Как-то так случилось, что как-то раз я умер. Покинул дом выпив кофе, сел в метро, уснул, а потом - сдох, как последний бледный карлик. И вот открываю глаза на нужной станции: ну, думаю, млин, - какой кофе однако крепкий себе сварганил, - ан нет. "Умерли вы батенька" - сообщил мне кто-то мелкий и противный, стоявший у мня за спиной. Я развернулся (поезд как будто этого и ждал - с визгом укатил, а я - остался) - вижу карлика (чуть-чуть не того - последнего, бледного, позорного) - а он мне уже фигню какую-то талдычит - о равноправии мертвых перед законом и все такое - муть всякую, в общем, парит дедушка. А еще странное говорит: "Ангел я ваш, батенька, хранитель". А потом так невзначай спрашивает - читал ли я "Капитал". А что мне делать - я ведь историк... теперь, кажись, несбывшийся... В общем, читал, конечно, - "правильно, - это он мне говорит, - учиться, учиться, учиться, - потом смотрит хитренько-хитренько так на меня, - ну, дык, вы все это сами знаете, без меня. Пойдемте-ка, батенька" - лысый протянул мне свою маленькую сморщенную, ладошку. "Почапали" - лениво/печально сказал я и пошел вслед за вождем. И мы пошли по туннелю. Лампы по краям туннеля освещали нас с Ильичом ровным розовым светом. Ленин, как будто и не замечал моего смешанного и, мягко говоря, смущенного состояния. Вдруг он потянул меня в узенький боковой туннельчик: "Сюда, Сюда. Кино смотреть будем".
Место, куда мы попали было явно старым панковским притоном. На противоположной от нас стене была развешана красная растяжка: "Не забудем мать родную LSD!". Под ней плакатик: панкующий череп с костями. Подпись гласила: "We just smell so!". Аромат в помещении был и правда отменный. Правда я его не столько почувствовал (вот тут-то я и порадовался, что не жив - задохнулся б), сколько осознал, осязал.
У стены стоял старый-старый, мотанный-перемотанный изоляционной лентой телевизор "Юность". Цветной. А под ним - первый советский видеомагнитофон "Электроника". Пока я все это разглядывал, Ильич что-то копался в грубосколоченном шкафу у стены. Он достал оттуда видеокассету "Ipex". Он вставил ее в видак и тот натужно зажужжал. Из-за белого шума на экране появилась надпись: "Кынокомпания ЖИЗНь представляет" - голос за кадром провозгласил: "Из всех искусств для нас важнейшим является..." - Млин... Экран пошел рябью, а потом на нем появился я - вернее первые секунды моего земного существования - я вылезаю и утробы матери... Порнуха... В общем, в общей сложности за три-четыре часа мы просмотрели всю мою жизнь, в плоть до момента, как я неистово вбежал в вагон на станции "Тульская", плюхнулся на сиденье, заснул, умер...
"Сеанс окончен" - провозгласил Ильич. И мы снова пошли. Поднявшись на три бетонные ступеньки вверх, мы остановились перед обитой ржавой жестью дверю. На ней косыми буквами было нацарапано: "БОГ". Мой карлик-хранитель постучал в дверь. Прекрасный сильный голос эхом прошел по всему коридору.
"Входи" - это все, что он произнес. Ленин сделал приглашающий жест, но дверь не открыл. Приглядевшись, я понял, что все дело в том, что у нее нет никакого даже жалкого подобия ручки, однако что-то мне подсказывало, что толчком ее не открыть. Поддавшись на настойчивый жест Ильича, я таки потянулся рукой к двери, к тому на ней месте, где, по моему разумению, у таких дверей должна быть ручка. И, как ни странно, она была! Холодная хромированная скоба. Я потянул на себя и вошел.
Сначала я ни чего не увидел - тьма в комнате была непроглядная. Потом меня ослепила вспышка света, но перед тем, как зажмурится, я успел заметить, что комнатушка, в которую я попал, была сущей коморкой. В ней не было, ни чего, кроме сколоченной из досок табуретки - только голые серые стены. Потом свет погас. С той стороны, где я видел до того табурет, раздался хриплый голос: "Подойди сюда, Дмитрий". Я подошел.
Тот, кому принадлежал голос, зажег спичку и закурил. Пока спичка еще горела, я отметил, что передо мной сидит некое горлумоподобное существо, видимо, человеческое, но очень старое и грязное. У существа были большие желтоватые глаза, а во рту сохранилось только несколько покореженных зубов. Круглая темного цвета голова его была толи лысой, толи ее покрывали густые, словно войлочные, волосы.
Но вот спичка погасла, и я уже ни чего не мог различить - только алый огонек на кончике его сигареты.
"Курить будешь?" - спросил он
"Да", - коротко ответил я.
Судя по звукам, он достал мне сигарету. Потом прикурил ее о свою и протянул мне. Я взял ее и глубоко затянулся. До того, как я умер, я ни когда не курил.
Мы довольно долго молча курили и только два алых огонька сверкали в тишине. Потом я нарушил молчание. Я спросил:
"Ты кто?" - Он посмотрел на меня (я это почувствовал), и произнес: "Я - бог. Ты прочитал об этом на двери. Зачем же ты спрашиваешь теперь?"
Я не унимался.
"Тот самый?" - спросил я.
"Бог один". - Ответил он с достоинством. - "И это - я".
Мы еще помолчали. Потом я спросил, опять невпопад:
"Значит, я умер?" - "Да, ты умер", - ответил мне бог.
Тянулись томительные минуты, как струйки дыма от наших сигарет - а те переплетались, сплетались в причудливые живые, движущиеся картины, которые были четко видны во тьме комнаты. Младенец в утробе. Цветущая ветвь вишни. Дом на холме. Волны, накатывающие на берег. Поезд. - Картины сменяли друг друга и растворялись в дыму.
"А почему Ильич?" - снова спросил я.
"А почему нет?" - спросил он в ответ. - "И какая разница, даже если бы был кто-нибудь другой?"
"Нет разницы?" - спросил я
"Ее нет". - Подтвердил господь.
Мы опять молча курили, а едкий серый дым укутывал комнату все плотнее и плотнее. От него уже щипали глаза и нос, и я закрыл глаза, так как и с открытыми видеть было нечего. Потом я почувствовал, что бог мне что-то сказал, но я не услышал. Потом перед собой я увидел светящиеся контуры двери. Я пошел к ней и протянул руку - дверь вылетела наружу сама собой, и божественный свет ослепил меня.
"Пойдем". - протянул мне руку Ильич. И я шагнул в свет.