Аннотация: Ты жил в Ярмонге? И Коля не жил. А его мать живёт там.
Коля следил за матерью уже несколько дней. Например, сегодня она ходила в магазин. Вчера тот тип зашёл вместе с ней, они явно были пьяные, и смысла торчать тут дальше не было. Коля вернулся в гFостиницу и от нечего делать записал об этом в книжечку. Хотя плана записывать не было. Да и зачем? Реально от нечего делать. На потолке жил паук с огромными лапами, на улице гремели грузовики по дороге, лампа светила тускло, комната была как обмокнутая в мочу. На столике валялись упаковки быстрой лапши, которой Коля питался здесь. Изначально он хотел просто посмотреть матери в глаза. И даже был вариант с походом в ресторан. В поезде Коля узнал, что в Ярмонге есть какой-то крутой ресторан, типа, очень давний, исторический. С красными, наверное, стенами и вышколенными официантами.
Она бы сидела вся в золоте и холодно ковыряла лазанью, изредка поглядывая на сына. "Я так и не понимаю, зачем ты приехал. Ну ок, что ты хотел узнать? Если ты думаешь, что я расскажу тебе мелодраму, как я забеременела от врага моего отца, местного аристократа, и как няня помогла тебя той страшной ночью, когда лил дождь, отдать куда-то... ну, сам понимаешь, такого не было". Коля молчал. "Хотя что-то такое было, да, - продолжала она. - Дочь секретаря партии - и вдруг такое. А его... его звали Орех. Ну, кличка такая. Понимаешь, я дочь секретаря, партийная бдительность и дача, конференции в Москве. А мне хотелось танцев, "Бонни-М", я акварелью, когда никого не было, зелёной акварелью красила веки и волосы начёсывала. И тут - Орех. Паша, конечно же, просто Паша. Сейчас живёт в Америке. Адреса у меня нет, не проси. Если хочешь найти, найди его мать, она уехала на повышение в Москву, когда вся эта заваруха началась. Такая сука была, пиздец. Стала де-мо-крат-кой. Джинсы возила из Польши. Ну, короче, отец рассвирепел, страшно вспоминать. Я с Алькой тогда дружила, умерла давно. Ну как давно. Погибла в машине, мужик бухой был. Короче, она помогла через мать. Я вернулась домой, отец меня принял обратно. Смешно, и через год умер. Эх, бедный папочка. Он бы тобой гордился. Надо же... Своя фирма, да? Во Франции? Надо же. Жизнь закалила?".
Она закурила коричневую сигарету. Почему-то она не снимала норковую шубу, хотя в зале было жарко. "Я не долго думала, оставлять тебя или нет. Ну вот как на духу скажу, сына. Папа устроил меня в МГУ, зачем мне было отказываться от всего? Я, конечно, месяцок поплакала от любви, блять, безумной любви к Ореху. Аборт был не вариант. У меня там не всё в порядке. У меня после тебя ещё были попытки. Неудачные. Ты спроси, спроси, не жалела ли я? Я с головой ушла в дела. То одно, то другое. Папа умер и оставил нас с наследством - партийным, со своим пламенным коммунизмом, чёрт его дери. Перестройка же была, понимаешь! Мне крутиться надо было". Коля понимал: в эти годы в интернатах жрать было нечего. Ему неловко было об этом говорить ей. Он сейчас сидел, весь в Gucci, в заштатном ресторане заштатного города, она ещё кое-как крутилась в делах - с двух точек на рынке не много выходило, а поддерживать образ бизнес-вумен было нужно. "Так что когда Саид меня бросил, после последнего нашего... Я стала чаще думать о тебе. Я даже запрашивала сведения. Не дали, черти. Ну, где наша не пропадала, узнала я всё о тебе. И в интернете нашла даже фотки из Парижа".
Правда, когда Коля прокручивал этот монолог столько раз в своей жизни, мать меняла лица, позу, цвет, выражение, одежду, серьги, иногда детали и имена. Со временем образ немного утвердился, обрёл, так сказать, какие-то более явные формы - совершенно не совпавшие с реальностью. Хуже всего было то, что Коля всё это знал, он же читал своё личное дело. И чем непригляднее были те серые листочки, тем более ухоженной была эта дама за столиком. Однажды она даже при всех бросилась перед ним на колени. Коля в тот раз начал ухмыляться и дерзить, язвить в ответ на её излияния. Что-то про отца даже сморозил. Она тоже ухмыльнулась и пивнула вина. Потом посмотрела сыну в глаза и увидела в них что-то от прежней жизни, от той страшной ночи, и от поездки на дачу, где Павлик снимал трусы. Ухмылка сына, этого чужого, незнакомого ей мужчины её напугала. Словно её вытрясли перед всеми. Весь вечер она пыталась не показать свою дрожь, сыпала матом, не обращая внимания на весь нобилитет и туристов в ресторане, и вдруг - эта отстранённость. Перед ней возникло и личико дочки, умершей в роддоме, синее, с набухшими веками, и какая-то страшная сила заставила лечь посреди зала с криками: "Ну прости меня, прости меня, прости, прости!". Потом крик стал затухать и превратился в хриплый шёпот. Коля сидел не шелохнувшись, весь окаменевший. Он не знал, что делать - в буквальном смысле. Впервые он ощутил пустоту. Вот твоя мать, говорили они, иди и подними её, и закрой ей глаза во гробе, и влей в сердце её жизнь. А перед ним лежала... какая-то тётка в надушенном костюме и в шубе, и никаких чувств не было. Ничего вообще. Он стоял за деревьями, словно боялся быть узнанным, и около подъезда стояла она - в джинсах и серой кофте, с хвостиком, так неидущим пожилым спившимся обезьянам. Она курила, заложив кисть другой руки в подмышку. Синяя пустая авоська, безродная рыжая собака рядом срёт.
Значит, здесь она и жила всё это время, думал Коля, гуляя по Ярмонге. Он не знал до какого-то возраста, что такой город вообще существует, и никто не знал, как оказалось, а кассир странно смотрела. Двое суток, в течение которых пустота внутри Коли нарастала, тянулись нереально долго, кондиционер еле работал.
-"Аномальная жара, опять аномальная, - сказал старый пердун, сосед по купе, - теперь уж и нет ни зим, ни летов без аномалий каких. Вот в прошлом году опять ездил в Москву к дочке, она там с мужем в институте. И вот надо же было - до сорока почти доходила, никакого спасу нет. Воду пьёшь, пьёшь, а толку никакого, едва удар не хватил, ну её эту Москву. Я тогда вернулси к себе, думал, ну, у нас тут полегче будет. Да и с ней поссорился, точнее, с мужем её". Коля (от нечего делать!) спросил:
-"А что такое?". Старик ждал вопроса:
-"Ну как что? Не знаю, какой-то он с головой не дружит. Дети от прежней его не видят, а он моей заявил, что делать новых не будут. Она в рёв, мне звонит. Я ну тихо, тихо, образуется. А что я могу ей посоветовать? Я же сорок лет на одной фабрике отработал, какие с меня советы? Приезжаю, а у них тишь да гладь, только жара эта. И всё в книгах сидят. А ехать-то двое суток, тоже не шутка, когда тебе не двадцать. Ну я и говорю, ну а что тогда я? Поругал их, думаю, извинятся, что ли. Мать у нас уже пять лет как. Ну, она и кричит, что без матери я совсем с катушек съехал. Ну я ничего не понял, короче. Поругал их, сам поехал на вокзал, ну едва кони не двинул в Москве этой. А вы тоже с Москвы?".
-"Да, а родом отсюда".
Старик ничего не ответил. Взял газету и начал решать кроссворд. Коля обиделся. Какого чёрта он слушал этот бред про жару в Москве? Каждое движение старика причиняло страдания. Он стал замечать в нём всё: его глухой голос, дебильные белые усы, вельветовые штаны с протёртыми коленями. Вместо сцен встречи с матерью почему-то этот старик занял все мысли. Ему хотелось как-то подколоть его, оскорбить, не знаю, сделать ему плохо, короче.
-"Значит, вы из Ярмонги?" - спросил Коля.
-"Да, там и родился. Ну, не совсем там. Где родился, тогда это деревня была. А стали город расширять, нас и включили в город. А был у нас совхоз тогда, когда я-то родился. А стройка началась, батя стал на ней и работать. Ну и я на фабрике на той. Знаете, где Пойма я".
-"Нет, я не был никогда".
-"Да как так? Вы же сказали, что родом оттуда".
-"Ну, вот так. Родился, год только жил там, потом меня увезли".
-"А, переехали. Вот и моя дочка уехала. Сказала, не хочу я тут с вами этим дерьмом дышать. И уехала. Ну и там с этим стала жить, а это её преподаватель был. Она ему и диплом писала, он и на кафедру её позвал. Ну получают немного, а сколько получают, всё бестолку у них как-то. Написала она, значит, статью. Ну и деньги бы получить с неё, раз печатают. А она ещё столько денег отдала, сама и отдала, со своих. Тридцать тысяч. И вот бы подкопить, да, что-то там отложить. А они в кафе пошли. А потом она стала шить платье на бал. Я спрашиваю, какой тебе ещё бал? "А вот, говорит, ты ничего не понимаешь, а это же атмосфера такая". И фотографии мне прислала на телефон. Она стоит в платье этом, платье больше вагона, веер держит, рядом такие же дуры, как она. Я спрашиваю, а внуки где?".
Старик вдруг резким движением запихнул в рот конфетину. Каждый жест его причинял страдания, мыслимые и немыслимые. Коля хотел выброситься из вагона.
-"А вы сами к семье едете? Тоже, наверное, своих всех оставили?". - старик ухмыльнулся. Ему показалось, что будет очень к месту указать молодёжи, наглой и вечно увиливающей от всего, её место под солнцем.
-"Что-то вроде". - Коля собрался с мыслями.
-"А что без жены едете?".
-"У меня нет жены. У меня муж".
Старик замолчал и уткнулся в кроссворд. Он не очень понял, что такое сказал это прощелыга, но понял, что ему сказали что-то очень обидное, злое, унизительное. Какой смысл разговаривать с такими? До конца поездки оставалось ещё пару часов, и он даже не смотрел на Колю, уже при подходе поезда только начав осознавать, что ему сказали. За полчаса до прибытия старик собрал вещи и пошёл в тамбур, громко сказав при этом, глядя на Колю: "Пидар".
Но Коле уже было наплевать. Он снова шёл в ресторан, где сидела его мать. Она ждала его с нетерпением. Когда он появился в дверях, она буквально зарыдала. Официант насторожился. Коля подошёл к столику, не сводя глаз с хрупкой женщины, которая рыдала, сидя в кресле. "Не могу встать, никак не могу встать. Мне ведь сказали, что ты умер тогда...". Новость, которую ему сообщила мать, была сильнее, чем вся история, что он сам готов был вывалить на неё. Когда женщина немного успокоилась, она начала рассказ. "Я думала, что ты умер, умер. Мне так моя мать и сказала. Она смотрела мне прямо... в глаза, прямо в мои глаза. И я помню, как она смотрела. Она сразу ненавидела тебя. И я хотела ненавидеть, хотела, хотела, но не смогла. Когда ты был у меня тут, - она погладила живот, - я твердила себе, почему они все так хотят, чтобы я ненавидела. Я должна была уже сделать аборт. Но я не смогла. Потому что я любила тебя, несмотря на то, что все они хотели, чтобы я забыла всё это. Я расскажу тебе, что всё это было подстроено. Пусть это всё звучит нереально для тебя, не по-настоящему. Я расскажу, расскажу. Я шла после училища. И с неба упал светящийся ком. Я подошла. Тогда очень много НЛО летало, в 80-е, каждый день пролетали над нашим городом. И тогда я подошла к кратеру. И на следующий день его уже не было, милиция проверяла, но я знаю, что это наши с американцами испытывали что-то, и сбили тарелку. Как в Чернобыле потом. Я увидела, что там стоял совсем как человек, но от него... такое свечение было".
Коля уже хотел было уйти. Ему было совсем не смешно, хотя спустя день он хохотал, как безумный, и весь вагон смотрел на него, и старик с газетой, за которой он прятал гей-порно. Мать оказалась сумасшедшей! Это вот анекдот! Женя порадуется, когда ему расскажу. Он сразу сказал, что это тупая идея и нечего ловить в этой Ярмонге.
-"Что, ты думаешь, тебе квартиру отвалят, что ли? Да она копейки стоит в этом болоте. Одни авиабилеты сколько до Москвы".
-"Ты. Знаешь. Что. Мне. Это. Не. Важно. Я должен увидеть её".
-"А если она псих какой? Ну ты сделаешь себе хуже, ты понимаешь?".
И она сидела и смотрела на него хитрыми глазами. Только что она рыдала, а сейчас - вид заговорщика. "Свечение?" - спросил Коля. "Да, такое... сияние. Я не испугалась совсем. Он был такой потерянный, его тарелка разбилась, и я почему-то сразу почувствовала, что это любовь. Стало очень уютно и тепло. Я не знаю, какие у них технологии, но между нами установилась телепатическая любовь, и я до сих пор на самом деле её ощущаю". - "Но я у вас не телепатически же получился?" - "Нет, конечно, - засмеялась мать, - ты появился в ту же ночь, и это был мой первый и последний раз с мужчиной, в смысле, в реальном виде. Телепатически - да, я часто вижусь с твоим отцом. После той ночи он исчез, и кратер даже исчез, я туда ходила, но ничего не было. Я тебе скажу, что правительство за одну ночь закатало всё асфальтом! Ни следа не осталось. Но остался у меня ты. И когда я тебя родила, меня они усыпили сразу. Я рвалась к тебе. В глазах помутнело, я упала. И потом просыпаюсь, а тебя нет. И моя мать мне говорит, что ты умер. Я потом только поняла, что она работала на КГБ. Я ей сказала об этом, всё высказала, но она сдала меня в психушку. У них же весь процесс был отточен. Когда кто-то знает хоть что-то... - она снизила голос и вдруг резко подняла палец, - хоть что-то! Всё, начинается процесс. Процесс пошёл. Тебя могут убить, но какой от этого толк? На место убитого придут другие. Но с психушкой всё гораздо хитрее. Ты стал сумасшедшим, и сама память о тебе стирается, а все твои слова становятся... анекдотом! Глупым анекдотом! Меня же поднимали на смех всегда. Если бы не твой отец, с которым я телепатически продолжаю связь, я бы, наверное, точно двинулась, как они и хотели. А я всегда верила, всегда верила, что ты есть и что ты жив. КГБ!".
Эта сухая, миниатюрная женщина, его мать, - сумасшедшая. Он стал тщательнее осматривать её, пытаясь понять, не врёт ли она ему, чтобы отвязаться. Но детали выдавали её с потрохами: там дырка, тут дырка, очень неровная причёска, хотя и аккуратная. Чем больше всматривался он в мать, тем сильнее у неё расплывался макияж, слишком яркий, с неровными краями, чего в полумраке ресторана изначально не было видно. Она кривлялась и трясла руками, то понижала, то повышала голос, причём в самых неожиданных местах.
С другой стороны, если то, о чём она говорит, правда, то её поведение совсем не удивительно. Юная некрасивая студентка местного училища поздно вечером идёт домой и видит, как рядом с ней произошла инопланетная катастрофа. Она бежит помочь выжившим и видит запуганного инопланетянина. У него же были инструкции, у него же есть заверения дипломатов, но какой-то сбой - и его НЛО летит, сверкая антенками, не на специальный межпланетный аэродром, что под Челябинском, а в какую-то дыру - Ярмонгу. И тут удар! И ещё удар! Он уворачивается, но падает - бесшумно - на пустырь за детсадом № 3 "Подсолнух". Капитан выбирается из раскалённой тарелки... Его костюм светится. Он видит заплутавшую прелестницу и устанавливает телепатическую связь: "Я - последний представитель своего рода...". Что с ним было дальше, мать не знала. Через 9 месяцев в городском роддоме она родила Колю. "Я хотела назвать тебя Олей, думала, что ты девочка", - сказала мать задумчиво. "А вышел Коля. Ну, почти вышел", - сказал он. Ему опять захотелось ухмыльнуться! Столько ехал, столько выдумывал образ, а она оказалась сумасшедшей.
-"Сумасшедший какой-то", - сказала женщина с бокового, кивнув в сторону старика, хлопнувшего дверью в тамбур.
-"Это не важно", - сказал Коля.
Он стал смотреть в окно и ловил себя на мысли, что ничего не узнаёт из этих мест, абсолютно ничего. Да и с чего бы? Ему был год, когда он оказался в детдоме, и этих мест никогда не видел. Ему хотелось почему-то эти места вспомнить, узнать, посчитать родными, но ничего не выходило. За окном, посреди выжженных солнцем равнин, тянулись заброшенные амбары, кривые деревни, огромные просеки с ультрафантастическими, похожими на гигантских ажурных роботов, опорами ЛЭП. Поезд шёл, а в голове шли какие-то не связанные мысли. Как странно было есть в Макдоналдс в Москве, какой там зассанный туалет. Странная погода была в Милане, когда с Женей туда ездили, чтобы встретиться с его матерью. А тут столько едем и нет людей почти, ни городков, ничего. Птица летала у балкона дома, а ещё я люблю чизкейк. Ну почему сердце не колотится? Увидеть ту, о которой был целый роман на серых листках. Как соседи нашли ребёнка в куче говна и мочи в углу квартиры, из которой была вынесена вся мебель. Как прокурор представил то, а инспектор другое, а судья постановил. Интересно, а дочь этого старика одевается в какую эпоху? Наверное, что-то с кринолинами. И если кринолин, то на китовом усе? Они же такие лёгкие! Наверное, нет, на пластике каком-нибудь. Судья смотрел на даму, закрытую вуалью. Она сидела у колонны, прикрытая другими людьми, но Судья знал, что это была княгиня-мать. Её дочь, в мученической льняной робе, стояла со связанными руками перед обществом города. Ворох шляп, вееров, цилиндры и трости - все шептались, глядя на падение знаменитой семьи. Княгиня с ужасом вспоминала зиму 1983 года, какая тьма разверзлась перед ней при входе в квартиру: всюду грязь, накурено, по полу валяются бутылки, какие-то тряпки, под тряпками мужики в мятых грязных трусах. Она шла по квартире, уже даже не обращая внимания, что полы её кринолина задевали всё это. Она прикрыла рукой в перчатке нос, потому что всюду стояла дикая вонь. Как вдруг княгиня услышала детский плач. "Господи! - закричала она, - да тут малыш!". Она разгребала руками газеты, сваленные в кучу на кухне. Здесь не было даже газовой плиты, вместо одного стекла в окне торчала фанерина с куском обоев. Она хотела было поднять ребёнка, но тут увидела в дверях свою дочь. "Что ты наделала, тварь?" - зашипела княгиня. "А что я наделала? - Настя была пьяна. - Ничего не наделала. Славик погиб в Афгане, как иначе? Ты знаешь про Славика?". Княгиня едва не набросилась на эту дуру со словами "Да мне нет никакого дела до Славика!", но она лишь сделала три вдоха и успокоилась. Ничего общего она не хотела более иметь с этим человеком, которого считала своей дочерью. У неё было всё впереди: балы, офицеры, гимназия, Ницца, деревни! Но нет, она выбрала Славика, которого из "фазы" турнули и который шабашил в доках. А теперь ещё не чище! Тут ребёнок лежит в куче кала. "C'est ton bébé?" - спросила она, в упор смотря на дочь, которая стояла, уперев руки в дверные косяки. "Oui, maman, c'est mon enfant, - отвечала та преувеличенно капризным тоном, - On l'a conçu sur..." - "Ne sois pas vulgaire, Nana", - резко оборвала её мать и, быстрым движением оправляя вуальку, направилась к выходу. "Я буду звонить в органы опеки и попечительства, - крикнула она уже в подъезде, - я пойду в прокуратуру, уж поверь. Князь тут всех перережет! Я ментов вызывать буду!". Она вышла на улицу, глубоко дыша. Слёзы застилали ей глаза, она ничего не могла видеть вокруг себя. Княгиня снова глянула на дом - этот мрачный жёлтый хрущевский дом с глубокими, словно кровавыми, бороздами по фасаду. Здесь закончилась их семья, думала она, здесь нет уже ничего и более не будет. Княгиня взяла извозчика и отправилась домой.
И после суда, после многих лет каторги, после рудников и поэтических поселений, после всех унижений, через которые они прошли, Настя снова жила здесь - с Владиком. Головенко, хоть и не погиб в Афгане, давно сидел - по мелочи, а там, рассказала Нина, его сестра, порезал охранника. Она изредка вспоминала его, конечно, хотя вся их история была недолгой и пьяной. И помнила удивительно чётко, вплоть до родинки на бледном плече. Поняла ли она, кто тот мужчина, который был как две капли воды Головенко? Поняла с первой минуты. Он пил пиво и прикидывался местным, и когда она вышла, никак не отреагировал, даже бровью не повёл. И всю неделю она видела его у подъезда или на детской площадке, или в "Магните" - нигде нельзя было скрыться. Ей было как-то поначалу неудобно показывать, какая она старая и страшная алкоголичка, а потом, в среду, наоборот захотелось напиться как можно сильнее и валяться у него на глазах в луже рвоты. Она часто напивалась, чтобы было весело. Потому что когда приходилось ходить трезвой, становилось невыносимо от мыслей, от всех мыслей - и о родителях, о снеге, о подруге юности, Зое, о лопате на даче, о гробе матери, о прокуроре и колонии, убитой в детстве кошке, вытрезвителе... В среду Владик сказал ей про хрена, который трётся во дворе уже два дня, и Настя вот так запросто сказала:
-"Это мой сын от Головенко. У меня его отобрали в детдом".
Владик поперхнулся и пристальнее посмотрел на Колю, который просто сидел на скамейке и рылся в телефоне.
-"Так, слушай, поговори с ним, пригласи, что ли. Он сам приехал, что ли?"
-"А о чём мне с ним разговаривать? О тебе, что ли? Что я ему скажу? Что я дура и что мой папашка отправлял меня в Москву и прочая, а я выбрала не того парня? Что папаня был важной шишкой и просто послал меня нахуй? Что, нюни развесить перед ним и потом, может, ещё и денег попросить? Скажу, мол, злой папашка лишил меня всего, а я настрадалась от любви, и храню верность его отцу-герою? Что я была отличницей, да, и как мне надоела вся эта погоня за их кожаные кресла и пропуска куда надо, и скажу, как я красила лицо, мечтая убежать на танцы, и как папаша называл меня проституткой. Ну а я и была, может, проституткой. Или прикинусь сумасшедшей. Скажу, что от инопланетянина понесла. Шла с корзинкой пирожков, а там летающая тарелка, ну и вот - ты появился через девять месяцев".
Владик смеялся, но вдруг осёкся, когда Настя помрачнела и замолчала.
-"Ему нужно убраться отсюда, из этой кучи дерьма, где такие, как ты и я, гниют заживо".
Теперь она смотрела в окно и даже мысленно ласкала его ухоженные волосы, нюхала рубашку, и держала обеими ладонями за его лицо, чтобы напиться взглядом. Она неожиданно вскочила и затараторила:
-Влад, а Влад? Сходи к Васе, возьмите ещё пару мужиков, пусть валит отсюда. Мне невесело из-за него. Только уж сильно совсем не бейте. И пусть валит подальше, - она уже кричала, и даже Коля услышал это в форточке, - а то мне ну совсем невесело, когда он тут! Совсем невесело!