картина.
Взгляд его ползет выше, к отчетливо видимой границе города. Постройки резко обрываются полем белого песка, причем у отдельных домов отрезана часть, словно исполинский повар резал их ножом как хлебные калачи. Полоса песка простирается на две-три сотни метров и упирается в ярко-желтую дорожку с едва выраженным округлым горбом. Дорожка блестит так, что невозможно долго смотреть, однако именно ради этой желтой кишки Захария приходит сюда. Идеально ровная, она бежит из глубины материка, с востока, где тянется среди прерий, сквозь леса и неровности ландшафта, ярко отороченная белоснежной, песчаной зоной отчуждения. С другой стороны дорожка уходит в океан, проваливается в него хребтом гигантской змеи с лоснящейся желтой спиной, и пропадает.
В деревне Захарии ее так и называют - Великим Змеем. По мнению Захарии, кишка больше напоминает верхнюю часть трубы, похожую на те, что протянуты в каналах под городом или висят, ржавые вдоль стен в заброшенных домах. О диаметре такой трубы, правда, можно только догадываться. Захария подносит к глазам половинку бинокля, которую принес с собой. Под определенным углом на лоснящейся дорожке видны линии, как будто чешуйки. Туловище Змея неподвижно, но если вглядеться видна дрожь, едва уловимые колебания воздуха. Белая песочная зона тоже не случайна. Она определяет расстояние от желтой дорожки, на котором нет ничего живого.
За спиной Захарии копошится Ай-ай. Она исполняет одинаковый ритуал каждый раз, являясь сюда за ним. Опасливо подбирается, присаживается на корточки за его спиной, нервно морщит нос и щурит черные, без белков глаза. Потом вдруг пугается, в два прыжка оказывается у лаза с крыши и сидит там, дергая бритой головой на длинной шее. Затем ритуал повторяется. Все живое боится Змея. Дикие звери, да что там звери - люди не ходят в город. Один Захария.
На западе переливается на солнце океан, едва заметным швом сливаясь с куполом неба. Градиент палитры воды от зеленовато-ультрамаринового до белого-прозрачного. Неестественная белизна там, где желтая блестящая змея рассекает воду, убегая за горизонт.
- Ну что, Ай-ай, что у нас сегодня новенького?
Мальчишеский надломленный голос Захарии звучит непривычно резко в неподвижном городе Змея.
- Это наш семнадцатый поход. Повезло с погодой. - Захария пристально вглядывается вдаль. - А полоса песка, по-моему расширяется. Здание у берега обвалилось.
Он откладывает бинокль и облокачивается на шершавый поребрик крыши. На шоколадной коже Захарии, на предплечьях и запястьях выделяются белесые пигментные пятна. Он уже привык к ним, почти не обращает внимания на кляксы белой, почти прозрачной кожи с розовой изнанкой. Пятна покрывают его целиком: торс, ноги, курчавую голову. Одно, напоминающее формой материк Австралию раскинулось на левой щеке. Старик Фолами из деревни назвал пятна меткой Великого Змея. Худой, с торчащими ребрами Фолами тот еще болтун, но люди его слушают. Лицо Фолами, изборожденными морщинами и оспинами лицом напоминает Захарии высушенный город Змея ночью.
Белые пятна на коже - ожоги. Захария получил их, когда во время одного из первых своих путешествий в город, подошел слишком близко к Змею.
Его наказывали, предупреждали, но он не поверил, выступил в зону песка из тени обрубленных зданий. Он успел сделать только с десяток шагов. Сначала чувствовал приятное тепло, притом что жара стояла еще та. Потом будто все вокруг наполнились электричеством и волосы по всему телу встали дыбом. Что было дальше он помнил замедляющимися вспышками стробоскопа. Кожа вдруг взорвалась ожогами. Везде: на лице, на затылке на животе. Сирена, бьющая в уши пульсаром, оказавшаяся его истошным визгом, когда он катался от боли по песку. Вытащила его Ай-ай, она уже тогда повсюду болталась за ним. Белые пятна на коже - те самые следы.
Больше Захария не пытался подходить к кишке или трубе. Однако все равно навещает город, забирается на высокое здание и часами смотрит, что делает желтый горб рассекающий землю. Представляет порой, что Змей вскинется и вынет из воды исполинскую шею. Захария тогда скорее всего не выживет, никто не выживет, но зрелище того стоит. Как титан Кой из древнегреческих мифов, олицетворение земной оси.
- Вид сегодня отличный, ни облачка, - говорит Захария. - Не бойся, Ай-ай, подходи ближе.
Ай-ай слушается и подходит; подсовывает колючую голову ему под ладонь. Выражение ее лица непрерывно меняется. То она морщит нос и фыркает, то настороженно смотрит по сторонам, а то вдруг оборачивается к Захарии, доверительно смотрит в глаза. При этом настойчиво избегает смотреть в сторону Змея.
Он ласково гладит ее. Ай-ай - человек, притом взрослый, женского пола, вот только ведет себя как дикое животное. Темная кожа, черные, безбелковые глаза, подвижный чуткий нос, чуть что - звериный оскал. Передвигается чаще на четырех, поднимается на ноги редко, только когда совсем безопасно. В деревне Бакемуса, где живет Захария, она признает лишь несколько человек, на остальных скалится и не подпускает.
Такие как она, живут в лесах дикими стаями. Девочку Ай-ай нашли раненой на окраине леса и, пожалев, спасли. Скорее всего она так бы и вернулась к своим, если бы не повстречала и накрепко привязалась к малышу Захарии. Она послушно позволила матери Захарии приручить себя: к одежде, к отхожему месту, и носит с той поры протертые короткие штаны и рубаху с коротким рукавом. Говорить, правда так и не выучилась, умеет только рычать и мычать нечленораздельно. О том, что одежда приходит в негодность и требует замены ей тоже нужно напоминать.
Через голову Ай-ай перекинут ремень с крепкими кожаными ножнами. С ножом она не расстается, умеет им пользоваться, точить и брить голову. Насмотрелась на деда Фолами - его Ай-ай тоже признает. В общем, порядочно понабралась от людей из Бакемуса.
Захарии недавно стукнуло двенадцать, а Ай-ай, судя по виду, около восемнадцати. Она дикая, но ответственная и верная. Уходит, охотится, но всегда возвращается. А если Захария собирается в поход - тут же отыскивает его и сопровождает.
Захария сам дал ей имя. Она отозвалась на него легко, словно только и ждала, чтобы ее назвали. Ай-ай - название особого лемура-руконожки с тонкими, длинными пальцами, которого Захария никогда не видел, но знает о нем. Захария вообще много знает такого, о чем не может рассказывать землякам.
Взгляд его убегает за гладкую, лоснящуюся спину Змея. Трудновато разглядеть другую сторону с такого расстояния. Это - наилучшая точка в заброшенном городе, откуда виднее всего кишка. Дед Фолами говорит, что на обратной стороне - ничего, одна лишь смерть, но это только его домыслы. Нет никого, кто мог бы подтвердить или опровергнуть его слова.
Захария подносит к глазу половинку бинокля. Он различает леса странного, близкого к пурпурно-рубиновому цвета, туманы и облака точно сгустки густого дыма, поднимающиеся и опускающиеся к шапкам деревьев, вопреки ветру. Среди холмов и деревьев - вспышки света и костлявые линии молний. И никакой жизни. Ни разу Захария не заметил на той стороне ничего живого. Может и прав дед Фолами, что там преисподняя, или страна Тартар, как называют ее древние греки, и перебраться туда никому не под силу, кроме как за монетку старцу Харону.
Солнце поворачивает к закату, и Захария со вздохом отрывает от взгляд от запретного мира, охраняемого грозным стражем.
- Что, уже пора? - унылый вопрос обращен ни к кому.
Ай-ай оживляется, едва не прыгает оттого, что они собирается уходить. Захария нехотя отступает к косому дверному проему, по ходу убирая бинокль в сумку. Ай-ай теперь впереди, ловко ныряет в дыру, отороченную ржавыми металлическими углами, но тут же показывается на обратно стороне. Убеждается, что Захария идет следом.
Он медленно и осторожно спускается по лестнице, чувствуя назойливое внимание Ай-ай. Иногда она ведет себя хуже матери, со своей заботой. Захария впрочем рад, что Ай-ай рядом. Не то, чтобы он боялся, но пустой город порой вызывает щемящую пустоту где-то в желудке.
Продуваемый ветрами заброшенный подъезд отзывается на шаги гулким шелестом. В полосах света пропала утренняя легкость, Захария будто видит в них золотые пряди, свет тяжелеет, пригибается к земле. Воздух наполнен сухим запахом камня и пыли. Захарии бъет в ноздри здешняя необитаемость, но он привык чувствовать то, чего не могут другие. Слышать и осязать в свете, воде и воздухе. Тончайшие, невидимые грани, оттенки, вибрации, важные подсказки.
Дорогу домой он помнит наизусть. Захария вообще многое помнит наизусть. Тропинку, по которой ходил однажды. Картинку или карту. Прочитанные книги из немногих сохранившихся, уроки и навыки.
Вместе с Ай-ай они выходят из подъезда с широкой террасой и толстыми облезлыми колоннами. Захария не раз задумывался, что за здание служит ему смотровой вышкой? Многоквартирный жилой дом или гостиница? Улица разбегается перед ним потрескавшимся выцветшим асфальтом в обе стороны. Тишина, горячий ветер тащит безжизненный ком травы.
Захария уверенно направляется прочь из города, ловко ступает плетеными сандалиями, перескакивает через глубокие трещины в асфальте. Горб Змея остается позади, да его и не видно с земли - загораживают дома. Высоких зданий в городе мало, многие разрушены или обветшали так, что опасно в них заходить.
Дорога остается широкой, но дома постепенно мельчают, пригибаются к земле. От отдельных остались одни крошащиеся остовы стен с глубокими оконными впадинами, точно молящиеся, воздевшие к небу изувеченные руки. От таких Захарии бывает не по себе и он старается поскорее пройти мимо. Ай-ай, напротив чувствует себя свободно, весело срывается с места и носится среди развалин.
Город отступает и вместе с ним пропадают последние островки асфальта. Вокруг трава и заросли плотного, непроходимого тамариска. Домов больше нет, только высушенные солнцем свалки, полузанесенные песком, под пористыми зелеными крышами акаций. Золоченое солнце тяжело висит над холмом, загораживающим океан. Но все еще ощутимо греет шоколадную щеку с белесым пятном.
Вот и знакомый холм, место для короткого привала. Торчат остатки одинокой кирпичной стены и навалено веток. Захария останавливается здесь передохнуть всякий раз по дороге в город.
Он садится, привалившись спиной к старому плетню, который сам соорудил. Достает из сумки завернутую в тряпицу просяную лепешку. Отрывает половину и протягивает Ай-ай.
- Держи.
Та брезгливо морщит нос, недовольно отводит голову. Она предпочитает мясо, вполне удовлетворится сырым, если поймает какого-нибудь суриката.
- Нам еще часа два топать, не упрямься.
Ай-ай, в точности большая кошка, принимается возиться и вертеть головой вокруг лепешки. Захария знает эту церемонию, он ждет. Встала, отошла, вернулась. С четырех конечностей уселась наконец по-человечьи, раскинув колении и подтянув пятки, удерживая перед собой жилистые руки. Поморщилась, посмотрела исподлобья, точно укоризненно спрашивает у Захарии, зачем он заставляет ее есть эту дрянь. Наконец берет лепешку руками и начинает откусывать мелкими кусочками.
Захария вытягивает ноги и принимается за свою часть. На зубах скрипит пыль, но он почти не замечает ее - привык.
Почему он отличается от других? С мальчишками его возраста ему скучно. Взрослые его сторонятся, хотя он раньше других освоил как ухаживать за кукурузой и сорго, и запускать пращу. Поэтому он и проводит большую часть времени один. Особенно с тех пор, как мать отдала ему "Мовенти". Захария вынимает из сумки серебрянный ремешок и в который раз восхищенно осматривает. По нижнему краю - едва заметная нитка подсветки. Интересное название - "Мовенти". Похоже на красивое имя.
И ведь работает только с ним одним! Мовенти перемеряли пол деревни. Или может быть только он чувствует.
- Ай-ай, хочешь еще разок попробовать? - Захария тянется с ремешком к Ай-ай.
Она не реагирует. Мовенти не вызывает у нее ровно никаких чувства. Понюхала в самый первый раз, а дальше словно и нет серебристого кольца. Ай-ай косится на Захарию темным глазом, не отрываясь от сосредоточенного поедания невкусной, но сытной лепешки. Тогда Захария сам нахлобучивает Мовенти ей на голову. Нитка света пропадает. Ай-ай замирает и перестает жевать. Терпеливо держит на голове бесполезную штуковину, потом мотает головой и сбрасывает.
Захария смеется и поднимает Мовенти. Облокачивается на плетень и кладет ободок на голову.
Нет никакого звука или сигнала - ничего. Просто становится очень легко, и хочется прикрыть глаза. Он расслабленно ложится. Голова словно распахивается изнутри, и сквозняк тащит, уносит вон мысли. Захарии свежо и приятно, ощущения обостряются и утончаются, словно гармонически настраиваются струны. Свет раскладывается радугой, запах, осязание разворачиваются непередаваемыми спектрами, но не шквалом, а плавно. Захария погружается в сон.
Ай-ай озабоченно смотрит на него, развалившегося с блаженной улыбкой, раскинувшего руки и ноги. Взгляд ее задерживается на нем ненадолго, она поворачивается и глядит настороженно по сторонам. Ветер гоняет по багровеющим в закате пустошам всполохи пыли и травы. Ай-ай припадает к земле, голова опускается ниже лопаток, точь в точь львица-защитница, и застывает.