Ренцен Фло. Черновик Глава 4. Жара по курсу часть 1

ГЛАВА 4 Жара по курсу

Жарко. Жарко как мне. Жарко во мне. Это не тепло уже, а самый что ни на есть настоящий жар. Хочется выплеснуть кипяточек, обдать им кого-нибудь - кого бы это?

Жарко на улице, жарко во всем дымящем, испаряющем, изнывающем, пламенеющем городе. Кругом запах раскаленного асфальта, такое ощущение, что плавятся пронзенные солнечным беспределом окна. Прошло несколько дней, а жара все не спадает.

В моей машине сломался кондер. При нынешних температурах это плачевно, меня же только подтверждает в мысли осуществления моего плана: теперь у меня есть лишняя причина для того, чтобы поехать на поезде. Да, ведь дорога вдоль Рейна столь живописна. Вот я и еду. Еду и сам втихомолку посмеиваюсь. Да что там - меня прямо распирает, до того интересно, какова окажется ее реакция. Гоняюсь за ней, что ли? Похоже на то. Никогда еще ни за кем не гонялся, все, кому нужно было, находили меня сами либо же просто приходили "так". Либо вообще не приходили. А это... Как-то оно... будоражит кровь? В приятном смысле.

Пересаживаюсь возле одного из рейнских притоков. Отсюда недалеко до Бад Карлсхайма, до моих, но я не к ним еду. Нет, я сажусь на электричку и через каких-то минут двадцать меня встречают Красные Ворота - средневековый архитектурный ансамбль, пограничная застава со стеной, воротами из красноватого металла и башней. Все это когда-то было построено на исторической границе между двух епископств. Здесь-то и стригли подорожную капусту с проезжающих. Неоднократно реставрируемый, ансамбль отлично сохранился и в наши дни. Это в честь этих самых Красных Ворот и назван городок Ротентор, где живут ее родители и где сейчас, в этот самый момент обретается она.

От вокзала топать минут пятнадцать, но я никуда не тороплюсь и, естественно, никому не звоню с просьбой забрать меня. Иду, рассматриваю и рейнскую набережную, засаженную липами, платанами и тополями, столь широкую и шикарную, что впору оказалась бы для города раза в три больше этого. И огромный современный мост через Рейн. Да и сам Рейн, когда ни посмотришь на него, неизменно того стоит. Не избалованы мы тут у нас широкими реками, что ни говори. А как раз на уровне города посреди Рейна расположился островок, временными обитателями которого являются рыбаки, их мне с этого берега отлично видно. Рыбалка - это круто. Сто лет не ходил. Но мне не туда сейчас.

Удалившись от вокзала, бреду чуть вверх, мимо домиков под крышами, выложенными шиферными чешуйками, в садиках, засаженных розами и мальвами, мимо детской площадки и местного отделения пожарки.

А вот и их дом. Вроде был здесь совсем недавно, а какая бешеная разница. Дом словно ожил, проснулся, встряхнулся ухоженным палисадником, взмахнул новенькими цветочными горшками и кашпо на балконе. Они на улице, то есть, в саду. И у них что - собака? Прикольно.

Ко мне навстречу из глубины идет дядя Витя, ее отец. Я пришел откуда-то пешком со своим рюкзаком на одном плече, но целенаправленно остановился у их дверей. Значит, именно к ним хочу попасть. При виде меня псину загоняют в дом, она меня не знает, грызанет еще. А кто меня знает, может я потом сразу в полицию понесусь.

- Здравствуй! - узнает он меня, говорит по-русски, подавая руку. - Андрей?

- Здрассте. Да, - киваю коротко. Мне почему-то чертовски приятно от того, что он меня помнит, помнит мое имя. Ведь сколько лет прошло с нашей первой и последней встречи.

Прежде чем я что-либо еще могу ему сказать, мой взгляд сам собой скользит вглубь сада, проникает между розовых витков под аркой. Я нахожу взглядом ее. Она сидит ко мне спиной на низенькой скамеечке и копошится в кустах черной смородины. Вернее, она ее собирает. Колется, чертыхается, сует в рот палец.

Внезапно она словно чувствует спиной мой взгляд и оборачивается ко мне. При виде ее недоуменного, ошарашенного взгляда из меня рвется наружу дикий ржач, но я жестко держу себя в руках. Она встает со скамеечки и слегка прихрамывая, идет ко мне в своих коротеньких джинсовых шортиках с бахромой и розовой маечке, вся такая в лучах солнца, золотящих ее. Я слегка улыбаюсь, держусь просто и раскованно. Но внутри меня испепеляет своим сиянием ее образ, ее длинные смуглые ножки, ее круглые, покачивающиеся бедра и ее ошеломленный, оробевший взгляд. Она не ждала моего приезда. Не ожидала увидеть меня, я застал ее врасплох. Все даже лучше, чем я думал, больше, чем надеялся.

Вместо приветствия она подходит ко мне и спрашивает недоуменно:

- Ты к кому?

- К тебе, - отвечаю ей со смехом. - К кому же еще?

И тут я сразу перехожу к следующему действию. Я делаю то, ради чего, собственно, приехал. Делаю по-простецки, словно у нас с ней уже давным-давно так повелось. Я слегка нагибаюсь к ней и на глазах у ее папы и подошедшей мамы, с которой даже еще не успел поздороваться, легонечко целую ее в губы, иссиня-красные от смородины. При этом успеваю провести указательным пальцем по ее лицу. Мимолетный приветственный поцелуй, легкий, как дуновение ветерка.

Конечно, во мне все моментально начинает бурлить. Конечно, мне этого мало, мало этой капельки живительной влаги, как было бы мало умирающему от жажды. Нет, я совсем не того хотел бы. Да, я уже пару раз чмокал ее в щечку за последние дни, но, да разрази ж меня гром на этом самом месте, это же наш первый поцелуй за последние годы, и - вот без базара - я заслуживаю большего...

Как бы я хотел присосаться к ней, словно пиявка. Как бы я хотел начхать на ее родителей и ввалиться в ее рот по самые гланды. Да-да... Задушить ее своим языком, да так, чтобы у нее перекрылся кислород, отнялись ноги, и она сама в полном изнеможении опустилась бы в мои объятья.

Но я перебарываю это мигом нахлынувшее на меня желание и лишь легонечко трогаю ее губы своими, потому что другая, более рациональная часть меня хотела сделать это именно так. Застать ее врасплох. Не оставить ей выбора. Заставить ее, пусть разыгрывая, не потерять лица перед родителями. Она не станет делать этого, если ей не понравится. А ей нравится - в тот момент, когда целую ее перед ее родителями, она поддается мне, словно ждала - а я испытываю то чувство, которое испытываю с ней неизменно, стоит мне коснуться ее, поцеловать ее. Это - чувство невесомости. В этой невесомости и она тоже в это мгновение. Всего лишь мгновение, затем все быстро кончается.

Но я затрещу, лопну сейчас от неудовлетворенного удовлетворения. Она не оттолкнула меня, не высмеяла, не рассердилась. Она покорно дала себя поцеловать, и я в восторге. Это даже больше, лучше, слаще, чем я рассчитывал. Когда отрываюсь от ее сладких, манящих губ и гляжу ей в глаза с еле уловимой озорной улыбкой, с удовольствием отмечаю и в ее светящихся лучистых глазках озорную искорку. Да, моя радость, я этого и хотел. Расшевелить тебя. Взволновать. Так, не расслабляемся. Качаем, пока можно.

Не отрывая от нее взгляда, как будто так и надо, легонечко провожу по ее коленке, спрашиваю нежно, заботливо:

- Ну как дела? Как ножка?

- Ничего, - а мне вполголоса, сквозь зубки: - Наглость - второе счастье.

Но как же сладко смеются при этом ее глаза, как накрывает меня от ее взгляда. Отвечаю ей так же вполголоса:

- Я не наглый, соскучился просто.

В ее глазках задорные искорки, а щечки рдеют нежным, теплым румянцем.

- Жестко соскучился по тебе, - не унимаюсь я и - тихо, проникновенно: - И переживал за тебя.

***

Да, до этого моего приезда к ее родителям я прожил несколько жарких, душных, палящих, томительных дней. А к ним решил поехать, когда дальше жить так уже не было никакой возможности.

Вон он, тот день, когда повез ее к врачу. Пока жду ее возле офиса, во мне кипит все - от турбулентности нашей встречи, от того, что только что таскал ее на руках, ощущая всю сладкую тяжесть ее тела. От того, что сейчас повезу свою девочку к врачу. Так, ты что ее уже как "твою девочку" записал? Да, только, похоже, до нее это еще не дошло. А заботиться о ней, оказывается, чертовски приятно. Она сразу такой послушненькой становится, хоть вообще-то упряма, как осел. Яркое солнце продолжает долбить по мне из своей Свисс-банковской зенитки, но, погруженный в свое, я его не замечаю.

Я уже кручусь в водовороте из вопросов и размышлений - как наименее коряво выстроить систему подката к ней, как половчее сказать ей про Анушку, вообще, как почувствовать ее? Как прощупать, что она хочет, что прокручивает в своих запутанных извилинках, какие таракашки ее покусывают?

Еще я перевариваю информацию, которую только что получил о ней - нечаянно, но однозначно: как она дернула от меня поскорее, только бы ее не расстроили, не сделали больно. Да, окончательно и бесповоротно: вдумываться, мозги включать она в подобных случаях не любит. Подумаешь, фотка? Подумаешь, намекнул, что у меня девушка. Ну и что? Нет, она любит так: свалить поскорее и желательно, не оглядываясь. И что, вот так бы кинула меня? Поревела бы и забыла? А я как же? На меня, по ходу, положить. Понимаю, что очень хочу знать, что вообще значу для нее.

Она - для меня? Над этим я, стоя там, на залитом солнцем плато "Е-11", как-то не задумывался. Со вчерашнего дня, с тех пор, как встретил ее, я погрузился в пучину ощущений. Они толкали меня вперед, они руководили моими действиями, не какие-то там мысли. Вот сейчас тебе дали передых. У тебя есть время, несколько минут, чтобы подумать. Да, я хочу ее. Да, буду ее добиваться. Видимо, это все-таки придется сделать, сама она ко мне не придет. Если честно, не мой это стиль. Но я вот тут попробовал и мне понравилось. Так что держись, Оксанка...

Она выплывает ко мне, прихрамывая, обмотанная сумкой с ноутом, которую я тут же у нее вырываю и вешаю на себя.

- Неужели еще работать собралась? - не удерживаюсь от вопроса, пока качу ее в клинику к дежурному - домашний врач уже не принимает.

- Может и придется. Один проект дурацкий задолбал... Сам ведь знаешь, как это, - пожимает плечами она.

Да, знаю. Вот уж не подумал бы, что когда-нибудь будем с тобой работать в одной сфере. Оксанка, мечта моих недозрелых юношеских грез. Девочка-рокер. Чума. Из-за тебя курил в первый раз. Из-за тебя же во второй. Из-за тебя единственный раз в жизни кого-то отпи...дил. Непонятная, неоднозначная, загадочная. Манящая такая. Примадонна самых что ни на есть порнографических моих снов. Эпицентр моих чаяний вот уже второй день, как. А как подумаешь, что ты встряла в ту же стезю, что и я и во всем этом варишься в своих костюмчиках да на каблучках - смешно делается, до того неувяз со всеми этими моими мечтами о тебе. Ну не такой ты отложилась в моей памяти. Нет, там Курт Кобейн был и кеды, да...

Ради прикола говорю ей:

- Да уж, знаю. Дедлайн когда?

- Воскресенье си-оу-би, - отвечает она со вздохом, не задумываясь, а мне ржачно до одури. Си-оу-би. Вот ты ж чудо мое. Не могу скрыть лыбу на лице.

- Что? - спрашивает она.

- Потом скажу, - трясу я головой.

Но она же мнительная, подобные отмазки ее только раззадоривают. Сразу думает, что над ней прикалываются.

- Скажи-и-и! - требует.

- Да вот думаю, чего это вы в Бергхаузен Клее с БлэкБерри муздохаетесь - ржач, - смотрю на нее, хитро прищурив один глаз. - У всех уже Айфоны давно.

- Терпеть не могу это эппловское дерьмо, оно же в аутлуке при перенаправке все вложения заглючивает. Нам предоставили право выбора - или то или другое. У нас партнеры к клавишам привыкли. Так я тоже выбрала ББ, не задумываясь. Не променяю ни на что. Хоть он и тормознутый, признаю. Зато неубиваемый.

Я слушаю и молча ржу. Смотрит на меня, тоже прищурившись:

- Так, а без базара? - не любит издевок.

- Сказал же - потом скажу.

- Когда - потом?

- Когда время придет.

В клинике ей говорят, что у нее травмы-перелома-вывиха нет, растяжения даже нет, просто ушиб сильный - на ляжке ее по периметру уже нарисовалось гигантское чернющее пятно. И больно, понятно.

- Короче, жить буду. Но больничный на три дня дали все равно. А там и выходные потом. И никуда долбаный проджект Авокадо от меня не уйдет.

- Эй, а ну - не разглашаем названия проектов конкурирующей организации, - назидательно, но с улыбкой грожу ей пальцем. Прежде чем она успевает отреагировать, гну дальше:

- Так, а теперь - ужинать. Куда хочешь?

Она мнется, робеет... Обожаю, когда она так.

- Понял. Тогда к тайцу? Или суши?

- Да я обычно так конкретно-то не ужинаю...

- Так сегодня - это ж не "обычно", ты не находишь? - ласково зырю ей прямо в глазки. - Нет, можем конечно к тебе завалить, и ты опять накормишь меня своей чудесной жареной картошкой. Сто лет не ел. Только чур, одно условие: я соглашусь ее есть только, если на десерт мне подадут медовый торт "Рыжик". Или у тебя не готово еще ничего?

Она улыбается, ну слава богу. А я, притворно сделав вид, что разочарован, невозмутимо продолжаю:

- Поня-а-атно. Короче, на следующий раз отложим. А сейчас - пошли ужинать, говорю. Мне питаться надо. С твоими больничными кони двинуть недолго.

Она уже откровенно угорает, а меня несет, сам не знаю куда. А что развеселил ее - так это только как крылышки мне. Так что останавливаться я не хочу.

- Ладно, я выбираю суши-бар.

И вот мы сидим с Оксанкой в Лакки Маки, это там же у нас, на Зюдзайте, на Южной Стороне, и ловим кайф от попытки объесться тем, чем обычно все безуспешно пытаются объесться в суши-барах. Мои настойчивые попытки ракрутить ее на сакэ увенчались неуспехом: она насмешливо посмотрела на меня взглядом, которого я не понял, и лаконично отказалась. А и не надо.

Нам прикольно вместе. Давно я так не общался - чтобы просто так, не задумываясь. Последний раз... во время нашего с ней разговора тогда, в поезде. Да, несмотря на то, что смотрю на нее отнюдь не объективно, несмотря на то, что она - объект моего вожделения, теперь более, чем когда-либо, общаться с ней легко и приятно. С ней я не парюсь и не напрягаюсь, и время летит незаметно.

Бурно и страстно обсуждаем еду - м-м-м, мое самое любимое на свете нигири - это угорь, я вот прибить за него готова; да, в натуре? так, а ну - открой рот... открой... - м-м-м-м, спасибо. Еда - ее слабость. Когда наедается, особенно чем-то вкусным, она словно тает. На расслабоне сразу. Колючесть, плохое настроение, любые косяки - куда что девается.

И вот я отправляю в рот очередное маки, жуя, откидываюсь назад на своем стуле с белой пластиковой спинкой и говорю просто:

- Здесь ништяк. Мы сюда иногда приходим на обед.

- Да, мы тоже ходили, когда я работала в Гринхиллз. Теперь не с руки как-то.

На это я с занудливо-важным видом интервьюера на собеседовании спрашиваю:

- А позвольте нескромный вопрос: почему вы ушли из Гринхиллз?

Пожимает плечами:

- Так нам у вас ловить нечего. Нет, я понимаю, что во всех "больших" для нас одна и та же бесперспективщина, но в Гринхиллз - просто отстой.

Смеюсь, а она смеется со мной:

- Да, да, отстой особенно обостренный. Год с лишним меня пинали от одной дью дилидженс к другой - это бы ничего, когда начинаешь шарить, даже прикольно. И проекты-то в эм-энд-эй какие - вы сайнинг замутили, а через день-два Файнэншл Таймс с придыханием о сделке ваших клиентов пишет, мол, для ее вступления в силу еще требуется подтверждение со стороны Федерального Антимонопольного Ведомства, но, стоит им только подтвердить... У новичков от этого башку сносит - читать в газете, какие клиенты их руками крутые дела воротят. А то, что имя юридических консультантов редко где мелькает - это еще какой-то свой, отдельный кайф. Вас, да и нас, знают только посвященные. Нет, Гринхиллз - круты, конечно, но только мне от этого было не легче. Впахивала нормально, зарплата в разы меньше вашей, адвокатской, а пользовали, как ассистента какого-то. Стажера. Вот я и драпанула оттуда. У "бергов" отношение другое, не настолько чувствуешь себя второсортным лохом-недоучкой.

Я слушаю ее внимательно и решаюсь задать вертящийся у меня на уме вопрос.

- Слушай, Оксанка. Вот не обижайся, не со зла спрашиваю, но - блин, юрист-экономист? Да ладно. Ты это серьезно? Как так могло получиться, а? Нет, ты меня неправильно-то не пойми, я ничего против не имею, просто... Видишь ли, для меня ты всегда была... ну, умницей, что ли? - улыбается, краснеет. Скромная она. - А юрист-экономист, это...

- Отстой? - кивает она, улыбаясь. - "Бизнес скул", выражаясь словами из той серии Фьючерамы, в которой гениальная обезьянка перестает быть гениальной? - я киваю, показывая, что знаю, о чем она.

- Конечно, юрист я неполноценный. Признаться - вообще никакой. Это не мое призвание, - пожимает плечами. - Да я тебя умоляю, адвокат? Не-е-ет. Получать глубокие знания во время учебы я не стремилась. На работе как без них справляюсь, спросишь ты? У нас же, как и у вас, лохов не держат, да? На соображалке выезжаю, на способности приспосабливаться - помогает, что "умница", - смеется. - Если честно - платили бы нормально, я бы пошла в библиотекари. А почему юрфак - видимо, сказывается наше прошлое. Задолбало это прозябание, то, как родителям приходилось тут вкалывать, да и приходится до сих пор, хотелось, чтоб и умственный труд, и по зарплате - верняк. Реальное что-то. А что на классический юрфак с двумя госами не пошла - так Андрюш, учиться же до фига и больше... А работать когда начинать?

Она назвала меня "Андрюш". Офигеть. Чуть роллчиком не поперхнулся. Звучит-то как из ее уст. Потеплело аж внутри. А она продолжает, моя "специалистка", вот же в раж вошла:

- Я себе составила в уме такой план: выпуститься, поработать, чтоб уже стаж был, а потом и чтобы семью не слишком поздно заводить... Детей рожать начинать поздно неохота как-то... А посмотрю на наших девчонок - они же только после тридцати вообще задумываться начинают над этим, сначала работать рвутся, а иначе - на фига тогда учиться было... А у меня уже чуть ли не два года опыта, а я все еще моложе новичков-адвокатов. Я когда поступала, не думала о том, что буду работать у "больших", но что учеба до двадцати семи лет отодвинет семью "на потом" - это я как-то сразу поняла.

Да, сижу вот тут, слушаю эти ее откровения о том, что она хочет детей, что ради этого заведомо решила не заморачиваться на карьере, и мне становится тепло-тепло и хочется обнять ее покрепче.

Я не отсталый какой-нибудь шовинист. Я - за равноправие и с нашими девчонками на работе отлично лажу. А если честно, семья и дети - это вообще-то о-о-очень далеко сейчас. Но когда Оксанка, моя Оксанка говорит мне, что все это хорошо, но что в реальной, взрослой жизни надо выбирать между карьерой и полноценной семьей, и она свой выбор сделала, сделала еще давно и несмотря на все, чем могла бы стать - это, черт меня возьми, совсем другое. И я не в состоянии скрыть радостной, очень-очень нежной улыбки, когда смотрю на нее.

- Что? - прерывается она, будучи не в силах игнорировать эту улыбку.

- Так, просто. Сижу тут и думаю: интересно, ты знаешь, что ты очень красивая? - спрашиваю ее все с той же улыбкой, намеренно повергая ее своим вопросом в замешательство.

- Спасибо, - говорит она смущенно и вдруг как-то очень тихо.

- Очень красивая, - повторяю мечтательно. - Красавица. Умница. И еще...

- Да ладно, куда уж еще, - протестует она со смехом. Комплименты заводят ее. Греют, я это вижу. Но она смущается от них все равно. А ее смущение заводит и греет меня.

- И еще, - продолжаю я, - ты хорошая.

От последних слов почему-то читаю в ней некое уныние.

- Слушай, хватит меня хвалить. На самом деле я ничего в жизни не достигла и вряд ли достигну. И у меня ничего нет.

"А как же я?" - хочется крикнуть мне.

Перед моим мысленным взором ни с того ни с сего загораются неоновой рекламой давнишние Ленкины слова: "Ксюша никогда не посмотрит на тебя, если ты не будешь для нее свободен". А-а-а, блин. Сам замутил, а размутить забыл. А ну, давай.

- Кое-что показать тебе хотел. Смотри, - говорю.

И у нее на глазах, так, чтобы она видела, удаляю в рабочей сотке фото Анушки, сначала с рабочего стола, а потом совсем из памяти. Ей не хватает контекста, и она не с ходу понимает, зачем нужно было так делать, но инстинктивно догадывается, конечно.

- А кто это?

- Никто. Поняла? Это - никто. По крайней мере, для меня.

- Давно?

- Больше года.

У нее на языке явно вертится еще один вопрос. Видно, она пытается бороться с собой, но не выдерживает. Снедаемая любопытством, она все-таки его задает:

- А почему ты все это время "таскал" ее у себя в обоях? - имени таинственной незнакомки она не спрашивает.

- Так. Не было причины удалять.

Не знаю, удовлетворил ли ее ответ. По крайней мере, заставил задуматься. Она, видимо, решает, что подумает над этим потом, а пока она откидывается назад и спрашивает у меня безо всякого перехода:

- И на какую же тему для дисс навело тебя твое пребывание в Эдинборроу, можно узнать? Мне-то скажи, ведь, ты, типа, мне этой темой обязан.

- Последствия перехода региона из-под налоогобложения по Общему прецедентному праву к налогообложению по римскому праву для последующего развития общегосударственного ВВП на примере шотландского референдума 1997 года...

- О-фи-геть, - смеется недоверчиво, подняв глаза на лоб.

- ... и другие аспекты британской деволюции, - завершаю я с нахальным видом.

- Хрена себе, Андрюха. Да уж, любой бы об этом подумал, увидев Инвернесс.

- Да уж, - смеюсь вместе с ней.

- И как только у тебя коллоквиум прошел? Был же небось недавно?

- Коллоквиум? Ты хочешь сказать: диспутацион? Диспут? Да нормалек, - откинувшись назад, принимаю вид заправского рвотного порошка, привыкшего - yeah, детка - заливать своими способностями. - Поставил им пузырик вискаря шотландского... - ухмыляюсь. С готовностью слизываю чужой прикол, благо она его не слышала. - А кто его не пил, тем - ящик эля - и порядок, - а она тоже не может удержаться от улыбки. М-м-м, зайка.

Никогда не хвастался ни перед кем ни своей докторской. И никогда больше не буду, клянусь. Клянусь. Вот клянусь. Но в этот раз того стоило.

- Да ну? Во дае-е-е-ешь, - ухмыляется она моему нарочитому бахвальству.

Но я гоню сейчас или в ее взгляде сквозит и гордость за меня? Восхищение мной? Если так, тогда я понял наконец-то, на хрена ее писал, а вовсе не из-за того, что в Гринхиллз со степенью Dr. iur. меня теперь ожидает на тридцать штук в год больше бабла и увеличиваются мои полупрозрачные шансы когда-нибудь стать партнером.

- Все равно, - продолжает она, - не могу сказать, что сталкивалась когда-либо с этой темой. Но не могу сказать и что вообще понимаю, как это можно быть в своем уме и работать в бэнкинг файненс. Это я в смысле, что умница, Андрюш,.. - о, вот оно, еще раз, давай, давай, детка, делай меня... - это у нас по ходу ты.

- Ну уж нет, - протестую я. - А кто же тогда ты?

- А я - волшебник-недоучка. Только без волшебника.

- Це-е-ену себе набиваешь, Ксюш. Ложная ты скромница.

- Не теперь. Я, увы, слишком хорошо отдаю себе отчет в том, чего стоят все мои скромные познания.

- В таком случае, большего и не надо, - мне, добавляю про себя.

За окном уже темно, но мы торчим в Лакки Маки, пока официант с вежливой улыбкой не направляется в нашу сторону.

- Да-да, мы поняли. Уходим, - со смехом предвосхищая его вопрос, когда же мы наконец свалим, говорим ему, молодому парню - японцу? Или корейцу? Студенту, наверное, которого, видимо, тоже напрягает, что его поставили работать в такую тупую смену.

В тот вечер я довел ее до дома, то есть, до ее комнаты в Вэ-Гэ. Это минутах в десяти ходьбы от меня, но я решил перестать удивляться чему бы то ни было. Вместо этого я решил принимать все, как чудесное должное и успокоиться.

- Ну что, завтра отсыпаться будешь? Тебе ж выздоравливать надо.

- Да ладно, чему там выздоравливать.

- Эй, а ну-ка, чур, не думать о работе, а? Я ж места себе не найду, что ты по моей милости ногу повредила, а теперь еще и впахивать будешь на больничном.

- По твоей ли?

- А разве нет, Оксан? - спрашиваю с ласковой улыбкой. - Так, иди сюда, - обнимаю ее, целую - так, спокойно, в руках себя держать, сказал - в щечку, - Завтра позвоню. Спокойной ночи. Отдыхай, а?

Я, понятно, не напрашиваюсь к ней в гости. Мне пока хватает и так. А что, для второго дня воскрешения уже неплохо?

***

На следующий день моя уверенность в моих планах пошатывается. Сплю я плохо, потому что мне всю ночь снятся плачущие статуи. Некогда, видимо, белые, ныне почерневшие, даже позеленевшие, облупленные. Статуи мальчиков с рожками, девочек с кувшинами, мужиков без глаз, баб без рук - и все плачущие. А вокруг них - не то заброшенный сад с грязным прудом, не то старомодные кулисы для ужастиков. Просыпаюсь от этих глюков, затем снова зарываюсь в подушку. На утро мне откровенно хреново без какой бы то ни было причины.

Вся эта облупленная, мокро-плачущая туса вдруг повергает меня в состояние уныния. Впервые после нашей с ней встречи я задаюсь мыслью, что вот ведь нет никакой гарантии, что все мои поползновения на ее счет увенчаются успехом. Проще говоря, я спрашиваю себя, а нужен ли я ей вообще? А может, сама позвонит, позовет в гости? Хрена лысого дождешься от нее.

Днем я терплю, затем решаюсь пойти к ней. Просто зайти, не звонить, вопреки данному ей обещанию. Кто так делает? Похрену. От мыслей и депрессующих глючных снов мне попросту нехорошо, а сны во мне, как правило вызывает она. В этот раз ее в моем сне не было, да там вообще живых людей не было, но - а если и эти сны с ней как-то связаны и ей плохо?

Дверь мне открывает очкастая тетка, худая и высоченная, как каланча; ее лицо с вытаращенными из-под очков голубыми глазами обрамлено копной всклокоченных, выкрашенных во что-то блондинисто-желтое волос - или это у нее "химия" такая?

Откуда-то из квартиры обрушивается на меня своим своим мощным, громогласным "та-дам-там-та-а-ам" унисон нескольких гитар, баса и ударных, второй, третий раз, а на четвертый раз к ним добавляются еще не то духовые, не то синтезатор. Интро какой-то до боли знакомой рок-песни, вот только какой? И почему у меня вдруг начинает щемить где-то в области сердца?

- А... привет. А Оксана дома?

- Да. Проходи, - приглашает меня внутрь тетка.

Первое, что вижу, входя в ее Вэ-Гэ, расположившуюся в трехкомнатной квартире старого образца с высоченными потолками - это длиннющий узкий коридор с книжными полками вдоль обеих стен и даже со своего рода антресолями с книгами под потолком.

А тетка со словами: - Блинчики жарит, - подводит меня к кухне, откуда не только в уши, но и прямо в самое сердце режет мне пронзительный, надтреснутый фальцет Стивена Тайлера:

Когда-то было время,

Разбилось мое сердце,

И я с любовью не особо-то дружил

There was a timе

When I was so broken hearted

Love wasn't much of a friend of mine

Copyright by Aerosmith

Я заглядываю внутрь и вижу Оксанку, стоящую ко мне спиной у стола. Она танцует под музыку.

- Оксана, - порывается было позвать ее тетка, но я машу рукой и медленно качаю головой, прося ее не делать этого. И моментально забываю о ее существовании, поглощенный разыгрывающейся передо мной сценой.

Да, все изменилось,

И разошлись наши пути

С убийственною той любовью.

The tables have turned, yeah

'Cause me and them ways have parted

That kind of love was the killin' kind

Copyright by Aerosmith

Воспоминания-то какие нагоняет на меня. Под гитару она когда-то ее пела. Было это одним сырым и промозглым весенним утром. То же, что она теперь перед моим изголодавшимся взглядом вытворяет под эту песенку, будоражит и разгорячает меня до чертиков. Я немного отстраняюсь от двери, прячусь, но так, чтобы видеть все.

Под громы музыки и мощные вокально-гитарные оргии, поющие, воющие, стонущие она, плавно покачивая попой, мешает тесто в чашке, подпевает Стивену. Ритм песни - раз-два-три, два-два-три... Каждое "два-два-три" ударные и гитары подчеркивают особо, и каждый раз ее попа, ее тело делают резкий, страстный, особо сексуальный рывок.

Теперь слушай

Мне такая нужна, чтоб было не устоять.

А все, что нужно знать о ней,

Из поцелуев я узнал

Now listen

All I want is someone I can't resist

I know all I need to know

By the way that I got kissed

Copyright by Aerosmith

На "теперь слушай" в сопровождение вновь вклиниваются ударные и бас, ее словно подхлестывает, она делает "хай-кик" - пинает ногой воздух, затем совершает по-кошачьему грациозный прыжок к плите с раскаленной сковородой, выливает в нее тесто и, разливая по ней блинчик, медленно описывает попкой восьмерку, от которой в моих штанах становится очень тесно и горячо, опускается почти до самого пола, затем опять поднимается таким же образом. Я, украдкой наблюдающий здесь за этим жарким зрелищем, кажусь себе мальчишкой-щеглом, смотрящим на барышню-балерину в глазок ящичка-никелодеона.

Да, я плакал при встрече с тобой,

А теперь позабыть бы тебя

Сладкая мука - твоя любовь.

Плакал, чтобы ты стала моей.

Помираю, позволив тебе

Делать все, что ты делаешь, сидя на мне.

I was cryin' when I met you

Now I'm tryin' to forget you

Your love is sweet misery

I was cryin' just to get you

Now I'm dryin' 'cause I let you

Do what you do down on me.

Copyright by Aerosmith

Припев - тут словно вкалывают ей что-то, движения ее становятся еще более страстными и сексуальными. Она продолжает метаться по кухне, соблюдая свое бешеное "два-два-три". Ей только не хватает шеста, который она могла бы обтанцовывать, да и одежды на ней многовато - маечка на тоненьких лямочках и коротенькие шортики. Когда одно из ее движений оказывается особенно резким, она слегка подпрыгивает, вероятно, это больно ее ноге. Но танцев не прекращает.

Как близко боль от наслажденья -

Для вздоха даже места нет.

Раз плачешь, когда занимаемся любовью

То, значит, так же всё и здесь.

Now there's not even breathin' room

Between pleasure and pain

Yeah you cry when we're makin' love

Must be one and the same

Copyright by Aerosmith

Переход - это та-дам-там-та-а-ам, которое я слышал на входе. А теперь вижу. Вижу, как под это та-дам-там-та-а-ам ее попка делает четыре резких, горячих, сексуальных рывка влево-вправо, потом еще, еще и еще. Всего четыре раза.

Обычно при просмотре домашнего стриптиза мужик в кино рано или поздно заваливает свою доморощенную стриптизершу и трахает ее где-нибудь на кухне, на стиральной машинке или в душе. Прижать ее, что ли, на кухонном столе? Но... мы же не у меня дома. Еще по морде схлопочешь от нее. Сковородкой. А, тут же еще и эта тетка, которая вместе со мной наблюдает за всем этим беспределом с абсолютно бесстрастной физиономией, будто видеть ей такое доводится каждый день. Не знаю, в любом случае, у меня бешено колотится сердце, а этажом ниже уже давно все в полной боеготовности.

Так и продолжается это сладкое, горячее безобразие. Наконец она в своем танце достигает кульминации, как и музыка. При последнем dy-y-y-yin`, типа, "помира-а-а-а-ю" Стивена Тайлера на мгновение смолкает абсолютно вся сопроводиловка и только слышно его страстный, пронзительный вопль. Он режет ее, и она вскидывается, хлестнув назад длинными волосами.

Тут взгляд ее падает на меня, сколько я там ни прятался. Она вздрагивает, ей вроде неловко, что ее застали за таким интимным делом, как эротический танец с блинчиками. Но ее смеющиеся мне в рожу глаза кричат о том, что испытывать неудобняк от своих эксцессов она не собирается.

- Давно ты пришел? - спрашивает она меня, сбавив громкость.

- Нормально, - говорю я, сам не зная, от чего мне нормально.

Она смеется: - Понятно. Знакомься: Зузи, - и я ("Андреас, очень приятно.") здороваюсь с теткой за худую, жилистую руку. - Ну так проходи, ты как раз вовремя.

А это радует. Это, мать твою, о...уеть, как греет меня, и без того уже разогретого ею. Да, она так завела меня, что я даже рад, что мы не идем сразу в ее комнату - ведь все равно ничего не дождешься от нее сейчас. Вон, даже в щечку не поцеловала, а я как-то сам стормозил, обдолбан еще слишком был.

Нет, вместо этого мы садимся втроем пить черный чай с сушеными розовыми лепестками, с ее блинами с вареньем и еще кучей всего - "Слушай, ты арахисовое масло любишь?" - "Не пробовал.", - "А я, знаешь, после Штатов подсела на него реально... на... попоробуй", - дает мне откусить кусочек блина, намазанного этим самым маслом, а я понимаю, что люблю арахисовое масло жгучей любовью, хоть и ем его сейчас впервые, не разбирая толком вкуса.

Тетка Зузи, Зузанне, значит, затекстовывает меня россказнями про то, как Оксанка кормит ее всякими вкусностями, если только не торчит с утра до вечера на работе, а на выходных, мол, ее тоже вечно нет.

- А ты чем занимаешься? - спрашивает меня она.

- Тем же, - киваю я в сторону Оксанки, на что Зузи только всплескивает руками. - А книги эти все - ваши? - спрашиваю.

- Можно на "ты", - машет она руками. - Мои - в моей комнате. Эти - папы и мамы. Они нам с сестрой столько их оставили, весь подвал завален.

- Папа у Зузи был дирижером в оркестре. Здесь, в оперном театре.

Смотрю на всклокоченную, по ходу, хронически "выпученную" дочку этого самого дирижера, говорящую словно с одышкой, так, что ее вполне можно принять за невменяемую. Под сороковник она живет "сама" на съемной, замусоренной, заваленной барахлом квартире в вечном окружении квартирантов. А я думаю, что вот же как в жизни бывает - не знаешь, что получится из твоих детей. А из меня что получилось? А из Оксанки?

Мы торчим на кухне допоздна, а потом Оксанка провожает меня до выхода.

- Спасибо, - говорю ей, - за блинчики. - Было офигительно вкусно. Завтра я тебя угощу чем-нибудь.

И за представление спасибо. За мной должок. Но отдам потом.

Она улыбается, а я обнимаю ее на прощанье, снова чмокая в щечку. Вот, хоть разок за сегодня. Мой шажок тебе навстречу, а то ты можешь только попой у меня перед носом вертеть, а потрогать все равно не дашь.

Несмотря на то, что вроде ничего такого не было, по дороге домой настроение у меня отличное. Я далек от плачущих статуй. Вернее, я понял, кажется, их значение. Их плач привел меня к ней. Ее песня тоже была про плач, как и тогда, но увидев, услышав ее, мне, как и тогда, абсолютно не хотелось плакать. Отнюдь.

Да, я неспроста вспоминал о ней. Да, мы неспроста встретились, неспроста так близко живем друг от друга, работаем. Да, она предназначена для меня, а я - для нее. Да, мы должны быть вместе. И мы будем вместе. Если у меня в тот вечер и были какие-либо отчетливо сформулировавшиеся мысли, то - вот они. Наконец они как-то устаканились и, беспорядочно вертясь туда-сюда, нашли себе ось.

А ночью в кровати у меня опять стояк, который приходится разряжать мануальным способом. Благодаря картинке ее бесстыжего танца, снять напряжение получается довольно быстро. А потом мне снятся блинчики. Горячие, золотистые, прямо на сковородке. Я даже чувствую во сне их волнующий запах и разеваю рот, чтобы откусить кусочек.

***

Саундтрек-ретроспектива к Главе 4 Жара по курсу часть 1 Aerosmith - Cryin' (ГЛАВА 4 Жара по курсу)

***

Андрюхин словарик к Главе 4 Жара по курсу часть 1

Бергхаузен Клее	вымышленное название крупной юридической фирмы, место работы Оксаны
БлэкБерри	марка смартфона, ставшего одним из первых используемых в деловых целях для того, чтобы обеспечить подключенность к рабочему имэйл-серверу и тем самым - доступность для клиентов или деловых партнеров, находясь вне офиса; ныне оттеснен смартфонами других производителей
"большие"	также: "гроссканцляй" или "лоферм", здесь: собирательное для "большой канцелярии" крупной юридической топ-фирмы
бэнкинг файненс	Banking Finance, здесь: отдел по банковскому и финансовому праву
Вэ-Гэ	WG, сообщество жильцов, арендующих одну квартиру, при этом договор об аренде может напрямую заключаться с владельцем одним из жильцов, который затем сдает одну из арендуемых им комнат под субаренду, как в данном случае Зузи сдает одну комнату Оксане
дедлайн	здесь: срок для сдачи проекта или работы в деловой сфере
Европа	здесь: проспект Европы, вымышленное название одного из проспектов в бизнес-квартале, а также одноименной станции метро и парк Европы
Курт Кобейн	покойный солист и лидер американской рок-группы "Nirvana"
маки	вид суши
нигири	вид суши
роллчик	суши-ролл
Ротентор	"Красные ворота", вымышленное название города - места жительства родителей Оксаны
Свисс-банк	"Швейцарский Банк", вымышленное название крупного банка
си-оу-би	COB, сlose of business, до конца делового дня (то есть, подчастую в 24:00 ч.), определение времени для соблюдения сроков при сдаче проекта или работы
Стивен Тайлер	солист американской рок-группы Aerosmith
Эдинборроу	правильно: Эдинбург, историческая столица Шотландии
эм-энд-эй	M&A, mergers and acquisitions, слияния и реструктуризации компаний, здесь: специализация по оказанию услуг в сфере M&A
Dr. iur.	сокращенно: доктор юриспруденции

Комментарии: 4, последний от 19/12/2018. © Copyright Ренцен Фло (flo_renzen@yahoo.com) Размещен: 16/12/2018, изменен: 18/12/2018. 48k. Статистика. Глава: Проза, Любовный роман Книга 2. Большой город поет о любви Иллюстрации/приложения: 1 шт. Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Черновик Глава 4. Жара по курсу часть 1. Фонт кое-где неправильно отображен и Андрюхин словарик неполный, поэтому просьба читать чистовик Главы 4. Жара по курсу. Часть 2

Ренцен Фло : другие произведения.

Черновик Глава 4. Жара по курсу часть 1