Ты слышишь свет...

Ты видишь звук...

Ты знаешь боль.

Ты - знаешь.

Слова бессмысленны тогда,

когда они - всего слова,

когда ты их не понимаешь...

У меня есть только я

Несколько раз его снимали с лестницы на крышу, куда он карабкался в полной прострации с явным намерением сброситься вниз. Кент видел себя лежащим на грязном асфальте. Он шел туда, чтобы воссоединиться с собой. То, что он видел там, внизу, - была реальность. Раскинутые в стороны руки, разбитая голова, сломанный позвоночник, волосы, слипшиеся на бледном лбу, лужа черной крови с утонувшими в ней окурками. И глаза... Он видел свои глаза открытыми; в них отражалось небо. Они никогда не были голубыми за исключением лишь этого случая.

Его ломало; он перегибался через бордюр, ходил по самому его краю, не решался расстаться с ним, отпустить его ногами.

...Но кто-то всегда мешал. И он покорно подчинялся, потому что терял себя.

В прошлой жизни он был собакой. Не дворняжкой, но бездомным благородным лабрадором. На своих сильных пружинящих лапах он ежедневно обегал собственные владения. И никто не смел нарушать его покой, ни один пес не имел права зайти на его территорию безнаказанно.

Он любил одиночество, любил больше всего на свете, и оберегал свой покой зубами и когтями.

Глаза его, полные неизбывной тоски, отражали серое небо, падающие листья, унылые лица прохожих, лужи с летящими из них брызгами, когда он бежал по воде. Всегда была осень, остальное он помнил смутно. Но осень была.

Он любил осень, и этот пронзающий до самых костей холод; он чувствовал, что жив, но не боялся смерти. Он со спокойным сердцем, не задумываясь, перебегал дорогу перед грузовиками, натужно гудящими и скользящими по мокрому асфальту резиной черных шин, под которыми мог в любой момент оказаться расплющенный труп бездомной собаки. Переломанные кости, вытекающая изо рта кровь, лопнувший тощий живот с вывороченными наружу кишками, и глаза - так же печально глядящие на вечную осень.

И был праздник. Его восьмой день рождения. Некрасивый насупившийся мальчик в дурацком колпаке сидел за накрытым столом. Темная челка спадала на нахмуренный лоб, а черные глаза смотрели с плохо скрываемой ненавистью на праздничный пирог.

Он просил собаку, уже давно просил, совершенно определенную; он не знал, как называется порода, но знал, как она должна выглядеть.

Но то, что ему подарили, было сплошным недоразумением. Маленький визгливый комочек, весь в кудрявых завитушках и с пушистой челочкой. Он не любил пуделей, и родители не могли не знать этого. Они всегда все делали нарочно. И теперь стояли и смеялись в сторонке над его обескураженным видом. Он сдержался, не заревел. И трясущимися руками отставил коробочку с мерзким созданием в сторону, чтобы не причинить ему вред в приступе гнева. Пудель-то был не виноват в кретинизме его родителей.

Он был нежеланным, хоть и единственным ребенком в семье. Мать была слишком молода для того, чтобы с полной ответственностью завести ребенка, а отец обычно очень занят; так что ни желания, ни времени на воспитание у обоих не хватало.

Сын вырос, словно сорняк на заброшенном огороде. Да он и не расстраивался особо по этому поводу. В отличие от своих сверстников, он пользовался неограниченной свободой, пущенный на самотек. Но, вместе с тем, он не получил и той любви и того внимания, которые заслуживают все дети одним лишь своим существованием.

У него не было друзей, одни приятели, которые обычно подбивали его на всякие пакости. Да нет, на самом деле он и сам был не прочь напакостить окружающим и частенько оказывался заводилой во всяких шалостях, которые вовсе нельзя было назвать невинными. Он не любил людей, а они не любили его. И он точно знал, что настоящих друзей нет ни у кого, все только притворяются. Если бы только люди могли читать мысли друг друга, сколько друзей не осталось бы друзьями!

И вот теперь он сидел в полном одиночестве за своим праздничным столом и исподлобья глядел на окружавших его людей. Он представлял, каким опасным злобным зверьком выглядел в их глазах, но ему было наплевать.

Приятели его шныряли по саду в поисках развлечений, закидывали желтыми листьями его кузину Адель, которую ему совсем не хотелось ни от кого защищать; взрослые сбились в пьяные группки и шушукались о чем-то своем, плели всякие интриги против него; его день рождения был лишь поводом для них, чтобы собраться, выпить и посплетничать; мать, как всегда, жаловалась на свою тяжкую долю и на сына-хулигана, а отец только укоризненно косился на него и опрокидывал бокал за бокалом, как бы говоря: вот посмотри, до чего ты меня довел.

Кент старался не глядеть в ту сторону и предпочитал остаться наедине со своими черными мыслями, которые, как оказалось спустя несколько долгих лет, не были такими уж черными по сравнению с тем, что пришло потом.

- Ты что надулся, как мышь на крупу? - раздался сбоку противный женский голос. Это была его сумасшедшая тетка, мать Адель, у которой тоже не все были дома. - Почему не играешь со всеми детьми? Мальчишки обижают твою кузину, а тебе и дела нету? - тут она заметила неподалеку коробку с пуделем и просто завизжала от радости. - Адель, Адель! Посмотри, какая прелесть, тебе должно понравиться!

Его передернуло от брезгливости, и он поспешил отвернуться, чтобы тетка не заметила выражение его лица, которое не сулило ей ничего хорошего в ближайшем будущем. К Адель, надо сказать, он так не относился, хоть она и была довольно глупа и несдержанна; что-то в этой девочке было такое, что притягивало его, что-то демоническое. То, например, как она всегда смотрела сквозь человека, когда с ней пытались говорить, и выражение ее глаз, когда она сердилась. Ха, сердилась - это мягко сказано! Она просто выходила из себя, орала, как резаная, пиналась, царапалась и кусалась, словно дикое животное, но ее никогда не наказывали; и она буквально упивалась этой неограниченной властью над родителями, которые всячески потакали ее капризам, пытаясь избежать новых вспышек агрессии, на которые ему было просто приятно посмотреть. Девочке было всего-то четыре года, но за свою такую короткую жизнь она успела попортить крови окружающим куда больше, чем целый выводок детей воспитателю в детском саду. Тем не менее тетка души не чаяла в своей дочке, так как та была красива, словно кукла. Что ж поделать, раз женщине бог не дал ума придушить это создание еще в колыбели. Совершенно определенно, сама она тоже не вполне того; сколько он ее помнил, она всегда была придурковата. Да и муженька нашла подстать себе - вечно хихикающий бесцветный тип. Вся жизнь их была расписана, как по нотам. Второго ребенка они запланировали точно между поездкой в Мексику и покупкой "роллс-ройса". Оставалось надеяться, что на свет не появится еще одна ошибка природы, хотя в первый раз это у них получилось довольно прикольно.

- Ты же хотел щеночка, чему же ты не рад? - вновь обратилась к нему тетка, с трудом отрываясь от обслюнявленного ею же полумертвого от страха пуделя.

Мальчик ничего не ответил. Внутри у него все вскипало пенящимся фонтаном, который в любую минуту готов был выплеснуться наружу из сдавливающей его тесной детской грудной клетки обжигающим потоком серной кислоты.

- Ути-пути, - это она обратилась уже к тихонько скулящему серому комочку в коробке. - Такой масюсенький щеночек, как может он не нравиться ребенку? Смотри, а то мы с Адель заберем его у тебя, правда, девочка моя?

Девочка молча смотрела на собачку и самоотверженно грызла собственный палец, который уже явно кровоточил от такого жестокого с ним обращения. Это было словно молчаливое обещание пуделю обойтись с ним, как он того заслуживал, по ее нехитрым садистским понятиям.

- Видишь, Адель тоже осуждает тебя. Каждый ребенок должен любить маленьких щеночков...

- Я не ребенок! - не выдержал вдруг он, вскочил, опрокинув вазочку с давно растаявшим мороженым на скатерть, из глаз у него брызнули до сих пор сдерживаемые слезы, и, чтобы скрыть их, он со всего размаху стукнул кулаком по пышному торту с поплывшими от последнего в этом году солнца кремовыми розочками.

Жирные ошметья обрызгали всех, кто по несчастливой случайности оказался рядом. Особенно досталось глупой тетке, которая очень противно называла гадкую собачонку отвратительным словом "щеночек".

Он перепрыгнул через скамейку, на которой до этого в полном ауте сидел, переваривая свои паскудные мысли, всей силой скопившейся злости и обиды перевернул стол со жратвой и бросился вон из сада, на улицу, через шоссе.

Сидевший за рулем тридцатитонного грузовика водитель-дальнобойщик словно при замедленной съемке видел, как на шоссе, прямо под колеса, с пригорка от домов выбежал ребенок в джинсовом костюмчике и блестящем желтом колпаке, какие обычно одевали его собственные дети на разные праздники.

Он успел выкрутить руль до упора влево и нажать на тормоза в последний момент. Грузовик занесло; скрежеща шинами, он чуть не нырнул в кювет.

Водитель выскочил из кабины и бросился посмотреть, осталось ли что-нибудь от ребенка. К его удивлению, тот был жив. Такое же чувство испытываешь, когда вдруг видишь на обочине дороги развороченные кровавые останки, перемешанные беспощадными колесами с клочьями одежды, но подойдя ближе, притягиваемый зрелищем такой жуткой смерти, понимаешь, что это всего-навсего раздавленный всмятку арбуз.

Темноволосый мальчишка, секунду назад лежавший под колесами, вскочил, сверкнул на него расширенными от испуга черными зрачками, и побежал, хромая, в направлении леса.

На асфальте осталось небольшое кровавое пятно и маленький бумажный колпак, обтянутый золотистой фольгой.

Это был первый раз, когда Кент убежал из дома...

Возможно, только однажды...

- Тэсс. Меня зовут Тэсс. Меня зовут Тэсс! Тэсс!!! Тэсс!!! Меня зовут Тэ-э-э-с-с!!! - все настойчивей и настойчивей звучал голос в его голове, пока не перешел в нечеловеческий визг.

Кент подскочил на кровати, проснувшись, вынырнул в привычную тьму из кипящего глицеринового огня сна. Опять она. Мысли о ней не дают ему покоя ни ночью, ни днем. Ее зовут Тэсс, а вовсе не...

Возьми меня, детка, возьми всего меня, пей мою кровь, ешь мою плоть, давись, стерва! Ты же этого хотела! Ты хотела... ты...

Он провел дрожащей рукой по давно зажившим, но все еще саднящим шрамам на плечах. Когда это было? Час назад? Вчера? Он не знал.

А тем не менее, прошло уже 13 лет с того дня, когда он привел Рэнэ сестру, подарок, от которого та отказалась, маленькая паршивка.

Он опять повредил себя сегодня. Но боль, которая становится раз от разу слабее, не вернула его; правда, он на это и не рассчитывал. Никто не знал, что он видит после того, как потерял зрение. Но видит совсем другие вещи.

Но даже страх остался где-то позади.

Помоги мне! Я теряю чувства, одно за другим! Помоги мне! У меня даже не осталось души, чтобы заложить ее Дьяволу. Помоги мне уйти от самого себя и стать кем-то еще! Тэ-э-с-с-с-с!.. Я скучаю по тебе...

Игла рвет отверстие. Старое знакомое жало. Девочка с ярко-огненными локонами бежит навстречу, за ней развевается розовая лента платья. Она улыбается, но по щекам ее текут слезы, и руки все содраны в кровь

о пряжку моего ремня.

Она летит

сквозь каждый лес, над деревьями... в моем желудке, на моих ободранных коленях... Я пью мед из твоего улья... И только память - та причина, по которой я остаюсь жить.

Бесполезный Странник - дорога домой

Я еду домой. Я еду домой. Я еду домой. Я еду домой. Я еду... домой. До-мой. Какое дурацкое слово. Что оно означает? Минуту назад что-то означало. Что-то важное. Нет, не важное, иначе я бы не забыл. Д-о-м-о-й. Туман приходит сам. Водоросли, какие длинные, почему они такие шершавые, цепляются за шею? Водоросли, как я помню, должны быть склизкими, бр-р-р! Водоросли торчат из тумана. Но я же ехал в метро, откуда здесь водоросли? И этот туман... или дым? О случаях задымления сообщать в переговорное устройство - где-то здесь такая кнопка... А куда сообщать о водорослях?

Ох, нет, я знаю, что сейчас лучше не вставать. В тумане я просто не найду дорогу домой... Да что это, в конце концов, означает!?.

Опять напугаю сестренку. Лучше бы я не выбирался, куда меня понесло? Ах, да, я же ездил в "зону" за порцией. Хе-хе...

Я не должен напугать Джесс, она так обо мне заботится, а я так люблю ее. Да! Пусть все бросят в меня камень - я люблю своих сестренок. Они - единственное, что у меня есть.

Джесси! Ты - единственное, что у меня есть!!!

Первый виток спирали

Сестры были похожи, как две капли воды, как обычно принято говорить в таких случаях. Они одинаково одевались, одинаково двигались, одинаково говорили и думали, одинаково чувствовали. Практически, они были двумя частями одного человека. Частенько на один и тот же вопрос они отвечали хором, не сговариваясь, как это бывает у близнецов или очень близких людей. Потом переглядывались и хохотали. У них был младший брат, души не чаявший в двух рыжих непоседах. Он защищал их от сверстников, от своих друзей-хулиганов, от несправедливых нападок родителей. Джесс и Тэсс тоже обожали Тэрри и старались во всем подражать ему. Они вместе лазили по деревьям, воровали яблоки в соседских садах, подкладывали кнопки на стулья учителям, кидались на уроках пластилиновыми шариками и надкусывали в магазинах шоколадки. В общем, вели себя как все нормальные дети. Девочки любили одеваться в невинные розовые платьица с рюшечками и делать себе красивые прически с лентами, и никто никогда бы не заподозрил двух очаровательных сестренок в подобных проказах; вся вина обычно сваливалась на одного только Тэрри, что он сносил со стоическим спокойствием и никогда никого не предал.

Но близняшки, помимо всего прочего, обладали способностями, которые еще пару десятилетий назад были бы признаны паранормальными. Находясь за несколько миль от сестры, одна точно знала, что делает другая. Стоило Тэсс поранить руку, Джессика начинала хныкать, потирая "ушибленное" место, хоть и не видела, что приключилось с сестрой. И наоборот, когда Джесс на что-нибудь злилась, Тэсс испытывала беспочвенное раздражение.

И мало того, они каким-то образом чувствовали и Тэрри. Но он, к счастью своему, об этом не догадывался, хоть иногда и вздрагивал от каких-то странных ощущений в затылке - словно его касались невидимые руки. Наверное, это была одна из форм телепатии*. Сестры принимали свой дар как должное и разумно им пользовались; например, чтобы подсказывать друг другу на уроках.

Со временем девочки начали интересоваться разными вещами. Тэсс увлеклась поэзией и стала записывать в тетрадку вирши собственного сочинения - это были, в основном, невинные стишки для детей, которых она очень любила и для которых собиралась выпустить книжку, но среди них все чаще попадались странные белые стихи, что-то наподобие японских танкб*. Джессика не понимала этого, но тем не менее искренне восхищалась философским мировоззрением Тэсс, а та, смеясь, признавалась, что над птичками-цветочками ей приходилось покорпеть, высунув язык, а белые стихи выписывались сами, она даже не задумывалась над их происхождением и смыслом.

Джессику же больше интересовал мир материальный, в основном, мальчики.

И к тринадцати годам сестры уже были вполне сложившимися личностями с разными взглядами на жизнь, продолжая оставаться двумя половинками одного целого.

Родители считали, что девочкам нужно иметь подруг, а не только лишь довольствоваться обществом друг друга, к тому же их начали подозревать во взаимных подменах на уроках; поэтому лучшим выходом взрослые посчитали отдать их в разные школы. В результате этого у обеих даже снизилась успеваемость - так они тосковали друг по другу. И чем тяжелее они переносили разлуку, тем больше совершенствовались и усложнялись их телепатические способности. Им даже не надо было звонить друг другу или писать, когда они находились в длительной разлуке - их попеременно отправляли погостить к бабушке с дедушкой, - они прекрасно обходились собственными силами.

Но единственную вещь Джесс не могла разделить с сестрой, единственную боль она не могла считать и своей - у Тэсс был врожденный порок сердца. Это было не особенно опасно, с таким заболеванием люди часто доживали до глубокой старости, но сестры привыкли делить радости и печали поровну, и Джесс было очень обидно, что сестре приходится хуже, чем ей самой. На самом деле Тэсс мало обращала внимания на свои слабые редкие приступы, больше страдала Джессика, страдала морально.

В тот день сердце Тэсс ныло особенно сильно - то ли полнолуние так влияло, то ли перемена погоды, а может, и все вместе. Кто знает, может, девочка и выдержала бы ту незначительную дозу наркотика, которую ей вкололи, но слишком неожиданно и сильно на нее подействовало физическое насилие - до этого ни одно человеческое существо не делало ей больно, все свои синяки и царапины она получала в борьбе с несговорчивыми, то и дело ломающимися не вовремя сучьями деревьев, по которым любила лазить.

Джессика в свои тринадцать уже знала, что такое наркотики, не только понаслышке. И когда это случилось с Тэсс, она сразу поняла, чту это, почувствовав знакомое головокружение и приятную истому во всем теле. Но это происходило с сестрой, которая в это время прогуливала уроки за несколько миль отсюда. Джессике даже пришлось незаметно выйти из класса через заднюю дверь, пока учитель что-то сосредоточенно писал на доске; она вышла на улицу и спряталась за щит рекламы мороженого, где они с мальчишками обычно пробовали курить травку.

Но ощущения оказались вовсе не такими приятными, как показалось сначала. Ко всему прочему примешался страх, который не могли заглушить даже накатывающие волны кайфа. Потом была боль, резкая, хоть и приятная. Джесс внезапно открыла глаза - ее сестру лишали девственности, это чувство тоже ей было хорошо знакомо. Так вот откуда страх. В первый раз заныло сердце, и Джесс почувствовала, что умирает - почувствовала вдруг так ясно, что вскрикнула от испуга и уставилась невидящими глазами в пустоту, словно пытаясь разглядеть внутренним взором картинку того, что же именно происходит с Тэсс. До сих пор это было недоступно сестрам, но, по всей вероятности, потрясение было настолько сильным, что приоткрыло в их даре еще одну дверцу восприятия.

Джессика увидела склонившийся над ней... над Тэсс темный силуэт, очертания головы, затем глаза, глаза с расширенными зрачками, по безумному взгляду которых было понятно, что человек этот - мальчишка - тоже принял изрядную дозу наркотиков. Он что-то делал с Тэсс, отчего та умирала.

Джессика не могла пошевелиться - на наркотический кайф одновременно наложились приятные ощущения сексуального возбуждения и страх смерти. Это была термоядерная смесь, которую Тэсс едва ли выдержит - мелькнуло в голове у Джесс. Потом все так внезапно оборвалось - и девочка почувствовала, что стремительно падает в пустоту, словно в глубокий-глубокий колодец, несясь по спирали, отчего безумно закружилась голова и стало тошнить; над ней, уменьшаясь, кружился неровный лоскут неба, просвечивающий сквозь дыру в потолке сарая, - и это хмурое лицо мальчишки. Одновременно она почувствовала, что хочет его... (убить?)

Будни Бесполезного Странника

- Джессика, ты дома? Ау!.. Ее нет. Хочу пива. А ведь надо встать. Или черт с ним, с пивом? А вообще неплохо бы, трава сама по себе совсем не долбит, что за дерьмо мне подсунули... Дже-э-э-сси-и-и!.. Бесполезно. Куда подевался этот рыжий чертенок? Раньше ведь ни на шаг от меня не отходила. Ну что ж, дело молодое!.. Хм. Я, конечно, моложе, но я мужчина. А девушке надо найти себе друга. Или подругу. Мы же не ханжи? Хоть она и говорит, что ей кроме меня никто не нужен... Вообще-то, и мне ее хватает. За посторонними женщинами надо ведь еще ухаживать, им надо дарить подарки, водить их по ресторанам, трахать их и в благодарность за это еще выслушивать упреки. Не знаю, не знаю...

...А-а! Это еще кто?! Я думал, ты давно сдохла. Нет? Это была не ты? Ух ты, огромина! Наверное, ты их королева! Разве такая облезлая дура, как ты, может быть королевой? Ну что вылупилась? Хватит мне рожи строить. И не подумаю встать. А хоть бы ты и росла у меня на заднице! Зря ты пытаешься меня спровоцировать, животное. Я выше этого. Я - человек. А ты - безмозглая тварь, к тому же облезлая. Я понимаю, конечно, твои чувства, но и не проси. Я и себе-то пива не могу принести. Вот Джесси придет и нас покормит. А пока хочешь травки? Чудесная амброзия, вовсе не дерьмо... Нет?.. Да что ты говоришь?! Нет, я так не могу, ты же все-таки не человек, хоть и в шляпе. У тебя даже фигуры-то нет... Постой, почему ты в шляпе? Эй! Куда же ты, крыса?! Я же просто спросил!.. Ну вот, удрала, дурища. Ну, я в друзья и не набивался.

Джесси, это ты?

Опять померещилось. Как часто мы желаемое выдаем за действительное. Безумно-безумно-безумно хочется пива. Интересно, есть ли оно вообще? То есть вообще-то оно, конечно, существует, но есть ли оно в наличии? Хотя, наверняка, есть, не могла же меня Джесси оставить без лекарства. Джесси, милая малышка...

Пиво. Живительная субстанция, пропитанная тысячами, миллиардами пузырьков, которые, рождаясь на дне, всплывают на поверхность и там погибают. Как знать, может, наша вселенная тоже всего лишь содержимое чьей-то бутылки...

Так дальше продолжаться не может. Мать! Ты-то хоть дома?! Па! Ма! Они-то все куда подевались, дьявол их дери! Сын того и гляди помрет, из последних сил глотку надрывает, а им и дела нету...

- Ну чего тебе?

- Ма, это ты?

- Тэрри, паршивец такой, тебе уже и голову повернуть лень?

- Это еще зачем? Все равно ничего нового я не увижу: все та же нечесаная старуха в грязном халате.

- Старуха?! На себя бы посмотрел, недоносок. Патлатый, щетиной весь зарос, как бродяга какой.

- ...И как всегда ласковая. Пива принеси, там должно было еще остаться.

- Отец выпил.

- Ну тогда зови его.

- Боюсь, он уже все переварил и даже сходил в туалет, так что помочь тебе не сможет.

Ушла... Ну и фиг с ней. Мне уже и пива не хочется. Теперь хочется сладкого. Где же черти носят Джесси?..

Торжество жизни над разумом

Совсем поздно она ехала туда, где ее ждали. В определенный день определенного месяца. Их день рождения.

Пустой и темный, трамвай мчался по рельсам, рассекая черный вечер; из-под колес сыпались голубые искры. Красиво. Замирает душа, леденея. Осколки неуверенности рассыпались. Несмотря на время, боль не отступает, я хочу замерзнуть и не видеть больше. Я лгу себе, я одинока, и нет надежды. Кто вселяется в меня и разделяет душу на две? Только бы никто не вошел до конца маршрута.

На остановках не было ни единого человека, и пустой темный вагон вез Джессику в отдаленный район, на окраину, где на маленьком кладбище при церкви Святого Августина ее ждали.

Несколько часов пролетели незаметно. Небо из бездонно-черного превратилось сначала в темно-свинцовое, затем в призрачно-серое. Промозглый туман впитывался сквозь одежду, размытые облака его неспешно стелились по земле меж рядов каменных ангелов, крестов и чахлых голых кустов, кое-где торчащих из земли, полной костей.

Она сидела, прислонившись спиной к плите с закругленным верхом. Холода она давно не чувствовала. Маленький букетик сушеных цветов лежал у нее на коленях. Бледные руки едва его придерживали, чтобы он не укатился вместе с дуновением легкого влажного ветерка, развеивающего туман клочьями.

Я слышу стук уставшего от жизней сердца. Как тряпичная кукла, подвешенная за волосы, бледна. Все кажется окутанным тенями... странные видения текут сквозь глаза, бесцветный вкус смерти завладевает телом. И незнакомая сущность проникает в сознание, возрождаясь внутри...

Джессика невидящим взглядом смотрела перед собой. Она сидела так уже давно, погрузившись в воспоминания.

Впереди, между могильных плит, мелькнуло что-то. Спустя мгновение с той стороны, но чуть дальше, послышался хруст веток и едва уловимый, как этот холодный утренний туман, смех.

Джессика отлепилась от камня и стала вглядываться в седую мглу.

Кто-то подкрался сзади и прикрыл ей глаза теплыми маленькими ладошками. Она улыбнулась - она знала, кто это. Сняв ладошки своими руками, ничего не чувствующими от холода, она повернулась, протянула сушеные цветы.

- С днем рождения, Тэсс...

Бесполезный Странник смотрит вдаль

Как приятно ночью, при свечах, погрузиться в горячую ванну кверху пузом, набив его предварительно мясом.

Почему при свечах? Темно, страшно, свечи навевают желто-коричневую тоску, пахнущую ладаном. Терпеть не могу церковь. Нет, конечно, по обкурке там находиться иногда даже приятно, какой-то гнетущий ужас накатывает, классно. Но моя церковь - это ванная комната. Мамашка иногда таскала меня в церковь. "Тэрри, поцелуй образок, ты не развалишься, а Богу будет приятно", - говорила она, и я делал вид, только чтобы она от меня отвязалась. Но даже в раннем детстве меня не могли заставить пройти обряд крещения. Что ж, это не моя вина, а я не собираюсь исправлять ошибки родителей, кои в младенчестве моем не удосужились произвести надо мной эту процедуру. Я самостоятелен и свободен и могу сам принимать решения. Я свободен от предрассудков.

Религия - это культ. И люди поклоняются идолам, воздвигнутым их же собственными руками. Крещение и прочие обряды - это формальность, исполняемая в угоду культу. Надо быть выше этого.

Я не считаю необходимым обряд. Люди совершают его ради своего удовольствия и морального удовлетворения. Они часто забывают, что самое главное - это носить бога в душе. Никогда не одену крест, орудие пытки святого человека, если он и существовал когда-либо. Интересно, если бы в то время было принято отрубать преступникам головы, они носили бы на шее по маленькому зазубренному топорику? Лезвие хранилось бы в Иерусалиме за семью печатями, а обломки топорища - в разных святых местах, куда совершались бы паломничества. Кстати, неплохо бы смотрелась на шее небольшая серебряная виселица на тоненькой цепочке. Или гильотина.

И зачем обращаться к небу, если можно поговорить с богом, которого мы носим в себе. Ведь он повсюду. Но так, видимо, устроен человек, что ему необходимо наглядное пособие.

Тьфу, хватит об этом, так недолго и уснуть. А тонуть в ванне я вовсе не собираюсь.

Жизнь решительно катится под горку. Будущее туманно и, кажется, потеряно, но тем не менее я продолжаю двигаться куда-то. Не сознаю всей важности падения? Может быть. Мне все равно. Мне лень. И я не могу бороться с ленью, мне лень с ней бороться. И зачем? В жизни нет смысла, есть просто жизнь.

И это не просто страшные для понимания слова - это правда. Что бы человек ни делал, все бесполезно. Для чего? Для мимолетного счастья жизни, равной одному мгновению во Вселенной. А стоит ли это все того, чтобы заполнить это самое мгновение, которое так и останется никем не замеченным? Одна скука, когда начинаешь это понимать.

Для чего я что-либо делаю? Провожу время, мне отпущенное.

И чего они все копошатся, изображают деятельность? Самое смешное, что не ради того, чтобы время проводить, а ради каких-то определенных целей - ради своего мимолетного счастья, например. Тьфу! Муравейник людской.

И, ерунда какая, - кто нарушит закон жизни, спокойной и однообразной, кто захочет малость потешить душу риском - стащить в магазине шоколадку, например, или банально ограбить банк, - того предают анафеме, гонят из общества или сажают в тюрьму. Исправлять, ха!

Не смешно. Чегой-то у меня депрессия, как бы действительно не утопиться тут, при свечах. Скажут, что покончил с собой в религиозном экстазе. Только не это!..

Зачем любовь? Чтобы скоротать отпущенные 80-90 лет? А зачем трудиться? Для блага будущих поколений, которые скажут спасибо твоему хладному трупу, изъеденному червями в могиле? Я думаю, черви этого все равно не поймут. И будущим поколениям тоже отпущен такой же краткий срок, и они тоже все уйдут в землю, как и пришли, и оставят после себя еще немножко книг, песен, полотен и понастроенных муравейников. Зачем?

Мне дана, возможно, одна единственная жизнь, и я не могу прожить ее так, как хочу, потому что кто-то придумывает правила. Так на хрена она мне загнулась?

Смерть - всего лишь болезнь тела. Отличие ее от остальных болезней в том, что при них умирают лишь некоторые клетки организма, а при болезни, именуемой смертью, отмирает весь организм в целом.

Что делает вас слабыми? Что заставляет вас бояться? Встаньте и будьте свободны. Что может пугать вас? Если даже упадет солнце и луна рассыпется в прах, если мировые системы начнут разрушаться друг за другом, что вам до этого? Вы - бессмертны. Жизнь - это жизнь тела, его благосостояние и благополучие.

Как тесно в этом мире! Он, по некоторому стечению обстоятельств, является моим домом. Дом... опять 4 стены, пол и потолок. Это ужасно! Хочу свободы, но ее нет и не будет; только в небе и на том свете. В небо мне не подняться - лень, да и тянет вниз набитый мясом живот. А что касается того света, по-моему, еще рано. Хотя, чего ждать?

Если бы тело было так же свободно, как душа! Я бы растворился в пространстве, сбежал бы от всей этой разноголосой невыносимости, от грязи, которая проникает в тебя насквозь, от которой невозможно отделаться, не освободившись от того, что они называют жизнью. Свободы! Хочу свободы! Улететь, парить над миром. Свободы и покоя!

Я - сам себе бог. Я силен. Я сам могу сделать то, что захочу. Я - свободен!

...Может, я сбрендил? Но если я и схожу с ума, то делаю это осмысленно и по собственному желанию, то есть по нежеланию остановить этот процесс. Забыться, уйти от жизни, от которой ничего не жду, которая вообще ни к чему. Все это иллюзия.

Безумие - бесконечная степь, одним концом уходящая вдаль, другим упирающаяся в стену, которая зовется разумом. По этой стене можно подниматься бесконечно и никогда не перебраться через нее, не увидеть, что же там, дальше, ибо нет пределов разуму. Степь так же бесконечна, как стена. А на линии их соединения - начинается жизнь. Одни с самого начала идут плутать в степь, но таких мало, другие неуклонно лезут на стену, потому что таков человеческий инстинкт и наука подражания. Многие из них срываются и либо начинают все сначала, либо забывают, что же им было нужно на этой долбаной высоте и, махнув на все рукой, идут в степь безумия.

Я не хочу карабкаться на стену. Я предпочитаю простор, не ограниченный ничьими представлениями об устройстве мира, я предпочитаю безумие бесполезному разуму, который приводит в конечном и высшем своем развитии к взаимоуничтожению себе подобных. Я выбираю степь.

Ваш последний шаг

Ветер разметал тени, и душистость полей стала звуком... Свет отражался от травы и медленно гас. Здесь не было смысла, но была жизнь. Жизнь, затухающая среди вечернего звона колокола и опавших лепестков белого шиповника. Белой фарфоровой чашке в ее руке на этот вечер пришлось стать смыслом.

Сверху, с темнеющего неба спускалась прохлада, но среди зарослей трав горячий воздух все еще пах земляникой.

...Но будет иметь жизнь вечную...

Грустно.

Мужчина с глазами, в которых блуждает черная ночь. Его губы побелели, и он шепчет: "...Навсегда..." Сталь в его руке - единственная реальность, которая была у них. Но и этого они не смогли удержать. И ты с кем-то, но не с ним. И он потерян в водовороте эпохи. И вы никак не можете вспомнить. А ведь это единственное, что осталось вам... Сталь... Как звали его?..

И ты в очередной раз разобьешь свои руки в кровь, чтобы это хоть что-то напомнило тебе.

Мне кажется, это сводит меня с ума. Последнее время меня преследуют сны наяву, не только ночью, но и днем, сны, похожие на видение - все проваливается куда-то, звуки расплываются... и тогда оно начинается. Голос, чей-то знакомый голос шепчет: "Рэнэ..." - и узнать его невозможно.

Я бью ножом еще и еще, но все равно ничего не могу поделать. Медленно примеряю черную шляпу с густой вуалью. Причесываю волосы. Огонь должен стереть все. У меня в руке спичка. Лестница виток за витком уходит вниз. Пальцы судорожно цепляются за перила. Наклоняюсь сильнее. Он стоит внизу и смотрит вверх. Медленно спускается, приближаясь. Я не смогу сопротивляться. На ковре что-то белеет. Слезы застилают глаза. Я наклоняюсь, чтобы рассмотреть. Это отрубленная кисть руки. Крови нет. Надеваю черное платье. Смотрюсь в зеркало, но ничего не вижу. Добраться до окна!.. Яд медленно стекает по стеклу.

Я вижу себя в странном месте: синий город, пустые развалины. Ни единой души, кроме... кроме него. Я не могу видеть его, он неосязаем, но я чувствую, что он здесь. В руке у него длинный сверкающий нож, но я боюсь не этого. Я боюсь того, что он знает все обо мне. Я почти вижу его - тень, но он реальнее, чем все вокруг. На нем шарф из серебристого газа... Крик... Как же звали его?!.

Потом я очнулась; мне стало как-то не по себе, и я вышла в парк. Пыталась успокоиться и дышала полной грудью, но тут внезапно налетел порыв ветра. Тени серым вихрем заметались по деревьям. Меня внезапно охватил ужас, и я бросилась бежать из парка. Ветер перешел буквально в бурю. Я споткнулась и сообразила, что лежу на земле, всхлипывая. Небо так же внезапно просветлело. Я почувствовала себя полной дурой и приподнялась на локте, машинально провела рукой по еще мокрой от слез щеке и тут едва не вскрикнула - в руке я сжимала серебристый газовый шарф.

Я не помню, как добежала до дома.

Дома меня ждал сюрприз. Перед дверью на чемоданах сидел Кент. Я не видела его, наверное, целую вечность, и его появление настроения мне не улучшило.

Неужели это чувство вины никогда не пройдет? Я была еще ребенком, когда это случилось. Я боялась оказывать ему после этого повышенное внимание, чтобы он не подумал, что я считаю себя виновной в том, что произошло, хотя это так и есть. Я начала вести себя с ним резко, злилась на себя, не хотела показать, как мне его жаль. Запуталась окончательно и очень обрадовалась возможности уехать и больше не видеть его. На самом деле я, как всегда, бежала от себя. Думаю, он мне этого никогда не простит. Хотя его прощение было бы еще хуже.

Никогда не любила показывать свои истинные чувства, в этом у меня есть нечто схожее с Л.Р. Пытаюсь казаться хуже, чем я есть. Глупо, но в этом есть своя доля правды. Ты никогда никого не разочаруешь, не будет неоправданных ожиданий. Все самое плохое, и даже сверх того, ты выставляешь напоказ. От этого иногда даже получаешь удовольствие. Они ведь так хотели, чтобы ты была хорошей девочкой...

Ненависть лучше жалости. Жалость унижает, а ненависть ставит на одну ступень. Я люблю Кента, но мне легче этого не показывать.

Когда я провела его в комнату, оказав довольно холодный прием, он рассказал, зачем приехал, а затем растянулся на диване и крепко уснул.

Было бы здорово, если бы психоанализ действительно помог ему, но мне не хочется обнадеживать его пустыми уверениями. Не то чтобы я такая уж пессимистка, но если всегда ждать лучшего, то боль разочарования станет вашей частой гостьей. Я, как уже говорила, долго не видела Кента и теперь отчетливо поняла, что совсем его не знаю. В детстве я много с ним общалась, но он всегда казался мне очень положительным и очень обыкновенным, а такое заинтересовать меня не могло...

Телефонный звонок вдруг резко разорвал установившуюся тишину.

- Здравствуй, сокровище мое. Давно не виделись, - произнес самоуверенный мужской голос.

Рэнэ сжала руку так, что ногти впились в ладонь, оставляя красные следы. Дарт.

- Простите, вы, должно быть, ошиблись номером...

- Не надо, красавица, я и так очень расстроен, что не застал Л.Р., не расстраивай меня еще больше.

- Л.Р. нет в городе, и я не понимаю, что тебе нужно!

- Ax вот как?.. Я, по правде сказать, и сам еще не решил. Но я точно знаю, что тебе нужно от меня. Тебе нужно, просто необходимо, чтобы я держал язык за зубами, иначе вся твоя устроенная жизнь, новые друзья - все полетит к черту.

- Ты этого не сделаешь, - ее голос предательски дрогнул.

- Это отчего же?

- У тебя какие-то старые счеты с Л.Р., почему бы тебе не оставить меня в покое и не заняться непосредственно своим старым другом?

- Все так, но, видишь ли, проблема в том, что его действительно нет сейчас в городе, и делать мне совершенно нечего. Так что я подумал, что шантаж немного развлечет меня.

- Тебе нужны деньги, подонок? Сколько?

- Ах, Рэнэ, такая красивая девушка как ты могла бы предложить мне что-нибудь поинтересней. Причем это предложение должно быть по-настоящему интересным, настолько, чтобы мне расхотелось копаться в твоем прошлом, а то в последнее время меня это увлекает все больше и больше.

- С этим можно что-нибудь придумать, дорогой, - ее голос теперь прозвучал мягко-тягуче.

- Я знал, что ты меня не разочаруешь.

Я повесила трубку и поняла, что все еще не могу унять эту дрожь. Я меряю комнату шагами. Я как зверь, загнанный в клетку, и, надо заметить, очень опасный зверь. Я беру со стола таблетки и отчаянно сжимаю их в руках. Ну нет, я ведь знаю - ты этого и хочешь! Я со злостью швыряю их обратно. Ты мне всегда нравился, Дарт, но ты должен умереть. Прости, так уж получилось... Я пожала плечами и направилась к ящику, в котором лежал пистолет, но одна мысль остановила меня.

Л.Р. Если бы они были просто врагами, я не продумывала бы план убийства, а уже года три как носила бы Дарту цветы на кладбище.

Л.Р. Это проблема. Он никогда не убил бы Дарта и не позволил бы сделать это мне. Враги, влюбленные друг в друга. "Я недостоин быть твоим другом, так стань хотя бы моим врагом." Это все довольно запутанно, и проблема эта, честно говоря, была не моя. До последнего момента...

Я не умею играть, как Л.Р. Дарт, прости, я не умею и проигрывать. Но если я убью его, Л.Р. мне этого не простит. "Бэйби, ты очень меня огорчила... Я хотел убить его сам." Но я не могу ждать так долго.

И тут меня посетило озарение. Кент, конечно, не способен на убийство, но есть у него один недостаток. Он, похоже, до сих пор испытывает чувство вины из-за "ошибки своей молодости" - девочки в бледно-розовом платье. Это можно использовать. Но есть одна загвоздка - Кент слеп. Ну что ж, Кент, для тебя я постараюсь. Мой психоанализ ничем не хуже профессионального. Я постараюсь, чтобы ты это УВИДЕЛ.

Анемия*

Он почти сломал чертов механизм внутри себя. Он чувствовал, что слишком застрял в этом сне, он стал забывать, кто он.

Этот звук, это проклятое тиканье! Пора остановить его.

Стой! Я вновь ничего не чувствую! Стой! Лишь противная слабость в теле, я должен достать до него, чтобы разрушить, он покрыт язвами, он разбит и воспален, но он все еще работает...

Он слышит стук у себя в ушах. Как он устал! Почему вся боль исчезает? Тонет все, что он слышит, в этом нескончаемом звуке биения. И нет никакого спасения. Вывернуть себя наизнанку, оголенными нервами наружу! Прыгнуть с размаху в битое стекло, кататься в нем всей тяжестью обнаженного пульсирующего мяса, затем смыть с себя окровавленные осколки серной кислотой...

Даже когда ты думаешь, что я здесь - я очень далеко. Части меня больше нет. Я хочу уйти весь, но я связан собой. Я вновь пытаюсь стереть звук в своих ушах. Тэсс! Останься еще на миг, я должен просто понять!.. Он не сдается, он хочет получить меня мертвым, этот проклятый шум внутри моей головы...

Кент шел по перрону и когда дошел до самого конца, перед ним открылся черный туннель - прибитые к его стенам провода и трубы уходили в сплошную черноту.

Перрон на станции был на одном уровне с рельсами, не пришлось даже спрыгивать - он просто шагнул и скрылся во тьме, осторожно ступая ногами по каменному покрытию. Он знал, как это произойдет, это уже случалось с ним. Через несколько минут будет поворот - и оттуда, скрежеща стальными колесами о рельсы, шумно выскочит поезд, ослепляя желтыми солнцами фар. Машинист, может, и не заметит темную фигуру, попавшую на секунду в свет мчащейся смерти. Она налетит беспощадно, мгновенно, провизжав железом по железу, сомнет то, что только что было человеком ...когда-то.

С разбегу влетает, толкает всей мощью, моментально сминая грудную клетку, выплескивая изо рта фонтан крови. Затем ты падаешь, ударяясь затылком, и до того, как потерять сознание, чувствуешь, как несколько тонн грохочущего металла проносятся над тобой, корежа и сминая твою плоть, словно букашку между пальцев. И боль, заполняющая все пространство-время, пока не погрузишься в свою голову, словно в упавшую на асфальт разбившуюся перезревшую тыкву, и не сможешь больше ни чувствовать, ни думать. Навсегда.

К сожалению, и это всего лишь сон.

Чашка тумана

Чудесное солнечное утро. Кент сегодня выглядит значительно лучше. Мы сели вместе завтракать, прямо как в старые добрые времена. Солнечный свет весело пляшет по фарфору.

- Кент, передай мне, пожалуйста, мармелад...

Он прижался лбом к холодному стеклу, его незрячие странновидящие глаза перебегали от предмета к предмету, проносящимся за окнами автобуса. Этот сизый, едва прозрачный туман, стелющийся в полутора метрах над асфальтом, - что это? Газ? Смертельно ядовитый газ. Скрюченная фигура - падает на колени, затем заваливается набок... Мимо, мимо... Мать, в беспамятстве наступающая на своего вывалившегося из коляски младенца, выпучившая глаза, которые, кажется, вот-вот лопнут от напряжения; язык ее посинел и свесился, она раздирает свое горло ногтями в тщетной попытке получить хоть немного кислорода, так необходимого белковому конгломерату, именуемому человеком... Мимо, мимо... Парень в абсурдной попытке спасти себе жизнь душит свою девушку. Лицо ее неузнаваемо сморщилось и покраснело, оно никогда больше не будет красивым; но этим он все равно не спасет себя, потому что уже не может дышать тем, что витает вокруг вместо воздуха... Мимо, мимо, мимо. Медленней и медленней; автобус просто подъезжает к остановке, он откроет двери - и тут будет так же, как за окном; он постепенно вползет сюда, всепроникающий, неумолимый, беспощадный, голубовато-молочный призрак, и мягкой непреклонной рукой перекроет доступ воздуха.

Так что, что теперь имеет значение?

- Нет, нет, нет... - тихо шепчет он; рука, лежащая на столе, все крепче и крепче сжимает пустую чашку, пока она не разваливается на сотню осколков в его длинных красивых пальцах.

Кровь расплывается мутными пятнами по белому фарфору, и этот сладковатый привкус...

- Кент, милый, тебе чай с сахаром?

Я думаю, что собираюсь дать зайти этому так далеко, насколько можно. Только ты будешь знать. Так открой мне все свои секреты. Я хотел бы помнить все, что ты говорила.

На полу валяется бледно-розовая лента - какая прелесть! Беру ее в руки, но она насквозь пропитана чем-то липким... не люблю это ощущение.

- Сегодня прекрасная погода. Кент, ты не хочешь прогуляться со мной в саду?

Я действительно верю в то, что она может понять, что происходит со мной. Чем скорее она поймет, тем лучше. Я просто не могу больше жить с этим. С этим долбаным ясным пониманием.

Он погружен в свои мысли и, кажется, меня не слышит. Глаз не видно за черными очками.

- У нас здесь замечательный сад: цветы, аллеи. В такую прекрасную погоду там обычно много народу, все гуляют с детьми, веселый смех...

Резко оборачиваюсь, тень бросается наперерез, бьется в стали... Никого нет. Я судорожно хватаю ртом воздух. Его присутствие почти ощутимо.

- ...Черт возьми, Кент, ты хочешь прогуляться в этом траханом саду?!!

Хорошо бы ты могла быть спасителем всеми своими действиями или чем-то вроде наказания для такого, как я.

Не могу отделаться от этого смеха; он звучит у меня в ушах, обжигающий, как лед.

- Кент, попробуй джем, очень вкусно...

Во второй половине дня он позволил ей отвезти себя в клинику. Доктор Лестер, оказывается, давно ждал этой встречи, извещенный о приезде Кента его матерью.

Рэнэ осталась за дверью, и весь мир тоже.

- Итак, молодой человек, - начал Лестер. - По роду занятий я вовсе не являюсь психоаналитиком или психиатром и нянчиться с вами не собираюсь. Мы сразу приступим к делу. Изложите вашу проблему, - он откинулся на высокую спинку своего удобного кресла, скрестив пальцы рук на животе.

- Разве моя мать недостаточно рассказала вам о моих проблемах? - с вызовом произнес Кент.

После этих его слов Лестер внезапно придвинулся вместе с креслом вплотную к столу и, опершись об него руками, навис над Кентом, как коршун.

- Уясните себе, молодой человек, что я никем не занимаюсь из сострадания! Вы представляете для меня исключительно научный интерес, а остальное время я предпочитаю копаться руками в мозгах! Так! - он вернулся в исходное положение.

- А моя несчастная сумасшедшая сестренка Адель тоже стала вашим подопытным кроликом?! - взвился Кент. - И мне вы тоже хотите сделать трепанацию черепа? Покопаться в моих мозгах?! Убирайтесь к черту с вашими учеными степенями, мне не нужна ваша помощь! - он вскочил и с силой пнул стул, так что тот отлетел к стене.

- Отлично! - тихо произнес Лестер, кивая в такт своим мыслям. - А теперь верните стул на место, сядьте и выслушайте меня, мистер Нэйлс. Речь не идет о вашей сестре. Вы хотите избавиться от кошмаров? Доверьтесь мне.

Подчиняясь вкрадчивому, но такому жесткому голосу, словно манипулирующему его чувствами, Кент уселся обратно и попытался успокоиться.

Как можно довериться этому человеку, которому копаться в чужой голове доставляет несравнимое удовольствие? Он вдруг почувствовал, как мозги его пытаются взбунтоваться, начинают с противным резиновым скрипом мягко тереться друг о друга, запутываясь и завязываясь в узлы. Лицо его покрылось потом, пока он боролся с собой за возможность не чувствовать, как они шевелятся там, внутри.

Только потом Кент понял, что доктор все это время что-то говорил. Голос врача доносился словно сквозь вату, но было совершенно невозможно сосредоточиться на том, что он произносит. Спустя какое-то время он научился различать слова.

- Я помогу вам, - голос Лестера был таким обнадеживающим, так хотелось ему поверить!

Кент зажал голову руками; темные очки упали на пол. Лестер встал, подобрал их и протянул Кенту. Тот поднял голову, и их глаза встретились. Доктор открыл для себя пугающую тьму, бушующую черным огнем странных видений. Кент увидел жесткий прозрачный свет стальных глаз давно оставшегося позади священника, отца Стефана. И, вскочив в смятении, бросился назад.

- Ты вернешься, - произнес ему вдогонку Лестер. - Когда не сможешь больше этого выносить, ты вернешься.

Хлопнув дверью, Кент оказался в холле. Тяжело дыша, он остановился. Мозги успокоились, и он старался не делать головой резких движений.

Снаружи его ждала Рэнэ. Она не стала его ни о чем спрашивать, и он был благодарен ей за это.

Через пару дней Кент действительно вернулся. Он сам не мог объяснить себе, зачем. К доктору Лестеру его тянуло, как магнитом; это было похоже на наваждение. Скорее всего, он лечил гипнозом, потому что кроме приветствия, пары-тройки ничего не значащих фраз и прощания в пахнущем дорогим деревом кабинете Кент припомнить ничего не мог.

Но, тем не менее, головные боли начали отступать.

Он и не желал понимать странных методов доктора, но почему-то опасался его все больше и больше.

Замещение

В бледно-розовом платье я смотрелась очаровательно. Послав воздушный поцелуй своему отражению в зеркале, я повернулась на каблуках, кокетливо тряхнув кудряшками. По случаю запланированного убийства я провела все утро в папильотках.

- Все, что я делаю, я делаю для тебя, Кент, милый, - нежно проворковала я.

Тут раздался звонок в дверь. Взмах ресниц. Я жду тебя, любовничек. Если мой план не сработает, придется всю черную работу делать самой. Я с сожалением посмотрела на свой маникюр.

На лице Дарта играла самоуверенная улыбка. Нет, и на сей раз он не потребует денег. Я представляю, что ему нужно, но, боюсь, он этого никогда не получит. Он оценивающе скользнул по мне глазами.

- У моей бэйби новая игра?

Ах, Дарт, ты даже не представляешь, насколько ты прав, насколько...

- Ну что ж, ты проходи, если, конечно, не боишься, - я задумчиво провела пальцем по его подбородку.

Он насмешливо улыбнулся. Улыбка мужчины, который знает, что все козыри у него, что все в его руках и он может диктовать свои условия. Ну что ж, Дарт, у меня есть сюрприз для тебя.

- И что же ты можешь предложить мне, красавица? - он обнимает меня за талию, чуть притягивает к себе, насмешливо заглядывая в лицо. Многообещающе улыбаюсь и медленно опускаю глаза.

Если так пойдет дальше, скотина, я не удержусь и убью тебя сама. И тут я представила, как острое лезвие входит в его тело, кровь, его судорожные движения уже в агонии. Я бью еще и еще, он захлебывается в своей крови...

Я сама не заметила, что уже обнимаю его за плечи и весьма недвусмысленно улыбаюсь. Я тут же попыталась отвести глаза, чтобы он не прочел в них того, что ему до поры знать не следовало. Он взял меня за подбородок и опять повернул к себе:

- Ну куда же ты? Мне очень нравится этот твой взгляд.

Если он и заметил, то не подал виду.

- Я думаю, мы хорошо проведем время.

Он целует меня в шею. Нет, нет, совсем не то. Тоже мне, насильник: жили они долго и счастливо и умерли в один день. Это совсем не соответствует моему сценарию! Я резко вонзаю ногти в его плечи. Прощай, маникюр! Он отстраняется и грубо хватает меня одной рукой за волосы, откидывает голову.

- Тебе нравятся жесткие игры, малышка?!

Вопрос, как я понимаю, риторический. Специально пытаюсь вырваться, причиняя себе боль, вскрикиваю весьма натурально. В его глазах мелькает тень сомнения. Если он хоть на секунду поверит, что мне действительно страшно, он тут же отпустит меня - он все еще боится Л.Р., я это чувствую. Я ободряюще улыбаюсь и сама грубо целую его в губы. Он заламывает мне руку за спину, и я наконец могу позволить себе начать яростно, а главное шумно, сопротивляться.

Нуждаюсь в тебе... Мечтаю о тебе... Ищу тебя... Пробую тебя на вкус... Трахаю тебя... Использую тебя... Оставляю шрамы на тебе... Ломаю тебя...

Кент сидел перед компьютером и создавал образ, по кусочку выуживая его из глубин своей памяти. Услышав в глубине дома шум, он насторожился. Там происходило что-то нехорошее. Рэнэ в опасности, кто-то ворвался в дом.

Шепот в голове не утихал и набирал силу.

Потеряй меня!..

Опрокинув стул, он наощупь нашел дверь и выбежал вон из комнаты.

Ненавидь меня!..

Сориентировавшись, Кент побежал в ту сторону, не разбирая дороги и не обращая внимания на кидающуюся под ноги мебель.

В голове, как при ускоренной перемотке, металлическими голосами гремели обрывки мыслей и чей-то знакомый голос надрывно вопил.

Сокруши меня!..

Перед ним оказалось открытое пространство - вход в большую комнату. На миг он замер на пороге.

Сотри меня!..

Что это?

Убей меня!..

Его собственный голос внутри головы.

Тьма вдруг развеялась, и сквозь быстро тающую пелену Кент увидел девочку, его девочку в бледно-розовом воздушном платье.

Убей меня!

Тэсс! Она жива, она вернулась!

Убей меня!!!

Темный силуэт загородил светлое пятно. Господи, это же он сам!

- Не делай этого, Кент, ты всю жизнь будешь жалеть... - голос ангела.

Да. Да. Именно то, чего он хотел. Она дрожит в его объятиях. Для кого он это делает - для себя или для Л.Р.?

Дарт не видел, чту у него за спиной, но почувствовал это по промелькнувшему насмешливому выражению в глубине ее глаз.

Наконец, на пороге возник мой неторопливый братец. Он долго стоит в дверном проеме. Я не ошиблась, он все-таки кое-что видит; надеюсь, это именно розовое платье. Ну давай же, Кент, давай, еще секунда - и я не вытерплю, сделаю все сама!

Кент стряхнул оцепенение и, одним прыжком преодолев расстояние, с нечеловеческой силой закрутил мужчине руку за спину, одновременно обхватив его в области шеи. - "Тебе не удастся сделать это!" - Тот издал приглушенный хрип.

Убей меня!!!!!!

Кент отпустил горло, выхватил у него из-за пояса пистолет, толкнул его так, что он врезался в противоположную стену и не удержался на ногах. И тут увидел, что это вовсе не тот обколотый парень с безумным взглядом, каким он был тринадцать лет назад, но ему было все равно. Он поднял руку, затем...

Он бы не поверил, как это просто... Он приложил пистолет к его лицу...

Б - а - а - а - а - а - а - а - а - а - а - а - х - х - х - х - х - х!

(Так много крови для такого крошечного отверстия...)

Резкая боль, ломающая руку. Чьи-то пальцы железно давят мне на горло. Воздух исчез. Передо мной лицо Рэнэ, ее чуть приоткрытые губы. Она, не отрываясь, смотрит мне в глаза. И я понимаю, что ничто другое не доставило бы ей такого удовольствия. Резкий удар об стену оглушает меня, в том месте, где я ношу оружие, появляется неприятный холодок. Все разбивается вдребезги, и только холодный металл у моего виска. Все зыбко; только это реальность - это черное отверстие, оно начало и конец. Неизбежность сковывает и успокаивает. Боли нет, лишь вспышка. Все замерло, как при ярчайшем парализующем свете, медленно и беззвучно тонет во тьме; холод сковывает все, а в голове пульсирует бешеный огонь. Собственная жизнь не проносится перед внутренним взором. Только девушка с грустными серыми глазами шепчет: "Я буду скучать по тебе, Дарт". Все это не сейчас. Все это слишком давно. Картина разбивается на сотни сверкающих звезд; они мерцают и гаснут, одна за другой. Мне кажется, что если я постараюсь уцепиться сознанием за одну из них, она не исчезнет и тьмы не будет. Только надо очень постараться. Я всеми силами сосредотачиваюсь на сверкающем пятнышке. Запомнить его и не дать ему ускользнуть, оставив меня на растерзание голодной пустоте. Мое сознание тонет в густом расплавленном времени. Оно почему-то красное. Темнота... как легкий поцелуй. Теперь я знаю, как выглядит моя смерть. У нее твои глаза, Рэнэ...

Проблемы имеют решение. Вся траханая жизнь зафиксирована в одной единственной вспышке...

Все печально... в этом мире...

Самый глубокий оттенок синих грибов*...

Вся неопределенность

выливается из моей головы...

Кент понял, что жив, когда УВИДЕЛ. Это была Рэнэ, хоть на ней и розовело шелковое платье. Она выросла и безумно похорошела. Он захлебнулся собственной кровью и упал перед ней на колени. В глазах опять потемнело...

Подобно облаку я плыл в небесах. Я чувствовал то, во что ты не поверила бы. Иногда я не верю сам.

И я решил, что никогда не упаду.

Молчи; что, что теперь имеет значение?

Разве это не забавно, как все получается? Я плавал в тумане, теперь я ползаю по земле, весь всемирный вес находится на моей спине, и я даже не знаю, почему. Так не все ли равно?

Когда-то я был таким большим и сильным, когда-то я отличал правду от заблуждений, когда-то я не боялся, когда-то я был кем-то и имел кое-что внутри. Теперь там просто широкая дыра. Но когда-то я хотел, когда-то я был кем-то...

Я пронзаю свое сердце и надеюсь умереть, но что я раньше думал о себе - только исчезающая память.

Я посмотрел в свои глаза и сказал: "До встречи".

Он весьма сносно со всем справился. Пистолет у виска Дарта смотрелся восхитительно. Я даже на секунду захотела утонуть в этих полных ужаса и удивления зрачках. Но потом раздался выстрел, и хлынувшая кровь закрыла эту страницу.

Пробуждение

Когда Кент очнулся, он увидел Рэнэ, свою кузину, которая толкнула его на преступление. Голова раскалывалась, но тем не менее в ней несколько прояснилось по сравнению с тем состоянием, в котором он пребывал последние несколько лет, как будто вместе со зрением вернулось осознание действительности. Кент плохо соображал, но он знал точно, что убил человека ради нее. Она смотрела в окно, накручивая на палец светлую прядь волос. Нет, не надо ей знать, что он может видеть.

Он попытался приподняться, но голова тут же отозвалась мучительной болью, словно десяток гвоздей воткнули в мозг.

Рэнэ обернулась на стон.

- Тебе лучше, Кент, дорогой? - она подбежала к дивану, на котором он лежал, и помогла устроиться поудобнее, положив ему под голову пару дополнительных подушек.

- Голова... болит, - простонал Кент. Язык еле двигался, и во рту явственно ощущался привкус крови.

- И часто с тобой такое? - она подала ему стакан воды.

- Что? - он отпил и сразу почувствовал себя лучше, когда прохладная влага проникла в сжавшийся спазматически желудок.

- А разве ты ничего не помнишь? - в ее голосе он уловил надежду. Интересно, как ей удалось избавиться от тела? Кент был даже благодарен своему организму за то, что боль заглушала остальные чувства.

- Я ничего не помню, - машинально проговорил он. Да, так будет лучше. Пока что.

- Ты был в своей комнате, и тебе вдруг стало плохо, пошла носом кровь...

Он уловил в ее голосе нотки волнения, которые она пыталась скрыть за маской сочувствия.

- Дай мне мои очки.

- Конечно. Извини, - она вложила темные очки в его руку. Несомненно, здесь все в порядке, она может быть спокойна, он никому не расскажет, даже если и помнит все.

- Да, - он вдруг крепко сжал ее руку. - Так будет лучше.

Рэнэ вздрогнула, но тут же совладала со своим лицом и, мило улыбаясь, похлопала его по руке.

- Конечно, Кент, милый, все будет хорошо. А тебе не пора ли вновь посетить психиатра, ради которого ты сюда приехал? Ведь пара раз ничего не изменила, тебе не стало лучше.

- Доктор Лестер, - мрачно сказал Кент. - Он не психиатр, он исследователь, копающийся в нервных клетках. Он лечил Адель, не так ли? И где она теперь? - в голосе его прозвучала неприкрытая горечь и злость.

- Не будем об этом! - Рэнэ вскочила. Эта тема задевала ее за живое, она старалась не думать о сестре. - Ты - не она, ты же в своем уме.

- Не совсем уверен, в чьем...

Что он имел в виду, Рэнэ выяснять не стала.

Спустя час он в полусознательном состоянии брел по пустынной послеполуденной улице; ему надо было подумать обо всем. Так резко пробудился он от кошмара, был выдернут беспощадными металлическими руками из своего болота в старый добрый мир, скучный и серый.

Неподалеку располагался уютный сквер. Сквозь листву деревьев на утоптанную землю лился желтый солнечный свет.

Голова по-прежнему раскалывалась от боли, словно орех, по которому стучат молотком в надежде разбить. Он сжал ее руками. Именно после таких приступов у него начинались эти страшные видения. В глазах заплясали вращающиеся блестки. Кент оперся о дерево и провел рукой по лицу. На руке остались следы крови. Вынув платок, он приложил его к носу и попробовал добраться до скамейки, которую заметил неподалеку.

Голоса в голове выли на разные лады, в глазах то темнело, то прояснялось. Кент пытался удержаться на поверхности, не провалиться в ту бездну, из которой только что выбрался. Но потусторонний мир не хотел так просто отпускать свою добычу.

Вдалеке послышались реальные человеческие голоса. Он поднял голову и сквозь расплывчатую сверкающую дымку увидел группу подростков, играющих в мяч во главе с тренером-женщиной, которая была едва ли на десять лет старше их. Новый приступ дурноты заставил Кента застонать и откинуться на спинку скамейки.

Когда он смог вновь открыть глаза, то увидел перед собой обрамленное длинными рыжими локонами лицо девочки. Кент чуть не задохнулся - на него смотрели грустные внимательные глаза. Те глаза, которые преследовали его уже столько лет.

Если бы он узнал, что видение длилось чуть больше секунды, он бы не поверил. Но, как бы то ни было, оно рассеялось, а вместо него наступила полная тьма. И это было лучше, чем страшные сны, что он обычно видел наяву.

Вдруг он почувствовал маленькую теплую ладонь на своей щеке и, как ему казалось, сразу открыл глаза. Но девочка уже убегала. Он не мог встать, он был словно придавлен к скамейке тяжелой ношей, которую пронес сквозь все эти годы.

- Тэсс... - едва слышно сорвалось с его губ.

Кент вспомнил все. Такой же солнечный вечер, дощатый сарай, девочку с рыжими волосами, одетую в розовое платье, маленькую Рэнэ с плюшевым мишкой на руках... Рэнэ в розовом платье...

Ясность, как мощный взрыв, вспыхнула в его мозгу. Она подставила его, подставила в своих корыстных целях.

И что с того? Он не стал любить ее меньше.

Пусть...

Теперь, когда зрение и память вернулись, Кент пытался примириться сам с собой. Но пока все было безуспешно.

В последний раз доктор Лестер что-то уж очень подробно выспрашивал его о прошлом.

Кент быстро научился контролировать себя при погружении в гипноз и пытался противостоять ему любыми силами, запирая сокровенные чувства глубоко внутри. И теперь он понимал, почему этот доктор так пугал его. Лестер расколол его, как орех, раздел догола, влез в душу и высасывал раз за разом все, что поднималось на поверхность из глубин сознания. И теперь казалось, что он следит за каждым шагом, направляет каждое движение, записывая все это в электронный ноутбук и умно щуря свои бесчувственные светлые глаза...

Кент вдруг понял с полной отчетливостью, что знает, как выглядит Лестер. Солидный седой мужчина, лет пятидесяти шести, холодный взгляд, беспощадно сверкающий из-за стекол очков в тонкой металлической оправе, чуть грузный, но еще в отличной форме, подвижный и резкий в движениях.

Его поразило это открытие. Память - довольно удивительная вещь. Оказывается, все то время, пока он считал себя слепым, образы: места, люди, события - все это беспрепятственно проходило сквозь призму искаженного восприятия и прочно отпечатывалось в мозгу, оседая на дно, где никакие волнения не могли потревожить этот ненужный хлам.

Кент Нэйлс всегда был умным мальчиком; и до болезни, до того, как его засосали наркотики, ему прочили будущее компьютерного гения. Он и за последние годы часто проводил целые недели за компьютером, забывая даже есть и спать, вслепую создавал немыслимые фантасмагорические программы, которые видел своим больным, но очень богатым воображением, используя достижения современной техники на полную катушку и выдумывая что-то новое, свое. Он даже пару лет назад создал компьютерную игру под названием "КОЛЕСНИЦА ДЖИГГЕРНАУТА", настолько страшную, что от нее невозможно было оторваться; и по всему свету до сих пор миллионы подростков сидели перед экраном, потея от страха, и жадно полубессознательно тыкали похолодевшими пальцами в клавиатуру.

Кент знал, что в кабинете Лестера стоит компьютер самой новейшей модели. Нет, ему не нужны были сложные медицинские формулы или трехмерные подвижные диаграммы работы нейросистемы, которые этот гипнотизер создавал там, он нуждался всего лишь в текстовых файлах. Он должен знать, что задумал сделать с его мозгом Лестер и почему он так упорно копается в его прошлом. Не верилось, что просто из-за человеколюбия или любви к медицине.

Возможно, это всего лишь паранойя*; Кент отдавал себе отчет в своем страхе. Но он должен был разрушить эту систему, освободиться от присутствия инородных импульсов в своей голове. Иначе никогда не сможет стать полновластным и единственным хозяином своего сознания.