Филатова Дина : другие произведения.

Тишь

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    История девушки из далёкого сибирского города загадочным образом переплетается с жизнью удачливого столичного писателя со своими секретами. Он и не подозревает, что удачный сюжет для новой книги перерастёт в сильное чувство и полное опасностей приключение в заснеженной тайге.
  

1

  
   Между сериалом 'Второе искушение' на местном телеканале и программой 'Время' на первом государственном было около десяти минут, потому Алла Михайловна передачу 'Острый взгляд' от городских репортёров смотрела только до конца заставки, а потом переключала. Но в этот вечер взволнованная женщина забыла о каждодневной порции новостей от очаровательной Екатерины Андреевой. Алла Михайловна поправила круглые очки, оторвалась от спинки кресла и, вцепившись сильными пальцами в подлокотники, всмотрелась в экран телевизора. Там ведущая в платье в клеточку представляла участника программы: 'Сегодня у нас в гостях талантливый, успешный писатель и наш земляк - Филипп Андреевич Колос. Здравствуйте! Филипп Андреевич, мы очень рады, что вы наконец согласились поговорить с нами. Прежде всего - поздравляем вас с вручением литературной премии за последний роман...'. Дальше слова ведущей Алла Михайловна была слушать не в силах. Высокая и очень худая она живо вскочила с кресла и в три прыжка оказалась в узком, длинном коридоре.
  - Феликс! - звонкий голос женщины прокатился по коридору и ударился в пустые трехлитровые банки, сиротливо стоящие у стены. Ответа не последовало, так что она упёрлась узкой ладонью в косяк, постучала по нему пальцами и прокричала еще раз, попытавшись как можно больше силы вложить в имя: - Феликс! Ответь матери немедленно! Мне что, идти и хватать тебя за ухо? Я уже сделала шаг, Феликс!
   Когда Алла Михайловна совсем вышла из себя и сделала второй шаг по направлению к закрытой темной двери во вторую комнату их трехкоматной квартиры, дверь распахнулась. В коридор вышел взрослый мужчина, у него уже чуть начали седеть виски, но в светлых волосах это почти не проглядывалось. Он был ниже матери и несколько полноват, а смотрел усталыми, серыми глазами в обрамлении мелких морщин. Его пышные светлые усы кончиками опустились к подбородку при виде Аллы Михайловны.
  - Что?
  - Что значит, 'что'?! Ты с матерью говоришь, на минуту! - Возмутилась женщина и даже выпрямилась, выдвинув вперед слишком массивный для её комплекции бюст. - Ты давал интерю этим местным троглодитам.
  Мужчина вздохнул, мысленно маму поправив: 'интервью', провел пальцами по губе под усами.
  - А что, мама, новости еще не начались? - с сожалением проговорил Феликс. Он очень надеялся, что мама этот выпуск не увидит, привычно переключив на другой канал.
  - Не перебивай мать и не передёргивай! - Решительно взмахнула мама рукой и подбоченилась. - Ты неблагодарный-неблагодарный сын. Ты дожил до сорока двух лет, и так ничего не понял. Как ты думаешь, зачем мы назвали тебя Феликсом?! Ты должен быть Железным, Железным Феликсом, ты должен гордиться своим именем, а я что вижу? - Алла Михайловна поправила очки Эта прохвостка моего сына называет каким-то жидовским именем, а я должна это слушать?
  Филипп медленно выдохнул, привычно не став объяснять, что ничего 'жидовского' в этом имени нет, а 'железный' Феликс может быть только один. Мама, оскорбленная в лучших чувствах, все равно не услышит, а скандал продолжится, чего совсем не хотелось в этот вечер. Ему еще страницы сдавать, а под крики писать трудновато. Подавив зевок и, чуть прищурившись, мужчина глянул поверх плеча матери в сторону телевизора, пытаясь через возмущение понять, о чем ведущая говорит.
  - Ваша новая книга стала популярна за довольно короткий срок. С момента её выпуска вот уже год с лишним прошел, а споры всё не утихают. Это всё ваш персонаж - простой шахтёр Максим, о нём спорят, его опрадывают и ненавидят. Скажите, как вы создаёте яркость казалось бы повседневных сюжетов? Ведь ни раз говорили о правдоподобности ваших произведений, а придуманные персонажи как будто из соседнего двора. Как вам это удается?
  - Ааа, ну-ну, - Филипп по эту сторону экрана прислонился плечом к косяку и уныло улыбнулся. Как будто на этот вопрос есть какой-нибудь другой ответ, кроме стандартного:
  - Жизнь лучшй учитель, как говорится. Все эти люди живут рядом с нами, ездят в одном транспорте, ходят в одну булочную и стоят в очередях в поликлинике. Они сами по себе, со всеми своими каждодневными проблемами, каждый - литературное достояние. Нужно лишь уметь смотреть в глубину. Мне хочется думать, что я это умею.
   Филипп Колос - популярный писатель-реалист не мог сказать ничего другого. Не выдавать секретов мастерства он научился еще в седьмом классе, когда не дал симпатичной соседке Машке списать сочинение на тему гуманизма шолоховской прозы. Вот и сейчас он не собирался отвечать на вопросы серьезно, а милая ведущая не собиралась останавливаться. На её хорошенькой белокурой головке будто выросли загнутые рожки, которыми она хотела бодаться с Филиппом Андреевичем. Тот же бодаться не хотел. Он мягко улыбался в усы, сидя в глубоком синем кресле и думал о том, что любимый пиджак цвета соли с перцем стал ему тесноват с последнего раза, когда Филипп надевал его на презентацию. После неё Филипп по привычке приехал к матери в Петербург отдохнуть и вдохновиться на новую работу, но отдых затянулся, а вдохновение так и не приходило.
  - Вот! - зато мама всегда оказывалась рядом. Алла Михайловна нависла над сыном, ткнув пальцем в телевизор. - Эта молодушка называет тебя Филиппом, а я должна это слушать? У меня гипертония, у меня больное сердце, у меня, в конце концов, единственный, грудью выкормленный сын, и тот болван - Глупый Феликс.
  - Она дура, - сказал Глупый Феликс, повернувшись к маме.
  Именно за подобные высказывания 'Глупый Феликс', 'Врущий Феликс', 'Трусливый Феликс', 'Не-Железный Феликс' терпеть не мог это имя и предcтавлялся Филиппом еще со старшей школы. - Не слушай её. Это очередной пустой трёп в попытках привлечь хоть какое-то внимание к своему канальцу. - О том, что если б не желание точно так же привлечь внимание к самому себе, Филипп никогда бы в той студии не оказался, он старался не думать. - Полагаешь, этой умнице-красавице дипломнице какого-нибудь кандидата наук в каком-нибудь филолого-педагогическом интересна моя книга? Она даже название её с планшета читала.
   Крылья носа мужчины затрепетали от потяжелевшего дыхания, а голос стал глуше. Он уже развернулся на пятках у косяка, чтобы не разговаривать с матерью через спину и принять удар по-Железному, лицом к лицу, когда зазвонил домашний телефон.
  - Это водоканал! - живенько проговорила Алла Михайловна и скакнула в небольшой предбанничек, разделяющий зал и третью жилую комнату. - У телефона! - почти яростно проговорила женщина, и лицо её приняло выражение победителя. Обрадованный негаданным вторжением Филипп не стал долго задумываться над тем, какие у мамы могут быть отношения с питерским водоканалом и почему они звонят на ночь глядя. Он передёрнул круглыми плечами в светлом свитре и направился в свою комнату, когда краем глаза заметил выражение гадливости на лице матери. Она взяла трубку двумя пальцами, как змею, и отстранила.
  - Еще один болван-еврей на мою несчастную голову! - толкнула она трубку в Филиппа, и тот машинально её подхватил, поднёс к уху. Из трубки раздавался заливистый мужской смех и редкие через этот смех слова:
  - Ох... ну, Алла Михайловна, ну что вы! Я искренне переживаю за 'колыбель'! Там мой друг, а вдруг она опять качнётся? И другу вдруг придёт каюк! А я без друга как без рук.
  - Ты что, идиот? - Филипп сразу узнал этот веселый голос и закатил глаза к потолку. Он наверняка специально сюда позвонил, чтобы с Аллой Михайловной пообщаться. Странным образом он питал к ней нежнейшую привязанность, не смотря на то, что женщина его считала евреем и недолюбливала. Не играй, Неразборчивый Феликс с этим носатым шутником, он тебя плохому научит - как будто говорило мамино выражение лица каждый раз при его появлении.
  - Ооо, Фил, это уже ты? Чёрт! Ты зачем у Аллы Михайловны трубку отобрал?! Я еще не узнал последних новостей из 'окна'. А тут натурально одичал. Ну ни одного медведя, как и самолёта. Ничерта! Зачем здесь вообще аэропорт, если нельзя никуда улететь?!
  - Я тебе потом про водоканал и борьбу с крысами в подвале расскажу. Могу даже привезти, так сказать, экспонат. - Зло проговорил Филипп, дёргая длинный-длинный скрученный телефонный провод, который запутался в жуткие узлы и никак не хотел развязываться, чтобы можно было уйти из под бдительного ока матери. Разговаривать с евреем-шутником прямо тут ему не хотелось. Еще не сдержится и пошлёт его по матушке, что матушке не понравится.
  - Если пойдёшь на охоту, лови самую огромную! Я тут Леночке не нашел манто из чернобурки, она меня укокошит.
  Словечки у него будь здоров, конечно. Кто сказал, что член Союза писателей Павел Бржозовский не может говорить слово 'укокошит' применительно к собственной жене умнице, но капризной красавице Леночке Бржозовской? Филипп всё-таки выругался про себя, плюнув на безнадёжно скрученный шнур, и опёрся бедром о косяк. На том конце одичавший от долгой поездки по Сибири Павел все еще негодующе верещал про нелетающие самолёты и восторженно про красоты тайги.
  - Кстати-кстати-кстати! Я тут для тебя подарочек нашел. Какая-то жуткая, грязная, вонючая кукла в лохмотьях. Страшная, как моя фамилия, но тебе понравится. Хватит заседать в своей 'колыбели', возвращайся в златоглавую. Придумал уже что-то, что б очешуеть? 'Очешуеть!' - ну ты представь, какими словами тут молодняк выражается, я аж записал! Как тебе, а?
  - Пока нет... - протянул Филипп и потер носком левой ноги пятку правой. Мыслей на новую работу у него всё еще не было, потому он в Москву и не возвращался, живя у матери в Петербурге в надежде пощупать какой-нибудь новый сюжет, хотя бы сюжетец. Занимался ерундой, отъедался на блинах с творогом, без вдохновения участвовал в войнах с крысами в подвале третьего подъезда и писал по-тихому гороскопы в местные газетёнки. Соседки Аллы Михайловны по парадной с живейшим интересом рассказывали старой атеистке, что звёзды ей велят быть спокойнее и терпимее относиться к родственникам.
  - Что там звёзды мне сегодня шепчут? - где-то далеко улыбался в трубку Павел. - Самолёт у меня будет, а, астролог?!
  - У Водолеев началась черная полоса. Планы Водолеев в эти дни будут рушиться под напором обстоятельств. Советуем вам принять ситуацию, и радоваться тому, что есть.
  - Ну очешуеть теперь!
  Павел в Сибири закричал почти в отчаянии, Филипп в Петербурге усмехнулся и молча положил трубку.
  
  

2.

  
  Обычно, заходя в парадную, на стене по правую руку у самой лестницы Филипп Колос видел надпись изящного начертания: 'Будь вне толпы: читай Бродского, а не Коэльё'. Сегодня же агитка скрывалась за высокой фигурой в распахнутом черном пальто. Фигура, согнувшись почти пополам, опиралась локтём о перилла лестницы и нависала над Мариной Андреевной - соседкой с третьего этажа.
  - Ей богу! Бабулей своей, старой Ягой, клянусь! Вот так взяли - и утащили меня из роддома в Одессе. Прямо за ногу. И прощай моя мамаша, мой папаша и солнечный берег. Теперь вот тут околачиваюсь в своём тоненьком пальто.
  Марина Андреевна была ответственной и серьезной. Домоуправление возложило на неё пост старшей по парадной, так что в высокого, тощего и небритого незнакомца она вглядывалась с выражением цепного пса. И когда женщина уже готова была кинуться вперед с расспросами о том, что такому болтливому гражданину здесь нужно, Филипп тощую фигуру узнал. Недовольно помял в руках белый пакетик, и медленно направился к парочке, раздумывая, стоит ли старой еврейке Ядвиге Астаховне - теще Павла Бржозовского - рассказать о выразительном прозвище. В рамках профилактики придурковатого поведения.
  - Здравствуйте, Марина Андреевна, - мама с детства говорила, что надо с соседями здороваться. Филипп кивнул женщине, на мужчину в пальто он даже не обернулся. Павел не предупредил о своём приезде, так что Филипп, считавший это концом цивилизации, даже не подумал его пригласить.
  Бржозовский это знал, как и то, что Филиппу ничего не стоит бросить друга в холодном подъезде наедине со злобной соседкой.
  - Фил! - Принялся Павел за дело решительно. Он разулыбался, полез обниматься, но натолкнулся на соседку. Та всё еще была в недоумении и позиции бульдога сдавать не хотела - выдвинула вперед массивную челюсть и острые плечи.
  - Это ваш друг, Феликс Андреевич?
  - Нет, - тут же серьезно отозвался Павлуша. Оставаться в подъезде ему совсем не хотелось, потому он решил действовать как всегда: шокировать. Приблизился к женщине и доверительно процитировал: - 'я его отчим'.
  - Что?! - в один голос воскликнули Филипп и соседка. Женщина замерла в изумлении, во все глаза смотря на чужака. Он ослепительно улыбался и встряхивал длинной, уже грязноватой челкой. Филипп едва сдержался, чтобы не стукнуть друга лбом о перилла за идиотские шутки и цитаты. Именно поэтому он терпеть не мог, когда Павла заносило в Петербург хоть по звонку, хоть без него. Дурак, он вообще не признавал мысли, что не все обладают чувством юмора. Вот и Марина Андреевна на Бржозовского смотрела как на диктора с канала 'НТВ' - с трепетом, изумлением и безоговорочной верой.
  - Не слушайте его, - первым отозвался Филипп и махнул другу пальцами, - он пьян, как дрянь.
  Павел отбил ритм получившейся рифмы ладонью по периллам, подмигнул женщине и направился следом за Филиппом, подхватив с пола небольшую сумку. Стратегия шоковой терапии от Бржозовского всегда работала без осечек. Он легко переступал две, а то и три узенькие ступеньки лестничного пролёта, и тихо улыбался, пошкрябывая двухдневную щетину. Только когда они поднялись на третий этаж и мужчина остановился у двери, чтобы достать ключи, молчание прервалось.
  - Ты хотя бы представляешь себе, что теперь будет в парадной? Шут гороховый. Что ты вообще тут делаешь? - Филипп даже забыл о том, что не хотел звать с собой нежданного гостя.
  Павел не успел ответить, железная дверь лязгнула и распахнулась, ударив гостя по бедру круглой ручкой.
  - Ооо, мне сломали любимое бедро! - взвизгнул Бржозовский на весь пролёт и скуксился. - Здра-авствуйте, матушка.
  Матушка, Алла Михайловна, встретила прохладно. Она приподняла круглую оправу очков и пристально взглянула на гостя. Гость потирал ушибленное любимое бедро и улыбался. Он был высок, худ, как трость, и зарос щетиной по самые уши. Крючковатый крупный нос с горбинкой нависал над этой тёмной щетиной, а черные грязные волосы неровными прядями свисали на скулы и воротник пальто, от чего Павел был похож на счастливую ворону и Влада Сташевского одновременно.
  - Где ты подобрал этого оборванца, Феликс? - женщина мельком взглянула на сына, а потом снова вернула пристальное внимание Павлу. В своём пальто и с сумкой он выглядел так, будто только что вернулся с великой коммунистической стройки, лишь глумливое выражение лица всё портило. - Вам, молодой человек, не говорили, что кричать в парадной невежливо и может привести к плохим последствиям?.. Тем более если так визгливо кричать!
  - Простите бога ради, Алла Михайловна, - он даже приложил руку к сердцу, - просто это было моё любимое бедро. Я не утерпел. А 'воронки' уже не ездят, ну и... вы же меня не того? - он страшно округлил глаза и склонился к женщине ниже, Филипп опять сдержал порыв отвесить болтуну подзатыльник.
  - Вы будете ночевать здесь, на коврике... - Феликс, подтверди! - если еще помянёте в моём доме этот опиум. - Алла Михайловна пассаж про воронок решила не комментировать - что возьмешь с контры жидовской? - но запомнила.
  - Значит, договорились! - Бржозовский схватил женщину за руку, как товарища, и радостно потряс. - А до этого буду спать на кровати, Феликс, подтверди!
   Филипп мог только головой мотать и закатывать глаза к почерневшему потолку парадной, потому что понимал - от него здесь вообще мало что зависит. Встреча мамы и Павлуши происходила всегда примерно одинаково: он любил пошутить, а она его недолюбливала за легкомыслие.
   С Павлом Филипп познакомился еще когда учился в университете и посещал семинары по писательскому мастерству. Молодой поэт Бржозовский был очень напористый, жизнерадостный и ничего не боялся, в том числе и творческих неудач, которые обрушивались на него с частотой петербургской непогоды. Он очень быстро смог со всеми подружиться и с удовольствием ходил в гости к новым друзьям, потому что в общежитии университета было не сладко, а родители его жили в Гродно. С Филиппом Павел, на удивление, сошелся особенно близко, потому и в гости на каникулы приезжал к нему часто, не смотря на неудовольствие Аллы Михайловны и занудство её сына. К счастью, Бржозовский был настолько уверен в собственной харизматичности, что мог себе позволить не обращать внимания на косые взгляды.
   Вот и сейчас Павлуша с готовностью подхватил сумку и прошел в квартиру. Снял ботинки в прихожей у этажерки, тут же бросил пальто на вешалку, оставшись в темных брюках, да тёплом красном свитре. Потёр ладони и принюхался.
  - Ого, да я как всегда к обеду! Алла Михайловна, так вкусно пахнет, это точно ваши знаменитые кулебяки! Ну что? 'Выпьем, закусим, о делах наших скорбных покалякаем', а? - как всегда процитировал гость, приглашая хозяев к столу.
  Алла Михайловна действительно напекла кулебяк к приходу сына. Не смотря на строгость, она была очень хлебосольной хозяйкой и гостей принимала хорошо. Всегда усаживала за стол, кормила и поила чаем под рассказы о борьбе с крысами в подвале. Сегодня эта участь Филиппа и гостя миновала. Мама ушла смотреть новости на первом канале, оставив мужчин на кухне за большим блюдом с тёплыми кулебяками, прикрытыми вышитой салфеткой.
  - Что ты вообще здесь делаешь, а? Ты должен быть в Москве, у тебя же закончилась командировка? Или Лена тебя выгнала наконец-то? - Филипп во второй раз помыл свою кружку и поставил на стол, чтобы еще раз налить чаю.
  - Ага, - Павел глянул на друга из-под черных, кустистых бровей, и встал, чтобы подлить себе кипяточку в оставшуюся заварку. - О! Я ж забыл!
  Мужчина скакнул в сторону коридора, где оставил сумку, и уже оттуда продолжал.
  - Она опять издаёт там свою, хо-хо, книжонку-фентези, третью в серии, - он покрутил пальцами в воздухе, изобразив танец шамана с бубнами, - и сказала мне: 'Пш-шел вон отсюда, неудачник!', - театрально откинул крышку расстёгнутой сумки с выражением оскорбленной невинности на лице. Но никакой особой скорби по этому поводу Бржозовский не испытывал - это было далеко не в первый раз. Каждую новую книгу серии Лена с Павлом расставались. А потом он на удачу печатал небольшой сборничек стихов, приглашал её отмечать это событие, и парочка жила спокойно до следующей книги Елены Бржозовской - успешного автора женского любовного фентези. Филипп покачал головой, с интересом поглядывая в проём двери на копошащегося в сумке друга.
  - Ты опять сказал, что будешь её книги в туалете метро читать? Я вообще не понимаю, как она тебя не отравила до сих пор. Наверное, потому что таскаешься по всей стране, как бешенная собака. Где ты там был сейчас? - поддразнил Филипп друга, и тот с готовностью ответил, задетый за самое живое - за убеждения.
  - А за что травить?! - искренне возмутился он, вскинул лохматую голову и надул тонкие, жесткие губы. - Оборотни, Фил! Оборотни! Вот ты что издал? Шахтёров. Уголь, грязь, мрак, 'сидят впотьмах рабочие'... Ни у кого из них не отросли рога, или хвост.
  - Придумать сложнее, чем описать, - пожал плечами Филипп довольно равнодушно и буднично. - Ты вон, и не пишешь и не описываешь. Леночка сделала твою непроизносимую фамилию популярной, - мужчина покивал, не пожалев чувств друга: Елена, не смотря на все стенания и плевки в сторону жанра, издавалась куда успешнее своего поэта-мужа с академичным стилем.
  Павел ничуть не обиделся, только фыркнул и, наконец, встал, выудив из сумки небольшой свёрток.
  - Ага. Популярной среди неудовлетворённых дамочек пост-пубертатного периода. Читать научились, но 'ветром голову надуло, ту-лу-ла-а', - пропел он популярный мотив, подёргав острыми плечами и пританцовывая. Но быстро успокоился и сел на угловой диванчик за стол. - Вот, - мужчина размотал пакет и достал из него небольшую тряпичную куклу, которая уместилась в двух ладонях. Она когда-то была сшита из тонкого белого флиса, но со временем посерела и вытерлась, тряпичные голые ноги почернели от грязи. Длинные волосы из желтой пряжи, заплетенные в две косы, местами оторвались и висели на нескольких стежках белой нитки. Черты лица были вышиты черным, но рукой неумелой, от того брови и губы кривились - кукла будто щурилась и рыдала серыми грязными подтёками.
  - Вот, вот, - потряс Павел куклу двумя пальцами за подол потрёпанного голубого сарафанчика. - Как и обещал, на тебе гадость. Нравится, а? Ты же собираешь всякое старьё такое, Плюшкин.
  Он махнул рукой и бросил куклу через стол. Филипп рефлекторно протянул ладонь и поймал. В пальцы шарахнул разряд тока, прошелся по руке и ударил под лопатку. Желудок содрогнулся и сжался, ладонь моментально вспотела, а виски намокли. Мужчина вскочил, с грохотом откинув стул, и едва успел добежать до раковины - его мучительно вырвало. Павел изумленно смотрел на эти метания, и только через пару секунд тоже вскочил с места.
  - Фил, Фил! Ты в порядке? Филипп?! - тронул его ладонью по спине, но Филипп дёрнулся в сторону, снова согнувшись.
  - В пакет, - едва смог он сказать через кашель, - убери в пакет.
  - Что убрать? - Павел глянул в раковину через плечо Филиппа, - в какой пакет? - растерялся мужчина. Он не ожидал такой реакции и не знал, что ему делать: вызывать скорую помощь, переждать в оцепенении или похлопать друга сочувственно по спине. - Фил, ты в порядке? - задал единственный вопрос, который сформировался в голове. Но Филипп не ответил. Он всё так же напряжено стоял над раковиной и тяжело дышал. Включил воду тоненькой струйкой, смочил ладони. Осторожно умылся, смочив виски, прополоскал рот, влажными пальцами провёл под усами, прислушиваясь к ощущениям: по телу пробегал озноб, руки дрожали, а в голове мысли цеплялись одна за другую и переплетались в клубок. Но что это за мысли мужчина понять не мог, не мог разобрать клубок на отдельные понятные нити с именами и чувствами, и от этого тошнило еще больше.
   Павел так и стоял за спиной, пока Филипп не отмахнулся, показывая, что всё нормально.
  'Ну, нормально, так нормально', - взволнованно подумал Бржозовский, и его передёрнуло. Он быстро оглянулся в поисках пакета, залез в верхний ящик и вытащил свёрток голубых мусорных мешков. Свёрток предательски выскользнул из пальцев и покатился по полу узкой лентой прямо под стул. Павел попытался его поймать налету, перехватить одной рукой, другой, чертыхнулся и дёрнулся вперед, врезавшись лбом в спинку стула.
  - Твою ж мать, пакет! Вот ведь контра!.. - Павел не стал лезть за укатившимися мешками под стол, потому начал наматывать их на руку, как ковбой верёвку. Филипп от мойки хмуро смотрел на него и качал головой, а потом подхватил последний мешок и оторвал, Павел вздрогнул.
  - Не поминай контру всуе, - тоном собственной матери проговорил Филипп очень убедительно. Он прошелся до стола, аккуратно завернул куклу в большой мешок в несколько слоёв, и только потом внимательно осмотрел. - Если это какая шаманская кукла, и ты хотел меня убить... не видать тебе больше маминых кулебяк.
  Павел округлил глаза в ужасе и если б не пакеты, замахал бы руками.
  - Да чтобы я! Да чтобы с такими последствиями... никогда! - отчеканил мужчина и грохнул себя кулаком в грудь. Филипп понимающе покивал: променять кулебяки на жизнь друга даже Павел, при всей своей любви к экспериментам в дружбе, не в состоянии. - Да и вообще, - брезгливо сморщился он, от чего нос его еще сильнее загнулся к губам, - выкини ты её к чертям, гадость эту. Знал бы, не пёр через пол страны. Подарил бы магнитик с Омском. Или там с этим... как его... рыбу еще там тётки продавали... о, Барабинском!
  - Леночке подаришь, - задумчиво ответил мужчина, всё еще рассматривая чумазую куклу через пакет. Мешок стёр и без того искаженные черты лица, окрасив их в синеву, Филипп прижал складки пакета большим пальцем, они тут же будто удавкой натянулись вокруг шеи - кукла всё больше походила на труп. Но Павел что-то болтал рядом без умолку, и мужчина не мог сосредоточиться на ощущениях, их постоянно перебивали то возмущенные, то радостные вопли рядом. Это злило, и злость, смешанная с непониманием мокротой болезненно вполне реальным ощущением застревала в горле. Теребила и раздражала. Хотелось откашляться, а Филипп всё никак не мог уловить образы, которые от куклы исходили, потому ощущение так и рвало горло под жизнерадостные возгласы.
  - Слушай, - наконец не выдержал он, прочистил горло и поднял голову, засунув куклу в карман брюк, - когда у тебя поезд в Москву? Леночка была бы рада видеть твою извиняющуюся физиономию. А если еще и магнитик привезёшь - вымолишь прощение на всю её серию вперед. Звёзды ей нашепчут там... примирение с ближними, потребность в отпуске.
  Павел замолчал, мироновским жестом откинув длинную челку с лица. Он и так уже злоупотребил гостеприимством Филиппа и его чудесной мамы, и по всем правилам их дружбы должен был вспомнить, что дома лучше. Но дома с разъяренной фурией фентези мира Леночкой было не так спокойно, как с кулебяками и Аллой Михайловной, так что мужчина набрал воздуха в грудь побольше и выпалил:
  - Да у меня только утром поезд. Я вообще у тебя хотел переночевать, - Павел почесал щетину, которую надо было бы уже сбрить. - Буду согласен даже на коврик!
  
  

3.

  Обрадованный тем, что ему отвели целую кровать в маленькой комнате, Павел не стал докучать другу весёлыми рассказами про неработающий аэропорт и тут же бухнулся спать. Филипп как всегда вечером протёр пол, посмотрел с мамой десятичасовые новости и к половине одиннадцатого был свободен.
   В квартире было тихо. Только с улицы приглушенно доносился фоном шум проспекта за линией домов через двор, да в передней тикали часы. Тиканье падало в трехлитровые банки и разносилось по всему длинному коридору неприятным механическим звуком: тц-тц-тц. Мужчина прошелся мимо них, перевесил пальто Павла на вешалке так, чтобы оно кончалось одинаковой ровной линией с его пальто и маминым плащом, и только после этого отправился в свою комнату.
   Комната была совсем небольшая, квадратная. В ней умещался только стол у зашторенного тяжелыми темно-синими гардинами окна, старая софа под пледом у левой стены и большая болгарская стенка из советского прошлого у правой. Рядом на высокой ножке стоял такой же старый торшер с большим круглым абажуром из светлой ткани. Из абажура тянулась тоненькая цепочка, Филипп дёрнул её, и по комнате разлился мягкий, приглушенный свет. Он желтоватым полукругом упал на беленный потолок и лакированную стенку, высветив ближайшую часть. Там, за пыльным стеклом лежали самые разные вещи, которые друг с другом вообще не сочетались. Маленькая детская, вся в черных трещинах и подпалинах скалка, вульгарный набор бижутерии, инкрустированный большими камнями цвета фуксии, состоящий из вычурного колье и двух широких браслетов. На полке ниже - разбитая белая шахтёрская каска с оторванным фонарём. Он держался на одном тонком проводе в клочках растерзанной изоляции. Никто даже не пытался починить этот фонарь, да Филипп и не позволил бы. Все знали, чем гаже выглядит странная вещь, тем больше она нравится писателю.
   Это была не полная коллекция, остальная часть хранилась в московской рабочей квартире, а сюда Филипп привозил только то, с чем работалось особенно трудно. Неверие матери в любые силы, кроме эволюции и уз товарищества, создавало в петербургской квартирке абсолютную пустоту, способную принять какие угодно мысли и чувства, выходящие за рамки обыденного. Эта пустота как выпавший снег - можно вытоптать любой узор.
   Алла Михайловна очень удивилась бы, узнав, что её принципиальная позиция позволяет прятать многие грани способностей Скрытного Феликса. Она никогда не верила в сверхъестественное, потому заметить, что её единственный сын имеет особые таланы, не могла. У женщины было много других дел. Они с отцом посменно работали на подшипниковом заводе и жили в общежитии для молодых семей, а румяный девятилетний Феликс ходил в школу и пел в народном детском хоре при дворце пионеров того самого завода. Два ряда разнополых пионеров в белых рубашках пели патриотичные песни и по команде руководители брались за руки. Именно тогда в первый раз Феликс 'увидел картинки', как он это назвал. Он взял мальчика в голубых шортиках с кисточками на шнурке пояса за руку и второй ряд пионеров перед его глазами растворился в белёсой дымке, подарив новые образы. Отец светленького и вежливого мальчика Сереженьки Косулина приносил домой, в общежитие, замасленный подшипник в дипломате. Потом родители Сереженьки выпроваживали его спать, чтобы возбуждённо пошептаться на кухне, а в конце месяца вся семья шла есть красивый торт с желтыми кремовыми цыплятами, отмечая приобретение нового ковра, стенки, или подписки на книги цикла 'ЖЗЛ'. Всё взрослые соседи завидовали двум коврам на стенах их комнаты, а дети кремовым цыплятам. Словом, семью Косулиных никто не любил, и в рассказ сына о подшипниках в дипломате Алла Михайловна охотно поверила. Задала только один вопрос: 'Откуда знаешь?'. 'Увидел', - пожал маленький Феликс плечами, не солгав, и этого было достаточно. Очень быстро отца Сереженьки арестовали. Потом пионер лишился матери, а сам оказался в приюте. Вскоре семья Феликса получила квартиру и уехала из общежития, в сплетнях о Косулиных не участвуя.
   С тех пор 'картинки' Филипп видел каждый раз, когда сильно волновался. Сказать об этом стеснялся, а когда стал старше и уехал в Москву учиться, решил, что это его большой талант, а не сумасшествие и галлюцинации. Потом безрелигиозный Советский Союз пошатнулся, и о 'талантливых' такого рода заговорили больше, откровеннее и без стеснения. Одна часть страны заряжалась энергией Кашпировского, вторая часть доверяла Ванге, а Филипп Колос уверовал в свои силы. Всё четче он мог видеть тайную жизнь коллег, которые здоровались с ним по утрам за руку. А потом к нему не менее четко и ярко пришло осознание - а почему бы этим не воспользоваться?
   Филипп достал из ящика стопку белых листов и положил перед собой. Из другого ящика осторожно вытащил всё еще завёрнутую в синий мешок куклу и, давя приступы кашля, положил её поверх листов. От куклы шла волна, колющая пальцы. Казалось, она оставалась раздражающей грязью между пальцами, хотелось встать и вымыть руки. Но Филипп уже начал, потому не стал отвлекатся. Голова у него знакомо побаливала, и стоило только снять с подарка пакет - перед глазами помутилось.
  
   Маленькая квартира, где пахнет не родным домом - плесенью из ванной, талым снегом с незастекленного балкона. На окне - убогие зеленые шторы, искажающие солнечный свет. Давно некрашеный под балконной дверью пол, смятый старый половик.
  - Дура! Я знал, что ты дура, но чтобы!.. - невысокий, коренастый, он замахивается, но девушка со свёртком на руках только плачет, не уворачивается. Смотрит по сторонам так быстро, что кажется - отрицательно мотает головой. Он шипит, чтобы не кричать, он зол и избит; она боится, не признается. Неловкий рывок вперед, и свёрток летит на продавленный диван. Он рефлекторно дёргается поймать за уголок одеяльца, и только когда свёрток бесшуно виснет, вспоминает - там же мёртвый младенец. Мёртвый! Совсем синий от удушя, скрюченный, некрасивый и мокрый. Он будто смотрит своими мутными глазами из голубого одеяла. Обвиняюще. Дрожь проходит по спине, парень шипит:
   - Надо его выкинуть, - и отшвыривает от себя к балкону.
  - Мой ребёнок! - визжит девушка и бросается вперёд, чтобы поднять.
  - Заткнись, дура! - он хватает её, дёргает на себя, рвёт рукав куртки. - Еще чтобы все?..! - нервно оглядывается на пожелтевший от протёков угол. - Чтобы еще все... что ты?! Собирайся, помешанная!
  Он напуган. Он толкает девушку из одного угла маленкой комнаты в другой, то шипит, то срывается на крик, но тут же сам себя затыкает, чтобы соседи не услышали. И её затыкает, прижал кулак к лицу.
  - Заткнись! Заткнись! Ты сама во всём виновата, только ты виновата. Забирай! - он вдруг хватает с пола свёрток и прижимает его к её груди. - Ты забёрешь его с собой, - с вкрадчивостью пономаря говорит парень, прижимая мертвого младенца лицом к девичей груди. Девушка зажимает уши ладонями, мотает головой и не осмеливается кричать, только жалобно стонет: 'нет-нет-нет, не могу, нет-нет'. - Ты вынесешь его, ты унесёшь его и выкинешь. И будешь проклята.
  Девушка вскидывает распухшее от слёз лицо, в горле у неё надрывает, а в груди больно - парень слишком сильно прижимает к ней мёртвого ребёнка. Проклята? Это слово ужасом отражается на девичьем лице. Она даже плакать не может, только смотрит. А парня это слово будто успокаивает, будто он смог отыграться, будто теперь она боится сильнее, она почти падает от суеверного страха и этим даёт ему силы. Он перестаёт метаться, перестаёт шипеть. Он ничего не говорит, сильнее прижимает мертвеца к девушке, берёт её холодные ладони и кладёт на мокрый голубой свёрток, заставляя держать, а потом почти заботливо застёгивает на ней куртку. Она даже не шевелится, только дышит через рот со свистом, пытается сдержать крик.
  - Теперь ты почти беременная, - он криво усмехается, ему самому противно это говорить, но злость и страх сильнее. Злость и страх смешиваются, превращаясь в жестокость. - Смотри, не потеряй его, - парень поглаживает мертвеца под курткой, девушка ошалело смотрит на свой выросший живот, сипит и вдруг переходит в визг. Парень шарахается, она визжит, сгибаясь, пока он не хватает её за шиворот. - Заткнись! Заткнись!
  Визг отражается от стен полупустой квартиры, впивается в затылок, парень отпускает девушку, пятится к стене от неожиданности и изумления. Он смотрит на неё, как на бесноватую, боится подойти, боиться тронуть, а она кричит. Её руки трясуться, она не может их опустить, чтобы коснуться фальшивого живота. Парень, наконец, отмирает, отлипает от стены и снова кидается к девушке. Хватает за шиворот и тащит к двери, та подвывает, не сопротивляясь. Он открывает дверь и пихает её от себя к соседской противоположной. Девушка вздрагивает, хватается за живот под курткой, но быстрее, чем соседка по-старушечьи кряхтит из-за двери: 'кто-о-о там?', парень её стягивает вниз по пролёту. Они быстро скатываются с третьего этажа и выскакивают на улицу под женские вопли. Деревянная дверь в подъезд грохает, парень подскальзывается на обледенелых ступенькаях крыльца. На дороге жижа из грязи и снега по щиколотку, дует сильный ветер, выбивает волосы из-под куртки. Вода под ногами, а лёд под водой. Они спотыкаются, но парень крепко держит за капюшон куртки подвывающую девушку и тащит вперёд. На улице темнеет, в узком переулке черными дырами виднёются мусорные бачки. Парень так быстро сворачивает, что чуть не падает. Подтаскивает к ним девушку:
  - Бросай!
  Она смотрит безумно, тогда он не выдерживает и сильно бъёт кулаком по выступающему животу. Младенец выскальзывает, тот его подхватывает за одеялце и швыряет в бачок. Девушка кричит и кидается следом, он её отшвыривает в сторону, топает, хочет ударить, но только взмахивает руками над распатланной головой:
  - Молчи, молчи, дура! Хватит вопить, ты сама в этом виновата!
  
  В ушах всё еще стоял отчаянный женский вой, а смазанные вечерними сумерками мусорные бачки в неизвестной подворотне исчезли. Филипп медленно втянул в себя воздух носом и через силу открыл слипшиеся глаза. Тут же зачесалась шея, он провёл по ней рукой и понял - она вся влажная от пота. Волосы тоже мокрые и прилипли к вискам, солёные капли скатываются из-под них по шее в ворот рубахи. Руки дрожали, но в горле болше не першило. Когда в ушах перестало звенеть, мужчина посмотрел на куклу. Он всё еще держал её в руках, причем так сильно, что на пакете остались продавлены от пальцев, а кое-где и царапины от ногтей.
  - Занятная вещица... - протянул писатель, еще раз осмотрев подарок из Сибири. Всё такая же страшная, серая, с изуродованным, будто растёкшимся лицом и оторванной косой, кукла в себе хранила жуткие картины, от которых даже у видавшего разное Филиппа дрожь проходила по плечам. Он давно не слышал, чтобы женщина так громко и так страшно кричала. Так даже от боли не кричат. Хотя, как должна кричать женщина, мужчина которой выкинул её ребёнка в мусорный жбан? От этой мысли становилось не по себе, но в милицию звонить Филипп не собирался. Он надеялся, что у этой истории будет не менее захватывающее продолжение, которое он сможет увидеть. Что за женщина, что за ребёнок? Почему радостное семейное событие превратилось в такой ужас?
   Эту ночь Филипп не спал. Кукла в пакете всё еще лежала на столе такая же безмолвная, как погибший младенец в мусорном бачке. Писатель к ней до самого утра болше не притронулся. Он ходил по комнате, сменил рубаху, достал пачку новых, еще не использованных карандашей, подточил их - ему хотелось собрать всё ощущения, звуки, запахи, образы в единое вдохновение, которое пропитает двоякое сознание писателя-ясновидящего.
   Утром он вышел из комнаты помятым, но в свежее-выглаженной рубашке. Павел уже встал и весело шумел на кухне, его незастёгнутая сумка лежала под вешалкой в прихожей. Алла Михайловна ушла занимать очередь в приёмной водоканала, так что наливать чай Бржозовскому пришлось самостоятельно. Он достал кружку из общего шкафа, а потом из соседнего кружку Филиппа - она всегда там стояла отдельно, чтобы кто-нибудь не схватил.
  - В этот раз ты свой поезд не пропустишь?
  - Гостеприимство на уровне, - нисколько не обиделся Павел, поглощая вчерашние кулебяки. - Но да. Надо двигать домой, а то Леночка без меня уже соскучилась... Она выла вчера по телефону, как бестия, - мечтательно протянул он, припоминая горячий разговор, в котором Леночка Бржозовская обещала мужу выдернуть волосы и ноги за все его похождения, - любовь моя. - Павлуша вздохнул и смачно откусил румяный бок кулебяки. - А ты то со мной поедешь?
  - Нет, не поеду.
  - О-о-о! А что такое? Идейка осенила? - Павел явно посмеялся. Он вообще не понимал, зачем, имея отдельную квартиру в столице, Филиппу сидеть с матерью в холодном Петербурге.
  - Что-то типа того. Слушай, откуда ты мне эту куклу жуткую притащил? Где ты её нашел?
  
  

4.

  
Май.
  
  Я варила деду рисовую кашу на завтрак, когда баба Арина сказала, что теперь на огородах работать будет проще - ребята возвращаются из школы. От этой новости молоко на печке вспенилось и, шипя, убежало.
  - Вот ты, Полина, дура, - покачала старуха головой и угрожающе поставила клюку между ног.
  - Сейчас уберу, сейчас уберу, - шлёпнула я тряпкой - выцветшим, старым полотенцем - по горячей лужице, даже палцы обожгло. - А что, правда ребята возвращаются?
  - Возвращаются, возвращаются, только не про твою честь. Лужу-то подотри. Теперь то уж выпускные у них прошли, так что на всё лето.
  - Так если прошли, значит и потом останутся? - это очень волновало. Если ребята останутся, значит и Егор будет здесь. Он же приехал со всеми, да? Мы еще не виделись, но сегодня наверняка встретимся, может, на вечернем собрании. Я обрадовалась, быстренько подтёрла молочную лужу прыгающей от радости в руках тряпкой: надо же, надо же! Когда мы весной все ходили готовить поле под картошку, помню, носила туда обед. Егор серьезно очень, строго сказал, чтобы ребята надо мной не потешались. И вот я теперь всё думаю: это же не просто так?
  - Кто и останется, а кто и нет... - проговорила баба, когда я уже поставила на плиту другую чашку с молоком. Бабуля выглядела задумчиво и будто говорила не со мной. Я знала, что каждый год некоторые уезжали в город, потом, правда, возвращались, привозили с собой новеньких, староста селил их на Подзаборной улице. Неужели и Егор уедет?
  - А кто уедет в этом году? - надо обязательно узнать! Эта мысль очень ясно, очень ярко встала в голове.
  - А тебе что? - она разозлилась и стукнула клюкой об пол. - Ты, Полина, дура. Ребята вон какие вернулись, как забор. А ты всё с куклами тетешкаешься.
  Бабка Арина это обидно говорила. Ну и что, что с куклами? Мне их шить очень нравится. Одну пошила, самую первую, она теперь мне помогает, вроде талисмана. Я похлопала себя по карману в юбке - кукла и сейчас была со мной.
  - Весь угол в комнате завалила.
  Ответить было нечем. И правда весь угол в комнатушке был завален разными тряпочками, да обрезочками с нитками. Бабуля мне сама эти обрезки от шитья отдавала. Но напоминать ей об этом сейчас бессысленно: баба Арина, когда впадала в нравоучения, забывала, что чаще была доброй. Сейчас вот она поворчит-поворчит, а вечером подзовёт, да и сунет новый лоскут, не подошедший на платок, или заплатку.
   Потому бабулю сейчас я слушала в полуха. Важной была новость - всё-таки они приехали! Значит, совсем скоро мы встретимся, а если мальчишки опять будут потешаться, Егор им только скажет, толко слово скажет - они сразу замолкнут.
   Рис для дедовой каши никак не хотел вариться, мне возле него не сиделось, даже бабуля заметила.
  - Ты чего переминаешься? Прихватило что ли?
  Ну, бабуля, ну зачем такое говорить? Я ничего отвечать не стала, только быстрее помешала кашу в котелке.
   День тянулся очень медленно. Дома мы успели пересадить герань в горшочки побольше, потом наносили воды в личные бочки, после я ушла на прополку.
   Общественные огороды находились посреди деревни, через улицу от площади собраний. Это были длинные грядки спереди, сзади большие теплицы под белым материалом. Грядки всегда пололи девушки, потому что женщины ухаживали на скотиной. Лето только начиналось, цвела земляника. Девушки много болтали и даже пели частушки. Меня не приглашали, я петь всегда стеснялась. Да и не до частушек сейчас - быстрей бы день кончился! Сегодня было не очень жарко, но лоб у меня постоянно потел, даже платок намок, и тяпка выскальзывала из рук. Я разгибалась поправить платок, а сама всё смотрела через дорогу, где была площадь и зал собраний. Мужчины сначала там собрались, потом стихли - зашли, наверное, а теперь снова зашумели.
  - О, смотри-смотри, идёт-идёт, - у самой дороги полола Наталья, маленькая, кругленькая, вечно у неё был незаплетенный хвост набок. Всё она нас погоняла, как овечек, и жаловалась, что кроме неё никто не работает. Но тут она разговорилась, разхохоталась, вся выпрямилась и натянула на груди кофточку. - И откуда это к нам такого красивого занесло? Ой-ой, Сережка, идёт, улыбается, наверное, от старосты знания получил, - девушки, что ближе стояли, засмеялись, Серёжка свернул с тропинки и подвернул к Наташе, он её даже за локоть взял! Но она так взвизгнула, как будто ущипнул. Серёжа что-то тихо говорил, я со своей грядки не слышала, наглаживал её волосы в хвосте через правое плечо.
  - Да ты что?! - вдруг вскрикнула она, даже тяпку бросила, Сергей подпрыгнул, что б на ноги не прилетела. - Чегой-то, спрашивается? А губу тебе не закатать? - она поднесла пухлый пыльный кулачок к его лицу. - Тоже мне, нашелся тут. Не больно то вас и ждали: как прикатились, так и катитесь, плакать никто не будет, да, девочки? Лапы то свои медвежьи прибери, никуда я с тобой не поеду! - и засмеялась, Сергей тоже засмеялся. А я замерла: это значит, уже всё решается? Никита их тут же отправляет в большой город, вот так, сразу? Сережка едет, а Егор ведь с ним учился. У меня в животе скрутило, как от закваски натощак - нельзя же так! Мы даже не виделись! Да они даже приехать не успели! Ну, пожалуйста! Я бросила тяпку на редиску и побежала прямо по борозде. Девочки вслед кричали, Наталья попыталась поймать за рукав, но я прыгнула в сторону, задрав юбку, перескочила через канаву у дороги и кинулась на площадь, к залу собраний.
   Из зала как раз выходили люди: мрачные мужики и женщины, все что-то еще договаривали незаконченное. Я прыгала от окна к окну, пыталась заглянуть, но больно высоко. Кто-то внутри заметил, шикнул: 'брысь отсюда!'. Но Егора ни снаружи ни внутри не было видно, может, о нём ничего не решали? Хоть бы не решали, хоть бы Сергей один уехал.
   За толпой мужиков из дверей вышла бабуля. Я кинулась к ней, от волнения кружилась голова и даже тошнило. Чтобы не упасть, вцепилась в бабу Арину.
  - Баба!
  - Ты чего тут расхристанная бегаешь? Полоть то, редиска сама себя прополит что ли? - грозно спросила старуха, переставив клюку поудобнее. - Или я пойду, костылём там порою?
  - Бабуля! - взмолилась я, всё высматривая в толпе его макушку. - И что же? Что?
  - Что-что... Хватит кобылой тут прыгать, не доросло умишко-то еще в эти дела лезть. Сказала тебе - сиди спокойно, вот и делай, что бабка говорит, раз сама не соображаешь...
  Баба Арина еще договаривала последние слова, а я её совсем не слушала. Из дверей зала вышла последняя группка парней, за высокими и плечистыми я не сразу заметила его. Егор! Он был не такой толстый, невысокий, почти как я, ладный. Очень красивый! А шел понурый, или задумчивый, я не поняла. Разволновалась сильно, покрутилась по сторонам: захотелось куда-нибудь сбежать, да хоть за бабулю спрятаться, хоть бы он ничего не заметил. Меня бы не заметил! Но Егор вообще на меня не глянул, так бы и прошел мимо, если б его не хлопнул по плечу Максим - белобрысый, с жиденькими желтыми усами парень, как раз из тех, что вечно меня задирали.
  - Ну ты не куксись. Молчи, не молчи, а выбрать кого-то надо. В город надо? Сам плакался... - Егор повернулся, глянул тяжело, у него брови сразу сошлись и глаза сузились. Движением плеча он сбросил с себя максимову руку. Мне тоже стало за него обидно: что значит, плакался? Он не может плакаться! Вот ведь Максим мерзкий! Гадкий, противный, и усики еще эти, как у тараканища.
  - Так что давай... любую... - Максим осмотрел площадь перед крыльцом, а ней только я, да баба Арина. - Ну эта старая, и костылём попёрек спины воспитает, - он еще раз хлопнул Егора по плечу и хохотнул. - А эта молодая. Попёрек лавки положишь и воспитывай как хочешь и куда хочешь, - и опять хохот. Я замерла и сжалась, потому что Егор на меня посмотрел. Сначала на бабулю, а потом на меня. Стало очень жарко. Капли пота из-под платка щекотно скатились на шею, хотелось их вытереть, но пошевелиться не получалось, даже дышать было трудно. А Егор всё смотрел на меня, глаза у него были тёмные, глубоко запавшие, а под ними - синяки. Я испугалась и отступила за бабулину клюку.
  - Ты мне, сосунок, это брось, - морщинистое лицо бабули еще больше сморщилось и потемнело. Она помялась с ноги на ногу и перебросила палку из одной руки в другую. - Я тебе еще сама могу, куда захочу вот этим самым костылём.
  Максим блуждающе поулыбался и повёл головой из стороны в сторону, как кот, это было мерзко, по плечам прошлась дрожь - они о чем-то неприятном говорят. Обо мне, я понимала, но слова противные, липкие. Потом он толкнул Егора плечом: 'нравится?', тот пожал плечами и больше на меня не смотрел, я чуть не расплакалась от обиды и ощущения того, что что-то решается, а я ничего не понимаю! И он больше не смотрит на меня.
  - Ну вот! Топай к старосте и расскажи про гор-рячую и сильную. Всего делов-то.
  - Пойдёшь со мной к старосте? А потом в город? - Егор будто хотел уйти, но потом остановился и проговорил это в полоборота. Я повертела головой, глянула на бабулю: это он мне говорит? Он со мной заговорил? Он меня с собой позвал?
  - Да. Да! Конечно пойду! Ой... - воздуха мне не хватило, я правда согласилась? Он мне предложил, а я согласилась! Даже не обратила внимания на бабу Арину, она меня дёргала за юбку и пыталась оттащить в сторону, но куда там. Я теперь от него никуда не отойду! Зачем нам идти к старосте, я и так сразу согласна! Хоть в город, хоть здесь! Главное - он меня позвал! А я так боялась, что он уедет без меня.
  - Ко второму собранию приходи, - позвал он, а потом развернулся и ушел. Максим увязался за ним, загребая пыль кривыми ногами, а я всё смотрела им вслед, сморела-смотрела, переминаясь, вставая на носочки, отсупая и подпрыгивая, когда долговязая противная фигура скрывала моего Егора. Конечно я приду!
  - Бабуля! - я была так рада, что не могла об этом молчать. Хотелось кричать, обниматься! Я кинулась на бабушку, но та выставила клюку, она больно ударила меня в грудь.
  - Вот что ты прискакала сюда хвостом заметать?! Дура ты! - трясла бабуля рукой с тростью и топала так, что пыль оседала на сандалиях серыми разводами. - Ну какая же ты дура, Полина!
  
  
***
  До вечернего собрания в пять часов, я успела прополоть свою грядку и помочь Наташе, та всё с Сергеем стояла у дороги. А у меня тяпка в руках плясала от волнения, ничего поделать было невозможно. Вот еще один куст, еще одна грядка и мы с Егором встретимся, пойдём к старосте. Что там надо будет говорить я не знала, староста на меня внимания никогда не обращал и никогда не заговаривал. Да и всё равно! Егор наверняка знает, что сказать и сделать, он уже всё придумал.
   Когда полоса земли с кустами закончилась и заняться мне было нечем, на огороды вышла баба Арина. Она быстро и угрожающе переставляла клюку, от этого стало не по себе ѓ- все знали, как ловко она умеет ею пользоваться не только при ходьбе.
  - Полина, - бабуля выглядела очень строго и начала решительно. ѓѓ- Ты, конечно, дура, но не до того, чтобы с головой нырять в омут. Лучше возьми её в руки и подумай - какой тебе еще город? Какой Егор? И я тоже, дура старая, проглядела... Не ходи никуда.
  А я смотрела на бабулю и думала - раз она здесь, значит, скоро надо будет идти на собрание.
  - Да ты слушаешь меня, а? Что за блаженный вид? Полина!
  - Бабуля, ты зря волнуешься.
  Хотя, это я волновалась, а бабуля злилась, хмурилась и подходила всё ближе, почти вплотную. Но я мотрела через её плечо на дорогу - когда мужчины начнут собираться, тогда нужно будет бежать к залу. И вот сначала один прошел по дороге и свернул на Площадь, Потом второй поспешил, вытирая руки тряпкой. Значит, и мне уже пора, да? Пора? Я обогнула бабулю и побежала. Она крикнула: 'Куда?!', но догнать с костылём не могла.
   Мужчины собирались в группки у входа. Я металась от одной такой группы к другой, искала, ждала. Где же он, где? Вот уже и бабуля подошла, точно будет меня учить. От её идей меня пот прошибал - ну как так, не ходить?! Это она что-то несусветное придумала! Потому я резко отвернулась и спряталась за высокими мужчинами. Они хмуро что-то обсуждали и крепко ругались, противно сплевывая на землю. Хотелось отойти от них подальше, но из-за кустов сирени вышел Егор, я тут же про всё забыла! И по мужчин и про бабулю с палкой, она меня зорко выглядывала. Но теперь то уже всё равно! Егор оглядел меня с ног до головы, а потом взял за руку. За руку! Он взял меня за руку! Дыхание перехватило и коленки подогнулись, но парень пошел вперёд и я с трудом выпрямилась, поковыляла за ним, лишь бы не отстать. Лишь бы он меня не забыл здесь!
   В зал мы вошли с толпой людей и встали не в уголке, как я привыкла, а на виду, прямо перед трибуной. На нас глазели со всех сторон, поглядывали на Егора, на то, как он держал меня за руку. Все-все-все видели! От пристающих взглядов меня потянуло к выходу, или хотя бы в сторону, но Егор так сильно сжал руку, что я замерла и осталась рядом с ним. Какая разница, кто что увидит, если он держит меня и не разрешает уйти... Значит, бабуля глупости говорила, а я всё правильно чувствовала.
   Староста вошел, когда на настенных часах было ровно пять. Он никогда не опаздывал, всегда везде успевал, маленький и худой, с седой бородкой клинышком. Сколько раз я его видела, он всегда держал металлическую линейку, во время собраний кричал и стучал ею по кафедре.
  - Думаете, это просто слова?! Да нет. На мир рухнул, когда все начали поклоняться этому перестроичному демону. Рухнул. Не оставил ничего, за что стоило бы там бороться. Неверящих топчут и давят во время игрищ. Их земля давно сгнила и вонь даже до неба дотянулась - самолёты начнут падать, они уже падают! Они умирают, умирают их дети в больницах, им - младенцам! - колят эту гниль и падаль, матери-дуры сами носят детей в больницы. А потом вырастают уроды! Они все там сговорились! Нельзя отдавать им наших детей! Нельзя позволять им вливать их гниль, каждая мать это понимает! Каждый отец знает, как защитить свою семью... сбежать от неё!
   Эти ужасы про гниль староста постоянно рассказывал на собраниях, а я думала: хорошо, что здесь, в деревне, никакую отраву в нас, как в большом городе, не вливают. Если бы вливали, мы бы умерли.
   Но сегодня даже это не пугало. Я не могла дождаться конца собрания, всё поглядывала на Егора, тот разглаживал пальцами уголок рубашки и не слушал. Ему тоже не терпелось пойти к старосте, я сразу поняла! Он передёргивал плечами, переступал с ноги на ногу и выдыхал, а крылышки носа его трепетали. Егор только раз мельком глянул в мою сторону, я тут же отвернулась, какой он красивый!
   Староста еще долго говорил про гниль в детях, но в конце концов собрание все-таки закончилось. Мужчины расходились, я замерла: только бы сейчас Егор не ушел с остальными. Хотелось взять его за руку, прижаться поближе, но получалось только смотреть по сторонам и переминаться. Почти все ушли, только баба Арина мрачно стояла у выхода, я силой сдерживалась, чтобы не заплакать: ну почему он ничего не говорит? Ничего не делает! Сейчас баба придёт, староста уйдёт и Егор передумает! А что потом делать мне? Но Егор не передумал. Он толкнул меня в плечо.
  - Пойдём.
  И пошел вперед. Я засеменила следом, только бы не потерять его спину в толпе. Староста скрылся в каморке, мы за ним. Каморка освещалась только лампой на столе, казалась совсем небольшой, в ней помещались только стул и пара стульев. За столом сидел староста Никита, на стульях двое огромных мужиков, плечами они подпирали темноту по углам. Один мужик был очень бородат, другой совсем лысый. Они все оглянулись на нас и так недобро посмотрели, что мне тут же захотелось сбежать подальше и не попадаться им на глаза до зимы. Все смотрели друг на друга и молчали, это было очень страшно. Только когда я легко тронула Егора за руку, староста заговорил.
  - Передумал? - сказал он совсем не тем голосом, которым кричал про гниль и серьёзно глянул в мою сторону. Я сжалась, только бы он не начала причитать, как баба Арина, ему противиться будет невозможно.
  - Передумал. - Очень уверенно ответил Егор, мне тут же захотелось встать к нему ближе, но он остановил меня локтём. - Не хотел говорить, что толку трясти этим. Но раз уж разговор зашел, что толку скрывать: Полина со мной.
  Как он это сказал! 'Полина со мной!', - я тут же всё забыла, от радости прижала руки к лицу и никого больше не видела. Захотелсь, но было некуда в каморке, да и все оставались мрачными такими, даже Егор. Но он просто серьезный, ведь такой момент! Жалко, что баба Арина этого не слышала, она бы тут же перестала меня гонять по всему посёлку со своими глупостями.
  - Это я вижу, что с тобой, - староста Никита так провёл ладонью по лицу, как будто хотел ею бороду снять. Кожа на щеке натянулась и нижнее веко оголило красную, мясистую полоску под белком глаза ѓ- в свете лампы это было хорошо видно. Стало очень страшно! Он похож на дикую собаку - эта мысль только проскользнула, а я её тут же прогнала! Никита так глянул, как будто мысли мои прочитал.
  - Смотри на меня. Ты же понимаешь, я с вами не шуткую. Пустословов я терпеть не могу, ѓ- тихо проговорил староста и уставился на Егора так, будто тот его обманул. Ну что за глупости! Если б мне дали слово, я сказала Никите всё: он просто не знает, что Егор скромный, молчаливый и серьёзный.
  - Почему пустословов? - наконец-то он заговорил! Я обрадовалась, староста на меня страшно зыркнул. - Где? Хотите сказать, я вас обманул? Нет. Я себя предложил, вы озвучили условия. Так с чего скрывать, что есть Полина, - он тронул меня за плечо, я вся подалась вперед: да-да! Я есть! - И что она меня любит и хочет быть со мной.
  Да-да, люблю! Да, хочу! Конечно же хочу! Как он это легко и просто сказал. Я закивала и прижалась к моему ненаглядному еще ближе - раз он теперь знает, раз все теперь знают, зачем скрывать? Вот только уши и щеки горели, но я была так счастлива, что не обратила внимания на ерунду. Вот уж теперь баба Арина перестанет приставать и поймёт - всё серьёзно. Очень!
   Никита качал головой и смотрел то на меня, то на Егора.
   - И откуда что берётся?
   Он что, нам не верит?! Он сейчас нам не поверит и не разрешит вместе ходить, да? Почему он упрямый такой, неужели не видно?..
  - Что есть, то есть, - ответил Егор, а потом впервые за весь разговор улыбнулся и даже взял меня за руку, - пустословов я не люблю.
   Потом староста очень долго рассказывал про то, как опасно будет жить в городе. Какие там нас ждут соблазны, как городские всегда мечтают вливать в головы хороших людей бредни. От этих бредней гниют мозги и люди начинают вести себя по-скотски. Таких вычищают на Подзаборной улице и мы сами должны знать, как это бывает... Я припомнила: каждый год в посёлок приезжают люди. Они по-первости постоянно ходят на собрания и с удовольствием работают с нами на огородах и скотных дворах, приговаривая: 'да, так мы и должны были жить, так и жили бы, если б не эта говёная перестройка'. А потом они становятся как все и начинают ругаться как баба Арина.
   Егор слушал и кивал, он понимал больше меня, когда староста говорил о 'тасканиях' и 'алкашне', он потом мне объяснит конечно же, сейчас это всё неважно. Мне хотелось смотреть только на него, слушать только его. От осознания, что всё решилось так быстро, мир радостно крутился и куда-то уплывал. Воздуха в черной комнатушке не хватало, нужно было держаться за руку Егора, чтобы не упасть. О большем я и не мечтала!
   Очнулась я только когда оказалась на улице и ветер встрепенул волосы, выбившиеся из под косынки - Егор вывел меня на площадь, попрощался и сказал, что через неделю придёт. Через неделю... Каких-то семь дней и мы будем вместе! Я буду полоть, поливать, готовить и время пройдёт незаметно. Он ушел домой, а я всё стояла на улице и не могла поверить своему счастью. Баба Арина незаметно подошла сбоку и ткнула меня тростью.
  - Стоит она... пошли домой, блаженная.
  
  

5

  Июнь
  Егор не пришел ни через неделю, ни через десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать дней... Прошло две недели, и я совсем отчаялась. Каждый новый день тянулся жутко долго, с утра до обеда, с обеда до вечера. После того разговора со старостой, баба Арина меня никуда не выпускала, даже на общие работы я не ходила. Целыми днями она только и делала, что рассказывала, какая я дура. Как я глупо поступила, согласившись быть с Егором и как это плохо для меня закончится. Но в это не верилось даже тогда, когда он не пришел. Сначала было очень грустно, а потом я догадалась: это баба ему что-то наговорила! Это она отвадила его от нас! Постучала на него костылём и всё пропало!
   Я не могла есть и очень плохо спала. А потом ходила по дому грустная, баба Арина злилась.
  - Что ты как тень шарохаешься по углам? Что ты корчишь из себя? Тоже мне, нашла по чему убиваться. Радуйся, Полина.
  Слышала, как она говорила деду вечером: 'Дура не знает, как ей повезло. Этот старый дурак Никита уже всё подбил, нашел овцу безхвостую. Кого она может к нам загнать? Да она только меня в гроб загонит своими фантазиями. Вымохала дылда, а всё с куклой таскается. И хорошо, что он слинял, и слава Богу, Господи прости'. Но бабуля ошиблась. Я помешивала клубничное варенье в огромном тазике в кухне и всё-всё слышала. Разве так можно поступать? Что я им сделала, за что она так меня не любит? Я всегда был послушной и делала так, как она хотела. Я даже о Егоре не говорила, потому что бабуле это не нравилось, я только мечтала. И когда мечта исполнилась, они всё испортили. Баба Арина даже хуже старосты!
   В посёлке уже убрали всю клубнику и наварили на зиму варенье. Пошла малина, и девушки лазили за ней в колючие кусты, а я всё сидела дома. Готовила, шкребла посуду, шила крошечную одежду для своей куколки. Баба Арина перестала донимать меня разговорами о том, как мне повезло, так что я почти ни с кем не говорила. Так было даже лучше, потому что каждый раз, когда со мной пытались заговорить, я не могла сдержаться и начинала плакать от обиды. Бабуля только глянет, а я сразу представляю, как она выгоняет Егора взашей, стучит своим костылём, и он никак не может ко мне прорваться. Я ждала и ждала, а баба Арина говорила деду когда думала, что я не слышу: 'Ревёт и ревёт, как грудная. Титьку ей что ли дать?', - ничего не не надо давать, шла четвертая неделя.
   Тогда день был серый. Иногда он скатывался меленьким дождиком по оконным стёклам. Я перебирала малину, когда бабуля вернулась с дневного собрания. Она стукнула костылём в дверь, потом бросила его под лавку, уселась и сняла с головы платок. Встряхнула его от капель и уставилась на меня так, будто хотела пришибить на месте. Она всё смотрела и смотрела, прищуривалась и жевала губами, я не могла терпеть.
  - Что?.. Что?
  - Что-что! А вот что! Можешь радоваться, Полина, ты ведь этого добивалась. Не знаю уж, как вы это провернули, но этот олух глаза забычил и всё свёл.
  - Кто? - я ничего не поняла, но испугалась. - Егор?
  - Дела мне нет до твоего Егор! Этот старый дурак - наш староста! - бабуля взмахнула в воздухе кулаком, будто забыв, что в руке нет костыля, он не сможет стукнуть об пол. - И я тоже, старая коза с ушами, всё прошляпила, а сегодня он как ни в чем не бывало: 'подготовьте для Полины вещички'. Вещички! - вскрикнула бабушка и тихо добавила неприличное слово, хлестнула платком по лавке. Только после этого она выдохнула и пересела к столу, подвинув ногой к себе клюку, как будто без него было неуютно.
  - Полина, - она вдруг заговорила тихо и ласково, когда прислонила свой костыль-клюку к столу - послушай меня, детка. Ты ведь не знаешь, зачем некоторые из ребят ездят в город, да?
  - Знаю! - я не какая-нибудь дурочка, какой меня бабуля считает, я всё понимаю. - Они ездят в город, чтобы привозить к нам новых, строста Никита потом селит их на Подзаборной улице. Вон, Алеся Андреевна в том году приехала, теперь в коровнике работает.
  Бабуля вздохнула, убрала из общей чашки ягоду с белым червяком.
  - Послушай меня. Люди к нам не приезжают просто так. Они думают, что бегут сюда, а убеждают их в этом вот те, кто по городам и разъезжает, эти 'противогнильщики' Никитины. Умишком то не доросла еще, чтобы такое понимать, а то вот она - нарисовалась тут и титьки набок! - Бабуля разошлась, но потом вытерла рот воротником кофты и продолжила, хмурясь. - Ты сама прикинь, на кой черт, Господи, прости, тебе это надо? Ты-то что про гниль...
  - Я с Егором!
  - С Егором! - стукнула бабуля ладонью по столу. - Да у меня уже чешется всё от этого Егора! Тот еще тихий омут. Всю жизнь косится...
  - Не говори плохо про него! - да что, в самом деле, бабуля ничего не понимает!
  - Цыц, мелочь! Много ты понимаешь! Думаешь, он тебя, дурочку, просто так туда повезёт? Надо ему пыли в глаза Никите сыпануть, а ты смотришь телячьими глазами, да сказки себе выдумываешь. Ребята болтают, за девчонкой он туда едет.
  - Враньё! Враньё-враньё! Это ты меня не любишь, это тебе только бы чтобы я тут сидела! Не хочу и не буду! Хоть что вы мне тут говорите, а я всё равно с Егором поеду! Старосте лучше, чем тебе знать! - я так кричала, что даже не понимала смысла. Из комнаты выскочил дед.
  - Да что ты её няньчишь, пусть катится, куда глаза глядят! Такая же дура неблагодарная! - это он про меня?! Это я то дура?! Да они просто не любят меня, всё хотят, чтобы я им тут варенье варила. А не буду!
  - Ты то что выскочил?! - бабуля, замахнулась клюкой. - Пшел вон отсюда! Тоже еще. Выползень! Благодарный тут нашёлся, иди, пока я тебя не отблагодарила костылём! Полина! А ну вернись! Вот дура!
  Баба Арина догнать меня уже не могла! Я перепрыгнла через её грядки, оббежала облепиху и выскочила за калитку, пусть она теперь на деда кричит! Да пусть на всю деревню кричит, мне теперь всё-равно. Всё-равно я буду с Егором, поеду с ним в город, и там уже она до меня клюкой своей не дотянется!
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"