Троллейбус осыпал искрами обледеневшую дорогу. И карусели на детской площадке, и лавочки тонули в легком, пушистом снегу. Двери лязгнули и распахнулись, видимо, с таким звуком поднимает надкрылья жук. Я спрыгнула в месиво снега, похожего на тертый миндаль - обломки к обломкам, остатки следов - и побрела мимо остановки.
Где-то далеко, будто под землей, слышался шум ночного города, а здесь все безмятежно посапывало до утра. И приглашало разделить покой и ласку плавно оседающих с неба хлопьев. Теплых и свежих, манящих. Я остановилась и села. Даже не стала чистить от снега выбранный краешек лавочки.
Если запрокинуть голову, далеко, так, чтобы в глазах закачалась перевернутая стена дома позади, сомкнувшая занавески на спящих окнах, то можно разглядеть одинокие звезды. Звезды притулились там, где им не мешают фонари. За стеной спят люди. А на грани ее и движения растрепанных облаков спят голуби. Их не видно, но они там есть, я угадываю биение жизни на стыке крыши и разбросанных петель звездной гирлянды.
Дверь подъезда хлопает, а по небу медленно и величественно проплывает темный цепеллин. Гондола поблескивает мутными огоньками в окошках. И больше ничего.
- Ни хрена себе, - глухо бормочет кто-то в бороду.
Всклокоченный мужичок, провожая "дирижбандель" потрясенным взглядом, плюхается на скамейку рядом со мной. От него прёт домашним теплом и перегаром, куртка на голом горле не застегнута, на раздобревшей морде поблескивает интеллигентного вида пенсне.
А цепеллин проплывает дальше, тонет в сиянии фонарей, уходит за провисшие цепи обледеневших проводов. Город медленно перелистывает страницу.
- Ждете кого-то? - добродушно интересуется мужик.
Я отрицательно мотаю головой:
- Вы уже пришли.
В темных близоруких глазах за толстыми стеклами появляется затравленное выражение, и дядька порывается уйти, но мой безмятежный вид его останавливает.
- Вы же хотели поговорить с кем-то этой снежной ночью? - я почти утверждаю, и он согласно кивает в ответ.
Снова разваливается на лавочке, к которой я уже поди примерзла. Сейчас очарование сказки рассеивается, и я начинаю ощущать, что снег не такой уж и теплый.
- Поговорим. Как вы думаете, я зря живу? - хрипло басит собеседник и делает кислую мину, видимо надеясь, что я вежливо откланяюсь, но я лишь терпеливо улыбаюсь.
Его это сбивает, в моей реакции мало эмоций.
- Вы меня знаете? - недоверчиво спрашивает он, и тут уже моя очередь кивать.
- Знаю, - говорю я. - Вы придумали морозных птиц.
Он явно съел лимон, становится видно, как давно он пьет, его тошнотворно жалко, мы как два дикобраза спешно решаем разбежаться или поговорить.
- Вы же не будете просить у меня автограф? - недоверчиво спрашивает опознанный дядька и даже начинает хлопать себя по карманам.
- Не буду, я думаю, он ужасен, - усмехаюсь я. - Ваши птицы - само совершенство, а вот почерк у вас, я думаю, страшнее некуда.
Он облегченно вздыхает, вытаскивает блокнот и что-то туда ретиво вчёркивает.
- Не "танцуется" больше, - вздыхает борода (похоже, со мной относительно безопасно). - Все ждут новых шедевров, а откуда их взять? Я свое отстрогал уже. Пусть старых крутят.
- Я больше всего люблю ту, с райским хвостом, - согласно киваю я. - Мне когда грустно, я всегда ее складываю. В ней есть особенное волшебство. Видимо, дело в том, что когда вы ее делали, вы были между там и здесь. Вам ведь тогда было страшно, правда, Юрге? Я знаю, что такое потерять близкого человека.
- Я не люблю вспоминать, - скрипит он. - Это было давно и не со мной. Когда-то и морозных птиц-то не было, развлекались же как-то?
- Их мог придумать только человек с очень высоким полетом идеи, - "капаю я масла на старый шарнир".
- Ай, девушка, не пытайтесь меня задобрить! Кстати, что вы делаете здесь одна?
Наконец-то вспомнил!
- Я смотрю на снег и думаю о голубях под крышей. Думаю, почему вы вышли ко мне из этого дома. Думаю, что мне интересно с вами. Что не весь порох высыпался из пороховниц. Что вам просто отчаянно скучно и душно здесь, оттого вы и надели куртку прямо на майку.
Он смущенно запахивает ворот, становится похож на ученого грача в очках. Все они такие, романтики. Нам любые их придумки - хлеб, а сами прыгают по снегу голодные, а где обещанные теплые края - бог весть.
- То есть вы тут сидели и ждали меня? - каркает он и блестит сквозь очки бусинками глаз.
- Нет, я вырезала птицу.
И я достаю из кармана незаконченную морозную птицу. Крылья у нее получились ладные, свитые, словно синие стружки.
Юрге протянул ладонь, и птица приютилась там, млея от такого внимания - сам Мастер!
- А она неплоха, - прищурился он, разглядывая творение. - А вот эти мысли о замечаемых мелочах, параллели со звездами и крышами - обалденно! Ваших птиц можно найти в лавках? Я что-то давно не покупал чужих, - неизвестно с чего конфузится он.
- Лет двадцать? - поддела я без боязни сделать ему больно. - Пока режутся свои, есть ли смысл складывать чужих? Меня ваши всегда очень заряжают, Юрженька.
Он шмыгнул носом, размяк, словно большой насметаненный кот:
- Вы чаю не хотите? У меня, правда, там не прибрано...
- И носки не штопаны, - в тон ему подсказываю я. - Ничего, как-нибудь переживу. В конце концов, я же не давала клятву верности этой лавочке.
Цепеллин вернулся и помигал нам двумя огоньками, сиреневым и желтым. Юрге еще раз задумчиво крякнул и погрёб сквозь снежные заносы к подъезду, протаптывая путь для меня.