Службой Государю. А о себе - забудь. Твой мундир - твоё исчезновение. Твои успехи по службе - бегство от себя, щедро оплаченное жалованием.
- Вздыбись хуина...
А чем не ода?
- Пизда откройся,
Не пролети случайно мимо...
Приснится же такое к утру. Потом весь день голова трещит, раскалывается.
Ни одной мысли.
Только мыслишки: маленькие, малюсенькие.
Ползаешь по дню, как таракан по столу, хуем, словно усищами шевелишь и всё без толку.
Пора вставать.
Нет - вставить! Вставить! Вставить!
Феничка - моя нежнейшая прелестница явилась. Значит действительно утро и не сон.
- Барин!
Она - точно она.
После того, как матушка преставилась, опекать меня взялась. А ведь засыха. Пятнадцатый в прошлом году минул. Давно ли голожопой бегала, и как других девок на конюшне драли...
Выбилась в люди...Сам виноват...
Кожей её смуглой прельстился, да жопкой аппетитной. Из под кучерских розог вынул, да себе в постель затащил.
Да, было время!
И меня папенька сёк бывало.
Сейчас, летая вместе с Эротом, натягивая струны его лука, вижу не сёк он совсем, а имел повод, чтобы раздеть меня, наглядеться вдоволь, досыта на ладненькое мальчишеское тельце, как вздрагивает оно, напрягается от боли.
Сёк с удо - вольствием. И отзовом.Детский, непонимающий себя мой уд ярился, дрожал, рвался в пугающий, но желанный бой. Драл папенька меня по-настоящему: обидно было взаправду. Умирал и взлетал с каждым ударом...
После одной из таких папенькиных секуций я Феничку и заприметил. Голяком, привязанная к столбу во дворе стояла, ожидая своей участи.
Столб этот, папенька, ревностный поклонник античности, собственноручно вкопал для дворовых и сенных девок. Чтобы уважение знали!
Чтобы вправлять мозги им, учить через жопы уму- разуму.
Сколько я их вьющихся, кричащих перевидел!
-...И хуй мой нежно отзывался...
Опять стихоблудие лезет, уж лучше рукоблудие. Сдохнешь здесь один, пока всё исторгнется, промелькнет перед глазами. И слова, снова лезут в голову слова, жгучие, обжигающие:
- Пизда приветливо мигает...
Стихотворец уёбанный! Вот и Феничка с одеждой в одной руке, с кувшином и полотенцем - в другой. А сама Нагая - созданная для утра Нимфа ночных грёз и мечтаний. Выебать её что ли? Нет - оставлю на ночной десерт. Днём ко мне Эрот боится прилетать: служба неприменно втопчет его в бумаги и иностранные аудиенции. А чего тогда утром стараться? Себя на день разъяривать впустую?Её-то, Феничку, после столба тогда я сёк разве, что в услаждение наше общее: ласково, желанно.
Муза моя голожопая!
Без неё ни строчки бы не было у меня, ни капли семени из хуя...
- Драчись, люби и постигай!
А кожа у Фенички нежная, пуховая. Я ее не то, чтобы сечь - целовать неосторожно боюсь...
В своих одах, столь любезных слуху петербургских прелестниц я постоянно пишу о пизде...
Какая там пизда! Это как сравнить комара со слоном. Губки трепетные, дрожащие, горячие..
-Давай халат сюда!
Вот она, загадка творчества, тайна таланта: другой сразу бы с такой девкой в постель завалился, все кругом бы семенем свои залил и её до ушей накачал, а я терплю, страдаю, страсть свою бумаге отдаю. Терплю - до вечера. Оно так всегда в жизни. Ждёшь - яришься. Яришься и ждёшь.
Ярило! Всесильный Бог Жизни и Страсти.
Феничка ,наклонилась, поливая мне руки, давая полотенце, чтобы вытереть лицо: согнулась её спинка, грациозно, как у молоденькой кошки, встрепенулись, задрожали округлые фасолинки внизу. Схватить бы сейчас за них, раздвинуть, загнать...
А зависаю. Над временем, чувством. Это зависание и есть творчество.
Ждёшь откровения.
Все мы устроены одинаково. В одежде - без неё. Мир так же скучен и сер,и с пиздами и хуями и пиздорванцами, и хуесосами. Оживить, раскрасить его может только страсть. Но у неё есть пренеприятнейшее свойство - исчезать.
Поп наш приходский - Анисим с амвона чуть ли не на каждой проповеди обрушивается, онанизмом библейским его обзывает.
Дурак крещённый!
Без этого самого "греха Онанова" он никогда бы сам мужиком не стал, так чем-то похожим на мужчину...
- Орденочек Вам, барин, в петличку...
Ну, да. Владимир - первой степени. Владимир - Красное Солнышко. Убивец натуры славянской. Жидовский прихвостень на Киевском престоле...
До него мы бесстрашной живородящей и живоносной нацией были, а теперь калеки хуевые, заживо в смерть обречены.
Что за компания такая еврейская? Все, отовсюду её гонят, ненавидят, она всех, предаёт, продаёт, уничтожает - сама себя богоизбравшая.
Мы - славяне, ей как кость в горле своей жизнестойкостью и выживаемостью.
В открытом бою нас не победить. Так они, жидовины проклятые, с чёрного хода, со спины зашли. Обольстили Солнышко глупое, веру нам свою навязали. Живи, готовясь к смерти. Врагов своих люби, а главное их не трогай. Такая хуёвина.
Да еще силу нашу живоносную попытались извести. Страсть объявили самым большим злом, порождением дьявольским. Её каждодневно усмирять надо и постом, и молитвой, и самоистязанием. Бред сивой кобылы!
В жизни-то, как раз наоборот. Бог есть страсть и ничто другое. Остальное - жидовское лукавство.
Кучер мой, Пахом, который везёт меня сейчас в Департамент Иностранных Дел - на службу Государеву и тот знает, что без ярения и бабы ядреной не жизнь, а медленное умирание. Это он мне так сам сказал однажды в откровении.
Откровения русского мужика почти всегда пророчества.
Мы русские, сам себя совсем не знаем.
Водкой и воблой прикрываемся как масками. У нас же последний забулдыга святее всех этих еврейских библейских пришельцев.
Мы, русские не ценим себя - по широте души.
Это видят. И пытаются развивать.
На самом же деле самый пьяный наш мужик умнее и, если угодно светлее, любого английского чопорного аристократа или немецкого барона. Я - то их каждый день по службе вижу. Невыразительный народец!
И им мы поперёк горла встали.
Непосижимая Русь!
Непонятный русский мужик!
Загадочная русская баба!
Он её бьет, а она говорит, что любит его за это. И невдомёк им, иностранным, что их христианство, хоть и насаждалось веками на нашей земле огнём и мечём, вбивалось с детства в головы и зады катехезисом - не привилось!
Жив народ Русский!
И когда я вывожу на бумаге: - Ебись Великая Россия! - я не в оскорблениях своей Родины упражняюсь, а взываю к духу Русскому, чувству Русскому.
Знаю - как ненавидят меня. Тот же Анисим "первым прелюбодеем" считает. А сам восьмерых детей настрогал "духом Господним"? Попробывал, хотя бы, одного зачать. Хотелось бы посмотреть что получится!
Нет, не "прелюбодея я. Русский только и всего. Иван Барков. Эти всё сказано.
Вот наш Департамент. Люди образованные, начитанные, светские. А как что - в церковь бегут, на колени бухаются и перед кем? Жидовином.
Они бы почитали хроники Плиния Старшего и младшего тоже. Кроме рабов, кого из свободных, распинали в Риме? Содомитов только.
Вот и думайте сами, решайте сами: что и как и кому молитесь.
Мы погрязли, утонули, захлебнулись в фарисействе. Врём сами себе, не смущаясь. Дамы и барышни особенно. Как бал какой-нибудь у Государя, сразу же подбегают ко мне с альбомчиками: - Напишите, сударь!
Лукавые! Мотыльки на свободе. Им бы схватить где-нибудь чужую страсть, или, хотя бы, маленькую страстишку, а потом мусолить её, пока не издохнет - и лететь за новой. И так всю жизнь, пока век бабский не кончится...
В ту же церковь ходят исправно, заведено изо дня в день. Молятся Пресвятой Богородице, её "непорочному зачатию". А сами блядищи, блядищами - одна другой погоняет. Бегут друг за другом: хуй по свету разъяренный ищут.
И - глаза к небу, и - платья вниз!
Им бы весь мир поглотить, растворить в себе...
Впрочем, я увлёкся. Бумаги какие-то принесли. Договор морской. Со Швецией? Данией? Подождёт. Нам бы у себя суметь разобраться - души русские не остудить, за красивый кафтан и еврейскую кипу не продать...
Третий час по полудни. Пора и честь знать, домой собираться.
- Меня вы ждёте пизды озорные...
Конечно, ждут. Женщина пиздой и чувствует, и понимает, и живёт.
Вот - Настасья, Феничкина мать Она была моим Вергилием в страшном, незнакомом Эротическом Аде, превратила его в Рай.
Да есть ли они эти самые Рай и Ад? Не полюсы ли они нашей души? Восторг, страсть и уныние, отчаяние, страх? Не рассказываем ли мы сказки сами себе?
...она обжигающая, пульсирующая плоть...
Плоть...Крайняя плоть...
С неё-то и началось. Как и все мальчишки, я, войдя в возраст, пытался стянуть её: снять печать, открыть тайну страсти, выпустить Птицу. Не получалось. Было больно. Не хватало сил. Не знаю, во чтобы всё вылилось. Случайно за моим занятием меня застала Настасья. Она ключницей тогда у нас была и одним глазом присматривала за мною. Другим ей запретил папенька верный спартанскому идеалу - ничего женского в воспитании мальчика!
Но и одним глазом Настасья заметила мои безуспешные усилия. Подошла, взяла мой уд в рот и - сразу же получилось!
О, возмущенные моралисты! Фарисействующие ханжи! Спуститесь с заоблачных высот вниз к душам своим, к сердцам, к чувствам. Была ли у вас в жизни такая наставница? Если нет - сочувствую и скорблю.
А вот и Феничка. С халатом моим неизменным. Такая же смугленькая, голенькая, желанная.
Ярись! Ярись! Ярись!
Да и постель уже разобрана. Ранова-то, вроде. Четвёртый час по полудни только. А хочется! Ох, как хочется! Это вам милостивые государи и государыне не договору морские и не мундиры государственные. Это жизнь - её нерв.
- Орденок возьми, в коробочку его, и подальше, подальше, с глаз долой, чтобы не мешал нам заниматься Любовью: главным смыслом и значением жизни.До утра, до ночи, до утра и снова, снова...
Ярись! Ярись! Ярись!
Это говорю я вам, Иван Барков - русский поэт и немного чиновник.