Я - медиум. Если вам интересно имя, то оно не имеет значения. На моей визитке черным на белом льне прописано "частный детектив", ниже несуществующий электронный адрес, еще ниже номер мобильного, по которому вам никто и никогда не ответит. Я работаю не с каждым. Я не стану искать тех, кто вас ограбил. Ваши изменяющие супруги тоже не мое дело. Если вам нужно собрать информацию, долги, фото и видео материалы, и здесь не ко мне. Убийцы мне не интересны до тех пор, пока сами они все еще живы. Я работаю только с теми, кому доставляют неудобства преступники из мира идей. Вы зовете его миром мертвых. Я уже слышу, как вы хмыкнули, хихикнули, или даже хохотнули. Я тоже, пожалуй, улыбнусь вам в ответ, это значит, что вы не мой заказчик. Своего клиента я чувствую сразу, по очень сильному, режущему слизистую носа, кисло-затхлому запаху. Так смердит страх. Я всегда знаю, о чем вы думаете, потому что ваши мысли имеют свойство пахнуть, и, чаще всего, не очень приятно. Тех, кто нуждается в моих услугах, я нахожу сам. Их отчаяние прокладывает мне дорогу. И пока неровная структура поверхности моей визитки занимает кончики ваших пальцев, а глаза внимательно вчитываются в пустые слова "Паршин Лев Александрович, частный детектив..." и так далее, я уже знаю о вас все.
    У меня нет лицензии на оружие, мне это не нужно. Я чувствую себя в безопасности только с кипой носовых платков, пропитанных розовым маслом. Иначе бы я задохнулся воздухом, перенасыщенным вашим страхом. Я не веду картотеку своих клиентов, у меня нет толстых пыльных папок, куда секретарша обычно аккуратно вклеивает ключевые моменты расследований. Секретарши у меня тоже нет.
    Вся история моих побед - маленькие ценные дары благодарных клиентов - умещается в просторном кабинете цокольного этажа моего дома. Ценной, но бессмысленной, безделушкой должен расплатится заказчик за мои бесценные услуги. Позолоченная ложка в лиловом бархатном футлярчике, яшмовые подвески и серебряная заколка для волос с розой в стиле ар-деко, - особенные экземпляры моей коллекции. Рискните спросить меня о них, когда я в добром расположении духа. Я предпочитаю благородные металлы, однако, есть у меня вещи хоть и непритязательные, но совершенно уникальные. "Оранжевая лилия" - гравюра на меди, она дорого мне обошлась. Сами по себе предметы интересны, но особое значение имеет их ментальная насыщенность. Вместе с подношением я принимаю на хранение часть души того, кому оказываю свои услуги. И, конечно же, все мои дела всегда имеют положительный исход, иначе бы я просто не писал сейчас этих строк. Или их писал бы не я.
    Мой кабинет - скорее секция музея ненужных вещей, чем жилое помещение. Здесь я люблю проводить большую часть своей скучной службы. Исключительные моменты мне дарят мои клиенты. Я не очень люблю свою работу, но без нее моя суть рискует стать одним из предметов чужой частной коллекции. Сюда нет входа солнечному свету, он вреден моим экспонатам. Я благодарен электричеству. Свечи дурно пахнут, и имеют ужасное свойство коптить. К тому же им нужен воздух, который приносит с собой моросящую скверну.
    Я ненавижу пыль. Эти мелкие частицы жизни обладают способностью впитывать в себя мир людей и издавать жуткие запахи человеческих мыслей. Повышенная чувствительность к запахам - в этом моя сила, и, вместе с тем, слабость. Когда я не занят очередным незаконным вторжением тонкого мира в мир плотный, я уничтожаю пыль в своем доме. Это особое наслаждение, удалив прах времени пучком мягких перьев, касаться потом пальцами или всей ладонью поверхности того, в чем живет душа. Статуэтки, бюсты, барельефы, предметы женского и мужского туалета, столовые приборы, аксессуары и много чего еще. Они живые, в них пульсирует сознание. Касание каждого из них, колет вас в самое сердце, и вы способны проникнуть в бездну тайных желаний, стремлений и грез чужой души. Это удар тысячи молний, это экстаз маленькой смерти и рождения.
    За этим приятным занятием меня застала незнакомая мне дама в черном. Странным было и ее появление, и то, что она спустилась в мой полу-подвальчик по ступеням от входа, который давно забетонирован и забыт. На вид, обычная гувернантка. Лет двести назад такая женщина, без возрастных признаков, была частью интерьера в каждом доме, где люди обзаводились потомством. Одета она была в глухое черное, местами кружевное, платье. Мне не понравилось отсутствие белых манжет и воротничка, и это было, по меньшей мере, неприлично. Не терплю непристойностей. Мне было особенно отвратительно то, что она посмела так внезапно появиться. Я был взбешен ее безответственностью и безрассудством, но вслух, очень вежливо склонив голову, предупредил:
     - Мадам, я не работаю на мертвецов.
    Особа с душой-сухофруктом никак не ответила на мою почтительность и сделала шаг в направлении меня. Вы и представить себе не можете, сколь отвратительны пустые души давно умерших людей.
    - Мадам, вы зря тратите наше с вами время, - я снова попробовал проявить учтивость. - Я не оказываю услуг тем, кому нечем расплатиться.
    - У меня есть то, что вам будет небезынтересно, - низким, но живым голосом произнесла дама.
    Огнем ее рази, она выглядела живее всех живых, это заставило меня насторожиться. В носу неприятно засвербело, и я интуитивно потянулся к носовому платку в кармане пиджака.
     - Вы хотите сказать, что у вас есть живой покровитель? - всплыла в моей голове бредовая идея.
    Последнего некроманта я выпроводил из этого мира лично и очень давно. Появление нового рассмешило бы меня, но не сейчас.
    - Навье зеркало, - не придав значения моим словам, произнесла она. - Вы же слышали о нем?
    И ей хватает глупости задавать смешные вопросы. Слышал ли я о навьем зеркале? О мифе, чтимом древними колдунами? Если в момент полного солнечного затмения живой человек посмотрит в зеркало одновременно с душой умершего, то их души сольются, и родится в мир навья*.
    - Сказания мира идей мне не интересны, - отмахнулся я словами. - Говорить со мной о зеркалах, то же, что предлагать мертвецу чаю. У меня нет отражения, впрочем, как и чая.
    - В навьем зеркале отражаются все, - заторопилась она с объяснениями. - Навья из внешнего мира пленила души детей. Только вы можете делить души надвое, только вы сумеете восстановить их. Освободите детей!
    Душа ребенка слишком нестабильна, и пытаться завладеть ею может только отродье, утратившее силу. Такой поступок, подобно великану, давящему тараканов, не принесет ни славы, ни прибыли. Я ощутил в горле ком отвращения. Тратить время на души детей так непрофессионально. Если это правда, то мне предлагают поймать крысу. Это работа для брата Гермеса из Эфиопии. Его ритуалы экзорцизма, по крайней мере, развлекают местных и привлекают туристов. Но я не мухобойка, а мастер материи Серебир. Я заделываю дыры пространства между мирами, предварительно вернув заблудших по своим местам.
    - Если у вас все, проваливайте, пока внутри меня еще допустимо сохранять спокойствие, - оскалился я на мертвую деву.
    Она и не думала исчезать. Я бодро чихнул в платок, громко высморкался, достал свежий из верхнего ящичка комода, и задышал живительными парами розового масла. Имело смысл указать этой ненормальной в черном на дверь, но выход из моего дома был один - в мир иной. Она улыбнулась сморщенным ртом, оголив яркой белизны зубы, и я понял, что возвращаться к себе она не намерена. Не в моих правилах применять силу к гостям, но меня одолевали сомнения в том, что моего воспитания хватит на дальнейшие манерности.
    Левой рукой я прикрывал лицо платком, а правой нащупывал на комоде подарок японского императора. Подвески из яшмы способны утихомирить даже огромной плотности сгустки негативных эмоций, что зовутся драконами смерти, а эту полую мумию рассыплют в прах. Мне очень не хотелось мусорить у себя в доме.
    - Уходи! - слова ничто, мои глаза были намного красноречивее.
    Ее бледное до этого лицо покрылось неровными пятнами, из глаз вырвались язычки холодного голубого пламени, и заговорила она уже совершенно не живым, а скрежещущим шепотом обычной лярвы**:
    - Она идет за тобой. Ее зовут Альма. Запомни имя. Оно имеет значение.
    И исчезла. Мои пальцы лежащей на комоде руки медленно освободились от яшмовой нити. Не люблю гостей. Они приносят сомнения.
    За моей спиной что-то всхлипнуло. От неожиданности я выронил платок и обернулся. Шагах в трех от меня упитанный, коротко стриженый мальчуган лет восьми переминался с ноги на ногу. Из светло-серых устремленных на меня мертвых глаз маленького монстра с душой-уродцем, текли настоящие слезы. Он ощупывал себя по белой рубашке и серым бриджикам, всхлипывал и противным тоненьким голоском жаловался на боль в ногах.
    - Деточка, твои кости уже успели сгнить в могиле, - заговорил я ласково, как мог.
    Он ничего не ответил, присел на корточки, опустил голову в колени и пытался спрятаться, неумело накрывая себя руками.
    Я почувствовал спиной ледяную струю воздуха. Такое циничное шатание мертвецов в моем доме возмутило меня до самого основания моей бездонной души. В пол оборота я отступил на шаг назад, чтобы не терять из виду толстячка в бриджах, и должным образом поприветствовать следующий труп. Из венского стеллажа с фарфором вышел еще один мальчик. Я оторопел. Он был не просто худеньким. Серенький костюмчик на нем висел и телепался. Его пшеничного цвета волосы были аккуратно собраны в низкий короткий хвостик.
     - У тебя тоже что-нибудь болит? - проявил я участие.
    Он остановился на середине комнаты, посмотрел на меня черными глазницами и развел руки в стороны.
    - Я ищу Генрике.
    Его голос был таким... Нет, не странным. Проникновенным. Если бы моя душа умела плакать, она бы зарыдала. Он снова заговорил, и я съежился от раскатов печали в звуках его речи.
    - Мой старший братец. Он не поместился в ее саквояж, и она отрезала ему ноги.
    - Почему не голову, - зачем-то съязвил я, и почувствовал себя абсолютным идиотом.
    - Все равно не поместился бы. Ноги в коленках отрезать легче.
    Этот детский голос сводил меня с ума и выводил из равновесия приличия в моем поведении. Ненавижу детей, они будят воспоминания.
    - А с тобой, что она сделала? - я не хотел знать, и сам не понял, зачем спросил.
    - Я все видел. Я видел, как она душила Генрике, как укладывала его тело в дорожную сумку. Потом она села в карету. Я побежал за ней. Я кричал и плакал. Ее кучер забил мне в рот грязную тряпку, и ударил чем-то тяжелым. Они сожгли меня в лесу. Не помню, что было потом. Я больше никогда не видел брата, и больше уже никогда ничего не видел.
    Я смотрел в его обуглившиеся глаза, и понимал, что ненавижу глаза. Они задают вопросы.
    Светловолосый мальчонка подошел ко мне совсем близко, взял меня за руки и рассыпал пеплом свои пальчики в мои ладони.
    - Навьей кости прах, - заговорил он, быстро отступая на середину комнаты. - Когда Альма придет, сыпь ей в лицо. Не попадешь по глазам ее зеркальным, себя потеряешь и нас погубишь.
    Шепот мальчишеский зашуршал в моих ладонях пеплом, пробежал по рукам, и холодной змейкой пополз под воротник. Я ощутил кожей головы каждый волосок моей густой шевелюры, от корней до кончиков на плечах.
    Стены моего благословенного жилища стали осыпаться, покрывая мои бесценные стеллажи, шкафы и полки толстым слоем пыли. Ярость закипела во мне:
    - Моя работа! Сокровища души моей!
    В одно мгновенье все испарилось. Вспыхнул яркий свет и погас. Темнота, как в утробе бездны. В непроглядной ночи откуда-то сверху забрезжил свет. Желтый свет, лунный.
    - Нет, всесильный Серебир, это не лунный свет, - певуче раздалось у меня над самым ухом. - Это солнца свет слабеет. Затмение полное мне шанс дарует.
    Оглянуться не пришлось. Лохматое облако темной пыли вытянулось из-за моего плеча и сформировалось передо мной в плавающий образ. Грязно-сумеречное покрывало, сотканное из пылинок небытия, укутывало почти полностью это человекоподобие. Неблагородной желтизны лицо, противно шуршащее сыплющимся песком, приблизило ко мне два тускло-серебристых глаза.
    - Рвань несусветная! - закричал я жмурясь. - Изыди, дафния безыдейная!
    - Рано очи воротишь, - заговорила она сладко нараспев. - Светила лучи еще не все попрятались. Но я здесь, и ты здесь. И триада у меня есть. Я подожду, и вам, моим пленникам, ждать придется.
    Я вспомнил про зажатый в кулаках навий прах. Открыл глаза, но не увидел перед собой этой шипяще поющей пакости. Огляделся в поиске ее, и застыл в непонимании. Я стоял посреди холла незнакомого мне дома, перед широкими ступенями лестницы, левый и правый марши которой расходились и дальше соединялись по кругу внутренним балконом второго этажа. Только сейчас я заметил на площадке между маршами две женские фигуры. Из большого окна над ними, не касаясь их, косо ниспадал тусклый свет, разделяя нас невесомой куртиной.
    Рядом справа неожиданно захныкал писклявый Генрике, а слева, прогрызая рану в моей душе, заговорил его брат:
    - У Хелен есть заступница, триаду еще возможно разрушить.
    - Кто такая, Хелен? Какую еще триаду? - спрашивал я, едва осознавая всю несуразность ситуации.
    Обе женщины наверху сделали шаг к свету. В первой, повыше ростом, я узнал мою сегодняшнюю гостью в черном. Второй была девочка подросток, с белыми лентами в волосах и в бледно-розовом атласном платье.
    - Хелен! Сестричка! - противно взвыл Генрике.
    Он протянул руки к девочке, но она не успела сделать и шага, женщина в черном остановила ее и притянула к себе. Где-то высоко под потолком зашуршал песок и тихое пение:

    "Навьим чарам поклонись,
    Лицом на запад, спиной на восток,
    Нави Велесовой покорись
    На перекрестье трех дорог
     Стану будити умерших:
    Станьте, умершие, коло мя,
    Станьте, разбудите усопших!
    разбудите убитых!
    разбудите утопших!
    разбудите в лесу заблудших, зверьём поеденных!
    разбудите Безымянных!
    Станьте, Безымянные, коло мя,
    Велесовым Именем заклинаемы,
    Слушайте мя! Альма я!
    Именем Велесовым слово моё твердо, как Алатырь-камень,
    Ветрами нерасточимо,
    Огнями неопалимо,
     Водами неразмовимо,
    Землёю непоглотимо,
     Никем непреодолимо!
    Словом время уничижаю!"

    - Приди, Альма! - закричал противным голоском Генрике. - Избавь нас от боли, всесильная Альма!
    - Замолчи, братец! - зарыдала девочка с верхней площадки. - Серебир, сделай же что-нибудь!
    - Приди, Альма! - взмолился безысходностью второй мальчик, и его боль легла камнем мне в душу.
    Обычное дело закрывать врата и латать дыры миров, но я еще никогда не вторгался в сферу идей с целью наводить порядок. Мир мертвых, это не мой мир. Не хотелось бы упоминать, что мной овладела некая растерянность, однако я, в самом деле, начинал ощущать неприятное бессилие. Это другая сторона жизни, но не противоположная. Мои методы урезонивания духов здесь не работают, и оттого, что я выверну их наизнанку, они действеннее не станут. К этому я был не готов, отчаянье овладело мной. Мерзкий запах ужаса наполнял собой запертое пространство дома. Хуже всего, что этот смрад издавал я сам. Будь у меня с собой хоть целый флакон розового масла, это не спасло бы меня от самого себя. Я разжал свои вспотевшие от страха ладони, порошок в них стал влажным.
    Завеса света из окна медленно тускнела. Из Генрике вырвался серебристый свет и тонкой полосой быстро потянулся вверх, то же произошло и со вторым мальчиком.
    - Отдай мне душу Хелен, - камнем упали слова к моим ногам и рассыпались гулким эхо.
    Я ощутил... Я осознал, наконец, что я есть центр треугольника, создаваемого объединенными душами детей. Пытаясь уйти, как можно дальше от центра, я укрылся под левым крылом лестницы. Теперь я мог видеть обоих мальчиков сразу, а женские фигуры сквозь перила лестницы.
    - Все не так, все не то, - запричитала дама в черном. - Что творишь, Серебир полоумный.
    И снова ее живой голос поразил меня.
    - Где твое розовое масло, - продолжала она. - Вспомни запах его, охолони душу свою. Уйми страх. Воспоминания хранить надо, а не хоронить. Проснись от испуга своего, и сумеешь видеть на шаг вперед.
    Грязно-черная тень опустилась над женщиной, и плюнула в нее бледно-желтым песком:
    - Заткнись, ведунья Подольская! Как из нави выйду в явь, к тебе первой пойду. Накажу немилосердно за то, что в моей тиши свой устав прославляешь, и души моей свиты пользуешь.
    Вот оно, откуда жизнь в гувернантке сотни лет назад умершей! Доморощенный медиум во всю эту несуразицу вмешалась. Осознание собственной глупости добавило мне еще больше смятения. Зачем эти смертные вечно лезут спасать души умерших? Что не сидится им мягко на мягком!? Подвигов хочется! Самопожертвования!
    - А ну, убирайся ведьма-недоучка! - заорал я на ту, что в черные одежды мертвеца куталась, спасительницей Хелен себя вздумала. - Это ты всю кашу заварила!
    - Нет, - протянула девочка руки ко мне умоляюще. - Не гони тетку Дарью, она третьей грани не даст раскрыться. Нам бы еще минуточки две продержаться.
    - Дарья, говоришшшь, - зашипело облако пыли. - Имярек мне и надобен.
    Дети глупые неразумные, всегда говорят то, чего не следует. Хоть сто раз обещай, что язык отрежешь, все одно эти души слабые проговорятся. Наказать Дарью не мешало бы, но имени ее навье открывать было нельзя.
    Навья собой деву в черном укутала, напевая и словом увязывая:

    Тяжело зело от земли да от камени,
    Так будь тяжело окаянной Дарье
    Супротив меня руки поднять,
    Супротив меня шагом шагнуть,
    Супротив меня слово сказать!
    Веком по веку!

    Отпустила навья деву из лохм своих, и осыпалась гувернантка горкой нечистот. Хелен отскочила брезгливо от того, что недавно ее защитой было. На розовых атласных туфельках и платье девочки брызги поплыли грязными разводами.
    Сумрак все собой плотно укутал. И теперь окружение различить можно было только в отсветах тонких серебристых полосок, идущих из душ мальчиков. Навья времени не теряя, ибо час настал, выхватила из груди девочки свет и потянула на верх к двум остальным.
    Что же я летать не умею, и мечом никаким меня Велес не снабдил! Впервые в подобном действе я себя ощущал беспомощным зрителем. Сильное волнение забилось в моих руках частой дрожью, и снова я пожалел, что даже сухого лепестка розы с собой не имеется.
    Три столпа света из душ детей расширились к низу, сошлись в основании краями, образовав три верхних грани пирамиды, вершина которой увязла в рваном облаке пыли под потолком здания.
    - Альма! Альма! Альма! - монотонно долбили голоса детей.
    Навья метнулась вниз, увлекая за собой вершину пучков света, тем самым искривляя формы пирамиды. Сумеречное чудовище оказалась за моей спиной, а я в центре пучка света триады, быстрее, чем мне удалось сообразить и понять главное. Это другой мир, и то, что в мире живых правильно, здесь подлежит искажению, для сохранения пропорций. То, что я привычно считал правильной пирамидой, здесь оказалось лишь ее тенью.
    Я слишком медленно думал. Нужно было выправлять ситуацию. Неожиданно для себя я обнаружил неспособность управлять своим ногами. Навья лишила меня возможности изменить положение. Я стал основанием триады и пирамиды. Я уже ощущал на спине тяжесть этой гадины. Она впивалась своими щупальцами в мой позвоночник. Мне казалось, я слышу как трещат мои кости.
    - Ах, ты, погань ненасытная, - сцепил я зубы. - Отлепись, навия чернь!
    Из левой руки пепел я швырнул себе за спину через правое плечо. Разжал правый кулак, а в нем платок с маслом розовым. Спрятал нос в тряпицу с парами животворящего цветка и...
    Я потерял сознание. Больше ничего не помню. Пишу сейчас о том, что в памяти утвердилось. Не знаю, удалось ли мне справиться с навьей. Надеюсь, что пепел коснулся ее глаз раньше, чем я отразился в них. Скорее да, чем нет. Иначе бы эти строки писал не...
    ............................................................
    Я - медиум. Если вам интересно, меня зовут Альма, но это не имеет значения. На моей визитке ничего не написано, у меня и визитки никакой нет. Тот, кому я нужна, сам меня найдет. Я работаю не с каждым. Я не стану искать тех, кто пугает вас в ваших снах. Ваши умершие родственники тоже не мое дело. Мир людей мне не интересен до тех пор, пока кто-нибудь из вас не вызвал ни одного духа, и не потревожил своими мыслями ни одного умершего. Я работаю только с теми, кому доставляют неудобства преступники из мира людей. Мы зовем его миром живых. Вы можете хихикать до спазмов в желудке. Вы еще живы и временно не мой клиент. Но вполне может статься, что в следующее мгновенье мне вас закажут. Свою жертву я узнаю, едва лизнув гнилостно-сладкие, вязкие мысли. Такой вкус у страха. Людей обуревает желание знать, что за гранью жизни. Вы всегда лезете в наш мир, нарушаете наши законы, бесконечно медитируете и загоняете свое сознание в запредельное для вашего понимания. Мы могли бы бороться с вами, не допустить притеснений и уменьшения границ нашего мира, но мастер Серебир защищает вас всегда. Пардон, защищал. Пришло мое время. И теперь вы уже никогда не будете спать спокойно, потому что, пока вы спите...
    Прошу простить меня за бред в предыдущем абзаце. И так, зовут меня Александр Львович, фамилия Альмовичев. Я частный психолог, и совсем не медиум, как думают многие из моих клиентов. Здесь я не могу не улыбнуться. Да, я практически всегда знаю, о чем вы думаете. Не спешите называть это сверхъестественными возможностями. Ваша мимика, непроизвольные жесты, даже легкое подергивание мизинца, никогда не останутся не замеченными мной. Я знаю о вас все. Это моя работа. Ничего оригинального. Есть вещи, которые даже ваши глаза не расскажут. Но есть старый проверенный способ докопаться до самых темных глубин вашего больного подсознания. Гипноз, им я владею в совершенстве. Погруженные в гипнотический сон, вы, сами того не подозревая, без особого стеснения отдаете мне ключи к миру вашей души. Как же еще я сумею вам помочь, если не буду знать истинной причины, гнетущей ваши мысли. Но не беспокойтесь, ваши тайны умрут вместе со мной. Я не делаю никаких записей относительно моих пациентов, у меня феноменальная память на...
    ...........
    Как-то странно я себя веду. Как же меня зовут? Это должно иметь особое значение. Ал... Ле... Ль... Разорви меня дракон!
    Альма! Да, это мое имя. Надо где-нибудь записать. Завтра же закажу визитки. Мое имя хорошо будет смотреться золотом на черном. Серебром тоже не плохо. Нет, лучше ярко-синим на белом льне: Паршина Альма Львовна, инструктор по медитации. ЗАНЯТИЯ ПРОВОДЯТСЯ БЕСПЛАТНО.