Филатов Иван Андреянович
Метафизика возникновения новизны. Том 1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Рассмотрен вопрос мышления, создающего новое знание. Отмечен вклад Платона в разработку методологии продуктивного мышления. Произведено разграничение понятий: идея и мысль, инсайт и интуиция, душевное и духовное, чувство и ощущение, объективная интеллектуальная новизна и новизна субъективная. Установлена причина возникновения интеллектуального чувства удовольствия и та роль, которую оно выполняет в процессе: понимания смысла рассказанного нам анекдота, инсайтного явления идеи в наше сознание и созерцания понравившегося нам произведения искусства. Сделана попытка определиться с вопросом понимания смысла произведения искусства. Отдельно рассмотрен вопрос эстетического удовольствия и самой эстетики как приготовительной школы науки. Дано представление об искусстве как природном явлении, а также о его назначении и сущности. Изложена как концепция структурно-функционального состава идеи, так и методология возникновения новизны. Возникновение новизны представлено как основной атрибут бытия. Ключевые слова: идея и мысль, душевное и духовное, чувство удовольствия, искусство и красота, структура идеи, методология, бытие, Платон, Бергсон.
  Метафизика возникновения новизны. Том 1.
  
  Оглавление
  Часть 1. Красота как отзвук удовольствия от понимания смысла внове явленной идеи 1
  Глава 1. Продуктивное мышление 6
  1.1. Платон как открыватель "технологии" интуитивного мышления. 7
  1.2. "Бессловесность" потребности, чувства, идеи, мысли и языки их выражения. 12
  1.3. Идея и мысль 16
  1.4. Инсайт (интуиция), логика и язык 27
  1.5. Диалог логики с интуицией 36
  1.6. Душевное и духовное 42
  Глава 2. Объективная интеллектуальная новизна как предмет удовольствия 50
  2.1. Анекдот, инсайт, произведение искусства: откуда удовольствие? Теория смеха А. Бергсона 50
  2.2. Чувственная форма новизны. 56
  2.3. Ощущение и чувство 58
  2.4. Интеллектуальная форма новизны 62
  2.5. Понимание субъективной интеллектуальной новизны и новизны объективной 74
  2.6. Откуда желание многократного общения с произведением искусства? 82
  2.7. Интеллектуальное чувство удовольствия как фиксатор наличия идеи-новизны 86
  2.8. Созвучье душ 98
  2.9. Как мы понимаем произведение искусства 100
  Глава 3. Назад к грекам! 117
  3.1. Сужение сферы прекрасного 118
  3.2. Отделение науки от эстетики 120
  3.3. Эстетика как приготовительная школа науки 122
  3.4. По поводу идейности произведения искусства 131
  Глава 4. Для чего искусство? 133
  4.1. Искусство как природное явление 134
  4.2. Сущность и назначение искусства 140
  4.3. О двойственности искусства и сокрытости красоты 143
  4.4. Современное искусство 154
  4.5. Что бы смогла объяснить концепция новизны в эстетике? 156
  Литература к Части 1...................................................................................................................................160
  Часть 2. Бытие как возникновение интеллектуальной новизны и нового сущего 162
  Глава 5. И опять об идее и иррациональном мышлении 166
  5.1. Структурно-функциональный состав идеи 167
  5.2. Счастье и несчастье философии. 179
  5.3. Платон и истина 192
  5.4. "Двойная рефлексия" Г. Марселя и "клещи Истины" А. Бадью: что между ними общего? 195
  5.5. Стиль мышления, как стиль выражения 214
  5.6. "Одновременность" возникновения интуиции, логики и языка 217
  5.7. Чему удивлялись древние греки? 219
  5.8. Чувство как недозрелая интуиция 225
  5.9. Заметки по поводу интуиции, инсайта и созерцания 228
  Глава 6. Бытие как возникновение интеллектуальной новизны и нового сущего 238
  6. 1. "Где ... прячется бытие?" (Хайдеггер) 238
  6.2. Так все-таки, прячется ли бытие? 293
  6.3. Обоснование: почему бытие - это возникновение интеллектуальной новизны в виде идеи 301
  6.4. Взаимоотношения в триаде "Бытие, красота, истина": предмет взаимоотношений и цель. 322
  6.5. "Почему вообще есть сущее, а не, наоборот, Ничто?" 332
  6.6. Импульсивность Бытия 337
  6.7. Что значит понять смысл идеи, в чем заключается новизна смысла и роль языка при понимании и выражении нового смысла? 341
  6.8. Двойственный характер идей. Гуманитарное и точное знание: критерий разделения. Может ли метафизика стать точной дисциплиной? 351
  6.9. Взаимосвязи как "серые кардиналы" внове образуемых идей 356
  6.10. Бытие как внутриинтеллектуальное событие, "маркируемое" спонтанным возникновением чувства удовольствия-удивления 365
  6.11. Методология возникновения интеллектуальной новизны и нового сущего 371
  6.12. К вопросу о единстве методологии возникновения как рукотворного, так и природного сущего 374
  6.13. Предпосылки обнаружения методологии возникновения сущего 385
  6.14. В чем заключена универсальность нашего Бытия, и что означают "гул бытия" и "единоголосие бытия" у Ж. Делеза? 393
  6.15. События-1, -11, -111 как, соответственно: природное событие, инициирующее своим явлением возникновение "рукотворного" события, посредством которого осуществляется "производство" результирующего события. Событие у Хайдеггера 397
  6.16. Онтологический Круг 409
  6.17. Сказывается ли Бытие Природы на Бытии человека? 414
  
  
  Творческое искусство ... есть всякая способность, которая является причиной возникновения того, чего раньше не было
  Платон. Софист
  Таким образом, прекрасное следует определить как чувственное явление, чувственную видимость идеи
  Гегель. Эстетика
  ...лишь бесконечное, необозримое разнообразие есть принцип жизни; одинаковость уничтожает необходимость существования
  Фейербах. Лекции о сущности религии
  
  Часть 1. Красота как отзвук удовольствия от понимания смысла внове явленной идеи
  
  Предисловие к Части 1
  
  Если мы окинем хотя бы беглым взглядом весь опыт нашего общения с теми или иными произведениями искусства, то не найдем ничего более таинственного и непонятного в нашем психологическом восприятии, чем испытываемое нами чувство удовольствия от созерцания этих произведений.
  
  Отсюда та невообразимая разноголосица по поводу того, обладает ли то или иное произведение искусства красотой и в силу каких причин оно ею обладает, если она ему все же присуща. Данное расхождение проистекает оттого, что оцениваем мы его в категориях, которые не способны охарактеризовать не только степень его совершенства, но и порою даже саму принадлежность к искусству. Спрашивается, что такое прекрасное, что такое эстетическое наслаждение или эстетический вкус, что такое возвышенное? Знаем ли мы это? Отнюдь нет.
  
  Безотносительно к человеку произведение искусства само по себе, будь оно самым распрекрасным, не содержит в себе ни красоты, ни наслаждения, ни возвышенности. Но почему-то все это вдруг ни с того, ни с сего возникает само собой при созерцании и оценке произведения человеком, его воспринимающим. Получается так, что только восприятие человека дает ему основание как наделять произведение искусства эпитетами "прекрасное" и "возвышенное", так и испытывать наслаждение, являющееся результатом данного восприятия.
  
  В связи с этим зададимся вполне естественно возникающими двумя вопросами:
  - что, присутствующее в произведении искусства и являющееся его неотъемлемым свойством, способно побудить наше восприятие наслаждаться им и восхищаться;
  - каким качеством должно обладать восприятие созерцателя, чтобы суметь обнаружить указанное выше свойство произведения искусства.
  
  Вот этими вопросами мы и займемся на страницах Части 1 данной работы.
  
  Но сначала для того чтобы более конкретно определиться в задаче нашего исследования, приведем три высказывания: Р. Дж. Коллингвуда, Г. Риккерта и Г. Грэма, имеющие самое непосредственное отношение к теме нашей работы и в то же время характеризующие, как нам представляется, современное состояние основного вопроса искусствознания, вопроса психологического восприятия и интеллектуального понимания произведения искусства.
  
  Р. Дж. Коллингвуд в своих "Принципах искусства" писал:
  
  "Психологическая наука фактически ничего не сделала в плане объяснения природы искусства, как бы ни были велики ее заслуги в объяснении некоторых элементов человеческого опыта, которые временами можно связать или спутать с собственно искусством. Вклад психологии в псевдоэстетику огромен, в подлинную эстетику - ничтожен"1.
  
  И в то же время более века назад Г. Риккерт, беспокоясь о том положении, которое сложилось в эстетике к концу XIX в., писал:
  
  "Непостижимо, каким образом можно приступить к эстетическому исследованию без нормативного понятия о прекрасном, содержащего в себе то, что отличает специфически эстетическое наслаждение от прочих видов одобрения, так как без такого понятия совершенно невозможно было каким-либо образом отграничить область эстетического исследования... Нам нужно понятие о том, что вообще должно нравиться как прекрасное..."2.
  
  И совсем уже недавно - конец XX е. - Г. Грэм в "Философии искусства" довольно-таки ясно констатировал современное состояние вопроса самой сущности эстетического удовольствия и той ценности, которая может быть с ним связана:
  
  "...то, что мы ищем в искусстве, не является высшей степенью обычного удовольствия, а представляет собой отдельный тип эстетического удовольствия. Польский философ Роман Ингарден, к примеру, считает, что эстетическое удовольствие "обладает своим собственным, специфическим характером и весьма отличается от тех удовольствий, которые мы получаем от вкусной пищи, свежего воздуха или хорошей ванны"... Существует ли такая вещь, как самостоятельное эстетическое удовольствие, - вопрос сам по себе, несомненно, важный. Но для нас еще более важен другой вопрос. Объясняет ли это понятие, в чем состоит ценность искусства? Обращение к некоему эстетическому удовольствию даст нам очень мало, если мы будем под ним подразумевать всего лишь "особый род удовольствия, доставляемый искусством". Чтобы избежать тавталогии, нужен другой термин, обозначающий эстетическое удовольствие. Затем нам потребуется установить соотношение между этим новым термином и некоторой ценностью, отличной от обычного удовольствия или развлечения"3.
  
  Вот это нормативное "понятие о том, что вообще должно нравиться как прекрасное" мы и попытаемся не столько определить, - это было бы слишком самонадеянным с нашей стороны - сколько хотя бы прозондировать на феноменальном уровне. Это, во-первых. А во-вторых, мы попытаемся предложить и обосновать "другой термин, обозначающий эстетическое удовольствие", термин, характеризующий "отдельный тип эстетического удовольствия" или "самостоятельное эстетическое удовольствие".
  
  А сейчас наметим кратчайший план нашего изложения.
  1. Сначала, для того чтобы мы смогли приступить к изложению всего того, что имеет самое непосредственное отношение к искусству, нам необходимо будет (Глава 1) - после небольшого экскурса в философию Платона и в вопрос, о том, как же все-таки осуществляется процесс творческой деятельности - разобраться в следующих немаловажных для понимания искусства вопросах:
  - что такое идея (об этом на доскональном уровне смотри Части 11 и 111) и чем она отличается от мысли, поскольку при эстетическом анализе произведения искусства понятие идеи (наряду с чувством) является ключевым понятием, без которого, как мы выясним по ходу текста, существование произведения как такового не имеет смысла;
  - что такое в нашем представлении инсайт и интуиция;
  - в каких взаимоотношениях находится интуиция и логика;
  И, поскольку в процессе созидания произведения искусства художником и восприятия этого произведения созерцателем основное участие принимает наша душа (бессознательное), необходимо будет определиться с тем, какие психические процессы мы относим к душевным процессам, а что является содержанием духовности (духа) и в каких взаимоотношениях они находятся между собой.
  
  2. Затем (см. Главу 2), на примере анекдота и инсайта, мы сделаем попытку понять, откуда возникает чувство наслаждения и почему мы его испытываем при восприятии смысла анекдота и при явлении в наше сознание инсайтной идеи. При этом нам станет более ясной роль бессознательного в самом процессе (акте) понимания смысла последних. Но для того чтобы нам легче было определить, почему мы испытываем удовольствие при созерцании произведения искусства, необходимо будет установить, что собой представляет объективная интеллектуальная новизна. Тем самым мы отграничим ее как от чувственно воспринимаемой нами новизны, так и от новизны (идеи) тоже интеллектуальной, но субъективной.
  
  И только после того как мы произведем это разграничение, мы попытаемся уяснить себе причину возникновения чувства удовольствия от созерцания произведения искусства. Но это произойдет только после того как мы разберемся с испытываемыми нами чувствами, а главное, усвоим ту истину, что чувство удовольствия может возникнуть из трех вполне самостоятельных источников: физиологического, душевного и эстетического. Только после этого нам станет вполне прозрачной взаимосвязь так называемого эстетического удовольствия с пониманием идеи произведения. Аргументы в пользу нашей способности понимания идеи произведения искусства будут изложены нами в последней части Главы 2.
  
  3. После того как мы более или менее разберемся во всем этом, нам ничего другого не останется как попытаться понять (Глава 3), что же собой представляет так называемая эстетическая истина и чем она отличается по своей сути от истины научной. Вот здесь-то нам станет более ясной функциональная роль как эстетических истин, так и самого искусства в целом.
  
  4. И в заключение Части 1 было бы любопытным рассмотреть (Глава 4), во-первых, вопрос назначения искусства как природного явления, во-вторых, вопрос сокрытости красоты и двойственности этого понятия, и в-третьих, вопрос, что бы смогла - на более убедительном понятийном уровне - объяснить эстетика, в основу которой положено не понятие прекрасного (красоты), а понятие новизны в своей интеллектуальной форме. Кроме того, не безынтересным было бы, хотя бы в самых общих чертах, подытожить вопрос назначения искусства в развитии человеческого сообщества.
  
  На этом можно было бы закончить Предисловие к Части 1, но тогда возникает вопрос, как возникла идея написания двух других Частей книги?
  
  Все дело в том, что наши размышления над идеальной сущностью произведения искусства и над сущностью самого продуктивного мышления совершенно "случайным" образом натолкнули нас на структурно-функциональный состав идеи. Ведь сама идея исполняет какую-то вполне определенную и важную функцию. А вот как она ее исполняет, то есть, каков механизм исполнения и что должно стать результатом этого исполнения - вот для всего этого и необходимо было увидеть в идее структуру входящих в нее объектов (сущих) и ту функцию, которую каждый из них исполняет. Именно отсюда возникло разделение объектов, входящих в идею, на две категории: одна из них есть готовые для комплектования состава идеи сущие, названные нами исходными сущими, другая же есть то искомое сущее, которое мы должны создать внове. И этим искомым нами сущим (тем сущим, которое мы ищем), может быть все что угодно: предмет, формула, схема, таблица (Менделеева), принцип (физический, моральный) и т. д.
  
  Более того, если возникновение идеи непременным образом связано с возникновением новизны, то тогда спрашивается, в каком виде эта новизна может быть представлена, как она формируется из самого смысла идеи и к каким последствиям ведет ее возникновение. Ведь вся та невнятица и разноголосица относительно сущности (вещи, объекта, явления и т. д.) исходит только из того, что неизвестен конкретный механизм нашего манипулирования объектами как на сознательном, так и, тем более, на бессознательном уровне. Говоря проще, неизвестен механизм возникновения "вещи" из идеи. (И это несмотря на то, что этот механизм осуществляется в процессе нашего, можно сказать, "повседневного" мышления; правда, мышления не совсем обычного, а того, которое добывает новое знание, то есть мышления продуктивного).
  
  А вот разобравшись в том, как появляется новый объект (искомое сущее) и каким образом у него возникает сущность, у нас открылась прямая дорога к рассмотрению вопросов: что есть сущее и что такое Бытие, как они между собой взаимосвязаны и как разделены? Но эта дорога, кроме всего прочего, привела нас к всеобщности рассмотрения идей применительно к разным сферам нашей деятельности: технической, научной, нравственной, общественной, философской и т. д. И это в свою очередь послужило толчком к созданию (вернее: к обнаружению) единой методологии возникновения новизны, рассмотренной нами в рамках Бытия человека как создателя этой новизны. Все выше перечисленное стало предметом рассмотрения в основном в Части 11.
  
  Но замечательным результатом этой Части явилось понимание того, что Бытие человека, создающего (обнаруживающего) новизну, является всего лишь промежуточным звеном в единой цепи Бытия, включающей и социум и человека. Вот здесь человек рассмотрен уже не как главное действующее лицо, а как Подручное Средство социума, то есть лицо, исполняющее волю последнего. Причем, исполняющего ее тем, что он создает механизм (идею), разрешающий проблемную ситуацию, в то время как "заказ" на новизну определенного вида человеку выдает сам социум.
  
  Поэтому нашу методологию возникновения новизны мы расширили, то есть распространили и на социум, который является и заказчиком новизны и ее потребителем. Вот почему нам пришлось рассматривать не только Бытие такого сущего как человек, который создает новое сущее, но и Бытие само по себе, Бытие, не определяемое через сущее (Хайдеггер), то есть Бытие социума, в котором происходят невидимые нами - до поры до времени - процессы зарождения и созревания потребностей в том, что в первую очередь необходимо самому социуму для полноценного его функционирования. А вот каким образом осуществляется взаимодействие человека с социумом, каковы этапы (События) единой цепи Бытия, что происходит на каждом из них и что является результатом - все это нами рассмотрено в Части 111. Более того, в этой же Части нами предложено рассмотрение процесса Бытия как термодинамического процесса и одновременно как процесса неравновесной динамики, в котором (последнем) происходит самоорганизация "ментальной" (нейронной) материи с образованием комплексных "диссипативных структур" (И. Пригожин) в виде идей.
  
  Итак, перед нами стоит нелегкая задача, а потому наберемся терпения и попытаемся все же разобраться не только в сути вопроса, который мы ставим, но и в сущности того ответа, который собираемся предложить. А наградой нам станет понимание новизны взгляда, во-первых, на причину получаемого нами удовольствия от созерцания произведения искусства и на ту роль искусства, к которой оно призвано самим существованием разумного и духовного творения Природы, именуемого человеком (Часть 1); во-вторых, на нерасторжимую взаимосвязь идеи - как структурированного комплекса - с Бытием (Часть 11); и в-третьих, на методологию возникновения новизны и ту роль, которую выполняет продуктивно мыслящий человек в структуре самого социума, осуществляющего "заказ" на новизну того или иного вида (Часть 111).
  
  Глава 1. Продуктивное мышление
  
  Предваряя изложение данного вопроса, нам бы хотелось отметить те мотивы, в соответствии с которыми мы собираемся уделить достаточно много внимания, казалось бы, мало относящемуся к нашей теме вопросу разграничения понятий: идея и мысль, интуиция и логика, иррациональное и рациональное, душевное и духовное.
  
  Во-первых, понятие идеи имеет самое непосредственное отношение не только к гносеологии (а через нее и к онтологии), но и к эстетике, поскольку любое произведение искусства является, в первую очередь, плодом деятельности нашей души, этого основного источника и генератора идей. Только идеи, несущие в себе Новизну, преобразуют наш Мир в направлении его развития и пополнения новыми мыслями, понятиями, представлениями и т. д., являющимися фундаментом нашей материальной, морально-общественной, научной, психической, эстетической и духовной деятельности.
  
  Во-вторых, четкое разделение вышеназванных понятий необходимо нам для того, чтобы избежать - хотя бы на страницах данной работы - той путаницы в терминах, которая сопровождает нашу культуру по сути дела с момента их возникновения. Так, например, найдется не так много слов, с которыми бы так вольно обращались, как со словами дух и духовность. Это относится как к художественной литературе, так и к литературе специальной, в том числе и философской. Что только не подразумевается под этими словами: это и проявления душевной жизни, и результаты деятельности разума, и сознание, и общий фон интеллектуальной деятельности (мировой дух), и нечто нас вдохновляющее, и сущность Бога и мн. мн. др.
  
  И, в-третьих, хотелось бы акцентировать внимание на следующем не всегда нами осознаваемом факте: не разум и не сверхчувственное, прежде всего, являются источником и орудием познания, - будь оно научным, эстетическим или философским - таким источником и орудием является принадлежащая нам, самая что ни на и есть близкая нам, наша земная душа, а не какая-либо занебесная или потусторонняя. Только душа с ее природной (то есть бессознательной) способностью испытывать чувства и генерировать идеи, может претендовать на пальму первенства в познании окружающего нас Мира и расширении наших представлений о нем.
  
  Низведение роли души до ничтожной доли случилось только потому, что творческая ее роль должным образом не оценивалась ввиду той легкости и неприметности продуктивной деятельности души - которая только ей и свойственна, - по сравнению с более замечаемой, а потому и более запоминаемой "тяжеловесностью" и трудоемкостью работы сознательного (логического) мышления. Привлекая аналогию, можно сказать: мышление это спектакль с весьма забывчивыми актерами и суфлером, выручающим их в нужную минуту. И мы как зрители театрального представления видим и слышим слаженную игру актеров на сцене, но не видим суфлера и не слышим его подсказок, без которых невозможна была бы слаженность и цельность спектакля. Так и без незаметных, а порою и весьма заметных, подсказок нашего бессознательного не возможна сама слаженность и цельность процесса мышления. Разум всего лишь необходимое подспорье в продуктивной деятельности интеллекта, которую выполняет душа (бессознательное).
  
  Наша культура нуждается в реабилитации статуса и понятия души. И не только в реабилитации, но и в наполнении этого понятая новым содержанием. (На дворе ведь XXI век, а не 1У в. до н. э., и тем более не XI в. н. э.). Необходимо признание продуктивности ее деятельности в сфере познания Мира и сотворения Новизны в нем. Нужно помнить одно: только душе свойственна креативная способность человеческой деятельности. Так неужели данная способность не заслуживает того, чтобы уделить ей (душе) должное внимание? А ведь ей свойственны и многие другие не менее замечательные качества. (В наиболее подробном виде о душе смотри Статью "Откуда ты родом, душа?").
  
  1.1. Платон как открыватель "технологии" интуитивного мышления.
  
  Как это ни звучит парадоксально, но только простительное, ввиду крайней сложности и завуалированности, незнание того факта, что наша психика разделена на бессознательную и сознательную части и только вытекающее отсюда отсутствие четкого понимания того, какие функции выполняет каждая из частей, послужило отправной точкой для многочисленных плодотворных, а порою и бредовых спекуляций в области зарождающейся науки, религиозной веры, философии, эстетики и теории познания как окружающего нас мира, так и самого человека. Только в последние два столетия мы стали едва-едва прощупывать пульс "сознательного - бессознательного", благодаря работам А. Шопенгауэра, Ф. Ницше, А. Бергсона, 3. Фрейда, К. Г. Юнга и др., опирающимся, в свою очередь, на великолепные интуиции и прозрения Гераклита, Платона, Аристотеля, Сенеки, Марка Аврелия, Августина, Паскаля, Декарта и многих других мыслителей.
  
  Античные мыслители, и особенно Платон с его мифологией души и связанной с ней идеей знания как "припоминания" того, что созерцала душа, будучи приобщенной к "подлинному бытию" ("Пир", 247д,е)4, (Платон. Сочинения в трех томах. - М.: "Мысль". 1970. Все цитаты из Платона даны по этому изданию) пытались доступным им способом объяснить, откуда рождаются идеи, мысли, обобщения, категории, произведения искусства и т. д., то есть, все то новое, чего раньше не было в доступном им знании.
  
  А поскольку рождение всего нового немыслимо без вдохновения и одержимости, то Платон (в лице Сократа), сомневаясь в качестве знания добытого рассудочным путем, предпочитает ему знание, полученное путем "неистовства, посланного Музами" ("Федр", 245а). При этом он заключает: "творения здравомыслящих затмятся творениями неистовых" (245а), исходя из чего можно заключить, что, несмотря на то, что "кормчим души" (247с) все же является разум, решающий фактор в приобретении нового знания принадлежит не ему, а душе, частью которой он является. Его роль, как видно из последующего текста, заключается в сведении воедино истинного образа постигнутого душой "в соответствии с идеей, исходящей от многих чувственных восприятий" (249в). То есть новое знание приобретается все же не посредством "чистого" припоминания "того, что некогда видела наша душа, когда сопутствовала Богу" (249с), а посредством припоминания того, "что там, на основании того, что есть здесь" (250а). Таким образом, можно сказать, что чувственное восприятие как бы "намекает" на целостный образ, виденный душой; остается только одно - припомнить его в момент вдохновения, озарения.
  
  Так что Платон поразительно верно уловил "технологию" интуитивного (иррационального) мышления, когда на основе нашего опыта чувственного восприятия поставленная разумом ("кормчим души") задача решается нашим бессознательным, роль которого у Платона выполняет предварительное созерцание душой чистых идей истинного бытия, и результат выдается в момент озарения, который, в свою очередь, фигурирует у Платона как момент припоминания якобы уже ранее виденных идей.
  
  И что могло быть прозрачнее намека Платона на существование бессознательного, чем идея получения нового знания посредством работы нашей души за пределами сознания. Тем более, что Платоном даже были отмечены две существенные подробности интуитивного мышления. Во-первых, внезапность постижения нового знания, полученного нами из сферы "подлинного бытия": мантинеянка Диотима, рассуждая о восхождении от прекрасного в чувственных объектах к прекрасному самому по себе, употребляет слово "вдруг" ("Пир", 210е), к тому моменту, когда перед нами открывается истина, в стремлении к которой мы способны "обильно рождать великолепные речи и мысли" (210д). Во-вторых, способность земного бытия содействовать забвению "истинного мнения" ("Менон", 97е, 98а), что весьма характерно для инсайтных мыслей, когда пришедшая нам в голову идея, будучи невербализованной, быстро забывается под натиском внешних обстоятельств, отвлекающих нас от фиксации этой мысли, положим, на бумаге.
  
  Причем, припоминание введено Платоном, скорее всего, по аналогии с воспоминанием, то есть извлечением из нашей памяти фактов, уже побывавших в нашем сознании. Аналогия сработала, во-первых, потому, что греками не осознавался механизм рождения новых идей посредством участия нашего бессознательного, а во-вторых, потому, что механизм воспоминания ранее уже известного нашему сознанию факта и механизм рождения в нашем сознании новой для нас идеи в чем-то сходны: они характеризуются предварительным размышлением или попыткой вспомнить забытое и последующей внезапностью появления новой мысли или забытого нами факта в тот момент, когда мы уже, казалось бы, перестали об этом думать. Вспомним хотя бы Чеховский рассказ "Лошадиная фамилия" или частые случаи воспоминания нами забытых имен, и других фактов нашей жизни и тогда нам станет ясно, что окажись мы на месте древнего грека, не имеющего представления о роли нашего бессознательного в творческом процессе, но прекрасно знакомого с опытом собственного воспоминания и "припоминания", да к тому же свято верящего в потусторонний мир, мы бы тоже приняли процесс рождения нового для нас знания за "припоминание" якобы когда-то уже известного нашему сознанию факта.
  
  А все потому, что связь накопляемого нами жизненного опыта и знания с нашим разумом и с бессознательной работой нашей души в процессе рождения какой-либо идеи, эта связь не явная: она не только не всегда прослеживается, но и порою вовсе не улавливается нашим сознанием. Здесь - святая-святых природы мышления.
  
  И не исключено, что, быть может, развитие понятия души в направлении выявления ее творческих способностей было предпринято Платоном потому, что должна же иметься в человеческой психике какая-то инстанция, откуда "присылаются" в наше сознание новые знания не только в данный момент в нем не пребывающие, но и доселе ему вовсе неизвестные, и должен же существовать механизм, благодаря которому это новое знание "транспортируется" из этой инстанции в наше сознание. И этой инстанцией у Платона стала приобщенная к истинному знанию душа, а механизм извлечения нового знания (идей) из души и отсылки его в сознание, по аналогии с воспоминанием, был назван Платоном "припоминанием".
  
  Следует иметь в виду, что в гомеровской психологии душа как дыхание жизни еще лишена сознания и не способна к познанию; в орфизме, согласно которому душа, обладающая неким божественным происхождением, отбывает наказание в теле из-за своего падения, так же нет еще связи души с разумом и познанием; и только начиная с Фалеса намечается (через одушевленность, божественность и разумность природы, Вселенной) связь души с разумом, связь, которая через Платона прослеживается уже у всех мыслителей вплоть до Декарта и Лейбница. Идея принадлежности разума душе, сформулированная Платоном в виде трехчастного состава, где разуму принадлежит главенство ("кормчий души") в дальнейшем была подхвачена Сенекой, для которого ум
  
  "слит с душой воедино, ею создается, ей повинуется, от нее получает закон"5.
  
  а затем была воспринята Декартом, но уже также с оттенком главенства души, которое выражено им во фразе из "Страстей души":
  
  "У нас есть основания полагать, что все имеющиеся у нас мысли принадлежат душе"6.
  
  То есть, если для Платона ум был "кормчим души", то уже для Сенеки он занимает подчиненное положение, а для Декарта купелью мысли является сама душа. Так постепенно, хотя и не столь отчетливо, вышелушивалась идея непосредственного рождения новых мыслей из нашего бессознательного (души). Но эта идея, будучи подавленной рационализмом Нового времени, так и не стала главенствующей в теории познания. И только начиная с работ А. Шопенгауэра, Ф. Ницше, А. Бергсона, X. Ортеги-и-Гассета и других мыслителей иррациональному (интуитивному) познанию уделяется должное внимание.
  
  Для меня, по крайней мере, нет никакого сомнения в том, что побудительным мотивом создания Платоном теории "припоминания" "истинного знания" и теории эйдосов, являющихся порождающими моделями объектов чувственного мира, послужил довольно-таки тривиальный факт, сопровождающий обыденную умственную жизнь почти каждого из нас. И таким фактом является периодическое и спонтанное рождение нашим бессознательным инсайтных мыслей, послуживших Платону образом "истинного знания" как бы припоминаемого нашей душой из другой жизни, где она прежде созерцала "подлинное бытие". Эти мысли, как правило, всплывают в нашем сознании из бездны бессознательного в те моменты, когда мы, казалось бы, уже перестали думать над каким-либо занимавшим нас вопросом.
  
  Внезапность явления этих мыслей в наше сознание, четкость их очертаний в самый первый момент и способность быстро забываться при малейшем отвлечении нашего внимания от них - вот "внешние" признаки инсайта. Требуется своевременная фиксация их на бумаге в тот момент, когда кто-то как будто бы свыше нашептывает их нам на ухо. Разве мы не можем припомнить хотя бы из собственной практики, когда вдруг явившаяся из бессознательного инсайтная идея, не будучи зафиксированной нами на бумаге, при малейшем отвлечении нашего сознания от нее, так же внезапно, а порою и бесследно исчезает из нашей памяти и никакие усилия нашего разума не способны вернуть ее обратно. Остается только память о чем-то весьма важном для нас, но никак не суть только что посетившей нас идеи.
  
  Познание истины с помощью вдохновения, одержимости или посредством явления инсайтных мыслей обладает несомненным преимуществом по сравнению с познанием мира органами достаточно невразумительных чувств или, в общем-то, сбивчивым логическим мышлением. Познание чувствами и логикой не только длительно по времени, не только трудоемко и не только смутно и неустойчиво, но и способно вовсе ввести нас в заблуждение, в то время как постижение истины посредством инсайта, интуиции, вдохновения и т. д. представляется нам и мгновенным, и легким, и четким, и верным. Да к тому же оно сопровождается спонтанным возникновением интеллектуального чувства удовольствия. И как тут было не соблазниться и не очароваться идеей "припоминания" "истинного знания".
  
  В античные времена, как мы уже указывали, вряд ли четко осознавалась связь между интенсивной сознательной мыслительной работой нашего разума и возможностью внезапного явления результата подобной работы из бессознательного в сознание в виде инсайта, озарения, интуиции. Нашему сознанию и невдомек, что инсайтная мысль может явиться в наше сознание только тогда, когда мы предварительно, долго и мучительно изучали данный вопрос и много о нем думали. Тяжелое, длительное, обыденное не поражает наше сознание и не запоминается; поражает и запоминается внезапное и яркое. Таково свойство нашей памяти.
  
  И все же у Платона в "Меноне" есть одно место, где прямо и недвусмысленно указывается на существование инсайтных мыслей. Сократ, рассуждая с Меноном о двух видах знания - об устойчивом знании и истинном мнении - подразумевает под последним именно инсайтные мысли, которые уподобляются им дедаловым статуям, имеющим свойство убегать, когда они не связаны. Позволю себе привести данный отрывок:
  
  "...владеть этими творениями, если они свободны, мало проку; как и владеть человеком, склонным к побегам: все равно они на месте не останутся. А вот иметь их, если они связаны, весьма ценно: уж очень хороши эти изваяния. Для чего я это говорю? Я имею в виду истинные мнения: истинные мнения тоже, пока они остаются при нас, вещь очень неплохая и делают немало добра; но только они не хотят долго оставаться при нас, они улетучиваются из души человека и потому не так ценны, пока он их не свяжет суждением о причинах. А оно и есть, друг мой Менон, припоминание, как мы с тобой недавно установили. Будучи связанными, мнения становятся, во-первых, знаниями и, во-вторых, устойчивыми. Потому-то знание ценнее правильного мнения и отличается от правильного мнения тем, что оно связано". (97е - 98а).
  
  Под связыванием "суждением о причинах", скорее всего, имеется в виду последующее логическое обоснование явившейся неизвестно откуда мысли, что наряду с внезапностью ее явления и способностью забываться характеризует как раз основные моменты появления и обработки инсайтных идей.
  
  И не исключено, что орфико-пифагорейские идеи души как движущей силы жизни и переселения душ, возможно, были бы со временем преданы забвению, не окажись Платона с его важнейшим дополнением знания как "припоминания" душой того, что она видела, когда сопутствовала Богу. На самом же деле, восходящая к орфизму и пифагореизму идея бессмертия души и ее метемпсихоза, а вместе с ней идея припоминания эйдосов, послужили всего лишь "логическим" оправданием и обрамлением того, что Платон проницал своей мощной интуицией и того, что так и не смогли понять и развить христианские мыслители, наглухо и на многие века замуровавшие проблему иррационального познания тяжеленной плитой с тайнственной надписью "Божественное Откровение". Цивилизации понадобилось два с лишним тысячелетия, чтобы подхватить и развить интуиции и прозрения Платона.
  
  1.2. "Бессловесность" потребности, чувства, идеи, мысли и языки их выражения.
  
  Для того чтобы нам стала более понятной общая картина творческой деятельности человека, рассмотрим последовательно каждое из ее звеньев. Но начнем мы не с самого начала, не с потребности, а с чувства, фиксирующего сам факт возникновения потребности. Дело в том что "чистое" чувство по своей природе "бессловесно", поскольку оно есть внутреннее движение нашей психики, еще не нашедшее своего выражения в любом внешнем проявлении, каковым может быть непроизвольный жест, мимика, краска стыда, эмоциональная речь и т. д. "Чистое" чувство еще не имеет "выхода" за границы нашего тела, оно никаким образом не может быть обнаружено посторонним наблюдателем, поскольку не имеет семиотического оформления. Это чувство, которое "проявляется" пока что на уровне физиологического функционирования органов и систем нашего тела. Но оно может быть оформлено либо указанными выше спонтанными внешними проявлениями, либо сознательной работой нашего мышления, планирующего вполне конкретные действия в ответ на наше "чистое" чувство, за спиной которого всегда стоит какая-либо потребность нашего организма: физиологическая, психическая, духовная. Чувство просто не может возникнуть без причины и такой причиной является потребность в чем-либо.
  
  Таким образом, перед нами вырисовывается в общих чертах система человеческой деятельности. Если чувству предшествует потребность, а воспоследует мысль и деятельность по удовлетворению возникшей потребности, и если учесть тот факт, что в основе и начале любой мысли, либо имеющей знаковое оформление, либо его не имеющей, - то есть выступающей как внутренняя речь, - лежит идея, то вся цепочка деятельности будет выглядеть достаточно незамысловатым образом: потребность - чувство - идея - мысль - деятельность. Изобразим ее в виде замкнутой схемы.
  
  
  Таким образом, всякое человеческое влечение (потребность), поскольку оно, как правило, не может быть немедленно удовлетворено, сопряжено со страданием и переживанием, результатом которых является чувство неудовлетворенности (дискомфорта) и стремление избавиться от него посредством деятельности, направленной, в конечном счете, на удовлетворение влечения. И эта деятельность может быть осуществлена как через спонтанный инстинктивно-рефлекторный механизм функционирования тела, - столь свойственный животному миру, - в котором отсутствует процесс разумного мышления, так и через создание мысли и последующие наши действия в соответствии с нею.
  
  Причем следует отметить одно немаловажное обстоятельство. Чувство неудовлетворенности может исходить из двух источников. Во-первых, это, если можно так выразиться, "внешний" источник, когда наша неудовлетворенность исходит от окружающей нас действительности, которая ставит нас в положения, никак нас не устраивающие. Сюда в основном относятся зависящие от внешней среды наши физиологические потребности и потребности, связанные с функционированием нашей психики, нашей души, наших чувств, положим, таких как зависть, ненависть, страх, ностальгия, обида и т. д. И, во-вторых, чувство неудовлетворенности может исходить из "внутреннего" источника, связанного с исконной, духовной сущностью нашей души, наделенной, положим, от природы какими-либо талантами и способностями. Невозможность их реализации в той или иной степени вызывает неудовлетворенность, побуждающую искать пути к реализации наших творческих способностей в области искусства, науки, общественной деятельности, техники и т. д.
  
  Кроме отмеченного выше различения наших чувств по источникам их возникновения - физиологические потребности, психические взаимоотношения и духовные склонности - приведем еще одно различение, различение по степени, так сказать, ясности и определенности чувств. Дело в том, что самый беглый взгляд на человеческие чувства дает основание предположить, что чем древнее, чем "физиологичнее" чувство, тем оно определеннее указывает, во-первых, на ту потребность, которая его породила, а, во-вторых, на то, что нужно предпринять, чтобы его удовлетворить; и наоборот, чем оно дальше от физиологии, чем "цивильнее", тем оно более неопределенно и более "размыто" в возможности своей идентификации по части породившей его потребности и по части способа его удовлетворения.
  
  Так витальные чувства, связанные с инстинктом самосохранения и продолжения рода, достаточно определенны с точки зрения причины своего возникновения и способа удовлетворения. Нам не нужно гадать, какая потребность их вызвала и что нам нужно делать. Примерно то же самое можно сказать о таких достаточно древних чувствах как чувство страха, гнева, ненависти, мести и т. д. Здесь нам так же ясна и причина, и предмет нашего чувства, и цель наших действий.
  
  Другое дело, когда нами овладевают чувства, которые мы не можем соотнести с какой-либо нашей потребностью. Не в этом ли заключается одна из причин, почему нам бывает так трудно разобраться в наших цивилизованных отношениях (и чувствах) с окружающими нас людьми. И не потому ли нас ставят в затруднение чувства, вызываемые в нас тем или иным произведением искусства. В данном случае задача чувства не столько в том, чтобы обратить наше внимание на что-то для нас достаточно важное и не столько в том, чтобы "выпалить" ту энергию, что накопила наша психика, сколько в том, чтобы подвигнуть наш интеллект к рефлексии с целью разгадать "потребность" чувства, а вместе с нею и нашу потребность. И разве не в этом причина зарождения разума?
  
  Эмоция, чувство - в данной работе мы не будем их различать - это сигнал нашей потребности. У потребности нет какой-либо другой инстанции - кроме чувства, - через которую она могла бы побудить нас к мышлению и деятельности. Но потребность сама по себе (так же как и эмоция) "бессловесна" (безмолвна). Так что "языком" выражения потребности является чувство, как "языком" выражения чувства является мысль. Без эмоционального мышления, то есть мышления, которому бы не предшествовало и не сопутствовало чувство, в принципе быть не может, поскольку нет импульса (интенции) к мышлению, который бы побудил последнее сначала к концентрации внимания, а затем к функционированию мышления в определенном направлении.
  
  Чувство - это вектор, который задает как силовой импульс, так и направление мышления. Скорее всего, интенционально не сознание, а бессознательное, которое является сосредоточением всех наших чувств. Мышление, вместе с сознанием и разумом, получая импульс из бессознательного, всего лишь выполняет волю (А. Шопенгауэр) последнего. Но и мысль сама по себе - как доведенная до логического конца внутренняя речь - также "бессловесна" и может быть освобождена из одиночной камеры безмолвия и забвения только в том случае, если мы либо оформим ее в словах или знаках, либо сопроводим наглядным действием, иллюстрирующим нашу мысль.
  
  И если учесть, что между чувством и мыслью может быть явившаяся в наше сознание идея (как начало и основа мысли), которая сама по себе также безмолвна вплоть до момента оформления ее в мысль (оречевления или изложения в письменном виде), то можно сказать, что язык, на котором мы общаемся - это язык, посредством которого мы "озвучиваем" наши мысли по поводу того, чего "хотят" наши чувства, побуждаемые к своему проявлению какой-либо потребностью. Понять "мысль" чувства, а вместе с нею и потребность, главная задача мышления.
  
  Так что, если в начальный период становления человека всякая эмоция, судя по поведению приматов, сопровождалась непосредственно следующим за нею действием, то с последующим развитием сознания (мышления, разума) человекоподобного существа в промежуток между эмоцией и действием постепенно стало "вклиниваться" мышление в виде, скорее всего, "мелькавших" идей. А поскольку мысль как результат мышления безмолвна, потребовалось развитие языка и речи для "озвучивания" мысли. (Более подробно обо всем этом смотри Раздел 5.6. ""Одновременность" возникновения интуиции, логики и языка").
  
  Таким образом, процесс человеческой деятельности начинается с потребности и заканчивается деятельностью по удовлетворению потребности. А осуществляется он только в указанной нами выше последовательности (см. схему) и то только потому, что "языком" потребности является безмолвное чувство, "языком" чувства - безмолвная идея, "языком" идеи - безмолвная мысль и лишь только мысль может быть выражена в словах, схеме, символе, знаке и т. д., понимаемых всеми членами данного сообщества.
  
  Выпадение какого-либо звена из данной последовательности невозможно в принципе, поскольку оно разрывает цепь действий и делает невыполнимым сам процесс мышления. Пример тому - приматы: эмоция, и сразу же следующее за нею действие, исключает саму почву для возникновения идеи и мысли. Животное не в состоянии отрешиться от спонтанно текущего и несущего его потока воспринимаемых ощущений и чувств, оно его пленник. У него нет времени освободиться от этого потока и выбраться на твердую и устойчивую почву сосредоточенного внимания на чем-либо, помимо охватившего его процесса. (Более подробно об этом мы будем говорить в Части 11, когда речь у нас будет идти о Событиях-1, -11, -111, об Онтологическом круге и Методологии возникновения Новизны).
  
  1.3. Идея и мысль
  
  Для того чтобы нам легче было понять разницу между идеей и мыслью задумаемся о том, какой смысл заложен в словосочетании "продуктивное мышление" (М. Вертгеймер)7.
  
  Скорее всего, оно подразумевает мышление, результатом которого является мысль, во-первых, обладающая определенной новизной для нашего сознания, во-вторых, разрешающая какую-либо возникшую перед нами проблему и, в-третьих, имеющая в своей сердцевине идею, предоставляющую возможность осуществиться первым двум вышеназванным качествам мысли. В прилагательном "продуктивное" в основе лежит существительное "продукт", то есть вещь, которой свойственна определенная ценность присущая только ей одной. Так слиток драгоценного сплава, кусок мыла или масла - это продукты, соответственно, обладающие конкретными физико-химическими, моющими, вкусовыми и питательными свойствами. Чтобы пользоваться этими свойствами нам не обязательно знать точный химический состав этих продуктов - достаточно того, что мы знаем их ценность. Так и иррациональная (интуитивная или инсайтная) идея - это тот же продукт, состав которого мы не знаем, поскольку не знаем, из каких элементов нашего знания и опыта и в каких "пропорциях" он изготовлен в результате работы нашего интеллекта (сознания и бессознательного). Но мы знаем ее ценность, поскольку эта идея способна разрешить какую-либо задачу. (В Части 11 книги мы раскроем структурно-функциональный состав идеи, - а именно, в Разделах 5.1, 6.1 и других - покажем роль каждого из ее элементов в формировании самой ценности и укажем конкретно, в чем именно заключается эта ценность).
  
  А теперь, чтобы подойти к рациональному оформлению идеи в мысль, продолжим наши рассуждения по поводу дальнейшей судьбы перечисленных нами продуктов. Для того чтобы довести их до покупателя, необходимо весогабаритное, эстетическое, гигиеническое, рекламное и т. п. оформление данных продуктов, завернутых в бумагу, уложенных в упаковку, снабженных соответствующими характеристиками, надписями и рисунками. Так и идея, согласно нашей аналогии, должна быть оформлена до такого состояния, чтобы ее можно было применить для разрешения какой-либо ситуации. Несомненным является то, что и эстетическое, и гигиеническое, и рекламное, и весогабаритное оформление и все то, что способствует доставке продукта потребителю, все это увеличивает ценность (продажную стоимость) продукта, но несомненным является и то, что не будь самого продукта, у нас не было бы и надобности хлопотать о каком-либо оформлении. Точно так же при наличии идеи возникает потребность в оформлении ее в мысль; при отсутствии оной нет самой базы, над чем бы работала наша логика.
  
  К сожалению, - и в этом сразу же надо сознаться - мы на доскональном уровне не знаем, как, откуда и почему к нам приходят новые идеи. Мы можем только предполагать, что они исходят из нашего бессознательного, но мы знаем условия, при которых возможно их возникновение. И этими условиями являются, во-первых, обладание определенным набором знаний в интересующей нас области, во-вторых, способность размышлять над данными вопросами, и, в-третьих, способность ставить правильные вопросы. Только при осуществлении указанных условий и только при благоприятном стечении обстоятельств, сопровождающих эти условия, наиболее вероятно явление идеи в наше сознание. Идея - это проблеск мысли, и прежде чем расшифровать мы должны осветить ее светом разума и зафиксировать эту новую звезду на небосклоне нашего сознания. Последующая же наша задача будет заключаться только в том, чтобы не упустить эту идею в начальной фазе ее появления и посредством, положим, вербальной обработки довести ее до состояния всеми понимаемой мысли.
  
  Но здесь нам сразу же следует отметить одну характерную для нашего сознания и нашей памяти особенность, которая создает основную трудность в восприятии идеи: ни сознание, ни память по своей природе не способны закрепить в себе - по крайней мере, на какое-то достаточно длительное время - этот проблеск мысли (идеи) в "чистом" виде. Но он может быть зафиксирован в них опосредствованно, то есть, с помощью вторичных средств: языка, символа, метафоры или образа уже знакомого нашему сознанию. Если ни память, ни сознание не могут длительно его хранить, то можно сказать, что идеям (проблескам мысли) нет места в нашей памяти: сфера их явления - это наличное сознание и то только на ничтожно короткое время. И если мы не успели связать их с чем-то уже знакомым, то считайте, что мы их упустили, да к тому же, чем слабее мы их "заневолили", тем легче и быстрее они исчезают из сознания. Идея - как "падающая" звезда - является только однажды, на мгновение и в неизвестной нам точке пространства-времени.
  
  "Чистый" образ идеи - это создание практически мало способное к самостоятельной жизни, а потому, мы постоянно должны держать его в поле "зрения" нашего сознания, направив на него луч разума, который, подбирая необходимые слова и выражения, способен одеть это амебоподобное существо в хитиновый покров слов и предложений. Чтобы не быть голословным, вспомним хотя бы из собственной практики, как часто случается так, что явившуюся в наше сознание идею мы вспоминаем по тому слову, с которым успели ее связать. Но не менее редко случается и противное: когда мы, утеряв в памяти слова, связанные с новой идеей, теряем и саму идею. Как метко выразился 0. Мандельштам в одном из вариантов стихотворения "Ласточка":
  
  "Я слово позабыл, что я хотел сказать, ....
  И мысль бесплотная в чертог теней вернется"8.
  
  Причем, при явлении идеи в наше сознание последнее оказывается, выражаясь образным языком, в незавидном положении "косоглазости": одним "глазом" оно должно постоянно удерживать в поле своего внимания образ еще обнаженной незнакомки, - не дай Бог, он ускользнет! - а другим лихорадочно шарить в кладовых нашей памяти, подыскивая подходящее одеяние и украшения из слов и предложений. (Вот и попробуй осуществить эту задачу в том случае, если следом друг за другом являются несколько слабо между собою связанных идей, как это может произойти при "потоке сознания"). Не в этом ли причина доходящей до анекдотичности житейской рассеянности людей творчески мыслящих, сознание которых сосредоточено на решении извечной задачи: чтобы "и волки были сыты и овцы целы".
  
  На самом же деле "косоглазость" сознания мнимая. Нормальное сознание в подобной ситуации вынуждено попеременно видеть то найденные слова и фразы, то сам призрачный образ. Так что наша способность продуцировать мысли в немалой степени зависит от способности зафиксировать явившийся в сознание образ хотя бы минимальными вторичными средствами. А вот вторичные средства мы уже в состоянии, во-первых, поместить в память, а, во-вторых, вспомнить по ним саму идею, но уже не в столь "чистом" виде, в каком она явилась нам в первый раз.
  
  Причем, с течением определенного и достаточно короткого времени мы уже не только не в состоянии вспомнить саму идею, не "зацепившись" за слова, которыми мы попытались ее прояснить, но и не можем ее "увидеть" даже за этими словами. Мимолетность явления идеи гарантирует ей легкость забвения. Только фиксация идеи в словах, знаках, образах, символах и т. д. продлевает и тем самым сохраняет жизнь идеи, превращая ее в мысль. Так что идея и мысль - это сообщающиеся сосуды: сколько в одном убыло смысла, столько в другом прибыло.
  
  Можно сказать, что по мере "перетекания" идеи в мысль, идею в ее "чистом" виде (то есть в виде "сгустка" смысла) уже невозможно увидеть ни в том, ни в другом сосуде: в первом ее уже нет "физически", а во втором - она завуалирована теми образами, посредством которых мы пытались ее зафиксировать, поскольку за каждым вторичным средством - словом языка, метафорой, образом, символом, аллегорией, - в свою очередь, скрываются свои образы и эти образы, заслоняя первичный образ, уже мешают нам вспомнить идею в "чистом" виде: за лесом мы уже не видим того дерева, описание которого было нашей целью - оно просто исчезло за частоколом других деревьев.
  
  Но здесь надо признаться в том, что наше только что изложенное образное представление не корректно в следующем самом загадочном и темном пункте. Когда мы отождествляем явившуюся нам идею с образом, который мы расшифровываем посредством других знакомых нам образов, то это не совсем верно, поскольку мы не можем с уверенностью сказать, что идея явилась в виде какого-либо образа - это всегда "НЕЧТО", что мы не можем определить нашим сознанием. Если бы это действительно был образ из числа многих других, то нашему сознанию и нашей памяти не составляло бы труда удержать его и запомнить. И в то же время мы не можем сказать, что идея - это мысль, поскольку то, что является из нашего бессознательного в сознание - это, скорее, проблеск мысли, а не сама мысль. (В Частях 11 и 111 этот проблеск мысли мы будем именовать как "сгусток" смысла. Там же будет показано, каким образом этот "сгусток" смысла раскрывается в мысль - Истину и что именно является целью данной операции развертывания смысла).
  
  Именно проблеск мысли может быть мгновенно запечатлен нашим сознанием. Если бы идея являлась в какой-либо знаковой, положим, вербальной оболочке, то ни о какой мгновенности не могло быть и речи, так как восприятие идеи было бы растянуто во времени, поскольку этот вербальный комплекс в принципе не может "вместиться" в столь короткий промежуток времени явления идеи - буквально какие-то доли секунды. Единственно что мы можем сказать с уверенностью так это то, что спонтанная (иррациональная) идея, явившаяся в наше сознание, это достаточно целостное, достаточно четкое и одномоментное представление, выразить и сохранить которое мы можем посредством образов уже наличествующих в нашем сознании.
  
  Учитывая сказанное выше, можно понять, откуда та многоголосица в вопросе о том, как мы мыслим, и в каком виде к нам приходят эти мысли. Достаточно только напомнить, что А. Шопенгауэр считал, что
  
  "Всякое исконное мышление происходит в образах"9.
  Этого же мнения придерживались Л. Фейербах и К. Г. Юнг; Ален полагал, что мышление осуществляется
  
  "...благодаря родственной близости слов"10.
  
  Р. Барт склонялся к тому, что
  
  "Мифический голос музы нашептывает писателю не образы, не идеи и не стихотворные строки, а великую логику символов, необъятные полые формы, позволяющие ему говорить и действовать"11.
  
  по сведениям того же Р. Барта, П. Валери говорил:
  
  "Думают не словами, думают только фразами". (Там же, стр. 504).
  
  и это становится вполне понятным, когда мы читаем "Тетради" последнего, состоящие из емких законченных фраз, каждая из которых несет в себе идею-мысль, побуждающую нас догадываться о более развернутом смысле, заложенном в этой фразе.
  
  Таким образом, вся путаница в вопросе, мыслим ли мы словами, образами, фразами или чем бы то ни было другим проистекает, во-первых, от того, что мы и в самом деле не знаем, в каком же все-таки виде является в наше сознание только что родившаяся мысль (идея). Единственное что мы можем сделать, так это охарактеризовать его с точки зрения внезапности явления, назвав момент рождения идеи инсайтом, озарением, интуицией и т. д. Это "нечто" до сих пор даже не имеет названия. А во-вторых, причина путаницы возникает вследствие того, что первое, за что мы хватаемся при явлении идеи, - чтобы не забыть ее - так это за слова и за образы: слова, которыми мы пытаемся выразить и тем самым зафиксировать идею, и образы, которые либо стоят за этими словами, либо самостоятельны, но требуют, в свою очередь, словесного оформления. В нашем сознании эти первые слова и образы мы отождествляем с самим проблеском мысли, с самой идеей, в то время как на самом деле проблеск мысли не только предшествует по времени этим словам и образам, но и в корне отличается формой своего представления в нашем сознании. (Об этом более подробно во второй части книги).
  
  Проблеск новой идеи первичен, в то время как слова, фразы, образы, вторичны - они выполняют "технологическую" функцию выявления смысла этого проблеска с целью фиксации и логического оформления. И еще раз подчеркнем: явление идеи в наше сознание носит дискретный, "квантовый" характер, оформление же ее в какую-либо знаковую (вербальную, музыкальную, поэтическую, живописную) оболочку растянуто во времени.
  
  Идея является на пороге сознания как скачок из области нерефлексивного мышления в область рефлексивную. Можно сказать, что проблеск идеи - это квант накопившегося возбуждения в нашем бессознательном и этот квант интеллектуальной энергии, переходя с "орбиты" бессознательного на "орбиту" сознания, приносит с собой как саму идею в вид проблеска, так и эмоцию удовольствия, на волне которой эта идея способна преодолеть барьер между бессознательным и сознанием и закрепиться в сознании хотя бы на короткое время.
  
  Эмоция удовольствия фиксирует наше внимание и наше сознание на только что явившейся идее, она подвигает нас к тому, чтобы мы ее не забыли и постарались зафиксировать в какой-либо знаковой системе. Не испытывая удовольствия от новизны явленной нам идеи, человек вряд ли бы согласился запомнить ее. Вот почему идея сама по себе, кроме понятийной своей ценности, обладает физиологической ценностью, и эта ценность заключается в том чувстве удовольствия, которое сопровождает ее явление из бессознательного в наше сознание и в том удовольствии, которое мы испытываем в последующем, неоднократно "воспроизводя" ее в нашем сознании с целью зафиксировать и запомнить ее.
  
  Не будь чувства удовольствия, эти идеи, внезапно являясь в наше сознание, так же внезапно бы из него исчезали. Новую идею мы забыть можем - и достаточно легко, как о том свидетельствует наш опыт, - а вот чувство удовольствия, которое сопровождает ее явление, "забыть" гораздо труднее. Удовольствие это тот "поплавок", к которому, хотя бы на некоторое время, "прикреплена" наша идея, пока еще не имеющая какого-либо знакового оформления.
  
  Так что благодаря чувству удовольствия мы легче запоминаем идею, нам проще удержать ее в поле видения нашего разума. И если в течение какого-то времени мы не смогли зафиксировать ее, то она "тонет" в пучине нашего бессознательного, поскольку у сознания нет "памяти" для хранения "чистой" идеи (или эта память слишком короткая).
  
  В дописьменную, а тем более в доречевую эпоху, чувство удовольствия, возможно, играло решающую роль в запоминании, фиксировании и претворении в жизнь каких-либо новых идей. И я сильно сомневаюсь в том, что наш далекий предок, живший в основном сиюминутными и будничными заботами, был настолько умен и прозорлив, что способен был соблазниться теми проблематичными выгодами, которые сулило бы ему исполнение (внедрение) идеи, не сопровождаемой чувством удовольствия. Ведь для этого ему нужно было, во-первых, испробовать идею на практике и, во-вторых, прочувствовать выгоды ее применения для себя лично и для своего сообщества. А, как известно, путь от идеи до ее внедрения даже в наши дни весьма долог, не говоря уже о временах доисторических.
  
  Так что даже если мы сделаем скидку на "примитивность" идей-мыслей, которые бродили в голове нашего предка, то весьма сомнительно, что он мог бы запоминать идеи без этой приманки, то есть без чувства удовольствия, которое сопровождало явление их в наше сознание. Можно сказать, что чувство удовольствия - это "первородное" средство, с помощью которого на какое-то непродолжительное время продлевается жизнь самой идеи, чтобы (успеть) быть зафиксированной в каких-либо знаках. И только спустя некоторое время, в дополнение к нему приходят вторичные средства. Удовольствие недолговечно, а вот образом или словом можно зафиксировать мысль и поместить ее в память.
  
  И если учесть тот факт, что приблизительно 75 - 40 тыс. лет назад наблюдался скачок в развитии материальной культуры (и особенно в технологии изготовления орудий охоты и труда), то совсем не исключено, что формирование речи и письменности - по крайней мере, в ее примитивных формах (использование определенных знаков в целях коммуникации) - побуждалось именно тем, что на этом этапе эволюции человечества возникла настоятельная потребность в фиксации и оформлении идей, вдруг ставших являться в наше сознание по непонятной пока что нам причине.
  
  И не с этим ли связано относящееся примерно к этому же времени зарождение искусства? Ведь если животное существо (в том числе и человекоподобное) все же не обладает способностью к интуитивному "схватыванию" и пониманию в естественных условиях какой-либо важной для него ситуации, то эта способность должна иметь исходную "точку" в развитии человека разумного, поскольку к началу исторических времен эта способность уже функционировала в человеческом сообществе, о чем свидетельствует не только творчество таких мыслителей как Гераклит и Платон, но и все древнегреческое и архаическое искусство.
  
  О чувстве удовольствия у нас еще речь впереди, а сейчас, возвращаясь к вопросу продуктивности мышления, скажем следующее. Вербальная оболочка, как и любая другая знаковая оболочка - это уже не продукт творческого мышления, а продукт фиксирования, оформления, "раскрашивания" смыслового представления. Но нашему сознанию процесс мышления представляется вербальным или образным постольку, поскольку вербализация смыслового образа занимает достаточно много времени, в то время как сам смысловой образ, то есть то новое, что мелькнуло в нашем сознании, появляется всего лишь на мгновение ока, и память о нем достаточно быстро тает по мере перетекания его в словесную оболочку мысли. Таким образом, логическое оформление идеи, по сути дела, это уже технологический процесс, а не оригинальный, каким представляется явление образа (или "сгустка" смысла) новой идеи в наше сознание.
  
  И одна из основных обязанностей логики - для этого она и зародилась - это развитие идеи и оформление последней в мысль. Логика не создает новизны (идеи), она подготавливает ее приход и делает ее доступной для понимания и усвоения. (Об этом в Части 11, когда речь будет о рефлексии-1 и рефлексии-11 в Разделе 5.4. ""Двойная рефлексия" Г. Марселя ..."). Не будь логики, новую идею никто, кроме разве что автора, не мог бы воспринять, поскольку она в фазе своего зарождения еще непредставима в каких-либо известных нам знаках, а потому и не может быть передана кому-либо. Задача творца состоит не только в том, чтобы родить саму идею, но и в том, чтобы поставить ее на устойчивые рельсы мысли, где бы она смогла начать самостоятельное существование.
  
  В конечном счете, все новое и ранее неизвестное - это результат спонтанной душевной деятельности. Логика - всего лишь инструментарий для обработки нашим разумом когда-то добытого душой знания и опыта. С этой точки зрения творческая роль рационального мышления заключается в правильной постановке вопроса перед нашей душой в том случае, если мы не в состоянии решить ее рационально, то есть в том случае, когда мы зашли в тупик. Вот здесь-то, как за забором сверхсекретного и особо важного предприятия, и начинается работа нашего бессознательного (души) по "добыче" нового знания и опыта. И осуществляется она уже без участия логики. Последняя потребуется нам снова на стадии развертывания, фиксации и оформления идеи до состояния мысли.
  
  В подтверждении того, что логическое мышление в принципе не способно непосредственно зародить иррациональную идею, свидетельствует хотя бы то обстоятельство, что инсайты и интуиции никогда не приходят в самом процессе логического мышления. Они могут возникнуть когда угодно, но только не в процессе последнего. Получается так, что либо логическое мышление как бы "отпугивает" приход иррациональных идей, либо оно принципиально несовместимо с ними по времени, либо оно вовсе не способно к их рождению. (Я, по крайней мере, ни разу не встречал в литературе описания прихода инсайтной идеи в процессе дискурсивного решения какой-либо задачи, да и сам не могу упомнить ни одного случая, когда бы подобные идеи являлись в процессе такой работы).
  
  Отсюда вывод: принципиальная разница между логикой и интуицией (инсайтом) в том, что логика не способна самостоятельно "зачать" идею, интуиция же не способна ее "выносить". У них совершенно разные функции в решении одной и той же задачи, задачи созидания новой мысли, которая бы послужила разрешению какой-либо проблемы. Но, несмотря на различие своих функций, они подчинены основному принципу, благодаря которому только и возможно создание новой мысли - принципу дополнительности.
  
  Поэтому, как бы мы себя ни любили, как бы ни уважали, но, если быть честным до конца перед самими собой, нужно признать следующий печальный для нашего самолюбия факт: новые идеи приходят в наше сознание сами собой, помимо нашей воли и почти что помимо наших умственных усилий. Оно и не может быть по другому, потому что новую идею "придумать" на логическом уровне невозможно, поскольку наше сознание (логика) oпeрирует только тем, что ему известно, оно ходит только торными тропами, так как не знает других дорог. И проницательный Ницше словами
  
  "...мысль приходит, когда "она" хочет, а не когда "я" хочу..."12.
  
  верно уловил и спонтанность рождения мыслей, и независимость их возникновения от нашей воли. Для сравнения приведем аналогичное высказывание А. Шопенгауэра:
  "Причем мысли приходят не тогда, когда мы пожелаем, а когда они сами того захотят"13.
  
  Можно предположить, что Ницше настолько был очарован соответствием данной фразы характеру собственного мышления, что не мог отказать себе в удовольствии повторить эту мысль в своем произведении, даже не упомянув ее автора. Впрочем, нельзя отрицать и того, что данная мысль могла зародиться в голове Ницше и без подсказки Шопенгауэра - настолько близки они были стилем своего мышления.
  
  То есть, мысли приходят к нам не тогда, когда мы их "думаем", но тогда, когда нашей душе заблагорассудится подарить их нашему сознанию. Разум задает всего лишь стратегию мышления, но конкретную тактику решения задачи претворяет в жизнь душа. Причем, часто случается так, что тактические решения души (бессознательного) совсем не совпадают со стратегическим направлением, определяемым нашим разумом. Если бы душа всегда строго следовала указаниям разума, тогда не было бы "побочных" открытий и изобретений, когда, думая об одном, мы получаем вовсе другие и неожиданные даже для нас самих результаты. Так что душа довольно-таки своевольная дама, нрав у нее не только спонтанный, но и норовистый: она не выносит принуждения и свою благосклонность дарит только тому, кто с искренней заинтересованностью и любовью занимается своим делом.
  
  Рациональное же мышление, с точки зрения ожидаемого конечного результата, можно уподобить взаимодействию известных нам веществ, вступающих в химическую реакцию по определенным правилам и законам: результат подобного взаимодействия нам известен и не нов. Так и при логическом мышлении, оперируя известным нам знанием в соответствии с определенными правилами логики, вряд ли можно получить что-либо новое и доселе нам неизвестное. Вот почему так бесплодны наши потуги создать нечто новое на рациональном уровне, оперируя только фактами известными нашему сознанию на данный момент.
  
  В противовес логике, для случая иррационального (инсайт, интуиция) мышления характерными являются следующие моменты:
  - новизна представления (проблеска мысли), проникшего в наше сознание,
  - отсутствие логики его явления,
  - внезапность его появления,
  - сопутствие вновь явленному представлению эйфорического состояния нашей психики, сопровождаемого удовольствием-удивлением.
  
  Одновременное наличие этих четырех факторов и оказывает такое ошеломляющее воздействие на наше сознание: явившееся нам и ново, и не логично, и внезапно, да к тому же все это сопровождается спонтанно возникающим чувством удовольствия-удивления. Наличие или отсутствие вышеперечисленного в полном комплекте могло бы послужить критерием подразделения процессов мышления на чисто иррациональные и чисто рациональные, на продуктивные и обычные, на душевные и духовные. (Но об этом мы еще будем говорить в Разделе 1.6. "Душевное и духовное").
  
  Кстати сказать, одним из первых, кто предпринял успешную попытку разделить понятия идеи и мысли, был Ж. Жубер. Приведем цитату из его дневников:
  
  "Идея и мысль. Идея - сама ясность, мысль - сама устойчивость. Мысль устрояет, идея созидает, творит. Одна - сочетание уже известных элементов; другая - озарение, открытие, выявление неведомых доселе свойств и качеств. Плод мысли - произведение, плод идеи - творение"14.
  
  И если мы проследим по известной нам многочисленной литературе (А. Пуанкаре, Ж. Адамар, И. Лапшин и т. д.) историю возникновения многих теорий, научных открытий и изобретений, то нам станет ясно, что обязаны они своим непосредственным явлением на свет Божий не сознанию, а бессознательному, поскольку возникли они не в самом процессе рационального мышления, а помимо него и, как правило, внезапно, когда даже нет мыслей по данному вопросу15.
  
  Это, конечно, не говорит о том, что наше сознание, наше рациональное мышление не участвует в процессе созидания новых мыслей. Наоборот, процесс мышления без него был бы совсем невозможен. И здесь нам необходимо для представления общей картины хотя бы зафиксировать неоднократно описанные в научной литературе этапы процесса продуктивного мышления:
  - дорациональный этап: склонность к какому-либо роду деятельности, увлеченность данным вопросом, самозабвенность интереса к нему;
  - рациональный этап: постановка задачи исследования, изучение вопроса, попытки рационального решения методом проб и ошибок;
  - продуктивный иррациональный этап: отвлечение от проблемы, инкубационный период, инсайт, рождение идеи;
  - рациональный этап: оформление идеи в мысль, ее развитие и дополнение.
  
  Так что и наука, и искусство, и вообще вся духовная культура - это результат совместной деятельности души и разума: роль души (чувства, бессознательное, инстинкты и т. д.), как видим, творческая, поскольку она непосредственно связана с рождением нового знания и опыта, а роль разума не менее созидательна, потому что она заключается не только в собирании и подготовке необходимого материала для решения задачи, не только в развитии и оформлении того, что выдала душа, но и, самое главное, в постановке самой задачи, без чего и вовсе было бы невозможно подступиться к решению какой-либо задачи. (Более подробно об этом в Разделе 1.5. "Диалог логики и интуиции").
  
  Продолжая наш разговор о первостепенной важности явления идеи в наше сознание, отметим следующее. Проблеск мысли - это момент, который на обыденном языке характеризуется, казалось бы, незаметным и мало чего стоящим словосочетанием "мелькнула мысль". На самом же деле, это скачок из области нашей души в сферу духа. Это самое ценное на что расщедрилась, хотя и не столь скупая, но и не такая уж расточительная Природа.
  
  Мы почему-то даже не задумываемся над тем, что все что ни создано ценного в этом Мире во всех сферах человеческой деятельности - будь то наука, техника, технология, искусство, нравственность, культура и т. д. - все это создано в результате бесконечного количества инсайтов, интуиций, прозрений, озарений. И у нас нет четкого осознания столь удивительного феномена только потому, что мы мало ценим то, что досталось нам как бы задаром и без особого напряжения наших интеллектуальных усилий. Иллюзия легкости и даже незаметности явления интуитивных (инсайтных) идей сыграла злую шутку с иррациональным мышлением: вот откуда тот столь запоздалый интерес (научный) к нему по сравнению с интересом к логике.
  
  Так что трудно себе даже представить, во что бы вылилось развитие человечества, не будь у него этих проблесков мысли. Скорее всего, оно бы так и осталось в животном состоянии. На этих бесчисленных - как звезды в ночи - мерцаниях мысли покоились и продолжают покоиться Цивилизации, и без этого мерцания идей невозможна была бы ни культура, ни наука, ни, тем более, искусство.
  
  Кстати сказать, выражение "мелькнула мысль" - хотя мы четко себе представляем, что оно обозначает - неверно в своей формулировке: мелькнуть может только идея, так как мысль требует времени для своего оформления, осмысления, "охвата" ее нашим сознанием, понимания ее. Мысль в готовом и сформулированном виде принципиально не может явиться в наше сознание одномоментно, как является, положим, инсайтная или интуитивная идея. И не может она этого сделать по очень простой причине: наше сознание единовременно (сразу и целиком) не может вместить в себя всю мысль, так как последняя есть весьма сложный агрегат из слов, образов, понятий, сравнений, рассуждений, умозаключений и т. д. И все это не может быть представлено на "экране" нашего сознания в один момент, как это происходит с явлением инсайтной или интуитивной идеи.
  
  И в заключение, если мы все же согласимся с тем, что продуктивное мышление представляет собой процесс получения "абсолютно" нового для нас знания, то вряд ли можно назвать продуктивным дискурсивный процесс перевода явившегося нам "нечто" на язык знакомых нам слов, выражений, образов и т. д. Наоборот, момент рождения этого "нечто", этого нового для нас целостного представления, не имеющего пока что ни словесного, ни образного оформления, как раз и является продуктивным мышлением. (Более подробно об этом в Главе 2 и в Части 11).
  
  Учитывая изложенное, я бы позволил себе назвать этот проблеск новой для нас идеи сокращенно словом "пробновид" В этом слове в полускрытом виде были бы запечатлены и инсайтный характер явления идеи (проб-леск), и необычность ее для нашего сознания (нов-изна), и знакомая нам по культуре, начиная с платоновских времен, форма представления (ид-ея).
  
  1.4. Инсайт (интуиция), логика и язык
  
  А теперь, поскольку порождение идеи самым непосредственным образом связано с такими иррациональными актами как инсайт и интуиция, нам все же придется, во-первых, разъяснить, что именно мы имеем в виду, когда употребляем эти термины, а во-вторых, показать, чем же все-таки понятия инсайта и интуиции, по нашему мнению отличаются друг от друга и как они взаимосвязаны с процессом логического мышления.
  
  И для того чтобы сначала в более наглядном виде понять место и функциональную роль инсайта, интуиции и логики в процессе продуктивного мышления представим себе мысль в виде площади окружности, в центре которой находится точка, представляющая саму идею. Причем сама площадь как мозаичная картина заполнена многочисленными образами, представлениями, понятиями и т. д., являющимися составными частями той мысли, которая разрешила бы нашу задачу. Так вот, в случае инсайта (озарения, прозрения), благодаря предварительной работе бессознательного, мы сразу же попадаем - как отличный стрелок на стрельбище - в центр мысли, то есть, "схватываем" саму суть мысли, ее идею. И эту идею мы способны раскрыть и оформить в мысль, поскольку с "высоты" обозрения идеи нам понятна не только сама ее суть, но и достаточно отчетливо видны пути ее оформления в мысль.
  
  Вот почему при инсайте (озарении) мы даже не сомневаемся не только в истинности идеи, но и в тех средствах, с помощью которых мы можем достаточно быстро и уверенно облечь ее в мысль, будь то идея научного открытия или технического изобретения. Если можно так выразиться, то инсайтная идея "приносит" с собой и те средства (образы, слова, выражения, фразы и т. д.), благодаря которым она облекается нами в мысль. Отсюда же эйфорическое состояние нашей психики: мы не только узрели саму Новизну явленной нам идеи, но и поняли весь ее смысл. Вдохновение в творческом процессе - это как раз и есть взаимосочетание приподнятости нашего психического состояния и способности - как бы неизвестно откуда вдруг взявшейся - находить достаточно верные средства выражения ("переложения") идеи в мысль.
  
  Инсайт предъявляет нам общую, но мимолетную картину интересующего нас явления, прежде погруженную во тьму, но однажды на мгновение ока озаренную внезапным ударом молнии прозрения. И как при ударе молнии в ночной мгле мы различаем наиболее примечательные и наиболее освещенные объекты увиденной нами местности, - изгиб полоски реки, замок, возвышение местности и т. д., - так и при инсайте в поле нашего "зрения" попадает, в первую очередь, наиболее значительный и наиболее примечательный объект мысли, каковым является идея. Последующая задача логики будет заключаться только в том, чтобы, взяв за основу этот объект, по мере наших сил, "восстановить" по нему всю остальную картину нами "увиденного", но не запечатленного нашим сознанием.
  
  Так что явление инсайтной идеи в наше сознание - это, по сути дела, акт мгновенного понимания нашим бессознательным ответа на тот вопрос, которым мы так долго были озабочены на сознательном уровне.
  
  Что же касается интуиции то это тоже одномоментный акт усмотрения некой истины или какой-либо прежде нам неизвестной взаимосвязи интересующих нас явлений или объектов. Но принципиальное отличие интуиции от инсайта состоит в том, что в результате данного акта мы попадаем не в центр мысли, сразу же разрешающей важную для нас проблему, а в одну из ее мозаичных областей, в результате чего нами понимается не сама суть мысли, а какой-нибудь из ее фрагментов, к ней относящихся или с ней связанных непосредственно. С накоплением интуиций мы постепенно, даже порою не сознавая того, познаем содержание составных частей главной мысли, но никак не смысл всего комплекса целиком.
  
  Отсюда менее заметная реакция нашей психики на данную интуицию: хотя мы и испытываем в некоторой степени чувство удовольствия от явления интуитивной мысли, но нет того эйфорического состояния, которое характерно для явления инсайтной идеи. (Скорее всего, наше бессознательное знает, как отметить ценность "схваченного" им смысла истины: чем она точнее, чем больше "площадь" знания, охваченного нашей интуицией и чем ближе мы подступили к центру самой идеи, тем сильнее дает о себе знать чувство удовольствия от данного иррационального акта. И максимум удовольствия мы получаем при мгновенном, инсайтном постижении всей сути мысли, то есть, ее идеи).
  
  Отсюда же вытекают те затруднения в выражении и оформлении той интуиции, что явилась в наше сознание. Так называемая интуитивная мысль, ввиду своей фрагментарности и отсутствия (видимых нами) связей с другими частями мысли, более расплывчата и неопределенна, а потому и не может быть выражена на достаточно четком языке (или для ее выражения мы должны затратить гораздо больше усилий, чем при выражении инсайтной идеи). Так, если бы мы попытались дать описание какого-либо сохранившегося фрагмента культового сооружения исчезнувшей цивилизации, то это, несомненно, вызвало бы в нас определенные затруднения, поскольку нам неизвестен ни вид всего сооружения, ни связи данного фрагмента с частями к нему примыкающими.
  
  Другое дело, когда фрагменты, относящиеся к данной главной мысли постепенно накапливаются. Вот тогда мы уже можем путем инсайтного "схватывания" составить из знакомых нам фрагментов - может быть и не представленных в полном объеме (составе) - всю мозаичную картину мысли, домыслив на логическом уровне недостающие фрагменты и связи их с компонентами уже нам известными. О том, что это действительно происходит именно так, говорит хотя бы тот факт, что в том случае, когда мы приходим наконец-то к основной (инсайтной) идее, мы видим, что многие ранее нами уже обдуманные интуитивные мысли вдруг каким-то "счастливым" образом укладываются в эту идею как фрагменты, будто бы принадлежащие этой главной картине.
  
  Развитая интуиция, скорее всего, является не только природным даром, но и результатом нашего жизненного опыта и уже наработанных навыков продуктивного мышления, в то время как инсайт - это завершающая стадия интенсивного и более кратковременного процесса решения какой-либо насущной для нас проблемы. Не потому ли наши интуиции довольно часто бывают связаны не только с теми вопросами, которыми мы заняты на данное время, но и теми, которые занимали нас прежде, но о которых мы, казалось бы, уже перестали думать.
  
  Причем следует заметить, что интуиция часто бывает сопряжена с ассоциативными механизмами перескакивания с одной темы размышления на другую. Например, при чтении какой-либо книги или при наблюдении некого явления мы вдруг безо всякой на то причины возвращаемся к мысли, связанной с той темой, которая ранее нас занимала. Создается такое впечатление, что чтение (наблюдение) каким-то непонятным образом натолкнуло нас на отдаленный - или еще не созревший в нашей душе - образ, который уже присутствовал на бессознательном уровне. В связи с этим можно предположить, что, чем большим опытом, наработанным в различных сферах знания, мы обладаем, тем больше возможности нашей ассоциативной памяти и тем чаще и плодотворнее наши интуиции. Ассоциации в данном случае служат своеобразными прообразами наших интуитивных представлений.
  
  А сейчас, принимая во внимание образ мысли в виде площади окружности с центром-идеей посредине, попытаемся понять место и роль логики в процессе продуктивного мышления. Представим себе, положим, одну из многих предпринятых нами попыток последовательного логического решения какой-либо творческой задачи. Во-первых, следует иметь ввиду, что мысль (или комплекс мыслей), которая способна разрешить данную задачу, нами пока не "видима", то есть, не видима нашим сознанием, а потому - и это, во-вторых, - в процессе логического мышления мы "подходим" к ней всегда как бы со стороны, то есть, со стороны некоторого удаления. О чем это говорит? Да о том, что в процессе попытки решить задачу логическим путем мы, по сути дела, даже не знаем, в правильном ли направлении мы движемся.
  
  Получается так, что мы продвигаемся либо в направлении ее центра-идеи, либо в направлении какого-либо фрагмента площади окружности-мысли, либо "промахиваемся" мимо мысли, то есть, мимо того содержания, из которого она состоит, либо вовсе идем не в том направлении. Отбрасывая два последних варианта, как заведомо нам непригодные, посмотрим, чему могут содействовать наши попытки сходу решить задачу логическим путем. Во-первых, те познания, которые нами привлечены, могут быть использованы нашим бессознательным для "составления" интуитивной мысли или инсайтной идеи. Во-вторых, чем больше накопили мы подобных интуитивных мыслей, тем больше вероятность явления инсайтной идеи, окончательно разрешающей поставленную нами задачу.
  
  Кстати сказать, учитывая тот очевидный факт, что наше бессознательное способно самостоятельно не только формировать интуитивные мысли, но и "отмечать" их явление чувством интеллектуального удовольствия, из всего нами вышеизложенного можно извлечь один из методологических (эвристических) приемов продуктивного мышления: пытаясь решить какую-либо задачу, необходимо сначала накопить, обдумать и оформить как можно больше интуитивных мыслей, а затем посредством манипулирования - как в детской игре в кубики - этими мыслями постараться "схватить" саму инсайтную идею, заложенную в этом, казалось бы, хаотическом комплексе. (Другим методологическим приемом является общеизвестный способ эффективного решения задачи посредством подхода к ней с разных направлений, в том числе и междисциплинарных).
  
  И было бы неправильным думать, что только возникновение языка (речи) и способности логически мыслить само по себе содействовало ускоренному развитию человеческого сообщества, начавшемуся на рубеже 75 - 40 тыс. лет назад. Скорее всего, наоборот, появлению человека разумного с его способностью использовать речь и продуктивно мыслить (изобретать) предшествовало и содействовало возникновение неизвестно откуда взявшейся способности спонтанно рождать идеи на иррациональном (бессознательном, душевном) уровне. (А другого уровня и не было, так как человеческое существо не было еще способно достаточно эффективно рассуждать на сознательном уровне).
  
  И в то же время в противовес этому можно сказать: если иррациональное мышление поначалу было всецело бессознательным, то только с явлением способности к логическому мышлению и речи стал возможен "выход" иррациональных актов (инсайт, интуиция) на уровень сознания. Поэтому, логика ли с языком спровоцировали возникновение инсайтов и интуиций - и проникновение их в сознание - или последние побудили к развитию логику и язык, этот вопрос подобен вопросу о курице и яйце, - что было вначале - который вряд ли можно разгадать. Сказать можно одно: эффективность функционирования и совершенствование способности иррационально мыслить были возможны только при содействии двух вышеуказанных условий: при развитии логического мышления и при возникновении языка (речи), посредством которого можно было зафиксировать, оформить и передать другим суть той мысли, что родилась в виде продуктивной идеи в голове ее творца.
  
  Поэтому с достаточной долей уверенности можно сказать, что интуиция (инсайт), логика и язык появились "одновременно", поскольку возникновение и существование даже двух элементов данной триады без третьего (а тем более одного без двух остальных) было бы бессмысленным для успешного культурного развития сообщества первых людей, так как функционирование их (в усеченном виде) не смогло бы привести, в конечном счете, к практике внедрения в жизнь новых идей. Так логика с языком - но без интуиции - были бы бесполезны, так как для них нет самого предмета размышления (новая идея), создать который может только интуиция (инсайт). Интуиция и язык - но без логики - не смогли бы "развернуть" идею в мысль (как можно развернуть свиток в лист бумаги с текстом на нем). (Об "одновременности" см. также Раздел 5.6. ""Одновременность" возникновения интуиции, логики и языка" Части 11).
  
  Да и интуиция с логикой, - но без языка - хотя и способны изобрести новую идею и "развернуть" ее в мысль, но эту мысль невозможно было ни зафиксировать, ни передать другим членам сообщества. Творец идеи-мысли должен был бы хранить ее в своей памяти вплоть до того момента, когда он сам же смог внедрить ее в практику и получить тем самым пользу от внедрения. Такой вариант, возможно, осуществим, но только для идей достаточно легких для запоминания, для идей сиюминутного внедрения, в то время как идеи-мысли более сложные по своей структуре требовали - во избежание забвения - фиксации в какой-либо всеми понимаемой знаковой системе.
  
  Кроме того, следует иметь в виду следующие два фактора, ставящие под сомнение возможность внедрения идей подобного типа. Во-первых, это указанная нами выше ("Идея и мысль") легкость забывания идей, проникших в сознание, но им еще не зафиксированных в каких-либо знаках. А во-вторых, при отсутствии языка выражения идеи едва ли была бы возможна так называемая "внутренняя речь" (Л. Выготский), посредством которой происходит развертывание идеи в мысль. Для понимания сути вопроса приведем некоторые высказывания Л. Выготского о том, что собой представляет внутренняя речь.
  
  "Во внутренней речи нам никогда нет надобности называть то, о чем идет речь, т. е. подлежащее. Мы всегда ограничиваемся только тем, что говорится об этом подлежащем, т. е. сказуемым. Но это и приводит к господству чистой предикативности во внутренней речи. (343). Внутренняя речь есть в точном смысле речь почти без слов. (345). На первый план выступает значение слова. Внутренняя речь оперирует преимущественно семантикой, но не фонетикой речи. (346). Во внутренней речи слово гораздо более нагружено смыслом, чем во внешней. (350). Опыты показывают, что словесные значения во внутренней речи являются всегда идиомами, непереводимыми на язык внешней речи. Это всегда индивидуальные значения, понятные только в плане внутренней речи...(351). Если внешняя речь есть превращение мысли в слова, материализация и объективация мысли, то здесь мы наблюдаем обратный по направлению процесс, процесс, как бы идущий извне внутрь, процесс испарения речи в мысль. Но речь вовсе не исчезает и в своей внутренней форме. Сознание не испаряется вовсе и не растворяется в чистом духе. Внутренняя речь есть все же речь, т. е. мысль, связанная со словом. Но если мысль воплощается в слове во внешней речи, то слово умирает во внутренней речи рождая мысль. Внутренняя речь есть в значительной мере мышление чистыми значениями, но, как говорит поэт, мы "в небе скоро устаем". Внутренняя речь оказывается динамическим, неустойчивым, текучим моментом, мелькающим между более оформленными и стойкими крайними полюсами изучаемого нами речевого мышления; между словом и мыслью". (353)16. (Страницы указаны в скобках).
  
  Другими словами, при отсутствии "внутренней речи", - все же опирающейся на какой-то минимум ключевых (предикативных) слов, - невозможна была бы сама логика, оперирующая смысловыми образованиями (понятиями, представлениями, мыслями и т. д.), за которыми скрываются их знаковые "эквиваленты", "подпирающие", фиксирующие и сохраняющие эти образования. Данное обстоятельство лишний раз свидетельствует в пользу "одновременности" возникновения интуиции (инсайта), логики и языка (речи). Не обладай мы способностью генерировать спонтанные проблески мысли и не возникни у нас потребности в фиксировании, оформлении и передаче смысла этих проблесков, вряд ли бы мы стали развивать свою речь. Наши предшественники-приматы, не владеющие способностью мыслить как мы, прекрасно обходятся в своем общении богатейшим арсеналом мимики, звуков и жестов. (Эта же участь была уготована и нам, не появись у нас способности к инсайтам и интуициям). У них нет необходимости ни в логике, ни в речи, поскольку нет того предмета (новая идея), который бы потребовал их развития. Можно сказать, что обходятся они "старыми" идеями, то есть наработанными в поколениях жизненными навыками.
  
  Так что вначале было не слово в прямом смысле, а слово в смысле переносном, исконном, древнегреческом - λογοσ. Только идея, предшественниками и инициаторами которой являются потребность и чувство, способна была родить как мысль (посредством логики), так и слово.
  
  Вполне уверенно можно сказать, что логика и язык возникли с единственной целью - "разузнать" у чувства его потребность и удовлетворить последнюю в процессе деятельности в соответствии с данной мыслью. Вот почему новая идея - это обязательное звено между чувством, вызванном какой-либо (физиологической, материальной, душевной, духовной и т. д.) потребностью, и новой мыслью, призванной эту потребность удовлетворить (хотя бы пока что в "теоретическом" плане, предшествующем деятельности). Новая мысль сама по себе возникнуть не может: ей - как исток реке - предшествует идея, из которой она развивается. Это "старая мысль", мысль, мысль уже придуманная, может обойтись без идеи, поскольку в ней уже нет необходимости после того как эта мысль сформулирована. Новая же мысль возникает только через идею. (Методологию возникновения мысли-Истины из идеи и все, что этому сопутствует, смотри разделы Части 11).
  
  Теперь нам понятно, что "одновременность" возникновения интуиции (инсайта), логики и языка (речи) необходимо обусловлена взаимодополнительностью их функционирования.
  
  Таким образом, если мы примем (как непреложный факт) возникновение - на каком-то этапе эволюции человекоподобного существа - способности рождать иррациональные идеи, - а уж этого отрицать мы никак не можем - то представим себе, что бы мы сделали в первую очередь, окажись на месте нашего древнего предка - претендента на роль обладателя λογος! ом. Первое, что бы мы попытались предпринять так это сначала раскрыть новую для нас идею (в процессе "внутренней речи"), затем зафиксировать и оформить ее, а уже потом запомнить ее или поделиться ею с другими. А посредством чего все это можно было бы проделать? Только посредством последовательного (логического) оформления идеи в мысль в какой-либо знаковой системе, которая бы всеми понималась.
  
  Вот для чего нужно было развитие логического мышления и языка: логика - для развертывания идеи в мысль, язык - для фиксации, оформления и передачи сути последней. Логика и язык - вторичные образования: они появились как "подсобные рабочие" на подхвате у иррационального мышления, которое само по себе не способно ни к раскрытию новой идеи в мысль, ни к ее фиксации, оформлению и передаче кому-либо. Так что способность логически мыслить и выражать свои мысли посредством языка - это уже "вынужденная" мера нашей психики и нашего мозга, это следствие настоятельной необходимости зафиксировать явившуюся в наше сознание идею в форме мысли, - ибо сама идея как проблеск мысли не может быть воспринята кем-либо, кроме своего творца - и передать ее другим членам данного сообщества способным ее понять. Как видно, развитие человеческой цивилизации с момента ее зарождения изначально предопределено спонтанной способностью человека к иррациональным актам мышления.
  
  Автор, конечно, не настаивает на безусловной вторичности логического мышления, поскольку оно все же поставщик знания (фактов и явлений им добытых) как для себя самого, так и для иррационального мышления, но на чем он настаивает так это на том, что не будь иррационального мышления, логика сама по себе не способна была бы "подняться" до продуцирования идей, сравнимых по своей ценности и эффективности с идеями иррациональными. В связи с этим возникает и другой вопрос, на котором, ввиду его открытости, не хотелось бы настаивать - это вопрос безусловного участия инсайта (интуиции) в представлении всех совершенно новых идей нашему сознанию. Проще говоря, только ли инсайт (интуиция) способен представить новую идею? И не способна ли логика за предварительно явленными нашему сознанию (и накопленными в нем) интуициями, а также за добытыми собственным трудом знаниями "увидеть" общую картину новой (главной) мысли. Многократно описанный в литературе инсайтный характер явления новых идей, сыгравших ключевую роль в развитии цивилизации, для нас вполне очевиден. (Подозреваю, что засвидетельствованное в литературе - всего лишь выступающая из воды вершина айсберга). Но является ли он единственным в деле созидания новых идей? Не способна ли логика кроме функции "подмастерья" у инсайта и интуиции выполнять - хотя бы иногда - еще и роль мастера? Другими словами, не способна ли она в предъявленной сознанию беспорядочной и фрагментарной мозаике мыслей, понятий, представлений и т. д. увидеть истинную картину взыскуемой нами идеи (мысли), на что так горазды и инсайт, и интуиция?.
  
  И если мы посмотрим на данный вопрос немного пристальнее, то увидим, что заключает он в себе два аспекта.
  
  1. Во-первых, способно ли логическое мышление - наподобие мышления иррационального - создать совершенно новую идею, но только без участия инсайтов и интуиций? Но здесь сразу же возникает вопрос: что в первую очередь создает логика - идею или мысль? Судя по тому, что логика постигает какой-либо вопрос постепенно, последовательно накопляя материал для формирования ответа на заданный вопрос, то создает она не идею, а мысль, поскольку сначала мы должны сформировать саму мысль, а уже потом, если такая необходимость возникнет, "увидеть" в (за) ней идею, то есть наикратчайшее содержание мысли. Но в то же время, если, положим, новая мысль сформирована и сформулирована, то у нас даже нет необходимости знать ее идею, так как нашей целью было создание мысли, а не идеи как таковой. (Идея была вынужденным промежуточным звеном на пути инсайтного или интуитивного способа формирования мысли). Но если при логическом способе составления мысли путь к ней лежит помимо идеи, то может быть и не удивительно, что так называемое логическое постижение истины не сопровождается возникновением чувства удовольствия, являющимся следствием спонтанного понимания идеи.
  
  Итак, с одной стороны, отсутствие факта спонтанного восприятия идеи свидетельствует об отсутствии новизны в предлагаемой нашей логикой мысли; с другой же стороны, может ли указанное отсутствие спонтанного восприятия идеи быть гарантией того, что данная мысль лишена новизны, а, следовательно, и идеи. Другими словами, может ли логика, не опираясь на интуиции и инсайты, а исходя только из тех познаний, которыми она оперирует на сознательном уровне, создать мысль, обладающую новизной? У нас нет оснований отрицать это, но в то же время вся практика продуктивного мышления свидетельствует о том, что логика, опираясь на известное и не новое знание, создать новое и доселе нам неизвестное знание не способна.
  
  2. И, во-вторых, можем ли мы быть уверены в том, что в процесс логического мышления не "вклинены" и не "вплетены" не замечаемые нашим сознанием интуитивные подсказки нашего бессознательного? Против того что логическое мышление абсолютно "чисто" от интуитивных подсказок свидетельствует хотя бы тот факт, что после наших, казалось бы, бесплодных попыток решить какую-либо творческую задачу, и после того, как мы временно прекращаем наши попытки, у нас через некоторое время вдруг возникает некоторое прояснение данного вопроса, способствующее дальнейшему продвижению. И так происходит, по сути дела, всякий раз, когда мы оставляем наши попытки логического решения задачи. Что это как не срабатывание нашего бессознательного, проявляющееся в виде интуитивных подсказок, ошибочно принимаемых нами за очередной этап логического продвижения в данном вопросе.
  
  В том-то и заключается парадокс творческого мышления: когда мы думаем, то оперируем известными нам, а потому и не новыми для нас фактами нашего знания и опыта, но то новое и нам еще неизвестное, что спонтанно является в наше сознание, рождается именно тогда, когда мы не думаем.
  Исходя из этого, в дальнейшем мы будем опираться на следующую мысль: если логическое мышление - в отличие от мышления иррационального - не сопровождается интуитивными подсказками (или остается "глухим" к ним), то оно не способно само по себе создать новую мысль. И это мы попытаемся подтвердить в процессе последующего изложения текста.
  
  1.5. Диалог логики с интуицией
  
  Странная это вещь - логическое мышление: как только мы начинаем усиленно и целенаправленно думать, мы сразу же будто бы натыкаемся на непреодолимую преграду; но стоит нам только ослабить наши усилия, как к нам сами собой приходят мысли как бы просачивающиеся сквозь нее. Так что же в нас все-таки мыслит: логика или интуиция? Может быть, логика всего лишь задается вопросами, а разрешают их наши интуиции и инсайты?
  
  Скорее всего, разум наш, задаваясь последовательно возникающими вопросами, создает иллюзию логического мышления. Логика только озадачивает интуицию вопросом и тем самым продвигает вперед решение какой-либо задачи, в то время как интуиция отыскивает и выдает ответ сознанию, после чего логика задается следующим вопросом, но уже с учетом ответа на предыдущий. Это зачастую и называется логическим мышлением.
  
  Таким образом, если под продуктивным мышлением иметь в виду процесс получения нового для нас знания, то этим как раз и занимаются интуиция, инсайт и озарение, обнаруживающие это самое новое знание. Логика же, осуществляя поиск в сфере сознания, то есть в сфере известного и старого, и, не найдя нужного ответа (что вполне естественно - можно ли найти нечто новое среди старого "хлама"?), провоцирует бессознательное к поиску ответа на заданный вопрос.
  
  Но поскольку логика задается не бессмысленными, а вполне осознанными вопросами, то сам процесс продуктивного мышления - несмотря на то, что основная его часть (поиск ответа и выдача его сознанию) осуществляется не сознанием, а бессознательным - относится к области сознания и называется логическим мышлением, молчаливо подразумевая тем самым, что весь процесс получения нового для нас знания будто бы осуществляется разумом и в области сознания. Бессознательное тем самым выпадает из рассмотрения самого процесса продуктивного мышления, частично из-за того, что наши интуиции, как правило, за исключением моментов инсайта, менее заметны на фоне наших сознательных усилий решить задачу.
  
  Вот откуда вполне естественно возникающее подозрение, что продуктивно мыслит бессознательное, в то время как логика своими вопросами побуждает его к деятельности, результатом которой может быть инсайт, интуиция, озарение, вдохновение, наитие. (Последние - это названия разных стадий и разных форм одного и того же иррационального процесса рождения из нашего бессознательного нового для нашего сознания знания. Логика же - всего лишь методология мышления по определенным правилам, которые, в свою очередь, были некогда усмотрены на интуитивном уровне и внедрены в практику дискурсивного мышления, как и все иррациональное, доведенное до понятийной формы).
  
  Таким образом, не будь мы способны задаваться вопросами, у нас не было бы потребности отвечать на них, а не имей мы способности отвечать на них, у нас не было бы надобности их задавать. Так что логика как способность задаваться вопросами и интуиция как способность на них отвечать, взаимосвязаны и взаимодополнительны между собой в едином процессе рационально-иррационального мышления. Продуктивного мышления как такового, отдельно логического и отдельно интуитивного не существует в природе нашего интеллекта. Это из области нашей мифологии, как из области мифологии было бы родить ребенка без участия либо женской яйцеклетки, либо мужского сперматозоида.
  
  Да к тому же мы почему-то упускаем из виду, что не только умственное решение какой-либо проблемы, но и вся жизнь, в том числе и животная, имеет в своей основе вопросно-ответный характер деятельности, поскольку даже самые элементарные природные потребности организма (положим, потребности выживания, питания, половой и т. д.), - это вопросы, которые ставит сама Природа перед живым организмом, ответы на которые должно найти, в первую очередь, наше мышление (будь оно сознательным или бессознательным) для того, чтобы вызволить организм из сложившейся для него неблагоприятной ситуации. Так что любая наша потребность, имей она физиологический, психический или духовный характер - это и есть вызванный обстоятельствами нашей жизни, вопрос нашего тела (души, интеллекта), который побуждает нас к деятельности, призванной дать на него ответ. Как писал Ж. Бодрийяр,
  
  "Ибо ничего не существует просто так, от природы, все вещи существуют только от вызова, который им бросается и на который они вынуждены ответить"17.
  
  Для того чтобы нам понятнее была как роль логики, так и роль интуиции в процессе продуктивного мышления, следовало бы попытаться как можно лучше разобраться в вопросе перехода живого организма от животного состояния к состоянию разумному и духовному. "Накануне" очеловечивания человекоподобного существа бессознательное, скорее всего, выполняло роль разума, который пока что не имел выход на уровень рассудка, поскольку еще не было сознательного разума. (Во избежание недоразумений напомним, что под рассудком нами понимается способность разума оперировать на уровне нами понимаемого и осознаваемого опыта. Рассудком осуществляются логические операции над теми фактами и явлениями, которые нами либо осознаются, либо могут быть осознаны путем предварительного извлечения из нашей памяти).
  
  Итак, до начала очеловечивания, то есть до появления способности рассуждать (сравнивать, выносить суждения, умозаключать и т. д.) на сознательном уровне, жизнь и поведение животного организма всецело определялись бессознательным, этим умом до разума. Бессознательное, побуждаемое инстинктом, миллионолетиями отрабатывало стратегию и тактику выживания в жестких условиях природного существования. И не инстинкт руководил действиями животного, а бессознательное. Инстинкт - всего лишь побуждение к действию, стратегию и тактику самого действия вырабатывает бессознательное.
  
  Причем, вопросы задавала сама Природа, ставя животный организм в условия неблагополучного существования. Так, например, деятельность организма, вызванная, положим, определенными изменениями в окружающей среде, это и есть ответ организма, управляемого своим бессознательным на вопрос, заданный Природой в виде, допустим, сезонной засухи или всемирного оледенения. Выход же из этих тяжелых ситуаций всегда искало бессознательное, накопившее к началу разумного существования громадный опыт выживания и "анализа" самых парадоксальных жизненных положений. Иначе, животный организм, руководимый бессознательным, просто не способен был бы выжить в условиях жесткой конкуренции и суровых испытаний, предъявляемых Природой.
  
  Таким образом, наше бессознательное, вплоть до зарождения сознательного разума, только тем и занималось, что приспосабливало организм к условиям весьма суровой действительности, а тем самым оно занималось продуктивным, хотя и бессознательным мышлением. Ему и "карты в руки" в деле созидания новизны приспособительных реакций. Это для него повседневная и, можно сказать, рутинная работа, которую оно выполняло в течение долгих тысячелетий своего до разумного развития.
  
  Пожалуй, мы уже понимаем одну достаточно простую и самоочевидную истину: не столько зарождение сознательного разума самого по себе явилось одной из причин (вторую мы укажем ниже) возникновения способности продуктивно мыслить - так как эта способность уже имела место в лице бессознательного и до его появления, - сколько присоединение к бессознательной способности сознательной способности накапливать в памяти опыт собственного существования организма и использовать его как для анализа неблагополучных ситуаций, так и для постановки вопросов перед бессознательным. Но поскольку бессознательное уже обладало большим опытом приспособления к постоянно изменяющимся условиям существования, то соединение этих опытов - в форме обмена информацией и, если можно так выразиться, обмену опытом между сознанием и бессознательным - это соединение опытов и привело к дополнительной и притом, отчасти, разумной способности продуктивно мыслить в направлении более эффективного и более комфортного приспособления к окружающей среде.
  
  Так что функцию органа, ставящего задачи перед бессознательным, постепенно, наряду с Природой, стал брать на себя формирующийся сознательный разум. Анализируя свой опыт общения с окружающей действительностью, он стал предвосхищать вопросы, задаваемые ею и частично брать эту задачу на себя. Бессознательное же по-прежнему продолжало "анализировать" и искать, но уже совместно с разумом, пути наиболее оптимального решения задач, поставленных как самой Природой, так и набирающим свою силу разумом.
  
  Но здесь произошло еще одно существенное и долго остававшееся незамеченным нашим предком изменение в функционировании бессознательного. Если раньше оно все свои решения и команды выдавало непосредственно самому организму (телу), - в форме действий по удовлетворению инстинктов и рефлексов - то теперь, частично, оно стало их выдавать еще и нашему сознанию в виде спонтанных интуитивных подсказок, инсайтов, озарений. Можно сказать, что инсайт (интуиция) - это инстинкт, свернувший с проторенной дороги еще не запущенных в ход физиологических реакций и заглянувший в дверь сознания.
  
  Но этого оказалось вполне достаточным для того, чтобы наш разум успел перехватить его и преобразовать энергию его перехода с "орбиты" бессознательного на "орбиту" сознания во вполне оформленную и доступную пониманию мысль. Разум же, руководствуясь этими подсказками, принимал окончательное решение и составлял план последующих действий по выходу организма из неблагоприятных ситуаций. Так что разрыв цепи между инстинктивным побуждением животного организма и непосредственно следующим за ним спонтанным действием произошел в "точке" осмысления инсайтной (интуитивной) идеи и превращения ее в мысль, планирующую характер этого действия и осуществляющую данное действие, но уже не на уровне спонтанности и бессознательности, а на уровне осмысленности. Данный разрыв "функционального круга" (Икскюль), в конце концов, и привел к рождению человека разумного.
  
  Таким образом, если до зарождения разума вопросы нашему бессознательному задавала сама Природа, ставя животный организм в такие условия, к которым он вынужден был приспосабливаться, изменяя что-то в самом себе, - то есть, находя какие-то новые решения, как в обустройстве собственного организма, так и в приспособлении его к окружающей среде - то с развитием разума эти вопросы бессознательному частично стал задавать сам разум. И человекоподобное существо вместо того чтобы обустраивать собственный организм постепенно переключилось на обустройство внешней среды под условия собственного относительно неизменного существования. С этого "момента" развитие приспособительных биологических функций организма к окружающей среде стало замедляться и компенсироваться развитием разумного мышления с той целью, чтобы приспособить окружающую среду к условиям малоизменного и более комфортного существования своего организма. Так функция продуктивного мышления была "поделена" между бессознательным и сознанием, между интуицией (инсайтом) и логикой, между иррациональным и рациональным.
  
  При этом следует отметить, что Природа поступила бы крайне неразумно, если бы она сняла функцию продуктивного мышления с бессознательного и полностью передала бы ее сознанию, так как это было бы связано, скорее всего, с коренной перестройкой функциональной деятельности всего мозга, потому что, начиная с его зарождения, вся его деятельность была деятельностью бессознательной. Перевод же этой функции с бессознательного на сознание и переориентация наработанных навыков продуктивного, но бессознательного, мышления на рельсы сознания были бы энергетически (психически) нецелесообразны, поскольку связаны они с нагружением сознания психической работой, в то время как бессознательное проводит свою работу - кроме завершающего этапа выдачи решения в виде идеи (да к тому же сопровождаемого чувством удовольствия) - скрыто от сознания, не нагружая его негативными факторами, наверняка, трудоемкой "черновой" работой поиска самого решения.
  
  Итак, выводы, которые мы можем сделать из сказанного выше следующие. Во-первых, продуктивным мышлением занимается бессознательное, использующее к тому же материал познаний и опыта, накопленный нашим сознанием. Во-вторых, скачок в эволюции человека как разумного и творческого существа является следствием возникновения способности бессознательного к спонтанным подсказкам нашему сознанию в форме интуиций и инсайтов. И, в-третьих, логическое мышление, поскольку оно оперирует уже известными нам факторами и явлениями, не обладает способностью продуктивно мыслить; продуктивность его заключается в извлечении из памяти, подборе и анализе (сравнение, суждение, умозаключение) материала необходимого для того, чтобы сформулировать вопрос, на который способна дать ответ интуиция. (То, что мы называем логическим мышлением, всего лишь силлогистика). Прежде чем решить какую-нибудь задачу у нас должен возникнуть вполне соответствующий этой задаче вопрос. Но этот вопрос зарождается не сам собой, не из воздуха: он возникает как результат анализа тех материалов, которыми располагает наше сознание и которые имеют достаточно близкое отношение к нашей задаче.
  
  Конечно, анализируя какую-либо ситуацию на сознательном уровне, у нас создается впечатление, что мы ищем решение. Но на самом деле анализ способствует всего лишь уяснению самой задачи, которая перед нами стоит, исходя из тех познаний, какими мы располагаем. И этот анализ способствует постановке корректного вопроса, вопроса, который наиболее адекватен сложившейся ситуации в данной области познания. Чем не правильнее наш вопрос, тем меньше у нас шансов получить на него правильный ответ, так как неверно поставленный вопрос опирается на достаточно ненадежную массу наших познаний, то есть вопрос либо "висит в воздухе", либо находится на обочине тех фактов и явлений, из которых он (вопрос) мог бы добыть ответ. Вопрос как магнит: чем дальше он от массы разнородных материалов, тем менее он способен выполнит свою функцию, то есть притянуть из груды этих материалов только то, что имеет непосредственное к нему отношение, сродственное ему самому.
  
  И не сознание с его рассудочной способностью в состоянии, как мы иногда ошибочно думаем, найти ответ на вопрос: оно способно только на то, чтобы поставить вопрос, а уже затем развить и оформить найденный бессознательным ответ. Так что логическое мышление - когда оно задействовано - ищет не ответ на вопрос; нет, оно среди гущи известных ему фактов и явлений ищет вопрос, на который могла бы дать ответ интуиция.
  
  И если бы мы задались последним вопросом, что находится в зоне между обоснованным нами вопросом и ответом, который мы можем на него получить, то ответом было бы - terra incognita. Чем больше адекватного ответу материала задействовано в постановке вопроса, тем ближе мы будем к тому, чтобы дать правильный ответ. Факты и явления нашего знания и опыта причастные к постановке данного вопроса, и ответ на этот вопрос - это две "матрицы" зеркальные друг другу. Логическое обоснование наших интуиций и инсайтов - это и есть "пошаговое" прохождение этой "неизвестной земли" и этого преобразования "матрицы" вопроса в "матрицу" ответа.
  
  Но это все же идеальное представление: в реальности бессознательное "сглаживает" как все "неправильности" поставленного вопроса, так и все "неправильности" ожидаемого ответа. Интуиция мудрее логики в силу обладания громадным опытом продуктивного функционирования на бессознательном уровне. И наше преклонение перед логикой всего лишь заблуждение, основывающееся, во-первых, на иллюзии будто бы мы продуктивно мыслим, оперируя только доступным нашему сознанию материалом, а во-вторых, на незаметности интуитивных актов как бы вплетенных в так называемое логическое мышление, а потому и принимаемых, в силу своей малой различимости, за сам процесс логического мышления. Как есть видимая нашим зрением шерсть, а есть невидимый, но от этого не менее ценный подшерсток, так и есть не только "видимое" нашим сознанием логическое мышление, но и не замечаемое им, хотя и более продуктивное, иррациональное мышление.
  
  Рационализм эпохи Просвещения только потому взял верх над иррационализмом, что, эксплуатируя малозаметные иррациональные (интуитивные) акты, он скрывал их тем, что подменял более заметными рациональными актами. И только более пристальное внимание к процессу собственного мышления и творчества таких ученых и философов как Шопенгауэр, Ницше, Бергсон, Пуанкаре, Вертгеймер, Пойа и др., а также многочисленных открывателей законов и изобретателей технических устройств позволило вскрыть подмену и, хотя бы в некоторой степени, развенчать рациональное и тем самым поставить иррациональное на то место, которое оно заслужило и которое по праву ему принадлежит.
  
  1.6. Душевное и духовное
  
  Раз уж мы сплошь и рядом употребляем слова душа (душевный) и дух (духовный) и оперируем понятиями, которые скрываются за этими словами, то не лишним было попытаться на более четком уровне определить, что же все-таки было бы более правильным понимать под этими терминами. И в этом нам поможет уже произведенное нами выше разделение понятий идея и мысль, интуиция и логика.
  
  Но сначала приведем несколько примеров, как нам представляется, не вполне корректного употребления этих слов. И первым примером является выражение "пасть духом". "Падение духом" относится не к нашему сознанию, не к тому, что мы сознаем, а, именно, к тому, что нами не осознаваемо, что мы не в силах преодолеть усилием нашей воли. И даже осознав разумом причину нашего "падения духом", мы не в состоянии превозмочь это "падение" потому что относится оно к тому, что связано с нашим бессознательным, с нашей душевной жизнью, которая мало подвластна велениям нашего разума и нашей воли. Так что выражение "пасть духом" некорректно в силу того, что имеется в виду "атрофия" чувственного восприятия нашей души в результате, положим, девальвирования каких-либо ранее значимых для нас ценностей. Над нашими чувствами нет власти духа: мы причастны к духовному только в силу владения познаниями в духовной сфере и в силу способности переработать духовное знание в наш собственный душевный опыт. И не духовное господствует над нашими чувствами, нашим психическим состоянием владеет душа. Она есть нечто вышестоящее и разума и наших волевых потуг. Поэтому "пасть" можно только душой, но не духом.
  
  Вторым примером путаницы в употреблении понятий душа и дух можно привести евангельское:
  
  "Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда он приходит и куда уходит: так бывает со всяким, рожденным от духа". (Иоанн, 3, 8).
  
  Данное выражение также относится, скорее всего, не к духу, а к душе. Вездесущей и всепроникающей является, именно, душа, которая выдает результаты своей деятельности в виде проблесков мысли в самые неожиданные моменты нашей жизни: во сне и в бодрствовании, при чтении какого-либо текста и во время прогулки, при эмоциональном подъеме и при отвлечении от всяких чувств и дел. И не к душе ли и отдельным проявлениям ее деятельности - в виде иррациональных актов интуиции и инсайта - относится голос, который "слышишь, а не знаешь, откуда он приходит и уходит".
  
  Приведем еще одно достаточно противоречивое словосочетание: "Холодный разум". "Холодный разум" - всего лишь метафора, характеризующая нашу внешнюю невозмутимость, но за которой, если хорошенько разобраться, может быть скрыт обширный комплекс наших чувств и эмоций: это и вовлеченность на душевном уровне, и заинтересованность в решении какой-либо проблемы, и тщеславие, и чувство соперничества, и стремление к самоактуализации, и способ решения каких-то душевных комплексов. Не думаю, чтобы великие творения Платона, Ньютона, Декарта, Канта, Шопенгауэра, Эйнштейна и многих других создавались холодным разумом. Эти философы и ученые, как и великие поэты и писатели, при создании своих творений, без сомнения, были обуреваемы страстью, быть может, не всегда заметной для близкого их окружения. И еще не известно, как влияет внешнее проявление наших чувств на страсти, которые бушуют в нашей душе: совсем не исключено, что "выплескивание" чувств наружу ослабляет накал внутренних страстей и тем самым снижает наш творческий потенциал.
  
  Но что можно сказать с уверенностью, так это то, что к продуктивному мышлению применима формула: думается только о том, о чем волнуется душа. Душа - это чутчайший орган и мы, быть может, даже не подозреваем, насколько зависима наша способность продуктивно мыслить от взволнованности нашей души. Безэмоциональное мышление вряд ли способно быть продуктивным. Нужны душевная "выгода" и польза, нужна заинтересованность и вовлеченность на чувственном уровне для того, чтобы создать что-либо новое на сознательном уровне.
  
  То, что чувства, будто бы, мешают рациональному мышлению - выдумка тех, кто не способен мыслить, то есть, ставить задачи, привлекать необходимые знания и обрабатывать появившиеся идеи до логического конца; волнение их души не "подхватывается" разумом, а бесцельно выплескивается наружу, во внешнюю деятельность, а эта, последняя, как раз и отвлекает разум от процесса мышления. И на своем опыте мы постоянно убеждаемся в том, что делать что-либо и одновременно сосредоточенно думать крайне трудно. Так что не чувства являются отвлекающим и мешающим фактором, а спонтанная и необдуманная деятельность под воздействием чувств, в которую уходит вся энергия волнения души. И есть своя доля правды в словах Сенеки:
  
  "Чтобы держать в узде душу, сперва останови бег тела"18.
  
  Так что же мы все-таки относим к душевным проявлениям нашей психики и в чем их отличие от духовной субстанции. Во-первых, сразу же следует сказать следующее: понятия душевное и духовное относятся к совершенно разным, но взаимосвязанным между собою категориям. Если душевное - это спонтанные процессы и акты нашей психики, то духовное - это осмысленный результат, в первую очередь, творческой деятельности души. Как есть процессы химического взаимодействия каких-либо веществ и есть результат, полученный в ходе реакции (в виде новых веществ), так есть душевные процессы и есть духовные результаты совместной деятельности души и разума: в форме мысли, закономерности, произведения искусства и т. д. Различие только в том, что результат химического взаимодействия получается автоматически, он обусловлен природой вступающих в реакцию веществ, тогда как духовный результат душевного процесса, - так же протекающего "автоматически" - может быть получен только под воздействием сознательной и целенаправленной обработки разумом каких-либо уже произошедших душевных процессов.
  
  Таким образом, понятие "душевные процессы" уже понятия "психические процессы": не всякий психический процесс является процессом душевным. Статус душевности психическому процессу могут придать только два обстоятельства:
  - во-первых, обращенность данного акта к другим людям данного сообщества (или к природе, Богам, животным и т. д.);
  - во-вторых, потенциальная "способность" или предрасположенность данного душевного процесса - или акта, каковым может быть инсайт, интуиция - быть обработанным нашим разумом и представленным в качестве духовного результата.
  
  Так процесс чихания это, конечно, психический процесс, имеющий: и причину своего возникновения, и кинесическое действие, и испытанное чувство, и результат, - но отнести его к категории душевных процессов вряд ли было бы обоснованным. А вот непроизвольное, положим, воспоминание прочитанной книги, просмотренного спектакля или какого-либо события нашей собственной жизни - это уже душевное явление, которое может быть сообщено другим людям или описано нами в устном или письменном виде. То же самое можно отнести к испытанному нами чувству или "схваченной" нашим сознанием интуиции, с содержанием которых (после соответствующей обработки) мы можем поделиться с кем-либо.
  
  Итак, нам уже понятно, что к душевным процессам и актам можно отнести, в основном, следующие спонтанные проявления психической деятельности:
  - чувства и эмоции;
  - инстинкты, влечения, комплексы, способности, таланты и т. д.;
  - интуиции, инсайты, озарения, вдохновения, наития и т. д.;
  - сны и грезы наяву, непроизвольные фантазии и воспоминания, ощущения и представления, впечатления и галлюцинации.
  
  Душевные процессы - это процессы иррациональные. Они не требуют предварительного сосредоточений нашего сознания на каком-либо предмете или проявления волевых усилий для вызывания данного процесса. Мы не в состоянии, например, усилием воли испытать естественное чувство страха или горя; мы не можем заставить себя кому-либо завидовать, кого-либо любить или ненавидеть, не испытывая желания к тому; мы не в состоянии настроить себя на творческий лад и т. д.
  
  Таким образом, условная граница между "чисто" душевными процессами и "чисто" духовными результатами проходит по разделяющей их полосе, ограниченной с одной стороны чертой, за которой находятся спонтанные душевные процессы, еще не подвергнутые обработке нашим разумом на сознательном уровне, а с другой стороны, чертой, за которой находится духовное знание, уже не требующее такой обработки. Вот в этой пограничной - и даже приграничной - полосе и осуществляется процесс творчества, то есть процесс перевода спонтанных движений нашей души - мало понятных поначалу даже нам самим - на язык духовного знания понятного не только нам, но и всему человеческому сообществу. Так что при пересечении указанной полосы от одного края к другому осуществляется трансформация наших душевных "знаний" и потенций (чувств, страданий, переживаний, представлений, впечатлений, способностей, дарований, опыта и т. д.) и знаний, уже приобретенных в жизни (мысли, понятия, законы, восприятие произведений искусства и т. д.), в новое духовное знание, поначалу принадлежащее только нам самим (личное духовное), а уже потом и всем остальным (коллективное духовное). Последнее как раз становится достоянием Культуры.
  
  И если мы осмелимся дать определение души, то можно сказать, что душа - это целостное и комплексное состояние психических процессов (эмоции, чувства, интуиции и т. д.) и потенций (влечения, страсти, способности, дарования и т. д.) нашего организма, которые при желании могут быть использованы и обработаны нашим разумом до культурного состояния, то есть до состояния духовного знания, в том числе и знания нового не только для нас самих, но и для всех остальных.
  
  Результатом душевной и разумной деятельности (вкупе с уже приобретенным духовным знанием) может стать новый душевный опыт и новое духовное знание. Логика и интуиция, воображение и представление, вдохновение и наитие - все это может найти свой выход у художника (мыслителя, ученого, писателя, архитектора, композитора, режиссера и т. д.) в духовную сферу в виде трактата, теории, книги, сооружения, музыкального произведения, картины и т. д. То есть духовное знание может быть получено не только в акте рождения новой для нас идеи, но и в результате воплощения в произведение искусства или науки нашей способности к воображению, представлению, фантазированию. Но как показывает весь опыт творчества, наиболее значимое и наиболее художественное является нам через инсайт, интуицию, озарение, вдохновение, то есть через непосредственное рождение нового знания в бессознательном, с последующим внезапным (спонтанным) явлением этой Новизны в наше сознание.
  
  Таким образом, основное отличие душевного от духовного в том, что душевное всегда имеет спонтанное происхождение. Это, во-первых, а, во-вторых, оно сугубо индивидуально, так как принадлежит только данному индивиду и может быть передано кому-либо другому только в том случае, если оно будет доведено им - единственным обладателем этого душевного - до духовного знания, каким, например, является мысль, в которую превращена идея. Духовное - это результат разумного "изображения" либо идеи, либо чувства, либо представления и т. д. Оно, будучи представленным как итог индивидуального творчества, может стать предметом восприятия, усвоения, анализа и т. д. любого, кто пожелает с ним познакомиться. Душевное же доступно только нашему интеллекту; в него не способны проникнуть другие, и мы сами еще не способны передать его другим вплоть до момента окончательного его оформления в духовное знание. Только после этого наше личное духовное знание становится достоянием Культуры. Оно уже - предмет массового потребления.
  
  Но не надо думать, что какое-либо духовное знание, положим, произведение искусства, является предметом только душевного или только духовного восприятия. Оно может быть воспринято нами не только душой (бессознательным), но и разумом (сознанием). Так чувства и эмоции актера могут быть восприняты, во-первых, непосредственно зрителем в зале как душевное переживание по поводу представленного на сцене, а, во-вторых, опосредовано как духовное явление, но только в том случае, если мы способны размышлять по поводу увиденного и пережитого и можем поделиться с кем-либо результатами своих размышлений.
  
  В связи с этим следует заметить следующее: в данной работе в основном освещен вопрос трансформации душевного опыта и духовного знания в новое для нас духовное знание (мысль, теория, произведение искусства и т. д.). Но нами подробно не рассматривается не менее интересный обратный процесс, процесс трансформации и усвоения не только этого нового духовного знания, но и того душевного опыта, который заложен, положим, в произведении искусства.
  
  Если можно так выразиться, духовное знание заключено в "строках" художественного произведения, душевное - между "строк", в душе автора произведения и душе читателя (созерцателя). Казалось бы, сколько души вложено автором в произведение, столько душевного опыта и воспринимает читатель. Однако это не совсем так: все зависит от душевной культуры читателя, который может вообще не воспринять этот опыт, а может воспринять, да еще и приумножить его рождением в своем сознании новых идей и мыслей по поводу прочитанного, что нередко случается при восприятии произведения искусства. То есть, усвоенное духовное знание и душевное переживание может натолкнуть его на новые мысли по поводу прочитанного, совсем не относящегося, порою, к содержанию произведения. Как верно заметил Р. Барт:
  
  "...читать - это значит; кроме всего прочего, домысливать все то, о чем автор умолчал..."19.
  
  Мастерство писателя не только в новизне и качестве запечатленного в строках духовного знания, но и в новизне и качестве потенциально заложенного в произведении душевного опыта. "Мастерство" же читателя не только в его способности понять своим разумом и воспринять духовное знание, но и в способности воспринять душой этот потенциально заложенный автором душевный опыт. Нам нужно понять одно: воспринимая произведение искусства как духовное явление (знание), мы или способны ощутить и воспринять потенциально заложенное в нем душевное "знание" автора, или не способны - все зависит от нашей внутренней культуры: в самом произведении душевного "знания" как такового в явном виде не заложено, оно в нем - в скрытом виде ("между строк").
  
  Для нас, по крайней мере, теперь ясно, что, если духовное произведение искусства имеет в себе душевное содержание, то оно (произведение) может быть нами воспринято в полном объеме только в том случае, если мы, во-первых, усвоили своим разумом духовное знание произведения, во-вторых, восприняли своими чувствами (душой) душевное содержание данного духовного произведения и, в-третьих, если мы сами размышляли по поводу чувств нами испытанных через текст, речь, мелодию и т. д. Вот именно ради этих целей и существует Искусство: приобретение нами еще неизвестного духовного знания и душевного опыта и сотворение совершенно нового духовного знания.
  
  Правда, следует заметить, что некоторым исключением, возможно, является музыка. Если, положим, в прозаическом или поэтическом произведении мы воспринимаем душевное через духовное, - текст, стих - то музыкальное произведение воздействует на нас сразу же на душевном уровне. У нас нет необходимости - да и возможности - "вчитываться" или вдумываться в духовную часть музыкального произведения, которая, в виде нотной записи, нужна только композитору (или исполнителю) для того чтобы оформить и запечатлеть сотворенное им. Слушатель, даже не зная нотной грамоты, способен воспринять и почувствовать красоту мелодии - было бы к этому дарование. Так что, если для душевного восприятия литературного (живописного, архитектурного, скульптурного, сценического и т. д.) произведения мы сначала должны затратить "работу" на понимание и усвоение духовной его части (текста, композиции, формы, сюжета), то музыкальное произведение освобождает нас от данного этапа и посредством звуков непосредственно воздействует на нашу душу - лишь бы она была "открыта" им (звукам).
  
  (Читатель, наверное, уже почувствовал и понял, насколько сложны взаимоотношения нашей души и разума (интеллекта) не только в процессе генерирования духовного из душевного, но и в процессе усвоения и переработки духовной культуры нашей душой и интеллектом).
  
  Итак, мы уже зафиксировали следующие характерные особенности душевных процессов и актов. Это:
  - обращенность душевного процесса вовне: к людям, природе, богам фетишам, животным и т. д.;
  - потенциальная "способность" душевного процесса быть осмысленным разумом и обработанным им до состояния духовного знания: мысли, понятия, произведения искусства и т. д.;
  - спонтанность протекания душевного процесса или акта;
  - сугубая индивидуальность душевной деятельности.
  
  Теперь же отметим еще одну особенность душевных процессов (души), совершенно не свойственную духу. Это способность души переживать и страдать. То есть, душевные процессы имеют свойство сопровождаться страданием и переживанием - неважно каким: негативным или позитивным. Для человеческой психики душевное переживание и страдание реально и ощутимо на уровне плоти. Разум способен лишь осознать и понять какой-либо негативный или позитивный факт нашей жизни, но страдать и переживать от этого может только душа. На уровне духа и относящихся к нему разума и сознания, нет "органа" переживания и страдания, каким является душа на уровне плоти, эмоций и чувств человека. Интеллект - орудие трансформации душевного опыта и старого знания в новое духовное знание. Сознание - сфера, в пределах которой эта трансформация осуществляется. Бессознательное же - всецело вотчина душевных процессов. Поэтому разумом (интеллектом) и сознанием невозможно ни переживать, ни страдать. И прав был Л. Клагес ("Дух как противник души"), когда, согласно В. Брюнингу, утверждал:
  
  "...ни одно переживание не является сознательным, и ни одно сознание не может что-либо пережить в подлинном смысле слова"20.
  
  Таким образом, духовное знание само по себе это пассивная субстанция. И она может быть активизирована только в той мере, в какой может быть нами воспринята и усвоена на сознательном уровне и переработана на уровне душевном.
  
  Так что как переживание (страдание) само по себе, не будучи активной и деятельной субстанцией, "уполномочивает" неудовлетворенность действовать, так и дух (разум, сознание) "уполномочивает" душу переживать (страдать). И уже только потом, исходящая от переживания (страдания) неудовлетворенность побуждает нас действовать в какой-либо сфере.
  
  Вот почему не может быть духовного страдания и переживания, страдание и переживание может быть только душевным. Духовное (культура), в конечном счете, это сублимированная часть совокупной душевной деятельности человеческого сообщества, в то время как генератором этой духовности всегда является определенный индивидуум и глашатаем духа всегда выступает конкретная душа. Как обладающая твердостью углекислота при нагревании превращается в пар, лишенный твердости, так и наделенные способностью страдать и переживать душевные процессы, сублимируясь (в процессе творчества) в дух, теряют свою способность переживать и страдать.
  
  Таким образом, духовное - это то, что "отлетело", отделилось от души для самостоятельного и уже независимого от нас существования. Поэтому у нас нет духовных сил, есть только душевные. То есть, энергией и креативной способностью обладает только душа с ее способностью переживать и страдать. И именно в этой способности заключена вся ее энергия. Другими словами, наша творческая способность заключена в спонтанной энергии нашей души, в "калориях" ее чувств (М. Кундера).
  
  Душевное - это эмоционально-чувственное реагирование на то, как окружающий нас мир и, в первую очередь, наше социальное окружение, относится к нам. Это отклик нашей психики на воздействие как объективного мира, существующего вне нас, так и субъективного мира, рожденного нашей фантазией, нашим воображением и представлением. Это многоголосое и многогранное эхо нашей души на то, что воздействует на нее как извне, так и изнутри ее самой. И, в конечном счете, это голос окружающего нас Мира, отраженный специфическим, то есть спонтанным, образом опять же в окружающий нас Мир. Не будь спонтанного отклика нашей души, сознание и разум не были бы способны должным (то есть эффективным) образом реагировать на любое воздействие. Сама спонтанность душевных процессов автоматически выбирает и обозначает приоритетные направления, в которых необходима деятельность нашего разума и сознания. Душа прозорливее разума, она работает на перспективу, опережая тем самым текущую реальную жизнь. (Более подробно обо всем этом в Статье "Откуда ты родом, душа?").
  
  Но все же не следует умалять роли разума как орудия, способствующего сотворению нового духовного знания. И эта роль заключается как в проработке материала и постановке задачи (в Частях 11 и 111 данная операция будет у нас фигурировать как рефлексия-1), так и в развертывании (разработке) и оформлении в мысль (рефлексия-11), добытой нашим бессознательным идеи. Если бы не было разума с его способностью сосредоточения внимания, суждения, умозаключения и т. д. и если бы не было языка как подсобного орудия, посредством которого разум себя обнаруживает (манифестирует) и проявляет, то большинство новых идей, являющихся в наше сознание, тут же бы забывалось и человечество было бы обречено на бездуховное и немое - в лучшем случае подражательное - существование, поскольку не было бы выхода на уровень Культуры. Поначалу, возможно, так оно и было, но человек постепенно стал понимать, что ускользание из нашей памяти незафиксированных спонтанных идеи и неоформленных мыслей делает нашу жизнь менее эффективной в плане приспособления к окружающей среде и сообществу себе подобных.
  
  Культура начинается там, где есть обмен не столько чувствами - на это способны и животные, - сколько мыслями, а любой подобный обмен способствует развитию Культуры и наращиванию объема ее "мускулатуры". А, как мы уже теперь знаем, обменяться можно только духовным знанием. Душевное "знание", еще не заключенное в логическую конструкцию и не облаченное в одеяние слов, предложений, знаков, символов и т. д., не может быть передано и остается только достоянием самого творца. Так что в контексте изложенного вполне оправдано известное положение: Культура и духовность - синонимы.
  
  Глава 2. Объективная интеллектуальная новизна как предмет удовольствия
  
  Предметом рассмотрения данной главы будет интеллектуальное чувство удовольствия от понимания толи смысла анекдота, толи инсайтной идеи, толи идеи произведения искусства.
  
  2.1. Анекдот, инсайт, произведение искусства: откуда удовольствие? Теория смеха А. Бергсона
  
  Для того чтобы определиться с причиной возникновения интеллектуального чувства удовольствия при созерцании произведения искусства нам придется сначала рассмотреть вопрос: что же все-таки происходит с нами в следующих достаточно обыденных ситуациях:
  - когда нам рассказывают анекдот,
  - когда в наше сознание является инсайтная идея,
  - когда мы созерцаем произведение искусства.
  
  Общим для этих трех случаев является то, что в момент понимания смысла анекдота, в момент прихода новой для нас идеи в наше сознание и в процессе созерцания понравившегося нам произведения искусства, мы испытываем, хотя и в разной степени, чувство интеллектуального удовольствия.
  
  В случае с анекдотом и инсайтом общим является:
  - мгновенность понимания ситуации или идеи и
  - спонтанность возникновения чувства удовольствия, выраженного в первом случае приступом смеха, а во втором - чувством эйфории.
  
  Разница только в том, что в случае с анекдотом мгновенное понимание парадоксальности ситуации связано с тем, что понятая нами мысль оказывается к тому же облеченной рассказчиком анекдота в соответствующие слова и чем талантливее изложена ситуация, тем понятнее и интереснее анекдот. То есть неожиданная и новая для нас мысль является в наше сознание не в виде идеи, требующей определенного домысливания и вербального оформления - на что нужно время и интеллектуальное усилие, - а в готовом виде. Именно отсюда мгновенная и бурная реакция нашей психики в форме приступа смеха: мы "увидели" новую для нас мысль в полном, завешенном виде.
  
  Напомним еще раз: без понимания смысла анекдота у нас нет ответной реакции возникновения чувства удовольствия - отчего бы ей вдруг появиться? И удовольствие мы получаем не от смеха как такового, а от понимания смысла, которое сопровождается чувством удовольствия. Попробуйте сымитировать смех, положим, посредством щекотки - и никакого удовольствия вы не получите, уверяю вас. Смех всего лишь реакция на острое чувство удовольствия. И здесь сразу же следует заметить, что в зависимости от остроты чувства удовольствия, в зависимости от степени его воздействия на нашу психику может возникнуть реакция либо смеха, либо улыбки, либо просто приподнятого настроения нашей психики, как это зачастую случается, например, и при интуитивном усмотрении какой-либо мысли, и при инсайте. Смех, улыбка, приподнятое настроение от понимания смысла - это формы облечения возникшего чувства удовольствия. И эти формы отработаны всей эволюцией становления человека в течение, по крайней мере, тысячелетий его развития.
  
  Интеллектуальное понимание какой-либо важной, - а тем более новой - ситуации (идеи, мысли) было жизненно необходимым для выживания человека в процессе его борьбы за жизнь. Вот почему Природа сопроводила понимание чувством удовольствия. И не испытывай мы наслаждения от понимания новизны, у нас не было бы стимула развивать в себе саму способность понимания. Да к тому же мы бы не замечали и не выделяли новизну, если бы ее понимание не сопровождалось чувством удовольствия. А это самым пагубным образом могло бы сказаться на духовном становлении человека. Так что только понимание парадоксальности и новизны сложившейся ситуации (идеи, мысли) способно поразить наше сознание и подвигнуть к ответной реакции спонтанного возникновения чувства удовольствия, сопровождаемого, в свою очередь, смехом или какой-либо другой реакцией нашего организма. (В дальнейшем мы более подробно остановимся на вопросе о том, понимание какой новизны способно возбудить наше чувство удовольствия).
  
  В подтверждение мысли о непосредственной связи понимания и смеха вспомним одно тонкое наблюдение А. Бергсона из его работы "Смех" по поводу того, что
  
  "...комическое для полноты своего действия требует как бы кратковременной анестезии сердца. Оно обращается к чистому разуму"21.
  
  То есть оно
  
  "...может возыметь воздействие, только если коснется совершенно спокойной, уравновешенной поверхности души. Равнодушие - его естественная среда. У смеха нет более сильного врага, чем переживание". (Там же).
  
  Спрашивается, почему комическое взывает к разуму, а не к чувству? (Казалось бы должно быть наоборот, так как при смехе мы испытываем острое чувство удовольствия и не обладая чувством юмора мы бы не испытывали и удовольствия). А обращается оно к разуму потому, что только разум может обеспечить нам понимание комической ситуации, которое (понимание), в свою очередь, способно вызвать чувство удовольствия, сопровождаемое смехом.
  
  Таким образом, обоснование обнаруженного Бергсоном феномена можно найти только в том, что человек, в данный момент переживающий, не способен к мыслительной деятельности. А понимание чего-либо нового - в том числе и комического - это и есть квинтэссенция мышления. Чувствование и мышление не могут быть параллельно друг другу протекающими процессами, они - процессы попеременно чередующиеся, поскольку чувствование - это спонтанный и не зависящий от нашей воли процесс. В то время как непременным условием начала процесса мышления является сосредоточение усилием нашей воли на самом процессе мышления и автоматическое отрешение от какого-либо переживания. (Не отсюда ли столько нареканий в адрес чувств, мешающих процессу мышления и искажающих его?).
  
  Так что Бергсон был совершенно прав в том, что комическое взывает к нашему разуму, поскольку понимание сути комической ситуации осуществляется нашим интеллектом. Удовольствие же и смех всего лишь спонтанно возникающие производные от интеллектуального понимания открывшейся нам Новизны смысла.
  
  Несколько иная по сравнению с анекдотом, но достаточно схожая ситуация наблюдается в случае с инсайтом. Как правило, новая для нас идея приходит в наше сознание не в готовом вербальном или каком-либо другом знаковом оформлении (как, например, в виде формулы или схемы), а в виде идеи, проблеска мысли, то есть в виде зачатка ("сгустка" смысла) мысли, еще не оформленного словесной оболочкой, но уже сопровождаемого чувством удовольствия. И нам еще требуется приложить определенные умственные усилия для того чтобы превратить порою для нас самих еще не вполне ясную идею в мысль понятную не только нам самим, но и всем остальным членам сообщества. Отсюда, вероятно, и более "скромная" - с точки зрения своего внешнего проявления - реакция психики на внезапное явление в наше сознание новой идеи. (Эта реакция оказывается как бы растянутой во времени от момента явления самой идеи до "момента" оформления ее в мысль).
  
  Но прежде чем перейти к анализу нашего душевного состояния при общении с понравившимся нам произведением искусства, постараемся ответить на один, как нам кажется, не только достаточно важный, но и ключевой вопрос: на каком уровне, сознательном или бессознательном, приходит к нам понимание смысла парадоксальной ситуации или идеи в случае, соответственно, с анекдотом и инсайтом. Казалось бы, у нас даже нет оснований ставить вопрос в данной плоскости: если процесс понимания осуществляется нашим сознанием, то и происходит он в сфере сознания. Но на самом деле ситуация не так проста как кажется. Конечно, для нас вполне ясно, что, не усвоив слов рассказчика анекдота, мы не можем понять его. Да к тому же мы понимаем нашим сознанием смысл ситуации постольку, поскольку можем изложить его на вербальном уровне.
  
  Но для нас все же пока не понятно, где зарождается и где формируется это "первичное", спонтанное и мгновенное понимание до того момента, как оно внезапно является в наше сознание и притом уже в готовом и целостном виде. Ведь не может же быть такого, чтобы нечто новое и "осязаемое" нашим сознанием вдруг зародилось бы в нем мгновенно. Мысля на уровне (посредством) сознания, то есть логически, мы на собственном опыте знаем, что какое-либо решение или какая-нибудь мысль созревают в нашем сознании постепенно, посредством последовательного накопления соответствующего знания в данном вопросе. Сознание - на уровнен логики, а другого уровня у него нет - работает только с уже известным нам материалом. Да к тому же оно не способно в мгновение ока "сгруппировать" этот материал и представить нечто для него самого новое в уже готовом и логически оформленном виде. Так что весьма маловероятно чтобы сознание являлось тем местом, где формируется сама "мгновенность" понимания. Спонтанность сознанию (логике) не свойственна от природы. Это не его прерогатива.
  
  Мысль, - то есть развернутый из идеи смысл, - одномоментно и в готовом виде принципиально не может ни зародиться в самом сознании, ни явиться в него, как, положим, является из бессознательного в сознание инсайтная идея. Она (мысль) - не Афина-Паллада, рождающаяся из головы Зевса в полном и боевом облачении. И не может она сразу и в целостном виде явиться по очень простой причине: наше сознание одномоментно не может вместить в себя всю мысль, так как последняя, как правило, есть весьма сложный агрегат из образов, представлений, сравнений, определений, понятий, рассуждений, умозаключений и т. д. А все это не может быть представлено на "экране" нашего сознания в один момент, как это происходит в случае инсайтной идеи. (В качестве примера попробуем представить себе самую простую и уже известную нам идею, положим, идею электрического тока. И для того чтобы это представить мы должны будем вообразить себе и атомную решетку металла, и свободные электроны, и сопротивление этой решетки, и сам провод, и напряжение, приложенное на его концах. Представить все это одномоментно у нас вряд ли получится).
  
  Так что сознание не резиновый надувной шарик, в который одновременно можно было бы "закачать" большой объем информации, все элементы которого могли бы в одно и то же время соседствовать друг с другом. Логическое мышление - это оперирование "текущей" информацией, находящейся в данный момент в нашем сознании и информацией, попеременно извлекаемой из различных ячеек памяти. По сути дела, логическое мышление - всего лишь оформление мысли в соответствии с той идеей, которая либо внезапно явилась в наше сознание, либо давно уже находится на "прицеле" нашего сознания, но пока что в достаточно призрачном виде.
  
  Поэтому нам ничего другого не остается, как предположить: спонтанное и мгновенное понимание зарождается и формируется в нашем бессознательном. В случае инсайта в пользу нашего предположения говорит следующая цепочка фактов:
  
  I. Для рождения, положим, научной (или технической) идеи необходим предварительный и упорный сознательный поиск материалов, относящихся к данному вопросу.
  
  2. На сознательном уровне мы оказываемся в тупике, выхода из которого, вплоть до момента наступления инсайта, мы не видим.
  
  3. Решение приходит в наше сознание внезапно и мгновенно и как бы уже в готовом виде.
  
  Что же касается анекдота, то в пользу того, что понимание парадоксальности ситуации возникает на бессознательном уровне, опять же говорит то, что улавливание смысла приходит к нам внезапно и мгновенно.
  
  Но здесь, во избежание недоразумений, мы сразу же должны внести одно предварительное разъяснение по поводу того, о каком понимании у нас идет речь. (И об этом подробнее мы будем говорить в следующем разделе, поскольку от предмета нашего понимания будет зависеть, является ли данное произведение произведением искусства). Конечно всем ясно, что для того чтобы понять смысл анекдота, мы сначала должны на сознательном уровне понять все те слова и предложения, которые высказал нам рассказчик. И только после этого мы способны на "схватывание" сути анекдота. Почти то же самое происходит и при инсайте: рождению идеи и ее пониманию, как правило, предшествует изучение и понимание на сознательном уровне той ситуации, которая сложилась на данное время в том вопросе, который мы намерены разрешить.
  
  Так что речь в рассмотренных нами случаях идет не о постепенном и сознательном понимании, а о понимании иррациональном, понимании целостном, спонтанном и мгновенном, том понимании, которое приходит к нам не в результате постепенного осмысления какой-либо идеи, не через сознание, а через наше собственное бессознательное. Последний род понимания, понимание иррациональное (инсайтное, интуитивное), как показывает весь опыт не только научно-технического, но и гуманитарного творчества, является наиболее продуктивным и решающим моментом - именно, моментом! - всего процесса творчества. Логика к нему не причастна. Она нужна нам при анализе ситуации и постановке вопроса. И она же станет нам снова необходимой при сознательном оформлении того, что мы поняли на иррациональном уровне. Именно об этом спонтанном и мгновенном роде понимания у нас в основном и пойдет речь в дальнейшем. (Потому мы его и выделяем кавычками ("понимание"), чтобы отграничить от понимания, осуществляемого посредством логических операций на сознательном уровне).
  
  Итак, мы установили, что в случае инсайта и анекдота, понимание новой для нас идеи и мысли происходит на бессознательном уровне и это понимание в последний момент "выталкивается" в готовом виде из бессознательного в сознание.
  
  Теперь же мы постепенно приступаем к анализу нашего душевного состояния при общении с понравившимся произведением искусства. Первое что следует отметить так это то, что созерцание произведения искусства доставляет нам удовольствие и это роднит его с анекдотом и инсайтом; а второе - это то, что для нас пока не ясна причина возникновения нашего удовольствия, поскольку мы не можем похвастаться тем, что на сознательном уровне поняли идею произведения. Более того, мы даже не можем - как это часто бывает - сформулировать, что же все-таки нам нравится в произведении искусства. А это как раз способствовало бы не только "идентификации" объекта нашего внимания под названием "произведение искусства", но и выявлению смысла, который скрывается за таким ласкающим нашу душу, но все же маловразумительным эпитетом "прекрасное". Все согласны в том, что это есть нечто приносящее удовольствие, но мало кто способен разъяснить, что это такое и почему оно способно возбуждать наши чувства и доставлять удовольствие.
  
  Но в случае с анекдотом и инсайтом мы уже установили, что удовольствие возникает как следствие мгновенного понимания новой для нас мысли или идеи, явившейся из бессознательного. Таким образом, и невооруженным глазом видна причинно-следственная связь между пониманием того, что неожиданно и ново для нашего сознания и удовольствием, возникшим в результате подобного понимания. Нами также установлено, что понимание формируется в нашем бессознательном и уже потом в спонтанном акте выплескивается в сознание в целостном виде и мгновенно. Бессознательное сделало "черновую" работу по формированию идеи и преподнесло ее нашему сознанию. Но все это относилось к случаю с анекдотом и инсайтом. А какова же причина нашего удовольствия при созерцании понравившегося нам произведения искусства? Но об этом мы уже будем говорить в разделах, посвященных интеллектуальной новизне (2.4, 2.5, 2.6). А пока остановимся на чувственной новизне.
  
  2.2. Чувственная форма новизны.
  
  Как известно, человек, как живое существо, испытывает пассивное или активное воздействие окружающей среды и внутренней среды собственного организма, которое посредством органов чувств и нервной системы передается в мозг. Но эти воздействия могут быть для нас либо привычными и повторяющимися изо дня в день, либо необычными и новыми. К воздействию привычных импульсов наш организм успел адаптироваться и отвечает определенным набором действий или вовсе ничем не отвечает. Другое дело, если мы, положим, увидели нечто для нас новое, никогда ранее нами не виданное. Первое что мы делаем в этом случае, это фиксируем наше внимание на данном явлении, а затем уже пытаемся - хотя бы мысленно - разобраться в нем. Главная цель органолептического восприятия, то есть ощущения, сместить акцент нашего внимания и сосредоточить его на причине возникновения ощущения и наших дальнейших действиях.
  
  Таким образом, органолептическая новизна приковывает наше внимание и заставляет нас либо переживать по данному поводу, либо задуматься о характере нового для нас явления, либо предпринять какие-либо действия. Данный вид новизны может стать поводом для возникновения чувственной новизны и новизны интеллектуальной.
  
  Кроме того новизна может быть представлена и в чувственной форме. Любое движение души - это всегда переживание, которое нельзя не заметить. А любое переживание, будь оно даже негативным, доставляет удовольствие, и удовольствие тем более острое, чем оно для нас новее, неожиданнее и чем сильнее оно затрагивает наши чувства и нашу внутреннюю психическую сущность.
  
  Так называемая негативность нашего переживания связана не с тем, что мы испытываем какие-то "отрицательные" эмоции, а с тем, что данное переживание сопряжено с потерей неких значимых для нас ценностей. Так что любое переживание, будь оно позитивным или негативным, всегда сопровождается чувством удовольствия. А вот объект нашего переживания может иметь для нас позитивную или негативную окраску (моральную, социальную, ценностную и т. д.). О том, что даже негативное переживание способно доставить нам наслаждение знали уже древние греки. Так Одиссей у Гомера, встретив свою мать в Аиде, находит сладость даже в скорбном плаче ("скорбною сладостью плача с тобой поделиться?"22), а "Пелид благородный" (Ахиллес) наслаждается слезами, вспоминая отца и Патрокла23. Да и мы с вами на собственном опыте прекрасно знаем, какое облегчение доставляют нам подобные негативные переживания.
  
  Если бы человек испытывал удовольствие при переживании позитивных чувств и не испытывал бы его при переживании негативных чувств, то это обернулось бы катастрофой как для развития его психики, так и для выживания в окружающей среде, поскольку положительные чувства замечались бы и развивались, а вот отрицательные - атрофировались. Но к счастью, самой Природой нам уготовано испытывать удовольствие при протекании как отрицательных, так и положительных переживаний, поскольку негативная сторона жизни имеет такую же, если не большую, ценность, что и позитивная.
  
  Наиболее яркими примерами искусств, обладающих способностью побуждать нас к переживанию сильных чувств, является сценическое искусство, искусство поэзии, литературное и музыкальное искусство. Посещая заповедные зоны этих искусств, - на фоне, в общем-то, достаточно серой, обыденной жизни - мы ищем, сознательно или бессознательно, новизны и глубины переживания и впечатления. Напомним: переживание - это процесс протекания чувства, а впечатление - это память об этом переживании. Может быть, поэтому слову "впечатление" часто сопутствует прилагательное "неизгладимое" или "глубокое". Да к тому же само слово "впечатление" напоминает об оттиске, который оставляет переживание, а оттиск можно оставить только в памяти или в бессознательном.
  
  При этом следует также отметить, что глубина переживания или впечатления означает, в первую очередь, степень воздействия произведения на нашу психику. В связи с чем одной из причин, почему фактор новизны редко когда фигурировал при анализе искусства, является то, что вместо слова "новизна" достаточно часто использовалось слово "глубина", относящееся, скорее всего, не к характеристике произведения, а к характеру нашего переживания и впечатления от него. Можно сказать, что понятие глубины затушевывало понятие новизны. Может быть, в этом и был свой резон, поскольку любое чувство, которое мы переживаем, является для нас новым, а характеризовать его можно тогда по степени его воздействия на нас, то есть по степени его глубины и новизны, так как нет "старых" переживаний. Чувство всегда ново: даже тогда, когда мы испытываем его многократно, например, при чтении время от времени одного и того же понравившегося нам стихотворения или при прослушивании одного и того же музыкального произведения. Надоевшее или не понравившееся нам произведение просто не вызовет потребности обратиться к нему в очередной раз.
  
  2.3. Ощущение и чувство
  
  А теперь нам необходимо хотя бы вкратце определиться в том, что мы вкладываем в понятие ощущения и чем оно отличается от чувства. Причем, рассмотрим мы это различение преимущественно в контексте отношения ощущений и чувств к искусству и культуре. И, чтобы не утруждать себя логичностью изложения, представим наше понимание данного вопроса в тезисно-фрагментарной форме.
  
  Ощущение - это то, с чего начинается любое чувство, но не всякое ощущение переходит в чувство. Поэтому ощущение - это чувство, не затронувшее глубин нашей души.
  
  Человек ощущающий живет не столько душой, сколько плотью, он живет на периферии своих чувств. Душа его, подобно девственнице, остается невинной, но эта невинность - порок, потому что нет в ней ни чувства, ни душевности, ни духовности.
  
  Ощущение физиологично, это первая реакция нашего организма на воздействие внешней среды или среды самого организма, чувство - вторая реакция, рефлексия - третья, а действие - четвертая. Так что ощущение - это чувство, так и не перешедшее в стадию переживания и размышления; однако ощущение, минуя две последние стадии, может вылиться непосредственно в действие.
  
  Жизнь жизнью ощущений отбирает энергию чувствования, а без последней невозможна ни душевная, ни духовная жизнь.
  Человек ощущающий стремится получить как можно больше сильных, но не глубоких, впечатлений из окружающей действительности. Человек же чувствующий стремится получить впечатления из "самого себя".
  Существо ощущающее - всего лишь животное, чувствующее - уже человек.
  Современный человек, человек технократического общества и массовой культуры, скорее всего, лишь скользит на "водных лыжах" ощущений по поверхности своих чувств. ОH жаждет сильных ощущений, а не чувств, потому что последние, как правило, нагружены переживаниями и размышлениями, несовместимыми по своей природе с переменчивостью ощущений и их мимолетностью.
  
  Различие между ощущением и чувством в том, что ощущение возникает под воздействием внешних и внутренних обстоятельств на наши органы чувств, на наше тело и психику; чувство же, имея инициирующим началом ощущение, возникает и развивается уже внутри самой психики. Оно "подхватывает" ощущение, но для того чтобы чувство могло поддержать и развить ощущение оно должно иметь под собой базу в виде жизненного опыта, культуры чувств и интеллекта. Ощущение всего лишь центр кристаллизации, чувство же - сам процесс кристаллизации-переживания. Переживание должно иметь своим предметом нечто ценное для души - иначе, у него нет почвы для собственного развития. В качестве иллюстрации возьмем, например, чувство возмущения. Возникает оно, как правило, под воздействием какого-либо внешнего порою достаточно незначительного обстоятельства - положим, ощущения, что тебя обманули, оскорбили, недооценили и т. д., - но развивается оно и достигает своего апогея за счет привлечения всех наших душевных, интеллектуальных, а порою даже и физических сил.
  
  Можно, наверное, с полным правом сказать, что ощущение для своего проявления использует в основном нашу соматику (кинестетику, физиологию), в то время как чувство привлекает и психику, и интеллект, и весь наш культурно-мировоззренческий багаж. Человек тем и отличается от животного, что, помимо ощущения, ему дано чувствование как культурно-интеллектуальное проявление души.
  
  Но часто случается так - и наше время тому свидетельство, - что человек живет в основном только ощущениями и чем сильнее они его оглушают, тем большее удовольствие он получает и тем сильнее к ним стремится. Он живет поверхностью своих чувств, у него нет самой культуры чувств, которая зависит не только от нашей психической конституции, но и от культурного и интеллектуального развития. Отсюда античное "Хлеба и зрелищ", отсюда же такое обилие разного рода увеселительных заведений, душещипательного чтива и демонстрации криминальных историй; отсюда же совсем лаконичное и современное:
  
  "Чтобы выразить все сразу,
  Кулаком я бью по тазу"24.
  
  И не столь важно, что понимать под тазом: барабан ли это, литавры, мощные звукоусилители или это одуряющее количество повторений какой-либо строки песни. Если за душой нет ничего дельного, что можно было бы сказать, чтобы себя выразить, - а выразить себя очень хочется! - то наиболее доступным и достаточно эффективным способом хотя бы обратить внимание на собственную персону, является способ оглушить слушателя (читателя, зрителя), подсадить его на "иглу" все новых и новых ощущений и не дать ему даже возможности о чем-либо задуматься. А быстрая смена ощущений не только гарантирует саму захваченность нашего внимания, но и создает иллюзию полноты и богатства душевной жизни. Таков стиль современной массовой культуры.
  
  Ощущение - это чувство, не опыленное, а потому и не оплодотворенное ни разумом, ни культурой, ни опытом. Оно мимолетно, бесплодно и умирает само в себе, не оставляя следа и не наполняя нашу душу каким-либо ценным и ощутимым содержанием. Поэтому насытиться ощущениями невозможно: отсюда жажда все новых и новых ощущений, сменяющих, подобно в калейдоскопе, одно другое. Чувство, наоборот, самодостаточно: оно развивается и подпитывает само себя из трех источников - культуры, интеллекта и опыта.
  
  Чувство - окультуренное, облагороженное ощущение, ощущение, которому интеллектом придано культурно-ценностное выражение, как необработанному алмазу огранкой и шлифовкой придано эстетико-ценностное значение. Культура - это способность трансформировать ощущение в чувство, она не позволяет ощущению стать самоценным.
  
  Современное искусство как искусство выражения ощущения - это, в конце концов, попытка глубинного познания души человека, попытка прозондировать, пускай даже на бессознательном уровне, что находится в основе чувствования. Другое дело, что художник использует ощущения как тонкий и деликатный инструмент познания собственной психики, в то время как в массовом сознании современного общества ощущение - это единственный "продукт питания" души.
  
  Психология общества потребления и массовой культуры не поднимается до уровня испытания чувства, она довольствуется более доступным, в силу своей "дешевизны", и более ошарашивающим, в силу эффективности воздействия на инстинкты, средством - ощущением. Для того чтобы дорасти до способности и до потребности испытания чувств необходимо изрядно трудиться как в сфере познания души, духа и самой жизни, так и в сфере собственного воспитания души.
  
  Коварство ощущений заключается в том, что потребность и способность испытания ощущений находится в русле удовлетворения наших природных инстинктов. Ощущение более доступно и более эффективно в смысле удовлетворения потребностей соматики, но, как это ни печально, пагубно как для души, так и для интеллекта - сама доступность ощущения способна затормозить развитие чувства и интеллекта. Опасность "голых" ощущений заключена не в испытании ощущений самих по себе, а в стремлении к культивированию ощущений, не обремененных ни интеллектом, ни культурой, ни жизненным опытом.
  
  Человек как существо чувствующее и разумное начался с ощущений, которые постепенно стали подвергаться "интерпретации" в соответствии с приобретаемым нами жизненным опытом и интеллектом. Сами ощущения нейрофизиологичны и только психологическая и интеллектуальная "интерпретация" переводит их в статус чувств.
  
  Если бы мы попытались проиллюстрировать переход ощущения в чувства и мысли, то нам ничего лучшего не пришло бы в голову, как пример прустовского героя, испытавшего гамму чувств, воспоминаний и мыслей в процессе ощущения вкуса печенья размоченного в чашке чая. Будучи маленьким, герой повествования не раз испытывал данное ощущение вне связи его с какими-либо чувствами и мыслями. Для него данное ощущение оставалось всего лишь "голым" ощущением. Но вот, будучи уже взрослым, набравшимся жизненного опыта и повзрослевшим в интеллектуальном отношении, он уже испытывает от того же самого ощущения целую гамму воспоминаний, чувств и мыслей.
  
  Ощущения - это струны нашей души и будут ли они "дребезжать", пассивно отражая воздействие, оказываемое на них со всех сторон, или они будут издавать приятные слуху мелодии, это зависит от того, как они взаимосвязаны - и взаимосвязаны ли? - с нашим интеллектом и жизненным опытом. Только эта взаимосвязь способна трансформировать ощущение в чувство.
  
  Умиротворенность нашей души, положим, после просмотра спектакля или чтения книги - это не результат разрядки наших чувств, а следствие возникновения новых чувств и мыслей, навеянных игрой актеров или повествованием писателя. И эти новые чувства и мысли дают нам новое понимание какого-либо не безразличного нам вопроса или новый взгляд на некий кусочек действительности. Так что катарсис достигается не разрядкой чувств, а нагружением нашей души и нашего интеллекта новыми чувствами и мыслями.
  
  2.4. Интеллектуальная форма новизны
  
  Для начала зададимся самым простым и достаточна очевидным вопросом: почему, постигая нечто новое для нашего интеллекта в процессе обучения, мы не испытываем наслаждение. А вот - судя по известной нам многочисленной литературе и исходя из собственного опыта мышления - открывая новизну, которой раньше не было (идеи, открытия, изобретения), мы это наслаждение испытываем? Значит, существует какая-то принципиальная разница между этими двумя видами новизны. Попытаемся ее понять.
  
  На первый взгляд, кажется, что и там и там мы стремимся к новому, и там и там исходным пунктом нашего стремления является нежелание пребывать в болоте обыденного и привычного. Но разница в том, что в первом случае мы постигаем суррогаты новизны, потому что взыскуемая нами новизна уже находится в окружающем нас мире в готовом к "употреблению" виде, в то время как во втором случае мы ищем новизну "в самом себе", что является уже гарантией ее уникальности, объективности и истинности. Вот уж воистину есть новизна, а есть Новизна. Для усвоения первой необходимо всего лишь понимание преподнесенного (преподанного) нам "старого" знания, для открытия второй - наше собственное погружение в неизведанную ни нами самими, ни кем-либо другим глубину.
  
  А теперь для того чтобы нам проще было понять, что себой представляет интеллектуальная новизна сама по себе, рассмотрим как сам феномен удивления, так и то, каким образом он связан с интеллектуальной новизной. Как известно, классики древнегреческой мысли - Платон и Аристотель - уловили, что
  
  "... изумление. Оно и есть начало философии..."25.
  
  и что
  
  "...и прежде и теперь удивление побуждает людей философствовать..."26.
  
  Но что же все-таки вызывало удивление греков, соприкосновение с каким фактором изумляло их? Приведем высказывание Г. - Г. Гадамера по поводу его понимания самого феномена удивления.
  
  "У греков было прекрасное слово для обозначения ситуации, когда в понимании мы наталкиваемся на препятствие, они называли ее atopon. Это значит, собственно, "лишенное места", то есть то, что не укладывается в схемы наших ожиданий и потому озадачивает. В знаменитом Платоновом утверждении о том, что философствование начинается с удивления, имеется в виду именно эта озадаченность, эта побуждающая нас к размышлению невозможность продвинуться вперед, исходя из начальных ожиданий и первичных схем нашей мироориентации... Очевидно, что и озадаченность, и удивление, и приостановка в понимании напрямую связаны с дальнейшим продвижением к истине, с упорным стремлением к ее познанию"27.
  
  Судя по данному тексту, наше удивление возникает от озадаченности, от невозможности понять то препятствие, до которого мы дошли в нашем размышлении. Но так ли это на самом деле? И чтобы убедиться в том, что это не совсем так, рассмотрим выборочно результаты опроса, приведенные в монографии К. Изарда "Эмоции человека". Согласно данному опросу причинами удивления могут быть: чувство неожиданности, неожиданное осознание чего-то, оригинальная творческая мысль или оригинальное творческое действие28. Таким образом, если мы возьмем философию, предметом рассмотрения которой служит не столько мир вещей и явлений самих по себе - это скорее предмет психологического восприятия и рассмотрения - сколько мир идей, мыслей и понятий по поводу этих вещей и явлений, то вполне резонно предположить, что предметом философского удивления является не наша озабоченность каким-либо вопросом, а новизна внезапно возникших в нашем сознании идей и мыслей по поводу этих вещей и явлений.
  
  К сожалению, древнегреческие мыслители не усмотрели - и Боже упаси нас ставить им это в вину - в самом психологическом факте удивления его связи с явлением нашему сознанию чего-либо нового для нас и неожиданного. То, на чем сосредоточилось их внимание, был сам процесс познавания и различения истинного и мнимого знания, а не то, в каком виде нашему сознанию представляется то, о чем мы только что додумались, то, что мы только что поняли и то, что нас так сильно удивило. Неуловимый процесс - а скорее всего миг, если говорить о рождении иррациональной (интуитивной, инсайтной) идеи - явления новизны загадочным образом ускользнул от внимания греков. Не случись этого и догадайся они об истинной причине своего удивления, европейской эстетике, возможно, не пришлось бы более двух тысячелетий топтаться вокруг определения прекрасного и разукрашивать место своего вынужденного томления хотя и великолепными, но все же искусственными цветами различного рода дефиниций весьма далеких от истины, а потому и мало что говорящих уму и сердцу.
  
  Конечно, в реальной действительности удивление греков вызывала сама новизна, но они, не зная такой категории, относили удивление к тому, что непосредственно предшествовало ее открытию, то есть относили к той ситуации, препятствующей пониманию, которой они были озабочены, и которая была поводом для мышления и открытия самой новизны. Тем более что всего лишь тончайшая грань отделяет философскую озабоченность каким-либо новым вопросом от проблеска мысли, разрешающего данный вопрос и вызывающего наше удивление. В древнегреческой идее происхождения философии из удивления был дан достаточно прозрачный намек на то, что удивление представляет собой не что иное, как реакцию нашей психики на явление интеллектуальной новизны (идеи) в наше сознание.
  
  Итак, не удивление побуждает нас философствовать; побуждает размышлять новизна взгляда на вещи и явления, потому что удивляться можно только тому, что ново и неожиданно для нашего чувственного восприятия и сознания. И если только новизна способна вызвать удивление, то последнее всего лишь эмоциональная реакция психики на явление в наше сознание чего-то ранее нам неизвестного.
  
  Так что философствуем мы не вследствие удивления самого по себе, а по поводу того, что его вызвало. А вызывает его, как известно, всегда нечто для нас новое и поражающее наше сознание. И в первую очередь поражает сознание внове нами созданная и спонтанно явленная - из бессознательного в наше сознание - интеллектуальная идея.
  
  Удивление вызывает как раз то обстоятельство, что категория новизны не стала предметом пристального внимания ни в Античности, ни в Средние века, ни даже в Новое время. Казалось бы, то, что удивляет в категориальном отношении, то и должно стать предметом исследования. Ан нет. Предметом рассмотрения становились новые факты и явления, вызывавшие удивление, но только не сама категория новизны. Просматривая учебники, книги и монографии по эстетике, мы вряд ли где встретим не только обстоятельное описание, но даже - за редким исключением - упоминание о категории новизны. Почему-то категории прекрасного, возвышенного, трагического и т. д., мало что говорящие нашему чувству и разуму, удостоены были вниманием, а вот категория новизны странным образом была обойдена и лишь некоторые мыслители как бы вскользь упоминали о ней.
  
  Но все же справедливости ради следует заметить, что категория новизны уже фигурировала у самого Платона. Так, характеризуя деятельную природу мышления, он пишет:
  
  "И если угодно, "понимание"..., судя по всему, означает рассмотрение возникновения (вещей)..., поскольку "рассматривать" и "понимать" - одно и то же. Если же угодно, и самое имя "мышление"....означает улавливание нового...., а новое....означает вечное возникновение; так вот, знаком того, что душа вылавливает это вечное изменение, или возникновение нового, и установил законодатель имя "меноловление""29.
  
  Как видно из этого отрывка, Платоном не только выявлена сама категория новизны, но и отмечена причастность души к обнаружению и "пониманию" того, что ею уловлено. К сожалению, в последующие времена идея "понимания" интеллектуальной новизны, по сути дела была предана забвению.
  
  В дополнение к этому приведем отдельные высказывания некоторых авторов о новизне. Так Вольтер, заканчивая статью "Новое, новизна" для своего "Философского словаря", пишет:
  
  "Это всеобщее пристрастие к новизне, пожалуй, - благодеяние природы. Нас увещевают: довольствуйтесь тем, что имеете, не желайте ничего лучшего, обуздайте ваше любопытство, смиряйте ваш беспокойный дух. Это прекрасные поучения, но если бы мы всегда следовали им, мы до сих пор питались бы желудями, спали под открытым небом, и у нас не было бы ни Корнеля, ни Расина, ни Мольера, ни Пуссена, ни Лебрена, ни Лемуана, ни Пигаля"30.
  
  О несовместимости мышления и повторения говорил и П. Валери:
  "Разум повторения не выносит. Кажется, что он создан для неповторимого. Раз навсегда. Как только он встречает закономерность, однообразие, возобновление - он отворачивается"31.
  Р. Барт связывал явление новизны с наслаждением, приводя в подтверждение аналогичную мысль 3. Фрейда:
  "В противоположность стереотипу все Новое явлено как воплощенное наслаждение (Фрейд: "Для взрослого человека новизна является необходимым условием наслаждения")32.
  Об удовольствии от восприятия новизны писал и А. Джерард в статье "Опыт о вкусе"33.
  
  Причина столь скромного внимания к новизне, как нам представляется, имеет двойственный характер. Во-первых, человеческая жизнь от начала и до конца протекает в постоянном соприкосновении с новыми для нас фактами и явлениями и мы за деревьями (этими фактами и явлениями) уже не способны увидеть самого леса (категорию новизны). Как глаз наш постепенно адаптируется к темноте и различает находящиеся в помещении предметы, но уже не "замечает" самой темноты, так и сознание способно зафиксировать нечто новое и единичное, но малоспособно "увидеть" саму категорию новизны. Мы видим сначала лишь то, что в действительности нас окружает и только много времени спустя способны абстрагироваться от близкой нам реальности и "втиснуть" некоторые из объектов этой реальности в какую-либо из абстрактных категорий, объединяющих эти объекты по какому-либо признаку.
  
  Взять хотя бы в качестве примера экзистенциализм с его пограничными ситуациями отчуждения, страдания, вины, смерти и т. д., среди которых человек испокон веков жил и воздействие которых постоянно испытывал на себе. Но вот оформление этих ситуаций в соответствующие категории произошло лишь в последние полтора века (Кьеркегор, Достоевский, Маркс, Шестов, Камю, Сартр и т. д.). Так что между тем, что мы заметили какие-то отдельные объекты и явления и тем, что мы объединили их в некую абстрактную категорию воистину "дистанция огромного размера".
  
  И во-вторых, следует иметь в виду одно весьма существенное обстоятельство, которое мы частично уже затрагивали и на котором остановимся более подробно, потому что оно, скорее всего, и явилось одной из главных причин того, что категория новизны так поздно была замечена эстетикой и философией. И обстоятельство это заключается в том, что имеется два вида интеллектуальной новизны: "старая" новизна и новизна "новая". Первую мы назовем субъективной новизной, а вторую объективной. Дело в том, что открываемые лично нами какие-либо новые для нас идеи, мысли, понятия могут быть уже известны Миру - просто мы о них ранее ничего не знали. То есть для нас они будут новыми, а для Мира старыми. И эти новые для данного субъекта идеи, открытия, законы и т. д. мы отнесли к разряду субъективной новизны. Но эти же идеи, открытия и законы для другого человека могут быть уже известны, а потому и не обладать свойством новизны. Так что субъективная новизна - это интеллектуальная новизна некогда кем-либо уже открытая, но не всем еще известная. Эта новизна уже внесла свой вклад в приумножение многообразия Мира.
  
  Но есть и другой вид новизны, новизны, которая еще никем не открыта, никем пока не познана и которая только еще "готовится" приумножить это указанное выше многообразие. Ее-то мы и назвали объективной интеллектуальной новизной, поскольку только она одна является объектом продуктивного творческого процесса; процесса озарения, открытия и изобретения всего того нового, что еще неизвестно Миру.
  Если воду в глубоком водоеме, питаемом от бьющего со дна родника, можно представить в виде субъективной новизны некогда уже излитой из источника новизны, то саму невидимую нами струйку воды родника, постоянно фонтанирующую на дне водоема, можно уподобить объективной интеллектуальной новизне, непрерывно пополняющей наш Мир новыми идеями, понятиями, произведениями искусства, открытиями и т. д. (Аналогия была бы совсем прозрачной, если бьющая со дна родника струйка воды была бы окрашена в какой-либо цвет, но по мере смешивания с основной массой теряла бы свою окраску как в реакции нейтрализации).
  
  Таким образом, объективная интеллектуальная новизна - это новизна ранее никому не известная, но открываемая однажды человеком-творцом, который додумался до этой новизны и сделал ее доступной либо пониманию, либо чувствованию любого члена данного сообщества, заинтересовавшегося этой новизной, в то время как субъективная новизна - это новизна познаваемая каждым из нас в процессе нашего воспитания, обучения, образования и приобретения жизненного опыта, это новизна уже известная Миру и некогда уже бывшая объективной новизной, поскольку у нее был свой автор, творец, открыватель.
  
  Итак, после того как мы отграничили новизну объективную от новизны субъективной для нас понятно, что объективная интеллектуальная новизна является основным предметом и главным продуктом творческого процесса, в том числе и процесса эстетического творчества. Это, во-первых, а во-вторых, эта новизна как бы смешана в нашем обыденном представлении с новизной субъективной, новизной, которая нам еще не известна, но уже известна всем остальным или большинству из нас.
  
  Так что одна из причин, почему категория новизны не была замечена ранее, заключается в том, что различение объективной и субъективной интеллектуальной новизны замаскировано, затушевано отсутствием четкой границы между ними, поскольку объективная творческая новизна - то есть идея творца, доведенная им до мысли или до произведения искусства, - став известной и общедоступной для понимания нашим сознанием и чувствования нашей душой, постепенно переходит в разряд субъективной новизны, овладеть которой каждый из нас может уже посредством, положим, банального обучения, в то время как объективная новизна открывается только единичной личности, творцу, художнику. Эта новизна (в виде идеи) на стадии своего зарождения, развития и оформления - сугубо оригинальный штучный продукт. И только усвоение его другими, его "тиражирование", переводит этот продукт творческого процесса в разряд субъективной новизны. Объективная интеллектуальная новизна - это результат индивидуального творчества, субъективная новизна - продукт массового потребления.
  
  Таким образом, для нас понятно, что объективная интеллектуальная новизна - это новизна (истина, идея), которая либо находится в потенции и еще не определена даже в своих наиболее вероятных проявлениях, либо является уже - здесь и сейчас - предметом творчества, в процессе которого она приобретает свои более или менее определенные формы, становящиеся в дальнейшем субъективным знанием.
  
  Но здесь, во избежание недоразумений при понимании как предыдущего, так и последующего текста, мы должны остановиться и уяснить себе, в какой мере - полностью или частично - осуществляется переход объективной интеллектуальной новизны в новизну субъективную:
  - отдельно для случая научной новизны (истины, идеи),
  - и отдельно для случая эстетической новизны (истины, идеи).
  
  Все дело в том, что научные истины мы можем понять нашим сознанием только после того как идея ученого будет оформлена им до состояния всеми понимаемой мысли. И именно эту мысль, а вместе с ней и идею, мы можем понять и усвоить на сознательном уровне. Будучи обнаруженной ученым, научная истина лишается как своей таинственности, так и новизны, поскольку она становится предметом массового понимания и манипулирования в части своего претворения в жизнь. Новизна ее кратковременна, так как, став достоянием, положим, научного сообщества, мысль ученого начинает свое самостоятельное существование как одно из явлений духовной жизни. Таким образом, в данном случае объективная научная истина, став доступной пониманию, полностью переходит в разряд субъективной новизны (мысли, понятия).
  
  Но что же происходит в том случае, если нам представлено для созерцания произведение искусства? Первое что мы можем сказать так это то, что мы испытываем чувство удовольствия. Но в то же время мы не можем объяснить причину его возникновения. Кроме того, мы не можем сказать, что на сознательном уровне мы понимаем идею произведения, которую, как мы полагаем, заложил туда автор.
  
  В связи с этим можно предположить следующее: сам факт испытания нами чувства удовольствия свидетельствует не только о том, что в произведении искусства наличествует идея, но и о том, что мы все же "понимаем" эту идею, правда, всего лишь на иррациональном уровне, а не на рациональном. Чувству удовольствия просто неоткуда деться как от "понимания" идеи, понимания, уловленного (или "схваченного") нашим бессознательным.
  
  Что же тогда получается? С одной стороны, - в противоположность научной истине - мы не способны нашим сознанием понять эстетическую истину (то есть объективную интеллектуальную новизну произведения искусства), но с другой стороны, наше чувство удовольствия свидетельствует о том, что мы ее "понимаем", но только на бессознательном уровне. Таким образом, если переход объективной научной истины в субъективное знание осуществляется полностью, то переход объективной эстетической истины (идеи) в субъективное знание не происходит или, если сказать точнее, он происходит лишь "наполовину", так как нет сознательного понимания идеи произведения, но есть, как мы полагаем, бессознательное "понимание", обнаруживаемое спонтанно возникающим чувством удовольствия.
  
  Вот откуда "живучесть" искусства. Оно не обладает способностью "немедленно" - на манер научных или технических идей - приносить пользу и тем самым со временем терять свою актуальность и привлекательность. Его польза растянута во времени. (И об этом более подробно мы будем говорить в Главах 3 и 4: "Назад, к грекам!" и "Для чего искусство"). Обоснованием же того, что именно на бессознательном уровне приходит к нам "понимание" идеи произведения искусства, мы займемся в последней части данного раздела.
  
  Если природа в чем-то и любит скрываться, то скрывается она в части раскрытия своей новизны. Именно по этой причине новизна так долго не была обнаружена в качестве основного фактора, определяющего сущность искусства. И, конечно же, основную роль в завуалированности новизны сыграло то обстоятельство, что сценой, на которой зарождается и разыгрывает свою роль новизна, является наше бессознательное. Главная сложность обнаружения идеи-новизны состоит не только в том, что художник не способен выразить ее в "чистом" виде и не только в том, что она "заложена" им на бессознательном уровне, но и в том, что она может быть обнаружена созерцателем только при посредничестве собственного бессознательного, но никак не сознанием, которое для этого принципиально не приспособлено.
  
  Вот в чем идущая с древности популярность в эстетике пропорции, симметрии, "золотого сечения", меры и т. д. в характеристике и оценке произведения искусства: они видимы и могут быть рационально определены и даже измерены (вспомним "Канон" Поликлета), в то время как новизна "невидима" нашим сознанием. Можно сказать, что симметрия, пропорция, мера и т. д., как более доступные пониманию рациональные категории, затмили своим "телом" иррациональную новизну, как порою холодная Луна затмевает раскаленное Солнце.
  
  Таким образом, если наша органолептика воспринимает все что ни попадает в поле ее зрения, то только наш интеллект (сознание+бессознательное), принимает решение, что из воспринятого является новым, а что старым. В пользу того, что только бессознательное способно "узнавать" и представлять сознанию новое, говорит хотя бы тот факт, что такие формы возникновения новизны, как посетившее нас озарение (инсайт) или рождение интуитивной мысли, являются, хотя бы отчасти, плодом деятельности нашего бессознательного. К тому же, бессознательное всем ходом эволюции более приспособлено к обнаружению новизны, поскольку только оно одно и было вынуждено "сортировать" новое и старое, пока не появилось и пока не развилось ему в подмогу сознание. На бессознательном уровне человеческий интеллект, как продукт биологического развития, вплоть до появления разума, только тем и занимался что выявлял, "анализировал" и приспособлял для собственных нужд и развития своего организма новые формы воздействия на него условий существования в окружающей среде.
  
  Так что удивляться тому, что наше бессознательное способно обнаружить и "понять" нечто новое для нашей психики, не стоит. Наоборот, учитывая тот факт, что бессознательное является основой нашей психики, вполне уверенно можно сказать: только оно способно более эффективно, более "рационально" и в более сжатый срок выявить то новое, что попало в поле его зрения. Сознанию для выполнения подобной задачи - если бы оно было способно к этому - потребовалось бы более длительное время для того чтобы вспомнить и "перелопатить" большое количество материала, находящегося в его памяти. И даже в этом случае оно хуже бы справилось со своей задачей, поскольку часть материала недоступна ему, так как находится в бессознательном.
  
  Объективная интеллектуальная новизна - в силу своей природной необходимости! - по сути дела, самый дорогой "товар", если мы хотя бы вспомним, сколько усилий нам необходимо затратить в течение нашей жизни только для того чтобы выйти на тот определенный уровень развития, умения, опыта и познаний, который позволил бы нам создать нечто новое в выбранной нами сфере деятельности: будь то наука, техника, искусство и т. д. Да к тому же выйти на этот заветный уровень можно лишь только в том случае, если Природа наградила тебя дарованием, ограничив при этом творческую активность и восприимчивость человеческого рода всего лишь узкой прослойкой людей творчески одаренных к тому или иному роду деятельности.
  
  Искусство - элитное "предприятие" Природы. И вряд ли стоит думать, что оно когда-нибудь может стать массовым. Талант созидать (художник), обнаруживать (ученый) и понимать (созерцатель) новизну или хотя бы чувствовать ее присутствие - это уже сам по себе дар Природы. И дается он лишь немногим. Все мы рождаемся с достаточно развитой (животной) способностью чувствовать и переживать нечто для нас новое, но вот способность понимать, что именно скрывается за нашим чувствованием и переживанием дается далеко не каждому. Да к тому же, если чувствовать мы все горазды, то для понимания предмета нашего чувствования и переживания необходима не только указанная природная способность, но и культура восприятия всего того, что относится к искусству, и культура оперирования тем, что мы восприняли. Приобретение данной культуры зачастую является основным препятствием в раскрытии собственного дарования. Дар он и есть дар, но вот огранка его и оформление в соответствующую, только ему одному присущую, оправу требует достаточно больших усилий, с которыми не каждый способен справиться.
  
  Таким образом, резюмируя изложенное выше, можно сказать, что наше чувство удовольствия при созерцании произведения искусства возникает от "понимания" нашим бессознательным идеи (новизны) произведения. Если подобного "понимания" не происходит, то не возникает и чувства наслаждения, а потому у нас и не может возникнуть желания снова и снова видеть полотна того или иного художника, слушать те или иные музыкальные произведения, читать до заучивания наизусть стихотворения какого-либо поэта.
  
  И в продолжение данного раздела, чтобы нам лучше понять, что собой представляет новизна в отношении к произведению искусства, необходимо хотя бы в общих чертах рассмотреть два вопроса:
  1. Какое "место" занимает новизна в произведении искусства.
  2. В какой форме она в нем может быть представлена.
  
  1. Что касается первого вопроса, то рассмотрим его на двух примерах:
  а/- из сферы физических представлений,
  б/- из сферы литературно-художественного творчества,
  а/. Если бы мы попытались подыскать нечто наглядное и аналогичное произведению искусства и той новизне, которую оно в себе заключает, то, наверное, ничего бы лучшего не смогли найти, как сравнив его с атомом. Как в ядре атома, занимающем минимум его "объема", заключена почти вся его масса, так и в новизне-идее произведения искусства, занимающей минимум его "содержания", заключена почти вся его ценность. Приходится только удивляться, как много надо творцу изложить содержания, чтобы можно было с одной стороны - со стороны творца - внести в это содержание некий новый смысл, а с другой стороны - со стороны созерцателя произведения - этот новый смысл усмотреть в этом содержании. В дополнение к этому приведем высказывание Г. Зедльмайра:
  
  "... ценность художественного произведения всегда заключена в малом, в почти неприметных нюансах, от которых получает свою жизнь все великое в произведении - "идея", композиция и т. д. Изменив это малое, можно уничтожить ценность произведения"34.
  Об этом же писал и У. Блейк в своих "Маргиналиях":
  
  "Тончайшие оттенки в произведениях искусства никогда не бывают случайными. Все великое строится на тончайших оттенках"35.
  
  У. Гомбрих же полагал:
  
  "Самая красота - часть содержания картины"36.
  
  б/. Подобно тому, как Кьеркегор в "Дневнике обольстителя" приводит описание многообразия отдельных прелестей женской красоты, вокруг которых гармонически группируется все остальное содержание существа женщины, подобно этому искусство дает описание бесконечного многообразия новизны вокруг которой сосредотачиваются остальные характеристики произведения: сюжетика, композиция, живописность и т. д. Не откажем себе в удовольствии привести текст Кьеркегора, иллюстрирующий приведенную нами аналогию.
  
  "Божественное преимущество эстетики именно в том, что предмет ее исключительно прекрасное: изящная литература и прекрасный пол. Я восхищаюсь, видя как солнце женственности и красоты, сияя бесконечным разнообразием переливов, разбрасывает свои лучи во все уголки мира. Каждая отдельная женщина носит в себе частицу этого всемирного богатства, причем все остальное содержание ее существа гармонически группируется около этой блестящей точки. В этом смысле женская красота бесконечно делима, но каждая отдельная частица ее непременно должна находиться... в гармоническом сочетании с внутренним содержанием женщины.... У каждой женщины есть нечто свое собственное, принадлежащее одной ей; например, веселая улыбка, лукавый взгляд, поклон, шаловливый нрав, пылкое волнение, тихая грусть, глубокая меланхолия, земное вожделение, повелительное мановение бровей, тоскливый взор, манящие уста, загадочное чело, длинные ресницы, небесная гордость, земная стыдливость, ангельская чистота, мгновенный румянец, легкая походка, грация движений, мечтательность, стройный стан, мягкие формы, пышная грудь, тонкая талия, маленькая ножка, прелестная ручка...- у каждой свое, не похожее на то, чем обладает другая"37.
  
  Так что новизна - это тот невидимый нами центр кристаллообразования, в соседстве с которым формируется непредсказуемо-замысловатый рисунок на морозном стекле произведения искусства. Нет такого центра - нет и самого произведения.
  
  Таким образом, как это ни звучит парадоксально, сущностное ядро любого произведения искусства всегда константно, но эта константность заключена в постоянно изменчивой - от произведения к произведению, от одного стиля к другому, от одного направления к другому - новизне, являющейся самой сутью идеи. Но сама новизна непередаваема в "чистом" виде, как непередаваема только что родившаяся в голове творца инсайтная идея. Для того чтобы эта новизна смогла зажить самостоятельной жизнью, она должна быть оформлена своим творцом в произведение искусства, как инсайтная идея должна быть раскрыта (на логическом уровне) и оформлена до состояния мысли, чтобы быть всеми понимаемой.
  
  2. Что касается формы представления новизны в произведении искусства - о сущности ее у нас речь в следующих разделах, - то из предшествующего текста нам уже ясно, что основная форма выражения объективной интеллектуальной новизны это идея, будь она представлена в научной (технической), социально-культурной или художественной сфере. Но нам необходимо проверить, не сопутствуют ли идейной форме представления новизны какие-либо другие формы, ее подменяющие, рядящиеся в то же время в самостоятельные одежды.
  
  Для того чтобы в более наглядном виде представить себе те формы, в которых может явиться нашему взору новизна, попытаемся разобраться, в каких взаимоотношениях находятся между собой члены триады: истина, идея, красота - и есть ли между ними нечто их объединяющее. Зададимся сначала вопросом, почему, согласно Гегелю,
  
  "...красота есть сама идея, реализованная в чувственном и действительном мире..."38.
  
  Да потому, что идея это и есть сама новизна, а единственно что мы ценим и что нас интересует так это только новизна, которая раздвигает горизонты нашего понимания, нашего познания и нашей деятельности. В необновляемости Мира его погибель. И только искусству под силу задача - порою не замечаемая нами, а порою ханжески игнорируемая - перманентного обновления всего того, с чем оно соприкасается. Итак, красота, идея и новизна - понятия эквивалентные между собой. Согласно же другому утверждению, разделяемому многими мыслителями
  
  "Всякая красота всегда есть откровение"39.
  
  А если всякое откровение есть открытие внове явленной нам новизны, то естественно предположить, что красота это и есть истина, - а в тоже время и новизна: то ли в виде новой для нас идеи, то ли в форме целостного образа или произведения искусства, то ли в виде поразившего нас чувства. И недаром ведь истину часто отождествляли с прекрасным, потому что истина всегда обладает новизной, а значит и красотой. Новизна - ее неотъемлемое качество, являемое в событии возникновения новой идеи. Как утверждал Хайдеггер
  
  "Прекрасное принадлежит событию разверзания истины"40.
  Вот и Д. де Микеле, характеризуя классическое и романтическое соотношение Красоты и Истины, пишет:
  
  "Красота выступает как синоним Истины, но традиционные отношения между этими понятиями в корне пересматриваются. Для греков (и всей последующей традиции, которую в этой связи можно определить как классическую) Красота совпадала с истиной, потому что в некотором смысле истина порождала Красоту; у романтиков же наоборот, Красота производит на свет истину. Красота не сопричастна истине, она ее творец"41.
  
  Таким образом, получается, что и истина, и идея, и красота, и новизна - понятия эквивалентные. В новизне заключена суть идеи. В ней же - и красота, и истина, потому что истинность есть та индивидуальность и неповторимость, которая, являясь самой новизной, представляет ядро, суть идеи. Но ни истину, ни идею, ни красоту произведения искусства мы принципиально не можем уловить нашим сознанием хотя бы по той простой причине, что это всего лишь исторически сложившиеся умозрительные понятия, не обремененные каким-либо ощутимым нами психофизиологическим содержанием. Но мы все же способны воспринять их через новизну и прежде всего через чувство наслаждения, являющееся и "языком", и "глашатаем" объективной интеллектуальной новизны. Так что триада истина, идея, красота замыкаются между собой в произведении искусства через новизну посредством нашего чувства удовольствия, эту новизну обнаруживающего.
  
  Поэтому, истина, идея и красота есть не что иное, как условные категории (формы) представления новизны в произведении искусства. Онтологическая новизна представлена истиной, гносеологическая - идеей, эстетическая - красотой. Но "главная" новизна, являющаяся основой наших, в общем-то, конвенциональных суждений онтологического, гносеологического и эстетического плана, представлена вполне ощутимым чувством удовольствия, испытываемым нами на уровне физиологии. Вот почему новизна не только может, но и должна стать основой эстетики как науки о прекрасном.
  
  2.5. Понимание субъективной интеллектуальной новизны и новизны объективной
  
  А теперь, коль скоро мы все же разобрались в вопросе о том, что собой представляет объективная интеллектуальная новизна, нам необходимо уяснить, как происходит "понимание" этой новизны и что, по нашему мнению, является критерием "понимания" или хотя бы чувствования идеи произведения.
  
  Но для того чтобы нам легче было представить, в каком виде и каким образом осуществляется это "понимание", необходимо сначала уяснить себе, как происходит понимание какой-либо новой для нас идеи в нашей обыденной жизни, не связанной с искусством.
  
  Для начала еще раз напомним одну не всегда осознаваемую нами истину, которая заключается в том, что некая новая для нас идея может прийти в наше сознание с двух "противоположных" сторон: либо из нашего собственного бессознательного (то есть в акте иррационального мышления-творения), либо из окружающей нас действительности, положим, в процессе обучения, чтения и т. д. По поводу иррациональной идеи мы много говорили выше и уяснили себе следующее: идея, явившаяся в наше сознание из бессознательного, может быть увидена, понята нашим сознанием и оформлена нами в какую-либо общеизвестную знаковую систему.
  
  Что же касается тех идей, которые приходят в наше сознание из внешних источников, то эти идеи, представляющие субъективно-интеллектуальное знание, в одном случае могут быть замечены и поняты нашим сознанием, а в другом - не только не поняты, но и не замечены им. Поясним данное положение на достаточно простом примере. Имеется Закон Ома, о котором мы пока что не имеем никакого представления. Всю новизну, всю суть этого закона - то есть его идею - мы можем понять нашим сознанием только в том случае, если нам объяснят, положим, в процессе обучения, что такое сила тока, напряжение, сопротивление и т. д. Если же нам неизвестно хотя бы одно из этих понятий, - допустим, сила тока - то мы не сможем "увидеть" этого закона в целостном виде. То есть, не зная даже самой "малой" идеи, идеи силы тока, мы не в состоянии увидеть и понять "большую" идею, идею закона Ома.
  
  Ведь что собой представляет, хотя бы в общем виде, нечто для нас новое (идея, понятие, положим). Оно, как правило, состоит из определенного набора известных нам предметов или явлений, соединенных либо таким образом, каким они не соединялись прежде, либо соединенных известным образом, но с внесением изменений в количественный или качественный состав соединяемых элементов. (Вопрос о том, как образуется идея и что она собой представляет, будет нами рассмотрен в основном в Разделах 5.1. "Структурно-функциональный состав идеи" и 6.1. "Где...прячется бытие?").
  
  Таким образом, в любом случае элемент новизны, присутствующий наряду с известными нам элементами, но не разъясненный нам (или не уясненный нами), не может быть узнан нашим сознанием, поскольку сознание может обнаружить только то, что ему уже известно и с чем оно встречалось ранее. В том же случае, если нечто новое для нашего сознания - положим, формула или формулировка все того же закона Ома - будет представлено нашему сознанию, но не будет разъяснено, сознание даже не поймет этого нового и не заметит его присутствия, так как оно может увидеть и понять только те элементы и те связи между ними, которые для него уже знакомы. Как верно заметил кто-то из видных ученых: мы не знаем, на что мы смотрим, до тех пор, пока нам не скажут, что мы видим.
  
  В связи с изложенным выше, любопытно было бы задаться вопросом: можно ли посредством логического мышления самого по себе, то есть без содействия интуиции, инсайта и т. д., создать или понять (что тоже самое, поскольку понимание это и есть созидание) объективную интеллектуальную новизну. Другими словами, если логика оперирует только известным нам знанием, - будь то владение методологическими приемами или знание самих фактов - то можно ли, манипулируя известным знанием, добыть новое и еще неизвестное знание. Казалось бы, положительный ответ на поставленный вопрос напрашивается сам собой, если учесть тот факт, что любую иррациональную мысль можно обосновать логически постфактум.
  Но так ли это на самом деле? Способно ли логическое мышление учесть не только все многообразие известных нам фактов, но и всю паутину многочисленных - порою даже не осязаемых нашим сознанием - связей между этими фактами; способно ли оно не только соответствующим образом скомпоновать эти факты, но и свести их друг с другом в таких временных соотношениях, чтобы они, в конечном счете, произвели на свет единственно возможный вариант решения при данном стечении всех перечисленных - а возможно и неизвестных нам - обстоятельств. Не слишком ли фантастической была бы работоспособность и универсальность логической машины мышления? И не слишком ли переоцениваем мы логическое мышление, награждая его способностью рождать совершенно новые истины? Да к тому же логика, родившаяся последней по времени общего формирования интеллекта на Земле, вряд ли способна решать задачи, которые были под силу только иррациональному способу выживания и успешного развития в среде обитания в течение многих тысячелетий до становления логического мышления.
  
  Оставляя в стороне нашу риторику, попытаемся все же еще раз понять, почему логика не способна своими силами ни создать, ни "понять" объективную интеллектуальную идею произведения искусства, почему она "призывает" на помощь интуицию? Памятуя о том, что под любую иррациональную идею (мысль) можно подвести логическое обоснование, подойдем к данному вопросу несколько с другой стороны. Если мы можем изложить эту идею посредством логики, то получается, что все то наше знание, которое вместилось и выстроилось в логическую цепь наших рассуждений, все это знание - каждое по отдельности - знакомо нашему сознанию, то есть не является для него новым. Так что же все-таки есть то трудное, что не смогла одолеть логика и что смогла "схватить" наша интуиция. Скорее всего, наша интуиция, во-первых, из всего хаоса наших познаний отобрала только то, что является составными частями как бы предназначенными для вновь рождаемой идеи, а во-вторых, она соединила эти, в общем-то, разрозненные факты и явления нашего знания в определенную последовательность и взаимозависимость друг от друга. (Как и для чего образуется идея, нами будет изложено в Части 11).
  
  Поясним нашу мысль достаточно наглядным примером из области строительных сооружений. Положим, нам известны детали разного рода сооружений: фундаменты, колонны, балки, блоки, "быки", перегородки, стяжки, подвески, арки, купола, нефы, капители и мн. другое. И известно примерное их назначение. Но из определенного набора этих деталей можно построить в одном случае православный храм, в другом - мост, в третьем - пирамиду Хеопса, в четвертом - Останкинскую башню, в пятом - шлюз, в шестом - юрту кочевника, в седьмом - подземный бункер. И чтобы соорудить эти строения наши детали должны быть сочленены в определенной последовательности и в соответствии с тем функциональным назначением, которое они должны выполнять именно в этой конструкции.
  
  Та же ситуация, по сути дела, наблюдается и в процессе логического мышления, если мы уподобим наши познания отдельных объектов и явлений блокам и деталям строительных сооружений. Логически мысля, мы должны, во-первых, максимально сузить круг тех вещей и явлений, который необходим для "строительства" именно этой мысли, а во-вторых, расположить их в определенной последовательности, способной привести нас к той кульминационной точке, которая бы завершила мысль и одновременно определила конкретную функциональную роль каждого звена в общем строе мысли. Если логика не справилась с этой задачей и призвала себе на помощь интуицию (инсайт), то тогда получается, что интуиция, во-первых, в тайне от нашего сознания производит отбор фактов и явлений, необходимых для нашей идеи-мысли, а во-вторых, связывает их в единое целое, способное стать мыслью, понятием, закономерностью и т. д. Последующая логическая обработка лишь завершает то, что "схватила" наша интуиция.
  
  Какие же выводы из вышеизложенного можем мы сделать:
  
  - во-первых, оба способа мышления (логического и иррационального) оперируют знанием известным нашему сознанию - не важно, помнится ли оно нами на данный момент или нет. Поэтому отсутствие в нашем познании какого-либо элемента, необходимого для составления идеи-мысли является принципиальным препятствием формирования или понимания объективной интеллектуальной идеи произведения искусства.
  
  - во-вторых, логическое мышление, скорее всего, не находит в себе "силы" собрать в единое целое определенную группировку наших познаний, относящихся к тому или иному интересующему нас вопросу: возможно ему не хватает проницательности для того, чтобы увидеть не совсем очевидные связи между отдельными частями наших разрозненных познаний, а возможно ему не достает широты "мировоззрения", чтобы окинуть своим взглядом необходимые объекты и малозаметные на первый взгляд связи между ними. (То есть познаний хватает - не хватает широты взгляда и проницательности, чтобы овладеть материалом; так что логика только первая ступень постижения проблемы).
  
  - и, в-третьих, иррациональное мышление, скорее всего, способно к синтетическому видению, то есть оно способно не только произвести отбор конкретного количества наших познаний в данной сфере, но и связать их между собой в определенной смысловой последовательности. Если бы оно не было способно на это, то оно и не выдало бы нашему сознанию данную идею (в случае, положим, научного открытия) или не позволило бы нам "понять" идею произведения искусства.
  
  Так что логика лишь дает нам возможность лучше узнать то, что мы уже знаем: лучше узнать то место, где расположено то, что мы знаем и лучше узнать связи известного нам явления с другими, тоже известными нам явлениями. Но она не может самостоятельно создать (или "понять") объективную интеллектуальную новизну (идею), поскольку, даже случайно наткнувшись на нее, наше сознание не заметит ее и пройдет мимо. Поэтому нечто новое для нашего сознания,
  - если оно не представлено нам нашим собственным бессознательным,
  - или, если оно не разъяснено нам кем-либо посторонним,
  всегда, если можно так выразиться, фигурирует в "шапке-невидимке", оно проходит мимо сознания "неузнанным". И об этом всегда нужно помнить, так как все истины нами еще не открытые бродят вокруг нас именно в этих "шапках-невидимках".
  
  И для того чтобы окончательно определиться в вопросе о том, способно ли логическое мышление оказать нам помощь в разгадке, то есть в понимании идеи произведения искусства, нужно вспомнить одну характерную особенность логического мышления, которая заключается в том, что вначале процесса мышления мы ставим вопрос и задаемся целью получить более или менее определенный результат, который бы в дальнейшем выполнял определенные функции. И вот, получив посредством логических операций некий результат, мы сравниваем его с тем, что намеревались получить. Если данный результат отвечает на наш вопрос и выполняет намеченные функции, то цель наша достигнута, и мы не напрасно думали.
  
  А что же получается, когда мы оказываемся один на один перед произведением искусства, которое волнует наши чувства и доставляет удовольствие. Как мы уже намекнули ранее, волнение наших чувств способно спровоцировать к действию нашу рефлексию, которая попытается логическим путем разведать у чувства причину его волнения - а причиной, напомним, является встреча с той новизной, которая и есть сама идея, - а затем вызнать смысл той новизны, которая заключена в произведении. Но наша логика бессильна добиться своей цели, потому что ни художник не намекнул нам "на yxo", какой же цели он добивался, создавая картину, - да он и сам не всегда об этом знает - ни сами мы, тем более, не знаем идеи данного произведения. Получается так, что, даже сделав какое-либо предположение по поводу смысла произведения, созерцатель не сможет сверить его с образцом, которого у него нет и в помине. Таким образом, логика (в представленном выше понимании), сама по себе бессильна сходу помочь нам в раскрытии идеи и смысла произведения искусства.
  
  Тогда возникает вопрос, на что же мы все-таки способны при восприятии и анализе понравившегося нам произведения. А способны мы, во-первых, волнением наших чувств зафиксировать наличие новизны (идеи) произведения: есть новизна - значит, есть и чувство; нет новизны - нет и чувства удовольствия. Но если есть новизна, которую мы не замечаем, значит у нас нет эстетического чувства, то есть, нет природной способности новизну эту обнаружить.
  
  Во-вторых, мы способны подключить рефлексию к разгадыванию тайны нашего чувства, то есть к тому, чтобы попытаться понять, в чем смысл той новизны, которая возбудила наше чувство удовольствия.
  
  И в-третьих, мы можем с помощью подключенной рефлексии все же попытаться сформулировать те смыслы, которые покажутся нам наиболее вероятными, а из них выбрать наиболее правдоподобный.
  
  Но здесь в разъяснение слова "правдоподобный" все же следует заметить, что художник добивается не столько правдоподобия, - его можно достигнуть талантливым копированием - сколько новизны взгляда на окружающий нас мир, на вещи и явления, которые с нами соседствуют, той новизны, которая удивляла бы нас, волновала наши чувства и побуждала к собственным размышлениям и собственному творчеству. Вспомним хотя бы "муки творчества" художника (писателя, поэта, композитора и т. д.), который способен бесчисленное количество раз переделывать, переписывать отдельные фрагменты своего произведения, добиваясь совершенства, которое является не чем иным, как максимальным соответствием того, что им создается тому новому, что маячит и светит в голове художника в виде идеи-идеала. Так что правдоподобие в данном контексте означает, скорее всего, не подобие уже существующей "правде жизни", а подобие тому оригинальному и новому, которое привносится самим художником и которое отличает его от всех остальных. (А привносится не что иное, как идея).
  
  Так что сознанию (логике) свойственно только постепенное понимание, при котором мы оперируем частично (частями) преподносимом нам знании. И поскольку нет целостного понимания, которое способно осуществить только бессознательное, то нет и чувства удовольствия от постижения чего-то нам нового на сознательном уровне. Не возникает же у нас спонтанного чувства удовольствия от понимания на сознательном уровне каких-либо идей, мыслей, теорий и т. д., которые уже обнаружены - но не нами - и которые мы постигаем в процессе обучения.
  
  Интеллектуальное удовольствие нам может доставить только та новизна (идея), что явилась из нашего бессознательного в спонтанном акте инсайта или интуиции. Новость, сообщенная нам кем-либо другим - будь она даже только что сделанным сенсационным открытием - может быть и способна нас удивить, но не способна возбудить наше интеллектуальное чувство удовольствия. Удовольствие - критерий оригинальности открытой нами самими идеи-новизны.
  
  До разумная эволюция человекоподобного существа не предполагала, что он станет существом сознательным, а потому все его природное (животное) развитие было основано на функционировании бессознательного и на том чувстве удовольствия, которое он получал от "понимания" и успешного разрешения тех новых ситуаций, в которые ставила его Природа.
  
  Итак, наши выводы из изложенного:
  
  I. Сознание оперирует только тем, что ему известно. Оно ни само из себя (положим, в результате логического мышления), ни само по себе (положим, на основе собственного опыта) не может представить нечто новое в интеллектуальном отношении, поскольку оно не способно его увидеть. У него нет "глаз" на видение новизны. И что-либо новое для него оно может увидеть только в том случае, если это новое будет ему преподнесено в разъясненном виде. Но это будет новизна субъективно-интеллектуальная (то есть некогда уже открытая Миру), а потому, если можно так сказать, новизна "второго" сорта.
  
  2. "Первосортную" же и еще никем не открытую новизну, новизну объективно-интеллектуальную мы можем познать только через собственное бессознательное, потому что только бессознательное может представить новую идею нашему сознанию в таком "удобопонимаемом" виде, в котором сознание не только способно понять, но и развить эту идею до состояния всеми понимаемой мысли. Но этот вывод целиком и полностью относится только к объективно-интеллектуальной новизне, представленной научной или технической идеей-истиной. Что же касается эстетической истины, то, как мы уже знаем из предыдущего раздела, "понимание" последней осуществляется на бессознательном уровне, в то время как на уровне сознания возможно только рефлексивное угадывание смысла посредством интерпретации тех чувств, которые вызывает в нас данное произведение искусства.
  
  А теперь несколько слов о том, к чему бы привело сознательное понимание идеи произведения искусства. То есть, что бы - гипотетически - случилось с искусством, обладай мы способностью понимать точный смысл произведения, уже не допускающий какого-либо толкования. Сразу же следует сказать: в некотором смысле каждая новая мысль - это уже надгробие над некогда бывшей живой жизнью души, создавшей, сотворившей эту мысль. Произведение искусства тем только и живо, что оно, будучи своеобразным духовным монументом (памятником), не поддается монументализации. Из него нельзя извлечь однозначно понимаемую мысль. Извлечение последней повлекло бы за собой потерю интереса к данному произведению после первого же знакомства с ним. А это бы привело, в конце концов, к обесцениванию самого Искусства. Оно перестало бы тянуть нас к себе и сделалось одной из отраслей науки.
  
  Но мы, к нашему счастью, не можем понять на сознательном уровне идею произведения искусства. И происходит это только потому, что воздействует оно не столько на разум, сколько на душу, живущую самой что ни на и есть живой жизнью. Получается так, что в искусстве живая жизнь созданного художником произведения воздействует на живую жизнь души созерцателя. Можно ли из этого спонтанного взаимодействия извлечь мысль, отражающую саму суть этого взаимодействия? Конечно, нет! Как нельзя извлечь из аромата духов ту компоненту, которая нам нравится. Да мы и не знаем, что именно нам нравится, поскольку не можем объяснить, что же и как воздействует на наш интеллект и наши органы чувств. К тому же мы даже не понимаем, что значит само понятие "нравится". Если имеется в виду доставляемое удовольствие, то опять-таки возникает вопрос, почему одно нравится, а другое нет, почему одним нравится, а другим нет? В чем специфика произведения искусства или нашего восприятия этого произведения? (Подробнее об этом далее).
  
  Само встречное спонтанное движение указанных выше живых жизней друг к другу и само взаимодействие этих достаточно различных и в то же время достаточно схожих потенций-интенций является достаточно загадочным феноменом Природы. И настолько загадочным и уникальным, что вот уже третье тысячелетие мы не способны разгадать причину как влечения к Искусству, так и существования самого Искусства.
  
  Но здесь в качестве отступления от нашей темы, но все же для полноты общей картины процесса не только созидания (творцом-художником), но и понимания (созерцателем) объективной интеллектуальной новизны нам необходимо уяснить себе, какое касательство к данной новизне имеет новизна чувственная. А имеет она, в конечном счете, самое непосредственное отношение, несмотря на то, что чувственное восприятие как таковое не входит в "состав" идеи, как в нее входят, положим, наши познания каких-либо фактов или явлений. Чувственная новизна сама по себе, то есть новизна, представшая нашим органам чувств и ими воспринятая - всего лишь экзотика. Мы можем только воспринять и ощутить ее, но не можем понять интеллектом, как мы понимаем новую для нас объективную интеллектуальную идею в спонтанном акте инсайта или интуиции. А как же, спрашивается тогда, может быть представлена в мыслительном процессе создания идеи чувственная новизна? Восприятие экзотической новизны остается только чувственным восприятием до тех пор, пока мы не включим его в какой-либо мыслительный процесс, то есть пока не сделаем его одним из объектов - наравне с другими - интеллектуального оперирования.
  
  Идея, - а вслед за нею и мысль - это интеллектуальный отпечаток той многочисленной и многогранной новизны которая, в виде экзотики, не однажды являлась нашему чувственному восприятию и представлению, а затем была подвергнута обработке нашим интеллектом в каком-либо символическом виде. Вот из этого множества интеллектуально обработанных чувственных восприятий и представлений, а так же из добытых нами готовых духовных знаний, в конце концов, и рождаются новые идеи.
  
  По сути дела, в процессе онтогенетического познания мира мы идем от восприятия чувственной новизны - поначалу для нас все ново, все экзотика и наше сознание совершенно чисто от идей, мыслей, понятий и т. д. - к новизне интеллектуальной, когда на основе воспринятой нами чувственной новизны, посредством осмысления и включения ее в мыслительные операции нашего интеллекта, мы либо просто постигаем субъективную интеллектуальную новизну-идею (в процессе обучения, чтения и т. д.), либо получаем совершенно новое для нас самих духовное знание в виде объективной интеллектуальной новизны - идеи (в процессе собственного творчества).
  
  2.6. Откуда желание многократного общения с произведением искусства?
  
  А теперь мы подходим к более детальному рассмотрению основных положений, выдвинутых нами ранее. Нам необходимо будет (в данном и следующем разделах) выяснить роль самого чувства удовольствия в познании идеи произведения искусства, а также раскрыть двойственную природу этого чувства, непонимание которой, как нам представляется, вносит основную путаницу в вопрос о роли чувств при восприятии и "понимании" идеи произведения. Выяснив это, нам более прозрачными станут такие понятия, как "эстетическое чувство" и "чувственное познание".
  
  А начнем мы с "благотворной" роли для искусства нашей неспособности понять идею произведения на сознательном уровне (о чем речь шла в разделе выше). Для нас, слава Богу, совершенно ясно, что основной "нагрузкой" произведения искусства - наряду с чувством - является идея произведения, обладающая сама по себе таким неотъемлемым атрибутом как новизна. Что же касается чувства, то можно сказать следующее: поскольку любое движение нашей души (то есть чувство) имеет в своем зародыше либо стремление произвести спонтанное действие, либо породить мысль, началом которой является идея, то вполне допустимо согласиться с тем, что произведение искусства - это попытка выразить идею в нем заключенную или выразить мысль, проясняющую эту идею, а вместе с ней и чувство.
  
  Таким образом, чтобы ни стремился выразить художник своим произведением, в основе последнего будет "маячить" идея, обладающая свойством новизны. А как мы ранее установили, встреча нашей психики и нашего интеллекта с объективной новизной сопровождается чувством удовольствия. В конце концов, искусство - это способ запечатления того, что мы любим, а любим мы в искусстве (и в творчестве любого рода) всего лишь одну вещь - Новизну.
  
  И не столь важно, в каком виде она будет представлена: в виде ли нового взгляда на окружающую нас действительность, в виде ли мелькнувшей в нашем сознании инсайтной идеи (или интуитивной мысли) или в виде всколыхнувшего нашу душу чувства. Запечатлеть новизну в произведении искусства это все равно что попытаться сохранить ее, сделав всеобщим достоянием. И счастье искусства заключается в том, что на сознательном уровне мы не в состоянии постигнуть всю новизну идеи, заключенной в произведении искусства.
  
  Но прежде чем попытаться еще раз понять, почему наше сознание не способно разгадать суть идеи произведения, попробуем сначала ответить на следующий, казалось бы, достаточно самоочевидный, но редко когда задаваемый вопрос: почему нас так тянет многократно испытывать наслаждение от, положим, чтения поэтического произведения, слушания музыкального сочинения, созерцания живописного полотна и т. д. (Для обоснования правомерности нашего вопроса следует заметить, что большинство понравившихся стихотворений мы знаем наизусть только благодаря нашей потребности многократно обращаться к этим произведениям).
  
  Рассмотрим данный вопрос на примере все той же внезапно пришедшей в нашу голову научной (или технической) идеи и на примере созерцания понравившегося нам произведения искусства. (Отсюда нам, кстати, станет ясным одно из принципиальных различий между научной идеей и идеей эстетической). В первом случае, как мы уже установили ранее, наслаждение (можно даже сказать эйфорическое состояние) возникает от встречи нашего сознания с новой для нас идеей, понимание которой и является инициатором раздражения соответствующего центра удовольствия. То есть удовольствие мы получаем от понимания новой и как бы "случайно" и неизвестно откуда пришедшей счастливой идеи. И эту идею мы можем, во-первых, довести до состояния логически оформленной мысли понятной нашему сознанию, а во-вторых, поместить в нашу память и при желании извлечь ее оттуда. Она уже наша и за сохранность ее мы можем не беспокоиться. Ценность, бывшая некогда новой, через некоторое время стала для нас обыденной: померкла новизна, померкла и ценность. Как сказал бы М. Сиоран:
  
  "Предмет, который досконально осмотрели, лишается своей ценности"42.
  
  Во втором случае, то есть при созерцании понравившегося нам произведения искусства, картина, изложенная в предыдущем абзаце, кардинально меняется. Во-первых, наше общение с произведением искусства происходит большей частью на бессознательном уровне, а потому - и это, во-вторых, - мы не можем, как в предыдущем случае, выделить идею произведения, довести ее до состояния всем понятной мысли, удостовериться в ее истинности и ценности, запомнить ее, то есть, в случае необходимости, поместить в память. Взамен всего этого наше сознание воспринимает всего лишь смешанный с нашими чувствами неуловимый образ идеи, составленный как бы из множества идей неизвестного нам достоинства. Можно сказать, что, общаясь с произведением искусства, мы находимся в положении буриданова осла, окруженного несколькими одинаково привлекательными охапками сена. Новизна ценной для нас идеи, воспринимаемой на бессознательном уровне, ускользает от нашего сознания, оно не в состоянии заполучить ее в свои сети: зафиксировать, оформить и тем самым сделать ее понятной для нашего сознания.
  
  Вот почему нас так влечет к неоднократному общению с произведением искусства, общению, которое делает близким для нас не идею произведения, не выжимку из последнего, - хотя и наиболее ценную - а все произведение в целом. А чем еще, спрашивается, отличается эстетическая идея от научной кроме как тем, что первую наше сознание не способно понять, но способно интерпретировать? Да, собственно, ничем: как первая, так и вторая блещут своей новизной, своей изюминкой, своей идеей; как первая, так и вторая, будучи нами воспринятыми, доставляют нам удовольствие.
  
  Таким образом, понять и запомнить научную идею мы можем, но нам не дано понять эстетическую идею в ее "чистом" виде. Напомним, что научная идея в ее "чистом" виде заключается в той новизне, которая отличает данное открытие от всех предшествующих открытий. Эстетическая же идея, то есть новизна, заложенная в произведении искусства, сродни той новизне, которая является сутью какого-либо научного открытия. Разница только в том, что идея открытия стала для нас уже постижимой, а вот идея эстетическая пока что не поддается познанию и нам даже неизвестно, когда она созреет настолько, чтобы мы смогли ее познать в каких-либо аспектах. Но об этом потом.
  
  Можно сказать, что научная истина поддается логической обработке до состояния одной единственной мысли, но не поддается интерпретации. Истина же эстетическая, наоборот, не поддается логической обработке в одну единственную мысль, зато поддается интерпретации. Интерпретация - это и способ и попытка раскрытия смысла идеи, то есть постижения той новизны, понимание которой пока что не "по зубам" нашему сознанию. (Почему "пока что" нам станет ясным дальше). Посредством интерпретации мы пытаемся со всех сторон рассмотреть неуловимый образ идеи, как в голографии пытаемся со всех сторон рассмотреть эфемерный образ. Попытка понять эстетическую идею в ее "чистом" виде оплачивается множественностью ее интерпретаций. Но как за деревьями исчезает то дерево, которое нас интересует, так и за интерпретациями исчезает та идея, которую мы стремились постичь. (Напрашивается вполне определенная аналогия с принципом неопределенности из квантовой механики: чем точнее мы собираемся определить, положим, координату элементарной частицы, тем неопределеннее будет проекция импульса на эту координату).
  
  Принципиальная невозможность понимания на сознательном уровне всей глубины идеи произведения искусства - характерная черта искусства. В противном случае, как это ни звучит парадоксально, в процессе запечатления понятной нам идеи и последующего раскрытия ее смысла мы бы ее убили, поскольку из разряда уникальных явлений она бы перешла в разряд явлений обыденных и старых. Как заметил В. Беньямин:
  
  "Ценность информации кончается в тот момент, когда она теряет новизну. Она живет один момент"43.
  
  Так что произведение искусства - это своеобразный способ "консервирования" новизны посредством нашей неспособности однозначного ее понимания. Понятную новизну постигла бы та же участь, которая случается с любой идеей, оформленной в мысль и ставшей достоянием всех членов сообщества. Ее в таком случае можно было бы приравнять всего лишь к научной мысли: она нова, но со временем успела уже поблекнуть от множества взглядов на нее обращенных. Законы Архимеда, Ньютона, Кеплера, Эйнштейна, когда-то блиставшие новизной - где их сияние?
  
  Они пережили свою молодость, а кого может волновать старое и уже набившее оскомину. Так устроен Мир. Он стремится к приумножению многообразия за счет культивирования новизны. И эту новизну "коллекционирует", накапливает и сохраняет - все время свежей! - искусство, так и не утратившее своей молодости со времен палеолита. Можно сказать, что научно-технические идеи по мере возникновения "расходуются" и достаточно быстро становятся "старыми", в то время как эстетические истины накапливаются в поколениях и сохраняются все время новыми, поскольку они пока что не могут быть ассимилированы нашим сознанием и "утилизированы" во всем понятные мысли и в нашу деятельность в соответствии с этими мыслями.
  
  Таким образом, поскольку на сознательном уровне понимания идеи произведения не происходит, то нас снова и снова привлекает то, что нами не понято, что допускает толкования и интерпретации, так как последние несут в себе все ту же новизну (или возможность встретиться с ней), которая и есть то прекрасное, что так волнует нашу душу и доставляет наслаждение. Вновь и вновь обращаясь к произведению искусства, мы через стремление получить удовольствие от его созерцания соприкасаемся на бессознательном уровне с идеей-новизной и тем самым "познаем" ее.
  
  Итак, главный наш вывод из предыдущего: Новизна, как форма представления так называемого прекрасного, всегда чувственно воспринимаема, потому она и доставляет удовольствие. Чувство удовольствия - это первое, что встречает объективную интеллектуальную новизну (идею), как заря - это первое, что встречает каждый новый день.
  И неспроста А. Шопенгауэр определил красоту объекта как
  
  "свойство, облегчающее познание его идеи"44.
  
  Облегчение познания происходит вследствие того, что явление красоты - то есть новизны - сопровождается чувством наслаждения, которое "подключает" к восприятию произведения искусства наши чувства, которые, в свою очередь, привлекают рефлексию к разгадыванию смысла, идеи произведения.
  
  Таким образом, на сознательном уровне посредством интерпретации наших чувств, возбуждаемых произведением искусства, мы как бы приближаемся к раскрытию идеи, которая уже "понята" нашим бессознательным, о чем уже засвидетельствовало наше чувство удовольствия.
  
  2.7. Интеллектуальное чувство удовольствия как фиксатор наличия идеи-новизны
  
  Итак, мы рассмотрели вопрос, почему нас так влечет к многократному общению с произведением искусства и установили, что привлекает нас не только удовольствие общения само по себе, но и неспособность сходу понять нашим сознанием суть идеи этого произведения.
  
  Но здесь нам впору было бы задаться одним само собой разумеющимся вопросом, поскольку мы почему-то в конце предыдущего раздела отдельно говорили об эстетическом удовольствии, удовольствии от понимания ("понимания") идеи интеллектуальной новизны и ни слова не сказали об удовольствии, которое мы испытываем от движения (переживания) наших чувств, возбуждаемых тем или иным произведением искусства (положим, чувство сострадания, симпатии, возмущения, ненависти и т. д.). Хотя из ранее изложенного нам ясно, что сам процесс переживания чувств (пример с героями Гомера) - будь они позитивными или негативными - так же сопровождается чувством удовольствия. Но можно ли это удовольствие отнести к разряду эстетического удовольствия и что такое эстетическое удовольствие само по себе, это тот вопрос, ответ на который мы должны дать в данном разделе. А потому для начала спросим самих себя, есть ли какая-нибудь принципиальная разница между эстетическим удовольствием и удовольствием от переживания чувств, возбуждаемых произведением искусства в нашей душе? Разрешение этого вопроса способствовало бы более глубокому пониманию причины нашего наслаждения от общения с произведением искусства.
  
  Если мы вспомним о том удовольствии, которое испытываем от рассказанного анекдота и от пришедшей в наше сознание инсайтной идеи (Раздел 2.1) и если мы свяжем это удовольствие с пониманием смысла анекдота и самой сути инсайтной идеи, то можно прийти к следующему выводу. Конечно, разница между этими двумя видами удовольствия есть и заключается она в функциональной роли, выполняемой отдельно эстетическим чувством удовольствия и отдельно всеми остальными чувствами, возбуждаемыми произведением искусства и сопровождаемыми, в свою очередь, чувством удовольствия. Эстетическое чувство удовольствия фиксирует наличие объективной интеллектуальной новизны. А что же делают остальные чувства? Они задают нам вектор размышления по поводу идеи произведения. (Всем ясно: чувство, положим, симпатии к героям произведения вызывает в нас одни размышления, чувство же негодования их поступками - совсем другие. Отсюда разница в интерпретации идеи произведения).
  
  Итак, если мы примем в расчет не только душевные и эстетические потребности, но и потребности физиологические, то все чувства, нами испытываемые, можно подразделить на три категории:
  - физиологические, связанные с удовлетворением витальных потребностей нашего организма (потребность в питании, продолжении рода и т. д.)
  - душевные, сопряженные с нашими переживаниями и возбужденные органами чувств;
  - эстетические, связанные с пониманием художественных или научных (технических) истин (изобретений).
  
  Но прежде чем перейти к классификации чувства удовольствия в зависимости от характера испытываемых нами чувств, сделаем небольшое отступление. Автор, конечно, понимает, что к эстетическому чувству можно было бы отнести чувства, связанные с потребностью в познании и необходимостью выражения собственных природных способностей и дарований в сфере искусства или науки. Положим, такими чувствами могли бы быть увлеченность предметом творчества, страсть к какому-либо виду творческой деятельности или просто повышенный интерес к некой области искусства, науки или техники.
  
  И эти чувства можно было бы выделить в отдельную категорию, категорию духовных чувств, поскольку они связаны в большой степени не только с нашим природным дарованием, но и с переработкой духовного знания, способствующей успешной реализации этого дарования. Но мы не пошли на это потому, что эти чувства в принципиальном смысле не отличаются от чувств душевных. У них, если можно так выразиться, всего лишь более "высокий" уровень происхождения по сравнению с душевными чувствами. В то время как эстетическое чувство имеет совсем иную природу возникновения: оно связано не с обычным душевным движением (переживанием) наших чувств, а с интеллектуальным "пониманием" идеи произведения искусства или пониманием, положим, инсайтной идеи открытой нами научной истины.
  
  В связи с этим, чувство удовольствия, которое мы можем испытывать от удовлетворения потребностей, также можно разделить на три категории:
  - физиологическое чувство удовольствия от утоления голода, жажды сексуальной потребности и т. д.;
  - удовольствие от переживания наших чувств, возбуждаемых тем или иным произведением искусства, а также от переживаний, испытываемых нами в повседневной жизни;
  - удовольствие от "понимания" на бессознательном уровне объективной интеллектуальной идеи-новизны произведения искусства, а также удовольствие от понимания на сознательном уровне объективной интеллектуальной инсайтной идеи (научной или технической).
  
  И для того чтобы отделить удовольствие при движения наших чувств от удовольствия при понимании идеи, назовем первое удовольствием от переживания или чувственным удовольствием, а второе - интеллектуальным чувством удовольствия или интеллектуальным удовольствием, или удовольствием от понимания (как в кавычках, так и без кавычек). Именно последний тип удовольствия - и это мы покажем ниже - фигурирует в эстетике как эстетическое наслаждение (удовольствие).
  
  Таким образом, интеллектуальное удовольствие - это удовольствие от понимания не какой-либо идеи, а только той, которая или зародилась в нашем собственном бессознательном (и была передана в сознание) или воспринята нашим бессознательным через произведение искусства и воспринята нами как своя, несмотря на то, что заложена она туда автором произведения, а не нами.
  
  Таким образом, эстетическое чувство созерцателя, сопровождаемое интеллектуальным удовольствием, фиксирует наличие новизны взгляда художника на Мир, сознание же созерцателя вольно интерпретировать эту новизну, эту идею. Одна из задач интеллектуального чувства удовольствия только в том и состоит чтобы обратить наше внимание на то, что идея присутствует в произведении искусства и мы почувствовали ее наличие, но не в том чтобы разгадать эту новизну: чувство удовольствия не устанавливает, в чем она заключается, это уже дело рефлексии и тех переживаний, которые возбуждает в нашей душе само произведение.
  
  Как по возмущению водной поверхности озера трудно угадать, что же все-таки в толще воды явилось причиной данного возмущения, так и на основе чувства удовольствия трудно определить, что же из нами воспринятого в произведении искусства "заставило" нас испытать именно эти чувства. Но возникновение интеллектуального чувства удовольствия не может быть беспричинным. В основе его возникновения - понимание ("понимание"). Не было бы понимания ("понимания") - не было бы и удовольствия, как и не было бы познания. И не будь удовольствия от понимания ("понимания"), мы бы не смогли отличить новое от старого, что не способствовало усвоению и внедрению новизны.
  
  Если бы мы теперь задались вопросом, почему наше сознание берет на себя столь ограниченную функцию, функцию интерпретации чувства и почему бы ему самому не попытаться разгадать саму по себе идею (то есть идею в ее "чистом" виде), то ответ бы заключался в следующем: как мы установили ранее, сознание (логическое мышление) не способно самостоятельно отыскать, заметить и понять новое, оно доверяет и поручает эту задачу интеллектуальному чувству удовольствия, которое имеет "нюх" на новое в силу того, что явление нового сопровождается удовольствием. Интеллектуальное удовольствие фиксирует наличие новизны с той целью, чтобы нашему мышлению сподобнее было сосредоточиться и попытаться разобраться, в чем она заключается. А иначе и быть не могло: случись явиться пред очи нашего интеллекта новизне, не сопровождаемой интеллектуальным удовольствием, эта новизна нами бы не замечалась и забывалась.
  
  И совсем не удивительно, а вполне закономерно, что Природа наградила нашу психику возникновением чувства удовольствия, если какой-либо орган чувств замечал и сообщал нашему мозгу нечто новое и важное для него. Стандартные и обыденные ситуации не требовали сами по себе какого-либо внимания и поощрения, а вот ситуации, выпадающие из повседневной жизни, ситуации угрожающие (или способствующие) жизнедеятельности организма, ситуации для него новые и неожиданные, вот эти ситуации должны быть замечены и деятельность органа - в том числе и мозга, - заметившего новизну, должна быть подкреплена и поощрена в виде чувства удовольствия. Вот откуда, в конечном счете, берет свое начало не только биологическая эволюция человека, но и эволюция духовная.
  
  Так что мы получаем удовольствие не только от движения наших чувств, но и от эффективной работы нашего мышления, этого концентрированного сосредоточения всех наших чувств. Организм малоспособный на реагирование окружающей среды или среды самого организма был бы не способен к выживанию.
  
  И если животный мир своими силами не способен культивировать многообразие своих форм и видов, то функцию эту за него выполняет Природа, как Природа посредством природного дарования культивирует многообразие форм материально-духовной жизни человеческого сообщества. Отсюда понятно, что животный мир и мир человека разумного имеют один источник - Природу, которая на ступени духовного существования проявляется в человеке в виде природного дарования. Природное дарование в человеке - это источник, из которого формируется новизна, являющаяся единственным фактором приумножения многообразия материально-духовного мира человека.
  
  Но для того чтобы человек "захотел" культивировать новизну - не надо забывать того, что без желания человек как существо животное и притом эгоистическое и пальцем не пошевельнет - так вот, для того чтобы он захотел приобщиться к новизне, Природа наградила его чувством удовольствия, которое он способен испытывать при встрече с новизной, будь она в чувственном или интеллектуальном виде. Отсутствие данного природного дарования самым катастрофическим образом сказалось бы на человеческом сообществе. Оно бы до сих пор пребывало в виде отделенных друг от друга орд или прайдов, и мало что способно было бы изменить эту унылую и повторяющуюся из века в век картину. Пример тому, наш прекрасный, но достаточно мало изменчивый во времени животный мир.
  
  Чувство - это посредник между нашим бессознательным и сознанием. На сознательном уровне мы вполне ясно отдаем себе отчет в том, какие чувства мы испытываем; мы даже можем усилием воли сдержать внешнее их проявление, но мы не в состоянии искоренить из своей души то или иное чувство (в том числе и чувство удовольствия от созерцания произведения искусства). В основе чувства спонтанность его проявления и не мы им владеем, оно овладевает нами, потому что истоки его в бессознательном, которое недоступно нашему сознанию. В связи с этим, чувство можно представить в виде дерева, имеющего корни в бессознательном, а все остальное - ствол и крону - в сознании.
  
  Таким образом, мы уже понимаем, что новизна, заложенная художником в произведение искусства, присутствует в нем в скрытом виде. И смысл той новизны созерцатель произведения принципиально не может понять своим сознанием, поскольку последнее может узнать только то - и оперировать только тем, - что ему знакомо и с чем оно встречалось ранее. Так, например, оно может "узнать" сюжетику той или иной картины, поскольку ему известны, положим, из той же Библии, персонажи и символика им соответствующая; оно может догадаться по изображенной на полотне архитектуре и одежде действующих лиц о той или иной эпохе, к которой относится действие, поскольку оно уже встречалось со стилем архитектуры и одежды, положим, при чтении художественных или исторических произведений. Так вот, встретив известное и знакомое ему, сознание узнает его, встретив же нечто принципиально для него новое, оно не узнает его и пройдет мимо, даже не заметив.
  
  Казалось бы, мы оказываемся в безвыходном положении: мы не в состоянии узнать что-либо о самом главном, что нас интересует в произведении искусства - о его идее и новизне. Но ситуация не столь уж безнадежна, как это представляется на первый взгляд. Созерцатель произведения, кроме сознания, обладает, как и творец, собственным бессознательным, в том числе и чувствами, которые, как мы уже заметили выше, имеют "двойственную" природу: корни чувств заложены в бессознательном, но волнение их отзывается в нашем сознании.
  
  Истоки чувств потому в бессознательном, что в основе чувства нейрофизиологические процессы, которые дают о себе знать нашему сознанию только через бессознательное. Бессознательное - порог между физиологией и сознанием, а чувства - посредственное звено между потребностями, которые заявляют о себе на физиологическом уровне и нашим интеллектом (сознание плюс бессознательное), который призван удовлетворять эти потребности, какими бы они не были: физиологическими, душевными или духовными. Только посредством чувств можно подвигнуть наш разум к мышлению. (Не обладай мы чувствами, у нас не было бы нужды и в разуме, поскольку у последнего не было бы причины функционировать и развиваться).
  
  Вот почему, рассматривая (слушая, читая) произведение искусства и испытывая при этом различные чувства, - в том числе и чувство удовольствия - мы через эти чувства все же познаем идею произведения, поскольку корни и наших чувств и чувств творца данного произведения находятся в бессознательном, то есть там же, где художником "запрятана" сама новизна. Получается так, что в своем интересе к искусству нас - и созерцателя и творца - больше объединяет бессознательное, чем сознание, поскольку оно и "фундаментальнее", и старше, и мудрее. Сознание (логика) - всего лишь "мальчик на побегушках", роль которого - повиноваться, несмотря на весь свой апломб и дутый авторитет. Оно только опосредованным образом может судить о тех чувствах, которые попали в него из бессознательного, как опосредованно можно судить о тех кометах, астероидах, метеоритах, которые залетели в зону видимости земных приборов наблюдения. И если сознание действует опосредованно, то бессознательное непосредственно "понимает" идею произведения, о чем оно и заявляет спонтанным возникновением интеллектуального чувства удовольствия.
  
  Таким образом, если только посредством чувств можно "заставить" наш разум мыслить, то только посредством бессознательного "понимания" объективной интеллектуальной новизны можно "заставить" интеллектуальное чувство удовольствия проявить себя. И если наши чувства - это причина нашего, по крайней мере, сознательного мышления, то наше интеллектуальное чувство удовольствия - это следствие мышления, случившегося на бессознательном уровне. Вот откуда принципиальное отличие интеллектуального чувства удовольствия от тех чувств, которые возбуждает в нас произведение искусства.
  
  Итак, если в случае с анекдотом и инсайтом понимание идеи, родившееся в бессознательном, достигает сознания, то в случае с произведением искусства этого не происходит, поскольку "понимание" "застревает" в нашем бессознательном. Оно, так и не преодолев барьера между бессознательным и сознанием, остается замурованным в нем. (Причины "замурованности" будут нами рассмотрены в следующем разделе). И единственным признаком того, что на бессознательном уровне нами все же достигнуто "понимание" идеи произведения, является то, что мы способны испытывать интеллектуальное чувство наслаждения при многократном соприкосновении с данным произведением.
  
  Поэтому можно предположить, что наше бессознательное - это хранилище тех идей и того опыта, которые мы почерпнули в том числе и из общения с искусством, как сознание и память есть хранилище тех идей, мыслей, понятий, которые мы добыли трудом дискурсивного мышления и усвоения нашего знания.
  
  А теперь, после того как мы уяснили себе причину возникновения интеллектуального чувства удовольствия и ту роль, которую оно призвано выполнять в процессе восприятия произведения искусства, нам необходимо понять, что собой представляет такое таинственное в своей неуловимости и трудноопределимое понятие эстетики - понятие эстетического чувства.
  
  Сразу же оговоримся: чувства, возбуждаемые произведением искусства (сострадания, симпатии, возмущения и т. д.), не имеют никакого отношения к эстетическому чувству. Более того, так называемое эстетическое чувство - это вовсе никакое не чувство. Наоборот, это интеллектуальная способность "понимания" идеи-новизны произведения искусства на бессознательном уровне. И чувством мы его называем только потому, что само "понимание" объективной интеллектуальной новизны сопровождается спонтанно возникающим интеллектуальным чувством удовольствия. Не будь мы наделены этой способностью, у нас не возникло бы и интеллектуального чувства удовольствия.
  
  Таким образом, если интеллектуальное чувство удовольствия мы еще можем отнести к эстетическому чувству, то наша способность "понимания" объективной интеллектуальной новизны произведения искусства вряд ли может быть отнесена к области каких-либо чувств. Это, именно, способность интеллектуальная, а не чувственная.
  
  И если мы все же зададимся вопросом, почему закрепилось словосочетание "эстетическое чувство", а не, казалось бы, более соответствующее смыслу и более правильное: "эстетическая мысль", "эстетический интеллект", или "эстетическое сознание", то на это можно было бы ответить тем, что только чувство - именно, интеллектуальное чувство удовольствия - способно уловить то новое (идею), которое заключено в произведении искусства. В этом словосочетании сама мудрость языка, вопреки нашим понятийным заблуждениям, намекает нам на то направление, в котором надо искать развязку гордиева узла взаимосвязанных понятий эстетического (красота), гносеологического (идея) и онтологического (истина) плана.
  
  Итак, у нас появились три новых понятия, оформленных в следующие термины:
  - "Объективная интеллектуальная новизна-идея".
  - "Интеллектуальная способность понимания" этой новизны.
  - "Интеллектуальное чувство удовольствия" от "понимания" этой идеи-новизны произведения искусства.
  
  Для того чтобы в дальнейшем нам не запутаться в употреблении старых и новых терминов, установим эквивалентность их применения:
  - термин "эстетическая идея (или истина)" произведения искусства соответствует термину "объективная интеллектуальная новизна" произведения искусства,
  - термин "эстетическое чувство" эквивалентен термину "интеллектуальная способность "понимания" этой новизны,
  - термин "эстетическое удовольствие" эквивалентен термину "интеллектуальное чувство удовольствия" от созерцания произведения искусства.
  
  Следует сразу же заметить: мы вводим новые термины и соответствующие им понятия не для того, чтобы блеснуть каким-то превосходством над старыми терминами и понятиями, а ради того, чтобы лучше уяснить себе не только сущностную основу произведения искусства, которая заключается в наличии объективной интеллектуальной новизны, но и причину нашего интеллектуально-психологического восприятия этого произведения, которое (восприятие) заключается в способности адекватного "понимания" идеи произведения и испытания чувства удовольствия от его созерцания. Так, например, во избежание путаницы, мы ушли от обычного понятия "эстетическая идея" только потому, что идея как интеллектуальная новизна может быть как субъективной, так и объективной. Субъективная идея, как мы показали ранее, уже находится в "обращении" в Мире в виде известных нам - или еще не известных - идей, понятий, законов и других духовных знаний, уже ставших предметом нашей культурной деятельности. И она (субъективная идея) не причастна к искусству как таковому. Что же касается объективной интеллектуальной новизны, заложенной художником в произведение искусства, то она имеет самое непосредственное отношение к искусству, но она неизвестна нашему сознанию, поскольку мы не в состоянии понять ее на сознательном уровне, но можем "схватить" или "понять" на уровне бессознательном, о чем нам "докладывает" факт спонтанного возникновения интеллектуального чувства удовольствия как удостоверения в том, что в какой-то степени смысл идеи воспринят нашим интеллектом.
  
  И от термина "эстетическое чувство" мы вынуждены были уйти, так как неизвестно, что надо было понимать: то ли это какое-то чувство, то ли это способность улавливания некой ценности или сущности произведения. Да и в термине "эстетическое удовольствие" была заключена неопределенность: по крайней мере, в нем не было смысла, сопряженного с "пониманием" идеи произведения искусства.
  
  И коль скоро мы изложили основные аспекты нашей концепции, попытаемся дать определение эстетического чувства, исходя из всего того, что мы сказали об объективной интеллектуальной новизне и интеллектуальном чувстве удовольствия. Это определение, конечно, будет несколько отличаться для творца произведения и для созерцателя. Итак, определение для художника: эстетическое чувство художника - это способность выразить в произведении искусства такую объективно-интеллектуальную новизну взгляда на окружающие нас вещи и явления, которая была бы способна вызвать у созерцателя данного произведения интеллектуальное чувство удовольствия, а вместе с ним и желание определить суть этой новизны (идеи) посредством интерпретации представленного художником материала. То же самое для созерцателя: эстетическое чувство созерцателя заключается в способности разглядеть в произведении искусства интеллектуальную новизну взгляда художника на окружающие нас вещи и явления, которая (идея-новизна) способна вызвать в его душе интеллектуальное чувство удовольствия и возбудить желание при помощи собственной рефлексии определить суть этой новизны посредством интерпретации представленного художником материала.
  
  Кроме того, нам следует сделать одно весьма существенное замечание по поводу роли чувств в процессе познания, - имеется ввиду так называемое чувственное познание - поскольку неправильное понимание того вклада, который они вносят, не только сослужило плохую услугу самим чувствам, но и внесло невообразимую путаницу в вопрос о том, как же все-таки осуществляется процесс познания. Поэтому необходимо иметь в виду, что чувства сами по себе - не орган познания, а орган реагирования нашей психики на воздействие, осуществляемое из трех источников:
  - из внутренней среды собственного организма (то есть, воздействие наших физиологических потребностей);
  - из внешней среды, воспринимаемой нашими органами чувств;
  - из ментальной среды, воздействие которой способно затронуть наши чувства, которые, в свою очередь, побуждают к мышлению.
  
  Так что чувственного познания как такового не существует в природе и чувства сами по себе ничего не познают. Они запускают в действие сам механизм познания, осуществляемый как нашим сознанием (разумом, рассудком), так и нашим бессознательным (интуиции, инсайты, озарения и т. д.), поскольку все эти воздействия проходят, как через центральный диспетчерский пункт, через наш мозг.
  
  После того как мы разобрались в той функциональной роли, которую выполняют:
  - интеллектуальное чувство удовольствия (обнаружение, фиксирование новизны),
  - чувства, возбуждаемые произведением искусства (направление рефлексии по поводу его идеи),
  - эстетическое чувство ("понимание" идейной новизны),
  нам необходимо, хотя бы вкратце, остановиться на так называемых "новых" чувствах. Как известно, некоторые философы и эстетики полагают, что причиной удовольствия при созерцании произведения искусства является то обстоятельство, что данное произведение возбуждает в нас некие новые чувства, якобы ранее нами не испытанные. На самом же деле "новизна" чувства заключается не в том, что произведение искусства побудило нашу психику к переживанию каких-то особых и еще не изведанных нами чувств, а в том, что на бессознательном уровне мы встретили в произведении нечто для нас удивительное и почувствовали некое новое содержание (идею) доселе нам не знакомое.
  
  Дело в том, что наше субъективное переживание старо как мир. Испокон веков оно находится в русле испытываемых нами чувств: любви и ненависти, обиды и зависти, страха и отчаяния, восхищения и презрения. Так что удивить его чем-либо вряд ли возможно, кроме разве что той объективно-интеллектуальной новизной, с которой мы соприкасаемся, которую переживаем и которую познаем. Другими словами, новизна в объекте нашего восприятия и переживания, а не в субъекте. "Новизна" субъективного переживания только в том, испытываем ли мы его или нет. Если испытываем, значит в объекте нашего восприятия есть нечто новое для нашего интеллекта, если не испытываем - значит либо в нем нет ничего нового, либо мы еще не "доросли" до того, чтобы увидеть это новое.
  
  Но здесь нам необходимо отметить одно весьма существенное обстоятельство, которое вносит путаницу в старый вопрос о субъективности или объективности красоты. Когда мы сказали, что "новизна в объекте нашего восприятия", а не в субъекте, то мы не совсем были правы. И вот почему. Объектом нашего восприятия может быть не только то "внешнее" познание, которым обладает наше сознание, но и наше "внутреннее" дарование, то есть наша собственная природная и бессознательная способность творить нечто новое и еще не знакомое для нашего интеллекта. В данном случае наше дарование представляется как бы чем-то внешним и притом новым для нашего сознания.
  
  Как это ни парадоксально, плоды нашего творчества новы в первую очередь для нас самих. В данном случае наш интеллект выступает как в роли субъекта, воспринимающего то новое, что родилось из его недр, так и в роли объекта, над которым он сам же и трудился для того чтобы сотворить из самого же себя нечто новое. (Да, забавная ситуация, забавнее не придумаешь: интеллект - некий уборорос, поглощающий собственный же хвост). Хотя в этом и нет ничего удивительного, если принять во внимание тот факт, что объектом нашего мышления все же являются наши "внешние" познания, которые мы когда-то приобрели, которыми мы обладаем и которыми оперирует наш интеллект. Другое дело, что продукт данного творчества может родиться только в том случае, если мы обладаем особым даром оперирования известными нам познаниями.
  
  Конечно, все зависит от того, как смотреть на дарование: что это? - наша особая, оригинальная способность оперировать приобретенными нами опытом и познанием, или само дарование это нечто оригинальное, что наш интеллект способен извлечь из нашей души, обработать соответствующим образом и представить в уже готовом виде этот дар как объект субъективного созерцания, понимания, переживания и размышления. Но тогда получается, что природное дарование либо не является составной частью нашего интеллекта и интеллект выступает в роли субъекта, оперирующего как самим дарованием, так и нашими "внешними" познаниями, либо оно входит в "состав" нашего интеллекта и тогда последний попеременно является как объектом оперирования самого же интеллекта, так и субъектом, выявляющим нечто новое и воспринимающим это новое. Отсюда понятны разногласия между объективистами и субъективистами по вопросу "размещения" красоты - в объекте созерцания или в самом субъекте. Все зависит от точки зрения.
  
  А теперь, возвращаясь к нашим цитатам из работ Г. Риккерта и Г. Грэма (см. Предисловие к Части 1), мы можем вполне определенно сказать, что то нормативное "понятие о том, что вообще должно нравиться как прекрасное" (Г. Риккерт) - это и есть новизна нашего взгляда на окружающий нас Мир. И эта новизна представлена в произведении искусства в форме, заложенной в него объективной интеллектуальной идеи-новизны, которая обнаруживается нашим интеллектуальным чувством удовольствия. Но для того чтобы ее обнаружить необходимо обладать способностью "понимания" этой идеи-новизны.
  
  Таким образом, только наличие двух указанных нами причинно- обусловленных факторов - способности "понимания" объективной интеллектуальной новизны и спонтанного возникновения интеллектуального чувства удовольствия от самого акта (или процесса) "понимания" - гарантирует нам как то, что мы восприняли красоту (идею-новизну) произведения искусства, так и то, что эта красота наличествует в нем, являясь его содержанием. Это та "норма", которая характеризует саму возможность взаимоотношения созерцателя с настоящим произведением искусства. Нет таких взаимоотношений - значит либо в произведении нет красоты, либо созерцатель не наделен природным дарованием эту красоту воспринять и "понять" на бессознательном уровне.
  
  Поэтому следует иметь ввиду: никакое сознание и никакой разум не могут "увидеть" красоту, ее может обнаружить только наша душа (бессознательное), наделенная природным даром к этому. Сознание и разум способны видеть только внешнюю оболочку красоты, душа - внутреннюю ее сущность.
  
  Отсюда ясно, почему искусство привлекает и волнует всего лишь ничтожную долю человеческого рода. Дарование - слишком большая ценность Природы, чтобы расточать ее направо и налево, и слишком ответственна и важна функциональная роль дарования, - а вместе с ним и искусства - в творческом развитии человеческого сообщества. Доверить ее можно лишь немногим.
  
  Уяснив себе суть "нормативного понятия", нам стало ясно и то, что "отдельный тип эстетического удовольствия" или "самостоятельное эстетическое удовольствие" (Г. Грэм) есть не что иное, как интеллектуальное чувство удовольствия от "понимания" идеи-новизны, заложенной автором в произведение искусства. Это и есть тот "другой термин, обозначающий эстетическое удовольствие" (Г. Грэм).
  
  Что же касается вопроса, "Объясняет ли это понятие, в чем состоит ценность искусства" (Г. Грэм), скажем так: интеллектуальное чувство удовольствия, конечно, не объясняет эту ценность, более того, оно к этому не призвано, потому что призвано совсем к другому - к обнаружению и к фиксации наличия объективной интеллектуальной идеи-новизны.
  
  Но интеллектуальное чувство удовольствия кардинальным образом отличается по своей функциональной роли от чувства удовольствия, положим, физиологического или удовольствия чувственного. Если последнее это просто реагирование психики на движение наших чувств, то интеллектуальное чувство удовольствия это свидетельство того, что мы восприняли, "поняли" на бессознательном уровне идею произведения искусства. Именно в этом заключается и отличие, и ценность интеллектуального чувства удовольствия от обычного чувства удовольствия. Оно связано с интеллектуальным "пониманием" идеи открытой нами новизны, в то время как обычное чувство удовольствия еще не "доросло" до того, чтобы быть объясненным нашим интеллектом, оно еще не нашло той символической формы, в которую оно могло бы вылиться и запечатлеться на каком-либо понятийном уровне: сознательном или бессознательном.
  
  Вопрос же о том:
  - в чем заключается функциональная роль объективных интеллектуальных идей, предлагаемых искусством человеческому сообществу,
  - чем эти идеи отличаются от идей научных
  - и каким образом они воздействуют на общество,
  будет нами освещен в разделах Глав 3 и 4: "Назад, к грекам" и "Для чего искусство".
  
  2.8. Созвучье душ
  
  А теперь вернемся несколько назад. Когда мы говорили о причине нашей тяги к многократному общению с тем или иным произведением искусства, мы ни слова не сказали о том, почему вообще нас влечет к искусству, какой магнит нас к нему притягивает. Неоднократность наших попыток приобщиться к произведению - это, скорее всего, не столько следствие нашей неспособности сходу понять идею произведения, сколько следствие нашей природной тяги к искусству. Принципиальная неспособность понять сознанием идею произведения как раз и вызывает потребность многократного созерцания самого произведения в надежде все же постичь его идею в "чистом" виде. А "принуждает" нас к этому интеллектуальное чувство удовольствия.
  
  Отсюда ясно: природная тяга к искусству первична в нас, невозможность понять многогранную идею произведения (на логическом уровне) - вторична, а потребность многократного созерцания - третична. Не имей мы природной тяги к искусству или обладай мы способностью с первого раза постигать идею произведения, у нас не было бы потребности снова и снова созерцать это произведение.
  
  Что же касается нашей природной тяги к искусству, то следует сделать одно, как нам кажется, достаточно важное дополнение по поводу созвучья душ художника и созерцателя. Дело в том, что предметом нашего удовольствия может стать не только то новое, что мы обнаружили в окружающей нас действительности, но и то новое, что мы выявили на душевном уровне в нашем собственном бессознательном, то есть то новое, которое присутствует в нас в потенциальном виде, в виде природного дарования. Созерцание понравившегося нам произведения искусства индуцирует и тем самым выявляет в нашей душе нечто для нас самих новое и притом созвучное тому, что мы обнаружили в произведении искусства. Как писал Ш. Бодлер в своих "Салонах",
  
  "... поэтическое чувство дремлет в душе зрителя, и гений художника состоит в способности разбудить его"45.
  
  Не встретившись с этим произведением, мы бы так и не раскрыли ту склонность, которой наградила нас Природа. Искусство расширило сферу нашего познания, в том числе и за счет познания нашей собственной уникальности, которая так и осталась бы не раскрытой, не будь у нас искусства, потому что ни сами мы своим сознанием до этого бы не дошли, ни кто-либо другой - кроме художника - не "указал" бы нам на то, что характеризует нас и нас отличает от всех остальных.
  
  Отсюда разница между художником и созерцателем заключается "всего лишь" в том, что художник воплощает свое природное дарование в действительность, то есть в произведение искусства, в то время как истинный любитель искусства "претворяет" потенциально заложенные в нем склонности в то удовольствие произведением искусства, которое дает ему возможность лучше узнать себя, обогатить себя новым познанием и тем самым приобрести индивидуальный опыт бытия как за счет бессознательного "понимания" идеи, так и за счет попытки рефлексивного ее понимания.
  
  Таким образом, обогащение нашего опыта происходит не только за счет познания окружающей нас действительности - общей для всех индивидуумов, - но и за счет познания собственной уникальности принципиально не доступной пониманию других индивидуальностей. Кроме того, общаясь с произведением искусства, мы познаем не только свою индивидуальность, но и индивидуальность художника, представленную им в произведении в обобщенном, абстрактном виде. И познаем мы все это только при наличии собственной скрытой в нас природной уникальности в чем-то созвучной уникальности художника. Причем, созвучье душ является одним из решающих факторов как "понимания" идеи-истины произведения искусства, так и получения удовольствия от созерцания последнего. Если нет хотя бы отдаленного сродства душ художника и созерцателя, то нет и "общения" на уровне идеи произведения искусства. Остается только "глас, вопиющего в пустыне" художника.
  
  И последнее. Наличие созвучья душ художника-творца и любителя-созерцателя свидетельствует, скорее всего, о том, что есть в бессознательной природе человека нечто общее, значимое и архетипическое, - на чем так настаивал К. Г. Юнг - которое, с одной стороны, побуждает художника высказать его и выставить на всеобщее обозрение, а с другой стороны, побуждает созерцателя отыскать его в произведении искусства и сделать спутником своей жизни.
  
  2.9. Как мы понимаем произведение искусства
  
  А теперь, когда мы знаем:
  - что собой представляет объективно-интеллектуальная новизна,
  - какова причина возникновения интеллектуального чувства удовольствия
  - и почему у нас возникает желание многократного общения с произведением искусства,
  нам необходимо убедиться в том, что на бессознательном уровне все же происходит "понимание" идеи-новизны произведения. Нам нужно, хотя бы на косвенных данных, удостовериться в том, что мы не только на чувственном уровне способны воспринять произведение искусства и отреагировать на это движением своих чувств, но и в интеллектуальном отношении "понять" идею произведения (правда, всего лишь посредством иррациональной части нашего интеллекта).
  
  Наша уверенность в том, что идея, заложенная в произведении искусства, может быть "понята" нашим бессознательным основывается на том, что достаточно много опосредованных обстоятельств говорит в пользу этой уверенности, хотя - и в этом надо сознаться - нельзя привести ни одного сколько-нибудь прямого доказательства. (И это не удивительно, поскольку парадоксальность существования феномена искусства, как нам представляется, допускает существование необъяснимых нашим сознанием процессов восприятия прекрасного нашими чувствами и интеллектом. И с этим надо только смириться).
  
  Но начнем мы с того, что еще раз обратимся к вопросу, откуда наша уверенность в том, что в произведении искусства обязательно заложена какая-либо идея? Может быть, там и вовсе нет никакой идеи: просто художник изобразил то, что изобразил, безо всякой оглядки на что-либо подобное идее (или безо всякого намерения заложить в нем некий новый элемент нашего понимания действительности). Если мы зададимся подобным вопросом, то вынуждены будем в очередной раз ответить, что такого не может быть в принципе. Всем ходом эволюции человек призван испытывать потребности, "языком" которых являются разнообразные чувства (об этом см. Раздел 1.2). Проявления чувств, в свою очередь, могут найти свой выход как в спонтанно-рефлекторном действии, так и в рефлексии, началом которой является идея, а концом - оформленная в семиотическую форму мысль. И только последняя способна "овеществиться" в осмысленную деятельность, результатом которой может быть все что угодно: новое орудие труда, изделие, сооружение, техническое устройство, формула, произведение искусства, общественное образование (институт) и т. д.
  
  Так что ни в коем случае нельзя упускать из виду тот факт, что все что ни создано в этом Мире - от колеса до ускорителя и от элементов общественного устройства до произведений искусства - все это создано благотворя претворению в жизнь бесконечного многообразия мыслей, исходным центром каждой из которых была новая идея. Мысль в своем зародыше - это никому не понятная - даже порою самому творцу - идея, оформленная, в конце концов, до удобопонимаемого всеми вида мысли, (то есть до смысла развернутого из идеи). Поэтому формой рождения объективной интеллектуальной новизны всегда является сугубо индивидуальная идея, доведенная своим творцом до мысли, произведения искусства, понятия, закономерности и т. д.
  
  Идея - это скелет (остов, "сгусток") мысли. И как каждому скелету соответствует только ему одному присущий вид индивидуального живого существа, так и каждой идее соответствует только ей одной присущая мысль. Язык же, на котором мы общаемся и мыслим - в том числе и язык искусства - это та символика, в которую мы одеваем наши еще никому не понятные идеи и благодаря которой эти идеи становятся "узнаваемыми" всеми остальными людьми, понимающими эту символику.
  
  Но здесь следует иметь ввиду, что идея только тогда рождается в голове творца, когда последний созревает до овладения такой символикой, которая способна "нарядить" идею в мысль. Способность "нарядить" идею уже предполагает способность ее родить. Вот почему превалирующую роль в развитии таланта играет трудолюбие: только посредством трудолюбия мы можем овладеть той символикой, которая уже сложилась на данном уровне развития той или иной сферы деятельности. И вот почему дилетантизм никогда не способствовал покорению новых вершин в этих сферах. Как настаивал С. Дали:
  
  "Для начала научитесь рисовать и писать как старые мастера, а уж потом действуйте по своему усмотрению - и вас всегда будут уважать"46.
  
  Не владея символикой, нельзя и надеяться на то, чтобы родить идею или создать то или иное произведение искусства. Идея и символика, в которую она облачается, взаимодополнительны друг другу, потому что взаимодополнительны друг другу интуиция и логика, иррациональное и рациональное, бессознательное и сознание.
  
  Так что в основе любого произведения искусства в том или ином виде (вербальном, живописном, музыкальном и т. д.) всегда присутствует идея. Идея просто должна быть заложена в произведении, потому что она следствие заложенного в нем чувства, а, в конечном счете, потребности, будь она физиологической, психической или духовной в виде, положим, природного дарования, которое во что бы то ни стало необходимо реализовать. Идея как прообраз мысли - это попытка интерпретации и удовлетворения чувства, а вместе с тем и попытка удовлетворения возникшей потребности, следствием которой и является чувство. (Вспомним хотя бы из собственного опыта, насколько обильно и плодотворно наше мышление, побуждаемое каким-либо сильным чувством. Нас буквально распирают идеи, если мы захвачены какой-либо задачей, в основе которой насущная потребность. Увлеченность проблемой - первое условие продуктивного мышления).
  
  Итак, мы утвердились в том, что идея это неизменный атрибут произведения искусства, но перед тем как перейти к аргументации того положения, что на бессознательном уровне мы способны "понять" идею произведения, нам необходимо сначала выяснить некоторые новые аспекты вопроса, почему наше сознание на это не способно.
  
  На страницах данной главы мы уже неоднократно говорили о том, что наше сознание в принципе не способно самостоятельно понять интеллектуальную новизну. Оно может ее понять только в двух случаях:
  - во-первых, если она разъяснена нам кем-либо или уяснена нами самими в процессе обучения, чтения и т. д.
  - и, во-вторых, если она предъявлена нашему сознанию нашим же бессознательным в акте инсайта, озарения, вдохновения и т. д.
  
  Первый случай касается субъективно-интеллектуальной новизны, не имеющей отношения к нашему вопросу. Второй же случай, касающийся объективно-интеллектуальной новизны, имеет непосредственное отношение как к научно-техническому, так и к художественному творчеству. Но мы не станем задаваться вопросом - это было бы слишком самонадеянным с нашей стороны, - что и как понимает или не понимает сам художник в процессе создания своего эстетического произведения. На это должен ответить сам творец. Наша задача, задача созерцателя гораздо скромнее: нам необходимо выяснить, почему созерцатель произведения искусства не способен уловить своим сознанием суть той идеи-новизны (в ее однозначно понимаемом виде), присутствие которой он обнаруживает своими чувствами и, как мы полагаем, "понимает" на бессознательном уровне.
  
  Все дело в том, что "понимание" идеи нашим собственным бессознательным не "сообщается" сознанию. И не доводится оно до сознания только потому, что последнее еще не может понять суть этой новизны. Вот чем произведение искусства отличается от прочих результатов творческой деятельности, в том числе и деятельности научной. Тех познаний, того опыта и той символики, которыми оно (сознание) владеет, недостаточно чтобы ее (идею) понять, как невозможно понять какую-либо закономерность, не имея представления о тех или иных понятиях, составляющих основу или тот или иной элемент этой закономерности. Можно ли, положим, понять формулу Эйнштейна Е = м с2, не имея никакого представления о скорости света? Конечно, нет. Вот также невозможно понять нашим сознанием ту идею-новизну, которую открыло наше более мудрое бессознательное и которую наше менее мудрое сознание еще не способно "узнать". Поэтому бессознательное может выдать сознанию какую-либо истину - положим, научную или техническую - только тогда, когда оно "уверено" в том, что сознание способно ее усвоить, то есть оформить идею до состояния всеми понимаемой мысли. Оно, как опытный учитель, который только тогда выдает новый материал, когда его ученик достаточно хорошо усвоил старый и на его основе уже способен понять и обработать это новое.
  
  Таким образом, в отношении произведения искусства сознание и бессознательное обладают разной способностью восприятия объективной интеллектуальной новизны. Если бессознательное может ее и "понять" и обнаружить посредством спонтанно возникающего чувства удовольствия, то сознание на это не способно, поскольку оно вообще не способно самостоятельно уловить нечто новое в интеллектуальном отношении. Оно только и может что воспринять, тот "отголосок" интеллектуального чувства удовольствия, который возник в бессознательном.
  
  Данное принципиальное различие в восприятии объективной интеллектуальной новизны проистекает, скорее всего, как от того, что сознание и бессознательное имеют разный объем познаний, так и от того, что они обладают разной эффективностью манипулирования этим познанием. В пользу того что они владеют разным объемом познаний говорит хотя бы то, что в распоряжении бессознательного находятся не только те познания, которыми оно владеет единолично и "тайно" от сознания, но и те необходимые ему знания, которые оно без церемоний заимствует у сознания в процессе своей бессознательной работы. Что касается разной эффективности работы сознания и бессознательного в деле восприятия новизны, то она принципиально различна в том, что только бессознательное может "самостоятельно" эту новизну обнаружить. Данное обстоятельство, скорее всего, свидетельствует о том, что процесс обнаружения и фиксации идеи бессознательным обусловлен всей до разумной эволюцией человекоподобного существа. Не обладай оно этим наиважнейшим качеством - да к тому же в превосходной степени по сравнению с остальным животным миром - вряд ли оно преодолело бы барьер своего неразумного существования.
  
  Итак, выяснив причину нашей неспособности понять идею произведения искусства на сознательном уровне, нам остается только привести аргументы в пользу того, что на бессознательном уровне мы все же "понимаем" эту идею. Но это скрытое от нашего сознания "понимание" возможно только в одном случае - когда общение с данным произведением искусства доставляет нам интеллектуальное чувство удовольствия. В отсутствии удовольствия одно лишь рассудочное понимание "внешней" стороны произведения вряд ли будет содействовать пониманию внутренней его сущности. Так вкушение обеда при отсутствии аппетита (или на полный желудок) вряд ли будет способствовать истинной оценке его вкусовых качеств.
  
  Так какие же аргументы мы собираемся привести в подтверждение нашей гипотезы по поводу того, что наше бессознательное обладает способностью "понимать" идею-новизну произведения искусства?
  
  А. Первый наш аргумент относится к взаимосвязи между продуктивным мышлением в различных сферах деятельности и степенью нашего интереса к искусству (объемом наших познаний в нем). В пользу указанной взаимосвязи говорит следующее обстоятельство. По крайней мере, подавляющее большинство продуктивных мыслей исходит из нашего бессознательного. Значит, оно обладает таким арсеналом идей, мыслей, знаний, опыта, который позволяет ему намного превосходить продуктивность сознания, эффективность работы которого также в немалой степени зависит от накопленных познаний в какой-либо области. И если учесть тот факт, что наш интеллект в значительной степени опирается на бессознательное (как фундамент психики), то совсем не исключено, что черпает он эти идеи, "заготовки", материалы и т. д. не только из сознания - что вполне естественно, - но и из бессознательного - этого хранилища неосознаваемых нами идей и познаний, а источником пополнения последнего в немалой степени может быть наше интенсивное общение с искусством.
  
  Конечно, не следует думать, что в процессе иррационального мышления некие идеи изымаются из бессознательного и в неизменном виде переносятся в наше сознание. Скорее всего, формированию наших идей способствует сам опыт нашего общения с искусством, который, несомненно, расширяет сферу наших - пускай и неосознаваемых - познаний в различных сферах жизни. Важна многогранность нашего взгляда на какой-либо предмет нашего интереса. А искусство как раз этому способствует.
  
  Да к тому же общеизвестен факт: продуктивными мыслителями в любой области познания являются люди как любящие и знающие искусство, так и не обделенные талантом к нему. На этом положении мы остановимся более подробно, поскольку рассмотрение данного вопроса позволит нам определить функциональную роль любителей искусства в генерировании идей и претворении их в жизнь, в культуру, в цивилизацию.
  
  0ртега-и-1'ассет, быть может, только отчасти был прав в том, что современное искусство разделило общество на два лагеря: понимающих его и не понимающих47. Да, это так, но общество всегда - по крайней мере, со времен Античности - было разделено на две категории: людей, любящих искусство и людей к нему, в общем-то, равнодушных. И это разделение есть разделение не столько по воспитательно-образовательному принципу, сколько по принципу душевному: если в душе есть природное влечение к искусству, то оно в чем-нибудь, да и проявится; если такого влечения нет, то никакие соблазны не притянут нас к нему. (Спрашивается, многие ли, даже в наше время, имея все возможности ознакомиться как со старым, так и с новым искусством, осуществляют эти возможности? Отнюдь нет. Искусство не нужно им, они не испытывают в нем надобности, оно для них ненужный груз. И все потому, что они не испытывают неудовлетворенности в атмосфере, лишенной аромата искусства, их душевно-дыхательный аппарат вполне способен обойтись без этого аромата).
  
  Как нам представляется, разделение общества по степени причастности к искусству на три категории:
  1- творцов (художников) искусства,
  2 - любителей (созерцателей) искусства
  3 - и людей к нему равнодушных
  природно обусловлено самой функцией искусства, которая заключается в том, чтобы способствовать материально-духовному многообразию этого Мира посредством привнесения в него новизны и, в первую очередь, новизны объективно-интеллектуальной.
  
  1. Творец искусства не только создает произведение в той или иной степени обладающее органолептической (чувственной) новизной, но и закладывает в него ту или иную новую идею, или идею хотя и старую, но достаточно важную для поддержания и развития общества. (Последнее по большей части относится к нравственным идеям, о чем речь в Части 11).
  
  2. Любитель же искусства, воспринимая произведение, "распространяет" тем самым это произведение. Он - питательная среда "размножения" произведения искусства. Если бы не было любителей искусства, то не было бы необходимости в создании произведения. Прослойка любителей искусства - самая благодатная и самая плодородная почва как для восприятия, так и для извлечения "пользы" из него. К этой прослойке в большинстве своем относятся созидатели материально-общественных ценностей. Это люди, создающие Культуру и Цивилизацию. Творцы Искусства напрямую не являются созидателями Культуры (Цивилизации), они - побудители к ней, в то время как любители, не будучи творцами, а всего лишь потребителями искусства, являются создателями Культуры, поскольку идеи Искусства стимулируют генерирование материально-общественных и научно-технических идей.
  
  Таким образом, категория любителей искусства, не обладая ярко выраженным природным талантом к какому-либо роду искусства, реализует свою творческую (мыслительную) способность в сфере науки, культуры, общественной жизни, техники и т. д. И любовь к искусству, расширяя их кругозор, обогащая их жизненный душевно-духовный опыт, будируя и тренируя их сознание и бессознательное, помогает им в их интеллектуальной деятельности. И ведь недаром люди этой категории в большинстве своем являются не только любителями, собирателями и коллекционерами произведений искусства, но и знатоками этих произведений. И не они ли, работая научными сотрудниками и "технарями", являются в то же время - при всей увлеченности своей профессией - завсегдатаями театров, музеев, картинных галерей и филармоний. Другое дело, что за профессиональной деятельностью не всегда видна порою скрытая от посторонних глаз любовь к искусству. И не исключено, что иногда всепоглощающая страсть, положим, к той же науке является в некоторой степени компенсацией невозможности в полной мере приобщиться к самому искусству.
  
  Поэтому вполне определенно можно сказать, что деятельность по непосредственному преобразованию этого Мира посредством "внедрения" в него новизны возложена Природой в основном на любителей искусства способных генерировать научные, общественные, технические и т. д. идеи, доводить их до мысли и претворять эти мысли в реальную жизнь.
  
  Так что Искусство "само по себе" (прекрасное "само по себе") не преобразует Мир, оно создает атмосферу, в которой становятся возможными преобразования. А, как и всякая атмосфера не замечается нами, поскольку мы в ней как рыба в воде постоянно пребываем, так не замечается нами и роль Искусства. Отсюда, из непонимания той цели, к которой предназначено Искусство (приумножение многообразия) и той функции, которую оно призвано выполнять в обществе (создание творческой атмосферы), вероятно, проистекают все сомнения и подозрения по поводу необходимости искусства. (Вспомним хотя бы Платоново "Государство").
  
  И здесь, хотя бы в качестве отступления, следует отметить один общеизвестный факт, касающийся темы "физиков и лириков". Физики всегда дружили с лирикой и не скрывали своей привязанности к ней, а порою и бравировали ею. Лирики же, наоборот, частенько чурались связей с физикой. И причиной тому, скорее всего, была боязнь изменить своему призванию, растратить себя на "мелочи", "расплескать" свой талант. В этом, может быть, и есть свой резон, потому что у художника, кроме таланта, нет ничего, в то время как у простого смертного любителя искусства достаточно широкий выбор: можно любить искусство, можно любить свою профессию, можно любить друзей, семью, детей и т. д. И все это можно делать одновременно, да к тому же потеря одного увлечения, как правило, компенсируется усилением интереса в другом направлении. Для художника же невозможность реализации своего природного дара равносильна краху всей жизни. В этом отношении художник - несчастное существо. У него нет выбора. Но зато он "законодатель моды" жизни, он стимулирует и в какой-то степени формирует направление интеллектуальной, морально-общественной и материальной жизни.
  
  А сейчас, поскольку сама категория любителей искусства достаточно неоднородна, нам сразу же следует сказать о влиянии искусства на различные группы любителей искусства. Для первой части "любителей" искусства встреча с произведением заканчивается тем же, чем она и начинается: они просто не замечают новизну произведения своим интеллектуальным чувством удовольствия. Это группа людей, скорее всего, равнодушных к искусству, но, в силу сложившегося общественного мнения, интересующихся искусством, чтобы "не отстать от моды". Для другой части встреча с искусством заканчивается интеллектуальным удовольствием и не идет дальше последнего, так как у них нет в данной области искусства ни навыка, ни опыта, ни познаний, которые могли бы подвигнуть к рефлексии по поводу идеи произведения. Третья группа любителей, обладающая эстетическим чувством, способна к рефлексии по поводу того, что они увидели, услышали или прочитали. К этой группе относится основная масса любителей искусства, тех любителей, которые искренне и всей душой любят искусство и которым искусство платит как удовольствием общения с ним, так и теми познаниями, которые они способны из него почерпнуть. И лишь небольшая - четвертая - часть истинных любителей искусства в состоянии оформить свои размышления в мысль; в мысль, которая понятна не только самому себе, но и может быть воспринята всеми остальными любителями искусства. Гегель, Винкельман, Лессинг, Шиллер, Вёльфлин, Бодлер, Панофский, Фор, Зедльмайр, Маритен и мн. мн. др. - классические представители последней группы.
  
  3. Что касается нашей третьей категории, то есть людей равнодушных к искусству, то они-то как раз и участвуют на завершающих стадиях внедрения новизны в жизнь, в непосредственном создании ценностей, едва обозначенных творцами и "запроектированных" любителями. Это, во-первых, а во-вторых, нельзя с уверенностью утверждать, что искусство не оказывает на них никакого воздействия. Это воздействие, - если не непосредственное, то опосредованное в той или иной степени самой обстановкой жизни, в которую искусство может быть вплетено самым неожиданным образом. А потом, и это, в-третьих, можем ли мы быть уверены в том, что к категории так называемых равнодушных мы не относим людей неравнодушных к искусству, людей, имеющих в душе позыв любви к искусству, но так еще и не сумевших осуществить этот позыв, наполнив его соответствующим содержанием.
  
  Но здесь нам следует снова вернуться к нашей первой категории и отметить одну характерную особенность общества в отношении его к творцам искусства. К сожалению, следует признать одну глубочайшую несправедливость: роль искусства как бы не замечается и замалчивается, а порою и игнорируется нашим ханжеским обществом. Игнорирование творческой и, по сути дела, всеопределяющей роли искусства в развитии Культуры и Цивилизации является, скорее всего, психологической компенсацией неспособности основной массы общества участвовать в указанном развитии не столько на уровне создания самих произведений искусства, сколько на уровне генерирования идей и мыслей в сферах, относящихся к научной, социальной, моральной, культурной и т. д. жизни общества.
  
  Получив, благодаря воздействию искусства, - и непосредственному и опосредованному - множество материальных, душевных и духовных благ, мы закрываем глаза на то, что эти блага были бы невозможны без искусства. Более того, наша наглость простирается так далеко, что мы только самим себе приписываем и инициативу, и творческую роль, и привилегию создания этих благ. Происходит это, скорее всего, потому, что обыкновенному человеку, не увлеченному искусством - а таких подавляющее большинство - свойственно преувеличивать роль собственной персоны в обустройстве общества, а без этого преувеличения он, может быть, и не согласился бы участвовать в столь хлопотливом проекте под названием жизнь.
  
  Но Природа-то знает, кому и какая роль отведена в этом проекте и даже на разных стадиях его осуществления. И от этого никуда не уйдешь и ничего не поменяешь. Творец закладывает свои эстетические идеи в произведения искусства; созерцатель обнаруживает эти идеи и "материализует" (то есть трансформирует) их в идеи, мысли, парадигмы, концепции и т. д. в сфере науки, техники, моральной и общественной жизни; люди же "непричастные" тем или иным образом к искусству внедряют идеи созерцателей, а, следовательно, и творцов, в жизнь. Искусство, как и всякое природное явление, строго иерархично в своем влиянии на человеческое сообщество, как строго иерархично, положим, построена система естественного отбора в животном мире.
  Итак, мы показали, что интерес к искусству и знакомство с ним опосредованным образом влияет на продуктивность нашего мышления в различных сферах деятельности, что свидетельствует, скорее всего, о том, что идеи искусства каким-то непонятным нам образом усваиваются и понимаются нами, хотя и не на сознательном уровне.
  
  Б. Второй наш аргумент в пользу "понимания" идеи произведения основан на экстраполяции на случай с произведением искусства засвидетельствованной нами - в случае с анекдотом и инсайтом - причинно-следственной связи между достижением понимания и возникновением интеллектуального чувства удовольствия
  
  Мы уже указали на принципиальное сходство процессов восприятия анекдота и инсайта с процессом восприятия произведения искусства. И это убедило нас в том, что наличие указанной причинно-следственной связи в первом случае вполне обоснованно можно распространить на второй случай. А потому, если мы не отрицаем того, что произведение искусства все же воздействует на нас посредством как бы непонятно откуда возникающего интеллектуального удовольствия, то имеем ли мы основание отрицать, что это чувство является следствием "понимания" той идеи-новизны, которая заложена творцом произведения?
  
  Чувству интеллектуального удовольствия просто неоткуда больше взяться как от "понимания" объективно-интеллектуальной новизны. Как мы показали ранее, субъективная интеллектуальная новизна не способна возбудить наше интеллектуальное чувство удовольствия. Что же касается чувственной новизны, новизны от движения (переживания) наших чувств, положим, в процессе восприятия спектакля, книги, поэтического или музыкального произведения, то она также связана - через чувства - с "пониманием" объективно-интеллектуальной новизны, то есть идеи воспринимаемого нами произведения искусства.
  
  Но здесь нам придется отметить еще одну отличительную особенность анекдота и инсайта в дополнение к тем, что нами даны в Разделе 2.1.
  
  И сделаем мы это не столько для того, чтобы нам легче было понять отличие их воздействия на нашу психику и интеллект от воздействия, оказываемого произведением искусства, сколько для того, чтобы увидеть то положение, в котором мы оказались в конце (на пределе) нашего анализа произведения искусства. И особенность эта заключается в следующем. Понимание смысла анекдота или оформленной инсайтной идеи уже через некоторое время отбивает у нас всякую охоту повторно услышать этот понятый и усвоенный нами на сознательном уровне анекдот или снова обратиться к той мысли, которую мы получили в результате обработки инсайтной идеи. О чем это говорит? А говорит это о том, что понимание и усвоение сознанием встреченной нами новизны (идеи, мысли) в сильной степени снижает нашу потребность в повторном общении с тем новым, что мы недавно усвоили и, наверняка, заложили в память в результате некоторого общения с уже понятой нами идеей, мыслью.
  
  Таким образом, усвоение сознанием идеи является достаточным основанием для того, чтобы не испытывать удовольствия от того, что мы уже поняли. Поэтому вполне естественно, что мы не испытываем желания вновь к ней вернуться. Чувство удовольствия было приманкой к тому, чтобы мы усвоили нечто для нас новое и необходимое для расширения наших познаний в интересующей нас области. Итак, понимание, сформировавшееся в бессознательном и вытесненное в сознание, усвоено последним, в связи, с чем отпадает необходимость в желании снова к нему вернуться. С этой точки зрения интеллектуальное чувство удовольствия достаточно прагматично: оно выполнило свою роль и удалилось со сцены нашей психики. И никаким усилием воли мы уже не способны вернуть его обратно (хотя бы только для того, чтобы его испытать).
  
  Удовольствие это монета, которой заплачено за понимание идеи (смысла) на сознательном уровне. Не плати нам Природа (физиология) такой монетой, вряд ли мы согласились бы развивать в себе способность понимания объективной интеллектуальной новизны.
  
  Но что же с нами происходит в случае общения с понравившемся произведением искусства? Почему Природа так много нам платит, если принять во внимание тот неоспоримый факт, что мы способны достаточно долго испытывать притяжение того или иного произведения искусства, ощущая неизменным чувство наслаждения, но все же не достигая при этом понимания сути произведения на сознательном уровне?
  
  Можно было бы, конечно, предположить, что достаточно частое и длительное общение с произведением сопровождается постепенным и достаточно незаметным пониманием его идеи на уровне сознания. Но это маловероятно, поскольку, как мы ранее показали, сознание способно постигнуть только ту объективно-интеллектуальную новизну, которая представляется ему в целостном и готовом виде, в виде однозначно понимаемой идеи. А потом, как бы долго мы не узнавали произведение искусства, мы не можем сказать, что степень нашего сознательного понимания идеи зависит от длительности и частоты нашего с ним общения. Мы можем лучше узнать его "внешнюю" сторону, сторону доступную как восприятию наших чувств, так и пониманию нашим сознанием (например, сюжетика, символика и т. д.), но внутренняя его сущность, его идея и новизна в "чистом" виде остается загадкой для нашего сознания. Другое дело, если постепенное постижение "внешней" атрибутики произведения искусства способствует постепенному узнаванию его внутренней сущности, как, положим, накопление наших познаний в какой-либо сфере способствует интенсификации иррациональной деятельности нашего интеллекта.
  
  Учитывая последнее замечание, у нас остается только два варианта объяснения причины такого длительного и такого насладительного воздействия произведения искусства на нашу психику:
  - либо мы сразу, что называется с первого взгляда, не только чувствуем, но и "понимаем" идею произведения и наслаждаемся последним,
  - либо, просто-напросто, бессознательное берет "измором" и воздействует на нас чувством удовольствия до тех пор, пока само оно окончательно не "поймет" на иррациональном уровне всей той идеи-новизны, что заложена художником в произведении искусства.
  
  В пользу любви "с первого взгляда" к произведению искусства говорит, во-первых, наш собственный опыт общения с ним: уж если что-то нам сразу понравилось в произведении искусства, то, уж будьте уверены, гарантия нашей любви к нему будет достаточно длительной; а во-вторых, наша "изначальная" любовь к искусству может определяться природной - в виде дарования - способностью "схватывать" идею произведения. А. Ф. Лосев, анализируя понятие эстетического сознания применительно к Платону, пишет:
  
  "Последнее (эстетическое сознание - И. Ф.), фиксируя эстетический предмет, находится в таких близких и интимных отношениях к этому предмету, что оно всегда переживает себя как подлинного создателя и творца этого предмета. Красота всегда такова, что если она кому-нибудь дана для восприятия, то это значит что воспринимающий ее обладает ею как своим собственным детищем"48.
  
  Но не стоит сбрасывать со счетов и вариант с "измором", то есть вариант постепенного постижения произведения искусства. Если понимание научной инсайтной идеи и ее оформление в мысль на сознательном уровне требует порою достаточно длительного времени, то почему бы нам не предположить, что "понимание" идеи произведения искусства нашим бессознательным так же требует определенного периода времени. Тем более что оформлением научной идеи в мысль, как правило, мы занимаемся достаточно интенсивно, а вот на поиск сущности произведения искусства мы как-то не очень много прилагаем усилий, а довольствуемся всего лишь доставляемым им удовольствием. Поэтому, скорее всего, оба варианта не взаимоисключают, а взаимодополняют друг друга, они всего лишь разные формы сознательно-бессознательного постижения новизны, неразличимые нашим сознанием.
  
  Итак, каким бы не было по форме наше понимание идеи произведения и как бы оно не было растянуто по времени, мы полагаем, что нами все же достигается "понимание". И связали мы его с возникновением интеллектуального чувства удовольствия.
  
  Но не заблуждаемся ли мы в том, что в случае с произведением искусства причиной возникновения самого интеллектуального чувства удовольствия является именно "понимание", а не какой-либо другой фактор. И, как мы уже догадываемся, таким фактором, "конкурирующим" с "пониманием" в части генерирования чувства удовольствия, может быть не что иное, как душевное движение наших чувств, возбуждаемых произведением искусства: сострадания, возмущения, любви и т. д. Тогда у нас естественно возникает вопрос: что именно провоцирует возникновение интеллектуального чувства удовольствия:
  - просто ли движение испытываемых нами чувств сострадания, любви, ненависти и т. д.
  - или все же "понимание" идеи, которую заложил автор в свое произведение.
  
  1. Что касается ответа на первый вопрос, то мы не можем сказать, что именно испытываемые нами чувства могут быть приняты за интеллектуальное чувство удовольствия (удовольствие от "понимания"). Против этого говорит хотя бы общеизвестное обстоятельство: посещая картинные галереи и концертные залы, мы ведь не охаем и не ахаем, не возмущаемся и не умиляемся, не страдаем и не переживаем ни тоски, ни злобы, ни любви, ни ненависти. Мы просто испытываем интеллектуальное чувство удовольствия.
  
  Получается так, что в процессе созерцания произведения искусства наше интеллектуальное чувство удовольствия способно как бы "перешагнуть" через все те чувства, которые может возбудить данное произведение. И, несмотря на то, что чувство удовольствия само по себе непременно связано с движением наших чувств, возбуждаемых произведением, само созерцание произведений искусства может не сопровождаться одновременно возбуждением этих чувств, но оно непременно сопровождается возникновением интеллектуального чувства удовольствия.
  
  Вот почему чувство удовольствия от "понимания" объективной интеллектуальной новизны (то есть идеи произведения) и чувство удовольствия от переживания наших чувств, возбуждаемых этим произведением искусства, это совершенно разные по своему функциональному назначению чувства (о чем у нас уже шла речь ранее): первое фиксирует наличие идеи и свидетельствует о ее "понимании", второе же, вкупе с теми чувствами, которые оно сопровождает, служит вектором наших размышлений и способствует интерпретации идеи произведения на уровне логического, сознательного мышления. И вот почему мы не можем принять возникновение чувственного удовольствия за критерий "понимания" идеи произведения. Таким критерием является интеллектуальное чувство удовольствия, а не то, которое "омрачено" чувственным волнением. (Вспомним еще раз теорию смеха Бергсона, изложенную в Разделе 2.1). Очевидно, вся сложность заключается в том, что интеллектуальное чувство удовольствия не только является следствием "понимания" интеллектуальной новизны, но оно еще и переплетено непонятным нам образом с удовольствием от непосредственного движения самых разнообразных наших чувств.
  
  2. Итак, разобравшись с первым вопросом и дав на него отрицательный ответ, нам ничего другого не остается, как согласиться с тем, что возникновение интеллектуального чувства удовольствия при созерцании произведения искусства свидетельствует о "понимании" идеи на бессознательном уровне. И это "понимание" принципиально не может быть передано на уровень сознания только потому, что последнее не в состоянии понять посредством логики ту многогранную идею, которую "поняло" наше бессознательное. Причина же указанной несостоятельности кроется только в том, что наше сознание не обладает ни соответствующими познаниями, ни надлежащим опытом, посредством которых оно могло бы понять эту идею и оформить ее в однозначно воспринимаемую всеми мысль. Идеи анекдота и даже инсайта приближены к нашей земной жизни, а потому и могут быть поняты сознанием, в то время как идеи искусства - в силу своей неопределенности и многогранности - достаточно далеки от нашей сиюминутной прагматики, и сознание не успевает в течение нашей короткой жизни накопить те познания, посредством которых оно могло бы понять идеи искусства. В жизнь вступает новое поколение и все повторяется снова и снова.
  
  Идеи искусства подобны маякам, выступающим в миражном изображении: сколько бы мы к ним ни приближались, они не только от нас отдаляются, но и меняют свои очертания.
  
  Вообще говоря, функция искусства потенциально вариативна по своей природе: те или иные идеи искусства могут быть воплощены в жизнь, а могут быть и не воплощены в обозримом нами будущем. Искусство предоставляет поле возможных направлений, в которых может быть осуществлено развитие Культуры. А когда и в каком виде будет освоено то или иное направление или оно освоено не будет - это уже забота не искусства, а той Культуры, в которую брошены семена искусства. Главное то, что то или иное произведение искусства - это тот светлячок, который своим мерцанием, своей новизной не дает забыть о себе; оно (искусство) - постоянное напоминание о тех возможностях, которые могут быть извлечены и использованы в каком-либо направлении развития общества. Идеи космоса, Природы, атома, души, прекрасного, истины, бытия, сущего, блага, добра, любви, ковра-самолета и т. д., - не они ли являются теми путеводными звездами, в направлении которых человечество осуществляет свое движение-развитие?
  
  Так что Художник закладывает идеи в ту часть нашей жизни, которая именуется идеальной, но которая на самом деле наиболее "материальна", поскольку не живи мы этой идеальной жизнью, у нас не было бы и жизни материальной, так как отсутствовали бы те идеи, которые, внедряясь в нее, создают все многообразие жизни, наблюдаемое вокруг нас. Только многообразие идей способно создать многообразие жизни. И я убежден в том, что существует минимальная "критическая масса" генерируемых идей, при достижении которой развитие общества деградирует, поскольку материально-общественная жизнь "задыхается" в испарениях необновляемой духовной жизни и деятельности. (Не эта ли ситуация наблюдается нами в сфере нравственности, где со времен начала Христианства отсутствует приток каких-либо новых нравственных идей? Об этом же см. Раздел 9.4. "Идеи технические, научные, нравственные...", п. 3).
  
  Итак, усмотрев причиной столь длительного нашего интереса к произведению искусства тот факт, что мы "понимаем" его идею на иррациональном уровне, не понимая ее на уровне рациональном, у нас снова возникает ряд вопросов, разрешение которых могло бы способствовать уяснению нашей позиции по вопросу понимания. Так, например, мы ничего определенного не можем сказать по поводу того, когда мы перестаем - и перестаем ли - испытывать чувство удовольствия от общения с тем или иным произведением, и что именно является причиной "увядания" нашего интереса к нему: то ли таковой является "понимание" его сути на бессознательном уровне, то ли наша усталость от постоянной неспособности уяснить ее на сознательном уровне.
  
  Другими словами, можем ли мы сказать, что наше желание общаться с произведением происходит до тех пор, пока мы окончательно не "поймем", не усвоим заложенную в нем идею? Является ли, положим, запоминание (наизусть) понравившегося нам стихотворения основанием нашей уверенности в том, что мы познали его идею? Но как быть тогда с живописным или музыкальным произведением: что мы там понимаем и запоминаем?
  
  Окружив произведение искусства множеством подобных вопросов, мы, по сути дела, оказываемся перед наглухо запертой дверью: ни сознание - с этой стороны - уже ничем нам не может помочь, поскольку, как нам представляется, оно использовало все свои логические возможности; ни бессознательное - с другой стороны - не способно подать нам руки, так как оно исчерпало возможности языков своего общения с нашим сознанием, каковыми были:
  - язык интуиции, инсайта, вдохновения и т. д.,
  - язык самого интеллектуального чувства наслаждения,
  - и язык спонтанно возникающих чувств и желаний (сострадания, ненависти и т. д.).
  
  Что касается языка интуиции, инсайта и т. д., то на этом языке искусство общается с самим художником, но никак не с созерцателем произведения искусства. С нами, с созерцателями, на этом языке оно говорит только в случае, связанном с открытием (или изобретением) новизны научного (или технического) содержания.
  
  Язык же самого интеллектуального чувства наслаждения не раскрывает сути самой новизны, он только фиксирует ее наличие.
  
  И только язык спонтанно возникающих чувств способен подвигнуть нас к рефлексии по поводу их возникновения, а также к интерпретации этих чувств в форме тех или иных идей, но никак не к раскрытию идеи в "чистом" виде. Сама суть произведения искусства доступна "пониманию" только иррациональной частью нашего интеллекта.
  
  Итак, засвидетельствованная нами причинно-следственная связь между сознательным пониманием объективно-интеллектуальной новизны и спонтанным возникновением чувства удовольствия была распространена нами с случая инсайта и анекдота на случай с произведением искусства, когда возникновение интеллектуального удовольствия от его созерцания было нами связано с "пониманием" его идеи. И мы, как нам представляется, достаточно обосновано показали как правомерность подобной экстраполяции, так и возможность "понимания" идеи произведения.
  
  С. А теперь нам предстоит привести еще один аргумент в пользу возможности подобного "понимания". И будет он касаться такого феномена творческого процесса, каким является вдохновение.
  
  Вдохновение - это радостное осознание того, что мы все же восприняли нашей душой нечто, родившееся в нашем бессознательном и можем принять в наше сознание это созревшее и готовое излиться из нас новое знание, что и случается как в самом состоянии вдохновения, так и в последующее ему время. Сам феномен вдохновения это, скорее всего, некое среднее состояние нашей творческой активности, по одну сторону которого может быть высшее состояние озарения (у художника), а по другую сторону, состояние, когда мы просто осознаем, что нечто в произведении нам нравится, но все же не знаем, что именно (у созерцателя).
  
  Можно сказать, что при вдохновении происходит процесс непосредственной трансляции сути внезапно возникшей идеи произведения с бессознательного уровня на уровень сознания. Если бы у художника не было "понимания" идеи на бессознательном уровне, он бы не мог с такой лихорадочной поспешностью и убежденностью записывать то, что ему вещают Музы. Он даже не допускает каких-либо сомнений по поводу не только истинности и ценности возникшей идеи, но и правильности собственного ее "перевода" с языка бессознательного на язык сознания. Ну, а если художник способен "понять" и даже зафиксировать свою идею в произведение искусства в сознательно-бессознательном акте творения, то почему мы должны отказывать созерцателю в возможности "понимания" этой идеи хотя бы на бессознательном уровне. Ведь чувство удовольствия, как фиксатор наличия идеи, присуще не только художнику в состоянии вдохновения, но и созерцателю в состоянии восприятия произведения искусства.
  
  И вообще, вдохновение, наитие, озарение, интуиция, инсайт и т. д. - это своеобразные "чуствилищные" состояния и акты по обнаружению объективно-интеллектуальной новизны, то есть идей. И наша творческая деятельность по раскрытию этих идей - это и есть процесс понимания, оформляемый либо ученым в новую для нас мысль (научное открытие или изобретение), либо художником - в произведение искусства, либо любителем - в рефлексию по поводу идеи произведения искусства, воздействующего на него возбуждением как интеллектуального чувства удовольствия, так и остальных чувств.
  
  Д. И последний наш аргумент в пользу "понимания" идеи-новизны произведения искусства мы назовем аргументом от мудрости Природы. И построим мы его на одном из различий между научными и эстетическими истинами.
  Дело в том, что эстетические истины в одном отношении выгодным образом отличаются от научных истин. И это отличие в том, что для того чтобы понять и почувствовать красоту и изящество какой-либо математической или физической теории, мы должны на достаточно высоком профессиональном уровне разбираться в математике или физике, - а то и в том и в другом одновременно - в то время как чувствование и "понимание" красоты (идеи) произведения искусства дается нам на бессознательном уровне как бы само собой, и нам не обязательно знать все тонкости мастерства художника, поэта, писателя, композитора. Нравится - и все тут!
  
  Исходя из этого, следует учитывать тот очевидный факт, что сознательное постижение какого-либо нового для нас знания - то есть субъективной интеллектуальной новизны - всегда связано с затратой умственных и психических сил. (И об этом мы знаем хотя бы по опыту собственной учебы в любом возрасте). Бессознательное же (спонтанное) постижение объективной интеллектуальной новизны (идеи), наоборот, обходится нам как бы без затраты умственных и психических сил, а в некоторых случаях, например, при инсайте или созерцании любимого нами произведения искусства, - мы даже испытываем чувство удовольствия или эйфории. И в этом весь парадокс творческого мышления и восприятия идеи-новизны. Казалось бы, должно быть наоборот, и все для нас совершенно новое (то есть объективная интеллектуальная новизна) должно добываться с большим трудом, чем познание того, что уже добыто. Так нет же, Природа распорядилась по-своему. И в этом вся ее мудрость: поступи она по-другому, человек вряд ли согласился бы постигать что-либо для него совершенно новое таким тяжким трудом, то есть трудом одной лишь сознательной работы мысли. Природа пошла ему навстречу, наделив способностью иррационального мышления, да к тому же мышления продуктивного и доставляющего чувство наслаждения от самого процесса творчества.
  
  Данным обстоятельством мы еще раз указываем на то, что наше продуктивное мышление (то есть мышление, "добывающее" новое знание) и восприятие объективной интеллектуальной идеи-новизны произведения искусства осуществляются не на сознательном (логическом) уровне, а на уровне иррациональном. И чувство интеллектуального удовольствия дано нам Природой не только для того, чтобы мы просто "зафиксировали" наличие, положим, технической или научной идеи-истины, но и для того, чтобы нам проще было довести до мысли эту идею, только что явившуюся нам из бессознательного и еще не способную к самостоятельному существованию. Это, во-первых. А во-вторых, интеллектуальное чувство удовольствия дано нам для того, чтобы нам было легче "понять" и усвоить идею произведения искусства на бессознательном уровне посредством многократного обращения к данному произведению, к которому (обращению) нас буквально "вынуждает" чувство интеллектуального наслаждения от общения с ним. В противном случае, возникновение интеллектуального удовольствия было бы бессмысленным.
  
  Таким образом, "понимание" идеи произведения - пускай и на бессознательном уровне - это усвоение нашей психикой и нашим интеллектом чего-то для нас нового. У нас нет необходимости "понимать" уже известное и старое, а вот "понять" новое для нас бывает насущной и жизненно важной необходимостью, потому что к старому мы бываем всегда готовы, к новому - никогда. Человеческое существо, не обладающее способностью (даром) распознавания новизны и понимания идеи в ней заложенной, не смогло бы выжить в этом мире, потому что оно не замечало бы этой новизны и не приспосабливало бы ее для своих нужд. А это самым пагубным образом отразилось бы не только на психическом развитии индивида, но и на самом физическом его выживании. Новизна - это тот оселок, на котором совершенствуется как развитие самой психики, так и интеллекта.
  
  Вот почему возникновение чувства удовольствия от встречи с идеей-новизной было бы бессмысленным, не будь оно связано с чем-то для нас крайне важным и необходимым. Природа ничего не дает даром, тем более удовольствие: за это надо отрабатывать повышенной эффективностью мышления и понимания, способствующих приумножению многообразия духовно-материальной сферы Цивилизации.
  
  Глава 3. Назад к грекам!
  
  Древние греки два с половиной тысячелетия назад гораздо ближе чем мы были к истине, понимая под прекрасным все то, что нам нравится. Все мироздание для них (вместе с человеком) обладало свойством прекрасного. Интуитивно они улавливали, что прекрасное не является прерогативой искусственно создаваемых произведений, отчего этим термином они характеризовали и природу, и космос, и душу, и тело, и благо, и справедливость, и мужество и многое другое.
  
  3.1. Сужение сферы прекрасного
  
  Последующие времена сузили понятие прекрасного, соотнося его только с произведениями, искусственно создаваемыми человеком. Но справедливо ли подобное сужение? Можем ли мы сказать, что мы понимаем природу со всеми ее прекрасными ландшафтами, морями и океанами и во всем многообразии ее флоры и фауны? Можем ли мы до конца понять, положим, идею справедливости, идею красоты или идею взаимосвязанности всего происходящего как в природе, так и в человеческом обществе? И разве, созерцая картины шаровых, спиралевидных или эллиптических галактик, можно сказать, что мы их понимаем? Но ведь также мы не понимаем и произведение искусства. Почему бы тогда не считать прекрасным произведением искусства и нашу Галактику, и земную Природу и всю слаженность процессов, происходящих в ней?
  
  Другими словами, можно ли назвать произведением искусства природную красоту: ландшафт, женское лицо, тело атлетически сложенного человека? Есть ли для нас - именно для нас, для субъекта - какая-нибудь существенная разница между пейзажем, изображенным на картине Джорджоне и самим пейзажем, как видом на определенное пространство местности, или между портретом камеристки Рубенса и лицом самой модели. Если данный природный пейзаж представляет в наших глазах идею величественности или если модель художника представляет идею красоты и женственности, то почему бы данные природные явления не считать произведениями искусства, правда, созданными самой Природой, а не человеком? Главное, чтобы нам хотелось, хотя бы время от времени, смотреть на них и получать от этого удовольствие, как нам хочется смотреть и получать удовольствие от созерцания соответствующих живописных полотен.
  
  Нашему интеллекту и нашей психике, по сути дела, не столь важно, в каком объекте или явлении окружающей нас действительности заключена красота (идея, новизна). Главное, чтобы мы чувствовали ее присутствие и пытались ее понять вне зависимости от того, является ли этот объект (явление) творением Природы или человеческого духа.
  
  Итак, как нам представляется, сужение сферы прекрасного за счет исключения из нее огромной области еще не познанных природных объектов и явлений вряд ли было обоснованным. В связи с этим вспомним еще об одном происшедшем уже на нашем веку, процессе сужения сферы прекрасного, названном Ортегой-и-1'ассетом "дегуманизацией искусства". (Как известно, эта "дегуманизация" заключалась в устранении из произведения искусства всего того, что настраивало созерцателя на традиционный, отработанный веками способ восприятия произведения искусства). И по аналогии с "дегуманизацией искусства" назовем вышеотмеченный нами процесс присвоения человеком функции созидания прекрасного "гуманизацией искусства".
  
  Таким образом, если, согласно Ортеге-и-Гассету, "дегуманизация искусства" состояла в том, что из произведений современного искусства было исключено все "человеческое, слишком человеческое" (Ницше) - вспомним хотя бы так называемое "беспредметное" искусство, - то "гуманизация искусства" заключалась в том, что сфера эстетики была ограничена тем, что являлось делом рук и ума самого человека, вследствие чего из сферы прекрасного автоматически была "изъята" огромная область всего того, что еще не познано, что обладало потенциально заложенной новизной. А эта область включала в себя и Природу со всеми ее таинственными явлениями и объектами, и человеческое сообщество во всем многообразии его загадочных связей как с окружающим миром, так и внутри самого себя. То есть Природе "самой по себе", Природе, не нашедшей отражения в каком-либо созданном человеком произведении искусства было отказано в том, чтобы на полном основании характеризоваться эпитетом "прекрасное", поскольку сферой эстетики, как науки о красоте, стало только то, что сотворено в достаточно узкой области его творчества, позднее (ХУ111 век) поименованной изящным искусством. Но мы-то знаем, что Природа прекрасна и прекрасна не только в силу того, что она способна доставлять нам наслаждение, сколько в силу своей таинственности, в силу того, что она хранит в себе еще не познанную нами новизну во всех ее бесчисленных проявлениях.
  
  Отмеченное выше искусственное и вряд ли справедливое сужение сферы прекрасного, скорее всего, свидетельствовало о том, что уязвленное самолюбие человека не способно было вынести лицезрения рядом с собой такого совершенного творца, каким являлась сама Природа. Она была устранена со сцены эстетического, и даже подражание ей считалось, если не признаком дурного вкуса, то, по крайней мере, предосудительным. Человек только себе одному присвоил природную функцию творить - создавать или открывать нечто новое. И только Христианство, перегнув, правда, палку совсем в другую сторону, попыталось воспрепятствовать этому, провозгласив Бога творцом всего сущего и отказав тем самым в творческой способности не только самому человеку, но и всей Природе. Но это уже была попытка с совсем негодными средствами.
  
  3.2. Отделение науки от эстетики
  
  А теперь, коль скоро мы затронули вопрос, справедливо ли было указанное выше сужение сферы прекрасного, рассмотрим еще одно "сужение", но теперь уже связанное с разделением научной и эстетической сфер. Но сначала напомним общеизвестный факт из античной эстетики. Для грека времен Античности искусством было и ремесло, и техника, и наука, и медицина, и гимнастика, и общественно-политическая деятельность. И это не удивительно, поскольку не только Космос, не только Природа были произведением искусства, произведением искусства была сама жизнь.
  
  Итак, попытаемся понять, имелись ли у эстетики основания, - а если имелись, то какие - для того, чтобы не включать в свою сферу область научного творчества. Казалось бы:
  - и в той и в другой сфере есть загадочность,
  - и та и другая сфера связаны с открытием новизны,
  - да к тому же обе они, в отличие от самой природы, создают искусственный продукт: только в одном случае научную идею (мысль, теорию), а в другом - идею эстетическую.
  
  Разделение научных (технических) и эстетических истин (идей), как нам представляется, условно. Эстетично - все то, в чем еще заключена тайна (идея, новизна), научно - все то, с чего этот покров тайны уже может быть снят, все то, новизна чего может стать доступной нашему сознанию, нашему пониманию.
  
  Мир един и только наша неспособность понять его во всем единстве его многообразия привела к тому, что мы насильственно расщепили его в нашем воображении и понимании на науку и искусство, предположив тем самым существование научного и эстетического способа познания этого Мира. Но если мир един, то един и способ не только его познания, но и сотворения (что является одной из основных мыслей, изложенных нами в Частях 11 и 111), осуществляемых посредством продуктивного мышления как единственного средства способного как к тому, так и к другому. Способ нашего познания-сотворения, если можно так выразиться, научно-эстетичен, потому что цель любого познания, будь оно научным или художественным, открытие новизны (тайны, идеи) скрытой в вещах и явлениях окружающей нас действительности. И для нашего интеллекта не столь важно, в чем заключена эта новизна, для нас важно одно: способны ли мы к открытию этой тайны, обладаем ли мы дарованием к этому. А какова наклонность нашего дарования - к науке ли, к технике или к искусству - это уже второстепенный вопрос.
  
  В конце концов, что мы имеем в виду, когда говорим, что "мир един и един способ его познания"? Данное словосочетание предполагает, прежде всего, то, что - в силу указанного выше единства мира, который мы познаем и в силу единства с этим миром самого человека, который познает не только этот мир, но и самого себя, - нет отдельных и обособленных способов его познания, таких как чувственное познание, познание логическое и познание интуитивное. Наши чувства, основывающиеся на нейрофизиологических процессах, наш разум, базирующийся на сознании и наши интуиции (инсайты, озарения и т. д.), укорененные в бессознательном, - все это тесно между собою переплетено, взаимосвязано, а главное, взаимодополнительно друг другу, а потому никак не может выступать отдельным и самостоятельным способом познания. И эстетический метод познания и творчества, по сути дела, ничем не отличается от метода научного или даже технического - хотя последний всего лишь использует и внедряет то, что добыто наукой, - поскольку во всех этих видах познания и творчества просто необходимо присутствие и чувства, и интуиции и способности логически мыслить.
  
  Кстати сказать, если техническое творчество основывается на результатах научного творчества, то, в силу указанного выше единства, ничто не мешает нам заявить, что научное творчество базируется на "результатах" эстетического творчества. (И что это именно так, мы постараемся показать ниже). Разница между этими двумя взаимосвязями всего лишь в том, что техническое применение научных результатов осуществляется, как правило, спустя непродолжительное время после научного открытия, в то время как "научное обоснование" (подтверждение) эстетических истин - в силу их неопределенности, виртуальности и таинственности - отодвинуто в далекое будущее, и мы не можем хотя бы даже с какой-либо долей точности угадать, какие именно истины и когда достигнут такой степени зрелости, что станут предметом научных исследований или открытий. (Вспомним об эстетических идеях космоса, атома, души, ковра-самолета и т. д.)
  
  Таким образом, мы уже понимаем, что в силу указанного единства способа нашего познания, для нас не столь важно, каким он будет - научным или эстетическим, поскольку весь опыт нашего мышления говорит о том, что в каждом из них сочетаются элементы обоих: как логики, так и интуиции. Об этом свидетельствует вся предыдущая история развития науки и техники, литературы и поэзии, живописи и музыки, начиная с Гераклита и Платона и кончая сегодняшним днем. Поэтому, нашему интеллекту и нашему дарованию безразлично, что ему подвернулось "под руку": главное, чтобы к нему лежала душа, чтобы у нас был глубинный интерес к этому.
  
  Наш интеллект "космополитичен" по своей Природе и ему не столь важно, в каких сферах новизны обитать и какие новые горизонты осваивать - было бы дарование к этому. Вот в этом природном даровании как раз и находится одна из причин разграничения научных и эстетических истин: научное дарование предполагает способность продуктивно мыслить, художественное же дарование, кроме этой способности предполагает склонность (способность, талант) к какой-либо сфере искусства - поэтической, живописной, музыкальной и т. д. Но ни это разграничение, ни другие, отмеченные нами ранее, нисколько не говорят в пользу того, чтобы исключить научные идеи из сферы эстетического. Неужели изящество и красота научных теорий Ньютона, Кеплера, Бора, Эйнштейна и мн. др. вкупе с той новизной, которую последние привносят в этот мир, не дают нам право отнести идеи этих теорий к разряду эстетических?
  
  3.3. Эстетика как приготовительная школа науки
  
  Но здесь возникает одно затруднение, которое, казалось бы, может сработать на руку оправданности разделения научной и эстетической сфер. И это затруднение нам необходимо разъяснить. Совсем недавно мы рассмотрели положение о том, что произведение искусства все же обладает идеей, и эту идею мы можем "понять", хотя и на бессознательном уровне; более того, мы предположили, что эти идеи каким-то нам еще непонятным образом участвуют в процессе мышления, содействуя открытию новизны нам еще неизвестной. Тогда вполне естественно возникает вопрос: а почему научные (технические) идеи, рождающиеся не без помощи нашего бессознательного, преодолевают барьер между бессознательным и сознанием и оказываются в сознании в форме инсайтных (интуитивных) идей, преобразуемых в дальнейшем в однозначно понимаемые мысли (развернутые из этих идей), а вот эстетические идеи не способны на это. Они "застревают" в бессознательном и мы не в состоянии познать их в "чистом" виде, а можем только узнать о них кое-что опосредованно, путем интерпретации тех чувств, которые вызывает в нас то или иное произведение искусства. (На какой стадии нашего иррационального мышления "застревают" эти идеи нами более подробно будет разъяснено в Части 11).
  
  Итак, в чем причина того, что эстетические идеи, в отличие от научных, все же не доступны пониманию нашим сознанием, "виновен" ли в этом наш интеллект или "вина" лежит на самой эстетической идее? Когда мы говорим об эстетической истине и о нашей неспособности понять ее, то, может быть, мы не способны ее понять не потому, что нам не дано это, а потому, что сама эстетическая идея пока что не может быть нами познана в силу своих собственных внутренних свойств, как-то: смутность, незавершенность формирования, экстравагантность, абсурдность с точки зрения существующих на данное время и по данному вопросу представлений, то есть с точки зрения "здравого" рассудка.
  
  Если исходить из последних предположений, то нет ничего удивительного в том, что мы не понимаем идею произведения искусства. Мы может быть и не должны ее понимать в силу того, что идеи как таковой, то есть идеи как понятия, представленного в целостном виде в произведении может и не быть. Понять можно только то, что имеет целостный, завершенный вид. Отсутствие какого-либо элемента, входящего в состав данного понятия (идеи), - а скорее всего, наша неспособность увидеть этот элемент - автоматически отсекает нам доступ к пониманию самой сути идеи, к пониманию той новизны, которую она в себе несет. (И это, как мы поймем далее в Части 11, является принципиально важным положением как при создании (обнаружении) новых идей, так и при понимании последних). Так что вина непонимания может лежать как на самом творце произведения, - который либо не совсем четко выразил идею, либо слишком опередил свое время и современники еще не способны ее понять, - так и на созерцателях произведения искусства, которые, как это зачастую и бывает, еще не "доросли" в интеллектуальном отношении до понимания того, в чем же все-таки заключена новаторская сущность произведения. Взять хотя бы А. Шопенгауэра, основное произведение которого более четверти века дожидалось своего признания. К этому же разряду относятся изобретения и открытия Леонардо да Винчи.
  
  И здесь не столько ради иллюстрации вышеотмеченного положения, сколько ради справедливости необходимо сказать следующее. Приведенное нами эпиграфом платоновское определение творческого искусства как причины возникновения новизны ("того, чего раньше не было") является гениальной догадкой (интуицией) о неразрывной связи творчества и искусства с новизной, привносимой ими в этот мир. К сожалению, Платон оказался далеко впереди своего времени, а потому и в одиночестве, судя по тому, что ни Античностью, ни Средневековьем, ни Новыми временами данная связь была не только не разработана, но и в должной степени не понята, поскольку не была замечена ни философами, ни эстетиками, ни психологами, а если и была замечена, то в довольно-таки "слабой" степени.
  
  Данное обстоятельство лишний раз свидетельствует о том, что формулировка какого-либо нового положения (идеи) может быть замечена и понята нашим сознанием только в том случае, если нам известны все составляющие этого положения, В данном случае такими составляющими были понятия: "творчество", "искусство", "возникновение того, чего раньше не было", то есть новизна. И скорее всего, камнем преткновения в понимании и дальнейшей разработке данного Платоном определения явилось отсутствие четкого осознания того, что такое интеллектуальная новизна. И, конечно, немаловажную роль в этом сыграло то обстоятельство, что античное искусство, культивируя "каноны", старалось избегать чего-либо нового.
  
  Приведенная эпиграфом формула Платона вкупе с тем фактом, что последующие века не смогли связать творчество, искусство и новизну в единую проблему познания и понимания Истин Бытия, свидетельствуют, скорее всего, о том, что преждевременные открытия не могут быть восприняты обществом в том случае, если они содержат в себе новые элементы, еще не усвоенные, по крайней мере, хотя бы научным сообществом.
  
  Поэтому надо всегда помнить, что любая мысль, любое понятие, любая закономерность представляют собой множество вещей и явлений, связанных между собой определенным - только им одним свойственным - образом. И мы не способны "увидеть" нашим сознанием ни эту мысль, ни это понятие, ни эту закономерность в их целостном виде - а "увидеть" можно только в целостном виде! - в том случае, если нашему сознанию неизвестно какое-либо звено или какая-нибудь взаимосвязь, составляющие данный целостный агрегат или механизм. (Об этом более подробно в Разделах 5.1 и 6.1 Части 11, когда мы будем говорить о роли объекта-сущего и его свойств в формировании новой идеи).
  
  А теперь снова возвращаемся к вопросу обоснованности разделения научных и эстетических истин и об их различии. Но сейчас зададимся не вопросом качества представления эстетической истины в произведении искусства и не вопросом нашей способности (или неспособности) ее почувствовать и понять, а вопросом, что собой представляет эстетическая истина сама по себе. Что это?:
  - зрелая дама, которая по каким-то соображениям не открывает своего прекрасного лица, спрятанного за таинственной маской?
  - или это не развившийся подросток, у которого еще нет "своего" лица и которому пока что нечего предъявить миру?
  
  Что касается первого варианта ответа на заданный вопрос, то против него, казалось бы, говорит то обстоятельство, что, как показывает повседневная практика, при созерцании произведений искусства у нас никогда не возникает инсайтного состояния нашей психики, свидетельствующего о том, что мы поняли идею, уже не допускающую какого-либо другого толкования (как это зачастую наблюдается при разработке научной или технической идеи). Да и попытки логического анализа произведения искусства отнюдь не приближают нас к "окончательной" разгадке смысла того или иного произведения искусства: наоборот, интерпретации множатся по мере нашего желания учесть все факторы, имеющие отношение к данному произведению.
  
  Казалось бы, если произведение искусства несет в себе какую-либо созревшую идею, то почему бы ей не открыться нашему сознанию. Ан нет, этого не происходит, и мы вынуждены самим отсутствием четкости сознательного представления идеи к тем или иным толкованиям ее смутных очертаний. Так в тесте Роршаха сама неопределенность пятен побуждает нас к различным интерпретациям, в то время как пятно близкое по своим очертаниям к знакомой нам фигуре (положим, птицы или человека) сразу же исключило бы альтернативные толкования.
  
  Итак, отвергнув пока что первый вариант ответа на вопрос, что собой представляет эстетическая идея, нам остается только согласиться со вторым вариантом: то есть с тем предположением, что эстетические истины - это еще не "созревшие" научные идеи. Попытаемся подтвердить возникшее подозрение следующими достаточно простыми рассуждениями. В начале становления как самого человеческого сообщества, так и интеллектуальных способностей его членов, все идеи вещей и явлений их связывающих были, если можно так выразиться, эстетическими, поскольку заключали в себе тайну (идею, новизну) непонятную нашему сознанию. Но затем, по мере совершенствования нашего интеллекта и расширения наших познаний, мы постепенно стали постигать некоторые наиболее близкие нам и наиболее важные для нас объекты, явления и идеи, их связывающие. И они-то, эти объекты, явления, идеи были нами отнесены к сфере научно-технических. Те же объекты, явления, идеи, которые не поддавались нашему познанию, были отнесены - уже древнегреческими мыслителями - к эстетическим.
  
  Если наше предположение по поводу постепенного и достаточно длительного "созревания" эстетических идей до состояния научных не является ошибочным, то мы могли бы в качестве иллюстрации найти в истории интеллектуального развития человечества примеры хотя бы некоторых идей, которые сначала были эстетическими, а затем стали предметом научного рассмотрения. И таких примеров, как оказалось, можно набрать великое множество. Взять хотя бы идею Античного космоса, бывшую сначала идеей эстетической, а впоследствии раздробившейся на множество идей, объектов и явлений, рассматриваемых такими естественно-научными дисциплинами как математика, геометрия, физика, астрономия, космология, астрофизика и т. д. А эстетическая идея души, уже почти потерявшая к нашему времени свой эстетический характер, но трансформировавшаяся со времен Гераклита, Платона и Аристотеля частично в теорию познания (вспомним о трехчастном ее составе), частично в медицину, частично в психологию, а частично в психоанализ? Да к тому же само мифологическое мышление и мифопоэтическое творчество есть мышление и творчество эстетическое и переход к рациональному мышлению и творчеству сам по себе предполагает переход к научному способу познания.
  
  Таким образом, если эстетические истины это еще не созревшие научные идеи, то тогда эстетика - это "приготовительная школа" науки человечества. Но "приготовительность" эстетики - как предшественницы науки - не "снизу", а "сверху". Наука рождается не только на почве ремесла, технического и технологического оснащения, она, в первую очередь, рождается из эстетических представлений о красоте, соразмерности, гармонии, соответствии назначению, возвышенности окружающего нас мира, нашедшего отражение в произведениях искусства. Разве можно было бы представить теории Коперника, Бруно, Галилея, Кеплера, Ньютона и др. без того, что они, создатели этих теорий, возросли, в том числе и на античной эстетике, по сути дела, возродившейся в 15-16 веках. И неспроста ведь бурный расцвет научного и технического развития пришелся именно на это и последующее ему время.
  
  Не будь искусства (эстетики) - невозможна была бы сама наука. Как наука предоставляет поле деятельности для техники, так и эстетика (вкупе с искусством) подготовляет и почву, и семена, и атмосферу для рождения научных идей. Но эстетическая истина - это истина, еще не ставшая предметом научного рассмотрения, истина еще не созревшая для того, чтобы явиться нашему сознанию в рационально-иррациональном акте научного творения. Эта истина до поры до времени не способна к самостоятельной жизни в форме какой-либо научной истины, так как она еще не завершила инкубационную стадию "внутриутробного" развития и интеллектуального созревания в чреве человеческого сообщества.
  
  Как инсайтная (интуитивная) научная или техническая идея проходит инкубационную стадию своего созревания в мозгу будущего открывателя (изобретателя), так и эстетическая идея проходит стадию созревания в коллективном интеллекте человечества.
  
  Получается так, что эстетическая истина - это и "прекрасная дама" и "подросток": с одной стороны, со стороны своей таинственности и завершенности, воплощенной в произведении искусства, это истина зрелая и сформировавшаяся; с другой же стороны, со стороны нашей неспособности облечь ее каким-либо понятийным содержанием, это истина, пока что дожидающаяся часа своего воплощения в действительность.
  
  Поэтому у искусства, как у медали, две стороны: лицевая и оборотная. С одной стороны, созданное творцом произведение искусства несет в себе некий новый, хотя и таинственно-призрачный взгляд на окружающую нас реальность. А с другой стороны, произведение искусства - это произведение не только воспринимаемое созерцателем, но и перерабатываемое им до такой степени, чтобы на оборотной стороне проявились некоторые вполне оформленные и уже достаточно четкие очертания тех призрачных фигур лицевой стороны, которые, возможно, виделись художнику в акте его творения. Вот по этой оборотной стороне и формируется действительность.
  
  Искусство призвано как к идеальной деятельности, так и к деятельности сугубо прагматической, поскольку художник создает некий отдаленный и достаточно виртуальный план бытийственной жизни в виде идеально-потенциальных направлений развития, в то время как созерцатель со временем угадывает некоторые из этих направлений и претворяет их в жизнь. Так что искусство служит не только для услаждения души созерцателя, оно для него некий ребус, который он может не только разгадать, но и осуществить замысел, заложенный в нем творцом, то есть реализовать план бытия в нем зашифрованный.
  
  Правда, неправильным было бы думать, что есть художник, заложивший в свое произведение некие идеи и есть созерцатель, обнаруживший эти идеи, сформулировавший их в виде мысли (понятия, теории, закономерности) и внедривший их в жизнь. Все и гораздо сложнее и гораздо проще. Нет отдельных произведений искусства как таковых, воздействующих на общество по подобному сценарию. Искусство воздействует во всей своей совокупности и воздействует оно, конечно, не на все общество, а только на ту ничтожную его часть, которая способна его воспринимать, перерабатывать своим интеллектом в новые идеи и претворять эти идеи в жизнь. (Правда, результаты этого претворения все же достаются всему обществу).
  
  Жизнь не стоит на месте, она, изнутри себя - и не без помощи искусства - расширяет ареал своего нового влияния и распространения. И не столь важно, в чем будет заключаться это расширение: возникновение ли это нового мировоззрения или новой парадигмы в какой-либо сфере деятельности, открытие ли это нового взгляда на саму жизнь и законы, ею управляющие, или это создание новых технологий, ускоряющих сам процесс познания - главное, чтобы жизнь развивалась, чтобы возрастало само многообразие, то многообразие, которое является почвой для нового знания и нового расширения жизни.
  
  И не искусство родилось в лоне культуры, что, как казалось, было бы вполне естественным предположить, потому что в нашем представлении искусство, если можно так выразиться, более высокая духовная инстанция по сравнению с культурой. Наоборот, культура появилась благодаря наличию искусства, поскольку все новое и продуктивное - а в этом мы не можем отказать культуре - имеет в своей основе и в своем начале спонтанные природные, творческие процессы столь характерные для искусства. Искусство первично только потому, что оно спонтанно, а спонтанное всегда предшествует рациональному. И неспроста идея первична, так как она спонтанна, тогда как мысль следует за ней (спонтанностью), оформляя ее в понятийное русло. Искусство рождается и питается душевными стихийными порывами нашей психики, в то время как культура представляет собой духовное явление, которое можно представить в виде душевного явления, но уже трансформированного нами и оформленного нашим интеллектом в удобопонимаемую и усвояемую форму духовного знания, то есть культурного явления. Культура - это уже "застывшая" форма искусства, тогда как искусство - это магма, периодически извергаемая из жерла вулкана.
  
  Но если мы все же зададимся вопросом, что собой представляет эстетическая истина "сама по себе", то вынуждены будем ответить, что эстетических истин как таковых нет в природе, поскольку никто их не "видел" и никто не способен их сформулировать на достаточно четком понятийном уровне. И они только потому не могут быть оформлены каким-либо осознаваемым нами содержанием, - на манер научных истин - что по своей природе они не имеют достаточно четких очертаний, так как представляют собой сложную систему виртуальных идей, каждая из которых может быть выявлена только в определенных условиях материально-духовного развития общества.
  
  Так в эстетической идее Античного космоса были заложены не только идеи многих современных естественно-научных дисциплин, но и идеи морали (справедливость, законность, совесть, вина и т. д.) и самой эстетики (гармония, красота, соответствие назначению, возвышенное и т. д.). И в каких направлениях произойдет отпочковывание тех или иных идей, зависит от направленности развития общества как саморазвивающейся системы. И в этом отношении совершенно прав был Ницше, когда писал, что
  
  "Наше назначение распоряжается нами, даже когда мы еще не знаем его; будущее управляет нашим сегодняшним днем"49,
  
  если иметь ввиду, что будущее уже заложено в различного рода эстетических истинах.
  
  С этой точки зрения эстетическое творчество - это, если можно так выразиться, воспоминание о будущем, воспоминание грядущих, еще не ясных нам самим, очертаний тех идей, которые, однако, уже способно уловить на бессознательном уровне наше интеллектуальное чувство удовольствия, но еще не способен сформировать и "сформулировать" наш интеллект, то есть сформировать до такого состояния, чтобы можно было представить их нашему сознанию в виде интуитивных или инсайтных идей.
  
  Эстетическая истина не может быть открыта нашему сознанию потому, что последнее не настолько созрело, чтобы обнаружить в ней, в эстетической идее, какую-либо научную идею. Только накопление - в поколениях - соответствующих познаний в этой сфере и приобретение опыта оперирования этим познанием способно "вытянуть" из эстетической истины ту или другую сродственную этому познанию научную идею. Так магнит притянет к себе из множества шариков, изготовленных из разных материалов, только тот, что сделан из железа.
  
  Не отсюда ли справедливость буквального смысла выражения "Знание-сила": познание, достигшее достаточно высокого уровня, уже способно оформиться в какую-либо идею. Само по себе оно не может этого сделать, ему нужна путеводная звезда, ему нужен идеальный прообраз, архетип, в соответствии с которым оно могло бы начать самостоятельную жизнь. И этим прообразом как раз и является эстетическая идея. А само по себе, без содействия искусства оно не в состоянии оформиться в новое знание только потому, что, как мы уже неоднократно упоминали, сознание не способно ни увидеть, ни создать саму новизну (каковой обладает идея), ее может увидеть бессознательное, обладающее опытом "общения" с новизной (и с искусством) и способностью целостного восприятия идей. И бессознательное, как это ни странно, не только ее "видит", но и "понимает", о чем свидетельствует спонтанное возникновение интеллектуального чувства удовольствия. Оно, бессознательное, подобно Линкею, прозревает сквозь толщу будущего.
  
  Так что научные истины - это истины, некогда бывшие эстетическими истинами, но обретшие к моменту своего открытия достаточно четкие очертания и созревшие до способности быть понятыми и выраженными. В научных истинах научным является то, что они уже могут быть оформлены в однозначно понимаемую всеми мысль (теорию). Эстетическим же в них является неожиданность и спонтанность возникновения в виде новых идей, некогда обладавших статусом таинственности, загадочности.
  
  И если мы посмотрим на эстетические и научные истины с точки зрения творческой деятельности ученого и художника, то сразу же увидим различие между последними. Ученый "вышелушивает" и проявляет идею, он ищет такую идею, которая уже "носится в воздухе". Эта идея уже созрела для своего рождения и проявления. И ведь недаром авторами хотя бы некоторых открытий, таких как, положим, неевклидова геометрия (Гаусс, Больяи, Лобачевский) или теории естественного отбора (Дарвин, Уоллес) были сразу несколько ученых.
  
  Художник же, наоборот, не выявляет истину, он ее формирует и закладывает в произведение искусства. И делает он это - правда, на бессознательном уровне - с той целью, чтобы в грядущие времена созерцатель-ученый усмотрел в ней какую-либо из научных идей, потенциально в ней присутствующих. Так что задачи ученого и художника в корне противоположны, поскольку противоположны сути эстетических и научных истин. Если художник закладывает в произведение искусства так называемую эстетическую истину, то есть комплекс едва ощутимых им идей, идей которые только ему одному видятся и то в моменты крайне редких вдохновений, наитий, озарений, то ученый выявляет уже созревшую идею, идею, уже отпочковавшуюся (или готовую отделиться) от какой-либо эстетической истины.
  
  А теперь попытаемся понять, что собой представляют так называемые мистические истины и имеют ли они какое-либо отношение к истинам эстетическим. Во-первых, следует отметить, что, если эстетические истины имеют своего творца и своего созерцателя, испытывающего чувство удовольствия от созерцания произведения искусства, то мистические истины, имея своего творца, по сути дела, не имеют созерцателя, поскольку даже на бессознательном уровне, последний вряд ли способен почувствовать, а тем более понять суть изложенного мистического откровения. Она непередаваема. Во-вторых, мистические откровения не могут быть оформлены в произведение искусства и даже будь способен мистик создать таковое, никто бы его не понял и ни у кого бы оно не вызвало чувства удовольствия. И, в-третьих, мистические откровения, так же как и эстетические истины, все же являются прозрениями нашего бессознательного, которые не способно понять наше сознание.
  
  Опыт познания мира нашим сознанием настолько беден, что он не может "поспеть" за эстетическими истинами, а тем более за истинами мистическими. (Слава Богу, что он поспевает - правда, непонятно во вред ли себе или на пользу - за научными истинами). Сознание не способно на логическом уровне понять и сформулировать то, что предъявило ему бессознательное в акте мистического откровения. Оно может "схватить", понять и оформить только то, что оно способно "переварить", как наш организм способен усвоить только то, что способен переварить наш желудок: отсутствие познаний и опыта, этого "желудочного сока" переработки соответствующей новой информации, оставит любую, даже легко усвояемую "пищу", нетронутой. Так и мистические истины остаются нераскрытыми ни художественными, ни научными средствами только потому, что наш интеллект еще не имеет в своем арсенале тех реактивов и тех лакмусовых бумажек - наподобие хотя бы чувства наслаждения, - которые были бы способны их обнаружить и представить в удобопонимаемой форме.
  
  Таким образом, если научные истины со временем могут быть отделены от истин эстетических, то мистические истины, находящиеся "по ту сторону" эстетических, это те же эстетические истины, но еще не способные даже к тому, чтобы быть представленными в художественной форме. Они и не отделены от эстетических истин, поскольку художественность им все же присуща, и не принадлежат к ним, так как не вызывают интеллектуального чувства удовольствия.
  
  Так что и эстетические и мистические истины работают на грядущее. Но они идут далеко впереди познавательной способности нашего разума, который еще не может их разглядеть. Вот если со временем он обзаведется определенными познаниями и опытом оперирования ими, - этими микроскопами, телескопами, приборами ночного видения и т. д. - то можно тогда надеяться, что он сможет разглядеть нечто ему прежде невидимое и новое.
  
  Теперь мы уже понимаем: если исключение из сферы эстетики научных и мистических истин - в силу познаваемости первых и полной непознаваемости вторых - имело хотя бы частичные оправдания, то исключение из сферы интересов эстетики самосозидающей Природы вряд ли было оправданным.
  
  3.4. По поводу идейности произведения искусства
  
  А сейчас вернемся к началу данной главы и зададимся вопросом: почему для грека времен Античности даже ремесло было искусством. Объяснить это можно только тем, что сама искусность изготовления какого-нибудь щита (шлема, кратера и т. д.) или какой-либо повозки (уздечки, сандалии и т. д.) была внове сознанию грека, как нам внове совсем недавно был импрессионизм, сюрреализм, дельтаплан, Интернет и т. д. И если мы попытаемся понять, почему грека времен расцвета классики так приводило в восхищение сходство, положим, изображенного на живописном полотне с тем, что он каждодневно видел в своей жизни, то вполне определенно можно сказать, что восхищал его не только искусно нарисованный занавес Паррасия, который хотелось раздвинуть и не только мастерски изображенная Зевксидом виноградная кисть, к которой слетались птицы, восхищал его сам феномен сходства с оригиналом, феномен "удвоения", копирования действительности.
  
  И вряд ли можно полагать, что древний грек искал в произведении искусства какую-либо идею или новизну. Такой идеей и такой новизной для него поначалу была сама искусность изготовления какого-либо необходимого в обиходе предмета или сама схожесть изображенного на картине объекта с оригиналом, или само соответствие изображенного описанному в литературном произведении или имеющему место быть в действительности. (Достаточно вспомнить "Картины Филостратов"). В связи с этим можно было бы предположить, что во временной ретроспективе формы представления новизны претерпевали определенные трансформации, связанные, скорее всего, с интеллектуальным становлением человеческого сообщества и с расширением его технологических возможностей.
  
  Так, если для древнего человека, положим, времен позднего палеолита новизной или, скажем так, "идеей" была возможность и способность - пускай и неумелого - изображения на стене пещеры какого-либо животного или сцены охоты на него, то для грека времен архаики и Античности такой новизной стала уже способность умелого и даже искусного изготовления или изображения какого-либо предмета (тела, лица).
  
  Это уже потом мы стали ценить произведения не только за мастерство - искусность, схожесть, соответствие назначению - исполнения, но и за его "идейность", то есть за то новое понимание действительности, которым оно нас одаряет. Сама способность искусного изготовления или изображения чего-либо и сама способность добиться сходства с подлинником постепенно были "преодолены" нашим сознанием и нашим опытом; они стали пройденным этапом эстетического творчества и восприятия, без которого невозможно было ступить на следующий этап, этап "идейности" произведения искусства, формирующей не только многообразие нашего понимания этого мира, но и созидание этого многообразия.
  
  Прогресс нашего интеллектуального развития заключался в том, что нас стали интересовать менее "наглядные" и более абстрактные формы представления новизны, главной из которых стала объективная интеллектуальная новизна, то есть новизна только еще нарождающаяся и пока нам незнакомая. Она-то и стала главным предметом "изображения" и представления искусства.
  
  Искусство, как и любая другая сфера человеческой деятельности, эволюционировало в своем развитии от своих примитивных форм представления и восприятия действительности до форм достаточно абстрактных. И было бы неправильным думать, что целью искусства на всем протяжении его развития было изображение идеи. Способность изображения чего-либо, искусность этого изображения - это этапы развития искусства, приведшие к идейной направленности последнего. Так учение о материи - коей занимается физика - прежде чем достигнуть современного уровня развития выступало и в мифологической, и в гилозоистической и в натурфилософской и даже в алхимической формах. Схожесть с действительностью в форме искусности изготовления или изображения была необходима только для того, чтобы через известное и знакомое нашему интеллекту "протащить" нечто ему неизвестное и новое, то есть представить идею, обладающую новизной и приумножающую многообразие нашего Мира.
  
  Отсюда сразу же возникает вопрос: если классическое искусство с момента своего зарождения представляло предметом своего изображения знакомую нам действительность, - и именно в этом изображении в завуалированном виде была заключена идея - то можно ли сказать, что произведения современного, положим, "беспредметного" искусства так же нагружены какой-либо идеей? Или может быть изменилась сама направленность искусства, поскольку из него была изъята знакомая нам предметно-образная и символическая сходственность изображенного с действительностью, на основе которой (сходственности) все же возможно было - посредством рефлексии хотя бы - обнаружение той или иной идеи-новизны. Получается так, что современное искусство уже не способно апеллировать к чувству и интеллекту созерцателя. Оно утратило связь с ним.
  
  Спрашивается тогда, так к кому же оно обращается? И нам ничего другого не остается, как предположить, что обращается оно к самому же художнику. Являясь выражением души (психики, чувства, ощущения) художника, оно в то же время является предметом его созерцания. Отсюда сразу же возникает вопрос, так что же все-таки художник выражает, изображает, положим, на своем полотне и что он воспринимает, созерцая это полотно. Если художник классического искусства, выражая себя в произведении, позволял созерцателю посредством рефлексии интерпретировать изображенную в нем идею, то художник современного искусства, по сути дела, отказал в этом созерцателю и оставил эту привилегию самому себе. Но тогда возникает другой вопрос: в чем заключается и смысл, и цель подобного изменения направленности самого искусства? Если целью классического искусства, как мы ранее установили, было приумножение многообразия Мира посредством культивирования и генерирования новизны, то, что является целью современного искусства, искусства "безыдейного", а, следовательно, и не способствующего приумножению этого многообразия? Можем же мы предположить лишь два варианта:
  - либо Миру уже нет необходимости в том, чтобы приумножать собственное многообразие,
  - либо искусство, изменив свою направленность, переключилось с Мира на Личность, на познание души художника как наиболее совершенного представителя этого Мира, то есть оно переключилось с познания и приумножения Макрокосмоса на познание и развитие самой души человека, Микрокосмоса.
  
  Но для чего, спрашивается, искусство как природное явление и как "надмировая" категория, переключилось на познание души самого человека? Может быть, настало время познания самой сущности бессознательного как фундамента психики? Это, во-первых. А во-вторых, может быть, само приумножение многообразия нашего Мира уже грозит ему если не гибелью, то непредсказуемыми последствиями, поскольку человеческий разум уже не способен справиться с тем, что он уже создал и еще собирается создать? Но здесь мы вступаем в шаткую область необоснованных догадок и предположений....
  
  Глава 4. Для чего искусство?
  
  В данной главе искусство будет рассмотрено как природное явление, предназначенное для сохранения и, в первую очередь, для приумножения многообразия материально-духовной сферы существования человечества.
  
  4.1. Искусство как природное явление
  Назначение искусства всегда искали там, где его никогда не было, но оно всегда было там, где его никак не ожидали встретить, а потому и не искали: а именно, его не ожидали встретить в качестве основного фактора в деле генерирования новизны, способствующей приумножению многообразия нашего Мира.
  
  Сложившаяся со времен Аристотеля многовековая традиция видеть в искусстве всего лишь психоаналитика, врачующего нашу душу - всеобщее недоразумение, если не сказать, заблуждение. Не в этом основная задача искусства: да, оно врачует нашу душу, но врачует точно так же, как врачует любое творчество и любая ненасильственная для нашей психики деятельность. Путешествия, любимая работа, любовь к детям, посильные занятия спортом, различного вида хобби - разве можно отрицать то, что они также врачуют нашу душу? Тогда на каком основании мы полагаем, что только искусству принадлежит миссия освобождения нашей души от накопившегося негатива? Не умаляем ли мы тем самым роли искусства в жизни человеческого сообщества? Маловероятно, чтобы столь значительный и столь оригинальный род деятельности всего лишь разделял свою основную функцию, функцию "лечения", наравне с другими многочисленными - и даже порою менее значительными - видами деятельности.
  
  А теперь попытаемся представить себя на месте Природы. Как бы мы поступили, чтобы побудить человека мыслить и создавать нечто новое? Есть два взаимосвязанных и взаимодополнительных пути. Первый путь - это поставить его в жесткие условия выживания в окружающей среде. А другой - предоставить ему "игрушку", посредством которой он бы тренировал собственное мышление с целью получения навыков выживания более эффективных, чем те, что он приобретал, действуя по первому пути, то есть по пути действия посредством "проб и ошибок".
  
  Как ребенок в онтогенезе учится жизни в своих играх, так и человечество в филогенезе, "играя" в искусство, приобретает навыки выживания, посредством расширения диапазона своего мышления и сознания (см. P. S. 1). (Вопрос возникновения человеческого сознания за счет расширения сферы мышления - от руководства инстинктом к логическому мышлению как столбовой дороге, и далее к иррациональному мышлению, то есть к инсайтам и интуициям - будет нами рассмотрен в Разделе 13.4 "Как возникло человеческое сознание?" и в Статье "Роль идей и "сценарий" возникновения сознания"). Если бы не было последнего пути, то человечество оказалось бы пленником дурной "бесконечности прогресса"50, как это произошло со всем животным миром. Для того чтобы вырваться из нее, наше мышление и наше сознание должны были развиваться опережающим образом по отношению к той жизни, в которой наше сознание и наш интеллект формировали себя. Это закон развития саморазвивающихся систем: должно быть нечто, что вносит новизну, что действует на опережение, что обновляет и развивает данную систему в целом.
  
  Искусство в первую очередь способствовало, если можно так выразиться, "интеллектуализации" нашего бессознательного. Если раньше бессознательное преимущественно было занято, хотя и важной, но достаточно рутинной - связанной с инстинктивной деятельностью - работой по сохранению рода человеческого и приспособлению его к окружающей среде, то с зарождением искусства оно стало постепенно ориентироваться на познание окружающей действительности, то есть на уловление той новизны, которая бы способствовала расширению его интеллектуального кругозора.
  
  И можно предположить, что "скачок" в эволюции человека как разумного существа пришелся на тот период (75 - 30 тыс. лет назад), когда стало зарождаться искусство. Оно стимулировало мозг к более эффективной деятельности за счет привлечения к процессу мышления той интеллектуальной новизны, которая стала накапливаться не только в сознании, но и в бессознательном. Новизна, как струя свежей воды, пробившаяся со дна застойного и затхлого водоема, стала постепенно обновлять и развивать "флору и фауну" последнего. Озеро нашего познания ожило за счет того, что стало проточным, а, следовательно, и обновляемым.
  
  И если верно то положение, что за каждой нашей индивидуальной потребностью часто скрывается какая-либо витальная потребность человеческого рода, то также может быть верным и то, что за индивидуальной потребностью эстетического наслаждения скрыта необходимость сохранения и приумножения многообразия в материально-духовной сфере существования человечества в виде социума.
  
  А потому, искусство - природное явление, а не изобретение или установление человека. И ведь недаром талант, то есть то основное, благодаря чему Мир развивается в направлении познания, созидания и освоения нового, есть дар Природы. Через искусство Природа на духовном уровне добивается многообразия самых разных форм материально-духовной жизни, как она уже добилась многообразия форм органической и животной жизни без помощи искусства.
  
  А чтобы у нас не возникло вопроса, а для чего многообразие, следует помнить: объективная интеллектуальная новизна, вносящая многообразие в этот Мир, это свежая кровь в жилах этого Мира и без этого он не может существовать, как не может существовать человеческий организм без постоянного обновления крови.
  
  Доведись искусству быть вычеркнутым из нашей жизни, первое время, конечно, мы мало что почувствуем, как мало что почувствует пловец, оказавшийся вдруг заключенным под воздушным колпаком, не имеющим связи с земной атмосферой. Но, как нам ясно, последствия подобного исключения катастрофическим образом повлияли бы не только на самого человека, но и на общество, в котором он живет. И об этом уже в середине Х1Х века предостерегал Ш. Бодлер:
  
  "Вы способны прожить три дня без хлеба - но не проживете и дня без поэзии, и те из вас, кто утверждает обратное, ошибаются: они не ведают самих себя"51.
  
  Так что "заглушить" искусство, вычеркнуть его из обихода духовной жизни человека так же опасно, как "заглушить" в нем инстинкт самосохранения или половой инстинкт.
  
  Как физиологическое развитие органов наших чувств - этих дозорных нервной системы - расширило сферу нашего "физического" восприятия окружающей среды и тем самым способствовало успешной адаптации к Природе и усовершенствованию самого организма, так и Искусство расширило кругозор нашего интеллектуального восприятия Мира и тем самым благоприятствовало расширению наших представлений о нем, чем и содействовало преобразованию его в соответствии с нашими уже достигнутыми представлениями.
  
  С завершением биологической эволюции человека закончилась длившаяся миллионы лет эра приспособления человекоподобного существа к условиям окружающей среды. Природа диктовала ему, каким образом он должен был совершенствовать свой организм, чтобы выжить и приспособиться к ней. С появлением человека разумного последний постепенно стал сам изменять условия своего существования сначала в пределах, непосредственно примыкающих к нему: появилась одежда, жилище, орудия охоты и труда, костер, жареная пища и т. д. Но эти материальные "дары" сами собой с неба не падают. Их нужно было сначала изобрести. А поскольку изобретенное непременно обладает интеллектуальной новизной, то для возникновения последней необходима была сначала идея, а затем и мысль являющаяся разработкой (раскрытием) и оформлением идеи, в соответствии с которой делаются определенные предметы, приспособления, сооружения и совершаются целенаправленные действия. Вот здесь-то и было необходимо искусство с его способностью возбуждать чувство и будоражить мысль.
  
  Таким образом, искусство - это та же органолептика, но на более высоком, интеллектуальном уровне. Как органы чувств "заглядывают" за границы нашего тела и "тренируют" его внутренние системы, так и искусство "заглядывает" за границы нашего обыденного существования и "тренирует" душевно-интеллектуальный настрой, способствующий генерированию необходимых человеческому роду идей. Так что эстетическое чувство - это уже коллективный орган восприятия объективной интеллектуальной новизны, принадлежащий человеческому роду в лице его, не обделенных талантом представителей.
  
  И не жизнь формирует искусство, а искусство формирует жизнь: ее стиль, уклад, уровень, мораль, дух и т. д.
  
  В этом отношении Платон не так уж был далек от истины, наделив эйдосы - не важно, что под этим иметь в виду: сущность вещи, объективную истину или результат инсайта - свойством быть прообразами реального чувственного мира. Хотя не надо отрицать, что жизнь как органическое явление - основа искусства. Активная же основа, ее наивысшая духовная составляющая - это и есть природное всеоплодотворяющее, творческое дарование.
  
  И если искусство не выполняет своей основной функции, функции формирования материально-духовной жизни, то в этом можно усмотреть только признак тотальной деградации самой жизни, которая уже не способна даже на то, чтобы востребовать то, что потенциально заложено в даровании человека. То есть человек, как источник генерирования объективной интеллектуальной новизны, потерял свою ценность. И не искусство повинно в том, что оно находится в кризисе - в кризисе находится сама жизнь.
  
  Обосновав природную необходимость возникновения искусства, еще раз посмотрим на искусство с точки зрения конечной его цели, цели сохранения и приумножения многообразия. Если человеку присущ инстинкт новизны, находящий свое удовлетворение в процессе творчества, то можно по аналогии с инстинктом физического самосохранения предположить существование инстинкта духовного самосохранения.
  
  Творчество - это растянутое во времени удовлетворение инстинкта, который фигурирует в сознании художника как необходимость выполнения какой-либо поставленной им задачи, неосуществление которой равносильно нашей духовной смерти, как неудовлетворение инстинкта физического самосохранения приводит к физической смерти. Таким образом, инстинкт новизны, если таковой все же наличествует в природе хотя бы отдельных индивидов общества - а наличие природных дарований подтверждение этому - это и есть инстинкт духовного самосохранения, а творчество - это деятельность, в процессе которой этот инстинкт удовлетворяется.
  
  А теперь, если уж мы коснулись поверхности вопроса витальной ценности искусства, то нам необходимо попытаться заглянуть в его глубь. Начнем со следующего. Есть повседневная жизнь, которой мы живем: едим, спим, читаем, общаемся, работаем, влюбляемся, ненавидим и т. д.; а есть жизнь, которая находится в потенции, в форме нашего природного дарования, еще не реализованного нами в жизни. Если первая есть жизнь обыденная, то вторая, будь она осуществлена, есть то новое, что может быть привнесено в жизнь первую в виде идей, мыслей, произведений искусства, научных открытий, технических изобретений и человеческой деятельности на основе вышеперечисленного.
  
  Исходя из этого, потенциальная жизнь в форме нашего природного дарования до поры до времени имеет для нас ту же ценность, что и реальная жизнь. То есть будущее произведение искусства, положим, художника, обладает, по крайней мере, такой же ценностью, как и остальные реальные ценности, среди которых он уже живет. Но однажды художник начинает творить и начинает он созидать только тогда, когда ценность будущего произведения представляется ему более важной, чем ценности, которыми он уже обладает или может обладать в будущем.
  
  Вот здесь нам время задаться самым темным и каверзным вопросом эстетики: что "толкает" художника к созданию произведения искусства, где находится та пружинка, которая запускает в действие механизм творчества? А для этого нам придется снова вернуться к бессознательному и к инстинктивной деятельности.
  
  До зарождения разума роль последнего была возложена Природой на наше бессознательное. В животном мире бессознательное, побуждаемое инстинктом, отрабатывало методологию и технику выживания в жестких условиях природного существования. И не инстинкт руководил действиями животного, а бессознательное. Инстинкт - всего лишь побуждение к действию, стратегию и тактику самого действия вырабатывает бессознательное. Инстинкт повелительно требует непременного удовлетворения, поскольку от этого зависит жизнь индивида. Поэтому все жизненные силы - телесная (мышечная) и психическая энергия, органы чувств и т. д. - мобилизовывались нашим бессознательным на удовлетворение инстинктов.
  
  И если бессознательное - это ум до разума, то это такой ум, процент ошибки которого должен быть крайне низок. Иначе - на страже стоял естественный отбор. (Вот откуда, в конечном счете, исходит продуктивность и эффективность бессознательных решений).
  
  С наступлением эры разума последний стал выполнять некоторые ближайшие тактические задачи выживания, в то время как бессознательное продолжало осуществлять как тактические, так и перспективные вопросы. Но постепенно разум стал претендовать на решение и стратегических задач, что привело к частичному оттеснению бессознательного от выполнения своих функций. А любая функция, не будучи востребованной, либо приходит в упадок, либо меняет направленность курса своего функционирования. С бессознательным отчасти произошло и то, и другое.
  
  С ослаблением бессознательного, во-первых, ослабли инстинкты в силу хотя бы своей принадлежности к бессознательному. (Представим себе, что в пределе оно бы исчезло - исчезли бы и инстинкты. А потом, можно ли где-либо в Природе наблюдать такие явления как самоубийство, аскетизм, желание мучить других и себя ради собственного удовольствия?). А во-вторых, функция бессознательного стала проявляться в виде интуиции и инсайта как помощников, как суфлеров еще слабосильного разума. (Как видим, нет худа без добра). Но проявлялась эта функция только в том случае, если все наши чувства и устремления были направлены на решение какой-либо всколыхнувшей нашу психику задачи. То есть, необходимы были два условия: острая нужда (I), сопровождаемая достаточно глубокими познаниями (2), способными разрешить возникшую потребность.
  
  Дело в том, что, если до появления разума наше бессознательное начинало действовать только в том случае, если на физиологическом ypoвне возникала инстинктивная потребность, то с зарождением разума оно могло "пробудиться" для решения какой-либо новой интеллектуальной задачи только в том случае, если оно было возбуждено до такой степени, которая была бы "эквивалентна" максимальному возбуждению от неудовлетворенного инстинкта. То есть для него необходим определенный порог возбуждения, который включает механизм его функционирования. И таким механизмом, создающим этот порог, скорее всего, является творческое дарование, поскольку оно инстинктивно-бессознательно по своей природе. А возникновение каких-либо препятствий на пути удовлетворения этого инстинкта, - а препятствия неизбежны - сразу порождает в нас сонм чувств, побуждающих наше бессознательное действовать и искать решение.
  
  (И даже из собственного жизненного опыта мы можем припомнить немало случаев срабатывания интуиции-инсайта, но это срабатывание происходит только в том случае, когда мы крайне заинтересованы в решении некого вопроса, когда наши чувства всецело им поглощены. И если уж быть справедливым, то вся наша Культура, будь то сфера жизни, науки или искусства, была создана людьми увлеченными и поглощенными созданием чего-либо нового, людьми, любящими и преданными своему делу. И неоспоримым подтверждением того, что природное дарование - это основа как научного, так и эстетического творчества, является то, что ни один бесталанный человек еще не создал ничего талантливого).
  
  Так что для того, чтобы наше бессознательное начало "работать" в направлении разрешения какой-либо интеллектуальной задачи, необходимо "создать" в себе потребность наподобие инстинктивной физиологической потребности. Наше желание, наше чувство должно быть, по крайней мере, сопоставимо (по своей "силе") с "желанием" физиологического инстинкта, то есть потребность разгадать загадку должна быть подобна инстинктивной потребности. Творчество как раз и является способом удовлетворения наших душевно-духовных потребностей, а бессознательное - действенным природным орудием, посредством которого эта задача выполняется.
  
  Ставя перед собой задачи, решение которых имеет для нас важную жизненную ценность, - а необходимость проявления природного дара это и есть такая ценность - мы тем самым провоцируем бессознательное к деятельности, то есть к иррациональному мышлению. И чем сильнее мы заинтересованы поставленным вопросом, чем больше он нас волнует, и чем лучше мы познали его на уровне сознания, тем больше вероятность прихода в наше сознание инсайтной или интуитивной идеи.
  
  4.2. Сущность и назначение искусства
  
  И коль скоро мы достаточно много сказали об искусстве как природном явлении, необходимо все же затронуть обещанный нами вопрос о самой сущности искусства. Ранее у нас уже шла речь о той форме, в которой проявляется искусство, и такой формой является эстетическая идея или - в нашей терминологии - объективная интеллектуальная новизна-идея.
  
  А что же является содержанием или сущностью произведения? Не будем утруждать себя поиском определения, что такое содержание, а воспользуемся великолепным образом, приведенным Х. Ортегой-и-Гассетом в работе "Размышления о "Дон Кихоте"":
  
  "И тем не менее между формой и содержанием следует проводить различие, ибо они - не одно и то же; Флобер говорил: "Форма исходит из содержания, как жар из огня". Верная метафора. Но правильнее сказать, что форма - орган, а содержание - функция, его создающая"52.
  
  Так вот, если в нашем случае идея - это форма произведения искусства, то генерирование новых идей является той функцией, которая создает сами идеи. Генерирование новизны в форме объективно-интеллектуальных идей - это и есть та основная функция, к которой самой Природой предназначено искусство. Иначе было бы совсем непонятно, откуда берутся все те новшества и все то многообразие создаваемых идей, среди которых живет человечество.
  
  И вряд ли можно безоговорочно согласиться с сентенцией А. Уайтхеда:
  
  "Телеология универсума направлена на создание красоты, и любая система объектов, если она в каком-то смысле прекрасна, тем самым уже имеет право на существование"53.
  
  Да, несомненно, прекрасное имеет право на существование, но имеет оно это право не потому, что оно прекрасно, и не потому, что созданию красоты способствует сама природа, а в силу того, что прекрасное приумножает многообразие нашего мира через явление новизны, и цель природы не создание красоты, а создание многообразия в самой природе.
  
  "Душа" природы стремится к многообразию через целесообразность вновь создаваемых форм жизни, но она равнодушна к красоте в силу того, что не выделяет ее: для нее все созданное - и красивое и безобразное - прекрасно. Душа же человека стремится к красоте через чувство интеллектуального наслаждения, но она безразлична к многообразию, поскольку не может его воспринять и почувствовать на физиологическом уровне так, как она чувствует наслаждение от соприкосновения с прекрасным. Поэтому так называемая целесообразность в природе - которая, несомненно, связана с физиологическим удовольствием на уровне животной плоти - и чувство интеллектуального наслаждения в человеке "эквивалентны" между собой с точки зрения "вспомоществования" приумножению многообразия мира, соответственно, как в природе, так и в человеческом сообществе. Таким образом, можно сказать, что, если красота (новизна) - побочный продукт природы, осуществляющей собственное многообразие через посредство генерирования новых (и притом целесообразных) природных форм, то материально-духовное многообразие - побочный продукт творческой деятельности человека, стремящегося к красоте. И красота эта выступает в виде объективной интеллектуальной идеи-новизны, "понимание" которой сопровождается интеллектуальным чувством удовольствия.
  
  И если, согласно Л. Фейербаху
  
  "...лишь бесконечное, необозримое разнообразие есть принцип жизни; одинаковость уничтожает необходимость существования..."54, (см. эпиграф).
  
  то сущность материально-духовной жизни общества заключена в генерировании эстетических идей, создающем это разнообразие. Так что бытийственная сущность самой жизни, по сути дела, совпадает с сущностью искусства. Искусство, воздействуя на культурную жизнь человеческого сообщества по принципу опережающего развития (см. далее), создает саму атмосферу, в которой возможно осуществление основного принципа жизни.
  
  И только потому, что жизнь - в силу природной необходимости культивирования разнообразия - востребует это разнообразие, только поэтому искусство "поставляет" жизни виртуально-эстетические идеи, преобразуемые созерцателем в идеи реальные. И постоянное внедрение последних способствует росту самого многообразия. Так что не столько идеи искусства внедряются в жизнь, сколько внедряются идеи созерцателя, воспринявшего идеи искусства и преобразовавшего их в реальные интуитивно-инсайтные идеи, востребованные обществом на данном этапе его развития.
  
  А потому, прежде чем обнаружить или открыть нечто новое в этом Мире, его необходимо сначала заложить хотя бы в виртуальном виде в каком-либо направлении грядущей человеческой деятельности. Искусство именно тем и занимается, что закладывает идеи будущего развития, служащие прообразами новых идей, внедряемых в реальную и постоянно развивающуюся жизнь.
  
  В связи с этим следует сказать, что наравне с принципами соответствия, дополнительности, симметрии, красоты и т. д., скорее всего, существует принцип - назовем его так: принцип опережающего развития, - согласно которому любой род деятельности может достигнуть определенного уровня развития только в том случае, если достигнут некий уровень развития в сфере деятельности более высокого класса: так ремесло не достигло бы уровня искусности, не начни развиваться техника; техника оставалась бы примитивной, не найди она поддержки в развитии науки; наука была бы невозможна без развития культуры; культура не смогла бы выйти на определенный уровень, если бы она не поддерживалась и не сопровождалась развитием искусства.
  
  В конечном счете, не культура и не цивилизация сами по себе предохраняют и удерживают духовное существование общества от деградации, предохраняет и удерживает искусство, благодаря которому они развиваются и сохраняются. Ремесло, техника, наука, культура возникли не сами по себе, необходимой предпосылкой их возникновения и развития является искусство. Оно первично в зарождении любой цивилизации, потому что в основе возникновения всего ценного и нового присутствуют спонтанные процессы и акты, - столь свойственные душе - на базе которых и зародилось искусство. Только душа обладает креативной способностью создавать идею-новизну.
  
  Более того, принцип опережающего развития можно распространить не только на материально-духовную деятельность человека разумного, но и на развитие природных процессов. Неорганическая жизнь не достигла бы определенной формы развития, не возникни на Земле органической жизни, изменившей состав атмосферы и климат Земли, повлиявших, в свою очередь, на неорганический состав и вид нашей планеты. Органическая жизнь, в свою очередь, не достигла бы определенного уровня развития, не возникни на Земле животной жизни, использующей органику в качестве питательного средства и, соответственно, влияющей не только на флору, но и на саму фауну природы. И уж развитие животного мира не достигло бы современного - отчасти катастрофического - состояния, не возникни разумной жизни на Земле, которая достаточно пагубным образом сказывается не только на неорганике, органике и живой жизни планеты, но и на жизни самого разумного существа.
  
  Так что искусство, в силу своей креативности, воздействует на материально-духовную жизнь человеческого сообщества по принципу опережающего развития. Закладывая в свои произведения "будущие" (виртуальные) идеи, оно тем самым будирует и развивает способность человеческой души и интеллекта обнаруживать и видеть за этими идеями идеи вполне реальные и соответствующие духу данного этапа культурного развития общества.
  
  В связи с этим следует сказать следующее. Так называемый принцип красоты, фигурирующий преимущественно в сфере естественно-научного знания - вспомним хотя бы физические теории Эйнштейна, Бора, Паули, Гейзенберга и др. - есть не что иное, как одно из проявлений принципа опережающего развития. Если ученый при создании своей теории "руководствуется" принципом красоты, то прекрасное - как эстетическая категория - предопределяет саму возможность существования теории, наделенной атрибутом новизны и истинности. Так наука, сама того не замечая, руководствуется принципами и идеями искусства.
  
  И если мы зададимся вопросом, а что же все-таки, согласно принципу опережающего развития, предшествовало и способствовало формированию самого искусства, то, наверное, с полным основанием можно сказать, что таким началом была игра. Если игра, согласно Й. Хейзинге, есть одна из форм проявления человеческой деятельности в различных сферах: культура, философия, искусство и т. д.55, и если она свойственна не только жизни всего человеческого сообщества, но и животному миру, из которого сформировался человек, то у нас нет каких-либо веских оснований отвергать игру как сферу деятельности, предшествовавшей искусству и способствовавшей его развитию. Тем более что игровые формы сами по себе находятся в основании всех религиозных ритуалов и священнодействий, не говоря уже о том, что онтогенез человеческого индивида, как через обязательную стадию, проходит через достаточно длительный период игровой деятельности в детстве и даже в отроческом возрасте. Вот где онтогенез повторяет филогенез. А по сути дела, зарождение человека разумного происходило в лоне слияния игры и искусства: игра была искусством, а искусство игрой, в процессе которой отрабатывались формы общежития и материально-духовного выживания среди природы.
  
  4.3. О двойственности искусства и сокрытости красоты
  
  Как из предшествующего текста, так и из опыта нашего собственного общения с произведениями искусства, нам уже ясно, что функциональная роль искусства многогранна. И заключается она и в катарсическом, и в гедонистическом воздействии, и в познавательном влиянии, и в стимулировании душевно-интеллектуальной деятельности, и в создании интерпретационных идей (об этом чуть ниже), и - не в последнюю, а в первую очередь - в приумножении многообразия духовной и материальной жизни общества. Но искусство не только многофункционально, оно еще обладает такими свойствами как, во-первых, двойственностью (или, если хотите, двуслойностью) своих идей, а, во-вторых, так называемой сокрытостью (видимостью) красоты. И здесь нам к месту было бы поговорить о каждом из этих свойств и попытаться понять, что лежит в основании указанных феноменов искусства.
  
  Начнем с двойственности и сразу же оговоримся, что эту двойственность разные авторы понимали по-своему. Так, согласно Гельвецию, успех имеет только то произведение, автор которого
  
  "...сумел соединить мгновенную пользу с длительной..."56.
  
  Первая из них зависит
  
  "...от нравов, предрассудков, времени и страны, в которой они написаны...", (Там же).
  
  вторая же
  
  "...свойственна всем временам и странам...". (Там же).
  
  И достоинство произведения искусства будет зависеть от того, насколько "вечные красоты" (Там же) берут верх над красотами временными.
  Ф. В. И. Шеллинг, ставя искусство выше философии, пишет:
  
  "В произведении искусства отражается тождество сознательной и бессознательной деятельностей... Художник как бы инстинктивно привносит в свое произведение помимо того, что выражено им с явным намерением, некую бесконечность, полностью раскрыть которую не способен ни один конечный рассудок... Так обстоит дело с каждым истинным произведением искусства; каждое как будто содержит бесконечное число замыслов, допуская тем самым бесконечное число толкований, и при этом никогда нельзя установить, заключается ли эта бесконечность в самом художнике или только в произведении искусства как таковом"57.
  
  Жубер же полагал:
  
  "Очевидно одно: в прекрасном всегда сочетается красота видимая и не видимая. Очевидно и другое: никогда прекрасное не очаровывает нас так сильно, как когда мы, напрягая внимание, понимаем его язык лишь наполовину"58.
  
  Об этом же, но более подробно, писал и Бодлер:
  
  "Воспользуемся благоприятным случаем, чтобы выдвинуть рациональную и историческую теорию прекрасного в противовес теории красоты единой и абсолютной, а заодно доказать, что прекрасное всегда и неизбежно двойственно, хотя производимое им впечатление едино... Прекрасное содержит в себе элемент вечный и неизменный, доля которого крайне трудно определима, и элемент относительный, обусловленный моментом и зависящий от эпохи, моды, норм поведения, страстей, а то и от всех этих обстоятельств разом. Без этого второго слагаемого, представляющего собой заманчивую, дразнящую и возбуждающую аппетит корочку божественного пирога, первое слагаемое было бы неудобоваримым, недоступным, неприемлемым для человеческой натуры. Сомневаюсь, что кто-либо способен отыскать образец прекрасного, не содержащий оба эти элемента... Двойственность искусства есть непреложное следствие двойственной природы человека"59.
  
  Анализируя эти и подобные им высказывания, можно предположить, что причина двойственности искусства кроется в двуслойности его идей. Искусство двойственно только потому, что на поверхности - интерпретационные идеи, доступные нашему толкованию и пониманию, внутри - идеи эстетические (виртуальные), способные быть воспринятыми лишь теми, кто обладает даром их "понимания" и преобразования в реальные интуитивные или инсайтные (в дальнейшем интуитивно-инсайтные) идеи, необходимые обществу на каком-либо этапе его развития. Идеи добра, блага, свободы, гуманизма, справедливости, совести, милосердия, красоты, мужества и т. д., - это и есть интерпретационные идеи, которыми в немалой степени живо не только само искусство, но и общество, в котором возможно такое искусство. Воздействие их постоянно и именно эти идеи, представленные мировым искусством, создают ту творческую атмосферу, в которой возможен сам процесс генерирования новизны, то есть новых идей. Исключи мы их из нашей духовной жизни, у нас отпала бы всякая охота и всякая необходимость в генерировании каких-либо идей. Они - маяки, ориентируясь на которые общество осуществляет ход своего развития. И не только благодаря эстетическим, но и благодаря интерпретационным идеям искусство реализует свой принцип опережающего развития, о котором мы уже говорили выше.
  
  Но здесь у нас, конечно, может возникнуть вопрос: являются ли интерпретационные идеи идеями научными или они относятся к сфере эстетических идей. А может быть они занимают промежуточную позицию между ними. Судя по тому, что они все же в некоторой степени - хотя и не в той, которая нам желательна - внедрены в жизнь, их можно отнести к идеям научным, но исходя из того, что они, как показывает практика жизни, не поддаются какой-либо определенной методологической обработке, их следует отнести к идеям промежуточного характера, но ни в коем случае не к эстетическим идеям, поскольку мы все же способны понять их на логическом уровне и обосновать необходимость их внедрения в жизнь, в то время как за смысл эстетической идеи мы даже не можем "зацепиться", чтобы обработать его на логическом уровне и превратить эту идею в однозначно понимаемую мысль.
  
  Итак, мы коснулись одной стороны двойственности искусства. Рассмотрим и другую ее сторону. Внимательный читатель, конечно, давно уже понял из текста, что искусство двойственно еще и потому, что основная его задача, заключающаяся в приумножении многообразия нашего материально-духовного мира, возложена не только на творца произведения искусства, но и на созерцателя этого произведения. Но, к сожалению, эстетика, как это ни звучит странно, почему-то не видит в созерцателе - для которого собственно искусство и предназначено - непосредственного продолжателя задачи художника. А, казалось бы, было бы вполне естественным предположить (и в этом у нас нет никакого сомнения): если искусство предназначено непосредственно созерцателю, то есть человеку способному его воспринять и "понять", то служит оно не только для услаждения струн его души, но и для чего-то более существенного.
  
  таким "более существенным" является побуждение к творческому созданию своих собственных продуктивных (иррационально-рациональных) идей, опосредованным образом обусловленных воспринятыми ранее эстетическими идеями. Так что генерированию новизны способствуют и художник, и любитель искусства. Они работают в паре, поскольку созерцатель, не обремененный интерпретационными и эстетическими идеями творца, не смог бы генерировать свои реальные интуитивно-инсайтные идеи, а деятельность творца, не подхваченная деятельностью созерцателя, была бы и вовсе бессмысленной и напрасной.
  
  В общем ходе генерирования новых идей и претворения их в жизнь творец-художник передает эстафету творцу-созерцателю. И последний создает лишь те реальные идеи, которые не только востребованы обществом на данном этапе его развития, но и могут быть им поняты и внедрены в жизнь. Созерцатель - связующее звено между жизнью идеальной и жизнью реальной. Так что с полным основанием можно сказать: если художник - это посредник между Богом, сидящим в каждом творце (и творящим бытие сущего) и созерцателем, генерирующим реальные идеи, то созерцатель - это посредник между художником, создающим эстетические идеи, и самой жизнью, востребующей многообразие, без которого она немыслима.
  
  Конечно, в оправдание крайне невнимательного отношения эстетики к столь значительной роли созерцателя в жизни общества следует сказать следующее: поскольку восприятие произведения искусства созерцателем осуществляется в основном на бессознательном уровне, то мы не осознаем этого воздействия и как бы его не замечаем. Именно отсюда столь заниженная нашим обществом роль самого искусства в созидании материально-духовного разнообразия. (О тех трудностях в обнаружении взаимосвязи эстетических идей с идеями научными смотри ниже).
  
  Но здесь попутно нам все же необходимо пояснить, почему именно через созерцателя, а не через кого-либо другого, осуществляется процесс созидания многообразия? Все дело в том, что, если художник закладывает идеальные архетипические формы будущих новых идей, то только созерцатель способен соответствующим образом как воспринять (в виде интеллектуального чувства удовольствия) эстетическую идею художника, так и "понять" ее на бессознательном (душевном) уровне. И кому как не ему быть и "хранителем" этих идей, и творцом реальных интуитивно-инсайтных идей, которые он уже усмотрел интеллектом в процессе своего совсем небескорыстного общения с искусством. Кантовская "незаинтересованность" в удовольствии от прекрасного проистекает из того, что на сознательном уровне нам не дано знать, насколько мы заинтересованы в нем на бессознательном уровне.
  
  К искусству нас неодолимо (и можно даже сказать: "деспотично") влечет бессознательное. Но оно не вводит в круг своих интересов сознание, которое своим корыстным интересом могло бы испортить то дело, которым занято само бессознательное и с которым оно справляется гораздо успешнее, чем сознание. Сам же художник-творец, как нам известно, достаточно далек от того, чтобы заниматься созданием и практическим внедрением в жизнь каких-либо реальных идей. Тем же, кому искусство чуждо по своей природе ("равнодушные") и кто обделен природным даром чувствования новизны, вряд ли способны продуктивно мыслить.
  
  Получается так, что созерцатель произведений искусства является, по сути дела, единственным претендентом на роль генератора новых интуитивно-инсайтных идей, внедряемых в жизнь и создающих к тому же все ее материально-духовное многообразие в дополнение к тому духовному многообразию, которое создается творцами произведений искусства. Здесь нам надо ясно осознать следующий достаточно очевидный факт: все новые и реальные (а не виртуальные) идеи, к какой бы сфере нашей деятельности они не принадлежали, это идеи научные. И если они внедряются в жизнь, то характерным их признаком является, во-первых, инсайтно-интуитивное происхождение самой идеи, а во-вторых, последующее оформление ее в мысль на логическом уровне (на этапе рефлексии-11). Но при этом ни в коем случае нельзя забывать: эти идеи обладают эстетическим характером, поскольку, во-первых, свое генетическое происхождение они ведут от идей эстетических, а во-вторых, по своему происхождению они спонтанны. Искусство - всему начало. В противовес научной идее идея эстетическая не подвластна логике, поскольку она даже не является в наше сознание в однозначно понимаемой форме, а то, что ему не является в подобном виде, не имеет никакого соприкосновения ни с логикой, ни с научностью.
  
  Правда, здесь нам необходимо отметить следующее. Исторически сложившееся кардинальное разделение идей (истин) на эстетические и научные - это самое настоящее жульничество, призванное скрыть не столько наше заскорузлое нежелание видеть в научных истинах их эстетичность, а в эстетических - их научность, сколько неспособность усмотреть в целостном и неразрывном единстве весь процесс сотворения новых идей и их познавания (понимания) от самого начала до самого конца, то есть:
  - во-первых, понять саму возможность закладывания художником эстетической идеи-новизны в произведение искусства, будь оно ритуально-игровым, мифологическим, художественным, сценическим или каким-либо другим;
  - во-вторых, прочувствовать факт обнаружения этих идей созерцателем искусства (посредством испытания интеллектуального чувства удовольствия);
  - в-третьих, хотя бы осознать возможность "понимания" этих идей созерцателем на бессознательном уровне;
  - и, в-четвертых, усмотреть процесс постепенного формирования созерцателем - из "понятых" им эстетических идей - идей интуитивно-инсайтных, оформляемых им да состояния всеми понимаемой мысли.
  
  Из изложенного выше мы уже видим, что весь ход сотворения новизны, ее формирования, обнаружения, понимания, и оформления в совершенно новую и никому ранее не виданную идею-мысль, это процесс, хотя и поэтапный, но единый. Правда, мы не способны "увидеть" на сознательном уровне все этапы этого процесса в неразрывном единстве, а потому и воспринимаем его в виде отдельных и независимых друг от друга фрагментов, имеющих самостоятельное существование. Вот откуда разделение идей (истин) на эстетические и научные и вот почему эстетика обошла молчанием творческую роль созерцателя в процессе восприятия эстетической новизны и сотворения новизны научной.
  
  На самом же деле все в этом процессе взаимосвязано и взаимообусловлено: бытийственная потребность в новизне и обновлении мира за счет приумножения его сущностного многообразия призывает наделенного природным даром художника заложить эстетические идеи в произведение искусства; истинный же созерцатель к тому только и призван, чтобы воспринять и "понять" эти идеи, а затем, на основе воспринятого и "понятого", сотворить свои, отвечающие духу времени, научные (и технические) интуитивно-инсайтные идеи, которые, посредством внедрения, завершат цикл обновления, то есть включения новизны в мир. (Более подробно обо всем этом и о многом другом в Частях 11 и 111).
  
  Так что непосредственно внедряются в жизнь не так называемые эстетические идеи художника-творца, а научные идеи-мысли творца-созерцателя, основанные опосредованным образом на эстетических идеях. Причем становление научных идей из идей эстетических возможно только пpи условии созревания к данному времени соответствующей понятийной (духовной и научной) базы и символики, в наряде которых данная научная идея могла бы быть "увидена", воспринята и понята интеллектом созерцателя. Эстетические идеи атома (Левкипп-Демокрит) и летательного аппарата (Икар-Дедал, Леонардо, ковер-самолет) были известны давно, но соответствующая им понятийная база и символика, посредством которых они могли быть внедрены в жизнь, разработаны были только в конце XIX - начале XX века. И роль эстетических идей не только в том, что они сами по себе вносят новизну в нашу жизнь, но и в том, что они дают "заказ" ("вызов", как сказал бы Бодрийяр) - и не в последнюю очередь интеллекту созерцателя - на развитие той понятийной база и символики, которые бы позволили эстетическим идеям со временем трансформироваться в идеи научные и технические.
  
  И в заключение нашего разговора о двойственности искусства сформулируем те положения, в соответствии с которыми мы испытываем трудности в обнаружении взаимосвязи эстетических идей с идеями, внедряемыми в нашу реальную и повседневную жизнь. Тем самым мы попытаемся понять причину завуалированности основной функции искусства, функции приумножения разнообразия нашего мира. Сразу же заметим, что скрытость этой функции имеет трехстадийный и притом разорванный во времени характер.
  
  Во-первых, она заключается в том, что искусство представляет свои новые идеи не в явном виде - как например, инсайтном, интуитивном, - а в виде виртуальных эстетических идей, которые могут быть обнаружены и "проявлены" только в ходе последующего культурного развития общества. То есть эти идеи могут быть востребованы обществом не сразу, а только по истечении какого-то достаточно длительного времени; и то только в том случае, если они необходимы ему на данном этапе его развития.
  
  Во-вторых, эстетические идеи - мало того что они виртуальны, - воспринимаются и "понимаются" созерцателями-любителями искусства не на сознательном уровне, а на уровне бессознательном, поскольку только душа способна обнаружить эту идею. Бессознательное созерцателя - и в то же время будущего создателя реальных интуитивно-инсайтных идей - является, как мы уже говорили, "хранилищем" эстетических идей художника-творца. Но мы, правда, не знаем, когда и в какой степени они будут трансформированы - и будут ли трансформированы вообще - интеллектом созерцателя в реальные научные или технические идеи. Единственно что мы знаем с достоверностью так это то, что мы (созерцатели) восприняли их и "поняли". И об этом засвидетельствовало и "доложило" нам нами испытанное интеллектуальное чувство удовольствия, обнаружившее наличие объективной интеллектуальной идеи-новизны.
  
  И третий этап завуалированности заключается в том, что интуитивно-инсайтные идеи созерцателя (научные, технические, социальные, нравственные и т. д.), внедряемые в жизнь, не связаны в явном виде ни с эстетическими идеями творца, ни с теми идеями, которые воспринял созерцатель из произведений искусства. Связь эта многогранно-опосредованная, а неявна она еще и потому, что "завязана" на бессознательное созерцателя как промежуточную творческую лабораторию, где и происходит трансформация воспринятого и "понятого" в ту реальную идею, которая может быть востребована и внедрена в жизнь. Но самое странное и таинственное в том, что бессознательное выдает сознанию только те идеи, которые жизнеспособны в реальной жизни. Оно "понимает", что выдавать утопические идеи - напрасный труд, неоправданный потраченными на него усилиями.
  
  А теперь обратим наше внимание на вопрос о сокрытости красоты. Но для начала приведем высказывание В. Беньямина, где он, характеризуя бытийственную сторону красоты, пытается обосновать необходимость ее сокрытия, не разъясняя при этом, что же все-таки является покровом для нее самой.
  
  "Красота не может быть ни видимостью, ни покровом для чего-то другого. Она сама не есть явление, а исключительно сущность, которая в своем существенном качестве остается равной себе лишь под покровом. Поэтому пусть видимость повсюду есть обман, прекрасная видимость - это покров для самого скрытого. Потому что ни покров, ни покрытый им предмет не есть прекрасное, а лишь предмет под покровом. Но оказавшись без покрова, он был бы абсолютно невзрачным. На этом основано древнее убеждение в том, что, оказавшись без покрова, покрываемое изменяется, что остаться "равным себе" оно может лишь под покровом. Итак, для всего прекрасного идея замаскированности связывается с невозможностью сбросить покров, это идея критики искусства. Задача критики искусства не в том, чтобы приподнять покров, наоборот, ясно осознавая его как покров, она только таким образом может подняться до истинного понимания красоты. К пониманию, которое никогда не раскроется так называемому вчувствованию и только отчасти чистому созерцанию наивного - к пониманию красоты как тайны. Никогда еще подлинное произведение искусства не было понято по-настоящему, поскольку оно неизбежно представляется тайной. Никак по-другому нельзя обозначить предмет, для которого в конечном счете существен покров. Поскольку только прекрасное и ничто кроме, маскируя и маскируясь, может быть существенным, то божественная бытийная основа прекрасного заключается в тайне. Поэтому видимость в нем - это вот что: не излишняя маскировка вещей самих по себе, а необходимая укрытость вещей для нас"60.
  
  Итак, что же все-таки является покровом красоты, кроме "необходимой укрытости вещей для нас", почему прекрасное всегда окружено тайной, которую мы не способны разгадать? Попытаемся в этом разобраться. Уяснение нами того факта, что на сознательном уровне мы в принципе не способны уловить идею-новизну произведения искусства, как раз и дает нам основание для понимания причины замаскированности красоты.
  Поэтому, исходя из всего вышеизложенного, нам ничего другого не остается, как предположить: сокрытость красоты не в том, что у нее имеется покров, а в том, что этот "покров" есть не что иное, как наша неспособность выразить и понять сущность прекрасного на сознательном уровне. Это тот случай, когда нечто отсутствующее принимается нами за нечто присутствующее. Как отсутствие света, падающего на предметы в комнате, принимается нами за темноту, скрывающую эти предметы, так и отсутствие понимания идеи-новизны на сознательном уровне принимается нами за некий покров, скрывающий саму сущность произведения искусства. Научную истину "идею-новизну" мы можем и понять, и развить, и оформить в мысль, а вот эстетическая идея не позволяет подобных манипуляций над собой. Так что "укрытость вещей для нас" заключена в нашей принципиальной неспособности понять на сознательном уровне идею произведения искусства.
  
  Как писал Т. В. Адорно:
  
  "Произведения говорят, словно феи из сказки, - ты хочешь необходимого, ты получишь его, но знать об этом не будешь"61.
  
  Данное поэтическое выражение эстетической сути произведения искусства недостаточно только в одном пункте: если под "необходимым" иметь в виду идею произведения, то мы знаем о том, что это "необходимое" мы все же получаем, хотя и не знаем, что именно мы получаем и в каком конкретном виде. И знаем мы об этом по тому опосредованному интеллектуальному чувству удовольствия, которое испытываем от созерцания этого произведения. Мы улавливаем всего лишь отголосок нашего "понимания" идеи, которое не доводится до нашего сознания, до нашей логики. Вот где ключ к загадочности произведения искусства и сокрытости красоты, которая, как мы уже показали ранее, является не чем иным, как "пониманием" идеи-новизны, "пониманием", сопровождаемым спонтанным возникновением чувства удовольствия.
  
  Правда, сам Адорно полагал, что загадочность произведения можно объяснить его незавершенностью.
  
  "Загадочное в произведениях искусства состоит в их незавершенности... загадками они являются потому, что, будучи незавершенными, "недостроенными", они отрицают то, чем хотят тем не менее быть сами... Произведения искусства, как бы они ни стремились выглядеть совершенными и законченными, никогда не договариваются до конца, они всегда как бы обрезаны; тот факт, что их значение не выражает их сущности, производит такое впечатление, словно их значение заблокировано". (Там же, стр. 186)
  
  Можно, конечно, согласиться с этим мнением, но было бы интересным знать, что именно является незавершенным в произведении искусства. Или может быть незавершенность - это всего лишь впечатление, обусловленное особенностями нашего интеллектуально-психологического восприятия или какими-то объективными обстоятельствами.
  
  На наш взгляд одной из причин загадочности, создающей впечатление незавершенности, является с одной стороны способность художника представить в художественной форме непредставимое, каковым является эстетическая идея, а с другой стороны - способность созерцателя уловить своим бессознательным (душевным) чутьем эту идею и отреагировать на нее всего лишь спонтанно возникшим интеллектуальным чувством удовольствия. Если исходить из данного положения, то загадочность произведения искусства - его принципиальная черта, отсутствие которой как раз и говорит о несовершенстве произведения. Понимание (на сознательном уровне) идеи произведения созерцателем - свидетельство несостоятельности произведения как произведения искусства.
  
  Другая причина - и причина объективная - иллюзии незавершенности произведения искусства в том, что, как мы уже указывали ранее, всегда отсутствует та понятийная база и символика, которые могли бы способствовать прояснению эстетической идеи и трансформации ее в идею научную. Но парадокс в том, что, - вследствие длительности и разорванности процесса познания - когда появляется эта база и эта символика, мы уже "забываем" те эстетические идеи, прояснению которых и трансформации которых они способствовали. Искусство оказывается "не при чем". И это одна из причин столь заниженной оценки искусства обществом в деле созидания разнообразия нашего мира. Отсутствие непосредственных причинно-следственных отношений между конкретной эстетической идеей и конкретной научной (технической) идеей создает иллюзию самостоятельности возникновения научных (технических) истин и отсутствия каких-либо эстетических ее предшественников.
  
  Но искусство генетически предшествует науке и технике хотя бы только потому, что оно научило - и научает - человечество творчески мыслить, оно содействует развитию его как иррациональных, так и рациональных мыслительных способностей. Не говоря уже о том, что само искусство генерирует неопределенные формы новизны (в виде эстетических идей), - служащие праформами, архетипами идей научно-технических.
  
  К нашему сожалению, сама эстетика, если можно так выразиться, заблудилась "в трех соснах":
  - в нашей способности к сознательной - и притом множественной - интерпретации смысла (идеи) произведения искусства, о которой писали и Шеллинг, и Бодлер, и мн. др.;
  - в нашей принципиальной неспособности понять на сознательном уровне истинный смысл произведения, смысл, однозначно всеми понимаемый;
  - и в нашей способности "понять" этот смысл на бессознательном уровне, то есть уловить его душой.
  
  На первый взгляд, конечно, может показаться, что Природа сыграла злую шутку с человеком, отказав ему не только в способности сознательного понимания истинного смысла произведения искусства, но и в непосредственном осознании того факта, что только бессознательное способно "увидеть" и уловить в свои сети идею-новизну. Почему она это сделала, нам не дано знать. Но злой умысел в этом усматривать все же не стоит. Природа мудрее своего, хотя и разумного, но не столь проницательного создания. И если мы не можем разгадать ее замысел, то это вовсе не значит, что его нет: в этом, скорее всего, заложен глубокий смысл, который мы просто не способны разгадать.
  
  И все же мы можем узнать, - правда, опосредованно, через испытание интеллектуального чувства удовольствия - что наше бессознательное уловило смысл произведения искусства. Сознание же обделено такой способностью. Оно может всего лишь оформить "схваченную" интуицией идею и довести ее до состояния однозначно понимаемой мысли, и то только в том случае, если оно владеет соответствующим
  
  "...арсеналом выразительных средств, присущих данному содержанию"62,
  
  то есть той понятийной базой и символикой, которые разработаны на данное время и подходят для выражения именно этой новой идеи, как это зачастую бывает при открытии научной истины в какой-либо сфере нашей деятельности.
  
  Эстетическая же идея сама по ceбe невыразима, поскольку нам не известна ни та символика-база, которая может быть применена для разработки и оформления каких-либо эстетических идей в идеи научные, ни те эстетические идеи, для выражения которых потребна та или иная символика-база. Проблема претворения эстетических идей в идеи научные или технические это, по сути дела, проблема формирования определенной символики и понятийной базы и состыкования их с соответствующими эстетическими идеями, созревшими для того чтобы быть предъявленными данному сообществу.
  
  Так что эстетические идеи - это такие идеи, относительно смысла которых можно сказать:
  
  "...смысл существует, но мы не можем сказать о нем что-нибудь осмысленное"63. (формула Блюмфилда),
  
  И не можем сказать до тех пор, пока не будет разработан соответствующий "арсенал" выражения. Причем, выразительные средства это не только соответствующий "язык", оформляющий идею, но и те понятия, представления, духовные знания, которые разработаны на данное время и посредством которых эстетическая идея внедряется в жизнь в своем измененном виде. Именно здесь - через язык, символ, подходящее к данному случаю понятие - осуществляется трансформация эстетической идеи в идею научную и именно здесь первая обретает форму, способную быть внедренной в реальную жизнь.
  
  4.4. Современное искусство
  
  И даже современное искусство, порою не возбуждающее наших чувств, все же может будировать нашу мысль. Загадочность "Черного квадрата" не в том, что в нем заключена какая-то нам еще неизвестная идея, а в том, что в нем нет никакой идеи. Более того, можно сказать, что развитие искусства подобно развитию других наук, таких как физика, философия, психология, астрофизика и т. д. Как в физике есть материальные частицы, а есть частицы виртуальные; как в философии есть бытие и есть небытие; как в психологии есть сознание и есть бессознательное и как в астрофизике есть наблюдаемые объекты и есть "черные дыры", так и в искусстве есть произведения, несущие чувственную и смысловую нагрузку, а есть произведения, которые не возбуждают ни чувства ни мысли. Это искусство не только "беспредметное", но и безмысленное, и в этом заключена вся его новизна. Оно, как импрессионизм или сюрреализм, новый стиль в искусстве, который имеет такое же право на жизнь, как и все остальные стили. Несмотря на всю безмысленность произведений искусства подобного рода, они побуждают мысль к поиску того, что же все-таки могло бы в них заключаться. Вспомним хотя бы тот океан литературы, посвященный современному искусству.
  
  И если нам пока что неведомо, какой ценностью обладает современное искусство, то это вовсе не значит, что оно совсем ею не обладает. Просто мы сами еще не созрели до подобного понимания. Любой феномен жизни - в том числе и духовной - имеет и причину возникновения, и функцию, которую он выполняет, и цель, которую он преследует. И современное искусство не является исключением. Так что пренебрежительно-уничижительное отношение к нему свидетельствует только о нашей ограниченности и неспособности его понять.
  
  Таким образом, любая наука начинается с попытки познать окружающий мир и заканчивается попыткой понять то, что стоит на грани этого мира или уже не является этим миром, то есть то, что ему противостоит. И, поняв это противоположное, мы, возможно, поймем очень многое. Это и будет прорыв в другой мир, нам пока еще неизвестный.
  
  А пока что новое искусство само ищет нетрадиционные формы своего выражения: в импрессионизме оно воспринимало жизнь через непосредственное индивидуальное впечатление, в сюрреализме жизнь воспринималась уже через мимолетные видения нашего бессознательного: сны, фантазии, галлюцинации и т. д., а в "живописи действия" предметом изображения являлась сама чувственно-кинестетическая энергетика художника.
  
  К сожалению, общая, наблюдаемая в последние полтора столетия и достаточно печальная тенденция, заключается в том, что глубина чувствования, прошедшая свой пик в эпоху от Возрождения до импрессионизма, постепенно трансформируется в поверхностность ощущения. И виной тому соблазнительность и доступность благ добытых современной цивилизацией. Ловля сильных ощущений и впечатлений стала самоцелью жизни, в то время как глубина чувствования может быть достигнута только длительным и тяжким трудом работы над собой. А где взять время на то, чтобы добывать и хлеб насущный и хлеб духовный? Всеобщая круговерть и суматоха совсем не способствуют выработке сосредоточенности и проницательности, в гнезде которых только и можно "высидеть" глубокое чувство, способное родить какую-либо плодотворную идею.
  
  Так что если в старом искусстве художник стремился выразить окружающий мир посредством себя и своих чувств, то художник современного искусства стремится выразить себя и свои ощущения посредством искусства. Но эта задача пока ему не по силам. Слишком мало мы знаем себя, как когда-то слишком мало знали окружающий нас мир. А потому изображаем пока что только то, что "выпирает" из нас, а не то, что находится в глубине. Отсюда "странности" живописи действия, реди-мейда, кинетизма, лирического абстракционизма и т. д.. Отсюда "пестрота" современного искусства. Отсюда же поколения, не давшие
  
  "...векам ни мысли плодовитой,
  Ни гением начатого труда"64.
  
  И Лермонтов одним из первых уловил это снижение статуса полнокровного чувства до повседневной жажды ощущений:
  
  "Повсюду нынче ищут драмы,
  Все просят крови - даже дамы"65.
  
  В оправдание человека, конечно, следует отметить один немаловажный факт: мы сначала увидели природу и окружающий нас мир и только потом, много времени спустя, заметили себя в этом мире. Что уж говорить о полноценности форм выражения собственной сущности, если только в последние полтора столетия мы стали кое-что узнавать об архитектонике собственной психики. А узнав нечто новое в себе, современный художник в своем "юношеском максимализме" отвернулся от мира и обратился в себя. Так подросток порою отворачивается от родителей и настаивает на полной свободе выражения себя.
  
  Конечно, не следует думать, что традиционное искусство исчерпало свои возможности: просто изменились времена и люди, изменился уклад самой жизни, а вместе с ним и наш взгляд на природу и жизнь. И было бы неверно говорить о конце искусства, как было бы неверно говорить о конце мира в сезон засухи, предшествующей сезону проливных дождей.
  Исходя из вышеизложенного, можно сказать, что искусства, не обремененного функциональным назначением, нет и не может быть, поскольку оно не способно уйти от своей изначальной функции в этом Мире, функции приумножения многообразия. Как бы там ни было, но приходится только поражаться и восхищаться Природой, насколько она хитра в достижении своей главной цели, цели создания разнообразия: она платит нам каждый раз наслаждением только за то, чтобы мы согласились воспринять и открыть ту новизну, которая в ней сокрыта или ту новизну, которую мы сами создаем из себя путем определенных интеллектуальных усилий, а порою и телесных лишений.
  
  Так что, если идеи - это разменные монеты новизны, то чувство интеллектуального удовольствия - это плата, которой вознаграждает нас Природа за тот вклад, что мы вносим в бездонную копилку создания многообразия. И если мы будем равнодушны к Искусству, то исконная Природа нашей души и души нашего рода, в конце концов, отмстит нам тем, что станет к нам равнодушной. (Вот уж воистину: "Мне отмщение, и аз воздам"). Но это уже грозит катастрофой самой жизни.
  
  4.5. Что бы смогла объяснить концепция новизны в эстетике?
  
  Излагая свою концепцию, автор вовсе не предлагает заменить слово "прекрасное" на слово "новизна". Он хотел бы только показать, что объективная интеллектуальная новизна является всего лишь одним из аспектов так называемого прекрасного, "понимание" которого сопровождается спонтанным возникновением чувства удовольствия. И еще неизвестно, одна ли новизна способна доставить нам наслаждение. Например, композиционное построение, создающее гармоничное сочетание частей и способствующее целостности представления, разве оно не может внести свою лепту в "казну" удовольствия? Конечно, у произведения искусства есть и другие достоинства способные привлечь наше внимание, но не способные вызвать интеллектуальное чувство наслаждения, и эти достоинства не менее значимы, чем новизна.
  
  Поэтому, исходя из вышеизложенного, одна из задач искусствоведения состоит, как нам представляется, в том, чтобы отделить в произведении искусства то, что доставляет интеллектуальное наслаждение от того, что не претендует на подобный статус, не становясь от этого ни менее ценным, ни менее привлекательным. Другая задача состоит в том, чтобы определить, каким образом и в какой мере то или иное достоинство участвует в формировании идеи произведения, являющейся источником интеллектуальной новизны. В частности, определить, в каких взаимоотношениях находятся интеллектуальная новизна и новизна органолептическая. И третья задача заключается в определении метафизической сущности искусства. Да, искусство существует тысячелетия, да, оно доставляет наслаждение, но только ли для того оно существует, чтобы доставлять удовольствие, не является ли услаждение струн нашей души всего лишь приманкой для выполнения Природой задачи более достойной человеческого рода, как, например, задачи приумножения многообразия Мира.
  
  А теперь попытаемся представить, что бы смогла объяснить теория прекрасного, если бы в основу ее было положено наличие в произведении искусства объективной интеллектуальной Новизны взгляда художника на вещи и явления окружающего нас мира.
  
  1. Во-первых, она бы объяснила так долго мучивший многих вопрос, отчего возникает удовольствие при созерцании произведения искусства.
  
  А возникает это удовольствие от "понимания" на бессознательном уровне интеллектуальной новизны, той новизны взгляда художника на вещи и явления, которая никому еще не знакома - кроме художника, - но которая на бессознательном уровне созвучна тому, что присутствует в душе созерцателя в скрытом виде. Можно сказать, что творец возбуждает и тем самым "озвучивает" в душе созерцателя аккорды, доселе немотствовавшие.
  
  Произведение искусства устроено таким образом, что его невозможно понять на сознательном уровне, его можно только чувствовать и интерпретировать, исходя из материала, представленного самим произведением и наших познаний в данной сфере искусства.
  
  Отсюда парадоксальная мысль: искусство существует только благодаря непониманию той идеи, что в нем заложена художником и благодаря тому удовольствию, которое мы испытываем, но не понимаем, откуда оно.
  
  2. Во-вторых, эта теория прояснила бы причину так долго существовавшего пристрастия большинства архитекторов, скульпторов, художников, искусствоведов и т. д. к связыванию прекрасного с непременным наличием в произведении искусства надлежащих пропорций, меры и согласованности его частей, а также соответствия произведения своему назначению. Что касается пропорций, симметрии, согласованности и меры, то данные качества произведения искусства характеризуют целостность, законченность, гармоничность данного произведения, а только в целостном и гармоничном можно почувствовать интеллектуальную новизну в ее полном и более "наглядном" виде.
  
  Произведение искусства, в котором новизна была бы представлена в "частичном" виде, не обладало бы ценностью в наших глазах, поскольку она не была бы нами обнаружена, как не было бы нами "узнано" сооружение, представленное, положим, всего лишь колоннами, боковыми стенами и парадным подъездом. И недаром гештальтпсихология первой обратила внимание на тот факт, что наша психика способна формировать "хороший" гештальт, то есть она способна из множества восприятий преимущественно фиксировать только то, что едино, симметрично, замкнуто, целостно.
  
  Относительно же соответствия того или иного произведения искусства той функциональной роли, для которой оно предназначено, можно сказать, что данное соответствие свидетельствует не только о целостности данного произведения, но и о гармоничности его существования в той среде, где оно успешно выполняет свою функцию. А гармоничность и целостность в наиболее полном объеме представляют интеллектуальную новизну произведения искусства, являющуюся неотъемлемым атрибутом последнего.
  
  3. В-третьих, можно было бы объяснить идущее еще с Античности постоянное отождествление в эстетике красоты и истины, несмотря на то, что истина не имеет никакого отношения к самой эстетике, поскольку принадлежит гносеологии.
  
  Красота и истина не просто соединены в произведении искусства, они порою бывают слиты в нашем представлении до неразличимости. Потому что, если истина - это внове созданная (обнаруженная, "понятая") ценностно-смысловая конструкция, то красота - это то, что спонтанно не столько сопровождает, сколько манифестирует возникновение данной структуры. Причем манифестирует с определенно заданной целью. Так что красота и истина - два названия одного и того же явления, именуемого объективной интеллектуальной новизной, но характеризуемого с двух различных сторон. Поскольку интеллектуальная новизна в виде объективной идеи обладает и истинностью, в силу своей верности, и красотой, в силу способности доставлять удовольствие. Так что "слияние" истины и красоты вполне объяснимо, поскольку в самой истине, обладающей первозданностыо и уникальностью, заключена новизна, а в самой красоте, обладающей способностью доставлять удовольствие, также заключена все та же новизна. (Но обо всем этом более подробно будет изложено в Части 11).
  
  4. В-четвертых, стала бы более объяснимой причастность к эстетике категории безобразного: доставляя нам наслаждение, новизна может быть не столь привлекательной для нашего чувства (положим, брезгливости), для нашего суждения, для нашей нравственности. Важен сам элемент "понимания" и удивления от явленной нам идеи-новизны. И не столь существенно, какую, положим, моральную окраску имеет эта идея. Если добро и зло в этом мире имеют, по крайней мере, одинаковые права на жизнь, значит, они имеют одинаковые права и на представление самих себя в искусстве, представляющей эту жизнь.
  
  5. В-пятых, можно было бы понять разногласия некоторых авторов относительно причины сокрытости или двойственности присущей любому настоящему произведению искусства. Сокрытость произведения искусства исходит не оттого, что творец его стремится непременно завуалировать "истинный" смысл произведения, а от того, что он просто не в состоянии его выразить, так как новизна, явленная нашему бессознательному, принципиально не может быть представлена однозначным образом нашему сознанию в какой-либо знаковой системе. Невыразимость идеи произведения искусства - характерное свойство последнего.
  
  К сожалению, следует согласиться с тем, что термины "красота" и "прекрасное" сами по себе ничего не говорят нашему чувству, потому что умом мы понимаем, что за ними скрывается нечто для нас важное как для характеристики произведения искусства, так и для нашего восприятия его, но сердцем мы не в состоянии почувствовать их значение и смысл, потому что эти термины скрывают в себе и эстетическое удовольствие, как фактор нашего психического восприятия и переживания, и новизну, как отличительное свойство произведения, и оценку вклада природного дарования художника, как выражение уникальности последнего и мн. мн. др.
  
  Поэтому, как в физике имеются фундаментальные законы и принципы, без которых невозможно понять устройство материи, так и в искусстве должны быть основополагающие понятия, без которых невозможно, хотя бы на феноменальном уровне, понять и познать психологию творчества художника и психологию восприятия произведения созерцателем. И такими понятиями, как нам кажется, могли бы быть:
  - объективная интеллектуальная новизна,
  - интеллектуальное чувство удовольствия,
  - "понимание" идеи на бессознательном уровне,
  - инсайт, интуиция,
  - приумножение многообразия,
  - природное дарование и т. д.
  
  Подобные понятия должны быть таковыми, чтобы их можно было если не измерить, то хотя бы:
  - почувствовать на феноменальном уровне, как, например, интеллектуальное чувство удовольствия;
  - исчислить или сравнить с чем-либо, как, например, многообразие;
  - зафиксировать, как, например, инсайт;
  - сопоставить или проанализировать, как, например, новизна и т. д.
  
  Только оперирование положениями, прочувствованными или уясненными нами самими, может быть плодотворным в вопросе понимания произведения искусства и самого процесса творчества.
  
  А вообще, создается такое впечатление, что эстетика все время движется по издревле уже накатанной и раздолбанной до невероятной ширины и глубины колее красоты и она уже не способна - да и нет у нее особого желания - выкарабкаться из нее на расположенную рядом с ней прямую дорогу новизны. Эстетика, в основе которой красота, должна стать эстетикой, в основе которой новизна. Тем более что замена фундамента не влечет за собой кардинальной переделки всей надстройки эстетических категорий:
  - остается и удовольствие от восприятия интеллектуальной новизны, и связанное с ним эстетическое переживание;
  - остается и гармония, как достижение целостного образа, наделенного новизной посредством определенного взаимосочетания его элементов;
  - остается и возвышенное, как знак отличия нового от известного и повседневного;
  - остается и катарсис, как переживание от встречи нашего сознания-бессознательного с той интеллектуальной новизной, что представлена в произведении искусства.
  
  Так что выбраться из старой колеи можно только посредством психологического и интеллектуального проникновения в категорию объективной интеллектуальной новизны, лежащую в основе любого творческого процесса, в том числе и процесса эстетического творчества.
  
  Литература к Части 1
  1. Коллингвуд Р. Дж. Принципы искусства. - М.: "Языки русской культуры", 1999. С. 45.
  2. Г. Риккерт. Границы естественнонаучного образования понятий. - Санкт-Петербург.: "Наука". 1997. С. 522-523.
  3. Грэм Гордон. Философия искусства. - М.: СЛОВО SLOVO, 2004. С. 23-24.
  4. Платон. Сочинения в трех томах. - М.: "Мысль". 1970. Все цитаты из Платона даны по этому изданию.
  5. Сенека. Нравственные письма к Луцилию. - Сенека Л.-А. Нравственные письма к Луцилию; Трагедии. - М.: "Худож. Лит.". 1986. С. 233.
  6. Декарт Р. Страсти души. - Декарт Р. Сочинения в 2т. - М.: Мысль, 1989. Т. 1. С. 483.
  7. Вертгеймер М. Продуктивное мышление. - М.: "Прогресс". 1987.
  8. Мандельштам О. Собр. соч. в 4-х т. Т. 1. - М.: "Терра"- "Terra", 1991. С. 81.
  9. А. Шопенгауэр. Мир как воля и представление. Т. II. -М.: "Наука", 1993. С. 411.
  10. Ален. Рассуждения об эстетике. Пер. с франц. А. З. Акопяна. - Н. Новгород. 1996. С. 116.
  11. Барт Р. Избранные работы: Семиотика: Поэтика. - М.: Прогресс. 1989. С. 357.
  12. Ницше Ф. По ту сторону добра и зла. - Ницше Ф. Сочинения в 2 т. - М.: Мысль. 1990. Т. 2. С. 253.
  13. Шопенгауэр А. Собрание сочинений: В 6 т. Т. 5: Parerga и Paralipomena: В 2 т. Т. 2: Paralipomena. - М.: ТЕРРА - Книжный клуб; Республика, 2001. С. 41.
  14. Ж. Жубер. Дневники. Эстетика раннего французского романтизма. - М.: Искусство. 1982. С. 321.
  15. См. например: Пуанкаре А. Ценность науки. Наука и метод. - Пуанкаре Анри. О науке. - М.: Наука. 1983; Адамар Ж. Исследование психологии процесса изобретения в области математики. - М.: Советское радио. 1970; Лапшин И. И. Философия изобретения и изобретение в философии: Введение в историю философии. - М.: Республика. 1999. С. 219-261.
  16. Выготский Л. С. Собрание сочинений: В 6-ти т. Т. 2. Проблемы общей психологии. - М.: Педагогика. 1982. Страницы указаны в скобках.
  17. Жан Бодрийяр. Соблазн. - М.: Изд. Ad Marginem. Пер. с фр. А. Гараджи. 2000. С. 165-166.
  18. Сенека. Указ. соч. С.128.
  19. Барт Р. Текстовой анализ одной новеллы Эдгара По. - Указ. соч. С. 434.
  20. Цит по: Западная философия: итоги тысячелетия. - Екатеринбург: "Деловая книга", Бишкек: "Одиссей". 1997. С. 344.
  21. Бергсон А. Смех. - М.: Искусство. 1992. С. 12.
  22. Гомер. Одиссея. Пер. с древнегреческого В. Жуковского. - М.: ТЕРРА. 1996. Песнь 11. C. 546.
  23. Гомер. Илиада. Пер. с древнегреческого П. И. Гнедича. - Л.: Наука. 1990. Песнь 24. С. 353.
  24. О. Григорьев. Футбол. Поэма. - Олег Григорьев. Птица в клетке. Стихи и проза. - Санкт-Петербург.: Изд. Ивана Лимбаха. 2005. С. 240.
  25. Платон. Теэтет. - Указ. соч. Т. 2. С. 243.
  26. Аристотель. Метафизика. - Сочинения в четырех томах. - М.: Мысль. 1975. T. I. С. 69.
  27. Г. - Г. Гадамер. Язык и понимание. - Г. - Г. Гадамер. Актуальность прекрасного. - М.: Искусство. 1991. С. 45.
  28. Изард К. Эмоции человека. - М.: Изд-во Моск. ун-та. 1980. Таблица 7. С. 248.
  29. Платон. Кратил. - Указ. соч. T. I. С. 453.
  30. Вольтер. Эстетика. Статьи. Письма. - М.: Искусство. 1974. С. 294.
  31. Валери Поль. Об искусстве. - М.: Искусство. 1976. С. 151.
  32. Барт Р. Указ. соч. С. 495.
  33. Из истории английской эстетики ХУШ века: Поп. Аддисон. Джерард. Рид. - М.: Искусство. 1982. С. 232-237.
  34. Зельдмайр, Ганс. Искусство и истина. Теория и метод истории искусства. - СПб.: Axioma, 2000. С. 148.
  35. Блейк У. Видения страшного суда. - М.: Изд-во ЭКСШ-Пресс. 2002. С. 211.
  36. Э. Гомбрих. Мифологии Боттичелли. - "Искусствознание" 2/02 XX . Научное издание. С. 169.
  37. Серен Киркегор. Дневник обольстителя. Серен Киркегор. Наслаждение и долг. - Киев.: Изд-во АО. 1994. С. 203.
  38. Г. В. Ф. Гегель. Эстетика. В 4-х т. - М.: Искусство. 1968. T. I. С. 295.
  39. Банфи А. философия искусства. - М.: Искусство. 1989. С. 34.
  40. М. Хайдеггер. Исток художественного творения. Цит. по: Зарубежная эстетика и теория литературы Х1Х-ХХ вв. Трактаты, статьи, эссе. - М.: Изд-во Моск. унив-та. 1987. С. 312.
  41. История красоты. Под ред. Умберто Эко. - М.: СЛОВО SLOVO, 2005. С. 315, 317.
  42. Сиоран. Искушение существованием. - М.: Республика; Палимпсест, 2003. С. 407.
  43. Беньямин В. Озарения. Маленькие фрагменты об искусстве. - М.: Мартис. 2000. С. 283.
  44. Шопенгауэр А. О четверояком корне... Мир как воля и представление. Т. 1. Критика Кантовской философии. - М.: Наука, 1993. С. 316.
  45. Шарль Бодлер. Цветы зла. Обломки. Парижский сплин, искусственный рай. Эссе, дневники. Статьи об искусстве. М.: РИПОЛ КЛАССИК. I997. С. 517.
  46. Дали С. Дневник одного гения. - М.: Искусство, 1991. С. 123.
  47. Хосе Ортега-и-Гассет. Эстетика. Философия культуры. Дегуманизация искусства. - М.: Искусство. 1991. С. 220-222.
  48. Лосев А.Ф. История античной эстетики. СОФИСТЫ. СОКРАТ. ПЛАТОН. - М.: Ладомир. 1994. С. 200-201.
  49. Ницше Ф. Сочинения в 2 т. - М.: Мысль. 1990. Т. I. Человеческое, слишком человеческое. С. 237.
  50. Гегель. Энциклопедия философских наук. Т. 2. Философия природы. - М.: Мысль. 1975. С. 539.
  51. Шарль Бодлер. Указ. соч. С. 517.
  52. Ортега-и-Гассет Х. Размышления о "Дон Кихоте". - СПб.: Изд-во С.-Петербургского университета, 1997. С. 110.
  53. Уайтхед А. Избранные работы по философии. Приключения идей. - М.: Прогресс, 1990. С. 669.
  54. Л. Фейербах. Избр. философские произедения. В 2-х т. Т. 2. Лекции о сущности религии. - М.: Гос. изд. полит. лит. 1955. С. 640.
  55. Хёйзинга Й. Homo ludens. В тени завтрашнего дня. - М.: Издательская группа "Прогресс", "Прогресс-Академия", 1992.
  56. Гельвеций. Сочинения. В 2-х томах. Т. 1. Об уме. - М.: "Мысль", 1974. С. 285.
  57. Шеллинг Ф. В. Й. Сочинения в 2 т. Т. 1. - М.: Мысль, 1987. С. 478.
  58. Ж. Жубер. Дневники. Цит. по: Эстетика раннего французского романтизма. - М.: Искусство, 1982. С. 322.
  59. Шарль Бодлер. Указ. Соч. С. 790, 791.
  60. Беньямин В. Озарения. "Избирательное сродство" Гете. - М.: Мартис, 2000. С. 116-117.
  61. Адорно В. Теодор. Эстетическая теория. - М.: Республика, 2001. С. 185.
  62. Ортега-и-Гассет Х. Размышления о "Дон Кихоте". - СПб.: Изд-во С.-Петербургского университета, 1997. С. 111.
  63. А. Ж. Греймас и Ж. Курте. Семиотика. Объяснительный словарь теории языка. Цит. по: Семиотика. - М.: Радуга, 1983. С. 519.
  64. М. Ю. Лермонтов. Дума. - Собр. соч. в 4-х тт. М.-Л.: Изд-во АН СССР. 1962. Т. I. С. 443.
  65. М. Ю. Лермонтов. Тамбовская казначейша. Указ. соч. Т. 2. С. 460.
  
  Часть 2. Бытие как возникновение интеллектуальной новизны и нового сущего
  
  Предисловие к Части 11
  
  Сколь это ни звучит странно, но чем разумнее, как, казалось бы, становится человечество, тем все более сгущается вокруг нас наступающая, подобно вечерним сумеркам, духовная неопределенность. В чем именно это проявляется?
  
  Так мы существуем посредством процесса бытийствования среди мира, наполненного сущим, но при этом у нас нет достаточно четкого представления о том, что такое бытие и что такое сущее (не говоря уже о том, что такое Хаос (Ничто).
  
  Мы не только восхищаемся красотами Природы, но и сами все еще создаем прекрасные произведения литературы и искусства, но при этом мало чего вразумительного можем сказать о том, что такое красота, как она возникает и какое воздействие оказывает на самого человека и общество в целом.
  
  Мы мыслим посредством генерирования новых идей и тем самым пока что обеспечиваем относительную устойчивость существования этого мира, его многообразие и обновление, но при этом мало что можем определенного сказать о том, что такое Новизна сама по себе и что такое идея.
  
  Мы буквально на каждом шагу - и в жизни и в искусстве - постоянно говорим о проявлениях своей и чужой души, но продвинулись ли мы со времен Античности в вопросе, что именно относится к компетенции душевных проявлений нашей психики и чем они выделяются от прочих проявлений, в том числе и духовных.
  
  Мы все время заняты поисками Истины и путей приложения ее в собственную практику, но при этом плохо себе представляем саму суть этого понятия, методологию ее формирования и применения.
  
  И примеров таких можно привести великое множество. Но как это ни печально, с течением времени мы все более и более уходим от осознания истинности вышеотмеченных понятий, впервые представленных и можно даже сказать подаренных нам древнегреческими мыслителями. Что это: закономерность духовной эволюции человека и человечества в целом или признак все более и более надвигающейся на нас деградации?
  
  Прошло два с половиной тысячелетия развития цивилизации, но продвинулись ли мы хотя бы сколько-нибудь не столько в развитии, но в понимании вышеозначенных вопросов. Наоборот, как нам представляется, мы все более отстраняемся от разрешения поставленных древними греками вопросов, поскольку происходит отчасти неосознаваемое нами самими, но неуклонное выхолащивание душевной, нравственной и духовной составляющих нашей психической, общественной и интеллектуальной жизни.
  
  Единственной и основной нашей заботой становится наше материальное благополучие, постепенно вытесняющее - буквально выдавливающее подобно соку из плода - вышеозначенные понятия нашей жизни и культуры. Но добром это не может кончиться. Неужели тысячелетия духовного становления человечества были направлены только на то, чтобы создать цивилизацию, благоденствующую в материальном плане, но деградированную в плане духовном и нравственном. А ведь к этому мы движемся. И даже не заметно на горизонте какой-либо силы, которая могла бы воспрепятствовать этому совсем недавно наметившемуся, - особенно в Новейшие времена, - но неуклонно нарастающему процессу.
  
  Создается такое впечатление, что, чем "умнее" и совершеннее становятся создаваемое нами машины, аппараты, устройства, тем глупее становимся мы сами. Передоверяя машинам и механизмам часть своей физической и интеллектуальной энергии, мы утрачиваем саму способность душевного, нравственного и духовного совершенствования, а потому деградируем до уровня придатков, физически и умственно зависимых от того, что мы создаем. Иначе говоря, мы попадаем в ловушку рабства, расставленную нами самими на самих же себя. Душевность, нравственность и духовность становятся тем захолустьем, которое однажды разросшись, поглотит и нас самих и нашу цивилизацию. Ведь мы же знаем: то, что в Природе - в том числе и природе нашего организма - не функционирует, не совершенствуется, не обновляется, то постепенно утрачивается и гибнет.
  
  Вот где нужна нам наша мудрость, то есть духовность, соединенная с нравственностью и душевностью. Нам хватает ума создавать то, что мы создаем, но нам не хватает мудрости в создании гармонии между тем, что мы способны создать и тем, что мы собой представляем в духовном и нравственном отношении. Но как мы знаем, в том, что мы собой представляем слишком много природного, эгоистичного, ресентиментного. Вот это негативное - источник того диссонанса, под угрозой которого все время находится то равновесие, которое мы пытаемся создать. Нам все время надо держать в голове ту истину, - относительно нас же самих, - которая выражается в народной мудрости в виде пословицы: как ни корми волка - он все в лес смотрит.
  
  Мы слишком недавно вышли из Природы и слишком быстро обрели возможность получения материальных благ, но мы еще не успели обрести хотя бы возможность создания устойчивой платформы нашего нравственного и духовного благосостояния. Последнее нам очень плохо удается. Но нами создаваемое не должно приходить в противоречие с тем, чем мы являемся сами. Разрыв между первым и вторым - это та пропасть, в которую мы неизбежно свалимся, если оставим в забвении собственное психологическое, нравственное и духовное воспитание и образование.
  
  И наша беда не столько в том, что мы слишком быстро и поспешно, - а потому и не обдумано - переделываем под себя свою среду обитания, а в том, что мы не можем также быстро переделать свою психолого-нравственную природу. Ее, скорее всего, нужно долго и упорно воспитывать и образовывать в плане той пайдейи, которой была озабочена мудрая Античность и которая (пайдейя) была уже забыта Средневековьем и Новыми временами. Дело осложняется и тем, что чем более мы становимся благополучными в материальном отношении, тем менее у нас тяга к тому, чтобы стать полноценными в нравственном и духовном отношении. (Вот уж воистину - сыто брюхо к ученью глухо). А это является следствием отсутствия у нас духовности и ответственности за те последствия, которые могут быть с этим сопряжены. Ведь духовность это не только образованность и умение ловко ориентироваться в наличной обстановке, но и видение той перспективы, в которой мы можем очутиться при тех или иных неблагоприятных или просто несвойственных нам обстоятельствах.
  
  Да, действительно, ум заключается в том, чтобы производить интеллектуальную и материальную новизну. Но как оказалось на поверку, этого слишком мало. Для того чтобы уметь распоряжаться этой новизной и регулировать те направления, в которых она должна производиться, для этого нужна мудрость. Мы же себе в ней отказываем, склоняясь только к материальному потребительству. И величайшая заслуга Хайдеггера и других мыслителей в том, что они обратили и заострили внимание на процессе нравственно-духовного, метафизического застоя и деградации общества в быстротекущем потоке все нарастающего прогресса научной, технической и технологической оснащенности нашей цивилизации. Но не окажется ли этот застой той "пробкой", которая, разрастаясь в своих размерах, перекроет сам поток развития? Вот в чем вопрос. И этот вопрос, скорее всего, призвана разрешить не какая-либо научно-техническая дисциплина, а именно, дисциплина метафизика, поскольку ее предметом одновременно являются и сам человек производящий (обнаруживающий, "понимающий") новизну и сама новизна во всех формах ее проявления.
  
  А теперь в самых общих чертах о том, что нас будет занимать во второй части нашей книги. В первой части мы уже предприняли некоторые попытки, во-первых, отделить душевные проявления нашей психики от того, что мы называем духовным в нас и в нашей культуре; во-вторых, определить, что такое прекрасное и какие именно феноменальные проявления нашего интеллекта и нашей психики побуждают нас признать прекрасным то или иное произведение искусства; и в-третьих, более четко представить себе интеллектуальную новизну в форме объективной идеи.
  
  В данной же части книги нами будет раскрыта тема ранее никем еще не затронутая, а именно, тема внутренней сущности понятия объективной идеи. Это, во-первых. А во-вторых, будут определены и рассмотрены те понятия, которые непосредственно взаимосвязаны с понятием идея, то есть понятия бытия, истины, сущего, красоты и т. д. Но наша задача, с одной стороны, будет состоять не в том, чтобы дать несколько иное толкование тому, что ранее в метафизике уже было определено под символами имен "идея", "истина", "прекрасное", "бытие" и т. д., и не в том наша задача, чтобы уточнить (конкретизировать, сузить, расширить) эти уже существующие понятия.
  
  Наша задача в том, чтобы, во-первых, на фоне уже имеющегося знания об этом "определенном" сначала вычленить то, что имело бы смысл определить; во-вторых, определить его как бы сызнова, то есть определить не обращая внимания на прежде приданные ему смыслы, на смыслы ранее уже сопряженные с этими именами; и в-третьих, определить его так, чтобы оно вписывалось в систему остальных понятий не только вполне естественным образом, но и в их вполне объяснимой и понятной в своем происхождении взаимосвязи друг с другом. И последнее, по сути дела, является основным нашим требованием и главной целью.
  
  И с другой стороны наша задача будет состоять не в том, чтобы в дальнейшем, во что бы то ни стало сохранять логическую последовательность изложения текста, а в том, чтобы в процессе изложения нам была понятна вышеозначенная взаимосвязанность и взаимовытекаемость понятий, которыми мы оперируем.
  
  Поэтому, как в археологии, наткнувшись на какой-то объект или сооружение, начинают раскопки именно с этого места, а затем продолжают их в тех местах, где можно обнаружить, хотя еще и не видимые, но уже предполагаемые детали этого сооружения, так и в нашем случае, "зацепившись" за концепцию структурно-функционального состава идеи (раздел 5.1), мы попытаемся не только "вытянуть" и обосновать метафизические понятия бытия, сущего, сущности, Истины, идеи, новизны, Ничто (Хаоса), красоты, и т. д., но и рассмотреть их с разных сторон: положим, со стороны размежевания этих понятий, их взаимодействия, причин забвения, оценки трудности их восприятия нашим сознанием и т. д. и т. п.
  
  Так что в процессе изложения возможны повторы и возвраты к обсуждению ранее затрагиваемых вопросов. Основанием, а заодно и оправданием этому все же служит, во-первых, сама по себе сложность предмета изложения, во-вторых, запутанность и "затененность" его исторического развития и, в-третьих, многослойность и многозначность доставшегося нам в наследство понятийного аппарата.
  
  Вот почему нижеследующие разделы - да и разделы первой части книги - это всего лишь очерки отдельных моментов понимания того, как (а главное, из чего!) возникает (складывается) интеллектуальная новизна и как она преобразуется в новизну материальную. И эти очерки изложены примерно в той последовательности (за исключением данного Предисловия и отчасти следующего раздела), в какой они возникали, формировались и оформлялись по мере написания текста. Поэтому не следует искать в них изложения логически выстроенной целостной концепции. Наоборот, концепция слагалась по мере прояснения тех или иных вопросов, непосредственно относящихся к данной теме. Так, наверное, слагается мозаичная картина по мере нанесения на стену более или менее значимых в своей сути фрагментов.
  
  Глава 5. И опять об идее и иррациональном мышлении
  
  Здесь мы рассмотрим структуру идеи: из чего она состоит, в какой взаимосвязи находятся ее элементы, и какую роль исполняет каждый из них. Кроме того, будет высказано предположение об "одновременности" возникновения у человека способностей как иррационального мышления, так и мышления логического. А это, в свою очередь, повлекло за собой необходимость к речевому общению и обмену мыслями по поводу претворения в практику повседневной жизни смыслов внове создаваемых идей.
  
  5.1. Структурно-функциональный состав идеи
  
  Мы уже не счесть сколько раз употребляли слово "идея" и оперировали понятием, за ним скрывающимся. Но при этом не вникали в саму суть этого понятия. Мы говорили о том, что новая идея представляет собой объективную интеллектуальную новизну, что она является основным элементом продуктивного (творческого) мышления во всех сферах человеческой деятельности, говорили и о внезапности явления ее в наше сознание, и о связи ее с новизной, красотой и истиной, говорили и о том, что явление ее в наше сознание сопровождается как спонтанным возникновением интеллектуального чувства удовольствия-удивления, так и неизвестно откуда взявшейся уверенностью в ее истинности и надежности.
  
  Но все это лишь внешние атрибуты, характеризующие внове образуемую идею. А потому мы еще не сказали самого главного: из чего она состоит, посредством каких факторов формируется и что является самой сутью ее содержания, то есть, что скрывается за тем новым смыслом, который она с собой приносит. Иначе говоря, нам предстоит заглянуть туда, куда, как нам представляется, еще никто не удосужился заглянуть. А именно, заглянуть "внутрь" идеи и попытаться разобраться в том, что она собой представляет: какие объекты являются составными ее частями, посредством чего эти объекты между собой соединяются и каков механизм образования ее ценностно-смыслового содержания.
  
  Но для того чтобы нам проще было разобраться в этом, представим себе мысленно следующую ситуацию, демонстрирующую в наглядном виде процесс образования совершенно новой идеи. Так вот, положим, мы сидим за столом, а напротив больной человек с повышенной температурой тела. И перед нами поставлена задача измерить температуру его тела. (При этом нас будут интересовать не столько детали проведения данного мысленного эксперимента, сколько сам принцип создания абсолютно новой идеи, идеи, которая еще никому и никогда не приходила в голову). И непременным условием проведения этого эксперимента является то обстоятельство, что у нас нет никакого представления о градуснике или каком-либо другом способе измерения температуры. Но на столе перед нами множество (куча) предметов самого разного вида и назначения, и среди этого множества в разных местах стола находятся: колбочки со спиртом, водой и ртутью, трубочки из металла, стекла и резины, равномерно расчерченная шкала на бумажной ленте и т. д. Кроме того, у нас есть знание того, что коэффициент температурного расширения некоторых жидкостей прямо пропорционален температуре этих жидкостей.
  
  Итак, имея множество предметов и ту задачу, которая стоит перед нами, зададимся вопросом: в какой последовательности мы будем действовать? Во-первых, скорее всего, мы постараемся из имеющихся предметов отобрать те, которые, как нам кажется, могут пригодиться для выполнения нашей задачи. Причем, не исключено, что мы отберем те, которые нам в дальнейшем не понадобятся вовсе, и наоборот, не отберем те, которые нам необходимы. Во-вторых, мы начнем прилаживать друг к другу отобранные нами предметы с учетом вида, размера, цвета и других свойств этих объектов. То есть, мы будем пытаться взаимосвязывать их друг с другом и с телом больного человека. При этом мы можем менять одни предметы на другие и снова и снова производить эту операцию взаимосвязывания.
  
  Наконец, мы отберем то, что, как нам представляется, имеет отношение к конструкции данного прибора. В-третьих, мы более основательно примемся за решение стоящей перед нами задачи: с учетом вида и свойств отобранных нами элементов, мы начнем думать о том, как бы из имеющихся объектов получить прибор данного назначения. И на это обдумывание у нас может уйти достаточно много времени. Но далее - и это уже, в-четвертых - начнется самое интересное и самое таинственное: сколько бы мы ни сидели за этим столом и сколько бы ни обдумывали данный вопрос на рациональном уровне, решение его нами не будет найдено, и не будет оно найдено только потому, что рациональное мышление - как мы уже не раз заявляли об этом - в принципе не способно к тому, чтобы создать интеллектуальную новизну в виде идеи. Но это вовсе не значит, что этап предварительного логического мышления безрезультатен: наоборот, чем интенсивнее мы размышляем над задачей и чем с более разных сторон мы подходим к ее решению, тем вероятнее в последующем получение положительного результата. Можно сказать, что "интеллектуальное усилие" (Бергсон) - это хорошо проведенная "артподготовка", которая в дальнейшем дает нам возможность беспрепятственного овладения тем материалом, который прежде вызывал у нас затруднения.
  
  Так вот, в обязательном порядке нужна какая-то временная и пространственная (смена обстановки) отстраненность от того, что мы пытались найти посредством рационального мышления. А нужна она нам только для того, чтобы к окончательному разрешению задачи подключилось наше более мощное в своей креативности бессознательное. И это подключение осуществляется совсем незаметно для нашего сознания. Мы даже не знаем, когда оно происходит: то ли после того, как мы уже отчаялись разрешить нашу задачу рациональным путем, то ли уже в процессе попытки логического ее решения.
  
  Вот оно-то, бессознательное, - если нам, конечно, повезет, - в какой-то последующий момент (во время прогулки, сна, отдыха и т. д.) внезапно явит нам вид нашего прибора во всем комплексе его деталей и взаимосвязей между последними. (И это уже будет, в-пятых). Но явит его не в последовательности составляющих отдельных элементов и взаимосвязей, а как "сгусток" смысла, который мы должны раскрыть в эту последовательность. Явление этого "сгустка" в наше сознание - это и есть то, что в философии называется, инсайтом, озарением, интуицией.
  
  И только в процессе раскрытия этого смысла (и это уже на шестом этапе) мы увидим: рабочим веществом, положим, должна быть ртуть, так как она обладает и свойством пропорционального изменения своего объема при изменении температуры, и темным цветом, позволяющим увидеть уровень ртути в трубке; трубочка должна быть стеклянной, чтобы был виден уровень подъема столбика жидкости; шкала должна быть жестко соединена со стеклянной трубочкой, и многое другое мы увидим в процессе развертывания идеи из "сгустка" смыслового содержания в сам смысл, показывающий нам, что с чем должно быть взаимосвязано и каким именно образом соединено. Кроме того мы увидим, что всё нами отобранное должно быть взаимосвязано не только друг с другом, но и со зрением человека, обладающего способностью (свойством) видеть шкалу и столбик ртути, и с телом больного человека, температура которого обладает свойством повышаться.
  
  Так что основными объектами (сущими) этой идеи являются: сам изобретатель этого устройства, человек, температура которого измеряется и градусник (как комплекс вполне определенных объектов), являющийся искомым сущим, тем объектом, который внове образуется и посредством которого может быть исполнена определенная функция (деятельность). (Более подробно вопрос формирования искомого сущего в общем процессе возникновения новизны любого рода будет нами рассмотрен в основном в Разделах 6.1. "Где... прячется бытие?" и 6.12. "К вопросу о единстве методологии возникновения как "рукотворного", так и природного сущего").
  
  Как видим, главенствующим фактором образования идеи является создание (обнаружение, "понимание") вполне определенных взаимосвязей между свойствами объектов причастных к ее созданию (обнаружению, "пониманию"). И эти взаимосвязи осуществляются не столько посредством физического соединения ("столкновения") этих объектов, сколько путем взаимосочетания и "зацепления" тех свойств, которыми эти объекты обладают.
  
  Так, положим, способность (свойство) человека видеть столбик ртути и шкалу коммуницирует со свойством последних отражать свет и быть видимыми за счет этого. Не будь какого-либо из этих свойств, не могла бы даже возникнуть идея градусника в данном виде. Для того чтобы понять, насколько важным элементом идеи являются свойства объектов и взаимосвязи между ними, напомним, что даже столкновение двух предметов будет иметь разный характер в зависимости от массы, упругости и формы последних. То есть все зависит от того, какие свойства одного объекта с какими свойствами другого объекта будут взаимосочетаться. (Так в последнем случае масса, положим, одного тела будет взаимодействовать и с массой, и с упругостью, и с формой другого тела, но она не будет взаимодействовать ни с цветом, ни с электропроводностью этого тела). И, главное, от этого будет зависеть результат. Идея обнаруживает этот результат, вернее, она и есть искомый результат. Причем, она обнаруживает и выявляет как сами объекты, так и те свойства, которые привели к взаимодействию и данному результату.
  
  Как видим, взаимосвязи между объектами - это производные от их свойств. Не было бы свойств - не было бы и взаимосвязей между объектами. А не было бы взаимосвязей - не было бы и идей. Такова диалектика взаимоотношений структурных элементов идеи: объектов, свойств, взаимосвязей. (О роли свойств объектов-сущих и взаимосвязей между ними в деле формирования идеи речь у нас будет в основном идти как в Разделе 6.1. "Где... прячется бытие?", так и в Разделе 6.9. "Взаимосвязи как "серые кардиналы" внове образуемых идей").
  
  Как суть человеческой личности заключается в тех отношениях, в которых она находится с окружающим его миром и обществом, так и суть какого-либо объекта-сущего или явления заключается в тех связях, в которых он находится с другими объектами и явлениями. Но понимание сути новых, то есть ранее неизвестных связей, возможно только в иррациональном (интуитивно-инсайтном) акте "схватывания" смысла идеи как комплекса тех ценностно-смысловых взаимосвязей, которыми соединены эти объекты и явления. Положим, идея электромагнетизма - это комплекс таких объектов и явлений как проводник, источник питания (напряжения), электроны в процессе движения, электромагнитное поле, предмет на который оно воздействует. И все эти объекты и явления между собой взаимосвязаны посредством определенных свойств: проводник должен обладать свойством электропроводности, источник питания - свойством создавать разность потенциалов, объект, на который воздействует электромагнитное поле - свойством электромагнетизма, да к тому же должен находиться в непосредственной близости от проводника и т. д.
  
  И вообще, сущность объекта состоит в том свойстве, благодаря которому он находится во взаимосвязи с другими объектами в контуре вполне определенной идеи. Так, Земля обладает сущностью (свойством) тяготения, если она рассматривается во взаимодействии с другими объектами Солнечной системы. Но ее, Землю, можно рассматривать и с точки зрения места развития органической жизни, поскольку она обладает свойствами (сущностью), способствующими ее зарождению и развитию (температура, давление, наличие атмосферы и т. д.). То есть каждый объект может иметь множество своих сущностей в зависимости от того, какими своими свойствами он взаимосвязуется с другими объектами тех или иных идей. Объект сам по себе, обладай он сотней превосходных свойств, не будет иметь какой-либо ценности вне взаимосвязи с другими объектами. Только взаимосвязи придают ему смысл существования и ценность. Как писал Ницше:
  
  "557. Свойства какой-нибудь вещи суть ее действия на другие "вещи": если мысленно устранить другие "вещи", то вещь не будет иметь никаких свойств, т. е. не существует вещи без других вещей, т.е. не существует "вещи в себе".
  558. "Вещь в себе" есть понятие, лишенное смысла. Если я мысленно устраню все отношения, все "свойства", всю "деятельность" какой-нибудь вещи, то вещи не останется: потому что вещественность лишь присочинена нами под давлением логических потребностей..."1.
  
  Так что сущность отдельной вещи множественна и зависит от того, в каких идеях эта вещь участвует. Положим, сущностью воды в идее гидроэлектростанции будут ее свойства текучести и плотности, в идее кругооборота воды в природе - свойства испарения, конденсации и т. д., в идее гомеостаза - свойства текучести и способности растворять в себе и переносить по организму соли и минеральные вещества. Но сущность объекта не есть его идея, как это можно себе представить. А что же тогда называется идеей?
  
  Идея - это внове про-изведенная (или внове обнаруженная, или внове "понятая") сущность какой-либо взаимосвязи нескольких объектов, каждый из которых взаимосвязан посредством определенных своих свойств со свойствами других объектов этого же комплекса. То есть идея - это функциональная взаимосвязь комплекса объектов, обладающая ценностным смыслом с той или иной интересующей нас стороны. Вопрос же, в чем смысл внове образуемой идеи будет нами рассмотрен далее как в разделах данной Части 11, так и в разделах Части 111.
  
  Так в идее электродвигателя взаимосвязаны воедино статор, обладающий свойством пропускать электрический ток и тем самым создавать переменное магнитное поле; обладающий ферромагнетизмом ротор, способный свободно вращаться вокруг своей оси; пространство между ними, способное передавать электромагнитные волны и т. д. Таким образом, если сущность вещи - это ее свойство, которое необходимо для взаимодействия с другими объектами-сущими, то идея - это комплекс взаимосвязанных сущих, комплекс, обладающий и смыслом и ценностью для нас.
  
  Но тогда спрашивается, откуда появляется ценностно-смысловое содержание идеи, то есть, какие факторы формируют это содержание и в то же время придают ему ценность (потому что возникновение нового смысла всегда сопряжено с появлением новой ценности). Скорее всего, смысловое содержание является результатом создания нового комплекса из объектов, определенные свойства которых объединены ранее неизвестными нам взаимосвязями.
  
  То есть, новое смысловое содержание идеи создается Новизной: новизной взаимосочетания самых разных объектов, новизной использования их свойств (в определенном назначении) и новизной взаимосвязей между ними.
  
  Вообще говоря, идея обладает качеством новизны только потому, что этим качеством обладает тот комплекс взаимосвязей, который соединяет объекты, хотя новыми для нас не являются - кроме, конечно, искомого сущего, то есть того объекта, который мы должны найти и сформировать, - ни сами объекты, входящие в идею, ни свойства этих объектов, ни каждая из отдельных взятых взаимосвязей между соединяемыми объектами. Все вышеперечисленные элементы идеи, - объекты, свойства и взаимосвязи - не обладая качеством новизны по отдельности (кроме искомого сущего), в то же время высвечиваются в новом свете при явлении идеи, в формировании которой они участвуют. Отблеск новизны идеи как бы сообщает дополнительную ценность каждому из этих элементов.
  
  При этом следует заметить, что объекты, обладая достаточно большим количеством самых разнообразных свойств, в каждой конкретной идее объединены между собой не хаотичным образом, а посредством использования вполне определенных своих свойств. (Так в идее гидроэлектростанции существенными свойствами воды являются ее текучесть и весовая характеристика (плотность), а не свойство, положим, растворять в себе другие вещества, что является уже сущностным свойством воды в идее гомеостаза). Задача же остальных свойств объекта только в том и заключается, чтобы не препятствовать осуществлению сущностной функции. Если бы вода обладала низкой плотностью или свойством взрывоопасности, то это вряд ли способствовало бы рождению самой идеи гидроэлектростанции.
  
  И не надо думать, будто бы свойствами могут обладать только чувственно воспринимаемые нами объекты (предметы, явления и т. д.). Свойства могут принадлежать также какой-либо духовной или даже абстрактной сущности. Так, например, свойство какого-либо математического знака или формулы - это те действия, посредством которых можно производить операции с тем или иным числом аргументов. Но взаимосвязи самих объектов, обладающих своими свойствами, могут быть обнаружены или сотворены нашим интеллектом только в акте иррационального мышления (положим, инсайта) и представлены в виде комплекса (идеи), описывающего какую-либо значимую для нас зависимость. Это подтверждается тем, что идеи могут являться нам в виде формул. И если учесть, что соединяемыми объектами может быть все что угодно, то посредством создаваемых (обнаруживаемых) нашим интеллектом идей, в конечном счете, могут быть выявлены искомые сущие самого разного вида: таблица (Менделеев), схема-кольцо (Кекулия), формула (Ньютон, Эйнштейн), устройство, вещество, сооружение, моральное правило (Кант), психологическая концепция (Фрейд, Юнг), принцип (Оккам, Бор, Гейзенберг, Паули), произведение искусства и т. д. (Примеры некоторых идей из самых разных сфер знания приведены нами в Разделе 6.1. "Где... прячется бытие?"). (См. также Р. S. 1).
  
  Выше мы сказали о смысловом содержании идеи. Что же касается ценностного ее содержания, то оно, скорее всего, формируется теми выгодами, которые принесет применение идеи в действительности, будь она материальной, нравственной или эстетической. Так идея или сущность дома не в его абстрактной "домности", а в том, что это место постоянного совместного проживания и укрытия от превратностей непогоды, и нежелательного нападения хищников и противников. Функциональная сущность этой идеи (или ценностно-смысловое содержание ее) в том, что она полезным образом упорядочивает определенные отношения (взаимосвязи) как между человеком и окружающей средой, так и внутри определенного сообщества. И это та неизвестная ранее новизна (идея), которая однажды была привнесена в существование самого человека, общества и природы.
  
  Потому что в идее дома заключен комплекс взаимосвязей человека
  - с Природой (непогода, хищники и т. д.);
  - с социальной структурой общества (семья, забота о потомстве и родителях и т. д.);
  - с соответствующим качеством жизни (очаг, запасы пищи, занятия ремеслом и т. д.);
  - с самим собой, поскольку дом предоставляет возможность стабильного проживания и появления досуга для занятия ремеслом, искусством, творчеством.
  
  Так что одна и та же идея может быть задействована и взаимосвязана с множеством других идей, объектов, явлений. Мир - это сеть (переплетение) идей, в узловых точках которой находятся объекты (искомые сущие), однажды явившиеся нашему сознанию в актах интуиции, инсайта, озарения. В дальнейшем мы изложим, каким образом из смысла идеи нами формируется идеальное искомое сущее, и как оно материализуется в реальное подручное средство.
  
  Это сейчас дом для нас всего лишь чувственно воспринимаемый объект. Мы уже не видим исконной его сущности, которая на заре человеческого бытия явилась человеку в интуитивном акте "усмотрения" сущности данного сооружения как идеи. А потому идеи - это устойчивые ментальные структуры, изымаемые нашим креативным мышлением из сферы Хаоса (Ничто). Целью же подобного изымания является как упорядочение собственного житийствования, так и приумножение много и-разнообразия нашего мира. Если опустить местопребывание платоновских идей из занебесной сферы на нашу грешную Землю и преобразовать их в нами предлагаемый вид, то можно сказать, что идеи - это те колоны, основание которых находится в зоне "вечной мерзлоты" - отсюда их незыблемость и устойчивость.
  
  Структура мира идей такова, что, только опираясь на них, человек способен упорядочить и многообразить собственное материальное и духовное существование. Психика человека сама по себе, не имея опоры на внешние упорядочивающе-ориентирующие структуры, не способна себя организовать в направлении генерирования собственной креативности. Без "сетки" идей - этих колон вселенской души, она будет всего лишь испытывать "броуновское движение" под воздействием многочисленных факторов внешней среды и внутренней среды собственного организма. И если, как говорил М. Аврелий, для каждого человека необходимо сообразное с его природой "руководящее начало"2, то таким началом для человеческого сообщества в целом является мир идей, сотворяемых в технике, обнаруживаемых в науке и "понимаемых" в искусстве.
  
  Отсюда, принимая во внимание то, что явление идеи - это и есть явление красоты, решение вопроса, "спасет ли красота мир?" сводится к вопросу, достаточно ли устойчивым будет мир, сотканый из идей технических, научных, нравственных, эстетических, философских и т. д. Не приведет ли нарушение определенной пропорции ("золотого сечения", если таковое возможно для человеческого бытийствования) этих идей к нарушению устойчивости мира, в котором мы живем. (См. Р. S . 2).
  
  Итак, мы видим: действительно, идея - это порождающая модель, но модель не отдельно взятого объекта, как это можно подумать, исходя из Платона, а модель взаимосвязи некоторого числа объектов-сущих, "соприкасающихся" между собой своими свойствами и образующих тем самым взаимосвязи. И одним из таких объектов является внове образуемое сущее, подручное средство, посредством которого возможно исполнение какого-либо нового рода деятельности (функции) по производству новой Продукции самого разного содержания. Причем потребность в данной Продукции предварительно должна назреть в процессе человеческой деятельности в том сообществе, в котором он обретается. (Технология образования такого сущего будет нами изложена в разделе 6.1. "Где... прячется бытие?"). То есть внедрение этой модели в действительность имеет для нас некоторую материальную, нравственную или духовную ценность. Сотворения идей ради самого процесса сотворения не бывает. Идея, имей она любое продолжение, прагматична, как прагматична сама жизнь. Иначе, смысл явления идеи был бы вовсе непонятен и даже абсурден.
  
  И чтобы закончить наш разговор о структурно-функциональном составе идеи, приведем еще один пример, казалось бы, абстрактной идеи, идеи прекрасного. (В чем смысл нашей оговорки "казалось бы", станет нам понятен из текста последующих разделов). Итак, каковы объекты данной идеи, какими свойствами они обладают и какие взаимосвязи их соединяют? Во-первых, таким объектом-сущим является творец произведения искусства, обладающий способностью (свойством) заложить в свое произведение новую идею. (Или идею, хотя и не новую, но крайне необходимую для того сообщества, в котором живет художник; и как мы догадываемся, таковыми идеями являются идеи нравственного характера: идеи вины, совести, мужества, благородства, долга, справедливости, милосердия и т. д.). Во-вторых, таким объектом (субъектом) является созерцатель произведения искусства, обладающий или не обладающий способностью (свойством) "понимать" идею созерцаемого (воспринимаемого им) произведения. В-третьих, объектом, так же участвующим в идее, является психика этого созерцателя, обладающая или не обладающая свойством (способностью) реагировать спонтанным возникновением интеллектуального чувства удовольствия на "понимание" идеи произведения искусства. И в-четвертых, таким объектом является само произведение искусства, обладающее или не обладающее свойством новизны, то есть несущее или не несущее в себе объективную интеллектуальную идею, которою мы могли бы воспринять ("понять") на бессознательном уровне,
  
  Это мы сказали о свойствах объектов идеи прекрасного. А какие взаимосвязи мы можем обнаружить между свойствами данных объектов? Во-первых, мы замечаем, что интеллект созерцателя, обладающий свойством "понимать" идею произведения, автоматически взаимосвязан с его психикой и соматикой, реагирующими на "понимание" идеи спонтанным возникновением интеллектуального чувства удовольствия. И эта взаимосвязь инстинктивная, а потому и причинно-следственная. У существа, наделенного способностью "понимать" идею-новизну, но не наделенного способностью испытывать интеллектуальное чувство удовольствия, вряд ли могло бы возникнуть само понятие о прекрасном. Во-вторых, сама способность "понимания" или непонимания интеллектуальной идеи созерцателем напрямую связана со свойством обладания или не обладания произведением этой идеей. Только врожденная (или благоприобретенная?) способность "понимания" смысла идеи и только наличие данной идеи в произведении могут привести к возникновению интеллектуального чувства удовольствия.
  
  Если бы не было одного из перечисленных свойств:
  - способности художника заложить в свое произведение свойство новизны,
  - способности "понимания" идеи созерцателем,
  - способности реагировать на это "понимание" возникновением интеллектуального чувства удовольствия,
  и если бы не было тех взаимосвязей, посредством которых они соединены,
  то вряд ли могла бы возникнуть сама идея прекрасного, а, следовательно, и понятие красоты.
  
  Отсюда мы можем сделать следующий вывод. В основе понятия красоты лежит физиологический процесс испытания интеллектуального чувства удовольствия либо от понимания нами самими созданной идеи, либо от понимания нами обнаруженной идеи, либо от "понимания" (на бессознательном уровне) идеи созерцаемого нами произведения искусства. Для нас важно, на каком уровне - сознательном или бессознательном - возникло это понимание. Важно то, что при сознательном понимании смысла идеи мы имеем дело с красотой научного открытия или технического изобретения, а при бессознательном "понимании" - с красотой произведения искусства. Но не менее важным является и то, что, если чувство удовольствия есть физиологический процесс, обусловленный пониманием какого-либо нового смысла, то именно здесь интеллект напрямую, то есть непосредственно, взаимосвязан с физиологией. Так, по крайней мере, представляется нашему сознанию.
  
  Итак, что касается идеи, сотворяемой нашим интеллектом, то нужно помнить следующее:
  - в каждой из наших идей задействован вполне определенный комплекс как известных нам объектов, так и объекта, который мы должны сформировать для того, чтобы посредством него исполнять какую-либо деятельность;
  - каждый из объектов наделен набором разнообразных свойств, взаимозадействованных между собой посредством использования отдельных свойств;
  - взаимосоединение этих объектов в комплекс в обязательном порядке обладает как новизной, так и ценностно-смысловым содержанием для человека, объединившего данные объекты, и для сообщества, в котором он живет;
  - создание, обнаружение и "понимание" этих взаимосвязей (идей) нашим интеллектом - заслуга не только рационального мышления, но и мышления иррационального, неосознаваемого, завершающегося, (как правило, после инкубационной фазы), интуицией, инсайтом, озарением, прозрением и т. д.;
  - логическим мышлением указанные взаимосвязи (идеи) в своем окончательном виде не могут быть ни созданы, ни обнаружены, ни "поняты", поскольку последние либо еще неизвестны нашему сознанию, либо алогичны для него, и оно не может "увидеть" их или "узнать";
  - иррациональный акт понимания произведенных, обнаруженных ("понятых") взаимосвязей, то есть акт явления идеи в наше сознание (из бессознательного) сопровождается возникновением интеллектуального чувства удовольствия, удивления и уверенности в истинности того, что нам явилось;
  - и последнее: целью создания, обнаружения, "понимания" любой идеи является соответственно образование, обнаружение, "понимание" того искомого сущего, - в дальнейшем оно у нас будет фигурировать в своей материальной форме как "подручное средство" - посредством которого можно исполнять какую-либо назревшую в своей Необходимости деятельность по производству продукта самого разного содержания и вида. (Об этом см. далее Раздел 6.15. "События-1, -11, -111 как, соответственно,...".
  
  Вышеперечисленные признаки - это и есть характерные черты любой объективной идеи как интеллектуальной новизны. Они представляют идею как со стороны внешних, феноменальных проявлений акта ее возникновения, так и со стороны внутреннего ее содержания.
  
  Принимая во внимание вышеприведенное, можно сказать следующее: любая вещь и вообще все то, что к чему-либо некогда было предназначено, все, что имеет какое-либо значение, какой-либо смысл или какую-нибудь ценность - все это в далеком или недавнем прошлом получило импульс к своему существованию сначала в составе какой-либо идеи и лишь потом стало тем, с чем мы имеем дело как с отдельным реально существующим сущим, или с тем сущим, чьим именем или понятием мы оперируем в нашей жизни. Понятия колеса, градусника, дома, часов; понятия справедливости, мужества, совести, вины; понятия красоты, души, дополнительности, государственности и многое, многое другое началось с некогда мелькнувшей в голове своего творца новой идеи. Формирование нового сущего ни в коем случае не может миновать своей начальной стадии - стадии участия в объективной идее.
  
  Вот почему, забегая далеко вперед, уже сейчас можно отметить один основополагающий момент, касающийся функциональной сущности идеи. А именно: возникновение нового объекта-сущего (или, на худой конец, новизны какого-либо уже существующего объекта) никак не может избежать, с одной стороны, своей начальной стадии - стадии участия в объективной идее, а с другой стороны, своей финальной стадии - стадии исполнения внове образуемым сущим своей сущностной функции, то есть той функции, посредством которой выполняется определенная деятельность по производству необходимого продукта. Промежуток же между этими стадиями - это и есть то, что в метафизике было поименовано исторически сложившимся (и, кстати сказать, вводящим в заблуждение) словосочетанием "бытие сущего", то есть словосочетанием, призванным обозначить процесс формирования нового сущего. Но поскольку в философии, хотя и было знание того, что делает сущее сущим, - а как раз этим и занимается бытие, - но не было знания, каким образом (как) оно это делает, то есть не было знании двух фундаментальных онтологических аспектов:
  - методологии возникновения интеллектуальной новизны в виде идеи (о чем речь в Разделах Главы 6)
  - и структурно-функционального состава самой идеи, являющейся сердцевиной этой методологии,
  
  А значит, не было и четкости в понимании того, что есть сущее, а что есть бытие.
  
  Именно отсюда ностальгические заклинания Хайдеггера о том, что "бытие не есть сущее" ("онтологическое различение"), а есть оно то, что делает сущее сущим. Вот почему надо всегда помнить, что придание новизны какому-либо объекту в обязательном порядке взаимосвязано с кардинальным преобразованием этого объекта. (Новизна - она и есть сущность объекта). И это преобразование осуществляется не только в контуре данной идеи, но и под "эгидой" как основного ее смысла, так и определенных свойств сопряженных с ним объектов, то есть тех объектов, которые берутся в идею в своем "чистом", готовом, не преобразуемом виде. Эти объекты-сущие в дальнейшем мы будем именовать исходными сущими в отличие от искомых сущих, то есть тех объектов, которые мы ищем. А процесс "поиска" последних заключается в том, что мы вынуждены их создать внове. Причем создать сначала в идеальном (умственном) виде как искомое сущее, и лишь затем по идеальному образцу изготавливать его материальную форму как подручное средство, с помощью которого уже можно производить Продукцию определенного рода. (Об этом в Разделе 6.1. "Где...прячется бытие? и в Главах Части 111.
  
  Именно это, то есть незнание того, каким образом и за счет чего набор исходных сущих "трансформируется" в искомое сущее, было камнем преткновения в развитии метафизики на всем протяжении ее существования. Знай она о двух, нами отмеченных выше ключевых моментах, ей бы и в "голову" не пришло, положим, путать бытие с сущим, сопрягать бытие с существованием или принимать за истину соответствие нашего представления о сущем самому сущему (объекту). А если нет такого знания, то естественным образом "повисает в воздухе" вопрос "бытия" сущего и бытия самого по себе, которым (последним), по Хайдеггеру, так и не смогла задаться даже Античность3. Вот в каких вопросах заплуталась метафизика и никак не может из них высвободиться.
  
  А потому обо всем этом, то есть о том, что такое бытие, чем оно сопровождается, почему забывается, какова методология возникновения сущего, как сущее "обзаводится" своим сущностным свойством (сущностью) и для какой цели, а также о том, чем искомое сущее отличается от обыкновенного сущего (сущего самого по себе) и о многом другом мы будем более подробно говорить в Главах и разделах, следующих ниже.
  
  P. S. 1. Конечно, может показаться довольно-таки странным, что автор совмещает понятия интеллектуальных (духовных) и физических (предметных) объектов, которыми наше мышление способно оперировать. Но ничего странного в этом нет: и сфера предметно-физических объектов, воспринимаемых нашими органами чувств и сфера объектов интеллектуально-духовных, абстрактных, став предметом нашего мышления, проходят стадию интеллектуального представления этих объектов. Именно в процессе сознательного манипулирования ими, то есть в процессе подбора, взаимосочетания, и поиска возможных взаимосвязей между ними, оперирует наше логическое мышление. Даже такие абстрактные математические или физические понятия (идеи) как множество, бесконечность, неопределенность, поле, волны, тяготение-гравитация, дополнительность и т. д. приходят к нам и закрепляются в нашем сознании и нашей памяти как образно-физические объекты. Эта способность нашего мышления к образной "осязательности", зрительности служит основой, объединяющей объекты как духовной, так и материальной сфер.
  
  Р. S. 2. И не давно ли нам пора бить тревогу в связи с наметившимся креном в сторону научно-технического изобретательства и потребительства. Как последний экономический кризис обусловлен непомерными и необоснованными тратами на приобретение товаров и услуг, удовлетворяющих не совсем оправданные потребности, так и духовный кризис современного общества обусловлен нравственно-духовной деградацией личности в сторону снижения качества и количества потребностей бытийственного, нравственного, эстетического и философского характера. То есть оба кризиса порождены одной и той же причиной, а именно, примитивизацией нравственно-духовной жизни личности, приводящей к деградации общества.
  
  5.2. Счастье и несчастье философии.
  
  Счастье философии заключается в том, что процесс человеческого мышления, а следовательно, и познания мира происходит примерно одинаковым образом. То есть мышление всех творческих личностей протекает в одном и том же русле, берегами которого являются с одной стороны чувственное восприятие объектов, запечатленное и обработанное нашим сознанием, а с другой стороны, спонтанно-иррациональные вспышки понимания, неизвестно откуда берущиеся. А между ними само течение мысли обеспечивается логическим мышлением, задача которого, с одной стороны, подхватить, развить, обработать и обобщить данные сознательного запечатления чувственных восприятий, а с другой стороны, развернуть в мысль иррациональную идею, которая является результатом синтеза нашим бессознательным той работы, которую уже проделала логика. Но все дело в том, что логика в своих обобщениях и умозаключениях всегда останавливается на полпути к окончательному и продуктивному синтезу, поскольку она в принципе не способна увидеть идею-новизну, и эту работу продолжает иррациональное интуитивное мышление.
  
  И только после того как новая объективная идея наконец-то вдруг является в наше сознание, логическое мышление подхватывает ее и начинает развертывать в мысль.
  
  Если мы сказали о счастье философии, то несчастьем для нее - даже, скорее всего, настоящим бедствием - стало следующее обстоятельство: интуитивные идеи в подавляющем большинстве случаев приходят в наше сознание малозаметным образом и сопровождаются малоощутимым интеллектуальным чувством удовольствия-удивления. Они становятся предметом нашего внимания - да и то не всегда - только после того, как логика развернула их в новую для нашего сознания мысль. То есть новую идею мы можем увидеть через новизну мысли, которая как бабочка из куколки из идеи образовалась.
  
  Отсюда становятся более понятными все наши споры об априорности и трансцендентальности нашего познания истин бытия и о том, как же все-таки мы их познаем: логикой или интуицией. Ни чувственное восприятие, ни запечатление его нашим сознанием, ни логическая обработка запечатленного материала не являются ни априорными, ни трансцендентальными. Априорными и трансцендентальными было бы более правомерным назвать,
  - во-первых, саму обработку нашим бессознательным добытого чувственным восприятием и логикой знания - вот уж воистину что является "вещью в себе" или "черным ящиком",
  - а во-вторых, акт явления в готовом и при том синтетическом виде из бессознательного в наше сознание совершенно новой и как бы неизвестно откуда взявшейся и когда образовавшейся идеи.
  
  Новая идея трансцендентальна нашему сознанию только потому, что на момент своего явления в сознание она ему априорна. Но эта априорность всего лишь видимость, поскольку идея не появляется невесть откуда, она зарождается - не без помощи сознания - в бессознательном, не докладывающем сознанию о всей произведенной им предварительной работе. Вот почему мы считаем, что сама идея-новизна может быть "увидена" только бессознательным. И это принципиальное положение нашего продуктивного (иррационально-рационального) мышления, которое (положение) создает все те трудности по идентификации самой идеи и определению времени и условий ее зарождения и формирования. И мало того что время зарождения идеи нами не осознается, мы еще не осознаем и того, что собой представляет сама идея. Это становится нам более или менее понятным только после того, как мы начинаем ее развертывать и оформлять в мысль, и только здесь наше сознание понимает смысл идеи, поскольку логика, обладая способностью сравнивать, анализировать и умозаключать, видит, что вновь рожденная мысль ни на что ранее нам известное не похожа.
  
  Конечно, исходя из последней фразы, у нас может возникнуть подозрение: если сознание может сравнивать новую мысль с теми старыми мыслями, которые ему уже известны, то оно, казалось бы может увидеть и новую идею. Но это совсем не так. Новая идея, обработанная и оформленная сознанием, превращается в мысль, которую мы уже понимаем. А если мы ее понимаем, - а мы ее действительно понимаем - то она уже известна нашему сознанию, поскольку последнее способно анализировать и сравнивать то, что ему знакомо, и оно уже видит, что новая мысль не похожа на что-либо ему известное. Что же происходит в процессе преобразования идеи в мысль? А происходит самое таинственное: превращение еще неизвестного сознанию знания в знание ему известное, в знание, которое можно понять и сравнить с чем-либо ему аналогичным.
  
  Мысль как результат сознательной обработки идеи всегда понятна, идея же, только что явившаяся на пороге нашего сознания, всегда непонятна. И не понятна она только потому, что у сознания еще не было времени ее осознать, поскольку идея - это всего лишь проблеск, осветивший всю картину в целом, но готовый в следующее мгновение погрузить ее снова во тьму. Поэтому можно даже сказать, что идея (как "сгусток" смысла) - это свиток, внутри которого нет никакого текста, и только постепенно разворачивая свиток, мы наполняем его ценностно-смысловым содержанием в виде текста, отражающего саму суть идеи. Так что настоящее чудо, которым природа наградила человека, является чудо превращения старого и разрозненного знания в знание новое и уже скомпонованное в единую объективную идею. И основная заслуга в этом принадлежит нашему бессознательному.
  
  Причем складывается такое впечатление, что бессознательное выдает сознанию только такую идею, которая может быть им обработана до состояния понятной ему мысли. То есть бессознательное всегда "информировано" о возможностях сознания и не образует (или не выдает) таких идей, понять которые сознанию было бы не по силам, и оформить которые оно было бы не в состоянии. Поэтому представление о нашем бессознательном как о каком-то хаосе мыслимых и немыслимых возможностей весьма далеко от истины. Наоборот, в части своих продуктивных интеллектуальных способностей оно значительно опережает возможности сознания и намного превосходит его способности. Взять хотя бы главную его способность - креативную способность создавать, обнаруживать и "понимать" (понимать) идею-новизну, будь она технического, научного или эстетического плана.
  
  Исходя из изложенного, нам более ясным становится, казалось бы не совсем понятное для самого автора, замечание Хайдеггера о "двузначности" мышления из его доклада "Тезис Канта о бытии". Приведем это высказывание и постараемся извлечь из него некоторые свои выводы.
  
  "Характеристика мышления как рефлексия рефлексии дает нам один, правда лишь приблизительный, чтобы не сказать обманчивый, намек. Мышление входит в игру двояким образом: сначала как рефлексия, потом как рефлексия рефлексии. Только что это значит?
  Если принять, что характеристики мышления как рефлексии достаточно, чтобы очертить его отношение к бытию, то это значит: мышление задает в качестве простого полагания горизонт, на котором можно заметить такие вещи, как положенность, предметность. Мышление функционирует как задание горизонта для истолкования с его модальностями как полагания.
  Мышление как рефлексия рефлексии, напротив, подразумевает прием, которым словно инструментом и орудием, через который истолковывается увиденное в горизонте полагания бытие. Мышление как рефлексия означает горизонт, мышление как рефлексия рефлексии означает орудие истолкования бытия сущего. В ведущей рубрике "бытие и мышление" мышление в показанном сущностном смысле оказывается неизменно двузначным, и это - сплошь через всю историю европейской мысли"4.
  
  Попытаемся понять Хайдеггера с точки зрения предполагаемой им "двузначности" процесса познания бытия сущего и одновременно постараемся сопоставить с тем, что мы изложили ранее. Если мы берем первую ступень - мышление как рефлексия, - на которой мышление задает область ("горизонт") тех объектов, которыми оно намерено манипулировать, то это есть не что иное, как наше логическое мышление на стадии обработки эмпирически когда-то воспринятого чувствами (рефлексия-1), запечатленного в сознании и обработанного знания. Именно на этой стадии сознание (логика) задается вопросом, который она намерена разрешить. Что же касается второй ступени, - мышление как рефлексия рефлексии - на которой мышление, пользуясь рефлексией "словно инструментом и орудием" истолковывает то, что оно увидело будто бы на первой ступени, то это есть не что иное как наше развертывание ("истолкование") идеи в мысль посредством логики (рефлексия-11). (Сразу же заметим: в дальнейшем, начиная с данного раздела, первая и вторая ступени будут у нас фигурировать, соответственно, как рефлексия-1 и рефлексия-11).
  
  Что же мы здесь видим? А видим мы то, что у Хайдеггера выпал из поля зрения, а вернее, из процесса мышления, самый главный, самый продуктивный, - но, правда, самый незаметный - процесс и акт, каковыми, соответственно, являются процесс инкубационного формирования идеи в бессознательном и интуитивный акт явления ее в сознание. Так что Хайдеггеровская рефлексия рефлексии истолковывает не то, что первоначально было получено в результате рефлексии, а то, что образовалось в процессе бессознательной обработки знания, достигнутого на первой ступени, то есть она истолковывает уже новую идею, представляющую само бытие. В противном случае, - если следовать Хайдеггеру, исходившему из двузначности мышления, - рефлексия рефлексии просто продолжает дело первой рефлексии. Как выражается Хайдеггер: "истолковывается увиденное в горизонте полагания бытие", то есть является продолжением логического мышления первой ступени.
  
  На самом же деле между первой и второй ступенью имеется разрыв, на протяжении которого характер мышления коренным образом изменяется: из логического и осознаваемого он становится иррациональным и неосознаваемым, иначе говоря, интуитивным, а заодно и априорно-трансцендентальным; и только после явления идеи в наше сознание этот характер снова становится на рельсы логического мышления, то есть развертывания идеи в мысль.
  
  Так железнодорожный состав переправляется через реку на пароме (если образ парома можно применить для выражения того, что случается в процессе инкубационного этапа развития мысли): ведь не будь парома (инкубации), нашему составу (мысли) так и не довелось бы перебраться на другой берег. Правда, наш образ "хромает" тем, что паром доставляет на другой берег то, что он принял на том (противоположном) берегу, а вот иррациональное мышление существенным образом меняет то, что ему уже добыла логика, оно изменяет само качество знания: известное нам знание оно каким-то непонятным образом перерабатывает в совершенно новую и в первый момент нам самим непонятную идею, идею, которая в дальнейшем становится вполне понятной в процессе логического развертывания ее в мысль.
  
  Таким образом, обобщая изложенное выше, можно сказать вполне определенно: в процессе познания так называемых истин бытия наше мышление имеет не двойственный характер, а тройственный, если мы примем во внимание непременное наличие между двумя ступенями логического мышления промежуточной ступени неосознаваемого иррационального мышления, результатом работы которого является рождение новой объективной идеи. С точки зрения участия логики процесс мышления, действительно двузначен, в то время как малозаметный, но весьма существенный вклад интуиции - часто выдаваемый за вклад логики - делает его трехступенчатым. (И об этом более подробно мы будем говорить в Разделе 5.4. ""Двойная рефлексия" Г. Марселя....").
  
  И только непомерное самомнение человека побудило его согласиться с весьма ложной идеей, согласно которой заслуга продуктивного мышления всецело принадлежит его умению логически мыслить, а не той творческой иррациональной способности, которую в него заложила сама природа.
  
  По сути дела все западноевропейское мышление, начиная с Платона и кончая самим Хайдеггером, это кружение вокруг вопроса, каким именно образом и в какой момент нами сотворяется истина-алетейя как не-сокрытость сушего. И исходным пунктом всех наших блужданий является не сама попытка понять суть столь сложного и запутанного вопроса, а достаточно настойчивое стремление отнести сам факт рождения объективной идеи-новизны на счет логического мышления, которое имеет к этому событию всего лишь опосредованное отношение, поскольку оно не участвует в актах зарождения и явления самой идеи: оно всего лишь подготавливает их и является как свидетелем проникновения новой идеи в сознание, так и участником развертывания этой идеи в мысль.
  
  Так что кроме бессознательного нет более места, где бы могла зародиться истина в форме объективной интеллектуальной идеи-новизны: логика, как мы уже показали ранее, в принципе не способна ее зародить, так как имеет дело только с тем, что известно сознанию и зарождение чего-либо совершенно нового не в его компетенции. А, казалось бы, если сознание способно понять нечто для него новое, но не им самим созданное - то есть субъективную интеллектуальную идею, - то оно способно и само создать (аналитическим путем) "собственную" идею, ее увидеть и понять. Но не тут-то было - и в этом состоит наше кардинальное заблуждение: сознание (логика) не только не может создать новую объективную идею, но оно даже не способно ее понять, если она ему предварительно не разъяснена кем-либо или если новая идея не родилась в нашем собственном бессознательном. Отсюда вывод: только бессознательное может создать новую идею и только по представлению ее бессознательным в сознание последнее способно ее понять.
  
  И в этом камень преткновения теории познания: к пониманию не нами созданной идеи - то есть субъективной интеллектуальной новизны - мы можем прийти только аналитическим путем; к пониманию же нами самими созданной идеи - то есть объективной интеллектуальной идеи - мы можем прийти путем обратным аналитическому. То есть, мы сначала иррациональным путем должны прийти к созданию самой идеи и только потом, после представления ее бессознательным нашему сознанию мы можем развернуть ее и превратить в мысль, из которой мы уже увидим и состав объектов ее образующих, и свойства, посредством которых эти объекты соединены, и те взаимосвязи этих объектов, которые образовали, "скрепили" саму идею.
  
  Что же касается так называемого чувственного познания, то чувственная сфера тем более не может произвести (обнаружить, "понять") что-либо интеллектуально новое, так как она не является органом познания, а всего лишь органом восприятия и запечатления в сознании того, что получено в ощущении, представлении и т. д. Правда, нельзя отрицать участия чувств в процессе продуктивного мышления, поскольку они а немалой степени являются и катализатором, а порою, и трансформатором самого процесса познания, осуществляемого интуицией при посредничестве логического мышления. Вспомним хотя бы о чувстве увлеченности каким-либо вопросом, буквально принуждающим нас к его разработке и разрешению,
  
  Итак, принимая во внимание трехстадийность процесса продуктивного мышления в цикле познания (сотворения, обнаружения и "понимания") какой-либо истины, у нас сразу же возникает вопрос: почему мыслители такого ранга как Хайдеггер и мн. др. не обратили внимание на наличие в нашем мыслительном процессе таких существенных событий как стадии иррационального формирования идеи, так и интуитивного акта явления ее в наше сознание. Учитывая вышеизложенное, ответ наш достаточно прост: не обратили внимание на это только потому, что они действительно были великими мыслителями. А чем выше ранг мыслителя и чем продуктивнее его способность мыслить, тем чаще и незаметнее - для его сознания - приходящие интуиции, как бы поставленные на непрерывный поток производства идей-мыслей.
  
  Правда, справедливости ради следует отметить, что не все мыслители обошли вниманием иррациональную составляющую нашего мыслительного процесса, были и исключения: Платон, Шопенгауэр, Ницше, Мерло-Понти и др. О первых трех авторах мы уже говорили и приводили их высказывания, свидетельствующие об иррациональном происхождении нового знания. Процитируем еще отрывок из "Феноменологии восприятия" Мерло-Понти:
  
  "Мысль в самом деле развивается в одно мгновение и словно вспышками, но затем мы должны ее присвоить, и именно благодаря выражению она становится нашей. Наименование объектов не следует за их узнаванием, оно и есть само узнавание"5.
  
  Не об инсайте (интуиции) ли и о развертывании идеи в мысль говорится здесь? Конечно о них.
  
  Следует иметь в виду, что сам же Хайдеггер весьма двойственно относился к тому, считать ли процесс продуктивного мышления процессом рациональным или иррациональным. Так в работе о Ницше он пишет:
  
  "Выражение бытие и мышление имеет силу и для иррациональной метафизики, которая потому так и называется, что доводит до крайности рационализм и при этом не освобождается от него, подобно тому как всякому а-теизму больше чем теизму, приходится иметь дело с Богом"6.
  
  Из чего можно заключить, что истины бытия, добываемые "иррациональной метафизикой", есть истины получаемые рациональным путем, доведенным "до крайности". И в то же время у Хайдеггера можно найти высказывания, свидетельствующие о понимании им процесса мышления как процесса иррационального и мало ощутимого для нашего сознания. Так в работе "Наука и осмысление" он пишет:
  
  "Не только великие мысли приходят словно на голубиных лапках, но и - прежде всего и в первую очередь - перемены в характере присутствия всего присутствующего"7.
  
  То есть, если даже "великие мысли" малозаметны в своем происхождении, то что уж говорить о "переменах в характере присутствия всего присутствующего", под которыми, скорее всего, можно подразумевать те многочисленные интуиции, которые, в конце концов, коренным образом изменяют "пейзаж" нашего видения какой-либо проблемы. Об этом же, по сути дела, писал и Ницше, когда характеризовал обостренную восприимчивость ко всему тому, что приходит извне как
  
  "...дивинация, сила понимания по тишайшей подсказке..."8.
  
  Чем более одарен человек продуктивной мыслительной деятельностью, тем более "тишайшие подсказки" (интуиции) он способен "услышать", а чем больше таких подсказок, тем более незаметной становится разница между интуицией и логикой. Не поэтому ли мы сплошь и рядом принимаем наши интуиции за логические шаги нашего сознательного мышления? Но как мы уже знаем, не логика способна создать (обнаружить, "понять") нечто новое, на это способна только интеллектуальная интуиция. Новизна идеи (мысли) - критерий различения того, что мы получаем в результате интуиции и того, что добываем логическим путем.
  
  Интуиция (инсайт) - это шаг из ведомого нам в неведомое, логика - хождение в области ведомого. Логика "вытаптывает" ту поляну нами познаваемого, куда бы могла ступить нога интуиции, нога иррационального. И делает она это только для того, чтобы максимально облегчить наступление в данной области чего-то нам еще неизвестного, такого неизвестного, которое бы связало в единую идею то, что мы уже познали на сознательном уровне и то, что мы еще не знаем, то есть то, что нам подскажет интуиция.
  
  Таким образом, онтология и гносеология как дисциплины причастные к познанию и созданию истин бытия с момента своего возникновения были обременены как первородным грехом двумя факторами, которые внесли большую путаницу в прояснение вопроса о том, как же все-таки нами осуществляется процесс созидания и познания новых истин. И этими факторами, как нами уже отмечено, были, во-первых, малая заметность для нашего сознания прихода интуитивных идей, а во-вторых, малоощутимость интеллектуального чувства удовольствия при интуитивных актах явления идеи в наше сознание.
  
  Если бы приход каждой интуитивной идеи был подобен озарению, и если бы он сопровождался эйфорическим состоянием нашей психики, поражающим хотя бы на некоторое время наше сознание, - как это свойственно инсайту, - то мы бы нисколько не сомневались в том, что продуктивная часть нашего мышления осуществляется не логикой, а интуицией. И здесь, конечно, еще предстоит разобраться в вопросе о том, почему инсайтный стиль мышления, как нам представляется, более характерен для актов научных открытий и технических изобретений, чем для познания эстетических, философских и общественно-нравственных истин.
  
  Не исключено, что как в процессе естественного отбора в Природе накопление мелких изменений приводит к видовому различению живых организмов, так и постепенное накопление незаметных интуиций приводит к инсайту в научно-технической сфере деятельности. (Из чего мы лишний раз заключаем: продуктивный интуитивно-инсайтный способ мышления есть явление, внедренное в нас самой Природой, а не благоприобретенное нами самими!). В то время как в гуманитарных сферах движение мысли ограничивается преимущественно рождением интуиций. Гуманитарные идеи-истины слишком сложны для нашего интеллекта: в них мало конкретики, объекты их достаточно "размыты" в своем смысловом стержне и они состоят из множества взаимосвязанных объектов. Вот почему нашему интеллекту трудно "схватить", положим, идею произведения искусства в едином акте инсайтного видения. Именно поэтому в данной сфере главенствует интуиция.
  
  И когда мы говорим, что способность к продуктивному мышлению сопровождается не только мало ощутимостью прихода интуиций, но и возрастанием их количества, то можно было бы склониться к мнению, что интуиция (как способность иррационально мыслить) в процессе эволюции человека разумного постепенно "вырождается" в логику с ее достаточно сглаженным характером мышления. Но это совсем не так. Просто с возрастанием интеллектуально-информационной нагрузки на рациональную составляющую нашего интеллекта бессознательному стало уже не по силам эффективно перерабатывать "делегированную" ему сознанием информацию и выдавать ее только в форме инсайтов. В связи с чем оно - для того чтобы успешно и вовремя с ней справляться - стало выдавать не только инсайты и озарения, но и промежуточные результаты в виде микропрозрений-интуиций, то есть то, что Ницше назвал "тишайшими подсказками". Так что не логика наступает на интуицию, а интуиция как Природная часть интеллекта приспосабливается к возросшим интеллектуально-информационным нагрузкам. Она пластичнее приспособлена к условиям усложнившегося творческого существования, поскольку принадлежит душе и является сутью ее спонтанного и креативного существования.
  
  Вот почему интуиция (инсайт, озарение, прозрение) как способность производить новое знание не может "выродиться" в логику. Первоосновы - всегда фундаментальны.
  
  Но здесь мы могли бы привести еще один аргумент в обоснование более позднего появления у человека способности к генерированию интуиций по сравнению со способностью к инсайтному стилю мышления. Итак, почему мы полагаем, что на заре разумного существования человек сначала мыслил в основном инсайтами и только потом начал "дробить" некоторые из них на интуиции? Если бы у древнего, но уже разумного человека была только способность к интуициям, то он вряд ли бы мог эффективно ими пользоваться, так как они, в силу своей меньшей заметности и ощутимости, требовали большей тщательности в обращении с ними, как-то: сосредоточенность внимания на только что мелькнувшей в сознании идее, отсутствие отвлекающих факторов, наличие досуга и средств фиксации идеи и т. д. и т. п. А это намного труднее было осуществить, чем запомнить или даже зафиксировать в какой-либо достаточно примитивной форме внезапно озарившую твой ум инсайтную идею. Поэтому, скорее всего, интуиции стали нас посещать с расширением информационной зоны деятельности (торговля, путешествия, колонизация и т. д.), с появлением свободного времени и разработкой средств фиксации промежуточных этапов умственной деятельности (язык, искусство, ремесло, письменность, достаточно развитая символика и т. д.).
  
  Конечно, принимая во внимание изложенное выше, у нас в очередной раз может возникнуть вопрос: а не могла бы всю эту работу - работу бессознательного (интуиции) - проделать наша логика. К сожалению, логика функционально на это не способна, поскольку совершенно новые взаимосвязи между определенными свойствами того или иного количества самых разнообразных объектов неочевидны нашему сознанию. А то что не оче-видно, то или не может быть им увидено, или будет воспринято им как алогичное. И если сознание призвано видеть только "во-очию", то алогичные связи оно не способно связать ни правилами логики, ни по причинно-следственному принципу, ни по какому-либо другому принципу: соответствия, симметрии, дополнительности, ассоциативности и т. д. Сама алогичность исключает всякую возможность их рассмотрения. Поэтому можно сказать, что неочевидные для нашего сознания взаимосвязи не могут быть им ни увидены, ни соединены каким-либо образом.
  
  Спрашивается тогда, а почему наше бессознательное способно произвести такую творчески трудоемкую да к тому же такую полезную работу? Вот на этот вопрос мы вряд ли когда-либо получим ответ, потому что разрешение его позволило бы человеку, задавшись любым вопросом, тут же его разрешить, поскольку "механизм" продуктивного функционирования бессознательного мышления открыл бы нам методологию сотворения объективной интеллектуальной идеи-новизны и само бессознательное - в этой, интеллектуальной, части своей деятельности - перестало бы им быть. А это вряд ли входит в планы Природы, частью которой мы все же пока что являемся.
  
  Похоже на то, что бессознательность природных творческих процессов - главное свойство жизни в многочисленных и многообразных ее проявлениях. То есть, не сознание создает, обнаруживает и "понимает" объективно-интеллектуальную новизну. Этому самой природой "обучено" только наше бессознательное. Сознание лишь помогает ему на стадии подготовки и анализа материала и на стадии понимания того, что выдало ему бессознательное. И не зря, видать, Хайдеггер после своего "поворота" предоставил функцию быть творцом истин бытия уже не человеку, а самому бытию, то есть природе и природному в нас9.
  
  Но можно ли с этим согласиться? Что говорит против того, что бытие априорно и что именно оно, а не человек является первенствующим в созидании бытия и сущего? Во-первых, то, что не будь человека, не было бы у нас никакого представления ни о бытии, ни о самом сущем. Во-вторых, то, что именно человеку, а не какому-либо другому живому существу, предначертано быть открывателем истин бытия. И, в-третьих, только человек наделен способностью посредством интуиции обнаруживать и создавать новые идеи, посредством логики развертывать их в мысли и посредством языка выражать и оформлять то, что явилось ему в "просвете бытия" (Хайдеггер) и что он понял в процессе развертывания идеи в мысль. Так что не будь человека с его интеллектом, разумом и языком, у нас не было бы никакого представления об окружающей нас действительности, а потому мы не могли бы ее понимать, о ней рассуждать и делиться о ней какими-либо чувственными или интеллектуальными впечатлениями. В отсутствие человека было бы только бытие природы, которая, создавая новые формы существования природной жизни, не осознавала бы этого. И только человек, производя новые формы собственной материально-духовной жизни, способен не только осознать это, но и понять свое место в процессе развития самой природы.
  
  Отсюда, казалось бы, можно сделать вывод: не бытие являет себя человеку, поставленному в "просвете бытия", а человек со своим интеллектом, логикой и языком создает многообразие все нового и нового материально-духовного сущего в его присутствовании. Но на данный вопрос можно посмотреть и с точки зрения древнегреческих философов и самого "позднего" Хайдеггера: если природа сотворила человека и наградила его именно природной иррациональной способностью создавать объективную интеллектуальную идею-новизну, значит, тем самым, она и создала и продолжает создавать, через посредство человека, все многообразие сущего в его бытийствовании. Здесь все та же проблема: что было в начале, а вернее, что принять за начало.
  
  А потому разрешение данного вопроса имеет пока что конвенциональный характер. И не сможем мы его разрешить - или хотя бы несколько продвинуться в нем - до тех пор, пока не проникнем в тайну процесса творчества, то есть в тайну зарождения идей, предшествующих мыслям и всей нашей деятельности. Для нас пока неразрешим вопрос трансформации впечатлений от воспринятых нашими органами чувств объектов и полученных нами в процессе жизни духовных знаний (идей, мыслей, понятий, опыта и т. д.) в совершенно новое духовное знание. Сплавление первого и второго в нечто для нас совершенно новое - вот где зарождается сам процесс перехода из небытия в бытие.
  
  Поэтому изначальный, а потому и более сложный вопрос состоит в том, где и как формируется новое знание и почему оно является в "свет" (Хайдеггер). Ведь должно же оно где-то и как-то зародиться, прежде чем показаться в "просвете бытия". И что именно выталкивает его с "той" стороны в этот "просвет". Или может быть оно не выталкивается с "той" стороны, а, наоборот, притягивается с "этой" стороны. То есть какова динамика сил, воздействующих на то, что либо уже готово явиться в просвет, либо уже показалось в нем. Вот об этом, в более подробном плане, речь у нас будет идти в основном в Главах Части 111.
  
  Но для нас пока ясно одно: не человек сам по себе - как разумное существо - развил в себе способность иррационально мыслить и тем самым созидать новые формы бытийствования. Эта способность, скорее всего, была заложена в него - или инициирована в нем - самой Природой на каком-то этапе его не столь длительного существования. И вряд ли мы можем сказать что-либо определенное по поводу того, что именно явилось причиной возникновения этой способности: природные ли или космические обстоятельства, случайные ли мутации генов или закономерные нарушения в деятельности ДНК.
  
  И если быть последовательным до конца в вопросе о том, что же является инициирующим началом в деле генерирования бытийственной новизны, то необходимо сказать еще следующее. Преимущественная направленность мышления, определяемая теми вопросами, которыми мы задаемся и теми задачами, которые мы перед собой ставим - вот то главное, что определяет характер нашего бытийствования. Продуктивному мышлению все равно, в каком направлении генерировать новые идеи. Все зависит от того, какими вопросами соблазнилась задаться человеческая душа или в каком направлении ее склонили мыслить. Если человеку интересен окружающий его мир, и он задался целью раскрыть его тайны, то предметом его мышления, конечно, станут и космос, и душа, и начала природы, и метафизика. Если же он поставлен в такие условия своего существования, когда от него требуется всецелое подчинение религиозным догматам, то думать он будет и о Боге, и о спасении, и о благодати, и о воздаянии, и о промысле Божием. Духовная же направленность на раскрытие силы своего ума и определение его рационально-интеллектуальных возможностей, естественно, приведет к кантовским вопросам: что я могу, что я должен. И, наконец, если перед нами стоит задача соревновательного достижения максимально возможных материальных благ и утех, то все наши помыслы будут направлены на решение вопросов, способствующих достижению этих целей. (И об этом у нас речь и в Разделе 6.15. "События-1, -11, -111 как, соответственно...", и в Разделе 6.16. "Онтологический Круг", и в ряде других мест).
  
  Поэтому не надо забывать: бытийствование - это процесс, направление которого определяется теми вопросами, что мы ставим перед собой на данное время. Только задавшись определенным вопросом, можно ожидать явления новой идеи в наше сознание, то есть явления самого бытия как возникновения новизны. Таким образом, первенствующим, в конечном счете, является не само бытие, а предварительное накопление соответствующего знания и обработка его до такого состояния, когда мы уже способны задать "правильно поставленный вопрос". И только такой вопрос является тем вызовом, на который "обязана" ответить сама природа нашего продуктивного мышления. Поиск правильного вопроса и ответа на него - это та сжимаемая нами пружина, которая, посылая энергию в нужном направлении, способна высечь искру интуитивного прозрения.
  
  Подтверждением всему вышесказанному служит неоспоримый факт: вряд ли мы можем не только ошибаться, но и даже сомневаться в том, что ни одна из бесконечного множества знакомых человечеству истин не была получена человеком не сведущим в той сфере, к которой принадлежит данная истина. Предварительное аналитическое познание вопроса - необходимый фундамент, на котором может быть воздвигнуто здание истины. Будь мы даже семи пядей во лбу, но, не имея такого фундамента, вряд ли мы можем рассчитывать на то, чтобы нам сама собой пришла в голову какая-либо "счастливая" идея. Здесь вопрос лишь в том, насколько успешно мы можем возвести и освоить сам фундамент. Таким образом, получается что основанием самого бытийствования является в конечном счете человеческая материально-духовная познавательная практика. Вот и поди тут разбери: бытие ли определяет сознание или сознание определяет бытие, которое, в свою очередь, определяет сознание. Как только мы доходим, казалось бы, до самих основ и начал, вот тут-то и возникает вездесущая и настырная диалектика противоположных начал.
  
  Но более ясная картина того, что является основанием нашего человеческого Бытия появится у нас только после того, как мы рассмотрим наше Бытие совместно с Бытием социума, в котором мы живем. А этот вопрос будет нами рассмотрен в Части 111.
  
  И вообще, следует иметь в виду: в данной Части 11 нашего текста речь в основном у нас будет идти о Бытии человека, то есть о том Бытии, которое непосредственно причастно к созданию новизны в виде подручного средства. Но наше Бытие, Бытие продуктивно мыслящего человека, является, как мы поймем далее, всего лишь срединным звеном во всей цепи Бытия, той цепи, которая "замкнута" на саму себя в Онтологический Круг.
  
  Поэтому, рассмотрение вопроса, что предшествует нашему Бытию и что следует за тем, когда мы уже создали подручное средство, нами "отложено" до Части 111. Потому что сначала необходимо разобраться в том, что собой представляет наша креативная способность создавать новизну и каким образом она осуществляется. А вот из уяснения этого вопроса к нам придет понимание того, что именно возникновение новизны в нашем интеллекте и в "интеллекте" соци-ума является, соответственно, Бытием человека, создающего новое "рукотворимое" сущее и Бытием человеческого сообщества (Бытие само по себе), постоянно генерирующего Необходимости в новизне. (И об этом речь у нас пойдет в следующих разделах).
  
  5.3. Платон и истина
  
  Если мы зададимся вопросом, можно ли построить достаточно непротиворечивую онтологию на идее Платона, то ответ наш был бы, скорее всего, отрицательным, поскольку невозможно понять хотя бы следующее:
  - на каком основании мир платоновских идей стал не только миром бытия, но и недосягаемым образцом для мира чувственно воспринимаемых объектов (вещей);
  - каким образом и посредством чего чувственно воспринимаемое сущее (объект, вещь, явление и т. д.) взаимосвязано с бытием и процессом становления;
  - в чем именно заключается процесс становления, то есть, какие факторы, какие воздействия бытия делают сущее сначала становящимся, а затем и существующим;
  - и, наконец, где та основа, на которой зиждется само бытие, и из чего оно пробуждается к "жизни", то есть, что собой представляет то начало, из которого оно возникает.
  
  Да, действительно, идея, представляющая, согласно Платону, само бытие, это предел совершенства вещи, но совсем непонятно, в чем именно заключается процесс этого совершенствования объекта (вещи) и каким образом он осуществляется. То есть, непонятен реальный - а не мифологический - механизм, посредством которого бытие побуждает сущее к тому, чтобы стремить его к идее-идеалу. Ведь не может же быть такого, чтобы бытие было само по себе, а сущее и его становление было от него (от бытия) совсем независимо в своем происхождении. Равно как непонятно и то, каким образом бытие в своем происхождении зависимо от сущего. Так что онтология, построенная без учета взаимодействия бытия с сущим - это уже заведомо ущербная онтология.
  
  Итак, если на идее Платона невозможно построить непротиворечивую онтологию, то картина сразу же меняется, как только в основу бытия нами берется идея в современном ее представлении, изложенном нами выше. Во-первых, мы видим, что бытию самому по себе - то есть формированию идеи наиболее адекватно соответствует процесс инкубационного ее созревания. Во-вторых, нам становится ясно, что новое сущее возникает только через посредство развертывания этой идеи в мысль, "внутри" которой нами уже видимы и те сущие, из которых она состоит, и те свойства, что им присущи, и те взаимосвязи, которые придали самой идее и новизну, и смысл, и ценность. В-третьих, мы уже имеем достаточное основание к тому, чтобы подвести под понятие "становления" процесс как выделения характерных (для данной идеи) свойств объектов, так и наделения этих объектов новыми взаимосвязями с другими соседними объектами. А создание (обнаружение, "понимание") новых свойств и взаимосвязей - это всегда шаг вперед в познании мира.
  
  (Кстати сказать, употребленное нами словосочетание "Бытие само по себе" в данном случае относится к тем природным процессам в нашем интеллекте, которые не осознаются нами и не контролируются нашим сознанием. А к таким процессам относится и инкубационная стадия формирования идеи, и акт явления последней из бессознательного в наше сознание, и перекодировка нейронных образований нашего мозга - на допонятийном этапе - в слова, знаки и символы, способные выразить смысл внове явленной идеи. Далее, в Части 111, данное словосочетание будет относиться и к тем процессам, которые осуществляются в социуме втайне от продуктивно мыслящего человека, то есть не замечаемыми им на сознательном уровне. Именно к этому природному виду Бытия народа, общества было отнесено данное словосочетание Хайдеггером).
  
  Крайне важно понять и даже выделить одно обстоятельство: статус объекта повышается по мере того как мы, положим, обнаруживаем его новые свойства и его новые взаимосвязи с другими объектами. Вот это повышение статуса объекта можно назвать как угодно: и его становлением, и обновлением, и бытийствованием. Название - всего лишь вопрос конвенции. Главное, чтобы объект был предметом все новых и новых представлений о нем, тех представлений, о которых доселе мы не имели никакого понятия. Причем эти представления должны соответствовать действительности, то есть, они должны быть истинными. И чем о большем количестве свойств объекта и его взаимосвязей с другими объектами мы имеем истинные представления, тем в более полном и истинном свете предстает данный объект перед нами. Вот здесь-то мы как раз и вышли к пониманию того, что идеи Платона вовсе не представляют собою бытие, они есть не что иное, как идеальные и закончившие свое становление объекты (вещи). То есть, объекты, представление о которых уже достигло своего максимально истинного предела. И это максимально адекватное и предельное отражение сущности объекта в нашем представлении есть то, что в европейской философии, начиная с софистов и Платона, принято было называть истиной.
  
  Но, как мы уже говорили ранее (см. Раздел 1.1. "Платон как открыватель технологии интуитивного мышления"), у Платона, кроме представления об идее как субстанциальном пределе, есть и представление об идее как интуитивном акте явления истины. И это представление мы пытаемся развернуть вот уже на протяжении всего предыдущего текста. И не только развернуть, но и связать его и с бытием, и с красотой, и с истиной. И даже не только связать, - Античность в лице Платона уже проделала эту работу - сколько обосновать как возможность, так и необходимость "единокровного" порождения бытия, красоты и истины с возникновением интеллектуальной новизны в виде объективной идеи, являемой нам в иррациональных актах интуиции, инсайта, озарения и т. д.
  
  Таким образом, нам теперь видна разница между этими двумя представлениями об истине. Назовем первую из них - т. н. классическую истину - истиной кумулятивной. (Чуть позже нам станет понятен выбор данного термина). А истину второго рода назовем интуитивной или истиной озарения. Остановимся несколько подробнее на каждой из этих истин.
  
  1. Классическое или кумулятивное представление об истине
  
  Характеризуя классическую истину как соответствие смысловой сущности объекта тому, что о нем помыслено и высказано, мы выявляем всего лишь одну ипостась той истины, которая достигается максимальным возрастанием полноты наших знаний об объекте и достоверным суждением (выражением) о сущности последнего. Истина такого рода нами никогда не может быть достигнута, поскольку мы не обладаем всей полнотой знания о каком-либо объекте (предмете, явлении и т. д.), и мы не способны максимально адекватно высказать свое суждение о сущности объекта, которую мы, в конце концов, даже не до конца знаем. И такую истину мы можем охарактеризовать как максимально адекватное на данный момент представление об объекте, которое складывается - и накопляется: отсюда кумулятивность - из наших познаний и достоверности суждений о нем. Но эта истина никакого отношения ни к идее, ни к новизне, ни к бытию, ни к красоте не имеет, - хотя отдельные этапы ее познания могут высвечиваться благодаря идеям, - поскольку она формируется в основном на сознательном (логическом) уровне. Так на сознательном уровне постепенно формируется, положим, представление об устройстве материи или Вселенной. Можно сказать, что кумулятивная истина - это истина максимальной полноты, предельного обобщения и достоверного знания об объекте.
  
  2. Интуитивная истина.
  
  Что касается интуитивной истины, которую, уже начиная с Античности, путали с только что представленной нами кумулятивной истиной, то эта истина напрямую связана и с новизной, и с идеей, и с красотой, и с иррациональным актом ее явления в наше сознание. Вот эта истина, истина явления интеллектуальной новизны в форме объективной идеи имеет самое непосредственное отношение к нашему бытию. И, как мы уже видим, истина данного рода направлена не на максимальное познание сущности какого-то отдельного объекта, она направлена на создание (обнаружение, "понимание") каких-либо новых взаимосвязей (или свойств) объекта с другими объектами. А обнаружение (создание, "понимание") новых взаимосвязей (или свойств) между объектами, естественно, приумножает наши познания об этих объектах и их свойствах. То есть, идеи-истины второго рода, обнаруживая нечто новое в объектах (свойства) и включая их во все новые и новые взаимосвязи, привносит эту новизну в копилку наших познаний об отдельных объектах. По сути дела, эти истины являются формосозидающими элементами для образования кумулятивных истин, истин первого рода. И если истина первого рода всегда относительна, то истина второго рода - абсолютна, вследствие своей целостности и законченности. К ней ничего нельзя ни добавить и ничего от нее нельзя отнять. Она гармонична по своей сути, поскольку в ней все необходимо и взаимосвязано. Она принадлежит бытию, а бытие не может быть относительным, оно всегда изначально, уникально и фундаментально (см. Раздел 6.3. "Обоснование: почему бытие - это возникновение...").
  
  Таким образом, бытие открывается нам только по мере открытия - нами же - тех или иных интуитивных истин. И можно сказать, что горизонт бытия - это горизонт тех новых на данный момент истин, которые мы открываем (создаем, "понимаем") нашим интеллектом, то есть это горизонт постоянно возникающей, меняющейся и исчезающей новизны. Поэтому бытие не только идет впереди нами уже познанного знания, но оно постоянно пополняет объем и изменяет качество этого знания. Это та "ударная волна", которая всегда находится на переднем крае нашего познания (сотворения, обнаружения, "понимания") той новизны, что располагается за границей нами уже познанного и усвоенного знания.
  
  И если бытие - это явление интеллектуальной новизны, - а само "явление" может быть только фактом настоящего, но никак не прошлого и не будущего, - то оно (бытие) осуществляется всегда в настоящем времени. И прав был Шопенгауэр, когда определял бытие - наряду с отождествлением его с волением - как "наполнение данного момента" в точке "соприкосновения объекта с субъектом"10. Так что, как поднимаясь все выше и выше над Землей, мы схватываем взором все новые и новые дали, так и сотворяя все новые и новые иррациональные идеи, мы расширяем и обновляем горизонт нашего бытия. Бытие первобытного человека определялось всего лишь ограниченным кругом новых идей, направленных на изобретение (открытие, "понимание") средств выживания в среде обитания, непосредственно примыкающей к его пещере. Бытие же современного человека простирается далеко за сферу физического существования и проникает не только в глубины микромира и Вселенной, но и в недра познания самой способности познания. И не надо думать, будто бы истины кумулятивные менее ценны, чем истины интуитивные. И те и другие взаимодополняют друг друга, выполняя при этом каждая свою роль, как выполняют свою роль интуиция и логика.
  
  5.4. "Двойная рефлексия" Г. Марселя и "клещи Истины" А. Бадью: что между ними общего?
  
  А теперь мы снова вернемся к вопросу "двузначности" мышления, затронутому нами в Разделе 5.2. "Счастье и несчастье философии" при анализе творчества Хайдеггера. При этом мы попытаемся на основе собственных положений и на примере высказываний Г. Марселя и А. Бадью выяснить роль и место рефлексии в процессе как формирования интеллектуальной новизны (идеи), так и превращения ее в истину. Нам это необходимо для того, чтобы составить себе целостное и последовательное представление о творческом процессе возникновения нового знания. Имея перед собой общую картину продуктивного мышления, нам легче будет понять (в следующих разделах) причины возникновения и существования той путаницы в понятиях, которая присуща развитию метафизики.
  
  Для этого мы сначала приведем описание поэтапного процесса продуктивного мышления, в ходе которого дадим различие двух типов рефлексивного мышления и местоположение каждого из них на представленной нами схеме-"синусоиде" (см. далее пункт 1 и Рис. 1 в пункте 2). Затем, после того как мы изложим некоторые пояснения к данной схеме, нам останется только в более четкой форме обрисовать не только два этапа возникновения самой истины, то есть, два этапа бытия, но и две компоненты, посредством которых, как нам представляется, бытие проявляется на феноменальном уровне (см. пункт 2). Далее мы остановимся на данных, полученных Марселем в части применения той методологии, которая использовалась им при анализе собственного не только философского, но и художественного творчества (см. пункт 3). И в заключение данного раздела проанализируем имеющее непосредственное отношение к двойной рефлексии понятие "клещи Истины" Бадью и сделаем в связи с этим некоторые выводы (см. пункт 4).
  
  п. I. Рефлексия собирающе-анализирующая доступное нам знание (в идею) и рефлексия раскрывающая идею.
  
  Для начала представим себе поэтапно процесс продуктивного мышления над вопросом, который был ранее нам мало знаком, но который вдруг нас чем-то заинтересовал и мы собираемся его разрешить. С чего же мы начнем? А начнем мы, скорее всего, с того, что будем собирать и анализировать существующие на данное время факты, представления, суждения и т. д., имеющие какое-либо отношение к интересующему нас вопросу. Откуда мы будем брать эти данные? Конечно, из наших воспоминаний тех прошлых знаний, которые мы приобрели в процессе воспитания, образования и нашей жизненной деятельности, уже преобразованной в некоторый житейский опыт. Кроме того, мы будем черпать сведения, относящиеся к данному вопросу из книг, словарей, энциклопедий и т. д. Далее, мы будем время от времени строить гипотезы, которые приблизили бы нас не столько к пониманию сути самого вопроса, - а, возможно, и к корректировке или углублению его, - сколько к разрешению его. И только после того как мы основательно окунулись в вопрос, прониклись им, и, казалось бы, зашли в тупик, из которого нет выхода, как правило, наступает инкубационная фаза мышления, когда полученное и проанализированное нами знание подвергается дальнейшей проработке, но уже не на рефлексивном уровне нашего сознания, - мы уже оставили всякие попытки разрешить вопрос - а на бессознательном уровне. И если наш рефлексивный поиск на этапе предварительного анализа данных (этап 1-2, рефлексия-1, см. Рис. I), был достаточно интенсивен и плодотворен, то может наступить кульминационный момент возникновения идеи и явления ее из бессознательного в наше сознание (точка 3). Это и есть момент "чистого" (допонятийного) бытия, то есть момент появления интеллектуальной новизны, говорящей нечто абсолютно новое в том вопросе, который нас ранее занимал.
  
  Но идея сама по себе в момент своего явления еще ничего определенного не говорит нашему сознанию, кроме того, что явление ее (в виде "сгустка" смысла) сопровождается бессознательным "пониманием" ее смысла и спонтанным возникновением интеллектуального чувства удовольствия-удивления. Какое-то время после наступления данного момента - об этом ниже - мы "понимаем" саму сущность идеи, но определить (сказать, выразить), в чем она заключается, мы не можем. И продолжается такое состояние вплоть до того момента, как мы начинаем посредством рефлексии (точка 4) разворачивать идею в своем творческом воображении-представлении, то есть, трансформировать ее в мысль и одновременно оформлять в знакомую нашему сознанию оболочку слов, словосочетаний, предложений, знаков и т. д. (этап 4-5, рефлексия-11). То есть оформлять в оболочку, адекватно отражающую сущность мысли, а, следовательно, и той идеи, из которой она раскрыта.
  
  Кстати сказать, до начала оформления идеи ее суть достаточно легко и незаметно может ускользнуть из нашего сознания даже при малейшем отвлечении нашего внимания на какой-либо другой, не относящийся к данной идее объект. И это один из аргументов - наряду с аргументом спонтанности возникновения как самой идеи, так и чувства удовольствия-удивления - в пользу новизны идеи. Знакомую нам идею (т. е. "старую") мы можем вспомнить, новую же, но упущенную, если и можем, то с большим трудом.
  
  Итак, на этапе развертывания идеи в мысль (этап 4-5, рефлексия-11) мы снова, во второй раз применяем рефлексию, но принципиальное отличие ее состоит в том, что если в первом случае (этап 1-2, рефлексия-1) мы собирали объекты, всячески взаимосочетали и анализировали их с той целью, чтобы скомпоновать из них нечто целое и интеллектуально новое, то на втором этапе, наоборот: для того чтобы из понятной только нам идеи получить всем понятную мысль, мы разбиваем целостное ядро явившейся нам идеи на входящие в нее и взаимосвязанные между собой объекты-сущие.
  
  Другое отличие первого этапа рефлексии от рефлексии второго этапа состоит в том, что на первом этапе мы манипулировали множеством объектов как возможных претендентов на роль объектов-сущих одной единственной идеи, то есть, мы манипулировали некоторым избытков объектов. На втором же этапе рефлексии нам приходится оперировать уже вполне определенным, четко ограниченным выбором нашего бессознательного, числом объектов, объектов, входящих только в ту мысль, которая разворачивается нами из внезапно открывшейся нам идеи. И третье различие этих двух видов рефлексий, рефлексии собирающе-анализирующей (рефлексия-1) и рефлексии раскрывающей (рефлексия-11), связано с наличием двух видов интуиций: интуиции интеллектуальной и интуиции чувственной - наличием, вполне утвердившимся в процессе развития философии. (Чуть ниже мы коснемся вопроса обоснованности возникновения столь различных понятий интуиции).
  
  Для того чтобы понять о чем идет речь, напомним еще раз: интеллектуальная интуиция в излагаемом нами представлении - это вовсе не есть ни наглядность какой бы то ни было мысли, ни прозрачность какого-либо чувства, это - "схватывание" самой сути только что явившейся в наше сознание идеи, идеи, еще не облаченной в какую-либо знаковую оболочку.
  
  Только в дальнейшем процессе развертывания этой идеи, то есть в процессе созерцания и оформления ее, мы получаем мысль, именуемую Истиной (алетейей) в греческом ее представлении, поскольку она самозародилась и самовозникла из сокрытости Ничто в не-сокрытость Бытия (Хайдеггер). Что же касается так называемой чувственной интуиции как непосредственного восприятия органами наших чувств каких-либо объектов или явлений, то она не имеет никакого отношения к интуиции интеллектуальной, интуиции, понимающей смысл внове рожденной (обнаруженной, "понятой") нами идеи. И вообще, понятие чувственной интуиции, как нам представляется, мало чем отличается от обыкновенного восприятия (ощущения) явлений и объектов органами наших чувств. Разве что своей четкостью и явностью для нашего сознания. Но главное их различие состоит в том, что, во-первых, интеллектуальная интуиция понимает ("понимает") смысл новой идеи, состоящей из объектов и новых взаимосвязей между ними, а чувственная интуиция способна всего лишь на восприятие отдельных объектов или явлений. Так мы можем воспринять молнию и гром в их причинно-обусловленной взаимосвязи.
  
  Другой фактор, по которому различаются первый вид интуиции от второго состоит в том, что интеллектуальная интуиция воспринимает и "схватывает" то, что возникло (самозародилось) в самом интеллекте, а точнее, в бессознательной его части, в то время как чувственная интуиция сначала воспринимает (как правило, через органы чувств) то, что находится "вне" интеллекта и только потом "помещает" это воспринятое в интеллект.
  
  Таким образом, получается, что интеллектуальная интуиция и интуиция чувственная являются, правда, каждая по своему, началом разных и при том противоположно направленных процессов рефлексивного мышления: если "схваченная" интеллектуальной интуицией идея в дальнейшем разворачивается нами в мысль с ее объектами-сущими и взаимосвязями между ними, то чувственная интуиция сперва воспринимает объекты-сущие и помещает их (не без посредства сознания) в интеллект, после чего они вместе с другими объектами могут быть подвергнуты сначала логической обработке (этап 1-2, рефлексия-1), а затем обработке иррациональной, интуитивной, то есть, обработке в сфере нашего бессознательного. И только после этого становится возможным процесс в "обратном" направлении (этап 4-5, рефленксия-11), в направлении от начала явившейся нам идеи к конечным, но уже обновленным объектам-сущим, что были в ней заложены.
  
  Вот теперь, в связи с наличием двух типов рефлексий нам становится более ясной причина появления понятия чувственной интуиции. Скорее всего, это понятие в немалой степени своим возникновением обязано разъясняющей роли логического мышления в процессе анализа собираемых нами данных. Анализ подобного рода, конечно, не только вырисовывает более наглядным и понятным то знание, которым мы уже овладели ранее, но и делает более "прозрачными" те чувства, которые могут быть причастны к возникновению этих знаний. Отсюда и появляется впечатление так называемой чувственной интуиции. Так что не может быть двух типов интуиций: она одна и она интеллектуальна по своей сути, поскольку изначально иррациональна и креативна. Поэтому только интеллектуальная интуиция может быть непосредственной причиной раскрывающей рефлексии (этап 4-5) , и вряд ли она причастна к формированию нашего знания в процессе рефлексивного мышления на стадии собирания и анализа данных (этап 1-2).
  
  Но здесь, положа руку на сердце, заметим следующее: совсем не исключено, что мы ошибаемся в данном случае. И наше заблуждение может заключаться в следующем. В самом начале, мы уже указывали на то, что наши интуиции (интуиции интеллектуальные) могут быть, что называется, "разного достоинства", как разного достоинства могут быть монеты пятикопеечные и пятидесятикопеечные. Мы говорили о том, что одни интуиции могут касаться всего лишь отдельной взаимосвязи, положим, всего лишь двух объектов мысли, другие же, попадая в самый центр мысли, "схватывают" взаимосвязи всех объектов мысли в целостном и законченном виде. В связи с этим мы можем только предполагать, что на этапе собирающе-анализирующей рефлексии наше мышление подобно итерационному процессу постепенного приближения к идее, процессу, сочетающему в себе попеременно и логические шаги и шаги, хотя и небольшие, но интуитивные. Но сказать с уверенностью, так ли на самом деле протекает процесс в данном случае, мы не можем, поскольку, чем меньше интуитивные шаги (скачки), тем труднее отличить их от плавно восходящей линии логического мышления. И виной тому не только незаметность "возрастания" интеллектуальной новизны, но и неуловимость чувства удовольствия от понимания последней.
  
  А теперь, после того как мы описали в общих чертах процесс продуктивного мышления, рассмотрим его в виде схемы ("синусоиды") (см. ниже Рис. 1) с обозначением основных этапов и наименованием их более приближенным терминологически к метафизической тематике. А по сути дела мы рассмотрим этот процесс в координатах времени образования истины (абсцисса) и интенсивности (нарастания и снижения) интеллектуальной новизны (ордината). И вершиной этого процесса будет акт бытия, то есть, акт возникновения интеллектуальной новизны в виде объективной идеи.
  
  п. 2. Пояснения к схеме: два этапа бытия и две его компоненты.
  
  Дадим некоторые пояснения к схеме. Как видим, с началом рефлексивного мышления (точка I) объекты, которыми оперирует наше сознание (логика), изымаются из сферы Ничто (Хаоса). Но что такое Ничто само по себе? Ничто - это не то, чего нет, а то, что не является объектом нашего мышления на данное время. Как только этот объект попадает в сферу нашего сознания, он, в виде исходного сущего, приобретает статус существующего. И далее, если ему доведется стать одним из объектов комплектующих состав внове рожденной идеи, то в процессе развертывания последней это уже существующее сущее, заимствованное из сферы Хаоса (Ничто), становится на некоторое время бытийствующим или становящимся. И остается оно в этом качестве до тех пор, пока не померкнет его новизна и оно не канет туда, откуда оно было вызволено бытием, то есть, в пучину Ничто. И разница между этими двумя состояниями данного объекта в том, что первое было "старым", а второе стало обновленным теми взаимосвязями, в которые оно вступило, побывав объектом (в "объятьях") новой идеи.
  
  Кстати сказать, смешение понятий бытия и Ничто в направлении их отождествления - это следствие близости их "расположения", то есть, следствие того, что бытие, в конечном счете, берет свое начало в Хаосе (Ничто), как река берет свое начало в болоте. Так отождествляются воды родника с водами озера, на дне которого находится этот родник. Но между ними принципиальная разница: воды озера застойны, а воды родника бьют из подземного источника. Общее между ними только то, что содержимое их - вода. Вот таким же образом как Ничто состоит из объектов, нас никоим образом не затрагивающих, так и бытие сопряжено с возникновением комплекса взаимосвязанных между собой объектов-сущих. Но в Ничто (Хаосе) они не структурированы в глазах нашего сознания, в то время как в акте бытия вполне конкретные объекты соединены в структуру идеи вполне определенными взаимосвязями. Поэтому бытие не может быть тождественным Ничто. Наоборот, это совершенно разные по характеру своего проявления и по структуре вещи: если бытие - это возникновение интеллектуальной новизны в виде идеи и нового сущего, то Хаос - безбрежный океан объектов, еще не ставших сущими объектами, то есть, объектами мышления человека, хотя бы предпринявшего попытку к продуктивному мышлению. При этом следует отметить немаловажную деталь: эти сущие "готовы" быть примененными в
  
  
  Рефлексия-1 - область рефлексивного (логического) осмысления вопроса: область постановки вопроса, выдвижения гипотез, возможных вариантов решения.
  Она же - область первичной рефлексии Г. Марселя.
  Она же - область рефлексии М. Хайдеггера.
  Рефлексия-11 - область раскрытия смысла идеи в мысль-Истину.
  Она же - область формирования вида и сущности нового искомого сущего и разработки технологии изготовления подручного средства
  Она же - область вторичной рефлексии Г. Марселя.
  Она же - область рефлексии рефлексии М. Хайдеггера.
  
  Рис. 1. Схема процесса продуктивного мышления
  .
  комплектацию какой-либо идеи. Их нам не нужно создавать внове. Именно поэтому мы назвали их исходными сущими в отличие от сущих искомых, тех сущих, которые мы должны отыскать, а попросту говоря, создать внове.
  
  Далее, (следуя нашей схеме), мы уже выяснили роль рефлексии собирающе-анализирующей (этап 1-2) и привели те признаки, по которым она отличается от рефлексии раскрывающей идею (этап 4-5). Что же касается инкубационной фазы (этап 2-3), то мы о ней ничего не знаем, и она ничем существенным на уровне нашего сознания не проявляется, кроме разве только тем, что в этот период времени мы практически полностью отвлекаемся от ранее так интересовавшего нас вопроса.
  (Примечание: приведенный выше рисунок 1 и рисунок 2 в разделе 6.16 можно увидеть - в "проявленном" виде - в статьях автора на сайтах "Ридеро" и "ЛитРес: самиздат").
  
  Теперь мы подходим к самому главному. О бытии как явлении интеллектуальной новизны в акте интуиции (инсайта, озарения) мы уже говорили достаточно много ранее. Но бытие возникновением идеи самой по себе (точка 3) не заканчивается, так как за явлением идеи следуют два этапа, две фазы мышления, одну из которых можно назвать допонятийной, или собственно бытийственной, или даже ментальной фазой (этап 3-4), а другую - понятийной или сущностной (этап 4-5), совпадающей с рефлексивной фазой развертывания и раскрытия смысла идеи (рефлексия-11). И во избежание недопонимания и недоразумений сразу же заметим: мы потому отнесли к бытийственному разряду и допонятийный и понятийный этап раскрытия идеи, что оба они сопряжены с возникновением интеллектуальной новизны, уже понимаемой нами сначала на бессознательном, а затем и на сознательном уровне. Сейчас мы поясним данное положение.
  
  Допонятийный, бытийственный этап (этап 3-4) - это пока что ничем не выразимый этап существования новой идеи, который сопровождается как спонтанным "пониманием" смысла идеи, так и возникновением интеллектуального чувства удовольствия. Обратим особое внимание: объектом возникновения подобного чувства является сначала "понимание" на бессознательном уровне чего-то для нас совершенно нового. "Поняли" мы смысл идеи - возникло чувство удовольствия; не "поняли", не обнаружили, не распознали - это чувство не возникло. Таким образом, если это чувство возникло, то оно возникло только благодаря тому, что в момент возникновения идеи (то есть проникновения в наше сознание) мы ее "поняли" целиком, или "поняли" главную ее суть. Но эта суть пока что невыразима, поскольку она только что явилась из бессознательного, не владеющего формами понятийного выражения, то есть, не владеющего языком в том виде, каким им владеет сознание. Да и сознание еще не готово его понять: мелькнувший объект не располагает к тому, чтобы сразу же охарактеризовать его в каких-либо знаковых деталях или понятиях.
  
  Так что на этом этапе (этап 3-4) нет еще подключения понятий, связанных со знаковым их выражением и оформлением. Это некие возбуждения на нейрофизиологическом уровне нашего мозга. Вот почему этот процесс ощущается в форме как бы немотивированного и ничем не выразимого испытания амбивалентного чувства беспокойства и удовольствия. (Можно было бы даже сказать: беспокойного удовольствия). И вот оказывается почему Единое Плотина невыразимо: оно находится в той форме, которая не определима, а потому и непередаваема. Она, эта форма, пока что - внутреннее событие нашего интеллекта и нашего организма. И ведь недаром Плотин во многих местах своих "Энеад" настойчиво предостерегает от приписывания Единому множественности. (Но об этом более подробно в Разделе 6.3. "Обоснование: почему бытие - это возникновение интеллектуальной новизны в виде идеи"). А причина этого достаточно проста: множественность непременным образом предполагает возможность разделения Единого на части, а последние, как само собой разумеющееся, должны иметь наименования.
  
  Но, как мы понимаем, на уровне виртуально-ментальной активности нашего мозга (то есть на допонятийном этапе), где обитает Плотиновское Единое, нет разделения объектов, а потому и нет еще отдельных смысловых образований, уже готовых облечься в какую-либо знаковую форму. Они появятся только в процессе развертывания идеи в мысль (этап 4-5, рефлексия-11), то есть тогда, когда возникнет необходимость наименования тех объектов-сущих, из которых она (мысль) состоит, и тех взаимосвязей, которые их соединяют. Таким образом, только тогда, когда к допонятийному процессу (этап 3-4) подключаются закрепленные словами или знаками образы и представления, заимствованные из нашего сознания, только тогда начинается сознательный процесс формирования и оформления истины-мысли, то есть, процесс преобразования идеи в Истину. И содержание последней уже может быть сообщено кому-либо другому. И не только сообщено, но и разложено на уже поименованные объекты-сущие.
  
  Можно сказать, что рефлексивное мышление на второй стадии (рефлексия-11) проявляет внятный только творцу "негатив" объективной идеи (этап 3-4) и представляет его в виде всем понятного "позитива", в виде истины-мысли с запечатленными в ней объектами. В данном процессе необходимы две способности человека: его природная способность генерировать идеи ("негативы") и благоприобретенная способность трансформировать и оформлять их в мысли ("позитивы"). Как в отсутствии "негатива" не может появиться "позитив", так и в отсутствии способности или возможности трансформировать "негатив" последний окажется погребенным в бессознательном творца.
  
  Но здесь, в продолжение нашей темы формирования нового смысла, у нас может возникнуть одно затруднение следующего характера. Зададимся вопросом: вся ли целиком и сразу является идея на допонятийном уровне, или она возникает частями, постепенно. Для того чтобы определиться с этим вопросом, попытаемся сначала понять, почему в процессе развертывания идеи на сознательном уровне мы уже знаем, какие объекты в нее входят и какие взаимосвязи их соединяют. А мы действительно это знаем. Казалось бы, можно предположить: мы знаем это потому, что это знание каким-то непонятным образом и в каком-то виде уже было представлено на бессознательном уровне целиком и сразу. И выход идеи из тени бессознательного на свет сознания - это и есть момент инсайта, озарения, интуиции. Но у нас нет полной уверенности в этом, поскольку постепенность развертывания идеи в мысль не исключает постепенности возникновения каких-либо "частей" идеи на бытийственном уровне. Так, например, случается, если какой-то странный агрегат внезапно возникает из густого тумана и мы постепенно начинаем разглядывать его и узнавать в нем нечто нам ранее знакомое, но с неожиданными (новыми) для нашего сознания взаимосвязями между частями, из которых этот агрегат состоит.
  
  Что же касается собственно понятийного или сущностного этапа (этапа 4-5, рефлексии-11), то это этап, на котором бытие ("чистое" бытие) как свершившееся событие возникновения нового смысла начинает трансформироваться в мысль и одновременно оформляться в знаковую или языковую оболочку, представляющую вместе со смыслом мысли саму Истину. И трансформируется оно под непосредственным, стимулирующим воздействием чувства красоты, то есть, чувства удовольствия от понимания ("понимания") смысла новой идеи. И именно на этом этапе проявляется такой объект метафизики как сущее (отсюда и название этапа - сущностной): истина, мысль, объекты, из которых она состоит и т. д. И именно на этом этапе мы можем, что называется, "воочию" наблюдать процесс становления: становления идеи в мысль, разложения мысли на взаимосвязанные объекты, обновление объектов новыми взаимосвязями с другими объектами, обнаружение новых взаимосвязей между этими объектами и т. д.
  
  Но самое главное, что происходит на этапе рефлексии-11, так это то, что в процессе раскрытия смысла идеи мы вдруг обнаруживаем, что в комплектации идеи нам не хватает еще одного сущего, а именно, искомого сущего, того сущего, которое мы должны создать внове. Не создав последнего, мы не сможем изготовить по его образцу подручное средство. А, не имея его, не сможем производить Продукцию для социума, что и является одной из целей Бытия. Более подробно об этом в Части 111.
  
  Итак, выше мы охарактеризовали два этапа бытия, то есть, возникновения нового смысла. Теперь же рассмотрим те проявления, в которых выражается данное возникновение. И рассмотрим мы этот вопрос в основном на примере произведений искусства. Но сначала нам необходимо отметить следующее. Многозначный объект в виде эстетической идеи произведения искусства в принципе невозможно переместить с бытийственного (допонятийного) уровня на сущностной уровень, который (в пределе) для того только и предназначен, чтобы давать однозначную интерпретацию смысла идеи. Художник, а вместе с ним и созерцатель его произведения, находятся в неопределенном положении, поскольку они не в состоянии выразить или воспринять все смыслы произведения одновременно. Но если художник или созерцатель попытается склониться к одной из возможных интерпретаций смысла (идеи), то он сразу почувствует, что представление его не будет истинным, поскольку исчезает сама филигранность объекта. Веер, лишенный всех перьев, кроме одного - это уже пародия на веер. Конечно, можно поочередно выделять те или иные грани-смыслы произведения искусства, но это уже будет задача не художника и не созерцателя, а профессионала искусствоведа или литературоведа.
  
  А сейчас возвращаемся к тем формам, в которых проявляется само бытие. Вполне уверенно можно сказать, что любое настоящее произведение искусства всегда представлено, с одной стороны, своим ценностносмысловым содержанием в форме идеи, "понимаемой", положим, созерцателем этого произведения, а с другой стороны - спонтанным влечением к искусству и возникновением чувства удовольствия, которое испытывает этот созерцатель. Таким образом, мы уже видим, что в произведении искусства представлено само бытие. И представлено оно двумя своими воплощениями: новым смыслом в виде идеи и возбуждением чувства наслаждения от его созерцания. И еще неизвестно, что из них обладает "большим" бытием: само ли "понимание" интеллектуальной новизны, или чувство удовольствия от этого "понимания". Но это даже не столь важно. Скорее всего, они неразрывны в своем единстве, и у нас нет каких-либо оснований сравнивать их, как нет оснований сравнивать свет костра с тем теплом, который от него исходит. Наш интеллект и наше тело одинаково хорошо приспособлены воспринимать как то, так и другое (то есть воспринимать прекрасное).
  
  Одним словом, мы приходим к такому вроде бы незаметному, но достаточно важному выводу: у бытия как единого целого есть не только две ступени, - допонятийная и сущностная - но и две компоненты: одна из них смысловая, другая - чувственная. И обе они (компоненты) возникают в процессе "понимания" нами иррациональной идеи, имеющей, как правило, множественный смысл: первая из них исходит от "понимания" интеллектуальной новизны, а вторая - от чувства удовольствия, которым это "понимание" сопровождается. Не будь этого единства обеих компонент, не было бы никакого стимула к творчеству, а потому и не было бы никакой интеллектуальной новизны, а следовательно, и всего того духовно-материального много и-разнообразия, которое мы наблюдаем вокруг себя. И нет принципиальной разницы, в какой сфере деятельности проявляется и осуществляется наше бытие: эстетической или научно-технической. И там и там фигурируют новые идеи, и там и там возникает чувство удовольствия от их "понимания" (понимания).
  
  Разница только в том, что в первом случае это понимание осуществляется на бессознательном уровне и не доводится до сознания в своем однозначном виде (то есть "застревает" на допонятийном этапе), в то время как во втором случае оно происходит на уровне сознания и может быть развернуто в мысль и оформлено творцом этой идеи до понятия, выраженного в какой-либо общеизвестной и однозначно трактуемой знаковой системе. То есть для случая научных и технических идей-истин понимание смысла, пройдя фазу допонятийную (как и в случае эстетических идей), все же выходит на сущностной, понятийный уровень однозначного раскрытия смысла идеи научного открытия или технического изобретения. В то время как для эстетической идеи на уровне сознания возможны только интерпретации различных ее смыслов. Эти смыслы как бы "застревают" на допонятийном этапе, поскольку не могут выйти на однозначно понимаемую нашим сознанием мысль. Почему они не могут выйти на уровень сознания, речь у нас пойдет в Разделе 9.4. "Идеи технические, научные, нравственные и эстетические: различие между ними".
  
  п. 3. Двойная рефлексия Г. Марселя.
  
  А сейчас в данном пункте и в следующем за ним мы попытаемся на примере выдвинутых Г. Марселем и А. Бадью идей хотя бы прочувствовать, насколько трудным бывает не только дифференцировать способы постижения сущности интеллектуальных процессов, но и проследить саму последовательность этапов продуктивного мышления. Начнем с Марселя и его идеи двух типов рефлексии, одна из которых - первичная, критическая, аналитическая - раскладывает и разъясняет нечто конкретное на составные элементы, а другая, вторичная - восстанавливает нарушенное первичной рефлексией единство, и делает она это с "оглядкой" на так называемую "слепую интуицию". Попытаемся разобраться в терминах Марселя и в тех понятиях, которые за ними скрываются. Это, во-первых. А во-вторых: рассмотрим, нельзя ли нам соотнести некоторые понятия теории Марселя с тем, что мы получили в первых двух пунктах данного раздела.
  
  Как известно, чем глубже и проникновеннее наш опыт не только соприкосновения с действительностью, но и переживания ее, тем плодотворнее могут быть наши рефлексии по поводу этой реальности. И не это ли имел в виду Марсель, когда писал о "слепой интуиции", которую, исходя из своего личного опыта, может выразить поэт или пророк, но не философ. Философ же, по Марселю, подобную интуицию может сделать доступной пониманию только посредством двойной рефлексии: первичной - критической, разлагающей - и вторичной - восстанавливающей. Причем, задача вторичной рефлексии в том, чтобы
  
  "...восстановить с глубоким пониманием то состояние нераздельности, которое было нарушено первоначальной рефлексией"11.
  
  Однако, справедливости ради, все же следует заметить следующее. С одной стороны Марсель, характеризуя вторичную рефлексию, признает "слепую интуицию":
  
  "...есть другая рефлексия, обращенная на эту, первичную рефлексию и апеллирующая к подспудно действующей слепой, но эффективной интуиции, испытывая на себе ее сокровенный магнетизм". (Там же, стр.99).
  
  С другой же стороны, предполагая наличие другой интуиции, "интуиции бытия", он не дает ей права
  
  "...стать очевидностью по той простой причине, что она в действительности не является предметом нашего обладания". (Там же, стр. 86).
  
  Вот что он пишет здесь же:
  
  "Быть может, скажут мне, вы называете термином recuеillement (сосредоточенность - И. Ф.) то, что другие называют интуицией?
  Но и здесь мне думается, что следует быть предельно осторожным. Если мы и можем говорить об интуиции, то это интуиция, которая нам не дана и не может быть дана в качестве таковой.
  Чем более сущностной характер носит интуиция, внедряясь в глубь бытия, которое она озаряет, тем менее она способна обращаться на себя, постигать себя.
  Если мы к тому же задумаемся над тем, чем могла бы быть интуиция бытия, мы убедимся, что она не способна, не может быть способна, числиться в реестре, быть зафиксированной в качестве некоторого опыта или переживания (Erlebnis), которое как раз, напротив, в любой момент может быть либо интегрировано, либо изолировано и как бы обнажено. А потому любая попытка запечатлеть эту интуицию, представить себе ее, на мой взгляд, будет напрасной. В этом смысле говорить нам об интуиции бытия - то же, что предлагать сыграть на беззвучном фортепиано". (Там же, стр. 86).
  
  Далее Марсель предлагает заменить интуицию на уверенность:
  
  "Вместо того чтобы использовать термин "интуиция", лучше было бы сказать, что мы имеем дело с уверенностью, которая под-держивает (sous-tend) все развитие мысли, даже дискурсивной; ощущать ее мы можем лишь путем собственного внутреннего обращения (conversion), иными словами, с помощью рефлексии второй ступени (reflexion seconde), посредством которой я спрашиваю себя, из каких истоков рождались подходы начальной рефлексии, той, что постулировала онтологическое, но не осознавала этого. Рефлексия второй ступени - это сосредоточенность, recueillement, в той мере, в какой она может мыслить самое себя". (Там же, стр. 87).
  
  Из этих колебаний Марселя - между интуицией и уверенностью - мы попытаемся сейчас сделать "перевод" марселевского понятийного языка на язык понятий, излагаемых нами в данном разделе. Итак, во-первых, мы можем предположить, что отвергаемая им "интуиция бытия" - это и есть то самое, ничем пока не определимое допонятийное бытие (см. Рис. I, этап 3-4), выразить которое понятийными средствами мы пока что не можем. Вот почему по образному сравнению Марселя выразить эту интуицию все равно что "сыграть на беззвучном фортепиано". И второе предположение, которое мы можем сделать, состоит в том, что марселевская рефлексия второй ступени все же относится не к "слепой интуиции", а к отвергнутой им "интуиции бытия", потому что эта рефлексия, с одной стороны, базируется на основательной "уверенности", а уверенность в значительной степени, как мы знаем, может появиться только в том случае, если ей непосредственно предшествует возникновение самой идеи-интуиции. А с другой стороны, эта рефлексия как сосредоточенность есть не что иное, как сосредоточенность на развертывании и оформлении данной "интуиции бытия". И как мы понимаем, рефлексия второй ступени соответствует той понятийной или сущностной стадии (этап 4-5), на которой нами осуществляется трансформация невыразимой идеи во всем понятную истину-мысль.
  
  И ведь недаром в "Метафизическом дневнике" Марсель следующим образом характеризует "онтологическую тайну познания":
  
  "Познание - внутри бытия, включено в него: онтологическая тайна познания. Возможности рефлексии удваиваются, когда она опирается на опыт присутствия"12.
  
  
  О чем это говорит? Да о том, что, во-первых, рефлексия как одна из форм познания непосредственно причастна бытию ("внутри бытия"), а во-вторых, эффективность ("возможность") рефлексии повышается в том случае, когда она в буквальном смысле "присутствует" при зарождении "интуиции бытия" и непосредственно занимается развертыванием и оформлением этой интуиции в какую-либо из известных нашему сознанию знаковых систем. (Следует иметь ввиду, что здесь мы, в общем-то, не отступаем от марселевского понятия "присутствия", поскольку в данном случае наше рациональное (сознательное) Я, можно сказать, находится в непосредственном - ближе просто не бывает - доверительном диалоге с нашим же, вдруг приоткрывшимся нам, иррациональным (бессознательным) Я).
  
  Что же касается "слепой интуиции", то это не что иное, как обретенные в ходе жизненного опыта интуиции, но интуиции так и оставшиеся не раскрытыми в свое время (то есть во времена своего возникновения) до состояния истины-мысли, то есть, говоря словами Марселя, не объективированные интуиции. Так, анализируя характер взаимоотношений персонажей одной из своих пьес ("Квартет фа-диез"), Марсель следующим образом комментирует их с точки зрения возникновения интуиции подобного рода:
  
  "То, что открылось моим героям подобно вспышке молнии и что, может быть, не останется в их сознании надолго, существует поверх замкнутых систем, ограничивающих нас благодаря нашим суждениям, в той сфере плодотворной неотчетливости, в которой люди общаются и существуют в акте коммуникации и посредством него"13.
  
  Вот почему эти интуиции являются объектом внимания, скорее, поэта и пророка, чем философа. Философ же, по мысли Марселя, объективирует их посредством вторичной рефлексии в процессе, названном им сосредоточением.
  
  Странно, конечно, что Марсель, достаточно часто пишущий в своем "Дневнике" о собственных озарениях, так и не увидел того, что объектом вторичной рефлексии все же является так и не принятая им "интуиция бытия". Но эти "странности" можно заметить не только за Марселем, но и за другими мыслителями, так или иначе погружавшимися в бытийственную проблематику, проблематику возникновения сущности в форме интеллектуальной новизны-истины. Не говорит ли это о том, насколько трудным бывает дифференцировать как объект нашего мышления, так и способ, каким он постигается. И чем глубже мы погружаемся к источнику нашего продуктивного мышления, тем труднее нам это делать и тем неопределеннее становится наше познание. Как будто мы опускаемся в глубины океана, куда не доходит свет солнца (сознания) и где все предметы растворяются во тьме и теряют свои очертания.
  
  п. 4. "Клещи Истины" А. Бадью.
  
  Нам следует помнить одно: то, что мы называем Истиной - это каждый раз нами созданная (обнаруженная, распознанная, "понятая") оригинальная мысленная конструкция, имеющая ценностно-смысловое содержание; бытие же - акт и процесс возникновения этой конструкции. (Далее по тексту слово "Истина" в означенном смысле будем писать с большой буквы, дабы отличать от классического понятия истины как достоверности и соответствия нашего суждения сущности объекта, о котором производится высказывание). Поэтому Истина чего угодно - будь то принцип дополнительности Бора, закон тяготения Ньютона или способ добывания огня трением, изобретенный неизвестным гением - всегда уникальна и субъективна по своему смыслу и по своему происхождению.
  
  Но любая Истина никак и никогда не может миновать общего для всех Истин момента, момента своего внезапного возникновения, именуемого бытием. А вот этот момент, вследствие своей малой заметности в большинстве случаев упускается из виду многими мыслителями, пытающимися понять как устройство самого источника нового знания, так и конфигурацию "ключа", посредством которого мы открываем это устройство и проникаем в него для того чтобы увидеть нечто доступное нашему взгляду. Вот откуда возникает впечатление того, что "рефлексия рефлексии" (Хайдеггер) (см. Раздел 5.2) истолковывает увиденное первичной рефлексией (а не то, что вдруг явилось в промежутке между этими двумя рефлексиями), и вот откуда впечатление того, что "вторичная рефлексия" (Марсель) пытается восстановить то, что "было нарушено первоначальной рефлексией", (а не расшифровать то, что внезапно и незаметно возникло в период между этими двумя рефлексиями).
  
  Вот и Бадью, упуская из виду изначальный момент возникновения истины (то есть момент бытия), заявляет о радикальном разграничении между бытием и истиной. Да, действительно, бытие и истина - категории совершенно разные, но они не настолько отделены и независимы друг от друга, чтобы одна из них не была каким-либо образом причастна к возникновению другой. Тем более странным и непонятным является утверждение Бадью о том, что
  
  "...бытие как бытие не основывает в своем бытии никакой истины"14.
  
  Скорее наоборот: бытие основывает истину хотя бы только потому, что без момента бытия никакие, говоря словами Бадью, "клещи Истины" не были бы способны вытащить истину из небытия на свет Божий. Вот здесь мы в очередной раз сталкиваемся с упущением как самого факта принципиального разграничения рефлексии до момента возникновения идеи (рефлексия-1) и рефлексии после ее возникновения (рефлексия-11), так и того обстоятельства, что бытие (как возникновение совершенно нового смысла) в обязательном порядке воспоследует первой рефлексии, но предшествует второй стадии рефлексивного мышления, в результате которого и происходит удивительная по своей сути трансформация бытия в Истину, то есть, трансформация одного рода мышления - иррационального - в другой - рациональный. Мы уже не говорим о еще более таинственном превращении наработок первоначального анализирующего и вполне рационального мышления (этап 1-2) в совсем непонятно откуда взявшуюся иррациональную идею, представляющую своим явлением само бытие. Здесь многое покрыто мраком, и совсем неизвестно, сможем ли мы - да и успеем ли! - когда-либо в этом разобраться.
  
  Мы можем лишь высказать одно несомненное для нас и в какой-то мере даже эвристическое правило: двойная перемена рода мышления - от рефлексии-I к бытию (возникновению идей), а от бытия к рефлексии-II - является свидетельством (печатью), удостоверяющим факт возникновения Нового Знания: сперва в иррациональной форме с началом в точке 2 (см. Рис. I), а затем в рациональной - с началом в точке 4. Вот если бы мы смогли хотя бы в некоторой степени разобраться в том, что же все-таки происходит в нашем интеллекте на иррациональной стадии формирования и обработки нового знания (этап 2-3, инкубационная фаза), то нам было бы легче понять, как именно осуществляется перекодировка с "языка" бессознательного (этап 3-4) на язык сознания (этап 4-5).
  
  Как это ни странно, но самое светлое и лучезарное событие, на которое способен интеллект человека - а именно, возникновение нового смысла - происходит за дверьми нашего сознания, то есть в "черном ящике" бессознательного.
  
  А теперь, для того чтобы лучше понять взаимоотношения бытия и Истины, а также взаимосвязи последних с обеими рефлексиями, нам необходимо хотя бы представить себе, что такое "клещи Истины" у Бадью. Но сначала дадим небольшое пояснение относительно разграничения категорий философской Истины и истин научных, политических, художественных и т. д. Автор, признавая категорию истины
  
  "...центральной категорией любой возможной философии". (Там же, стр. 149),
  
  в то же время поясняет:
  
  "...философская категория Истины как таковая пуста...". (Там же, стр. 154)
  
  но
  
  "...пустота категории Истины с большой буквы не есть пустота бытия ... пустота Истины - просто промежуток, в котором философия управляет внешними ей истинами. Таким образом, эта пустота не онтологическая, а чисто логическая". (Там же, стр. 154).
  
  Имея в виду данное пояснение, снова дадим слово автору:
  
  "Философская операция категории Истины располагает своего рода клещами. Одна их половина предстает отладкой последовательности при помощи доводов. Другая - заявлением в предельном случае. Истина сцепляет и возвышает". (Там же, стр. 155).
  "Клещи Истины, которые сцепляют и возвышают, служат для того, чтобы подхватить истины. Отношение Истины (философской) к истинам (научным, политическим, художественным или любовным) есть отношение охватывания. Под "охватыванием" мы понимаем охват, захват, а так же и охватывающее изумление, удивление. Философия есть место мысли, где истины (не философские) схвачены как таковые и охватывают нас". (Там же, стр. 156).
  
  Следуя приведенному тексту, попытаемся понять, что собой представляет каждая из половинок раствора "клещей Истины". Одна из них предстает сцепляющей "отладкой последовательности при помощи доводов", а это не что иное, как аналитическая рефлексия на стадии последовательной подготовки объектов к соединению ("сцеплению") их в предполагаемую идею-Истину (наша рефлексия-1). Другая половинка предстает "заявлением в предельном случае", а это, как мы понимаем, есть не что иное, как раскрывающая рефлексия-11 на стадии оформления вдруг возникшей в готовом виде идеи.
  
  Спрашивается, почему столь туманную и предельно краткую характеристику второй ипостаси "клещей Истины" мы все-таки приняли за рефлексию-11, раскрывающую идею в Истину? Да потому что последующий текст дает нам хотя и косвенное, но вполне достаточное основание к этому. Так, например, Бадью связывает вторую ипостась с возникновением возвышающего и охватывающего нас изумления и удивления, и характеризует ее "исключительной напряженностью", возвышающей нас наподобие любви. А это как раз и есть все то, что характеризует душевное наше состояние в момент прихода интуиции, инсайта, озарения, то есть в момент явления идеи и последующего развертывания и оформления ее в Истину.
  
  Так что анализ данного текста приводит нас к заключению: "клещи Истины" у Бадью есть все те же рефлексии, одна из которых - рефлексия-1 - подготавливает возникновение идеи (бытия), а другая - рефлексия-11 - трансформирует только что явившуюся идею в Истину. Но первая и основная их задача - расколоть скорлупу ореха бытия с той целью, чтобы - и это уже вторая задача - извлечь из нее самое главное - ядро Истины. Можно сказать, что бытие как возникновение нового смысла - это роды Истины, которые сами по себе преходящи. Но главное, чему они (роды) служат так это возникновению Истин и приумножению много и-разнообразия мира. (К этой аналогии мы еще вернемся в Разделе 7.1."Размежевание бытия и Истины").
  
  Итак, анализируя работы Хайдеггера, Марселя и Бадью, мы потому так много внимания уделили разграничению двух типов рефлексий, что нам необходимо было показать принципиально важную вещь: бытие - это кульминационный момент (см. Рис. I) возникновения нового смысла (т. 3) и Истина (т. 5) как результат трансформации бытия есть следствие бытия, а не его причина.
  
  Правда можно рассуждать и несколько по иному: если возникновение нового смысла, трансформируемое, в конечном счете, в то, что мы называем Истиной, это и есть зарождение Истины, то оно абсолютно тождественно бытию. То есть, бытие - это и есть Истина в своем зарождении. Но историческому ходу развития метафизики было угодно представить истину как нечто мысленно уже сформировавшееся и даже оформленное в знакомую нашему сознанию оболочку. Вот почему мы все-таки остановились на временном причинно-следственном разнесении бытия и Истины, поскольку процесс самозарождения и возникновения (бытие) мы никак не можем отождествить с вполне устоявшейся и уже оформленной мысленной конструкцией, как не можем отождествить процесс строительства совершенно нового сооружения, положим, коллайдера, с самим этим сооружением в своем готовом для функционирования виде.
  
  Кроме того, разница между бытием и Истиной хотя бы еще и в том, что Истина после своего внедрения оказывает практическое воздействие как на духовную, так и на материальную жизнь общества - для этого она и возникает, - а вот акт и процесс бытия - всего лишь сугубо личное и временное событие индивида, в интеллекте которого зародилась эта Истина. И это событие никак не отражается на мире, отражается лишь его результат, то есть Истина как мысленная конструкция, имеющая ценностно-смысловое содержание. И таких событий в жизни индивида может быть великое множество: лишь бы было дарование к созданию, обнаружению и "пониманию" подобных конструкций.
  
  Таким образом, как мы теперь видим из вышеизложенного, одной из самых банальных причин как возникновения путаницы в метафизических понятиях, так и забвения бытия является, в основном, малозаметность бытия, разная его трактуемость мыслителями и не только трудность выделения основных его моментов и моментов с ним сопряженных, но и разная интерпретация этих моментов. Да к тому же неразличимость рефлексий-I и II ступеней во многом не способствовала прояснению реальной картины процесса продуктивного мышления. Это только сейчас мы можем с уверенностью сказать, что нет такого пути к Истине, который был бы способен миновать как обе рефлексии, так и момент бытия (возникновения идеи) вместе с примыкающими к нему с обеих сторон разрывами: весьма длительным инкубационным этапом и совсем короткой допонятийной фазой. (См. Рис. 1).
  
  И в заключение данного раздела в качестве иллюстрации к нашему не раз заявленному тезису о том, что, чем продуктивнее мышление философа, тем незаметнее для него самого его собственное бытие, проявляемое в актах интуиций и озарений, можно было бы привести Ницше с его определениями бытия как жизни, как воли к власти, как "вечного возвращения равного". То есть бытие для Ницше, в противовес парменидовскому пониманию бытия как чего-то прочного и неизменного, - это процесс становления с непременной тенденцией к увеличению чувства власти.
  
  Причем ницшевская философия становления отказывает в праве гражданства понятию "бытие":
  
  "...нельзя допускать, вообще, никакого бытия, потому что тогда становление теряет свою цену и является прямо бессмысленным и излишним"15.
  
  Как полагает Ницше:
  
  "Становление не имеет никакого конечного состояния как цели, оно не упирается ни в какое-либо "бытие". (Там же)
  
  То есть, становление по Ницше - некий жизнеформирующий процесс, не имеющий каких-либо реперных точек, то ли свойственных ему самому, то ли отделяющих его от чего бы то ни было.
  
  "- Душа и дыхание и жизнь равно предполагают esse.
  То, что живет, и есть бытие: больше никакого бытия нет"16.
  
  заявляет он. Таким образом, в представлении Ницше бытие как становление не является каким-либо выделенным моментом, которому что-либо предшествовало или последовало. И он, быть может, именно в силу своего, хотя и интуитивно-инсайтного, но равномерно-интенсивного стиля мышления, склонен к представлению бытия как постепенного становления. Многое зависит от того, как философ воспринимает собственную манеру мышления и как он ее интерпретирует в метафизической терминологии. Влезть в "шкуру" другого мыслителя, понять и реконструировать, как он мыслил, мы не можем, а потому и воспринимаем что-либо из собственного "нутра" и интерпретируем с высоты своей "колокольни". Мы все разные и ничего удивительного в этом нет. Здесь надо просто договориться, каким термином назвать то или иное явление или тот или иной процесс. Главное, чтобы это явление и этот процесс были не фикцией, а имели свое место проявления в реальной действительности нашего внутреннего существования и воспринимались то ли на чувственном, то ли на интеллектуально-сознательном уровне. А как это будет названо - не столь важно.
  
  5.5. Стиль мышления, как стиль выражения
  
  А сейчас мы несколько отклонимся от нашего дальнейшего повествования и, исходя из принципиального отличия ментального уровня (то есть уровня допонятийного), куда вдруг является ничем пока не выразимая идея, от уровня сущностного, на котором она раскрывается нами и оформляется в мысль, попытаемся хотя бы еще на один шаг продвинуться в понимании того, в чем различие идей научных (технических) и идей эстетических. Или вопрос по-другому: в чем особенность творческого мышления художника, а в чем - ученого (изобретателя). Начнем с того что мы уже бессчетное количество раз говорили о том, что явившуюся нам научную (техническую) идею, мы понимаем на сознательном уровне, а эстетическую - на бессознательном. Почему так получается? Скорее всего, загадка кроется в том, на каком уровне - ментальном или сущностном - может оказаться, в конечном счете, разворачиваемая нами из идеи мысль. Или может быть она "застревает" где-то в промежуточной зоне. Но почему она оказывается именно там, где оказывается?
  
  Как нам давно уже известно из многочисленной литературы по научному и художественному творчеству, ученый или изобретатель, хотя порою и не без труда, но все же разворачивает явившуюся ему идею в вполне конкретную мысль, а вот художник, испытывая в аналогичном процессе "муки творчества", не достигает этой цели. То есть, если идея ученого (изобретателя) переводится с ментального уровня на сущностной, то идея художника не может похвастаться подобной легкостью. Спрашивается, почему? А причин для этого, скорее всего, лишь две:
  1. Либо на сущностном уровне у художника нет достаточных и вполне адекватных средств, которыми он мог бы выразить свою идею.
  2. Либо эта идея уже на ментальном уровне не видится художнику в достаточно четких очертаниях.
  
  Попытаемся проанализировать каждую из этих причин. И здесь нам на помощь могло бы прийти объяснение, связанное с функциональной асимметрией мозга. Но сразу же оговоримся: как бы мы ни сомневались в том, можно ли отнести "лириков" к людям с правополушарным типом мышления, а "физиков" - с левополушарным типом, наличие категорий людей с художественным складом ума и людей с научным (техническим) складом - это неоспоримый факт духовной жизни. Поэтому, не делая жестких привязок людей искусства и людей науки (техники) к тому или иному типу "строения" их мозга, будем принимать во внимание только различие складов (стилей) мышления.
  
  Рассмотрим сначала первый вариант причины. Предположим, справедливо то положение, что художнику присуще "правополушарное" мышление, которое, с одной стороны, способно к образному и синтетическому "схватыванию" взаимосвязей между множеством объектов, а с другой стороны, менее способно к знаковому оформлению данных образов и взаимосвязей в логически упорядоченной форме. Тогда получается так, что природа награждает художника талантом генерирования идей на ментальном уровне, но не дает ему средств для внятного их выражения на сущностном уровне. Вот он и пытается высказать их художественными средствами: красками, звуками, пластикой, поэтическим словом и т. д. Отсюда изощренность и многообразие этих средств. Как человек отчужденный от общества ищет способы снова слиться с ним, так и художник, отчужденный от своего Единого (Плотин) ищет средства слиться со своей идеей.
  
  А теперь рассмотрим второй вариант причины затруднения в выражении идеи художником. Здесь все наоборот: владея данными ему от природы эстетическими средствами выражения, художник пытается выразить (или точнее: вложить в них) не совсем понятную ему самому на бытийственном уровне идею. Художник просто вынужден "плести сеть" из выразительных средств, чтобы попытаться перетащить эту идею с ментального уровня на сущностной. Со стороны, конечно, может показаться что делает он это только для того чтобы созерцателю его произведения понятна была его идея. Но это не совсем так. На самом деле его мало интересует созерцатель. Для него важно чтобы он понимал себя сам, поскольку в деле выражения своей идеи ему неоткуда ждать ни помощи, ни поддержки: здесь он всегда и первопроходец и законодатель. Художник всегда одинок, и в этом не только его благо, но и драма. Если же он думает о созерцателе, поймет ли тот его или нет, то вряд ли можно ожидать высоко художественности создаваемого им произведения. Подлаживаться под уровень развития и вкусы созерцателя - совсем не дело художника.
  
  Итак, какой бы из этих вариантов мы ни выбрали, - автор не может склониться к какому-либо одному из них - нам ясно одно: художника "рождает" вот этот разрыв между ментальным и сущностным уровнем. При продуктивном мышлении этот разрыв всегда присутствует, но для эстетической натуры он - принципиальная черта ее творчества, и художник не может преодолеть его одним прыжком, то есть перескочить с ментального уровня на сущностной. В то время как для ученого или изобретателя - они "левополушарники" со способностью не только генерировать идеи на ментальном уровне, но и выражать их на сущностном уровне, - так вот ученым (изобретателем) этот разрыв преодолевается выражением идеи в какой-либо из общепонятных знаковых систем.
  
  Можно сказать, что художник в какой-то мере - это "недоученный" - конечно, без уничижительного оттенка, - которому не дадено с легкостью выражать свои идеи рациональным путем, в то время как ученый, в свою очередь, - "недохудожник", то есть человек, обделенный талантом иметь в своем арсенале эстетические средства выражения идеи. Как видно, в некоторой степени, наличие того или иного средства выражения - рационального или эстетического - определяет вид генерируемых идей: научных (технических) или эстетических. Более того, явление той или иной идеи предопределено возможностью ее выражения. Не будь последнего, возникновение идеи было бы бессмысленным актом нашего мышления. Вот и вопрос: что важнее - форма или содержание? И не отсюда ли берет начало одна из заповедей актерского мастерства: "Блюди форму - содержание подтянется" (Ю. Любимов).
  
  Исходя из вышеизложенного, и учитывая нашу большую способность к рациональному мышлению, можно предположить, что нет таких научных (технических) идей, которые, явившись в наше сознание, не были бы готовы оформиться в достаточно четкую форму выражения мысли. А вот что по этому поводу, то есть по поводу эстетических идей, думают художники, об этом можно было бы спросить их самих. И статистика здесь, хотя бы на описательном уровне, нисколько бы не помешала.
  
  5.6. "Одновременность" возникновения интуиции, логики и языка
  
  Итак, коль скоро мы признали главенствующую роль иррационального мышления в процессе генерирования совершенно новых (объективных) идей, то в заключение нам хотелось бы снова вернуться к не дающему нам покоя вопросу "одновременности" зарождения интуиции, логики и речи человека (см. Раздел 1.4. "Инсайт (интуиция), логика и язык").
  
  Автор вполне осознает бездоказательность своей позиции в отношении данного предположения, но он не нашел каких-либо веских доводов в пользу раздельного возникновения столь важных для духовной эволюции человека факторов. Более того, раздельное по времени возникновение таких способностей как интуитивная (иррациональная) способность, способность логически мыслить и способность к речи (языку) свидетельствовало бы о возможности самостоятельного и независимого функционирования этих способностей. Но весь опыт продуктивного мышления человека и поведения человекоподобных существ (приматов) свидетельствует как раз об обратном.
  
  Так развитие языка приматов, скорее всего, только потому не пошло дальше того, чтобы выражать свои эмоции, что у них не было того, что им необходимо было бы выразить и передать своим сородичам. А именно, у них не было мыслей и их предшественниц-идей. Для выражения своих эмоций приматам оказалось вполне достаточным иметь весьма богатый и красочный набор жестов, мимики, телодвижений, возгласов и т. д., и у них не было необходимости трансформировать свой язык в язык речи, поскольку в этом не было никакой нужды, то есть не было стимулирующего фактора, каковым является возникновение идеи-мысли, требующей своего выражения и сообщения. Конечно, сообщить им хочется многое, но у них нет того основного, что им потребовалось бы сначала сформулировать и выразить, а потом поделиться выраженным с другими. То есть, у них нет мыслей.
  
  Язык как средство выражения эмоций и мыслей не может возникнуть в условиях отсутствия последних. Но если эмоции первичны - поскольку они изначально присущи, по крайней мере, развитому животному царству, - а мысли вторичны, то сначала зададимся вопросом: какой "объем языка" необходим для выражения эмоций, а какой - для выражения мысли.
  
  На примере языка общения приматов и языка человека нам понятна разница в символике выражения эмоций приматов (жест, мимика и т. д.) и мыслей человека (речь, письмо, символ и т. д.). Но если мы примем во внимание тот факт, что человекоподобное существо на каком-то достаточно длительном этапе своего развития было подобно приматам, то у нас естественно, возникает следующий вопрос: что могло быть побудительным мотивом для развития речи при переходе от языка эмоционального выражения (приматы) к языку понятийному (человек). Для нас пока ясно: язык человека (речь, письмо) необходим для выражения мыслей, развертываемых из того, что им предшествует. А что может предшествовать новой для нас мысли, это мы уже знаем: идея - то начало, из которого появляется мысль. Знаем мы и то, что эмоцией достаточно трудно выразить какую-либо известную мысль, а тем более новую мысль выразить и вовсе невозможно. (Вот откуда зарождается высказанное нами предположение о том, что возникновение интуиции, логики и языка человека произошло "одновременно").
  
  Новой мысли просто неоткуда явиться кроме как из нашего бессознательного. Это для "старой" мысли основанием ее, положим, дальнейшего развития - посредством логики - является уже известные понятия, представления, мысли и т. д. А вот новая мысль, мысль нам прежде незнакомая, не может быть нами получена средствами логики из "старой" мысли, поскольку логика в своих построениях будет пользоваться только "старым", то есть известным нам материалом. Снова прибегая к аналогии из области архитектуры, можно сказать, что сооружение, построенное посредством набора известных фрагментов зданий различных стилей (классика, барокко, конструктивизм и т. д.), не будет обладать свойством новизны, оно будет обладать всего лишь "свойством" эклектичности. И не будет оно новым потому, что взаимосвязь этих фрагментов - пускай и хорошо прилаженных друг к другу - не будет органической, а, следовательно, и гармоничной. Таким образом, если средствами логики из "старого" материала мы не можем создать новую мысль, то тогда получается, что последняя может возникнуть только в иррациональных актах интуиции и инсайта. И притом возникнуть не в виде готовой мысли, а через посредство предшествующей этой мысли идеи, идеи, развертываемой в дальнейшем в мысль.
  
  И если бы мы задались, казалось бы, совсем уж абсурдным вопросом, почему человек не способен выразить саму идею, не прибегая к выражению, заключенной в ней мысли, то ответ был бы следующим: идея в начальный момент своего иррационального возникновения (допонятийная фаза), - а существует она только в данный момент - невыразима, поскольку в ней еще не проявлены объекты, ею соединенные. То есть, на стадии явления новой идеи в наше сознание у нашего мышления еще нет предмета для последующего рассмотрения и выражения того, что нами еще не помыслено. Только в процессе последовательного развертывания идеи в мысль, поименованную нами Истиной, мы начинаем осознавать, какие объекты соединены, какими свойствами они обладают и какие уникальные взаимосвязи образовались между ними.
  
  Итак, возвращаясь к вопросу, о том, что бы могло служить побудительным мотивом к развитию речевого аппарата человекоподобного существа, вполне определенно можно сказать, что таким мотивом могла быть только что зародившаяся в голове человека информация, которая:
  - обладает новизной и определенной ценностью;
  - поражает сознание самого человека-творца этой информации;
  - требует выражения, оформления и сообщения остальным членам данного сообщества.
  
  И как мы уже теперь понимаем, на роль столь кардинального события может претендовать только акт явления в наше сознание совершенно новой для нас идеи. А возникнуть она может только в иррациональном акте инсайта (интуиции, озарения и т. д.). Это инсайтная идея обладает новизной и ценностью своего перспективного применения, это она поражает сознание своего творца и это она настоятельно требует немедленного своего выражения, оформления и сообщения остальным сородичам. Но выразить, оформить и сообщить эту важную информацию могут только логическое мышление и речь. Триада интуиции, логики и языка неразрывна в своем причинно-следственном единстве. Без способности генерировать идеи нет необходимости развивать как логику, так и речь (язык). А вот при обладании ею развитие последних просто необходимо, поскольку без логики и языка идеи неосуществимы в принципе и явление их в наше сознание было бы абсурдным.
  
  И вряд ли можно найти что-либо другое, кроме интуиции (инсайта), что могло бы претендовать на статус "переходного звена" - напомним: основной вопрос критики теории эволюции, в том числе и теории Дарвина, - которое трансформировало человекоподобное животное в существо разумное и духовное. Правда, неясным остается вопрос, каким образом в человекоподобное существо была "внедрена" способность продуктивно мыслить, то есть способность генерировать новые идеи посредством иррационального мышления.
  
  5.7. Чему удивлялись древние греки?
  
  Начнем издалека - потом поймем, почему. По сути дела, вопрос удостоверения сущности сущего в более или менее корректной форме может быть поставлен только после того, как будет поставлен и разрешен вопрос: для осуществления какой функции предназначено это сущее? А ответ на этот, последний, вопрос непосредственно вытекает из некогда созданной идеи-Истины, в которой данному сущему было "запланировано": быть подручным средством и обладать сущностным свойством, способным исполнять именно эту, а не какую-то другую функцию. (Об этом подробно далее в Разделе 6.1. "Где...прячется бытие?"). Вот почему, взяв "с потолка" любое сущее, мы не можем сказать, ни в чем его сущность, ни какова достоверность нашего суждения о нем, поскольку последние зависят от множества его свойств, обладая которыми данное сущее способно исполнять самые различные функции в самых разных ситуациях-идеях.
  
  Так что вопрос о сущности взятого таким образом сущего не имеет смысла. Он "повисает" в воздухе, так как ни к чему не ведет даже в том случае, если мы перечислим все свойства, которыми оно обладает, все взаимосвязи, в которых оно участвует и все функции, которые оно способно выполнить. Смысл сущего - в разрешении той или иной порою нами даже не вполне осознаваемой ситуации. В противном случае сущее - ничто. А разрешение любой из этих ситуаций, как нам теперь уже известно, может быть осуществлено только в том единственном случае, если нами сотворена (обнаружена) идея, открывшая путь (механизм) создания такого подручного средства, которое бы успешно выполняло эту функцию.
  
  Приведем простой пример. Задавшись, положим, вопросом, в чем сущность воды, мы сразу же будем поставлены в тупик, так как прекрасно знаем, что вода обладает множеством свойств: это и ее текучесть, и ее плотность, теплоемкость, прозрачность, это и способность утолять жажду, растворять соли, испаряться, конденсироваться из паровой фазы, замерзать и т. д. и т. п. А эти свойства могут быть сущностными свойствами, "примененными" в самых разных идеях. Так текучесть воды - вкупе с весовой ее характеристикой - является сущностным ее свойством в идее гидроэлектростанции, когда вода, падая с большой высоты, исполняет инерционную функцию воздействия (давления) на лопатки турбины. В то же время, текучесть воды вместе с ее свойством растворять в себе самые разные вещества, является сущностным свойством в идее гомеостаза, то есть в идее создания и поддержания определенной среды внутри живого организма. В идее пожаротушения сущностными свойствами воды являются и ее всепроникающая текучесть, и достаточно высокие значения теплоемкости и скрытой теплоты парообразования, за счет которых достаточно эффективно отнимается тепло от горящего предмета. В идее сепарирования (центрифугирования) сущностным свойством воды - кроме текучести - окажется ее плотность отличная от плотности отделяемого вещества. В идее круговорота воды в природе, кроме текучести, сущностным свойством воды будет ее способность к фазовым превращениям: испарение, конденсация, замерзание и т. д.
  
  Как видим из этих примеров, сущность сущего определяется его функцией, а функция - идеей (Истиной), одним из составных элементов которой является данное сущее. И "нам не дано предугадать" (Тютчев), в каких идеях может участвовать то или иное сущее и какие сущностные свойства могут быть в нем проявлены. Мог ли Ньютон предполагать, что у материи вдруг обнаружится сущностное свойство гравитации, не возникни у него идеи дальнодействия, той идеи, которая связала в единое целое комплекс сущих: сами тела, их массы, расстояния и силы притяжения между этими телами. Он сам не готов был этому верить. Вот что он писал по этому поводу:
  
  "Мысль о том, что гравитация является природным, неотъемлемым, сущностным свойством материи, позволяющим одному телу воздействовать на другое на расстоянии... кажется мне настолько абсурдной, что я уверен, что ни один из разбирающихся в философии людей никогда не согласится с ней"17.
  
  Это каким интеллектуальным чутьем надо было обладать, чтобы "увидеть" то, что не видимо нами, но во что все, что нас окружает - в том числе и наше тело - погружено.
  
  Так что задача созидателя (изобретателя, открывателя, художника) заключается не только в том, чтобы "заставить" работать (то есть "заставить" проявлять свою функцию) то или иное уже известное сущностное свойство какого-либо сущего, но и в том, чтобы обнаружить само сущностное свойство, как это сделали: Ньютон, открывший свойство гравитации материи; Фарадей, открывший электромагнетизм; импрессионизм, открывший свойство чистых красок "растворять" предметы в свето-цвето-воздушной среде и тем самым запечатлевать мимолетные ощущения и настроения нашей души от увиденной (на пленере) действительности; Фрейд, открывший свойство бессознательности нашей психики; древние греки (или египтяне), открывшие свойство человеческой души испытывать чувство наслаждения от понимания идеи какого-либо интеллектуального новшества, что и было названо красотой.
  
  Открыть что-либо - это назвать и предъявить его, то есть "показать" нечто уже существующее, но еще не замеченное нами, а потому и не обозначенное. Изобрести же, в основном, - это создать новую функцию на основе уже известных свойств сущих, объединенных в некоторый комплекс. (Правда, здесь изобретательство порой граничит с "открывательством": вряд ли "изобретатель" пожаротушения в те далекие времена имел какое-либо представление и о текучести воды, и о ее теплоемкости, и о скрытой теплоте парообразования. Его можно назвать стихийным открывателем, поскольку, скорее всего, сама стихия в виде дождя подсказала ему эту идею, а он, наблюдая и оценивая ее эффективность, внедрил в жизненную практику).
  
  И вообще, следует, в пояснение к уже изложенному выше, сказать следующее: онтологическая сущность сущего актуальна не тогда, когда она уже выявлена и уже исполняет свою функцию, а тогда, когда сущее только еще находится в процессе "своего" бытийствования, то есть когда нами выявляется и формируется его сущностное свойство и та функция, которую оно будет способно в дальнейшем исполнить. А "бытийствует" создаваемое нами сущее, как нам теперь известно, в процессе
  - во-первых, развертывания смысла идеи в Истину (в интеллекте продуктивно мыслящего человека),
  - а во-вторых, формирования образа подручного средства и той технологии, посредством которой данное сущее будет готово выполнить свою сущностную функцию.
  
  Мы сознательно не отнесли к процессу бытийствования сущего (искомого сущего) тот этап его становления, когда возникает сама идея и когда последняя находится еще в фазе допонятийного мышления (см. Рис. 1, Раздел. 5.4. ""Двойная рефлексия" Г. Марселя..."). И сделали мы это только потому, что все то, что предшествует процессу раскрытия идеи в Истину (мысль), мы отнесли к тому, что можно было бы назвать хайдеггеровским: "бытие само по себе", поскольку это бытие еще не обременено выявлением тех сущих, которые составляют эту идею, но оно сопровождается не только бессознательным "пониманием" смысла идеи, но и возникновением чувства удовольствия от подобного понимания.
  
  Что же касается этапа исполнения сущим своей повседневной сущностной функции, то здесь нет какого-либо бытия, и сущее - уже объект существующий, а не бытийствующий. Вот к этому, последнему, этапу как раз и относится процедура удостоверения сущности сущего, то есть уяснения того, соответствует ли наше суждение о сущности сущего реально существующему объекту. Но как мы понимаем, этой процедуре всегда присуща запоздалость, так как все уже свершилось: возникновение идеи, раскрытие ее смысла в Истину и возникновение данного внове созданного искомого сущего, которое, исполняя свою функцию, - уже в виде подручного средства - не нуждается в нашей констатации. А удостоверять что-либо уже созданное - операция бесполезная, а потому и абсурдная.
  
  А теперь, чтобы поставить точку в нашем разговоре о бытии сущего (см. двумя абзацами выше), обратимся к одному отрывку из работы Хайдеггера "Что это такое - философия?", а затем непосредственно перейдем к феномену удивления. Мы вряд ли можем согласиться с ним в том, что "никому не надо заботиться" "о том, что сущее принадлежит Бытию". Чтобы понять, о чем идет речь, приведем весь абзац:
  
  "Все сущее есть в Бытии. Для нашего слуха это звучит тривиально, если даже не обидно. Ведь о том, что сущее принадлежит Бытию, никому не надо заботиться. Весь мир знает: сущее таково, что оно есть. Что еще остается сущему, как не быть? И все же именно то, что сущее пребывает собранным в Бытии, что сущее появляется в свете Бытия, изумило греков, прежде всего их, и только их. Сущее в Бытии - это стало для греков самым удивительным"18.
  
  Так вот, можем ли мы, как полагает Хайдеггер, не проявлять заботы о сущем, принадлежащем Бытию. Конечно, мы не можем не проявлять к нему заботы по той простой причине, что это сущее находится в стадии бытийствования, то есть становления своей сущности. Сущее "есть в Бытии" только тогда, когда оно становится в своей сущности. Причем становится сначала в своей идеальной форме (как идеальный образ подручного средства), а затем и в материальной (как само подручное средство). Вот когда сущее сформируется, то есть определится в своей сущности, тогда оно действительно не будет предметом нашей заботы. Наша забота о нем в том и состоит, что мы препровождаем это сущее с момента его зарождения до того момента, когда оно уже без нашей помощи будет способно "самостоятельно" исполнять свою функцию, то есть, существовать. И наше препровождение заключается, во-первых, в том, чтобы выявить его сущность (то есть сущностное свойство), а во-вторых, создать технологию изготовления данного сущего - подручного средства. (Ловко бы мы устроились в этом мире, если бы о сущем не надо было бы заботиться. Если бы мы действительно о нем не заботились, то результатом было бы то, что мы до сих пор продолжали бы жить на деревьях и питаться кореньями, о чем мы уже упоминали выше).
  
  Так что сущее не может и пребывать "собранным в Бытии" и появляться в "свете Бытия". Что-нибудь одно: скорее всего "появляться", так как появление, возникновение, становление - это и есть Бытие. То же, что "пребывает собранным в Бытии", относится уже к сфере существования, а не Бытия. В этом принципиальная разница, не учет которой ведет к постоянной путанице в терминах и формулировках.
  
  И еще: "Сущее в Бытии... стало для греков самым удивительным" только потому, что оно было для них возникающим, а не существующим в своей стабильности. Но парадокс заключается в том, что древние греки в своей непосредственности воспринимали само возникновение сущего, но они еще не очень-то задумывались над вопросом, из какого истока оно возникает и по какому пути проходит, прежде чем стать действительно сущим. Они только указывали на то, что есть архе сущего. Их изумлял сам факт возникновения сущего. Так, наверное, изумляет ребенка факт возникновения непонятно откуда появившейся курицы в результате неуловимых манипуляций фокусника с куриным яйцом.
  
  Теперь же, в связи с только что изложенным, обратим более пристальное внимание на древнегреческий феномен удивления, к анализу которого Хайдеггер обратился в этом же докладе. Конечно, вызывает некоторое удивление то обстоятельство, что автор, комментируя тексты Платона (Теэтет 155d) и Аристотеля (Метафизика А2, 982b 12-13), много говорит о той роли, которую в древнегреческом мышлении (философии) играет удивление, но он ни словом не обмолвливается о понимании смысла, которое является
  - как первым следствием возникновения нового знания о каком-либо сущем, а скорее, о комплексе взаимосвязанных сущих,
  - так и причиной последующего возникновения чувств удовольствия и удивления.
  
  Вот как Хайдеггер характеризует удивление:
  
  "Удивление как παθος есть αρχη философии. Греческое слово αρχη мы должны понять в его полном смысле. Оно называет то, откуда нечто исходит. Но это "откуда", исток, не остается позади, αρχη становится, скорее, тем, что выражает глагол αρχειν, что господствует. Παθος удивления, таким образом, не просто стоит у начала философии, подобно тому как, например, мытье рук хирурга предшествует операции. Удивление ведет философию и повсеместно господствует в ней". (Там же, стр. 155).
  
  И далее:
  
  "Таким образом, удивление есть dis-position (рас-положенность), в которой и для которой раскрывает себя Бытие сущего. Удивление является тем настроем, в каком греческим философам было дано соответствие Бытию сущего". (Там же, стр. 156).
  
  Но ведь не удивление является первой формой ("рас-положенностью") восприятия явленной нам новизны. Таковой является понимание. Удивление производно от понимания той новизны, которую мы создали или восприняли. А потому оно в своей сущности менее значимо, чем понимание и даже менее значимо, чем удовольствие от понимания. Не понимая чего-то, мы не можем этому ("чего-то") ни удивляться, ни наслаждаться этим. А потому удивление является всего лишь фактором, сопутствующим возникновению понимания. Мы удивляемся не столько тому, что увидели что-то новое, сколько тому, что поняли нечто новое и нечто странное для нашего интеллекта (ума, сознания). Как мы уже говорили ранее, известное нам сущее (объект) не может вызвать у нас никакого удивления. То же сущее, которое нам совершенно ново и которое нам даже не названо, наш разум не "увидит", не "узнает" его. Потому что нечто нами не узнанное невозможно с чем-либо сопоставить и связать в нашем представлении. Наш разум может "узнать" сущее - и только потом ему удивиться - лишь в том случае, если сначала "увидит" его в идеальной форме (идее), из которой ему будет понятно его "удивительное" происхождение.
  
  Так что древнегреческий фактор удивления относится не к видению какого-либо сущего, а к пониманию смысла идеи, одним из элементов которой стало формируемое нами сущее. (Именно поэтому мы начали этот раздел с обращения нашего внимания на причинно-следственную взаимосвязь образования функции сущего только через посредство возникновения идеи и понимания ее смысла). А это понимание приходит к нам через раскрытие смысла этой идеи в Истину, то есть через развертывание идеи в мысленную конструкцию, состоящую из взаимосвязанных между собой сущих, одним из которых является внове образуемое нами искомое сущее, чаще всего имеющее в своем конечном материализованном результате форму подручного средства.
  
  Вот почему нам показалось странным утверждение Хайдеггера: "Удивление ведет философию и повсеместно господствует в ней". Отнюдь не оно исполняет эту функцию. И не оно "присутствует и правит в каждом шаге философии". Эту функцию выполняет явление в наше сознание не всегда нами замечаемых идей как смысловых "сгустков" и понимание последних. И эти "сгустки" надо раскрыть, то есть разложить на составные элементы, чтобы увидеть внутреннюю их структуру. А понимание этой структуры и тех взаимосвязей, в которых находятся ее элементы, к нашему счастью, сопровождается спонтанным возникновением интеллектуального чувства удовольствия-удивления. Оно-то и "заставляет" нас - подобно наказанному Богами Сизифу - нести свою "каторгу" продуцирования все новых и новых идей.
  
  Что же касается удивления, то оно возникает только после того, как мы поняли нечто интеллектуально новое, выделили его и отличили от того, что нам уже известно. Оно, удивление, - поверхностное проявление глубинных процессов, случившихся с нами, как поверхностным проявлением будет видимое нами движение вершины айсберга под влиянием подводных течений, воздействующих на скрытую его массу.
  
  5.8. Чувство как недозрелая интуиция
  
  Если мы попытаемся понять, что скрывается за такими - обычно выражающими понятие интуиции - фразами как: предельно ясное чувство, кристально чистое ощущение, интуитивное чувство и т. д., то увидим следующее. Мы не можем с достаточной долей точности определить степень "чистоты ощущения", но можем - правда, всего лишь приближенно - оценить силу этого ощущения - от смутного до яркого. Но, как нам представляется, сила ощущения определяется не столько силой (и продолжительностью) взволновавшего нас чувства, сколько степенью ясности той идеи, которая внезапно появилась на горизонте нашего сознания в сопровождении положительно окрашенной эмоции. И чем ярче освещена внове явленная идея, тем сильнее ощущение интеллектуального удовольствия, ее сопровождающего. Так что интуиция это не чувство и не ощущение истинности или достоверности какой-либо важной, но еще неопределенной ценности, интуиция - это понимание внезапно явленной нам и новой для нас идеи (или, скорее всего, просто взаимосвязи между отдельными сущими).
  
  Чувство всегда расплывчато и неопределенно, интуиция, а тем более инсайтная мысль, всегда конкретна, хотя и не всегда нами может быть сразу же определена и оформлена в какой-либо знаковой системе. Она всегда требует тщательного логического развертывания в вполне понятную нам мысль. То же, что мы еще не способны понять, так и остается на уровне ощущения, чувства. Поэтому условно можно было бы сказать, что чувство (ощущение) в своем "чистом" виде - это интуиция, еще не обремененная смыслом или интуиция, смысл которой нам еще не внятен. То есть наша психика (физиология) уже "доросла" до необходимости выражения какой-либо духовной или материальной потребности, но она еще не созрела до способности (и возможности) выразить, в чем именно заключается смысл этой новой для нас потребности. То есть наше бессознательное еще не создало, (не обнаружило, не "поняло") той конкретной идеи, которая была бы способна эту потребность удовлетворить.
  
  И если чувство, как правило, есть следствие возникновения какой-либо неудовлетворенности, то при нахождении нами того решения, которое может ее удовлетворить, негативное чувство сменяется позитивным интеллектуальным чувством удовольствия. Исходя из этого, становится более ясным, почему существует путаница между понятием интуиции и понятием чувства (ощущения), часто принимаемых друг за друга. Чувства указывают на какую-либо не вполне осознаваемую нами материальную или духовную потребность. (Речь не идет о фундаментальных потребностях выживания, питания, размножения - здесь все осознанно и конкретно). И сопровождаются они (потребности) чувством беспокойства, неудовлетворенности, поиска и т. д. Но как только нами найдено решение волнующей нас проблемы, в свои права вступает инсайт (интуиция): он-то и есть само решение (в форме объективной идеи), сопровождаемое спонтанным возникновением чувств удовольствия. Вот здесь, на рубеже между чувством поиска, беспокойства, неудовлетворенности и чувством удовлетворения результатом поиска и совершается таинство превращения материально-духовных - а по своей сути изначально физиолого-психологических - потребностей в ментальный продукт (идею), эти потребности разрешающие и удовлетворяющие.
  
  Но на этом, как мы уже теперь знаем, процесс сотворения новизны не заканчивается. Он только выходит на свой "зенит". Поскольку идея перво-наперво раскрывается в мысль-Истину, из чрева которой нами формируется новое искомое сущее сначала в своей интеллектуальной, а затем и материальной форме. Посредством же материальной формы искомого сущего - то есть с помощью подручного средства - организуется деятельность по производству нового продукта, как правило, в своей материальной форме. Иными словами, интеллектуальная новизна, оставаясь сама собой (идеей), в то же время всегда трансформируется в новизну материальную. Точнее говоря, производит ее из самой себя. Поэтому вполне определенно можно сказать, что все рожденное интеллектуально к тому только и предназначено, чтобы в той или иной степени стать материальным.
  
  Взять хотя бы интеллектуальную идею справедливости: не материализуется ли она сначала в человеческие взаимоотношения, социальные законы и нравственные нормы, а затем и в саму материальную жизнь с ее благотворительностью, защитой детства, старости, здоровья членов общества и т. д. И, конечно же, подтверждением трансформации интеллектуальной новизны в новизну материальную являются все те материальные преобразования жизни, которых не было бы и в помине, если бы им не предшествовали новые идеи. Так что только через объективную идею Новизна, будь она духовной или материальной, проникает в мир.
  И здесь нам нужно напомнить в очередной раз: новизну материальную мы можем воспринять на уровне органов наших чувств, но по-настоящему понять ее мы можем только в том случае, если мы поняли ту интеллектуальную идею, благодаря которой эта материальная новизна возникла. Так, притяжение больших масс функционировало и на Земле и в наблюдаемой нами Солнечной системе, но "увидели" мы тяготение только через идею, через закон всемирного тяготения. До Ньютона тяготения как такового не было, было лишь "естественное" падение или стремление тела к центру Земли (Аристотель). То есть понимание какой-либо материальной новизны может быть достигнуто только в рамках той идеи, которой принадлежит данная новизна. Идея - она и есть сама новизна в ее "чистом" интеллектуальном виде.
  
  Это первое что нам бы хотелось отметить относительно первенствующей роли идеи-новизны. И второе, на что нам хотелось бы опять же обратить внимание, так это та единственная и единая форма рождения новизны, каковой является инсайтная (интуитивная) идея. Возникновение новой идеи может совершиться только в иррациональном акте инсайта или интуиции, но никак не в процессе логического мышления. Логика в принципе не может создать новой идеи, так как она оперирует только известным знанием, а знание ей не известное она не может ни увидеть, ни узнать, ни понять.
  
  Можно сказать, что логика подобна перистальтике пищеварительного тракта, посредством которой осуществляется всего лишь механическое продвижение потребляемого продукта. В то время как интуиция - это ферментативная обработка этого продукта на разных участках до состояния, которое необходимо для усвоения его уже на клеточном уровне. Разница есть и она принципиальная. Сколько бы мы ни анализировали на логическом уровне известное нам знание, но если данная стадия мышления (рефлексия-I) не завершается инкубационным этапом и последующим спонтанным актом возникновения новой для нас инсайтной (иррациональной) идеи, то никакого нового знания никогда мы не получим.
  
  И в заключение важно не упустить одно соображение относительно того, что ни одна духовно-материальная потребность в процессе своего разрешения не может миновать физиолого-психологической стадии своего развития в форме чувства беспокойства, неудовлетворенности, увлеченности, захваченности предметом поиска, имей этот предмет научный, технический или художественный аспект. Только через душевное переживание возможно рождение нового духовного знания в виде интуитивно-инсайтных идей. Душевное - трансформатор "старого" материально-духовного содержания в содержание принципиально новое. Более того, можно сказать, что интеллектуальное чувство удовольствия при явлении новой идеи в наше сознание есть в некотором роде компенсация за чувства беспокойства и неудовлетворенности, которые мы испытали в процессе поиска выхода из неблагоприятно сложившейся ситуации.
  Как видим, изначальная необходимость-потребность в каком-либо продукте (Событие-I), пройдя душевно-духовный горный перевал рождения интеллектуальной новизны и нового сущего (Событие-II), оказывается воплощенной (Событие-III) в каком-либо, необходимом для нашего дальнейшего развития продукте. (О Событиях-1, -11 и -111 смотри далее в Разделе 6.15 Главы 6). И только скрытость и незаметность для нашего сознания указанных процессов трансформирования и возникновения новизны из своих материальных форм в интеллектуальные и обратно может быть оправданием той понятийной и терминологической неопределенности, которая испокон веков сопровождает развитие эстетики, метафизики и теории познания.
  
  5.9. Заметки по поводу интуиции, инсайта и созерцания
  
  Два смысла слов "интуиция" и "иррациональность"
  Сначала нам надо обратить внимание вот на что. Следует различать как иррациональность интуитивно (инсайтно) явленных научно-технических идей, идей, имеющих при спонтанном происхождении вполне определенный однозначно понимаемый смысл, но спонтанное происхождение, так и иррациональность нравственно-эстетических идей, то есть идей морально-художественных, имеющих поливалентный смысл "неизвестного" (внелогического) происхождения. Это, во-первых. А во-вторых, следует иметь ввиду, что интуиция и инсайт иррациональны в своем происхождении, но рациональны по своему смысловому содержанию.
  
  Исходя из вышеизложенного, необходимо различать два понятия, скрывающиеся за словом "интуиция":
  - интуиция как способ явления смыслового содержания, то есть: внезапность, непредсказуемость, первоначальная смутность того, что было представлено сознанию нашим бессознательным;
  - и интуиция как само смысловое содержание того, что нам явилось.
  
  Точно также необходимо различать два смысла за словом "иррациональность":
  - иррациональность как способ явления идеи в наше сознание
  - и иррациональность как вид явленного нам смысла.
  
  Первый смысл предполагает - в противовес ступенчатому, рациональному способу возникновения смысла - интуитивно-инсайтный способ появления нового смысла, который проникает в наше сознание внезапно и в целостном виде. Правда, этот смысл, положим, смысл изобретения или открытия, возникает не на "голом" месте, а как результат ранее проделанной на этапе рефлексии-1, но так и не законченной рациональной проработки какого-либо вопроса. (И незаконченной она является только потому, что на данный момент времени её в принципе невозможно решить на рациональном уровне). То есть суть этого смысла в некоторой, но не в окончательной, степени уже была предрешена этой предварительной мыслительной проработкой нашего сознания (а может быть и не без участия бессознательного?).
  
  Второй же смысл предполагает возникновение такого содержания, которое невозможно "втиснуть" в рамки какой-либо однозначно понимаемой мысли, поскольку этот смысл будет расплывчатым вследствие поливалентности самого смыслового содержания, как это бывает характерным для идеи художественного произведения искусства. Или, на худой конец, этот смысл может быть амбивалентным, что характерно для нравственных идей: хорошо-плохо, смелый-трусливый, правый-неправый, добрый-злой и т. д. Да к тому же в этом случае нам, нашему сознанию, не был предъявлен сам процесс возникновения этого смысла. Если можно так выразиться, этот смысл обладает свойством "ниоткудаявленности". Поэтому мы пытаемся его рационализировать, то есть создать какую-либо "историю" его возникновения. Итак, иррациональность смысла - это поливалентность содержания, положим, сути произведения искусства, в то время как иррациональность способа явления смыслов - это внезапность как бы неизвестно откуда взявшегося и притом нового содержания.
  
  Так что в способе явления смыслового содержания интуиция и рациональность совпадают между собой: целостность, внезапность, "ниоткудаявленность". А вот по своему смысловому содержанию они принципиально различаются. Если иррациональный смысл многозначен, неопределенен в своей сути, то интуитивный смысл однозначен, хотя и предполагает смутность своего содержания на начальной стадии своего возникновения. (Он подобен запотевшему окну, сквозь которое видно еще не определившееся в своих очертаниях смысловое содержание). И это в противовес инсайту, когда четкость "рисунка" смысла буквально подгоняет нас к тому, чтобы мы как можно быстрее зафиксировали в словах или символах это содержание.
  
  Парадокс иррационального мышления: интуиция как уловление взаимосвязей между объектами, один из которых - и притом главный - еще не создан
  
  Сначала напомним наш основной тезис: только бессознательное (но не без содействия логики) способно создать (обнаружить, "понять") интеллектуальную новизну в виде идеи. Предметный мир в виде объектов изначально дан нашим органам чувств. Это, во-первых. А во-вторых, он дан - через восприятие чувств - нашему сознанию, которое запечатлевает его с разной степенью отчетливости. Но что нами создается (нами обнаруживается, нами "понимается") так это только новые взаимосвязи, которые объединяют объекты между собой посредством взаимодействия ("соприкосновения-зацепления") каких-либо своих свойств. И цель создания идеи в том, чтобы получить некое новое ценностно-смысловое содержание (Истину). Не будь последнего, у нас не было бы необходимости ни в создании (техника), ни в обнаружении (наука), ни в "понимании" (искусство) чего-либо нового.
  
  Так что нет интуиций, то есть идей, отдельно (самих по себе) взятых объектов. Есть интуиции (понимания) внове уловленных взаимосвязей между объектами, в комплексе, составляющими идею.
  Это у нас было общее замечание ко всем иррациональным идеям: и интуитивно-инсайтным и нравственно-эстетическим. Что же касается интуитивно-инсайтных идей, то есть идей, относящихся к техническому изобретательству (патент) и научному творчеству (открытие), то здесь в скрытом от нашего внимания виде наблюдается следующий парадокс. При создании идеи мы сначала улавливаем взаимосвязи в некотором комплексе объектов. Но после явления ее в наше сознание, при развертывании (раскрытии) ее смысла мы обнаруживаем, что для полноты этого комплекса нам не хватает одного, самого главного объекта, которое мы назвали искомым сущим. А поскольку мы не находим его в готовом виде ни в нашем представлении, ни в окружающей нас действительности, то вынуждены создать его внове, то есть сформировать сначала интеллектуальную (умственную, идеальную) его форму, а затем и материальную в виде подручного средства.
  
  В последующем только с помощью этого подручного средства может быть выполнена деятельность по получению вполне определенного Продукта, вид которого нами ранее также не представлялся. Иными словами, посредством внове явленной нам идеи мы улавливаем взаимосвязи между объектами, один из которых - и притом основной, искомый - нами еще не создан. Более того, у нас еще нет никакого представления ни о нем самом, ни о той деятельности, которую он должен исполнять, ни о том Продукте, который в результате должен быть получен на "выходе".
  
  Как иррациональное мышление умудряется "провернуть" столь противоречащую нашей логике операцию - вот в чем главная его загадка. Получается так, что идея создания искомого сущего является в наше сознание до знания о том, в каком виде оно должно быть осуществлено и каким образом посредством него - уже в материализованной его форме - может быть исполнена деятельность по производству необходимого Продукта, вид которого опять же нам еще не известен.
  
  Так и в природе: в яичке, отложенным насекомым, заключена уже и будущая гусеница, и личинка, и бабочка. И это в очередной раз свидетельствует о том, что возникновение и интеллектуальной новизны (идеи) (яичко), и нового искомого сущего (гусеница), и нового подручного средства (личинка), и новой Продукции (бабочка) - это не "рукотворное", а природное явление, заложенное в нас самой Природой, а не выработанное самим человеком в процессе своей эволюции, как, положим, были выработаны способы перемещения груза (рычаг, колесо и т. д.), добывания огня, создания орудий охоты и т. д. Хотя не лишним было бы заметить: выработаны они, конечно, рукотворным способом, а вот идеи этих изобретений опять же, скорее всего, плод все той же природной способности генерировать идеи на интуитивно-инсайтном уровне. Поэтому под "рукотворным" здесь понимается разработка технологии и получение объекта в его материальной форме; не "рукотворным" же является возникновение самой идеи, из которой формируется объект.
  
  Интуиция и созерцание
  
  Здесь нам необходимо еще раз вернуться к представлению о возникновении идеи как иррационального инсайтного) акта, результатом которого является интеллектуальная новизна. Но если последняя представляет собой Истину, то есть развернутую новую мысль, то возникает вопрос, в каком процессе происходит развёртывание идеи в Истину-мысль? Для этого нам надо рассмотреть, что нами понимается под словами "интуиция" и исторически с ним переплетённым понятием "созерцание" В нашем понимании акт интуиции, а тем более, инсайта - это понятийный акт, поскольку нам в нём является идея. "Схватывание" смысла идеи - это начальный момент понимания ее смысла. Что же касается созерцания, то это также понятийный, но не акт, а процесс, и заключается он в том, что явившаяся из бессознательного в наше сознание идея ориентирует наше мышление на саму же себя.
  
  И наша задача заключается, во-первых, в том, чтобы сосредоточить все наше внимание на ней с целью не упустить ее, а во-вторых, в том, чтобы логически развернуть идею в мысль и параллельно, по возможности, оформить и зафиксировать ее в каких-либо знаках, символах, образах и т. д. Или, на худой конец, просто запомнить, то есть заложить в память нами обдуманное. Созерцательное состояние нашего сознания - это по сути дела внутренний монолог (или внутренняя речь, по А. Выготскому) нашего сознания. (Более подробно об этом в Главах Части 111).
  
  Так что если мышление - это процесс, то созерцание - состояние сосредоточенности нашего сознания на этом процессе. Нет интеллектуального созерцания без логического мышления, но есть иррациональное мышление без созерцания. И последнее случается в акте продуктивного мышления: идея приходит к нам внезапно, когда мы вообще не думаем или думаем совсем о другом, то есть тогда, когда наше мышление, а вместе с ним и сосредоточение, находятся вне зоны той идеи, которая внезапно заглядывает в наше сознание. И в этом один из парадоксов творческого мышления.
  
  И, конечно же, желтый цвет мимозы, воспринимаемый моим зрением - это не интуиция "желтого", а всего лишь восприятие определенных длин волн света, то есть ощущение определенного цвета, поименованного словом "желтый". И если я, даже закрыв глаза, представлю себе желтизну этой мимозы, это также не является интуицией "желтого". Это всего лишь представление запечатленного в моем сознании и в моей памяти ощущения когда-то воспринятого цвета мимозы.
  
  Созерцая, мы не просто смотрим (глазами или "умом") на объект нашего интереса, - которым, как правило, является какой-либо объект или идея - но и пытаемся понять его сущность. И эта сущность может быть нами постигнута только в процессе мышления по поводу тех его свойств и тех взаимосвязей, соответственно, которыми он обладает и в которые может вступить (или в которых он уже находится). Так что созерцание может быть только интеллектуальным. Так называемое чувственное созерцание - всего лишь восприятие органами наших чувств, которое, правда, может подтолкнуть нас на путь интеллектуального созерцания, если воспринятый нами объект показал себя в свете какой-либо идеи. Так, воспринимаемый нами поток воды может засвидетельствовать себя не только в качестве предмета нашего любования, но и одним из объектов идеи круговорота воды в природе, идеи гидроэлектростанции и т. д. Равно как и увиденный нами согбенный старик может быть не только предметом нашей жалости, но и одним из объектов идеи бренности жизни. Так что созерцание - это не столько визуальное видение, не столько чувствование увиденного, сколько мысленное развертывание того, что могло быть помысленным в представленном нами.
  
  Что же касается так называемого чувственного созерцания, положим, зрительного созерцания прекрасного ландшафта или картины художника, то оно также не имеет никакого отношения к интеллектуальному созерцанию явленной нашему сознанию новой идеи. Оно - тот "продукт", который, будучи воспринят нашими органами чувств и запечатлен нашим сознанием, в дальнейшем может стать одним из объектов как сознательного, так и бессознательного мышления. (Почему, спрашивается, бессознательного? Да потому, что на бессознательном уровне происходит "понимание", положим, идеи произведения искусства. Правда, только в том случае, если у нас есть способность к этому. А критерием такой способности является тяга и любовь к искусству в любых его проявлениях). Оно - материал, наравне с другими обработанными интеллектом чувственными созерцаниями, для продуктивного иррационального мышления и последующего интеллектуального созерцания. Оно - элемент манипулирования нашего интеллекта в процессе продуктивного мышления, и остается таковым до тех пор, пока не будет включенным им в какую-либо из новых интеллектуальных идей.
  
  Вот почему ни интуицию, (ни, тем более, инсайт), ни созерцание (интеллектуальное) никак нельзя отнести к чувственным актам или состояниям нашей психики. Чувственным в них является только то, что эти понятийные акты и состояния сопровождаются интеллектуальным чувством удовольствия-удивления. Но это удовольствие-удивление - следствие понимания той новизны (идеи), что явилась подарком, столь желанным нашему сознанию.
  
  Интуиция и логика
  
  Удел иррационального мышления в "лице" его интуиций и инсайтов - это взаимосвязывание известных нашему сознанию объектов в неизвестные ему еще ценностно-смысловые комплексы, которые не могут быть ни созданы, ни обнаружены, ни "поняты" нашей логикой в силу того, что эти взаимосвязи либо алогичны, либо неочевидны для нашего сознания. И чем лучше мы знаем объекты и те свойства, коими они обладают, тем легче наша интуиция (наше иррациональное) может заметить те взаимосвязи, в которые они способны вступить. И даже более того: открытие или изобретение какого-либо свойства предполагает возможность вступления его во многие взаимосвязи. Так, обнаруженное менее века назад свойство атомного ядра распадаться с выделением огромного количества энергии, было в последующем не только использовано в идеях атомного оружия и ядерных реакторов, но и привлечено для объяснения процессов космогонического характера. То же самое можно сказать и о таком свойстве материалов как рентгеновское излучение, которое нашло применение не только в медицине, но и в идеях, объясняющих процессы, происходящие в звездных системах.
  
  Логика же была разработана человеком для таких объектов, взаимосвязи между которыми могут быть подчинены (или объяснены) ее правилам. Для тех же объектов, взаимосвязи между которыми не могут быть созданы по правилам логики и не могут быть ими объяснены, Природа "придумала" иррациональное мышление в форме инкубационного созревания идеи с последующим явлением ее в акте инсайта, интуиции, озарения, вдохновения.
  Поэтому логика, работающая внутри сферы нами осознаваемого опыта и манипулирующая известными объектами, свойствами, взаимосвязями, не способна создать нечто новое (то есть объективную идею). Иррациональное же мышление, не обремененное логическими "предрассудками" (то есть правилами), наоборот, способно взаимосочетать как угодно, казалось бы, не сочетаемые объекты (и их свойства) - лишь бы взаимосочетания эти или взаимосвязи имели смысл и ценность для самого человека. Вне человека они просто абсурдны. Сознание, конечно, может насильственно взаимосочетать объекты алогичными связями, но такие объекты не будут обладать ни смыслом, ни ценностью. В лучшем случае они будут иметь художественную ценность: кентавр, единорог, амазонки и т. д.
  
  "Умные" вещи древних греков
  
  Если
  
  "устойчивой мыслью греков была мысль о существовании особой категории явлений, где умное и истинное явлено самим составом явления"19,
  
  то почему бы нам не предположить, что под этим "умным и истинным" греки подразумевали явление интуитивных или инсайтных идей в их сознание. Данный источник является единственным в своем роде, благодаря которому у греков вообще могла зародиться мысль об "умных" вещах: космос, душа, число, полис, ум, прекрасное, истина, справедливость, сущее и т. д. Прежде чем что-либо предположить ("умные" вещи) необходимо было, если не понять, то хотя бы сначала прочувствовать на самих себе, что собой представляют "умные" вещи. А прочувствовать их можно, в том числе и испытанием интеллектуального чувства удовольствия-удивления от понимания самой сути тех идей, которые внезапно являются в наше сознание. И как тут не вспомнить о справедливости классической формулы сенсуализма: "нет ничего в разуме, чего не было бы прежде в ощущениях".
  
  Интуиция и инсайт как путь к "самим вещам" (Гуссерль)
  
  Инсайт (интуиция) - это непосредственное интеллектуальное созерцание действительности, это, как верно подметил Гете, "откровение, развивающееся изнутри человека". А откровение всегда внезапно и выступает оно либо в виде поражающего наше сознание инсайта, либо в форме гораздо менее заметной интуиции, открывающим нам некую доселе неизвестную тайну, облеченную в форму объективной идеи. В процессе же последующего, гораздо более длительного по времени созерцания, добытая нашим бессознательным идея в процессе ее осмысления разворачивается в мысль-Истину. Но эта мысль должна полностью соответствовать тому, что явилось в самом акте инсайта или интуиции, а не тому, что может быть привнесено нами под давлением того, что мы ранее уже знали о предмете нашего размышления. И в этом, скорее всего, заключены посыл к тому и намек на то, что Гуссерль назвал феноменологической редукцией и возвратом к "самим вещам", "вещам", увиденным не столько в своей форме, сколько в своей сути. Суть идеальна, она первее и главнее формы, она уникальна и оригинальна. Форма же, как правило, не всегда способна "точь-в-точь" соответствовать сути. Между ними всегда "зазор", определяемый талантом мыслителя не только генерировать четкие идеи, но и выражать их сути как можно с меньшим "зазором", то есть, как можно более точно.
  
  Вот здесь-то в процессе согласования формы выражения с той сутью, которой она должна соответствовать, то есть на арене созерцания и развертывания смысла идеи, разыгрывается сама драма, в которой Истина не на жизнь, а насмерть - подобно окруженному спартанцу - борется с наступающими со всех сторон закоснелыми догмами и ходячими мнениями, преднамеренной ложью и общественной идеологией, этическим конформизмом и духовной леностью, откровенным заблуждением и всесильным забвением.
  
  Удовольствие как маркер интуиции и инсайта
  
  Согласно Бергсону, интуиция - это
  
  "...род интеллектуальной симпатии, путем которой переносятся внутрь предмета, чтобы слиться с тем, что есть в нем единственного и, следовательно, невыразимого"20.
  
  И раз "интеллектуальная симпатия" предполагает возникновение, по крайней мере, каких-либо положительных чувств, то можно предположить, что она есть не что иное, как интеллектуальное чувство удовольствия, но удовольствия не столько от слияния с тем "невыразимым" и оригинальным, что находится в предмете, сколько от понимания тех новых взаимосвязей, в которых находится предмет с другими предметами. Понимание "невыразимого" - это и есть интеллектуальное слияние с ним.
  
  Понимание же того, что нам уже известно, никак не может ни возбудить нашу симпатию, ни вызвать чувства удовольствия как, положим, "повторное" понимание сути закона Ома - которая нам уже известна - вряд ли заставит нас испытать чувство удовольствия. Так же этого удовольствия мы не испытаем, если впервые будем постигать (понимать) этот закон в процессе обучения. Но мы бы непременно испытали это чувство, если бы однажды его суть впервые открылась нам самим, как она однажды когда-то открылась его открывателю-создателю.
  
  Условие эффективности иррационального мышления
  
  Не вдаваясь в подробности понимания интуиции Дж. Сантаяной, а только используя его образ, можно согласиться с ним в том, что все
  
  "...сущности являются зерном для помола на мельнице интуиции..."21.
  
  Правда, интуиция - это не непрерывно работающий агрегат, перерабатывающий все, что в него ни попало: интуиция обрабатывает в основном только то, что являлось когда-то и является сейчас предметом пристального внимания нашего сознания на протяжении какого-то длительного промежутка времени. И этого времени должно быть вполне достаточно для прочного усвоения соответствующего знания на сознательном уровне. Прочность усвоения "старого" знания и многогранность наших познаний - вот что является одним из критериев создания (обнаружения, "понимания") нового знания. Потому вполне понятен призыв Гуго Сен-Викторского: "Учись всему, потом узнаешь, что ничто не лишнее" или "Изучай все! Позже ты увидишь: ничто не лишне". (Цит. по Кр. фил. Энц. -М.: Изд. гр. "Прогресс" - "Энциклопедия", 1994. С. 119). Так что, несмотря на то, что усвоение знания на этапе его приобретения и сознательной обработки - это процесс постепенный и длительный, иррациональный этап обработки знания, по крайней мере, в своей завершающей стадии, носит спонтанно-дискретный характер.
  
  Без-рассудность интуиции.
  
  Интуиция - то же самое можно отнести и к инсайту - без-рассудна, она - умозаключение нашего бессознательного, то умозаключение, которое явилось в наше сознание в готовом виде, но не предъявило "истории" своего возникновения. А эта "история", как мы знаем, складывалась - да так и не сложилась! - в процессе рефлексии-1. Вот мы и занимаемся созданием этой "истории" в процессе так называемого созерцания (рефлексия-11), то есть в процессе развертывания - в обратном порядке - явившегося нам в целостном (но свернутом) виде смысла. Потому что смысл в свернутом виде невыразим, а потому и не передаваем. Раскрывая его и фиксируя в словах-символах нашего языка, мы делаем его понятным не только для самих себя, но и для всех тех, кому понятен этот язык.
  
  Пример инсайта как внезапного обнаружения взаимосвязи
  между объектами
  
  Одним из ярких примеров инсайта можно привести описанную в литературе эмоционально-эйфорическую реакцию слепоглухонемой Элен Келлер на поток воды через ее ладонь22. А испытала она ее в тот момент, когда однажды поняла наличие однозначной взаимосвязи между знаковым обозначением вещи ("вода" по ручной азбуке) и самой вещью (водой), тактильно ощущаемой ее ладонью.
  
  Рассмотрим те существенные объекты, свойства и взаимосвязи, которые были причастны к открытию, то есть к явлению идеи в сознание семилетней девочки. Во-первых, объектами являются: ладонь, обладающая свойством тактильного ощущения, передаваемого через нервные окончания в мозг; вода, обладающая вполне характерными свойствами (текучесть, прохладность и т. д.); и символическое знаковое обозначение вещи, обладающее уникальным свойством однозначно соответствовать данной вещи. А во-вторых, семилетним ребенком на данном примере была понята - вернее, обнаружена - универсальность взаимосвязи между знаковым обозначением вещи и конкретной вещью, проявляющей себя через свои свойства. Вот та идея, обнаружение и осознание которой поразило сознание девочки. Ребенок с нормальным развитием органов чувств и речи обнаруживает эту взаимосвязь постепенно в течение достаточно длительного промежутка времени и в процессе достаточно многообразных форм своей деятельности (игры, общение с взрослыми, наблюдение окружающего мира и т. д.). И он не испытывает внезапного эмоционального потрясения от понимания данной взаимосвязи. (Если понимание как бы растянуто во времени, то, естественно, растянуто во времени будет и психологическое восприятие от понимания). Другое дело ребенок с нарушением функционирования органов чувств и речи. Обнаружение данной взаимосвязи может произойти внезапно и даже с испытанием шокового состояния, как это и случилось с ребенком.
  
  Другой взгляд на интуицию
  
  Я готов с уверенностью утверждать, что то, что мы называем инсайтом. является не чем иным как "схватыванием" (созданием, обнаружением) идеи, содержащей в себе весь необходимый комплекс объектов и взаимосвязей, обеспечивающих как ценностно-смысловое содержание самой идеи, так и ее новизну. Именно отсюда и наше удивление, и эйфорическое состояние нашей психики, и наша уверенность в истинности идеи в процессе развертывания и оформления ее в мысль.
  
  Но я не вполне уверен в том, что то же самое можно сказать и об интуиции. Представляется, что, если инсайт - это обнаружение или создание всего комплекса взаимосвязей некоторого числа объектов, то интуиция - это "схватывание" взаимосвязей между всего лишь двумя-тремя объектами из числа всех тех объектов, посредством которых наш интеллект способен образовать полноценную идею. И об этом свидетельствует и первоначальная смутность наших интуиций по сравнению с той четкостью, которая свойственна нашим инсайтам (озарениям), и меньшая "сила" удивления, и большая незаметность как самой интуиции, так и того интеллектуального чувства удовольствия, которое сопровождает ее явление в наше сознание.
  
  Так что вполне возможно, что остается в силе наша модель иррационального мышления, - изложенная нами ранее в Разделе 1.4. "Инсайт, интуиция, логика" - согласно которой, если в акте инсайта мы попадаем в самый "центр" мысли, то при интуиции мы оказываемся всего лишь на подступах к этому "центру", то есть оказываемся в одной из мозаичных областей этой мысли, изнутри которой "схватываем" какую-либо взаимосвязь с соседней областью этой же мысли.
  
  Поэтому можно сказать, что в актах интуиции мы создаем (обнаруживаем) сначала отдельные блоки-связи целостной идеи-мысли, и только потом, в акте инсайта, соединяем их в единый ансамбль-идею. Другими словами, можно сказать, что, если в акте инсайта идея нам видится сразу и в целостном виде, то в актах интуиции мы сначала производим (обнаруживаем) отдельные "сборки" этой идеи и только потом, после того как мы усмотрим, из каких "сборок" состоит вся идея-мысль, мы уже можем собрать ее в целостном виде.
  
  Вопрос только в том, посредством ли логики или посредством все той же интуиции (инсайта) мы собираем нашу идею из прежде полученных блоков-интуиций.
  
  Глава 6. Бытие как возникновение интеллектуальной новизны и нового сущего
  
  В этой достаточно объемной главе речь, в первую очередь, пойдет о бытии и его связи с интеллектуальным чувством удовольствия-удивления. Кроме того мы рассмотрим в деталях методологию возникновения новизны посредством генерирования все новых и новых идей.
  
  6. 1. "Где ... прячется бытие?" (Хайдеггер)
  
  В данном разделе мы сначала (см. далее п. 1) займемся обоснованием необходимости постановки самого вопроса в форме: где прячется бытие? Далее (п. 2), изложим те факторы, которые способствуют тому, чтобы у нас сложилось впечатление не столько запрятанности бытия, сколько завуалированности самих форм его выражения и проявления. При этом, для того чтобы в более наглядном виде понять, что такое бытие, нам надо будет привести несколько примеров, характеризующих процесс бытия, хотя и в несколько утрированном образном виде. Затем (п. З), учитывая тесную взаимосвязь бытия и с сущим, и с Истиной, и с мышлением, и с идеей, мы постараемся отграничить это понятие от остальных метафизических понятий. (Заметим кстати: часть этой работы в более подробном виде мы проделаем в Разделе 7.1. "Размежевание бытия и Истины"). В этом же пункте нам придется снова обратить внимание на тот принципиально важный момент, что бытие необходимым образом должно быть соотнесено не с явлением (или существованием) отдельного, единичного сущего, а с возникновением комплекса между собою взаимосвязанных сущих, комплекса, именуемого иррациональной (объективной) идеей. И это уже, можно сказать, проходит "красной нитью" через все разделы данной части книги.
  
  Далее (п. 4), мы займемся выяснением того, что же все-таки скрывается за достаточно употребительным в философской литературе словосочетанием "бытие сущего", - "бытие" сущего: в таком написании оно будет фигурировать в дальнейшем - то есть нам надо будет определиться с тем, в какой форме выражается "бытие" сущего, в чем оно проявляется и что является его следствием. Для этого, исходя из анализа одного из текстов Хайдеггера, мы сначала постараемся обосновать введение нового понятия - оно у нас уже фигурировало ранее, - а именно, понятие сущностного (метафизического) свойства сущего, а проще говоря, сущности сущего. Затем, позаимствовав у Хайдеггера термин "подручное средство", поделимся "секретом" той универсальной методологии, посредством которой образуется само подручное средство. И в заключение данного пункта на вполне конкретных примерах идей из самых разных сфер знания - технической, научной, эстетической, философской и т. д. - продемонстрируем функционально-определяющую роль сущностного свойства не только в формировании объективной идеи, но и в реализации той жизненно важной функции, которую оно призвано выполнять в соответствии с тем смыслом, что заложен в самой идее-Истине.
  
  Затем (п. 5), самой логикой наших рассуждений нам бы следовало сразу же перейти к выяснению того, что собой представляет бытие само по себе. Ведь мы уже (п. 4) определили, что означает "бытие" сущего. Но не будем спешить. А потому, продолжим наш разговор о том, что означает выражение "бытие" сущего, к чему оно относится, и в чем оно заключается. Но при этом особое внимание обратим, во-первых, на то, каким образом обновляются те сущие, которые (напрямую) не являются носителями сущностного свойства, - речь идет об исходных сущих - а во-вторых, на то, какую роль выполняют обычные свойства сущих в формировании идеи и в чем именно выражается обновление этих сущих. И только после этого мы займемся определением бытия самого по себе. Хотя надо сказать, что в Разделе "Двойная рефлексия ..." мы уже провели ту основную работу, которая бы позволила нам лучше понять, что такое бытие само по себе.
  
  После того как нами на многочисленных примерах будет продемонстрирована общая схема возникновения сущего как подручного средства (п. п. 4, 5), попытаемся разобраться в том, есть ли соответствие между тем, что нами предложено, и тем, что вытекает из метафизики Аристотеля. Это, во-первых. А во-вторых, постараемся все же понять, в чем различие в процессах получения вещи (Аристотель) и подручного средства как объекта-сущего (п. 6).
  
  И наконец, вслед за сопоставлением с Аристотелем, нам необходимо будет дать различие в понимании Истины как внове сотворенной мысленной конструкции - как мы уже условились ранее, это слово у нас будет с большой буквы - и истины как соответствия (или достоверности) нашего представления тому, что имеется в действительности, а точнее, той сущности, которая свойственна какому-либо объекту-сущему. А заодно нелишним будет дать различие между объективной идеей и сложившемся в философии пониманием идеи как представления о каком-либо объекте материальной или духовной действительности (п. 7).
  
  п.1. Постановка вопроса
  
  Начнем с того, что вопрос, поставленный в заглавии в данной форме, предполагает, что мы знаем, что такое бытие, то есть знаем то, что прячется, но не знаем только того, где оно находится. Но на самом деле мы не знаем самого главного: мало того что мы плохо себе представляем, что такое бытие, мы к тому же совсем не знаем, что именно подвергается воздействию бытия, то есть, что является тем объектом, на который бытие воздействует и что получается в результате подобного воздействия. Но мы не знаем также и того, что является тем "объектом", который вызывает бытие. Вот только так, "приперев" бытие и "спереди" и "сзади", мы могли бы уже более пристальным взглядом всмотреться в него и узнать о нем нечто для нас новое, исходя хотя бы из причинно-следственных его отношений, если последние все же соотносимы с ним. Ведь не может же быть того, чтобы само бытие было неким изолированным объектом, существующим само по себе; объектом, возникшим неизвестно откуда и не оказывающим какого-либо воздействия на то, что с ним или непосредственно взаимосвязано, или находится под его "юрисдикцией".
  
  Да, действительно, со времен Гераклита мы знаем, что бытие - это возникновение чего-то совершенно нового и неизменного, но мы не знаем достаточно определенно ни того, в какой форме выражена эта новизна, ни того, каким трансформациям она подвергается, чтобы быть "узнанной" нашим сознанием. Может быть, если бы мы знали не только то, что такое бытие само по себе, но и то, что именно является "объектом" бытия, а также знали, где оно (бытие) осуществляется и что именно его вызывает, то у нас не было бы необходимости задаваться хайдеггеровским вопросом: "Где ... прячется бытие?". (См. далее п. 4). Естественно ведь, не зная даже только того, что именно прячется, мы не можем и догадываться, где оно может быть запрятано и где бы его следовало искать. Оброненную нами иголку мы ищем на полу, спрятавшегося от нас ребенка - за деревом или за углом соседнего дома, а неизвестно где оставленные очки ищем либо на столе, либо на кончике собственного носа. Так что знание объекта поиска сильно сужает область, где следует искать этот запрятанный объект.
  
  Вот почему правильнее было бы сначала ставить вопрос не в виде, где прячется бытие, а в форме:
  - во-первых, что такое бытие само по себе, а что такое "бытие" сущего и в чем их различие;
  - во-вторых, что является предметом бытия, то есть, какой объект возникает в процессе (акте) бытия;
  - и, в-третьих, под воздействием чего проявляется то, что мы называем бытием, то есть, в чем истоки самого бытия?
  
  Далее перед нами встает вопрос, в какой форме, откуда и как возникает этот самый предмет бытия, и какие трансформации в дальнейшем этот "объект" претерпевает. И только после разрешения вышеозначенных вопросов мы могли бы уже задаться вопросом, - и с большей эффективностью его разрешить - какие факторы способствуют тому, что бытие как реальное духовно-душевно-телесное событие нашего организма (и не только нашего, но и "организма" социума, Природы и т. д.), вполне ощутимое как на интеллектуальном уровне, так и на уровне психосоматическом, как правило, ускользает от того, чтобы сознание заметило его, определило его структуру и проследило динамику его возникновения и последующего трансформирования.
  
  Вышеозначенное в совокупности есть главный вопрос (предмет) всей метафизики. Ответ на него позволяет нам:
  - определить в первую очередь, какие объекты "взращиваются" в процессе бытия и в какой последовательности;
  - разобраться в том, что такое Истина и что такое сущее, а главное, отграничить последнее (указать его "место") как от самого бытия, так и от Истины;
  - понять, какой объект осуществляет, а заодно и претерпевает бытие, то есть определить, - и это уже вопрос, наводящий на ответ - какая функция нашего организма создает интеллектуальную новизну и реагирует (отвечает) на нее, а какая ее воспринимает и проявляет;
  - проследить динамику возникновения Истины и ту роль, которую при этом играет заложенное в нас природой чувство красоты, то есть, интеллектуальное чувство наслаждения;
  - составить себе хотя бы общее представление о том, откуда возникает сама основа духовно-материальной жизни в форме много и-разнообразия нашего, человеческого существования.
  
  п. 2. Примеры аналогий процесса бытия
  
  Как мы уже теперь понимаем, бытие - это не пребывание известного нам объекта-сущего в пространстве-времени или в умственном представлении нашего сознания. Бытие - это возникновение в нашем сознательно-бессознательном творческом воображении-представлении того, чего ранее еще не было в чьем-либо умственном кругозоре. Все неурядицы метафизики именно в том и заключены, что сущее, будь оно материальным или идеальным, "зримо" умом, в то время как самого возникновения интеллектуальной новизны (то есть идеи, заключающей в себе в скрытом виде сущее), мы не "видим".
  
  При явлении идеи мы "видим" не то, что было в ней, а то, что уже стало результатом ее возникновения, то есть, "видим" мысль и "видим" сущее (искомое сущее), из мысли проявленное. Но самого явления, вследствие его не только мгновенности, но и допонятийности характера содержимого идеи, мы не "видим", то есть не осознаем не только самого акта явления, но и того, что же все-таки является в этом акте в самый начальный момент возникновения.
  
  Сознание как бы всегда запаздывает к самому главному моменту, моменту возникновения интеллектуальной новизны. Оно всегда "перешагивает" через него, поскольку никогда не бывает к нему готово. И это принципиальная черта бытия. Будь оно (сознание) к нему готово и ожидай оно его явления, акт осознания бытия был бы первичным актом, чего не может быть в принципе, поскольку первично бытие. Сознание никогда не знает, "где" и когда нам явится интеллектуальная новизна. Точно так же мы видим внезапно явившийся из кромешной тьмы объект, но мы не видим самого процесса явления, и именно потому не видим, что, если уже явившийся объект мы можем созерцать нашим сознанием в течение достаточно длительного времени, то сам акт (или процесс) явления интеллектуальной новизны настолько краток, - а потому и не заметен - что у сознания нет времени на нем остановиться и его зафиксировать в каких-либо образах или знаках. Сознание в первую очередь вынуждено бывает сосредоточиться на том, чтобы раскрыть и как можно быстрее зафиксировать (чтобы не забыть) только что раскрытое нами, и у него нет времени на то, чтобы разбираться в том, что именно предшествовало процессу раскрытия идеи. Потому что, пытаясь понять самый изначальный момент явления идеи, то есть нового для нас смысла, мы забываем сам смысл, иначе говоря, упускаем саму суть того, что нам явилось. (Другими словами: пытаясь понять, как нечто новое нам явилось, мы забываем, что именно явилось).
  
  Все дело здесь в том, что в отличие от зрения сознание "видит" только тогда, когда оно поименовывает объекты и когда взаимосвязывает их в какие-либо структурные единицы (мысль, суждение, сравнение и т. д.), в том числе и структурные единицы с недостающим звеном (объектом), о присутствии которого оно догадывается. (Так в современной физике элементарных частиц сознание теоретиков "догадывается" о наличии бозона Хиггса как недостающего элемента Стандартной теории поля). Но сознание не приспособлено к тому, чтобы сразу же назвать нечто для него новое. Ему на это нужно время для того чтобы адаптировать эту новизну к тому, что ему уже известно и выразить через это известное. Для него должна быть подготовлена "ниша", куда бы оно могло вместиться.
  
  И такой "нишей" может быть только адекватность внове возникшего тому, что уже существует, то есть оно должно быть естественным образом "вписано" в это существующее и взаимосвязано с ним. Но мало того что сознанию не дано времени остановиться на акте бытия, оно к тому же, скорее всего, не обладает теми средствами, которые могли бы разглядеть, что именно является содержимым интеллектуальной новизны в это самое первое - допонятийное - мгновение ее возникновения. Таким образом, сознание не способно в мгновение ока зафиксировать и расшифровать новый объект (идею), внезапно явившийся и сразу же исчезнувший. Так зрение не успевает разглядеть и каким-либо образом охарактеризовать внезапно мелькнувший объект. Новизна в своем чистом виде - существо искрометное. И недаром Ален в своих "Суждениях" дал ей такое определение:
  
  "Новизна - это то, что в этом мире устаревает быстрее всего"23.
  
  В связи с этим следовало бы припомнить слова Ницше о способности видеть то, что еще никем не поименовано. Так в "Веселой науке" (ј261) он пишет:
  
  "Что такое оригинальность? Видеть нечто такое, что не носит еще никакого имени, и не может быть названо, хотя и лежит на виду у всех. Как это водится у людей, только название вещи делает ее вообще зримою. - Оригиналы, большей частью, были и нарекателями"24.
  
  Вот это видение того, "что не носит еще никакого имени и не может быть названо" как раз и есть видение возникновения интеллектуальной новизны (идеи). Это и есть, если можно так сказать, узрение бытия в своем "чистом" виде, то есть от момента явления идеи до того момента, когда наша рефлексия начинает разворачивать ее в мысль. (Или пытается это сделать в случае созерцания произведения искусства). И только с подключением рефлексии-II (см. Рис. I Раздела 5.4 ""Двойная рефлексия" ...") начинается процесс наименования тех объектов-сущих, которые являются составными частями самой мысли, теми частями, которыми оперирует мышление в рамках данной конкретной мысли. В идее эти объекты были в свернутом виде, - в виде "сгустка" смысла - в мысли они нами уже развернуты, а потому и стали "зримы" сознанием, поскольку поименованы знакомыми ему (сознанию) словами, знаками, символами, позаимствованными из него же самого.
  
  Учитывая изложенное выше, нам нужно понять самое главное: прячется и в буквальном смысле запутывает и заметает следы сама наглядность процесса производства чего-то весьма ново-ценного и прямо-таки таинственного. А, как известно, наглядность формируется осознаванием всего хода процесса. Но мы, как оказалось, не в состоянии одномоментно охватить умственным взором всю картину процесса возникновения и трансформирования интеллектуальной новизны, поскольку она сама (картина) и основные ее фрагменты подобны протею: мало того что они ускользают от нашего сознания, но и постоянно меняют свои формы: идея как нечто неопределенное, но вполне ощутимое, - явившееся к тому же из мрака небытия, - сначала попадает в "руки" рефлексии-II; рефлексия-II, разворачивая ее (идею), препровождает в Истину, а Истина может быть разложена нами на объекты-сущие, которые, в свою очередь, со временем теряют свою новизну и исчезают во тьме небытия, то есть, выпадают из поля зрения нашего сознания. Это, во-первых. А во-вторых, прячется и утаивается именно то,
  - что производится,
  - как производится,
  - в каких формах,
  - и для каких целей.
  
  Так на предприятии по изготовлению совершенно нового вида вооружения засекречено не только само производство в целом, но и то, что производится, по какой технологии, в каких формах оно выпускается и для каких конкретных целей предназначено. По сути дела, точно так же от нас самих "засекречено" наше собственное "производство" бытия, Истины и внове образуемого сущего.
  
  А теперь попытаемся на более доступном уровне пояснить, что такое бытие и как оно осуществляется. Как нам уже известно, бытие - это процесс. А у каждого процесса есть как минимум четыре стороны:
  - движущая сила, которая его осуществляет;
  - агрегат или аппарат, в пределах которого этот процесс происходит;
  - исходные продукты, закладываемые в него;
  - и тот продукт на выходе, ради которого этот процесс задуман.
  
  Для наглядности привлечем, что называется "ломовой" образ бетономешалки:
  - движущей силой является, положим, электроэнергия электродвигателя, вращающего аппарат;
  - устройство, в котором происходит процесс перемешивания, это сам барабан для размещения и смешивания компонентов;
  - исходные продукты для смеси: цемент, песок, вода и т. д.;
  - продукт на выходе - готовый для укладки бетон.
  
  Представив все это, переходим к процессу бытия, то есть к процессу генерирования нового интеллектуального смысла:
  - движущей силой бытия является творческий процесс воображения-представления, в ходе которого, в конечном счете, осуществляется манипулирование тем знанием, которым мы обладаем как на сознательном, так и на бессознательном уровне, в том числе и на том уровне, который мы называем душевным;
  - "аппарат", в котором все это осуществляется, это наш мозг и наша душа, то есть тот комплекс спонтанных чувств (заинтересованность, увлеченность, удовольствие, удивление и т. д.), без которого возникновение нового смысла невозможно;
  - исходным продуктом являются те познания, которые некогда нами были приобретены, а также те навыки, которыми мы овладели и те способности, что достались нам в наследство в качестве природного дарования;
  - и тем объектом, ради которого осуществляется процесс бытия, является новый, никому ранее неизвестный интеллектуальный смысл, обладающий ценностным содержанием в качестве не только объекта внедрения в жизнь все новых и новых духовно-материальных практик, но и объекта приумножения сущностного много и-разнообразия мира, на основе которого возможно создание все новых и новых интеллектуальных смыслов.
  
  Что же касается "исходных продуктов", то нам неизвестно, что именно будет выбрано и пойдет в "дело" из того, что когда-то было воспринято нашим интеллектом и нашими чувствами. А главное, мы не знаем, как это знание комплектуется и между собой связывается в совершенно ранее незнакомую нам оригинальную идею, идею, обладающую притом и смыслом и ценностью для нашего дальнейшего общежития. Откуда наш интеллект, интеллект данного индивида знает, что ему и сообществу, в котором он живет, необходимы какие-то идеи, обладающие всегда то ли материальной, то ли духовной, но всегда практической ценностью. Откуда - прежде чем эта идея у него возникнет и прежде чем ее выдать - он "знает", что ему будет полезна, положим, идея электромагнетизма или идея справедливости. Ведь он еще не имеет никакого представления ни об этих идеях, ни об их ценностном содержании. Создается порою такое впечатление, что человека что-то ведет, не спрашивая его согласия и не объясняя, куда ведет. (Об этом подробнее в Разделе 6.15. "События-1, 11, 111 как, соответственно..." и в Главах 11 и 12 Части 111).
  
  В связи с чем нам необходимо несколько остановиться на вопросе нашего существования и нашего же бытия. Получается, что последнее идет своим ходом и если опосредовано временем нашего существования, то весьма отдаленным образом. Почему, спрашивается? Чтобы увидеть эту "отдаленность", необходимо совершить небольшой экскурс в нашу географию и понять одну простую вещь: как Волга не была бы Волгой без того великого множества притоков, которые ее питают все новыми и новыми водами, так и наше существование не было бы таким насыщенным и емким, не будь постоянного притока интеллектуально-бытийственной новизны, питающей наше существование. Но дело-то в том, что исчезни с лица Земли сама Волга, не исчезнут ни болота Валдайской возвышенности, в которых она берет свое начало, ни все те притоки (и притоки этих притоков), которыми она питается. Точно так же, исчезни наше существование, не исчезнет само бытие, потому что помимо нашего интеллектуального бытия в нас говорит бытие самой Природы, и говорит оно самым, казалось бы, незаметным образом (см. Раздел 6.16. "Сказывается ли бытие природы на бытии человека"). Оно (бытие) найдет формы своего осуществления, как найдут "свою" Волгу все те источники, которые ранее ее питали, но вдруг перестали бы это делать, если бы ее русло, положим, вдруг поднялось уровнем выше уровня притоков и истоков, некогда ее питавших. Жизнь не остановится, не изменит себе, она просто найдет другие формы своего осуществления: с человеком или без - ей безразлично. Если без него, то тем хуже для человека, а не для жизни: существование человека, не сопровождаемое нашим же интеллектуальным бытием, просто-напросто поглотится бытием и существованием Природы, как города и поселения Америки (в частности, Майя) были поглощены тропическими джунглями.
  
  Наше бытие - это постоянная борьба за наше существование, как и бытие природы - это нескончаемая борьба за собственное существование, проявляемое возникновением бесчисленных вариаций живой материи, одним из видов которой стало существо, обладающее разумом и способное осмыслить как собственное бытие, так и бытие создавшей его Природы. Так что время нашего бытия совсем не то же самое что время нашего существования: оно состоит из мгновений возникновения интеллектуальной новизны, озаряющих как наше сознание, так и тот путь, в русле которого протекает наше существование.
  
  Но если наше существование вдруг окажется погибельным для нас самих, то оно будет погибельным в первую очередь для нашего бытия. В том и состоит обратное воздействие нашего существования на наше бытие. Существование, не востребованное бытием, уничтожает и само себя, и само бытие. Именно поэтому мы можем с полным основанием сказать: наше бытие нашло свой смысл в нашем существовании, как притоки Волги нашли "свой смысл" в полноводном течении этой реки. Бытие подпитывает наше существование, наполняя его теми животворными смыслами, без притока которых оно бы застопорилось и заглохло. Существование без них - это уже животное существование. И если смысл нашего бытия состоит в том, что оно питает наше существование, то мы бы могли сказать, что наше бытие - это оплачивание - нами же самими - счетов нашего будущего разумного существования.
  
  Правда, не совсем понятно, кто же все-таки кредитует столь щедрой рукой такой оригинальный, но не такой уж, как оказалось в последнее время, благодарный - со стороны человека - проект под названием "жизнь человека разумного"? Иссякнет наше бытие - и мы окажемся банкротами, результатом чего станет исчезновение нашего разумного существования. (Ну а что бывает, когда нас покидает мудрость, нам известно не понаслышке). Этим и опасно забвение бытия. Но опасно не то забвение, которое забыло, что такое бытие, а то, которое "забыло" бы его продуцировать, а хуже - утратило бы саму способность воспроизводить новые смыслы. Хотя надо сказать, что последнее "забвение", скорее всего, имеет свое начало в первом забвении и вполне может оказаться трагедийным его результатом для человечества. Об этом, кстати сказать, и печется мысль Хайдеггера.
  
  Итак, мы привели достаточно простые для понимания образы процесса бытия, образы к тому же облегчающие нам понимание других метафизических понятий. И пусть не покажется странным то обстоятельство, что, когда мы, хотя и с большим трудом, но все же несколько продвинулись в понимании вопроса, что такое бытие, мы уже с уверенностью говорим о возможности достаточно легкого усвоения других метафизических вопросов. Но на самом деле ничего странного в этом нет, потому что постижение чего-то для нас совершенно нового непременным образом бросает яркий отблеск не только на то, что мы только что узнали, но и на то, что было у нас позади, но чего мы, как оказалось, ранее не совсем понимали, хотя и были уверены в том, что понимаем достаточно хорошо. Так молния не только высвечивает ярким блеском неизвестный нам ранее и удаленный от нас ландшафт, но и освещает новым светом то, что находится в непосредственной от нас близости. Поэтому мы вправе сказать, что нечто нами внове усвоенное не только увеличивает количество нами познанного, но и повышает качество познания того, что было нам ранее известно; иначе говоря, делает его не только более доступным нашему пониманию, но и высвечивает в нем нечто ранее нам неизвестное. Вот почему новый взгляд на что-либо всегда является фактором, облегчающим и расширяющим наше познание. Если этого не происходит, то, скорее всего, пытаясь создать нечто новое, мы двигались в не совсем верном направлении.
  
  п. 3. Отграничение понятия бытия от понятий сущего, истины, мышления, идеи
  
  А теперь мы подходим к изложению, во-первых, вопроса понимания бытия через сущее, через мышление и через идею, во-вторых, вопроса разделения бытия и сущего. Но сначала несколько слов о корректности постановки самого вопроса разделения. Сразу же заметим: сама постановка вопроса разделения бытия и сущего, скорее всего, свидетельствует о том, насколько же смутно наше представление как о том, так и о другом, что даже у Хайдеггера возникла необходимость разделения столь различных понятий. Это, во-первых. А во-вторых, возникает некоторое сомнение в корректности постановки самого вопроса разделения. Поясним, почему. Разделение предполагает сходственность разделяемых объектов по каким-либо параметрам. И только на основе этой сходственности можно разделять или сравнивать объекты.
  
  Но бытие и сущее невозможно сравнивать, поскольку они принадлежат к совершенно разным категориям. Нельзя сравнивать какой-либо процесс с теми объектами, которые в нем участвуют или являются его продуктами. Как нельзя сравнивать процесс строительства дома с тем бульдозером, который роет яму для его фундамента или с той квартирой, в которой поселится житель. Поэтому более обоснованным было бы сначала ставить вопрос не разделения бытия и сущего, а фундаментального определения как того, так и другого. Только определившись, что они, каждый в отдельности, собой представляют, можно понять, что их разделяет, а что соединяет.
  
  Итак, откуда в европейской метафизике могло появиться понимание бытия через такие разнородные понятия как сущее, мышление и идею?
  
  Во-первых, рассматривая процесс становления сущего (а в нашем случае процесс наделения сущего новыми свойствами-взаимосвязями наряду с другими сущими, находящимися в непосредственном контакте в контуре данной идеи), мы обосновываем бытие из сущего. Да к тому же, поскольку бытие само по себе неуловимо в своей сути, но отблеск его все же падает зримым образом на объекты-сущие причастные к данному акту бытия, то внимание нашего сознания в первую очередь "соскальзывает" на видимое нашим умственным взором сущее, "забывая" акт возникновения самой новизны (идеи) и упуская из виду процесс развертывания ее в мысль. Отсюда и возникает ложное понятие "бытия" сущего. В то время как сущее (вещь) вне комплекса взаимосвязанных с ним других сущих, то есть вне комплекса какой-либо идеи, не может обладать бытием - это объект существующий.
  
  Так что понятие "бытия" сущего мы - условно - можем допустить, но относиться оно будет только к тому внове возникающему сущему, которое является одним из фигурантов проникшей в наше сознание идеи. Почему "условно"? Да потому что бытие как возникновение новизны осуществляется в интеллекте человека. Значит "обладателем" бытия является единственное сущее - человек. Остальные же сущие (объекты, предметы, вещи и т. д.) всего лишь причастны к бытию. Они в нем, в процессе бытия, всего лишь пассивные участники, привлеченные продуктивно мыслящим человеком. Не они сами по себе создают новизну, новизну создает человек в процессе интеллектуального манипулирования этими сущими. Так что никакого бытия у существующего или даже возникающего сущего: предмета, вещи, объекта - нет и быть не может. Это величайшее заблуждение, проникшее в метафизику со времен Аристотеля и просуществовавшее в ней вплоть до времен Хайдеггера.
  
  Во-вторых, рассматривая процесс становления мысли (а в нашем случае процесс развертывания идеи в мысль), мы обосновываем бытие из мышления. Вспомним Парменида: "Ибо мыслить - то же, что быть"25. Здесь Парменид раньше всех и вернее всех уловил саму суть бытия как того, что не только рождается мышлением, но и само является мышлением (правда, мышлением особого рода), да к тому же обладает свойством быть "Целым, единородным,... и совершенным", (там же, фр. 8-4), то есть обладает свойством законченной истины. Парменид впервые интуитивно почувствовал (прозрел) нерасторжимое генетически обусловленное единство мышления самого по себе с помысленным сущим, явленным уже во всей своей полноте, а потому и в своем постоянстве. Так, наверное, первобытному человеку пришло озарение существования взаимосвязи молнии и грома. Не потому ли Хайдеггер так ревностно ухватился за досократиков, что именно у них он усмотрел верное направление к пониманию бытия, направление, совместимое и с мышлением, и с истиной, и с сущим.
  
  И в-третьих, только обосновывая бытие из идеи, явленной нам в иррациональном акте продуктивного мышления, мы можем получить - и действительно получаем - бытие само по себе, то есть, казалось бы, ничем не обусловленный акт возникновения объективной идеи и явления ее в наше сознание.
  
  Кстати сказать, определение Платоном бытия через идею, - что было отчасти обоснованным с его стороны по причинам, изложенным нами в Разделе 1.1. "Платон как открыватель "технологии" интуитивного мышления", - в конечном счете, свелось к определению бытия через сущее, поскольку идеи Платона соотнесены им преимущественно с единичными объектами. Если бы Платоном было дано достаточно четкое определение идеи как комплекса взаимосвязанных объектов, то у него не было бы необходимости соотносить идею, а, следовательно, и бытие с единичным объектом, то есть с сущим во всем многообразии его существования.
  
  В качестве пояснения к сказанному, то есть к вопросу абсурдности сопряжения "бытия" сущего с единичным изолированным объектом, возьмем, к примеру, идею кровати. Идея кровати как таковая включает в себя не только саму кровать как объект определенного размера, сделанный из того или иного материала и расположенный горизонтально - все это свойства кровати, позволяющие этому объекту вступать во взаимосвязи с другими объектами - так вот, идея кровати включает в себя и человека, который в свою очередь обладает определенным ростом, которому (человеку) необходим отдых в форме сна и непременно в горизонтальном положении, да к тому же в определенном температурном диапазоне, - и это тоже свойства человека как объекта идеи, - что, кстати сказать, обеспечивается расположением кровати в доме, который является еще одним объектом, входящим в идею кровати и обеспечивающим не только температурные условия отдыха, но и дополнительную безопасность во время сна.
  
  И если бы мы задались вопросом, в чем именно заключалась новизна взаимосвязи таких основных объектов данной идеи как человек и кровать - в отличие от ложа первобытного человека, расположенного непосредственно на земле или на дереве, - то можно полагать, что таковой была некоторая приподнятость ложа над землей, что обеспечивало и большую безопасность расположения тела человека, и удобство в пользовании им, и более комфортные температурные условия для сна. Вот это так необходимое для жизнеобеспечения человека ценностно-смысловое содержание данного комплекса, воплощенного в практику, и явилось сущностью данной идеи, то есть той "изюминкой", что обеспечила жизнеустойчивость этого изобретения.
  
  Так вот, продолжим далее: нельзя говорить об идее, а, следовательно, и о бытии, единичного объекта (вещи) вне взаимосвязи его с другими объектами, комплектующими данную идею. Если мы забываем об этом, то речь у нас уже будет идти не об идее как комплексе объектов и не о бытии, а об отдельном объекте в процессе его существования. Данный пример наглядным образом иллюстрирует то, как Платон в некоторой степени совместил в своей теории идеи бытие как таковое с бытием сущего, а вернее, со становлением сущего. Не отсюда ли, скорее всего, и пошло в дальнейшем понимания бытия как "бытия" сущего. И это было, как мы понимаем, следствием все того же не совсем корректного понимания самой сути структурно-функционального состава идеи.
  
  Вот теперь мы уже достаточно ясно видим: различие между сущим и бытием не только в том, что сущее нам явлено в виде феноменов, в то время как бытие "любит скрываться" (Гераклит - Хайдеггер), но и в том, что сущее производно от бытия, но производно не самим бытием, а через возникновение интеллектуальной новизны (Истины), которое и есть само бытие. Вернее было бы сказать, что бытие - это ощутимые нашим сознанием и нашими чувствами феноменальные проявления возникновения этой новизны в виде объективной идеи. И такими проявлениями будут:
  - и понимание смысла идеи,
  - и удовольствие от самого акта понимания,
  - и удивление самой новизной смысла и внезапностью его возникновения, казалось бы, не обусловленного нашим предшествующим состоянием.
  
  Используя математический термин, можно сказать: если Истина как раскрытая идея является первой производной бытия, то сущее (искомое сущее) производно от Истины, то есть оно является второй производной бытия. Имея в виду данное обстоятельство, отметим один важный момент, который не учитывался в метафизике и который в значительной степени внес неразрешимую в рамка европейской онтологии неопределенность во взаимоотношения между бытием и сущим. И момент этот заключается в следующем: если сущие являют только самих себя, то мы уже не можем безоговорочно - вслед за Хайдеггером - полагать, что истина бытия в них упущена. Да, действительно, само бытие "улетучилось" из явленного сущего, - как улетучился аромат розы после того как ее лепестки были использованы на приготовление духов - но то бытие, которым оно обладало ранее (то есть в составе идеи, Истины), трансформировалось в ту новизну свойств и взаимосвязей, которой стало обладать данное сущее в дополнение к тем "старым" свойствам и взаимосвязям, что определяли его сущность ранее. Так что бытие в сущем никоим образом никуда не исчезает и нигде не прячется - оно преобразуется в дополнительно приобретаемую новизну. А вот в каком виде возникает эта новизна, у нас речь пойдет более подробно в пунктах 4 и 5 данного раздела.
  
  Кстати сказать, когда мы говорили о производности Истины от бытия, а сущего от Истины, то не является ли данное обстоятельство причиной столь частой употребительности в метафизике словосочетаний "истина бытия" (или "суть бытия") и "истина сущего". Истина процессуально расположена посредине между бытием и сущим, поскольку в Истине не только раскрывается предшествующая ей смысловая составляющая бытия, но и проявляют себя обновленные, выводимые из самой Истины, сущие как между собою взаимосвязанные объекты, являющиеся составными частями самой Истины.
  
  Итак, заключая наш разговор о разграничении и взаимосвязи бытия и сущего через Истину, можно сказать следующее. Если бытие - это процесс возникновения новизны, то объектом бытия является в первую очередь новизна смысловая, и не в виде последовательного суждения или умозаключения, а сразу же в виде "схваченной" нами и уже готовой к развертыванию в Истину новой идеи. Таким образом, объектом, который "взращивается" в процессе бытия является ни на что ранее не похожая и никому ранее не известная новая мысленная конструкция. Отсюда нам понятно: объект, который осуществляет данную акцию - это наш интеллект (мозг), функционирующий как в режиме бессознательного мышления (то есть до явления идеи в наше сознание, например, в "инкубационной" фазе), так и в режимах сознательного допонятийного и логического (рефлексия-II) мышления, то есть после явления идеи в наше сознание.
  
  п. 4. "Бытие" сущего как возникновение (в интеллекте человека) нового сущего и обретение им сущностной функции. Примеры
  
  В лекциях, озаглавленных "Введение в метафизику", Хайдеггер задается вопросом: где прячется бытие мела, которым пишут на доске:
  
  "Где здесь прячется бытие? Оно должно быть присуще мелу, ибо он, этот мел, есть"26.
  
  При этом он перечисляет свойства мела:
  
  "Вот этот кусочек мела есть продолговатый, сравнительно твердый, определенным образом оформленный бело-серый предмет, предназначенный для письма". (Там же, стр. 113).
  
  Далее он особо указывает на фактор присутствия мела и пригодности его для письма:
  
  "Этому предмету достоверно принадлежит свойство лежать вот здесь, но точно так же и возможность не быть здесь и не иметь данной формы. В возможности водить мелом по доске и исписать его нет ничего, что бы мы этому предмету лишь примысливали. Он сам как данное сущее находится в данной возможности, иначе он не был бы мелом как орудием письма. Соответственно этому всякое сущее каждый раз по-разному имеет при себе данную возможность. Данная возможность относится к мелу. Он сам в себе самом имеет определенную пригодность к определенному применению". (Там же).
  
  Потом Хайдеггер указывает на различие двух понятий, заключенных в слове "сущее". Во-первых:
  
  "Сущее подразумевает то, что в каждом данном случае суще, в частности, эта бело-серая, определенным образом оформленная, легкая, хрупкая масса". (Там же).
  
  А во-вторых:
  
  ""сущее" подразумевает то, что как бы "делает" так, чтобы данное поименованное было сущим, а не наоборот, не-сущим, тем, что в сущем, коль скоро оно сущее, образует бытие". (Там же, стр. 113, 114).
  
  Далее он поясняет:
  
  "Соответственно этому двойному значению слова "сущее" греческое το ον часто подразумевает второе значение, следовательно, не само сущее, то, что суще, а "сущесть" ..., сущность ..., бытие сущим ..., бытие. В противоположность этому "сущее" в первом значении называет сами сущие вещи - все или отдельные, имея в виду только их самих, а не их сущность, ουσια". (Там же, стр. 114).
  
  Так вот, нам понятно, что "сущее" в первом своем значении - это свойства объекта, которые его характеризуют, но не совсем понятно, что же все-таки "делает" возможным само возникновение и последующее присутствие этих свойств в данном сущем, то есть, что "образует бытие". Попытаемся разобраться в этом на примере все того же кусочка мела и других сущих, нами уже не раз упоминаемых не только самих по себе, но и в контексте какой-либо идеи.
  
  Как нам уже ясно, для понимания бытия важен не столько сам факт явления и присутствия данного сущего со всеми его свойствами, сколько фактор возникновения некоторого рода новизны в этом сущем. А новизна, как мы уже установили, может возникнуть только в результате участия сущего в той или иной идее. Возникновение идеи влечет за собой, - а не наоборот ли? Скорее, наоборот. (См. Р. S. I в конце данного пункта) - как образование взаимосвязей между объектами, так и обновление тех объектов-сущих, которые являются составными элементами идеи. Но все ли элементы идеи обновляются одинаковым образом? Оказывается, что нет. Одно из них, по сути дела, возникает почти что заново, остальные же - просто обновляются. В выяснении того, каким образом они это делают, и состоит наша главная задача, поскольку от этого зависит понимание вопроса, так в чем же именно заключается "бытие" сущего.
  
  Сначала мы займемся тем сущим, которое возникает почти что заново, так как его образование является решающим фактором в формировании новой идеи. (О тех сущих, которые всего лишь обновляются, у нас речь пойдет в п. 5). Так в каком же все-таки виде проявляется новизна этого внове образуемого сущего? Вот здесь-то и выясняется самое главное: во-первых, эта новизна возникает не только в виде внове образованного облика (эйдоса) сущего, но и в виде внове обретенного свойства у этого сущего, а во-вторых, посредством этого свойства оказывается возможным выполнять какую-либо новую сущностную роль, то есть выполнять новую функцию по производству какой-либо Продукции нового вида, которой ранее не было в нашем жизнебытии.
  
  Мы назвали это новое свойство - в отличие от остальных его свойств - сущностным (или метафизическим) свойством или свойством идееобразующим, поскольку, как нам станет ясно чуть ниже, это свойство собирает вокруг себя все объекты-сущие внове образованной идеи. А само внове образованное сущее, ставшее обладателем этого сущностного свойства, мы назвали искомым сущим. По образцу же последнего можно изготовить материальную его форму, которую мы назвали подручным средством, позаимствовав этот термин у Хайдеггера. (Позже нам станет ясно, почему мы остановились на этом термине).
  
  Итак, мы имеем внове образованную идею, одним из элементов которой является внове образуемое сущее, посредством которого, - а именно: посредством его сущностного свойства (то есть через его сущность) - можно исполнять какую-либо новую функцию в нашей жизни. А для того чтобы нам было более понятным, о чем идет речь, приведем пример самой идеи изобретения кусочка мела. Ведь мы же не будем отрицать того факта, что мел кем-то, когда-то был изобретен, то есть кому-то однажды пришла в голову идея использования предмета, оставляющего след на другом предмете, для целей более мобильной и более эффективной (массовой) коммуникации между людьми и передачи знания от одних к другим. Причем в данном случае этот след в виде текста может быть как легко нанесен на доску, так и легко удален с нее.
  
  Здесь налицо аналогия с изобретением письменности. И если в соответствии с этой идеей знание передается на большие расстояния и на века, то есть от настоящего поколения поколениям будущим, то в идее мела это знание мобильно передается здесь и сейчас, то есть, как правило, от поколения, обладающего знанием, поколению, им еще не владеющему. И для нас не имеет значения, зафиксирован ли или нет сам факт изобретения, открытия или создания какой-либо другой интеллектуальной новизны. Главным является то, что возникло новое подручное средство и новое сущностное свойство, посредством которого можно исполнять новую, ранее неизвестную функцию в социуме в целом. Причем, новое сущностное свойство сущего взывается к жизни (изобретается - в технике, обнаруживается - в науке, создается и "понимается" - в искусстве) только с той единственной целью, чтобы удовлетворить какую-либо новую материально-духовную потребность.
  
  Так сущностное свойство мела оставлять след на доске возникло в результате назревшей потребности найти определенного рода взаимосвязь между учителем и учеником (аудиторией) посредством еще одного внове созданного объекта-сущего (мела), которое бы мобильно, то есть в режиме реального времени передавало последовательность мысленных рассуждений от учителя к ученику. Иначе говоря, это сущностное свойство мела призвано было осуществлять как коммуникативную функцию в процессе передачи информации, так и функцию более эффективного, более мобильного распространения знания.
  
  Но не следует думать, что в идее кусочка мела участвуют всего лишь три объекта: учитель, мел, ученик. Кроме них в ней задействованы и зрительное восприятие, способное видеть текст и передавать его в мозг, который в свою очередь перерабатывает его в смысл; и письменность с ее свойством запечатлевать говоренное языком или мыслимое разумом в текст, изображаемый на доске; и доска с ее свойством сохранять на своей плоскости след от мела; и тряпка с ее свойством быстро удалять этот след. Не будь всего лишь какого-либо одного из перечисленных сущих, никакое изобретение мела не понадобилось бы вовсе: оно просто не было бы возможным.
  
  Интеллектуальная новизна может зародиться только в недрах вполне определенного комплекса между собой взаимосвязанных сущих. Недостача хотя бы одного из них не позволит ей возникнуть, поскольку комплектность сущих, скорее всего, является не только достаточным, но и необходимым условием возникновения новой идеи.
  
  Более того, мы видим, что эти сущие непременным образом должны быть взаимосвязаны ("зацеплены") между собой в замкнутую цепочку посредством своих сущностных свойств: свойство письменности быть изображенной в виде знаков и "изображать" смыслы должно быть связано со свойством учителя и ученика понимать эти смыслы и видеть текст на доске; свойство кусочка мела мелкодисперсно крошиться и тем самым прилипать к доске должно быть связано со свойством плоскости доски оставлять (а не отторгать) след от мела на своей поверхности и т. д. Именно поэтому мы назвали эти сущностные свойства сущих еще и идееобразующими или метафизическими свойствами, потому что отсутствие даже одного из них (как и одного из сущих) не дает возможности соединить эти сущие в единый и замкнутый комплекс, поименованный нами идеей. Что же касается остальных свойств сущих, комплектующих идею, то, как мы покажем далее, они не должны препятствовать образованию взаимосвязей между всеми сущими.
  
  Так что внезапное рождение идеи, влекущее за собой возникновение нового сущего вместе с его сущностным свойством (или свойствами) - это результат осуществления взаимосвязи между определенным числом сущих. Главным здесь является то, что все эти объекты взаимосвязаны с внове созданным (изобретенным, обнаруженным, сотворенным) сущностным свойством мела оставлять видимый глазом след на доске. Все остальные свойства мела - форма, вес, цвет, консистенция и т. д. - важны постольку, поскольку они не вступают в противоречие со свойствами других сущих данной идеи. Ясно, что черный цвет мела вступал бы в противоречие с черным цветом поверхности доски, письменность в китайских иероглифах была бы непонятна русскоязычной аудитории, а мел, положим, тетраэрдной формы неудобно было бы держать в руке преподавателя. То есть, вполне определенные свойства объектов-сущих должны быть "пригнаны" друг к другу. Иначе: рвется единая цепочка взаимосвязей между объектами, что не позволяет осуществить функцию, определенную смыслом самой идеи. В данном случае это функция мобильной передачи знания от преподавателя к аудитории его учеников и более эффективного, массового способа распространения знания.
  
  Итак, выявив идееобразующую роль сущностного свойства (то есть сущности) одного из объектов идеи, мы уже можем сказать, в чем заключается так называемое "бытие" сущего. А именно: "бытие" сущего (а вернее, бытие созидателя нового объекта, а иначе, создателя самой идеи) - это создание нового сущего и наделение его тем или иным, но непременно новым сущностным свойством. (Далее, в п. 6 мы дополним данное определение некоторыми соображениями относительно возникновения самого подручного средства из тех исходных материалов, которые пошли на его "изготовление"). И этот процесс создания нового сущего и обретения им нового сущностного свойства реализуется только благодаря возникновению интеллектуальной новизны в форме объективной идеи в бессознательной части нашего интеллекта.
  
  Причем нам следует обратить внимание на то обстоятельство, что технология создания самого сущего - обладателя сущностного свойства - выявляется нами в процессе развертывания идеи в мысль: мы обнаруживаем искомое сущее (подручное средство) пока что еще неопределенного вида, но с определенной функцией, которую оно должно выполнять. Можно сказать, что новое сущностное свойство подгоняет "под себя" то потенциально возможное сущее, которое могло бы исполнить эту функцию. (В дальнейшем мы приведем пример аналога кусочка мела, который смог бы исполнять его функцию оставлять след на доске).
  
  Маловероятно, чтобы на роль подручного средства подходил какой-либо уже существующий в действительности объект. Но маловероятно и то, чтобы образ мела как уже готового подручного средства сразу же возник в голове его изобретателя вместе с внове выявленным сущностным свойством. Скорее всего, этому предшествует этап поиска того исходного материала, который был бы способен преобразоваться в мел как подручное средство, то есть: тот известняк, из которого изготовлен кусочек мела должен был пройти определенную стадию технологической доработки - измельчение, очистка, внесение клеящих добавок, сушка, прессовка и т. д. - прежде чем стать кусочком мела.
  
  И здесь, конечно, вспоминается Аристотель с его гениальной догадкой о том, что в основе создания любой вещи лежит комплекс из четырех причин: материальной (то, из чего изготавливается вещь: материя); формальной (тот образ, в соответствии с которым материя принимает свою форму в виде вещи); движущей (создатель, изготавливающий эту вещь); и целевой (для чего именно необходимо изготовление данной вещи). Применительно к нами рассматриваемому случаю подручного средства-мела такими причинами будут: материя - это известняк вместе с той технологией, посредством которой он преобразуется в мел; форма - это идеальный (умственный) образ развернутого из идеи искомого сущего вместе с его сущностным свойством; создатель - это автор изобретения и изготовитель данного подручного средства; цель - осуществление коммуникации между преподавателем и аудиторией его учеников.
  
  Таким образом, на приведенном нами примере мы видим, что так называемое "бытие" сущего выражается в первую очередь в возникновении нового подручного средства способного выполнять ранее неизвестную в человеческом обиходе функцию. В данном случае это функция мобильной передачи знания. Далее, "бытие" сущего проявляется (на феноменальном уровне нашего сознания и психики) в виде:
  - понимания творцом идеи как смысла последней, так и той роли, которую призвано выполнять внове обнаруженное (созданное) подручное средство;
  - чувства удовольствия от понимания смысла нами раскрываемой идеи;
  - удивления от новизны и внезапности проникновения идеи из бессознательного в наше сознание.
  
  Что же касается того последствия, которое производит "бытие" сущего, то оно будет заключаться в повседневном выполнении подручным средством своей сущностной функции. То есть в нашем случае это будет функция передачи знания посредством того, что мел обладает сущностным свойством оставлять видимый глазом след-текст на доске. Иначе говоря, посредством осуществленной идеи мела производится более мобильное, более эффективное распространение знания. Оно-то и является конечной целью бытия, названной нами Продукцией.
  
  Это мы привели пример с идеей изобретения мела. Приведем пример идеи создания (изобретения) языка как средства осуществления, положим, речевой коммуникации. Что за объекты являются сущими этой идеи, какое из них - носитель сущностного свойства и что собой представляет то сущностное свойство, посредством которого осуществляется эта коммуникация? Ясно, что на первый взгляд сущими являются и человек говорящий, и человек, воспринимающий речь, и само говорение, то есть сама речь. Но какое сущее на самом деле является носителем сущностного свойства и какого именно?
  
  Для нас, по крайней мере, ясно следующее. Если язык - это обобщенное понятие того, посредством чего нами выражаются наши чувства и мысли: мимика, жест, речь, письмо и т. д., то тогда то, что выражается - это есть движения нашей души и наши мысли. Таким образом, носителем сущностного свойства (то есть подручным средством) является наша психика и наше мышление, в то время как самим сущностным свойством является язык, а в частности, речь. Речь - это тот же "след" - как и след от кусочка мела, - производимый говорящим и воспринимаемый слушающим. Так что сущими в идее языка являются не только названные нами выше объекты, но и мышление как принадлежность мозга, и психика как принадлежность души, и слух как орган восприятия звука и передачи его в мозг.
  
  Вот и получается, что на заре становления человека разумного вдруг кому-то спонтанно пришедшая в голову идея осуществления коммуникации в виде речи, привела к ее созданию и развитию (говорению). Причем, мышление и речь формировались совместно друг с другом, развивая себя, а не так, чтобы сначала возникло мышление, а лишь потом - речь. Речь лишь "вторила" мышлению, развивая себя и формируя тем самым саму себя в виде последовательности звуков, и в то же время воздействуя на само мышление и открывая ему все новые и новые возможности постижения интеллектуальной новизны. Без мышления язык - это просто "детский лепет" и бред.
  
  Таким образом, речь - это мышление, которое "говорит", то есть "овеществляет" свою функцию мышления. Она - один из способов передачи того, о чем думает наше мышление и что чувствует наша психика. И таких способов может быть множество: мимика, жест, возглас, письменность, телепатия и т. д. (см. P. S. 2).
  
  Итак, продолжим далее выяснять, так что же все-таки "делает" сущее объектом, причастным к бытию, а иначе, к возникновению его самого и его сущностного свойства, то есть того свойства, которое способно объединить вокруг себя определенное число объектов, взаимосвязать их в идею и тем самым создать совершенно незнакомое ранее ценностно-смысловое содержание, способное, в свою очередь, выполнять ранее неизвестную, то есть новую функцию. Приведем, помимо примера с мелом и речью, еще две идеи: идею изобретения оконного стекла и линзы. Конечно же, прозрачность объекта была "подсмотрена" и позаимствована человеком у природы (положим, прозрачность минерала). А вот создание стекла и использование его сущностного свойства прозрачности - это уже изобретение, возникшее из потребности взаимосочетания таких сущих как человек, дом, проем в стене, "создание" света в помещении, а заодно и сохранение тепла в нем. Как видим, сущностное свойство прозрачности такого подручного средства как оконное стекло, благодаря данной идее, выполнило затребованную самой жизнью функцию освещения пространства внутри замкнутого помещения.
  
  Точно так же "подсмотренное" в природе свойство прозрачного выпуклого объекта увеличивать предметы привело к созданию (изобретению) линзы как объекта, обладающего сущностным свойством выпуклости, обеспечивающим фокусировку потока света. И это сущностное свойство линзы оказалось необходимым элементом в идеях микроскопа, телескопа, очков и т. д. То есть, опять же, только во взаимосвязи человека и тех объектов микро и-макромира, которые необходимо было рассматривать, к жизни было вызвано (изобретено) такое сущностное свойство прозрачного стекла как выпуклость, обеспечивающую функцию фокусировки потока света.
  
  Запомним: сущностное свойство какого-либо внове создаваемого сущего взывается к жизни (изобретается, обнаруживается, создается, "понимается") с той единственной целью, чтобы выполнить какую-либо важную сущностную функцию производства какой-либо необходимой Продукции, будь то Продукция расширения сферы познания, создания "света" в помещении, урегулирования взаимоотношений в обществе (идея нравственности, см. далее).
  
  Вот здесь нам необходимо обратить внимание на следующий момент. Выше мы уже рассмотрели два сущностных свойства стекла: свойство прозрачности, используемое в идее окна и свойство выпуклости (изогнутости), используемое, положим, в идее микроскопа. Причем оба эти свойства выполняют совершенно разные сущностные функции: беспрепятственное пропускание света в первом случае и фокусировка потока света - во втором. В связи с этим можно сказать, что наиболее важным в структуре идеи, может быть не столько сам объект-сущее, обладающий тем или иным свойством, сколько само сущностное свойство объекта, то есть свойство, выполняющее вполне определенную функцию взаимосочетания и взаимосвязи всех объектов идеи.
  
  Объект-сущее всего лишь носитель сущностного свойства (сущности), а таких носителей может быть множество. Так сущностное свойство выпуклости прозрачного объекта может выполнять свою сущностную функцию фокусировки потока света (частиц) не только в приборах, использующих стеклянные линзы в нашем обычном представлении (увеличительная или "зажигательная" лупа, очки, микроскоп, телескоп), но и в приборах, использующих совсем иной способ фокусировки: прожектор как линза "наоборот", которая не пропускает свет, а отражает его; электронные и ионные микроскопы, использующие магнитные линзы; ускорители заряженных частиц и т. д.
  
  И если мы вернемся к идее мела, то можно предположить, что сущностное свойство мела оставлять след-текст на доске могла бы выполнить, положим, лазерная указка, обладающая тем же сущностным свойством оставлять след, запечатлеваемый на некоторое время на другом предмете (доске, экране).
  
  Так что выявить сущностное свойство, а вместе с ним и подручное средство, которое бы выполняло необходимую функцию - вот основная задача творца внове создаваемой интеллектуальной новизны. Разрешение этой задачи, в процессе которого он понимает смысл идеи и испытывает удивление-удовольствие от понимания - это и есть бытие творца. И никакого другого бытия нет и быть не может. То есть не может быть никакого бытия у сущего (вещи, предмета, объекта и т. д.). Бытие есть только у одного сущего - продуктивно мыслящего человека. Все остальное сущее пребывает в существовании. (О бытии Природы и социума речь у нас пойдет в Части 111.
  
  Как видим из этих примеров, сущностное свойство (сущность) какого-либо из объектов идеи должно выполнять
  - как внутреннюю идееобразующую интеллектуальную задачу создания взаимосвязи между всеми объектами "внутри" внове создаваемой идеи,
  - так и внешнюю прагматическую функцию создания и претворения в жизнь того ценностно-смыслового содержания идеи, которое в нем (в содержании) заложено.
  
  Так что какое-либо сущее само по себе (то есть вне идеи) ни смысла, ни ценности не представляет, как их не представляет кусочек известняка, силиконовый окисел (песок) или буквы письменности сами по себе. Но эта ценность и ее смысл возникают только во взаимосочетании определенного числа объектов и их взаимосвязи, обеспечиваемой каким-либо сущностным, идееобразующим свойством одного из объектов идеи, а именно, сущностью искомого сущего.
  
  Это мы привели примеры идей из области научно-технической. Попытаемся привести хотя бы несколько примеров из духовной сферы. Хотя здесь может быть не всегда так просто будет выделить само сущностное свойство объекта-сущего и разобраться в той функции, которую оно призвано выполнять. Возьмем, положим, идею прекрасного (красоты), составляющими элементами которой будут такие сущие как человек-художник, создающий произведение искусства, человек-созерцатель, воспринимающий это произведение, и само произведение вместе с его смыслом (идеей). (См. Р. S. 3). Спрашивается, какое сущностное свойство произведения искусства, - а именно последнее оказывается его носителем - является определяющим как в создании идеи прекрасного, так и самого произведения искусства. Конечно же, таким отличительным свойством будет сама, - обладающая свойством новизны - идея произведения искусства, которая вкладывается художником в произведение и воспринимается созерцателем произведения в форме чувства наслаждения. (Наслаждение от "понимания" смысла идеи - это и есть то, восприятие чего названо нами прекрасным). Здесь мы видим полную аналогию с идеей кусочка мела (произведение), который "создается" изобретателем (художник), и след-текст (идея) от которого воспринимается, положим, аудиторией студентов (созерцатель).
  
  И эта аналогия свидетельствует об универсальности той методологии, посредством которой созидается любого рода интеллектуальная новизна, лежащая в основании новизны материальной. Это нам только кажется, что духовные ценности (идеи) где-то витают над нами в эмпиреях. На самом же деле они - солнца, свет от которых в буквальном смысле не только оживляет (в смысле: создает) все вокруг нас, но и не дает нам заблудиться и потонуть в нами самими созданном. Так свет нашего земного Солнца создает все живое и ориентирует нас в пространстве, нас окружающем. (Cм. Р. S. 4).
  
  Рассмотрим еще одну идею - идею бессознательного, а конкретнее, идею психоанализа. Конечно, бессознательное - как и прекрасное - стало предметом не изобретения, а открытия, поскольку оно присуще человеческой психике испокон веков, а, скорее всего, оно - основа, на которой возникло само сознание. И как часть нашей психики оно есть феномен, заложенный в нее самой природой. Итак, идея психоанализа: каковы же сущие этой идеи. Вне сомнения, это наша психика, наше сознание, психические акты, осознаваемые и неосознаваемые (бессознательные) и это психотерапевт-аналитик. Последний, являясь подручным средством и носителем сущностного свойства расшифровывать символику бессознательных актов, выполняет функцию перевода неосознаваемых актов нашей психики на уровень их осознания и тем самым избавления от нежелательных для нас комплексов. Заметим: ранее такой функции не было в нашей жизнедеятельности, она стала возможной только с открытием бессознательного.
  
  Далее возьмем еще одну, не раз нами упоминаемую идею, идею справедливости, объектами которой являются полярно расположенные сущие: народ и власть предержащие, богатые и бедные, больные и здоровые, элементы преступные и социально адекватные, добрые и злые и т. д., между которыми находятся институты (подручные средства), призванные к тому, чтобы исполнять функцию уравновешивания и смягчения взаимоотношений между перечисленными выше группами населения. И такими институтами являются право и мораль, государство и власти, культура и искусство, система воспитания и образования, благотворительность и социальная защита и т. д. Как видим, и в этой идее есть и подручное средство и та функция, которую оно выполняет, и та Продукция, которая "изготавливается" с помощью последнего.
  
  И в заключение в качестве еще одного примера приведем саму идею бытия, объектами-сущими которой являются, во-первых, обыденное существование, то есть существование без обновления и без развития, а во-вторых, бытийствование, то есть жизнь, постоянно обновляющаяся и развивающаяся, жизнь в порывах ума и духа, тех порывах, которые не только находятся в постоянных поисках путей выхода из круга обыденности и бездуховности, но и осуществляют генерирование духовно-материальных ценностей-новшеств. И подручным средством в этой идее является сам человек (этакий "рояль в кустах"), от природы наделенный способностью генерировать новые идеи и тем самым выполнять функцию трансформирования общества с одного уровня существования на другой, более высокий уровень. Именно в этом гераклитовом потоке, то есть в постоянно протекающем промежутке между данными уровнями существования находится место творца, - изобретателя, открывателя, художника, философа и т. д. - и именно здесь в процессе самого творения он претерпевает то, что древние греки назвали бытием. Но мало и этого: именно здесь, по сути дела, зародилось и бьется сердце открытого и оформленного теми же греками (и египтянами) понятия красоты как природного феномена. Ведь бытие и красота, чем более они приближаются к источнику своего зарождения, тем более они сливаются между собой в роднике возникновения интеллектуальной новизны, в этом начале и в этой причине всего сущего.
  
  И что же мы видим из всех нами разобранных в данном пункте примеров? А видим мы то, что методология возникновения какой-либо новой функции, - а вместе с ней и подручного средства со своим сущностным свойством - одинакова для всех случаев и явлений, будь они технического, научного, нравственного, эстетического, метафизического или какого-либо другого плана. И заключается она, эта методология, в следующем:
  - из тех сущих, которыми оперирует наше мышление на стадии рефлексии-1
  - наше бессознательное, сделав окончательный выбор сущих и определившись с сущностным свойством одного из них, взаимосвязывает их в идею
  - и выдает последнюю в сознание,
  - которое, развернув идею в мысль (Истину) - посредством рефлексии-II, - обнаруживает для себя: и весь комплекс сущих идеи, и то недостающее, внове образуемое искомое сущее, которое должно явиться носителем сущностного свойства, и ту функцию, которую призвано выполнять данное сущее посредством своего сущностного свойства.
  
  Остается только одно: внедрить в жизнь и пользоваться данной функцией, которая непременным образом и расширяет наши возможности, и делает более эффективной нашу жизнедеятельность. И речь, и письменность, и справедливость, и государственность, и совесть, и телескоп, и мел, и психотерапия, и увлечение прекрасным и мн. мн. другое, изобретенное, открытое и сотворенное человеком, разве все это не сделало нашу жизнь более эффективной, ценной и интересной? Представить себе даже невозможно, в каком бы состоянии находилось человечество, не будь у него бытийственной способности генерировать интеллектуальную новизну.
  
  В этом и заключается суть нашего бытия. А осуществлено оно может быть только в форме возникновения объективных идей. Все, что вне этого - это наше обыденное существование, никакого отношения к бытию не имеющее. Так что бытие как при-сутствование (наличие или прибытие сути) чего-то целостно-неизменного - будь то сущее Парменида, идеи Платона или окружающая нас действительность во всем своем многообразии - это то заблуждение, которое со времен Парменида сковало подобно арктическому льду поле метафизики. Вот и понадобился в лице Хайдеггера тот ледокол, который, хотя бы для начала, проложил путь к забытым нами истокам и началам философского мышления. А находятся они не в окружающей нас действительности, а в нашем интеллекте, сотворяющем эту действительность. И сотворяющем не в процессе обыденного существования, а не в таких уж частых актах бытийствования, то есть актах озарений, вдохновений, инсайтов, интуиций и т. д.
  
  Р. S. I. Данным замечанием мы выразили сомнение в том, что сначала возникает идея и лишь потом мы обнаруживаем в ней и комплекс сущих, и взаимосвязи между ними, и обновленное сущностным свойством сущее. И наше сомнение не совсем не обосновано, потому что в действительности мы сначала обнаруживаем идею и лишь потом, в процессе ее развертывания, в нашем сознании возникают составляющие элементы идеи. Но тогда спрашивается, почему в нашем сознании первыми не возникают ни сами сущие, ни их взаимосвязи, ни, наконец, сущностное свойство одного из этих сущих, послужившее причиной образования самой идеи. Ведь без возникновения сущностного свойства идея бы не образовалась постольку, поскольку только вокруг него формируется определенный комплекс сущих.
  
  Вот где парадокс и откуда наше сомнение в том, что же все-таки первым образовалось: идея или сущностное свойство одного из сущих идеи. Все дело в том, что весь этот комплекс в своем окончательном виде образуется сначала на бессознательном уровне, и лишь потом выдается сознанию для того, чтобы оно "расшифровало" то, что было сотворено на действительно творческом уровне бессознательного.
  
  Так что совсем не исключено, что сначала (по времени) в бессознательном была проделана вся завершающая работа по комплектации сущих в идею и выявлению сущностного свойства одного из них. И произошло все это до момента проникновения идеи в наше сознание. Но последнее об этом не знает, а потому и проделывает ту работу, которую проделало бессознательное, но проделывает ее уже в обратном направлении: если рефлексия-1 и бессознательное собирали сущие в идею вокруг выявленного ими сущностного свойства одного из сущих, то сознание - на этапе рефлексии-II - развертывает идею и неожиданно для себя обнаруживает в ней как окончательно сформированный комплекс взаимосвязанных сущих, так и сущностное свойство того сущего, которое мы должны создать внове, поскольку его ранее не было в комплектации идеи.
  
  Данный факт лишний раз свидетельствует о том, что только бессознательному свойственна творческая способность создавать интеллектуальную новизну в виде объективной идеи. Сознание выполняет лишь подручную функцию, во-первых, собирания и попытки взаимосвязывания - на этапе рефлексии-I - некоторого предварительного "списка" сущих, а во-вторых, развертывания на этапе рефлексии-II уже образовавшейся на бессознательном уровне и выданной сознанию идеи, той идеи, которая в скрытом виде содержит в себе и окончательный "список" сущих, и характер их взаимосвязей, и сущностное свойство того искомого сущего, которое мы должны создать.
  
  P. S. 2. Здесь в очередной раз мы должны, хотя бы вскользь, обратить внимание на одну принципиально важную деталь (см. также Раздел 5.6. ""Одновременность" возникновения..."). Когда мы выше говорили о мышлении и связывали его с необходимостью возникновения языка (речи), то мы имели в виду не столько обычное логическое мышление, мышление в рамках обыденного общения с сородичами, сколько мышление продуктивное, то есть мышление, производящее интеллектуальную новизну, иначе говоря - мышление бытийствующее. Обычное мышление не нуждается в речи: оно может обойтись мимикой, жестом, гортанным звуком, как всем этим вполне обходятся братья наши меньшие. Но если у тебя вдруг спонтанно возникает новая мысль в виде идеи, вот тогда и необходима речь, чтобы выразить и сообщить ее, то есть зафиксировать в каких-либо формах, тех формах, которые были бы понятны остальным членам сообщества. И сделать это нужно немедленно, поскольку новая идея, возникнув, не будучи зафиксированной в знакомых нашему сознанию знаках, быстро забывается, то есть исчезает из нашего сознания и даже из памяти.
  
  Р. S. 3. Что касается прекрасного, то заметим, кстати, следующее: если мел, речь, линза были созданы внове, то есть изобретены, то красота как природой заложенное в нас чувство наслаждения от понимания ("понимания") смысла совершенно новой идеи была обнаружена, то есть открыта - на манер научного открытия того, что существовало в природе, но еще не было замечено и определено человеком, - поскольку люди как существа генерирующе-воспринимающие идеи и ранее, то есть до создания понятия красоты испытывали чувство наслаждения от понимания ("понимания") смысла новой идеи, но они еще не называли данный феномен красотой. Так что тот, кто впервые понял, выделил и назвал это чувство, был, конечно, открывателем, а не изобретателем понятия красоты как природного феномена. Это был Ньютон своего времени. И если не углубляться - да это и вряд ли возможно - в истоки возникновения понятия красоты (может быть, египетское искусство II тысячелетия до н. э.), то в европейской культуре человеком, впервые понявшим и выделившим это понятие, был Гомер, представивший физиологическую компоненту красоты как текуче-обволакивающей и разливающейся по телу человека субстанции. (См. об этом у А. Ф. Лосева. История античной эстетики. Ранняя классика. Изд. 2-е. М.: Ладомир, 1994. Стр. 211-215).
  
  P. S. 4. Кстати сказать, здесь мы можем отметить одно из принципиальных различий между, с одной стороны, идеями научно-техническими, а с другой - идеями морально-эстетическими, метафизическими и т. д. В чем оно заключается? Первые, как было выше сказано, "оживляют" и создают материальные ценности вокруг нас, в то время как вторые призваны, в том числе, и к тому, чтобы не только охранять нас от того, чтобы мы не погибли от этих ценностей, но и научить нас ориентироваться среди них, "лавировать" между ними, а если нужно - от них обороняться. Идеи создали человека разумного, но они же могут его погубить. Нам нужно найти в себе силы уйти от постоянно манящего, но в то же время незаметно удушающего нас соблазна покорить природу и удобно расположиться в ней как в постели. Если мы добьемся последнего, то сон наш окажется вечным. Неимоверная способность человека генерировать научно-технические идеи и воплощать их в жизнь превысила способность природы восстанавливать себя после воздействия антропогенных факторов. Раны, нанесенные человеком природе, уже не заживляются, наоборот, они разрастаются и грозят своим перерождением. И единственным противовесом этому может стать не только незамедлительное возрождение и культивирование старых ценностей, но и создание новых морально-этических, эстетических, метафизических и им подобных ценностей.
  
  п. 5. "Бытие" сущего как объекта внове создаваемого (то есть искомого сущего) и
  "бытие" сущего как объекта обновляемого (то есть исходного сущего). Роль качеств и свойств в создании новизны объектов в их взаимосвязях между собой. Бытие само по себе
  
  1. Вот здесь, прежде чем пойти дальше, нам надо сделать небольшое отступление и вернуться к абзацу (п. 4), где дано определение "бытия" сущего. И это мы сделаем для того, чтобы еще раз напомнить и закрепить следующий момент. Мы сказали, что "бытие" сущего - это возникновение нового объекта и обретение им того или иного, но непременно нового сущностного свойства. Возникает впечатление, что бытие испытывает само сущее (то есть, положим, кусочек мела, как полагал Хайдеггер). Но это совсем не так: сущее ничего не испытывает и испытывать никак не может, хотя бы потому, что в данном случае это неодушевленный предмет. Испытываем Бытие только мы, когда обнаруживаем или создаем (или "понимаем") ту новизну и то новое сущностное свойство сущего, которое неожиданно ново даже для нас самих. Так что никакого Бытия в кусочке мела нет, - и "прятаться" (Хайдеггер) там нечему! - оно (Бытие) в нас, создающих интеллектуальную идею-новизну, последующее раскрытие которой обнаруживает и те объекты-сущие, из которых она состоит, и те взаимосвязи, коими они соединены, и то сущностное свойство, посредством которого можно исполнять ранее незнакомую нам функцию (конечно, при непосредственном участии нас самих) изготовления (производства) необходимой нам Продукции.
  
  А потому возникновение нового подручного средства является непременным свидетельством как некогда произошедшего события возникновения объективной идеи, так и одновременно сопровождающего его события бытия. В этом и заключается эвристическая роль сущностного свойства: только возникновение последнего (вместе с искомым сущим) может свидетельствовать о возникновении интеллектуальной идеи, будь она технического (изобретение), научного (открытие) или морально-эстетического (произведение искусства) плана. Если есть какое-либо подручное средство способное выполнять новую на данное время сущностную функцию, значит было и возникновение новой идеи, сопровождаемое Бытием ее создателя (открывателя, изобретателя).
  
  И если только Бытие причастно к возникновению интеллектуальной новизны, к пониманию ее смысла и испытанию чувства удовольствия и удивления, то ясно, что неодушевленный предмет (вне идеи) ни к чему подобному не может быть причастен - причастен к этому может быть только человек, сотворивший нечто новое, то есть ту новизну, которой ранее не было. Именно эта новизна, - а другой просто нет - обновляет и приумножает много и-разнообразие нашего мира. И нет какого-либо другого способа исполнять в нашем мире подобную миссию, кроме как данного способа сотворения интеллектуальной новизны в виде объективной идеи.
  
  Вот почему было бы очень странным и совсем уж непонятным, если бы мы связали бытие с обыкновенным существованием (при-сутствованием) сущего или с его явлением, то есть с его "есть", но при этом оставили бы втуне чрезвычайно важное обстоятельство, а именно, возникновение этого сущего как нового объекта, то есть оставили бы в стороне факт приумножения много и-разнообразия нашего мира.
  
  Именно поэтому объект, существующий сам по себе (то есть вне контура какой-либо возникающей здесь и сейчас идеи), никакого отношения к бытию не имеет. Его присутствие, его явление пред нашим взором или в нашем представлении, его "есть" не является достаточным основанием к тому, чтобы быть причастным к бытию. Оно причастно только к существованию.
  
  Итак, мы выяснили, к чему именно, то есть к какому моменту, и к какому сущему относится выражение "бытие" сущего. А попутно с этим у нас как бы почти само собой возник ответ на вопрос, в чем заключается так называемое бытие этого нами выявленного сущего и остальных объектов, являющихся фигурантами этой же идеи. А заключается оно,
  - во-первых, в создании нового искомого сущего и присовокуплении (нами) к нему сущностного свойства способного как собрать вокруг себя комплекс взаимосвязанных сущих, так и образовать - по идеальному образцу искомого сущего - его материальную форму в виде подручного средства, способного выполнять новую функцию, то есть деятельность по получению новой Продукции, потребность в которой с некоторых пор назрела в социуме,
  - а во-вторых, в обновлении остальных объектов идеи - то есть готовых для комплектации исходных сущих - теми новыми взаимосвязями, в которые они вступили не только между собой, но и с сущим - обладателем сущностного свойства, то есть с искомым сущим.
  
  Теперь нам ясно, что создание нового сущего (мела, линзы и т. д.) происходит в результате возникновения нового сущностного свойства у того объекта (известняка, силиконового окисла), который в дальнейшем, действительно, станет подручным средством. В то время как остальные сущие (как готовые объекты) данной идеи - положим, человек, письменность, доска и т. д. в идее мела - обновляются, благодаря лишь участию их в новой идее и обнаружению, выявлению тех его сущностных свойств, посредством которых оно соединяется ("взаимозацепляется") со всеми остальными сущими, входящими в комплект идеи. Так, если кусочек мела как подручное средство, наделенное сущностным свойством оставлять легко стираемый след-текст на доске, внове создается, то преподаватель, который пишет мелом на доске, всего лишь обновляется внове приобретенным свойством писать мелом и тем самым излагать свою мысль аудитории ранее невиданным и достаточно мобильным способом. Письменность как сущее в той же идее мела также обновилась свойством быть быстро нанесенной на доске и так же быстро быть удаленной одним взмахом мокрой тряпки. (См. P. S. 1 в конце данного пункта).
  
  Аналогично этому, если кусочек стекла, наделенный сущностным свойством выпуклости и сущностной функцией фокусировки потока света, является внове созданным сущим (поименованным линзой), то человек как одно из сущих в идеях микроскопа и телескопа всего лишь обновляется, поскольку он приобретает новое свойство видеть как мельчайшие, так и удаленные объекты, что в значительной степени расширяет диапазон познаваемых им объектов. Точно так же он стал бы обладателем нового свойства (качества), если бы, положим, природа наделила его способностью (свойством) видеть мельчайшие и сильно удаленные объекты в рентгеновском, инфракрасном или ультрафиолетовом диапазоне длин волн.
  
  На этих примерах в наглядном виде мы продемонстрировали, во-первых, как возникают новые объекты-сущие (то есть подручные средства, изготавливаемые по образцу искомого сущего), а во-вторых, как обновляются остальные сущие (то есть исходные сущие), являющиеся составными компонентами внове образованной идеи. То есть само создание (открытие) объективной идеи является гарантией как возникновения нового подручного средства, так и обновления остальных сущих идеи, взаимосвязанных с данным подручным средством - сущим.
  
  2. Итак, в тексте выше мы лишь слегка затронули вопрос создания или обновления сущего посредством обретения им того или иного свойства. Теперь же нам время и место обратить более пристальное внимание на ту роль, которую выполняют взаимосвязи объектов и свойства последних в "формировании" "бытия" сущего. Начнем с того, что читатель уже, наверное, давно обратил внимание на то, что в тексте данной части мы лишь изредка и достаточно робко (когда говорили об идее), употребляли вместе слова "взаимосвязи" и "свойства" сущих. Сейчас же у нас есть все основания к тому, чтобы, что называется во весь голос, заявить: образование взаимосвязей между объектами-сущими какой-либо новой идеи приводит к возникновению (или обнаружению) новых свойств у этих объектов. Разве идея письменности не наделила человека новым свойством приобретать познания давно минувших времен; а разве идея электромагнетизма не наделила, положим, проволочку новым свойством как пропускать через себя ток, так и генерировать его внутри себя в виде потока электронов; и разве идея прекрасного не открыла в созерцателе произведения искусства свойства "понимать" идею, в нем заложенную и испытывать при этом чувство удовольствия-удивления.
  
  И прежде чем говорить о главенствующей роль свойств и взаимосвязей в формировании новой идеи, - а, следовательно, и возникновении бытия как самого по себе, так и "бытия" сущего - условимся сначала в том, что такое качество объекта, а что такое свойство. Назовем качеством объекта его внутреннюю (положим, физико-химическую) природу, то есть внутреннее "свойство" объекта, существующего само по себе, вне взаимосвязи с чем-либо внешним. Так качеством воды будет ее текучесть, обусловленная физической ее структурой, а именно, силами взаимодействия между молекулами. Качеством стекла будет прозрачность и твердость, качеством линзы - выпуклость.
  
  А теперь постараемся понять, что такое свойство сущего, находящегося во взаимосвязи с другими сущими, входящими в комплекс объектов какой-нибудь идеи. Свойство - это качество объекта, выступающее "наружу" и позволяющее этому объекту "свойствовать", то есть либо взаимодействовать в непосредственном контакте, либо взаимосообщаться на расстоянии с другими объектами этой же идеи.
  
  Снова обратимся к примеру все той же идеи мела. Качества кусочка мела как подручного средства таковы: консистенция, цвет, плотность, запах, вкус и т. д. Но какие качества мела становятся его свойствами, то есть теми свойствами, которые весьма существенны как для образования именно этой идеи, так и для проявления новых свойств у других сущих этой же идеи. Конечно, это будут консистенция мела и его цвет: консистенция существенна потому, что благодаря ей - способности крошиться на мельчайшие частицы - мел, взаимодействуя в непосредственном контакте с поверхностью доски, оставляет на ней след в виде текста; цвет же мела, вернее, след от него, будучи видимым на расстоянии, взаимосообщается со зрением учителя и ученика и воспринимается ими в виде текста. Что же касается остальных качеств мела, то они не существенны для него как подручного средства в данной идее. Главное, чтобы они не вступали в противоречие со свойствами других сущих этой идеи: положим, резкий и неприятный запах мела был бы неприемлем для обоняния человека.
  
  Итак, что же мы здесь видим? А видим мы то, что качество объекта, вступившего во взаимосвязь с другими объектами этой же идеи, становится его свойством. Каким образом оно "становится", попытаемся сейчас выяснить. Но для нас, конечно, не столь важно, каким термином (словом) мы назовем что-либо: "качество" ли это или "свойство". Для нас важно другое: качество объекта, вступившего во взаимосвязь с другими объектами "индуцирует" - как в самом себе, так и во взаимосвязанных с ним объектах - проявление новых свойств, тех свойств, которые в нем ранее не были проявлены, но были заложены в потенции. Начнем рассмотрение с подручного средства, а затем перейдем к взаимосвязанными с ним сущим.
  
  Так качество мелкодисперености и достаточной мягкости структуры кусочка мела становится - в его взаимосвязи с доской - свойством мела оставлять след-текст на поверхности доски. И это свойство становится сущностным свойством мела как подручного средства, исполняющего функцию передачи знания в процессе коммуникации данного типа. Точно так же качество выпуклости кусочка стекла становится - в его взаимосвязи с рассматриваемыми объектами - свойством фокусировать поток света в идеях микроскопа и телескопа, где это свойство принадлежит подручному средству - линзе. Далее возьмем идею бытия: природно присущее человеку качество генерировать идеи - в его взаимосвязи с социумом - становится свойством человека взаимодействовать, иначе говоря, воздействовать на общество посредством этих идей и тем самым выполнять сущностную функцию, функцию трансформирования общества с одного культурного уровня на другой.
  
  Для иллюстрации данного феномена приведем еще один пример идеи - идеи естественного отбора, объектами-сущими которой являются живые организмы во всем их разнообразии и окружающая среда, качеством которой - внутренне ей присущим - является постоянное изменение ее параметров: климатических, ресурсно-пищевых, глобально-тектонических и т. д. И это качество в своем взаимодействии е живыми организмами становится свойством, воздействующим на них и побуждающим их видоизменяться и тем самым претворять в жизнь функцию приспособления к изменяющимся условиям среды обитания посредством изменения и приумножения собственного видообразования.
  
  Нам надо понять следующее: внутренне присущее подручному средству (мелу) качество (мелкодисперености), вступая во взаимодействие с другим сущим (доской) той же идеи, становится его свойством (оставлять след-текст на доске), способным исполнять какую-либо принципиально важную функцию в обществе ли (передача знания в процессе коммуникации), в природе или на генетическом уровне живой клетки. Поэтому качество само по себе, то есть вне его взаимосвязи с другими объектами, это всего лишь потенция, которая может проявиться (стать свойством) только в комплексе взаимосвязанных в идею сущих. И только в этом комплексе выявляется сущностная функция, которую призван выполнить объект, поименованный подручным средством. Причем сама суть этой функции, - а иначе говоря, суть "бытия" сущего - определяется тем смыслом, который был заложен в скрытом виде (запрятан) в идее, и который был раскрыт в развернутой из идеи Истине.
  
  Идея - хранительница сути "бытия" сущего в драгоценном ларце бытия самого по себе (то есть на допонятийном этапе); Истина же - спасительница и проявительница этой сути объекта (на понятийном этапе рефлексии-II).
  
  А теперь от рассмотрения свойств подручных сущих переходим к рассмотрению свойств тех сущих, которые являются "компаньонами" первых по идее. Так какие же свойства проявляются у них при взаимодействии в первую очередь с подручным сущим. Ведь мы же заявили ранее, что образование взаимосвязей непременным образом приводит к проявлению новых свойств у всех объектов, вступивших во взаимосвязь. Иными словами, что означает "свойствовать" для остальных компонентов идеи (то есть для исходных сущих)? А означает это ничто иное, как обнаруживать новое свойство, свойство, которое у него ранее не было проявлено. Так какие же свойства обнаружились, положим, у сущих идеи кусочка мела. Учитель и ученик, благодаря идее мела, проявляют свойство мобильного изложения и восприятия знания; письменность - свойство быть быстро нанесенной и быстро удаленной с доски; доска - свойство оставлять на своей поверхности след от мела и тем самым быть посредником между всеми сущими данной идеи: учитель, ученик, мел, письменность, зрение и т. д. И даже, казалось бы, никчемная тряпка приобрела в данной идее свойство быстро удалять текст с доски и тем самым готовить место для нового текста, что в немалой степени способствует все той же мобильности передачи знания.
  
  Получается что проявленные свойства других сущих идеи "сфокусированы" - так же как и свойство подручного сущего - на выполнении (или содействии выполнению) основной сущностной функции этого подручного средства, той функции, что была заложена в смысле идеи. И "бездействие" какого-либо из этих свойств препятствовало бы исполнению данной функции. Не обладай, положим, доска свойством запечатлевать на своей поверхности текст-след от мела, никакая коммуникативная функция не была бы возможной. Точно так же, если бы объекты микро и-макромира не проявляли своего свойства отражать лучи света или испускать их, то никакая фокусирующая линза не была бы способна увидеть их (объекты) в многократно увеличенном виде ни в микроскопе, ни в телескопе. Точно так же обстоит дело и с идеей бытия: не прояви сообщество, в котором живет творец идеи, своего свойства воспринимать и ассимилировать новые идеи, никакое воздействие этих идей на общество не было бы возможным, да и не было бы нужным (то есть не было бы нужды в этом). Да и в идее естественного отбора, если бы живые организмы не проявляли своего специфического свойства реагировать (видоизменяться) на изменение параметров окружающей среды, то ни о каком видообразовании не могло быть и речи.
  
  Как видим из этих примеров, механизм "бытия" сущего, - а иначе говоря, представленный нами механизм возникновения как нового подручного средства (сущего), так и принципиально новой сущностной функции - может быть осуществлен только в процессе возникновения объективной идеи и раскрытия ее в Истину (мысль). Можно сказать, что в этом заключен закон образования и обновления всего сущего, так как в процессе раскрытия идеи в Истину мы обнаруживаем
  - и тот уникальный комплекс сущих, из которых она (Истина) состоит;
  - и те оригинальные взаимосвязи, которые соединили совершенно разнородные объекты-сущие в единое целое;
  - и то новое сущностное свойство (то есть сущность), которым наделено одно из сущих, названное нами подручным средством;
  - и ту принципиально новую сущностную функцию, которую призвано выполнять подручное средство;
  - и то, какое качество-свойство одного из сущих инициирует проявление свойства другого сущего и какого именно.
  
  И этот механизм возникновения новизны, скорее всего, обладает абсолютной универсальностью, так как не имеет значения
  - ни то, к какой сфере знания относятся идеи: технической, научной, нравственной, философской, художественно-эстетической и т. д.;
  - ни то, в какой области возникают и осуществляются эти идеи: наше ли это общество, живая природа или это уровень клетки;
  - ни то, какие сущие являются составляющими элементами идеи: материальны они или идеальны.
  
  (Что касается последнего, то это большой вопрос, может ли сущее быть идеальным, и что именно означает сама по себе идеальность объекта в контексте какой-либо идеи: являются ли, положим, бессознательные акты нашей психики идеальными объектами в идее психоанализа, и может ли быть уровень материального или духовного развития общества идеальным объектом-сущим идеи бытия. В чем критерий разделения материальных и идеальных объектов? В наличии качеств и свойств или в чем-либо другом. А что такое тогда свойство само по себе?).
  
  И, конечно же, Природа - то ли на уровне живых организмов, то ли на уровне клетки - творит свою новизну, не сообразуясь с какими-либо идеями: она создает взаимосвязи определенного числа объектов, сущность которых (взаимосвязей) мы обнаруживаем и интерпретируем в виде идей. В нашей же - человеческой - компетенции находится создание новизны всего лишь в двух областях: области технического изобретательства и эстетического творчества. В остальных же областях мы лишь открыватели и использователи той новизны, которую обнаружили в природе и которую можем представить то ли в виде идеи, то ли в виде закона, принципа, парадигмы и т. д. Так, положим, идея гомеостаза внутренней среды живого организма, осуществленная в природе самой природой, для нас всего лишь предмет открытия и пользования ею в той мере, в какой мы ее можем применять, например, при лечении в медицине.
  
  Итак, возвращаясь к той роли, которую играют свойства и взаимосвязи объектов в образовании нового подручного средства (сущего) и возникновении новой сущностной функции, можно сказать, что участие любого сущего в какой-либо идее непременным образом приумножает количество свойств и количество функций этого сущего. И чем в большем числе идей оно будет участником, тем более "богатым" (то есть более многогранным) оно будет своими свойствами. А чем более объект многогранен, тем более расширяется диапазон тех потенциально возможных идей, в которые он может быть привлечен в качестве участника, то есть в качестве готового для комплектации идеи исходного сущего. Так что идеи и свойства сущих взаимообогащают и взаимоинициируют возникновение друг друга. Не в этом ли онтологическая роль взаимосвязей объектов и их свойств - этих сущностей, "склеивающих" объекты в идеи как совершенно новые мысленные конструкции.
  
  В следующем пункте (п. 6) мы еще раз вернемся к разговору о "бытии" сущего, когда речь у нас будет идти,
  - во-первых, об исходном материале для образования подручного средства,
  - а во-вторых, об исходном комплексе сущих для образования самой идеи, в которой данное подручное средство является одним из ее элементов-сущих.
  
  А сейчас, прежде чем перейти к рассмотрению бытия самого по себе, нам необходимо еще раз обратить внимание на следующее. Употребление нами - и ранее по тексту, и в дальнейшем - выражения "бытие" сущего - всего лишь "фигура речи". Бытие может быть приложено только к единственному сущему - к человеку. И единственно в чем оно (бытие) может быть заключено, так это в приумножении новизны, а именно, в творчестве. Не потому ли мы, по Хайдеггеру, "выпали ... из бытия" (см. там же, стр. 119), что ищем его в сущем, существующем помимо нас, а не в нас самих. И не в этом ли одна из причин извечной путаницы в метафизических понятиях. Что уж, казалось бы, могло быть более ясным, чем,
  - во-первых, наличие (существование) сущего в различных его проявлениях,
  - а во-вторых, существование той "силы", которая зарождает, обновляет, преобразует и т. д. то или иное существующее сущее или, скорее всего, комплекс сущих.
  
  Не само же оно по себе производит подобные операции над собой. (Эверест как сущее простоял миллионы лет и простоит еще столько же, пока его не сравняют с землей вода, ветер, землетрясения и т. д. Но бытие никоим образом его не коснется, поскольку он объект существующий. См. P. S. 2). Есть же какая-то "сила" к этому причастная, то есть "сила", которая преобразует наш мир, помимо той силы, к которой человек никоим образом не причастен. К бытию причастны только мы, одновременно создающие интеллектуально-материальную новизну и испытывающие тут же возникающие последствия ее возникновения в форме нашего бытия. И величие древних греков в том, что они своим проницательным взором - недаром в их мифологии фигурировал Линкей - увидели эту "силу" и назвали ее бытием. Последующим векам оставалось "всего лишь" понять механизм воздействия этой "силы", то есть открыть методологию проведения подобных преобразований.
  
  И - о, чудо! - к нашей вящей радости эта задача оказалась в сильной степени упрощенной тем, что эта методология оказалась одинаково применимой ко всем сущим и ко всем явлениям, будь они физического или духовного плана. А не так чтобы к бытию (то есть обновлению) одних сущих была применима одна методология, к бытию других - другая и т. д. Все оказалось гораздо проще.
  
  Мир более един и более универсален. И универсален не только сам по себе, то есть в силу законов в нем действующих, но и универсален именно через универсальность нашего продуктивного мышления в виде способности генерировать по одной и той же методологии иррациональные идеи, приумножающие интеллектуальную, а через нее и материальную новизну. Вряд ли мы были бы способны создать что-либо новое без этой способности, поскольку только рождение объективных идей в силах преобразовать как мир вокруг нас, так и нас самих, проникающих своим умственным взором в него и тем самым познающих тайны его возникновения и существования.
  
  3. А теперь, коль скоро, преодолев "планку" "бытия" сущего, мы уже вплотную подошли к бытию самому по себе, скажем сначала несколько слов о двух планах восприятия бытия. Первый план - это план понимания бытия, то есть понимания, что такое бытие само по себе. И второй план - это план переживания бытия, то есть переживания самого состояния бытия. Что касается первого плана, то чем глубже наше погружение в понимание изначальности нашего собственного творческого мышления, тем меньше у нас шансов увидеть что-либо четко обозначенное, а тем более зафиксировать увиденное в свете сознания. Такова "оптика" понимания Бытия самого по себе: чем больше в него мы пытаемся проникнуть, тем дальше оно от нас отходит. Сознанию нет доступа к тому, что творится (то есть создается) в обители бессознательного. Нам только кажется, что сознание способно на творческие акты. На самом же деле непонятно
  - ни то, какой обработке в бессознательном подвергается наше, полученное на сознательном уровне, знание,
  - ни то, как формируется новое (для сознания) знание,
  - ни то, "кто" же все-таки является тем "экспертом", который оценивает и фиксирует сам факт создания (обнаружения) интеллектуальной новизны (идеи), а заодно, и дает команду на выдачу последней из бессознательного в сознание,
  - ни то, как именно осуществляется перекодировка нервных образований нашего мозга в слова, знаки, символы и т. д., знакомые нашему сознанию.
  
  Что же касается второго плана, то есть плана переживания бытия, то "оптика" здесь совсем иная, она обратная: чем глубже мы погружаемся в бытие, тем непосредственнее мы его переживаем, иначе говоря: тем ярче мы понимаем и "схватываем" смысл явившейся нам идеи, тем интенсивнее удовольствие от самого акта понимания и тем больше наше удивление-изумление от новизны и неожиданности явления идеи-смысла. Достаточно лишь вспомнить моменты наших собственных озарений и инсайтов.
  
  Но, к сожалению, "коварство" возникновения иррациональной идеи в том и заключается, что она может явиться в наше сознание и самым незаметным образом, и едва заметным, и весьма заметным, и таким образом, что способно ошеломить нас своим явлением. Последнее - это и есть озарение. Вот эта разноявленность и разноощутимость возникновения интеллектуальной новизны - причины которых нам неизвестны - во многом спутала "карты" метафизических представлений о ценности того, что является и соотнесенности его то ли с бытием, то ли со становлением, то ли с существованием.
  
  Итак, нам понятно: то, что мы выражаем словосочетанием "бытие" сущего - это созидание (создание, обнаружение) нового сущего и наделение (нами) его сущностным свойством, способным выполнять какую-либо важную функцию через наше посредство. А где же мы здесь можем "увидеть" само Бытие, Бытие само по себе, а не отголосок его, отраженный в возникновении новизны самого искомого сущего и его сущностного свойства? Мы знаем только, что Бытие - это нечто предшествующее явлению сущего и в то же время, сопровождающее это явление (что и отражено в понятии "бытие сущего"). А что именно, предшествует этому? Конечно же, возникновение самой идеи, одним из составных элементов которой в обязательном порядке является наше внове образуемое (обнаруживаемое) искомое сущее (подручное средство), оказавшееся уже наделенным - правда, не совсем понятно каким образом - сущностным свойством. (Слово "является" здесь употреблено не только в качестве связки, но и в буквальном феноменальном значении: сущее вдруг предстает пред нами внове или в обновленном виде).
  
  Но мы уже не раз заявляли, что бытие - это возникновение интеллектуальной новизны. А как нами уже было выяснено в Разделе 5.4. ""Двойная рефлексия" Г. Марселя ..." (см. п. 2 и Рис. I), вслед за возникновением идеи (т. 3) наступает плавно перетекающие один в другой, два этапа прояснения того, так что же все-таки является содержимым этой идеи. И этими этапами являются допонятийный этап (3-4) и сущностной (4-5), совпадающий с этапом рефлексии-II. В процессе первого этапа мы понимаем, а вернее, "схватываем" целостный смысл идеи, но это "схватывание" пока что не обозначается какими-либо понятийными формами: образами, символами, словами и т. д. Но тогда спрашивается, если у нас нет пока что понятийного оформления идеи, то есть ли какие-либо основания считать, что мы "схватили" смысл этой идеи. Вот здесь-то и заключен парадокс бессознательности "понимания": у нас нет еще понимания на сознательном уровне, но мы уже "поняли" смысл идеи на бессознательном уровне. Но почему мы так считаем? Да потому, что об этом засвидетельствовало спонтанно возникшее интеллектуальное чувство удовольствия. (См. P. S. 3). У него просто нет другой причины своего возникновения.
  
  Это, во-первых. А во-вторых, вслед за ним сразу же начинается само раскрытие смысла идеи на сознательном уровне. Итак, этот, можно сказать, вполне виртуальный этап (3-4), не обозначенный какой-либо из понятийных форм, все же обозначается, то есть фиксируется на психосоматическом уровне нашего организма возникновением данного чувства. И оно возникает раньше, чем наше сознание начнет разворачивать идею и понимать ее смысл. Как запах горения появляется до возгорания (пламенем) чего-либо, так и "понимание" уже возникает до понимания смысла на уровне сознания. То есть на допонятийной стадии мы (наше сознание) еще не знаем, что наше бессознательное уже "поняло" смысл идеи, о чем оно и засвидетельствовало возникновением интеллектуального чувства удовольствия, как бы непонятно откуда явившемся. Сознанию осталось лишь расшифровать то, что "поняло" бессознательное. Этим оно и занимается на понятийном этапе рефлексии-11 (этап 4-5), а именно: постепенным раскрытием смысла идеи, обозначением тех сущих, из которых она состоит, и выявлением тех взаимосвязей, посредством которых соединены эти сущие.
  
  Таким образом, если "бытие" сущего проявляется в процессе раскрытия смысла идеи на сознательном уровне (рефлексия-11), то предшествующий этому допонятийный этап возникновения идеи мы вправе назвать бытием самим по себе или "чистым" бытием, то есть Бытием, еще не обремененным раскрытием смысла идеи и выявлением "бытия" сущего, иначе говоря, выявлением искомого сущего, а вслед за ним и подручного средства, способного исполнять свою функцию. (Конечно, называние какого-либо умственного процесса тем или иным именем - это всего лишь условность, но это та условность, которая помогает нам установить строй взаимоотношений того, что мы ощущаем, образуем, понимаем и, в конце концов, называем определенными словами-символами. Не будь этих условностей, у нас не было бы той определенности, о которой мы могли бы рассуждать).
  
  Итак, какой же все-таки вывод мы можем сделать из всего нами выше представленного. Первое что нам надо понять так это то, что, когда мы имеем в виду бытие, то непременным образом должны представить себе в первую очередь следующее: процесс возникновения интеллектуальной новизны, бытие человека как сущего и возникновение идеи, в дальнейшем раскрываемой в мысль-Истину - понятия эквивалентные.
  
  И это, конечно, вовсе не новое воззрение на бытие. Родоначальником его является Гераклит с его идеей всеобщего возникновения, превращения и уничтожения сущего, что и было отмечено многими мыслителями в последующем, в том числе и С. Н. Трубецким в "Курсе истории древней философии".
  
  "И древние и новые критики отмечают, что Гераклит сводит бытие к быванию, что он представляет себе абсолютное сущее как процесс"27.
  
  Правда, Гераклит не полагал, что к всеобщей текучести вещей причастны какие-либо идеи; он лишь утверждал, что все эти изменения-превращения подчиняются общему для всего сущего "закону" - Логосу. То есть Гераклит наделял своим бытием-становлением все природное сущее. Мы же наделяем бытием, в первую очередь, лишь то новое, а также обновляемое сущее, которое возникает одновременно (или параллельно) с возникновением новой идеи и, можно сказать, под ее воздействием. Что же касается природно-живого сущего, то этот вопрос нами рассмотрен в Разделе 6.17. "Сказывается ли бытие природы на бытии человека". Относительно же неорганической (неживой) материи, то, как нам представляется, никакого отношения к бытию она не имеет, поскольку всецело подвержена пассивному процессу существования. Хотя не надо отрицать того момента, что природные объекты и явления все же могут быть причастны бытию, являясь исходными сущими, входящими в комплектацию возникающих идей, что и было нами показано выше на примерах, положим, идеи громоотвода или идей психоанализа, красоты, телескопа, природными сущими которых соответственно являются и молния, и само бессознательное, и чувство наслаждения от "понимания" идеи произведения искусства, и отдаленные объекты Вселенной.
  
  Это первое, что нам хотелось бы отметить. И второе, на что необходимо обратить особое внимание, так это на последствия как Бытия самого по себе, так и "бытия" сущего. Начнем с Бытия самого по себе, с того бытия, которое происходит не замечаемым нашим сознанием, поскольку последнее в процессе данного рода бытия не оперирует (на логическом уровне) какими-либо знакомыми ему сущими. Прежде всего, отметим, что Бытие само по себе как событие тайного возникновения интеллектуальной новизны в интеллекте человека (как продуктивно мыслящего сущего) имеет три - следующие один за другим - этапа:
  - инкубационную фазу созревания смысла идеи в нашем бессознательном (в том случае, если наши размышления на этапе рефлексии-1 были достаточно интенсивными и плодотворными);
  - акт спонтанного явления идеи из бессознательного в наше сознание;
  - и достаточно краткий по времени допонятийный этап, - с момента явления идеи до начала процесса раскрытия ее смысла и выражения-оформления последнего в каких-либо словах, знаках, символах, - в процессе которого, как мы полагаем, происходит перекодировка нейронных образований нашего мозга в знакомые сознанию слова и знаки. Если бы такой перекодировки не происходило, то невозможно было бы оформить и выразить то новое, что было сформировано в нейронных структурах нашего мозга в процессе бессознательной, но плодотворной деятельности последнего.
  
  Как видим, Бытие само по себе не определимо через сущее - и это основное требование Хайдеггера к онтологическому различению, - поскольку на этих этапах у сознания еще нет тех сущих, которыми оно могло бы оперировать на логическом уровне. Они появятся только в процессе раскрытия смысла идеи и наименования тех сущих, которые являются составными ее элементами.
  
  А теперь более или менее обозначив в своих границах Бытие само по себе, переходим к тем последствиям, которые возникают в процессе "деятельности" как Бытия самого по себе, так и "бытия" сущего.
  
  Бытие само по себе имеет три сопровождающие его последствия:
  - во-первых, это наше феноменально ощутимое интеллектуально-соматическое восприятие идеи в виде понимания ("понимания") смысла интеллектуальной новизны, в виде испытания чувства удовольствия от самого акта понимания ("понимания"), и в виде удивления от неожиданности и новизны явленной идеи; (См. Р. S. 4).
  - во-вторых, оно есть причина возникновения "бытия" сущего, поскольку явившаяся идея раскрывается нами на сознательном уровне, в процессе чего мы "обнаруживаем" внове создаваемое нами подручное средство, наделенное сущностным свойством, способным выполнять определенную функцию и тем самым изменять качество нашей жизни;
  - и, в-третьих, идея сама по себе в дальнейшем начинает свое собственное и самостоятельное существование в качестве феномена культуры, если это идея научно-техническая, то есть понимаемая на сознательном уровне вполне однозначным образом. Что же касается эстетических идей, то они как феномены культуры продолжают свое существование в виде произведений искусства, воспринимаемых их созерцателями каждый раз индивидуальным образом.
  
  А какие последствия у "бытия" сущего, причиной которого, как мы выяснили, является Бытие само по себе. Имея в виду тот факт, что "бытие" сущего выражается в том, что мы (наш интеллект) создаем его (искомое сущее) и наделяем сущностным свойством, главным последствием "бытия" сущего является исполнение им - но уже в виде подручного средства - той новой функции, которую оно призвано выполнять в процессе нашей в некоторой степени уже обновившейся жизнедеятельности. Что же касается исходных сущих, тех сущих идеи, которые не являются обладателями сущностного свойства, то их "бытие", скорее всего, заключается в обновлении их теми свойствами и взаимосвязями, которые они приобрели, благодаря своему участию (в готовом виде) в данной идее.
  
  В конце данного пункта считаем необходимым дать два пояснения. Первое из них касается следующего: когда в тексте выше мы употребляли словосочетание "подручное средство", то здесь надо иметь в виду, что его созданию (изготовлению) в обязательном порядке предшествует процесс интеллектуального формирования вида и сущности искомого сущего. И только по этому образцу может быть изготовлено подручное средство, как то орудие, с помощью которого мы можем осуществлять в социуме новый род деятельности по производству новой Продукции.
  
  И второе пояснение касается того, что в данной Части 11, употребляемое нами выражение "Бытие само по себе", то есть бытие, еще не обремененное какой-либо взаимосвязью с сущим, относится только к человеку. И то только в те моменты создания им новизны, когда он не манипулирует в своем уме каким-либо комплексом сущих, как например, на этапе рефлексий-1 и -11. В следующей Части 111 это же словосочетание "Бытие само по себе" мы уже будем применять к социуму в целом, а не только к человеку продуктивно мыслящему. Поскольку нам неизвестно, каким образом осуществляемое социумом Бытие взаимосвязано с сущим и почему в недрах социума вдруг зарождаются и созревают Необходимости в новизне того или иного вида.
  
  P. S. I. В связи с только что высказанным, нам следует ненадолго остановиться на том месте платоновского "Парменида", где совсем еще молодой Сократ, нисколько не сомневаясь в существовании отдельных идей справедливости, прекрасного, подобия и т. д., в то же время колеблется в том, стоит ли признавать наличие идей у таких объектов как
  
  "волос, грязь, сор и всякая другая не заслуживающая внимания дрянь"28.
  
  Конечно же, произведенный нами анализ идеи кусочка мела, в наиболее ярком свете показывает, что любая, даже самая ничтожная вещь может быть причастна идее. Но только не той занебесной (платоновой) идее, а той идее, которая является некоторым комплексом взаимосвязанных объектов и "следы" возникновения которой - в виде: "внезапности" явления, ускользания ее смысла, чувства удовольствия и удивления при ее явлении - он описал в своих диалогах (см. Раздел 1.1. "Платон как открыватель "технологии" интуитивного мышления"). Платону не хватило лишь самой малости - увидеть в идее спонтанно являющийся смысл в виде комплекса взаимосвязанных сущих, тех сущих, каждое из которых, выполняя вполне определенную функцию, в то же время соединено с другими сущими посредством "клея" своих свойств. И эта взаимосвязанность объектов является неотъемлемым атрибутом любой идеи, соединяющей в "единое" (Платон, Плотин) любой комплекс даже самых, казалось бы, ничтожных сущих.
  
  Отсюда можно заключить, что достоинство любой идеи "складывается" не из достоинств тех сущих, которые являются ее элементами, а из того блага (Платон), к которому причастна сама идея, призванная наилучшим образом выполнять свою, то есть только ей присущую роль в единстве всего разнообразия жизни. И свидетельством тому является то удивление, которое мы испытываем, когда обнаруживаем, что самые великие и самые оригинальные идеи заключают в себе самые простые и самые очевидные вещи, порою нами даже не замечаемые. Все искусство "составления" этих идей заключается в оригинальности взаимосвязей между собой, казалось бы, не взаимосвязываемых объектов-сущих. (Взять хотя бы идею телескопа, в которой странным образом соединены в единое целое и нами созданные неорганические тела (линза, конструкция устройства), и живое существо (человек) и удаленные на громадные расстояния объекты Вселенной, и внове приобретаемые знания об этих объектах).
  
  Кстати сказать, замечание мимоходом: в конце данного места диалога (130 cl- 22) умудренный опытом Парменид - несмотря на последующую критику теории идей, - как бы выражая точку зрения самого Платона, заявляет:
  
  "Ты еще молод, Сократ ... и философия еще не завладела тобой всецело, как ... завладеет со временем, когда ни одна из таких вещей не будет казаться тебе ничтожной". (Там же)
  
  То есть он (Платон) все же склоняется к тому, что сущее любого достоинства может быть причастным к идее. Именно это и показывает вышеприведенный нами анализ структурно-функционального состава идей.
  
  P. S. 2. Выше мы рассмотрели искусственно создаваемые объекты. Что же касается не "рукотворных", а природных объектов и явлений - положим, молния, гора, снежинка и т. д., - то они будут причастны к бытию опять же в той мере (как сказал бы Аристотель: привходящим образом), в какой они причастны к внове создаваемой идее, включающей их в свою структуру. Так, например, молния была причастна бытию в идее (изобретении) громоотвода, сущностным свойством которого был электропроводный стержень, верхняя часть которого расположена выше здания, а нижняя - в земле; гора могла быть причастна бытию, положим, в какой-либо идее измерения ее высоты; а снежинка могла быть (гипотетически) причастна бытию в идее создания фрактальной геометрии.
  
  Р. S. 3. Здесь, конечно, следует заметить, что философия упустила, - если не сказать: просмотрела - одну из своих фундаментальных категорий - категорию интеллектуального чувства удовольствия (а заодно и непосредственно с нею взаимосвязанную категорию понимания смысла иррациональной идеи). Эта категория просто-напросто выпала из самой проблематики бытия, истины, природы, сущего, становления и т. д. И это несмотря на то, что Античность в лице своей классики - Платон, Аристотель, Плотин - в буквальном смысле "прожужжала уши" напоминаниями об этом чувстве в его взаимосвязи с благом, красотой, истиной и с познанием какой-либо новизны. Не будь мы наделены этим чувством от природы, у нас вряд ли бы появилось желание обращать столь пристальное внимание на вдруг явившуюся новизну, раскрывать ее смысл и тем самым выделять ее из всего того, что мы уже знаем и чем владеем. А потому, вне всякого сомнения, духовная эволюция человечества пошла бы совсем другим путем, и совсем не очевидно, что она пошла бы по восходящей линии духовного роста и расширения сферы нашего сознания.
  
  P. S. 4. Конечно, может показаться странным то, что феноменальные проявления бытия (понимание смысла идеи, интеллектуальное наслаждение и удивление, а также возникновение чувства уверенности в единственности и "правильности" смысла идеи) мы соотнесли и с Бытием самим по себе, и с "бытием" сущего (см. п. 4); но, как нам представляется, такое отнесение вполне оправдано постольку, поскольку и понимание и следственно с ним связанные наслаждение и удивление проявляются в едином процессе, начиная от проникновения идеи в наше сознание вплоть до раскрытия ее смысла и выявления сущностной функции подручного средства.
  
  п. 6. Вещь Аристотеля и подручное средство: сопоставление
  
  После того как у нас прояснилась общая картина как возникновения (бытия) сущего, так и тех процессов, которые и продвигают и сопровождают данное возникновение, дадим сопоставление нашей картины с тем, как происходит образование сущих (вещей) в метафизике Аристотеля. Для начала следует отметить, почему именно теорию Аристотеля мы взяли для сопоставления, а не какую-либо другую. Скорее всего, потому, что он не только раньше всех, но и ближе всех подошел к пониманию бытия как деятельности по созданию сущего (вещи) путем соединения пассивной материи - как субстрата сущего - с деятельной формой как тем "образом", в соответствии с которым материя преобразуется в вещь. Но мало и этого: Аристотель принял во внимание и творца вещи и ту цель, которую последняя призвана осуществить, что в немалой степени роднит предназначение (телос) вещи с нашей сущностной функцией подручного средства. Здесь у нас, надо сказать, наметилась полная аналогия вещи Аристотеля с подручным средством как в части возникновения обеих, так и в части той причины, которая приводит к подобному возникновению. Нет у нас аналогии только в части методологии возникновения самой причины, а именно, возникновения так называемой формальной причины или формы. (Далее нам будет понятно, о чем идет речь).
  
  А сначала, для того чтобы сопоставить аристотелевские понятия материи, формы и вещи с соответствующими им понятиями, полученными из рассмотрения развернутых в мысль (Истину) объективных идей, дадим наименования этим понятиям в дополнение к уже позаимствованному нами у Хайдеггера понятию подручного средства. Итак, если конечной целью возникновения является подручное средство (а по Аристотелю - вещь), то тот умственно созданный образец, по которому будет изготовлено само подручное средство, назовем образом последнего. (А по Аристотелю аналогом этому является форма или суть бытия, она же сущность вещи). То есть образ подручного средства - это образ того сущего, которое было нами выявлено в процессе раскрытия идеи в Истину и которое к тому же является обладателем сущностного свойства.
  
  Далее: то, из чего (материально) изготавливается подручное средство (в соответствии с его образом), назовем исходным материалом (а по Аристотелю - это просто материя). Чтобы не быть голословными, приведем примеры. Так что же, спрашивается, является исходным материалом для изготовления, положим, таких подручных средств как мел, речь, линза, произведение искусства. Для идеи мела - это кусочек известняка вместе с тем неуловимо как складывающимся способом (технологией) его получения и обработки; для идеи речи - это наша гортань вместе с языком, ротовой полостью, губами и тем воздухом, который мы выдыхаем и вдыхаем; для идеи линзы - это определенным образом обработанный силиконовый окисел; а для идеи красоты - это, скорее всего, тот объем познаний и навыков, которым мы (художник и созерцатель его произведения) обладаем и те дарования, которыми наделила нас природа. Ясно, что без этих исходных материалов - не путать с исходными сущими! - мы бы не создали (не изобрели) ни мела, ни речи, ни линзы и не открыли бы, не обнаружили прекрасного самого по себе.
  
  Таким образом, мы видим, что аналогом аристотелевской формы у нас является подручное средство, но не в "натуральном" своем исполнении, а как в воображении представленные образцы, по которым будет изготовлена та или иная вещь в натуре: кусочек мела, речь (говорение), линза, произведение искусства. В то время как аналогом аристотелевской вещи будет само подручное средство способное исполнять некоторую вполне определенную и полезную в жизни функцию. В нашем конкретном случае это мел, посредством которого то, что думает учитель передается ученику; это речь, произносимая говорящим и воспринимаемая слушающим; это линза телескопа, дающая нам возможность увидеть объекты Вселенной в максимально возможном приближении, иначе говоря, позволяющая удаленному объекту "сообщить" нам о себе нечто новое для нас; и это само произведение искусства с той идеей, "след" которой, как полагает автор, должен запечатлеться (то есть быть "понятым") в интеллекте и чувствах созерцателя и оказать на него, как правило, положительное воздействие.
  
  Итак, у нас получились три пары понятий, причастных к процессу возникновения (бытия) сущего: "материя - исходный материал", "форма - образ подручного средства" (то есть искомое сущее) и "вещь - подручное средство". Но это мы дали наименования нашим понятиям, опираясь на логику рассуждений Аристотеля: из материи по "образцу" формы образуется вещь. Но наша логика рассуждений, хотя частично и сходная, но принципиально иная в своей исходной позиции:
  - сначала возникает идея, раскрываемая нами в Истину, при этом обнаруживается образ нашего подручного средства (то есть обнаруживается и создается - в нашем уме - искомое сущее) со своим сущностным свойством, которым мы же его и наделяем,
  - а уже потом из исходных материалов по этому образцу изготавливается само подручное средство способное "исполнять" свою повседневную функцию в виде производства Продукции.
  
  Как видим, у Аристотеля нет той инстанции, откуда возникает сама форма. Аристотель прямо заявляет, что
  
  "форму никто не создает и не порождает, а создается "вот это" (так Аристотель называет вещь - И. Ф.), то есть возникает нечто, состоящее из формы и материи"29.
  
  В то время как у нас аналог этой формы в виде образа (искомого сущего) подручного средства возникает из уже развернутой идеи как одно из сущих последней, наделенных сущностным свойством. В этом принципиальное различие позиций, которое во многом определяет подход к пониманию как "бытия" сущего, так и Бытия самого по себе. Бытие само по себе, как мы уже ранее установили (см. п. 5), именно потому возможно, что оно непременным образом предшествует "бытию" сущего и предшествует в виде возникновения новой идеи, которая как "сгусток" смысла никоим образом еще не связана с каким-либо сущим. Сущие появятся только в процессе раскрытия смысла идеи и обнаружения комплекса тех сущих, из которых составлена идея. Причем одно из них, вследствие отсутствия его в готовом виде, мы должны создать внове. Это как раз и есть искомое сущее.
  
  Вопрос Бытия самого по себе только потому даже не ставился Античностью (что и было подмечено Хайдеггером), что еще не осознавалось наличие в процессе возникновения сущего предшествующего этапа возникновения идеи, в которой (то есть в идее) проявляется "бытие" этого сущего. В воздухе буквально витало понятие Бытия самого по себе, положим, в виде то ли Блага и беспредпосылочного начала Платона, то ли Единого Плотина, то ли недвижного перводвигателя Аристотеля. Но оно так и не было оформлено, поскольку не было той почвы, на которой можно было бы укорениться этому понятию.
  
  Вот почему, исходя из того что в нашей схеме возникновения сущего изначальным элементом является (отсутствующее у Аристотеля) возникновение самой идеи, нам необходимо определиться с тем, что именно является "исходным материалом" возникновения самой идеи (а не сущего-подручного средства в своей материальной форме), той идеи, появление которой предшествует: и возникновению Истины, и того конкретного сущего, которое способно выполнять сущностную функцию, и тех обновленных сущих, что находятся во взаимосвязи с подручным средством. На основе достаточно подробно нами рассмотренных выше примеров мы уже вполне определенно можем сказать, что "исходным материалом" для образования самой идеи является тот комплекс сущих, которым оперирует наше сознание на этапе рефлексии-1, и оперирует с той единственной целью, чтобы разрешить какую-либо задачу. И "сырьем" для образования самой идеи является именно этот комплекс исходных сущих, как "сырьем" (исходным материалом) для образования, положим, линзы является силиконовый окисел вместе с той технологией, которая, во-первых, создает из него саму стеклянную массу, а во-вторых, применяет такой способ ее обработки, чтобы из нее получилась линза данной конфигурации.
  
  Итак, мы разграничили две вещи:
  - "исходным материалом" возникновения идеи является комплекс исходных сущих, как, например, в идее кусочка мела таким комплексом являются учитель, ученик, доска, письменность, тряпка;
  - а исходным материалом для создания подручного средства является все то, что непосредственно способствует его возникновению, то есть изготовлению, как, например, изготовлению мела способствуют и известняк и все те ингредиенты в него добавляемые для того, чтобы он стал кусочком мела.
  
  А для того чтобы нам не путать два этих типа исходных материалов, первый из них мы назвали исходным комплексом сущих (или просто исходные сущие). То есть исходным комплексом сущих является тот предварительный комплекс сущих, которым оперирует наше сознание (на этапе рефлексии-1) и бессознательное для того чтобы получить тот окончательный набор идеальных сущих, выявляемых нами уже из Истины, развернутой из идеи. И здесь мы совсем не случайно упомянули вместе с сознанием и наше бессознательное, потому что после сознательной обработки комплекса сущих - на этапе рефлексии-I - наше бессознательное может добавить в комплект идеи сущие, которые наше сознание ранее не принимало во внимание.
  
  Таким образом, сначала сознание оперирует комплексом исходных объектов на этапе рефлексии-I, и лишь потом после развертывания идеи - на этапе рефлексии-11 - на сцене нашего сознания появляется идеальный образ (искомое сущее), а вслед за ним материальное его воплощение в виде подручного средства, и возникает задача, из какого исходного материала и каким образом это подручное средство изготовить или организовать таким образом, чтобы оно наиболее эффективным образом могло исполнять свою сущностную функцию. Получается, что после того как рефлексия-11 развернула из идеи мысль (Истину), мы уже в Истине обнаруживаем все, что там имеется (какие сущие), что там происходит (что, с чем и как взаимодействует), и что образуется (какое из сущих способно исполнять сущностную функцию). Точно так же, фигурально выражаясь, "развернув", "раскрыв" живую клетку, мы увидим и то, из чего она состоит, и в каких взаимосвязях находятся элементы ее составляющее, и что они производят в результате своего взаимодействия. Так что мы видим - аналогия между идеей и живой клеткой полнейшая.
  
  Как вся живая материя состоит из клеток, так и вся нами создаваемая духовно-материальная действительность "состоит" из идей. Идея - это живая клетка умственной материи. В конечном счете, обе они действуют по сходной методологии-технологии и образуют сходный продукт - новизну: только в первом случае изначально этот продукт интеллектуальный, а во втором - материальный в виде новых белков и даже новых форм живых существ.
  
  Заключая изложение наших представлений о том, что такое бытие и как оно возникает, мы уже можем сказать, что у "бытия" сущего имеются, - если можно так выразиться - две между собою сопряженные линии:
  - идеально-интеллектуальная линия "бытия" сущего
  - и материально-прагматическая линия подручного средства.
  
  Первая линия выстраивается в цепочку событий: постановка какой-либо порою не всегда вполне определенной задачи - рефлексия-I - инкубационная фаза - возникновение идеи - допонятийная фаза - этап раскрытия идеи в мысль (рефлексия-11) - обнаружение недостачи искомого сущего, создание технологии изготовления подручного средства и осуществление той сущностной функции, которую оно должно выполнять.
  
  Линия же материально-прагматическая начинается с того, что возникший у нас на этапе рефлексии-II образ подручного средства (образ в виде искомого сущего) дает нам основание к тому, чтобы из исходных материалов и по нами разработанной технологии мы сначала создали само подручное средство, которое бы наилучшим образом могло исполнять свою, возложенную на него смыслом идеи, сущностную функцию. И, конечно же, вторая линия заключается во внедрении данного подручного средства в практику нашей жизни и в повседневном исполнении им своей сущностной функции.
  
  (Что касается указанной нами постановки задачи, то речь об этом у нас будет идти в Части 111, когда мы будем говорить о Бытии социума, который в недрах самого себя формирует запросы (Необходимости) в новизне того или иного рода; и эти запросы должны быть обнаружены продуктивно мыслящим человеком и им исполнены в процессе Бытия, то есть в процессе творческого мышления).
  
  Функция - цель бытия, но не само бытие. Бытие - это процесс сотворения (создания, обнаружения, "понимания") нашим интеллектом функции, исполнение которой - после того как она создана - входит уже в компетенцию нашего существования (а не бытия). Что касается сущностного свойства искомого сущего (или изготовленного по его образцу подручного средства), то оно есть то, посредством чего функция может быть осуществлена. Сущностное свойство подручного средства, само подручное средство и функция им выполняемая - это то, что обнаруживается нами в едином процессе возникновения объективной идеи и развертывания ее в Истину. (Более подробно об Истине см. следующий пункт 7).
  
  И вряд ли правильным было бы думать, что бытие - это нечто отстраненное от практики нашей повседневной жизни. Бытие - сама основа жизни, ее исток и ее причина, без которых она была бы неосуществима, а значит и невозможна. И если мы не знаем, что такое бытие, то это, во-первых, не делает нам чести, как не делает нам чести незнание своего родства, а во-вторых, незнание бытийственных основ жизни однажды может обернуться трагедией, как трагедией может обернуться незнание принципа действия взрывоопасного устройства, которое находится в нашем постоянном жизненно необходимом пользовании, но с которым мы слишком вольно обращаемся, не задумываясь над тем, какой ценностью (и какой опасностью) мы владеем.
  
  После небольшого отклонения от нашей темы снова вернемся к Аристотелю. Мы рассмотрели в общем виде некоторое соотношение метафизических понятий последнего с теми понятиями, в основу которых нами положены объективные идеи, раскрываемые в Истину и далее разлагаемые на объекты-сущие. И что же мы здесь наблюдаем. А наблюдаем мы все-таки определенное соответствие аристотелевских понятий материи, формы и вещи нашим понятиям, соответственно: во-первых, тому исходному материалу, из которого будет изготовлено то или иное подручное средство; во-вторых, тому умственно представляемому сущему (как образу), в соответствии с которым будет изготовлено это подручное средство; и в-третьих, той натуральной вещи (подручному средству), которая будет способна исполнить определенную функцию.
  
  Но в чем же все-таки нет соответствия? Скорее всего, его нет в том, что аристотелевское понятие формы "безродное" по своему происхождению, то есть непонятна сама почва, на которой оно возникает. Да, мы понимаем, что форма - это представление, "глядя" на которое, положим, скульптор творит свое изваяние. Но совсем непонятно, откуда именно и как именно возникает само представление данного вида: размер фигуры, в каком положении она находится, что выражает, из какого материала изготовлена, ее одеяние, куда направлен взгляд, символика в ней заложенная, что находится в руках и т. д. и т. п. А ведь именно эти атрибуты во всей своей совокупности несут на себе не только вполне определенную смысловую нагрузку, но и призваны выполнить какую-либо функцию, ту функцию, восприятие которой запечатлелось бы созерцателем в его интеллекте и чувствах. И даже не только запечатлелось, но и в какой-то степени воздействовало на его душу, на его интеллектуальный настрой и поведение.
  
  Так вот, непонятно, откуда и как возникает смысловая нагрузка той формы, по "лекалам" которой будет изготовлена именно та, а не какая-либо иная аристотелевская вещь. И как мы теперь уже понимаем, подручное средство (как аналог вещи), наделенное сущностным свойством, призванным исполнять определенную функцию, может возникнуть только в комплексе взаимосвязанных сущих объективной идеи, одним из компонентов которой оно и явится.
  
  То есть родиной и колыбелью его является, отсутствующая у Аристотеля, новая идея. Само по себе, самостоятельно, в отрыве от остальных сущих идеи оно возникнуть не может. У него в этом нет ни возможности, ни необходимости. Побудить же его к этому могут только другие, с ним взаимосвязанные сущие. (Именно в этом истоки "запрятанности" бытия). Вот точно также для того, чтобы известняк трансформировался в кусочек мела как подручное средство, необходимо было побуждающее действие и учителя со своими познаниями, и ученика, стремящегося приобрести эти познания, и письменности, способной содействовать взаимосвязи учителя с учеником, и культуры, созревшей до такого состояния, чтобы быть заинтересованной в данном эффективном и достаточно мобильном способе осуществления коммуникации и т. д.
  
  Вот где отчасти находится сама проблема скрытности бытия: судьба самого искомого сущего (его бытия) всецело находится "в руках" взаимосвязанных с ним других сущих этой же идеи, то есть сущих исходных, тех сущих, которыми оперировало наше мышление, в основном, на этапе рефлексии-1. Что же касается искомого сущего - обладателя сущностного свойства, то можно сказать, что оно как бы находится на вершине той пирамиды, на которую оно, как на свое основание опирается. Оно равноправно с ними, но в то же время над ними вознесено. Но оно не только над ними возвысилось, но и от них же получило начало и причину своего возвышения. (В дальнейшем у нас будет фигурировать следующий уже упомянутый нами образ: исходные сущие - это "пьедестал", на котором воздвигается новая "фигура" искомого сущего).
  
  Таким образом, мы видим, что Аристотелю, как и Платону, у которого он позаимствовал понятие формы, не хватило лишь одного: животворного понятия интеллектуальной новизны в виде идеи, то есть не хватило самого источника, откуда возникает посредством искусства - в греческом его понимании - создаваемое сущее. А зная откуда и как оно появляется, уже можно было бы говорить о том, почему у него тот, а не иной вид. Вот почему Платон был вынужден - дабы не возникало излишних вопросов - разместить свои идеи-образцы в занебесной сфере, куда открыт доступ лишь умозрению да припоминанию чего-то некогда виданного и прекрасного. Подобным же образом расправился с порожденным им понятием формы и Аристотель, заявив, что "форму никто не создает и не порождает".
  
  Итак, завершая сопоставление с Аристотелем, нам в очередной раз становится понятным, что основным упущением прежней философии является отсутствие в арсенале ее метафизических понятий основополагающего понятия интеллектуальной новизны в виде объективной идеи. Только на фундаменте последнего можно представить себе, что именно, откуда, как, в каком виде и почему возникает все сущее. И зная это, уже легко "вычислить", на каком этапе возникновения интеллектуальной новизны в наиболее ярком виде проявляется наше бытие и в каких именно формах. А главное, зная все это, уже не представляет особого труда понять, как возникает все много и-разнообразие нашего материально-духовного мира, составляющего саму суть и цель нашего бытия.
  
  И если бы мы задались вопросом, так все-таки, с какого же "момента" философия свернула на путь неправильного и уже четко обозначенного понимания бытия как существования чего-то цельного и неизменного, то мы могли бы сказать следующее. Скорее всего, философия уже до Платона и Аристотеля соблазнилась парменидовским бытием как тем,
  
  "Что нерожденным должно оно быть и негибнущим также,
  Целым, единородным, бездвижным и совершенным.
  И не "было" оно, и не "будет", раз ныне все сразу
  "Есть", одно, сплошное. Не сыщешь ему ты рожденья.
  Как, откуда взросло?"30, (фр. 8, 3-7, стр. 296).
  
  Конечно же, уже Парменид принял за бытие сам результат бытия, то есть возникшего и уже явленного нам "целокупного" и "недвижного" сущего, которое мы способны и ощутить и понять, упустив при этом предшествующий этому трудноуловимый разумом процесс формирования того, из чего - и как - в конечном счете, образовано явленное нам сущее. И конечно же, это сущее - и "видимое" нами, и осознаваемое - "перебивает" и "задвигает" в тень тот, итак едва уловимый для нашего сознания, процесс, в котором то, из чего образовано сущее, пока еще находится в зыбкой стадии своего становления. Неуловимость того, что предшествует явлению окончательно сформировавшегося сущего и есть одна из причин забвения и запрятанности бытия, заслоненного "телом" явленного во всем своем великолепии сущего.
  
  Тем более, что кроме того, что само возникновение сущего является для нас неожиданным, оно (сущее) еще и ново нашему сознанию, которому уже нет дела до того, как возникло сущее: ему только бы успеть зафиксировать его, то есть как следует "рассмотреть" и запомнить, поскольку только что явленная интеллектуальная новизна имеет свойство легко исчезать из нашего сознания и нашей памяти. Именно поэтому наше сознание все время "скатывается" с более высокого и трудного для восприятия уровня Бытия самого по себе на более низкий, но зато легко воспринимаемый уровень понимания "бытия" сущего, того сущего, которое более понятно нам и даже порою "видимо" нами, чего никак нельзя сказать о Бытии самом по себе, где это сущее пока что находится в скорлупе своей возможности, то есть в том проекте (идее), суть которого нам еще неизвестна.
  
  В связи с этим, мы не можем не обратить внимание на одну из причин, почему метафизика чуть ли не с самого начала своего возникновения претерпела прямо-таки странную и достаточно прискорбную метаморфозу: бытие как основополагающее понятие, казалось бы, призванное отражать саму суть чего-то возникающего и сверхчувственно-воспринимаемого, и вдруг, на тебе, оказалось в стане чуть ли не своего основного антипода - самого обыденного существования. А произошло это не только в силу трудности понимания и восприятия Бытия самого по себе, но и по причине изначально заложенной двойственности, присущей основным онтологическим терминам "быть" и "есть".
  
  Можем ли мы с уверенностью сказать, что этими словами обозначается процесс возникновения - здесь и сейчас! - чего-то совершенно нового. Думаю, что нет. А вот то, что эти термины можно интерпретировать, - а они так и воспринимаются - как обозначение того, что уже есть и уже существует в своем целостном и законченном виде, так это наиболее вероятно, а потому и возможно. Такие не вполне определенные понятия, то есть понятия, с легкостью допускающие нечто даже противоположное тому, что они должны обозначать можно было бы характеризовать как терминологические "подлости", которые, подобно наклонной поверхности, хочешь-не хочешь, постепенно, но неуклонно скатывают наше сознание к пониманию бытия как того, что уютно расположилось на горизонтальной плоскости устойчивого в своем постоянстве обыденного существования.
  
  п. 7. Истина как новая мысленная конструкция
  (несокрытость) и истина как соответствие. Объективная идея и "идея"
  
  А теперь, коль скоро мы уже определились и со структурным составом идеи, и с теми взаимосвязями между сущими, составляющими ее каркас, а главное, с той не только идееобразующей, но и функцию образующей ролью сущностного свойства (сущности) одного из этих сущих, а именно, искомого сущего, так вот, если мы со всем этим определились, то нам необходимо дать различие нашего понимания Истины от того понимания, которое преимущественно состоялось в новоевропейской философии, а именно, отличие от корреспондентского ее понимания. Так в чем же оно заключено?
  
  Истина как объективная идея развернутая в мысль, конечно же, содержит в себе элемент древнегреческой несокрытости того, что в ней ранее было сокрыто - а именно: сокрыта была новая мысленная конструкция, - но в ней нет того новоевропейского, берущего свое начало в Античности (Платон, Аристотель), соответствия мысли с предметом, о котором мы высказываем свое суждение. А нет его только потому, что чрез посредство объективной идеи мы не высказываем свое суждение о каком-либо одном сущем, а формулируем содержание совершенно новой мысленной конструкции, осуществление (внедрение) которой - и это самое главное - приводит к возникновению и последующему исполнению какой-либо вполне конкретной и жизненно важной функции.
  
  Так что вне обновления жизни нет ни Бытия, ни Истины. И вряд ли здесь можно согласиться с Аристотелем в том, что
  
  "в какой мере каждая вещь причастна бытию, в такой и истине"31.
  
  Ни истина, ни бытие не могут быть частичными. Если какая-либо Истина состоялась, то она состоялась в своем целостном исполнении. Истина - величина абсолютная. То же самое относится и к бытию: Бытие - целостный акт возникновения и восприятия интеллектуальной новизны-Истины. Он не может быть осуществлен лишь частично, так как частичное исполнение не приводит к возникновению Истины, которая есть завершающая стадия (итог) бытия. Она - венец и награда за свершение бытия.
  
  Следует заметить, что подобный взгляд Аристотеля на истину мог возникнуть только вследствие рассмотрения им истины как соответствия нашего суждения об объекте сущности данного объекта. То есть истина у Аристотеля - это уже не несокрытость - как это было у досократиков, - а достоверность высказывания, которая зависит от степени нашего познания предмета. То есть истина здесь - "величина" относительная, а не абсолютная. Она стала относительной только потому, что, во-первых, стала нашим субъективным суждением о сущности объекта, а во-вторых, наше суждение относится к объекту, сущность которого изменяется в соответствии с тем объемом познания, который мы приобретаем об этом предмете. Вот этот вариант относительности истины, согласно Хайдеггеру, и осуществился в метафизике после Платона и Аристотеля.
  
  Но вслед за неверным определением истины неверно было определено и бытие: оно стало трактоваться как нечто вполне устоявшееся, неизменное и вечное, то есть как тот предел, к которому должна стремиться истинность. Отсюда идеи Платона и формы Аристотеля. Из бытия улетучился аромат возникновения новизны столь характерный явленной нам несокрытости - этой непременной спутницы, - если не родительницы - бытия. Вот здесь в очередной раз мы видим, что причиной многих неурядиц метафизики является то, верно отмеченное Хайдеггером обстоятельство, что несокрытость (алетейя) досократиков была интерпретирована Платоном и Аристотелем как правильность высказывания вместо того, чтобы увидеть в ней ту интеллектуальную новизну, что в ней ранее скрывалась, а тут вдруг раскрылась пред нашим умственным взором.
  
  Поэтому, если истина в ее корреспондентском понимании всего лишь фиксирует соответствие нашего суждения той сущности, которая заключена в объекте, то Истина в нами изложенном понимании - это, в первую очередь, возникшая интеллектуальная новизна, которая призвана к тому, чтобы трансформироваться в новизну материальную и тем самым обновить нашу жизнь. Иначе говоря, возникновение Истины - это раскрытие той сокрытости (леты), в которой нами обнаруживается (создается, "понимается") не-сокрытость (а-летейя) в виде развернутой из идеи мысленной конструкции, призванной в дальнейшем в некотором отношении усовершенствовать наше жизнеустроение.
  
  Отсюда можно дать следующее определение Истины. Истина - это оформленное (как умозаключение) наше представление о том, посредством какого сформированного - из смысла идеи - подручного средства можно выполнить какую-либо важную (ценную) и при том новую для нашей жизнедеятельности функцию. По сути дела, если взять Истину в плане технического изобретения (патента) или научного открытия, то она просто-напросто есть формула этого изобретения или открытия. Так что Истина отнюдь не отражение действительности, она - и создание новой, и обновление "старой" действительности. Причем, сначала создается (или обновляется) духовная действительность и лишь потом следом за ней, на ее основе и по ее образу-образцу (плану, смыслу, "инструкции" и т. д.) создается (или обновляется) окружающая нас реальность в материальных ее воплощениях.
  
  Вот почему решающим фактором является: способна ли та методология ("инструкция"), которая заложена в самом смысле Истины, выполнить возложенную на нее прагматическую функцию. (Напомним еще раз: все духовное, в конечном счете, реализуется на "физическом", материальном уровне, и все наши прагматические новшества берут свое начало в прежде сотворенных нами духовно-интеллектуальных инновациях. Иначе говоря, нет того духовного, которое бы не имело выхода на "физическое", то есть на реально осуществляемое и воплощаемое в нашей материальной действительности). И к нашему счастью, Истина как нечто отстраненное от нашей жизни возникнуть не может в принципе. Другими словами: идея не появится до тех пор, пока в ней не возникнет необходимость. (Об этом в основном в Главах 11 и 14 Части 111). Истинность как жизненная ценность присуща идее, как прозрачность присуща кристаллу. Возникновение идеи-Истины необходимо обусловлено самой жизнью даже в том случае, если нам не ведома причина этой обусловленности.
  
  В том и состоит (пока что!) счастье нашего духовного существования, что у нас нет обременительной обязанности проверять каждую Истину (идею) по критерию ее новизны и ценности. Если она явилась, то ценность ее гарантирована самим фактом проникновения ее из бессознательного в наше сознание. И для того чтобы узнать, в чем именно заключается эта новизна и эта ценность, нам необходимо всего лишь рассмотреть то новое сущее, которое является носителем сущностного свойства и обнаружить ту функцию, которую призвано выполнять это внове созданное сущее-подручное средство. Так, положим, рассмотрев идею справедливости, мы найдем в ней то сущее (а именно: институты права, морали, культуры, социальной защиты и т. д.), которое призвано выполнять функцию упорядочения и смягчения взаимоотношений между разными слоями общества.
  
  Именно этим отличается изложенное нами понятие Истины от корреспондентского ее понимания. То есть: Истину искали в достоверности, в правильности, в соответствии нашего суждения тому, о чем мы судим, а на самом деле она оказалась содержимым той ранее сокрытой мысли, которая, во-первых, получена в виде новой мысленной конструкции из объективной идеи, а во-вторых, призвана исполнять определенную жизненно важную функцию обновления жизни. Обновление нашей жизни - в чем и состоит цель нашего Бытия! - в том и заключается, что в процессе генерирования идей мы постоянно создаем подручные средства, с помощью которых можем выполнять все новые и новые функции. "Создание" языка и речи, изобретение письменности, мела, линзы, государственности, справедливости; обнаружение души, тяготения, бессознательного, красоты и т. д. - разве не в этом "скрыты" наделенные каким-либо сущностным свойством объекты, которые выполняют вполне конкретную и важную функцию в нашей материальной, психической и духовной жизни, одним из проявлений которой является наше Бытие.
  
  Таким образом, все разнообразие существующих объектов-подручных средств могло быть создано только в том случае, если оно явилось результатом образования новых идей, а, следовательно, и новых Истин. И нет другого способа создания чего-либо нового (или обновления старого) как посредством рождения интеллектуальной новизны в виде объективных идей. Зададимся вопросом, разве в идее электромагнетизма не была заложена та Истина, что сущностное свойство перемещения проводника в магнитном поле способно выполнять функцию производства электричества; и разве в идее справедливости не была заложена та Истина, что сущностное свойство функционирования общественных институтов способно выполнять крайне необходимую задачу уравновешивания и смягчения самого характера взаимоотношений людей в обществе; и разве в идее бытия не заложена та Истина, что сущностное свойство человека генерировать интеллектуальную новизну в виде объективных идей способно исполнять функцию постоянного обновления нашей жизни?
  
  И в заключение данного пункта нам надо обратить особое внимание на принципиальное различие какого-либо понятия (представления как "идеи") от объективной идеи. В чем оно заключается? Сравнение понятия идеи (как представления) в новоевропейском мышлении с понятем иррациональной идеи, формирующей бытие, свидетельствует достаточно ясно о следующем. "Идея" как понятие (представление) о чем-либо конкретном, как "сгусток" (Хайдеггер) смысла, полученного рациональным путем, то есть путем последовательного рассуждения и умозаключения, кардинально отличается от идеи как иррационально возникшей интеллектуальной новизны. И это отличие заключено в четырех постулатах. Ограничимся их перечислением, поскольку говорено было нами об этом не единожды.
  
  1. Иррациональная идея являет собой абсолютную новизну, ту новизну, которой ранее не было в обиходе человеческого существования. В то время как рациональная "идея" (понятие, представление) таковой не обладает, поскольку рациональным путем ее (новизну) получить невозможно в принципе. И об этом у нас речь шла уже не раз.
  
  2. Явлению иррациональной идеи присуща спонтанность и последующее автоматическое возникновение интеллектуального чувства удовольствия от понимания ее смысла и удивления от внезапности его возникновения. Ничего подобного при формировании рационально полученного понятия ("идеи") не происходит, так как ход нашего размышления постепенен и последующее возникает из предыдущего как само собой разумеющееся. Так закон Ома как иррациональная идея, внезапно пришедшая в голову его создателя и понятие ("идея") электричества (тока) как следствие этого закона - это две совершенно разные вещи. Первое может возникнуть неожиданно, спонтанно, а второе - путем последовательного понимания той роли, которую играет напряжение и сопротивление на силу тока. Первое интуитивно, второе - дискурсивно.
  
  3. Признаком, принципиально характеризующим объективную идею, является наличие у одного из сущих, комплектующих саму идею, сущностного или идееобразующего свойства, которое, подобно зародышу кристалла, формирует вокруг себя определенного вида новую смысловую конструкцию. Что же касается понятия (представления, "идеи"), полученного путем последовательного, логического рассуждения и умозаключения, то в нем нет новизны смысла, поскольку нет внове образованного сущностного свойства одного из объектов, а главное, нет возникновения новой сущностной функции. Взаимосвязи всех объектов этого понятия образованы на основе прежде известных, "старых" свойств и взаимосвязей этих объектов.
  
  4. Фактор иррациональности, присущий объективной идее, характерен только для процесса возникновения идеи и раскрытия ее смысла в Истину. Вне этого процесса, то есть после того, как Истина сформирована, она автоматически становится либо обыкновенным понятием (представлением), либо "идеей", как бы сформировавшейся в результате рационального мышления, поскольку раскрытие смысла объективной идеи, (но не возникновение ее! - и в этом принципиальное различие), действительно, осуществляется рациональным путем на этапе рефлексии-11.
  
  6.2. Так все-таки, прячется ли бытие?
  
  Начнем со следующего: когда Хайдеггер задается вопросом, где прячется бытие мела, то он, скорее всего, полагает, что оно "прячется" в его подручности, то есть в способности оставлять на доске след, воспринимаемый нами в виде текста определенного содержания. Но точно также подручным средством является и кровать, используемая для сна, и очки - для видения вдаль, и телескоп - для наблюдения удаленных объектов Вселенной, и речь - для общения и изложения наших мыслей.
  
  Но все это ведь самые обыденные и самые повседневные действия: писать мелом на доске, спать на кровати, смотреть сквозь очки и т. д. В то время как бытие - и это мы постараемся показать в следующем Разделе 6.3. "Обоснование: почему бытие..." - никак не может быть обыкновенным событием. Обыкновенному и повседневному событию нет необходимости от кого-либо прятаться. Прячется либо то, что за чем-то скрывается, как, положим, скрывается Бытие само по себе за "спиной" "бытия" сущего, либо то, что по своей сути само по себе незаметно, как, положим, возникновение идеи, в дальнейшем развертываемой в мысль (Истину). В первом случае Бытие "прячется" только потому, что сущее выставляется наперед бытия и "заслоняет" его. Во втором же случае само Бытие, хотя и ничем не заслоненное, "прячется" только потому, что выступает, говоря словами Хайдеггера (кстати сказать, заимствованное, может быть, у Ницше), "на голубиных лапках", то есть появляется незаметно для нашего сознания. Последнее не акцентировано на факте его возникновения, а потому и выпускает его из виду. Так что само сознание, призванное все замечать, в немалой степени повинно в забвении бытия.
  
  И вообще, сам вопрос, где прячется бытие, возник не столько потому, что бытие где-то от нас действительно прячется, и не столько потому, что мы его ищем не там, где оно находится на самом деле, сколько потому, - и в этом вся суть вопроса - что мы ищем не то, что нам следовало бы искать. А потому и не находим его и найти никогда не сможем, если будем искать призрак, названный нами бытием, но не само Бытие, то Бытие, которое нами и воспринимается, и понимается, и ощущается.
  
  Можно сказать, что метафизика "промахнулась" мимо своей цели, той цели, которая была обозначена досократиками, но не конкретизирована ими в своих очертаниях. Так, наверное, заблудившийся в лесу грибник промахивается мимо той знакомой ему поляны, на которую он когда-то выходил и от которой ему известен путь из леса; и он чувствует, что эта поляна где-то близко, потому что он еще не успел от нее далеко уйти. И в то же время, в своих поисках он все больше и больше от нее отдаляется и, в конце концов, теряет последние ориентиры.
  
  Вот это и случилось с метафизикой: потеря ориентиров, расставленных досократиками, но не четко ими обозначенных. В том и состоит величайшая заслуга Хайдеггера, что он понял это и вернулся к досократикам для того, чтобы от них пойти уже верно намеченным ими путем, но минуя (в обход) то не совсем верное направление, которым пошла метафизика, подпавшая под обаяние легко понимаемых платоново-аристотелевских представлений об истине и бытии.
  
  Так в чем же все-таки "промахнулась" метафизика? А "промахнулась" она даже не в том, что не совсем конкретно определила, что такое бытие, и не в том, как и где его можно было бы обнаружить, а в том, каким именно образом возникает то, что должно было бы быть названо Бытием.
  
  Именно способ явления новизны, явления Бытия оказался решающим фактором и в определении, что такое Бытие, и в понимании, где именно и почему оно прячется. Ведь только благодаря знанию методологии возникновения интеллектуальной новизны, мы можем в наиболее ярком свете увидеть
  - и то, как возникает и проявляется Бытие само по себе,
  - и то, как и в виде чего формируется "бытие" сущего,
  - и то, что же все-таки является тем "Продуктом", который "взращивается" в процессе нашего Бытия.
  
  Ведь не напрасно же этот процесс осуществляется в том мире, в котором мы призваны не только существовать, но и бытийствовать, то есть быть причастными к обновлению и окружающего нас мира и нас самих. Так что, если бы мы знали, как возникает Бытие (то есть возникает само возникновение Новизны), нам легче было бы определиться и с тем, что оно собой представляет, и с тем, как и где его можно найти, если оно, действительно, способно прятаться от нас. И как мы уже теперь понимаем, Бытие само по себе возникает в процессе явления интеллектуальной новизны в виде идеи и проявляет себя, обнаруживает себя на феноменальном уровне, на уровне ощущения и осознавания: то есть в виде понимания смысла этой новизны, возникновения чувства удовольствия от акта понимания и удивления от неожиданности явления новизны самого этого смысла. (См. P. S. 1 в конце раздела).
  
  Что касается так называемого "бытия" сущего, то есть возникновения подручного средства, то здесь мы должны сказать следующее. Конечно же, упущением прежней метафизики было то, что она соединила в нерасторжимом союзе не совсем верно определяемое бытие с прибытием сути (при-сутствованием) единичного сущего как комплекса своих свойств в том виде, в котором мы его знали ранее, то есть знали как "старое" сущее. Иначе говоря, "есть" (бытие) сущего мало чем отличается от его существования и его присутствия. Не отсюда ли смешение и даже отождествление бытия с сущим? В то время как на самом деле "бытие" сущего необходимо было связать не с присутствованием сущего, а с возникновением интеллектуальной новизны в виде идеи, той идеи, раскрытие смысла которой являет нам и комплекс сущих, и внове образуемое искомое сущее, наделяемое нами сущностным свойством.
  
  И все это помимо того, что сама внове рожденная идея - а это не менее главное - представляет собой абсолютно новую мысленную конструкцию, обладающую не только собственной духовной ценностью, но и, будучи внедренной в практику жизни, ценностью материальной. (Не забудем: все духовное непременным образом "переливается" в материальное). Но и это еще не все: как сама идея, так и внове образуемые сущие могут послужить возникновению все новых и новых идей. Как видим, приумножению многообразия, - а это и есть цель жизни, цель Бытия - способствуют и внове создаваемые сущие, и сами внове образуемые идеи. То есть, и то и другое является потенциально существующим "заделом" - на будущее, - на базе которого возможно приумножение, обновление и развитие мира. И все это стало возможным только благодаря Бытию как возникновению интеллектуальной новизны.
  
  Так что если в мире (природе) ничто никуда бесследно не исчезает, то и новизна, явленная Бытием самим по себе, никуда бесследно не исчезает: от идеи она передается развернутой из нее Истине, а от Истины к тем идеальным объектам-сущим (главным из которых является искомое сущее), которые являются непосредственными фигурантами данной Истины. Но мало того что новизна Истины передается объектам-сущим, комплектующим идею, она еще и "переходит" от них к тем новым материальным, то есть подручным объектам, которые получаются в результате внедрения данной Истины в практику жизни человека и общества.
  
  Вот почему вполне определенно можно сказать: тот "сгусток" интеллектуальной новизны, который принадлежал внове рожденной идее, в конце концов, распределяется - как поток воды в рукавах дельты реки - между теми сущими, из которых в скрытом виде состояла данная идея, явленная нам в процессе бытия. А в результате мы получаем те духовно-материальные новшества, которые постоянно пополняют наш мир и обновляют наше существование. Новизна как бы незримой волной прокатывается, возникая и исчезая, от момента своего идеально-духовного зарождения до "момента" затухания ее в материальных своих воплощениях.
  
  Но, к сожалению, мы почему-то забываем, что зарождением этих новшеств, в конечном счете, мы обязаны моменту возникновения идеи как вполне определенного комплекса сущих, одним из которых является внове образуемое нами искомое сущее, посредством которого - но уже в материализованном его виде, то есть в виде подручного средства - может быть исполнена функция производства Продукции вполне определенного вида, того вида, который был ранее затребован социумом. (См. P. S. 2).
  
  Принимая во внимание вышеизложенное, мы теперь можем понять, откуда возникает все духовно-материальное многообразие сотворяемого (создаваемого, обнаруживаемого, "понимаемого) нами мира. Прежняя метафизика, согласно Хайдеггеру, только пыталась понять, что есть сущее и откуда оно возникает, не помышляя даже о том, чтобы узнать, что такое Бытие само по себе. Но первое можно понять только исходя из понимания второго. Именно поэтому метафизика не объяснила должным образом ни того, ни другого.
  
  Вот здесь, после приведенных разъяснений, мы уже можем более определенно попытаться ответить на настойчиво задаваемый Хайдеггером вопрос: где прячется бытие? Но для начала нам важно показать два следующих один за другим процесса:
  - первый - от момента проникновения идеи из бессознательного в наше сознание до начала раскрытия идеи в Истину. (Это и есть то, что мы назвали "Бытие само по себе" или "чистое", ментальное Бытие, Бытие, не связанное с каким-либо сущим, а связанное с проникновением в наше сознание "сгустка" смысла, неопределенного содержания).
  - второй - от начала развертывания смысла идеи до выявления вида и сущности искомого сущего. (А это есть так называемое "бытие" сущего, то есть, создание (возникновение) нового сущего, по образцу которого в дальнейшем изготавливается подручное средство).
  
  И если говорить о первом процессе, то, действительно, можно согласиться с тем, что Бытие само по себе прячется. А прячется оно во времени между прошлым и будущим. Событие Бытия - это разверзание времени, в "просвете" которого новая мысленная конструкция появляется на свет. Бытие и время - это процессы соответственно: первый - возникновения, как нового смысла, так и чувства удовольствия-удивления от понимания оного; второй - разверзания промежутка времени между прошлым и будущим, в процессе которого (разверзания) проявляется "содержимое" Бытия, как проявляется содержимое негатива в позитиве.
  
  Но Бытие и время не только возникают в этом событии, но и исчезают в нем же, потому что Бытие трансформируется в Истину, а время явления интеллектуальной новизны прекращается вследствие "смыкания" просвета между прошлым и будущим; того просвета, в котором нашему сознанию на мгновение ока показалась объективная идея. Успели мы "схватить" ее смысл - Бытие как событие состоялось, не успели - мы упустили предоставленный нам самой Природой шанс. Условно, наверное, мы вправе допустить, что время явления смысловой новизны в наше сознание и развертывания ее в Истину - это и есть "настоящесть" нашего Бытия. В остальное же время мы не столько бытийствуем, сколько всего лишь существуем.
  
  Итак, можно сказать, что присутствующая в бесконечно необозримом количестве потенциально возможная интеллектуальная новизна находится в скрытом, то есть в свернутом виде. (Мы уже приводили метафору идеи как свитка, по мере разворачивания которого открывается смысл текста, в нем заключенного). Как только мы "схватываем" смысл идеи, мы раскрываем и оформляем его в течение какого-то промежутка времени в то, что греки называли Истиной (алетейей-несокрытостью). Именно этот диапазон времени от возникновения до исчезновения интеллектуальной новизны и есть время нашего индивидуального Бытия. И вообще нет никакого иного Бытия, кроме Бытия того, что либо возникает в своей Новизне (новые виды живых существ в Природе), либо осуществляет сотворение самой Новизны (в нашем, человеческом, жизнеустроении). (О Бытии социума и о том, что происходит в его недрах смотри Часть 111).
  
  Это мы сказали в основном о первом моменте: где прячется Бытие до начала развертывания идеи в Истину в нашем сознании, то есть до начала рефлексии-11. Теперь же обратимся ко второму моменту: где прячется Бытие в процессе раскрытия смысла идеи и формирования искомого сущего. И действительно ли оно прячется? Если тождественность бытия и мышления вполне очевидна, то не бытие ли выставляется в тех новых смыслах, которые мы рождаем и тех чувствах, которые мы при этом испытываем; и не следы ли его "деятельности" мы обнаруживаем в виде все приумножающегося вокруг нас духовно-материального многообразия. Поэтому можно сказать и так: бытие на этапе так называемого "бытия" сущего нигде не прячется. Наоборот, оно выставляется из бессознательного в сознание в первую очередь в виде внове образуемого искомого сущего (подручного средства).
  
  Впечатление запрятанности Бытия в том, - и об этом мы уже не раз говорили, - что, во-первых, оно порой бывает совсем незаметно в своем явлении, а во-вторых, мы не совсем понимаем, что из себя представляет интеллектуальная новизна: как она образуется, чем определяется число значимых объектов-сущих идеи, как возникают взаимосвязи между ними, те взаимосвязи, которые создают само ценностно-смысловое содержание идеи, а главное, не знаем, как образуется сущностное, метафизическое свойство одного из сущих идеи, а именно, искомого сущего. Вот в чем кроется вся таинственность Бытия: она в том мраке, где зарождается и формируется то, что мы называем Бытием, то есть, она в возникновении интеллектуальной новизны, из которой в последующем формируется новизна материальная.
  
  И даже когда Бытие заметно (инсайт, озарение) и не только изумляет, но и ошеломляет нас своим явлением, то мы не осознаем его Бытием, потому что не осознаем сути основополагающего элемента бытия - Интеллектуальной Новизны. Смутность нашего понимания данного феномена вносит свою лепту во впечатление завуалированности, сравнимой с сокрытостью бытия. Нечто, нам представленное бессознательным, но не осмысленное, то есть не названное и не оформленное на уровне сознания, создает впечатление закрытости Бытия и даже его забвения.
  
  Но это только впечатление. Если бы Бытие действительно было от нас скрыто, то был бы скрыт и его результат. Но это совсем не так: изо дня в день пополняемое и обновляемое разнообразие духовно-материальных объектов нашего мира свидетельствует как раз об обратном. Поэтому не Бытие прячется и подвергается забвению, а мы до сих пор не можем разобраться и понять: что собой представляет как Бытие само по себе, так и "бытие" сущего и какова последовательность нашего продуктивного мышления от момента возникновения идеи до "момента" возникновения разнообразия наблюдаемого нами и постоянно обновляемого мира сущего.
  
  Из вышеизложенного в очередной раз мы видим, в чем именно заключается один из механизмов забвения Бытия, механизм, обусловленный самой природой продуктивного мышления, то есть мышления, генерирующего интеллектуальную новизну в виде идеи. Так почему же мы забываем само Бытие и почему перед нашим умственным (или зрительным) взором одно только сущее?
  
  Скорее всего, идея как "побудитель" Бытия, однажды возникнув из тьмы небытия и передав свою интеллектуальную новизну образовавшим ее сущим - в том числе внове образуемому искомому сущему вместе с его сущностным (метафизическим) свойством - исчезает из нашей памяти, а сущее в качестве подручного средства остается в ней, поскольку мы постоянно им пользуемся: пользуемся и языком, и письменностью, и мелом, и микроскопом, и справедливостью, и государственностью, и красотой, и бессознательным, и чем мы только не пользуемся. Вот только мы забываем, что все это возникло благодаря тому, что однажды у кого-то мелькнула в уме идея, а она-то и есть та "сила", которая и собрала в единое целое определенный комплекс сущих, и взаимосвязала их, и дала жизнь подручному средству, с помощью которого возможно исполнение определенной деятельности (функции) в сфере социума, той деятельности, результатом которой является получение Продукции нового вида.
  
  А нам кажется, что и кусочек мела возник сам собой, и письменность, и речь, и мужество и нравственность, и государственность и справедливость, и все остальные "подручные" средства возникли сами собой, то есть возникли вне контекста какой-либо идеи, мелькнувшей однажды в сознании своего творца: изобретателя, ученого, художника, композитора и т. д. Кто сейчас "помнит", благодаря каким идеям возник лук со стрелами, каменный нож первобытного человека, способ нанесения краски в наскальных рисунках, таран как орудие сокрушения стен и ворот осаждаемых городов? Может ли кто-либо "припомнить", благодаря каким идеям возникли понятия красоты, истины, бытия, сущего, совести, благородства, мужества, возвышенного и т. д.? Никто! Все помнят только подручные средства, которые вытеснили из памяти даже саму память о том, что они возникли благодаря идее, этой "силе", животворящей все сущее.
  
  Но проблема-то в настоящее время не столько в том, что мы забыли о той "силе", благодаря которой возникает все сущее, сколько в том конфликте, который возник между бытием, направленным на генерирование материального подручного сущего - того сущего, которое облегчает наше материальное существование, но в то же время обессиливает нас в духовно-нравственном отношении - и бытием, направленным на генерирование и культивирование нравственно-эстетических, метафизических и других мирововоззренческих ценностей, без которых невозможно выживание всего живого на Земле, в том числе и самого человечества. Мы не то что культивируем, положим, нравственные ценности, наоборот, мы предаем их забвению. Достаточно напомнить, в каком плачевном состоянии и небрежении находятся такие понятия (идеи) как вина, совесть, доблесть, благородство, воздержание, мера, справедливость, мужество и т. д. А были ли созданы в Новые времена, - а это как-никак около полутысячелетия - какие-либо новые ценности подобные только что перечисленным? Вы их днем с огнем не отыщите. А ведь созданы они были не с бухты-барахты. Их возникновение было вызвано жесточайшей необходимостью, о которой мы тоже забыли. Война всех против всех, - а тем более при той технической оснащенности современного общества - вряд ли чем-либо хорошим могла бы закончиться, если бы прежде (в Античности, главным образом) не были бы созданы (выработаны) и не культивировались эти ценности.
  
  Так что суть проблемы забвения Бытия не столько в том, что мы переключили свою способность создавать новизну в сферу научно-технического творчества, сколько в том, что мы предали забвению свою способность бытия в сферах чисто человеческих, мировоззренческих: нравственно-эстетической, философской, общественно-духовной. Но непомерно-неправомерный крен в сторону технического совершенства сферы обслуживания человека грозит не только техногенными катастрофами (глобальным потеплением, истреблением лесов, атомная угроза и т. д.), но и полным отходом (забвением) от той ветви человеческого Бытия, которая формирует приемлемую для большинства эстетику и нравственность в пределах существующей государственности. Это, во-первых. А во-вторых, отход от нравственно-эстетической проблематики нашего бытия грозит не только культурным "одичанием" общества, но и утратой самой способности генерировать и культивировать как нравственно-эстетические идеи, так и идеи научно-технические. А это уже та локальная катастрофа, которая непременным образом ведет к катастрофе глобальной, о чем мы уже не раз упоминали.
  
  Р. S. 1. Обратим еще раз внимание на автоматическую зависимость возникновения удовольствия от акта понимания смысла новой идеи: поняли мы смысл идеи - удовольствие возникло, не поняли - оно не возникло. Но не возникает оно, естественно, и в том случае, если нет самого смысла, или если этот смысл не обладает свойством новизны в "глазах" нашего интеллекта. Что же касается удивления, то оно тоже возможно только в том случае, если смысл нами понят и если он нов для нас, то есть неожиданен - почему и вызывает удивление. Получается так, что удовольствие - это соматическая и притом генетически обусловленная реакция на интеллектуальное понимание, в то время как удивление - это интеллектуальная реакция на обнаружение и понимание той новизны смысла, которая никак не похожа на что-либо известное нам ранее. И это даже не то удивление - удивление соматическое, чувственное, - на которое реагируют наши органы чувств, встретив нечто необычное, экзотическое, а то удивление, на которое реагирует наш интеллект в результате обнаружения нового смысла и сравнения его с теми смыслами, что были знакомы нашему сознанию. Но в самом акте сравнения, скорее всего, участвует и бессознательное, поскольку сознание сразу видит новизну смысла, а не занимается "перебором" всех тех смыслов, которые могли бы быть сравнимы по своей сути с новым, искомым, смыслом.
  
  Р. S. 2. Ввиду принципиальной важности данного процесса, изобразим его во временной последовательности и по пунктам.
  
  1. Сначала возникает интеллектуальная новизна в форме объективной идеи.
  
  2. Идея развертывается нами в Истину, обладающую новым смыслом.
  
  3. В процессе раскрытия идеи и наполнения ее смыслом обнаруживаются как объекты, являющиеся составными частями этого нового смысла, так и оригинальные взаимосвязи между этими объектами. Причем следует заметить следующее: объекты сами по себе - кроме искомого сущего - не могут внести какой-либо новизны, поскольку наше мышление на этапе рефлексии-1 оперирует только теми объектами, - а именно, исходными сущими - которые нам уже знакомы и о которых у нас имеется достаточно емкое представление. Новизну же в комплекс этих объектов вносят те оригинальные взаимосвязи, которые внезапно обнаруживаются нами на этапе развертывания идеи в Истину, то есть на этапе рефлексии-11. Кроме того можно сказать, что абсолютной новизной обладает как внове создаваемое нами искомое сущее, так и то метафизическое (сущностное) свойство, которым мы его наделяем с той целью, чтобы это сущее наилучшим образом могло исполнять свою сущностную функцию.
  
  4. Далее: идея, развернутая в Истину, претерпевает процесс внедрения в материально-духовную практику то ли в виде новой теории, закона, то ли в виде нового стиля жизни, направления в искусстве, парадигмы в науке, мировоззрения и т. д.
  
  5. И наконец, последнее: внове созданные подручные средства, сами идеи, законы и т. д. не только приумножают разнообразие объектов-сущих, но и служат основой образования все новых и новых объективных идей.
  
  6.3. Обоснование: почему бытие - это возникновение интеллектуальной новизны в виде идеи
  
  Конечно, в некоторой степени составив себе представление о том, что такое бытие и уже вплотную приблизившись к необходимости определения смысла бытия, у читателя - да и автор здесь не исключение - может возникнуть вполне оправданный вопрос: почему за бытие нами принимается именно явление в мир интеллектуальной новизны, а не что-либо другое. Мы и ранее уже говорили о том, что определение понятия бытия - как и других основополагающих понятий в такой достаточно еще неопределенной сфере познания, каковой является метафизика - есть дело конвенции.
  
  Так вот, не правомочнее ли было бы, положим, принять за бытие процесс логического мышления, когда шаг за шагом мы, казалось бы, продвигаемся в разрешении какого-либо интересующего нас вопроса? А почему бы за бытие нам не принять вполне ощутимый процесс чувственного восприятия окружающей нас действительности? (Вспомним хотя бы о бытии как объективной реальности, данной нам в ощущениях.) И, наконец, нельзя ли принять за бытие поток нашего сознания и связанного с ним обыденного существования и мышления? То есть, если "бытие определяет сознание", а в сознании формируются наши мысли, представления, суждения и т. д., то почему бы деятельность нашего сознания не принять за бытие?
  
  Так почему же все-таки, вопреки вышесказанному, мы склоняемся к тому, чтобы принять за бытие акт возникновения интеллектуальной новизны и явления ее в наше сознание в форме объективной идеи? Но сначала, во избежание недопонимания, сразу же следует отметить, что применительно к интеллектуальной новизне термины "возникновение" и "явление" равнозначны, поскольку для нашего сознания явление интеллектуальной новизны в акте инсайта, интуиции или озарения равносильно ее внезапному возникновению, потому что сознание, во-первых, не информировано о том, как протекает сам процесс формирования новой идеи в нашем бессознательном, а во-вторых, оно получает ее уже в готовом и как бы "упакованном", хотя и невыразимом в каких-либо знаках, виде. (Напомним: речь идет о допонятийном этапе, этапе, предшествующем рефлексии-11). В связи с этим, по ходу текста мы также не будем различать и того, каким словом обозначать возникновение (явление) идеи: единовременный ли это акт или процесс, в ходе которого нечто новое самопредставляется нашему сознанию.
  
  Итак, рассмотрим сначала общекультурные предпосылки, которые могли бы предложить возникновение интеллектуальной новизны на роль феномена, именуемого бытием (см. далее п. I), а уж затем попытаемся понять, дает ли сама метафизика какие-либо основания к тому, чтобы эту интеллектуальную новизну на данной роли утвердить (см. п. 11). Начнем с первого.
  
  п. 1. Как нам представляется, явление интеллектуальной новизны - наравне с бытием - должно отвечать следующим критериям:
  а) Изначальности,
  в) Уникальности,
  с) Фундаментальности (универсальности).
  
  То есть оно, во-первых, должно быть в начале каких-то наиболее важных преобразований как окружающей нас действительности, так и самого человека; во-вторых, характером своего функционирования отличаться от каких-либо сходных процессов и актов познания; и, в-третьих, быть в основе фундаментальных процессов развития человеческого сообщества и окружающего его мира.
  
  Итак, можем ли мы согласиться с тем, что явление новой идеи в наше сознание в полной мере отвечает вышеперечисленным критериям. Остановимся вкратце на каждом из них.
  
  а). Во-первых, что может быть изначальнее внезапного явления новой идеи, неизвестно как сформировавшейся в бессознательном и проникшей в наше сознание? У знания, полученного нами посредством органов чувств и логики, есть предшествующие конкретные объекты (материальные и духовные), которые воспринимаются самими органами чувств и понимаются на сознательном уровне. Но можем ли мы сказать, что нечто конкретное способно предшествовать интуитивному или инсайтному акту явления совершенно новой идеи? Мы лишь можем, исходя из ранее приобретенного опыта, предполагать, что этому акту предшествует работа рефлексии-1 и бессознательная инкубационная фаза формирования идеи. Но нам не ведомо, какая конкретная работа должна быть проведена на уровне сознания и что должно происходить в инкубационной фазе для того, чтобы именно эта идея сформировалась и стала достоянием нашего сознания. Так что рождению идеи самой по себе ничто конкретно-определенное не предшествует. И только она сама вносит ту конкретику, которая служит первичным основанием развертывания идеи в мысль и последующей деятельности в соответствии с этой мыслью.
  
  в). Во-вторых, может ли быть что-либо уникальнее самой идеи-новизны, полученной притом в единственном, присущем только человеку, акте иррационального мышления? Чувства и логика - также причастные к познанию окружающего мира - могут только воспринять и понять нечто им представленное, но они сами по себе не могут создать (обнаружить, "понять") саму новизну, то есть создать идею как начало интеллектуального познания и развития мира. Конечно, никто не будет отрицать того, что чувства первичны, но не они формируют и выдают новые идеи. Они находятся всего лишь на "дальних подступах" подготовки идеи. Да и не рефлексия (логика) выдает новые идеи. Она ставит вопросы и прорабатывает их. И если логика прорабатывает определенный объем материала возможно причастного к разрешению интересующей нас задачи, то конкретную и окончательную выборку объектов, его ценностно-смысловую состыковку и выдачу идеи в готовом виде осуществляет только иррациональная интуиция (инсайт, озарение и т. д.). Она-то и лежит в основе тех преобразований, которые изменяют мир и самого человека.
  
  Да к тому же самое уникальное в явлении интеллектуальной новизны - это то, что все события нашей жизни: физиологические (по крайней мере, на макроуровне), психические, культурные, исторические и т. д. - обладают длительностью, и только событие явления идеи в наше сознание (как начала и причины любого последующего события) не имеет длительности: оно мгновенно, внезапно и происходит только в настоящее время. Но как мы понимаем, в настоящее невозможно "втиснуть" целиком какое-либо жизненное событие, в то время как событие явления идеи-новизны само рождается из этой "стиснутости" между прошлым и будущим. И если любое жизненное событие длится во времени, постоянно переходя в прошлое и организуя тем самым свою историю, то событие явления интеллектуальной новизны, - поскольку оно происходит между прошлым и будущим - не фиксируемо; мы узнаем о нем только по тем последствиям ("следам" по Плотину), которые оно за собой влечет: развертывание идеи в мысль, выявление объектов, входящих в мысль, и взаимосвязей, сплачивающих эти объекты и т. д.
  
  Таким образом, условно все события можно разделить на две категории:
  1. Бытийственные события возникновения интеллектуальной новизны, события, не имеющие длительности.
  2. Обыкновенные, жизненные события, не обладающие новизной, но обладающие длительностью.
  
  (Здесь все как в природе: интеллектуальная новизна - это девственность. И можно сказать, что обыкновенные события платят длительностью за потерю новизны, как платят последующим длительным материнством за потерю девственности).
  
  Так что события первой категории являются началом и причиной возникновения событий второй категории. Они как центры кристаллизации, вокруг которых организуются события, происходящие во времени. Так, например, вокруг некогда возникшей идеи справедливости организуется "пространство" порядочности, благотворительности, благородства, защиты слабых и неимущих и т. д. А вокруг, положим, идеи электромагнетизма организуется "пространство" новых открытий, изобретений и внедрений в этой сфере деятельности человека.
  
  И поскольку возникновение интеллектуальной новизны происходит только в настоящем времени, то не может быть такого бытия, которое бы еще не явилось в этот мир и о котором еще никто ничего не знает. Мы вызываем его к жизни, но будучи уже вызванным в настоящем времени, бытие (по крайней мере, в своей интеллектуальной форме), сразу же теряя свою оригинальность и новизну, перестает быть бытием, поскольку автоматически перекочевывает из сферы бытия в сферу существования. Так что как нет будущего (возможного) бытия, так нет и бытия прошлого: оно всегда в настоящем, в бесконечно узком промежутке между прошлым и будущим.
  
  И не об этом ли на заре развития метафизики говорил еще Парменид? Он удивлялся тому, что:
  
  "Как может "быть потом" то, что есть, как могло бы
  "быть в прошлом"?"32. (фр. 8-19).
  
  То есть бытие, которое "есть" не может быть ни в прошлом, ни в будущем, оно только в настоящем времени. Затем он утверждает:
  
  ""Было" - значит не есть, не есть, если
  "некогда будет"". (Там же, фр. 8-20).
  
  И далее следом Парменид говорит, на наш взгляд, знаменательную фразу:
  
  "Так угасло рожденье и без вести гибель прошла". (Там же, фр. 8-21).
  
  Не о новой ли идее здесь идет речь, понимание которой (идеи) "угасает" сразу же после ее рождения, не оставляя никакого следа (поскольку "без вести гибель прошла"). Скорее всего, здесь первое в метафизике описание акта Бытия, то есть акта возникновения новой иррациональной идеи и последующего исчезновения ее из нашей памяти по причине того, что это возникновение не было зафиксировано посредством какого-либо знака, являющегося единственной "вестью" о том, что уже прошло ("было").
  
  Автор вовсе не полагает, что во времена Парменида у греков было какое-то представление об идее и интуитивном характере ее явления, но он вовсе не исключает того, что Парменид, как и всякий продуктивно мыслящий поэт и философ, испытывал как удивление и наслаждение от явления интеллектуальной новизны, так и разочарование от тех - не таких уж редких - моментов, когда новая только что явившаяся идея ускользала от внимания и забывалась вследствие того, что не была вовремя (то есть сразу же) зафиксирована в памяти посредством какого-либо знака (слова, фразы, символа, схемы и т. д.). Вот этот момент исчезновения вдруг мелькнувшего бытия (инсайтной идеи) и был, как нам представляется, зафиксирован в данном фрагменте поэмы Парменида.
  
  Кстати сказать, о том же самом, то есть о "настоящести" бытия писал и Аристотель в своем трактате "0 возникновении и уничтожении":
  
  "...возникновение и уничтожение всегда будет происходить непрерывно и никогда не прекратятся ...... однако бытие не может быть присуще всем (вещам) из-за их удаленности от (перво)начала. Поэтому бог завершил мировое целое тем способом, который оставался: он сделал возникновение безостановочным, Ведь именно так бытие больше всего может быть продолжено, потому что постоянное возникновение ближе всего к (вечной) сущности"33.
  
  Как видим из этого отрывка, вот эта неприсущесть бытия объектам, удаленным от "(перво)начала" как раз и свидетельствует о том, что бытие уже свершилось в момент своего "(перво)начала", то есть в момент возникновения "вещи". А возникнуть она может, как мы теперь уже понимаем, сначала на интеллектуальном уровне явления той идеи, в состав которой она (вещь) входила одним из составляющих элементов.
  
  Поэтому событийная история бытия (Хайдеггер) на самом деле есть "история" явления интеллектуальной новизны в краткие мгновения разверзания времени между прошлым и будущим. В связи с этим можно было бы даже сказать, что прошлое и будущее подобны мельничным жерновам, между которыми перемалывается зерно известного нам знания (и опыта) в знание для нас еще неизвестное (то есть новое). Но новое знание, рожденное в настоящем на фундаменте прошлого, поглощается этим же настоящим, так и не дав ему стать ни прошлым, ни будущим: новизна не "прилипает" ни к тому, ни к другому.
  
  Вот здесь-то как раз и можно найти корни стремления Хайдеггера связать кровными узами бытие и время, то есть породнить "место" возможного присутствия бытия, с событийным характером его осуществления. Но парадоксальность ситуации заключается в том, что бытие и время испокон веков находятся в этих узах, только вот человек еще не разобрался ни в том, что такое Бытие, ни в том, что такое время. Он только пытается составить себе представление об этом.
  
  С точки зрения нашего обыденного сознания парадоксальность указанного выше породнения заключается еще и в том, чтобы попытаться в бесконечно узкий промежуток (момент, мгновение, инсайт, озарение) времени "втиснуть" спресованный сгусток бытийственного события, то есть явления объективной идеи.
  
  По сути дела, метафизика только тем и озабочена, как бы оправдать постфактум возникновение этого сгустка, то есть понять:
  - где, когда и как он возникает;
  - что именно служит тем материалом, из которого он формируется;
  - и какие трансформации в нашем интеллекте он претерпевает в ходе своего "созревания", "плодоношения" и "увядания".
  
  Однако, объяснение данного парадокса, скорее всего, нужно искать в следующем: сознание, оперирующее только событиями длящимися (обыкновенными, жизненными), принципиально не может постигнуть событие бытийственное, событие мгновенное, каковым является возникновение интеллектуальной новизны в бессознательном и проникновение ее в наше сознание. Если бы сознание понимало язык бессознательного, то мы бы, например, знали, что происходит в инкубационной фазе формирования идеи и что побуждает бессознательное выдать ее нашему сознанию.
  
  Но мы ничего этого не знаем, потому что сознание и бессознательное бесконечно далеки друг от друга, у них разные языки выражения, между ними пропасть непонимания и по большому счету они в какой-то степени даже антагонисты. И для нас непостижимо, во-первых, как же все-таки бессознательное понимает запросы (вопросы) сознания, а, во-вторых, как сознание понимает и расшифровывает то, что внезапно выдает ему бессознательное в виде спрессованного во времени сгустка смысла, каковым является идея.
  
  Невозможность понять и совместить два столь необычных для нашего обыденного сознания положения - мгновенность времени и максимум смысла, который выдается в это мгновение - как раз и вызвало удивление (недоумение) древнегреческих мыслителей. Вот это возникновение чего-то весьма существенного и ценного из того, что, казалось бы, не имеет никакой цены и никакого порядка - вспомним хотя бы слова А. Ахматовой о том, из какого "сора" рождаются стихи - как раз и является самым таинственным процессом, осуществляемым продуктивным мышлением. И нет Бытия без творчества и без генерирования новизны, возникающей как бы из ничего.
  
  Но здесь к месту было бы заметить еще раз (и об этом мы еще будем говорить, когда речь пойдет об "идеях" природы в Разделах 6.17. "Сказывается ли бытие Природы на бытии человека?" и 10.4. "Аналогия в возникновении ..."): не нужно думать будто бы творчество - а значит и Бытие - присуще только человеку как разумному существу, существу, вышедшему из самой природы. Творчество присуще и самой "неразумной" природе, которая создала разумного человека. Было бы странным, если бы из системы, казалось бы, не обладающей креативностью вдруг появилось существо, превосходящее ее в своем совершенстве. Понятие креативности заключается в чем-то таком, что мы понимаем или слишком примитивно, или не понимаем его основной сути. Но ясно одно: новизна возникает или из существующего "помимо" нас порядка, - положим, генетически или космически обусловленного - о котором мы пока что не имеем никакого представления, или из хаоса, неизвестно каким образом превращающегося в порядок, гармонию и красоту. Красота в представленной нами трактовке, по сути дела, единственный фактор, который свидетельствует о наличии новизны, а значит и творчества, в какой бы форме оно не осуществлялось: искусственные ли это формы произведений искусства или природные формы живых существ.
  
  Вот почему, исходя из вышеизложенного, можно было бы вывести одно, как нам представляется, достаточно простое, но в то же время эвристическое правило, применимое не только к человеческому, но и природному существованию. И заключается оно в следующем. Все то, что:
  - во-первых, возникает внезапно и мгновенно,
  - а во-вторых, обладает абсолютной новизной, то есть новизной, которой ранее не существовало ни в природном сообществе, ни для человеческого сообщества -
  это и есть Бытие.
  
  То есть Бытие - это скачок качественного изменения взаимоотношений и взаимосвязей определенного и вполне конкретного числа объектов материально-духовной действительности. Причем скачок этот происходит в направлении приобретения новизны: новизны, прежде всего, интеллектуальной в сфере человеческого существования и новизны материальной в сфере природного существования. (О Бытии социума и о том, какая новизна, в каком виде она возникает, речь будет идти в Части 111).
  
  Что касается последнего положения, то новизну в природе мы воспринимаем уже в материальном своем воплощении (положим, новые виды живых существ) и нам неведомо, руководствовалась ли природа при создании своих новых форм какими-либо "идеями", или она их образует, минуя "интеллектуальную" стадию. (Но к этому вопросу мы еще вернемся несколько ниже).
  
  (Не забыть о мгновенности генетических мутаций, результатом которых, скорее всего, являются "мутации" видовые, то есть постепенное возникновение новых видов живых существ, пусковым механизмом возникновения которых являются мгновенные генетические мутации. Так что бытию Природы свойственны и абсолютная новизна видов, и внезапность, и "мгновенность" их явления. Упомянуть об этом, может быть, в разделе "Сказывается ли бытие Природы на бытии человека?").
  
  На этом мы закончим говорить об уникальности явления интеллектуальной новизны. Продолжим же теперь наш разговор, но уже об ее универсальности или фундаментальности.
  
  с). Итак, в-третьих: может ли быть что-либо универсальнее новой идеи, которая является основой развития, по крайней мере, человеческого сообщества и окружающего его мира, развития, направленного на постоянное приумножение его много и-разнообразия. Можем ли мы назвать что-либо другое, что было бы способно развивать и укоренять духовно-материальную составляющую нашей цивилизации? И что бы собой представляло человечество, не будь оно способно и денно, и нощно генерировать интеллектуальную новизну? Но мало того что идеи преобразуют мир, они еще к тому же доставляют удовольствие своим явлением самому творцу, побуждая его тем самым к последующим все новым и новым актам творчества.
  
  И для того чтобы хотя бы в некоторой степени не столько понять, сколько прочувствовать фундаментальность события возникновения интеллектуальной новизны, нам необходимо вспомнить о такой категории платонизма и, особенно, неоплатонизма, как Единое, и посмотреть, с каких из своих сторон она может быть соотнесена с продуктивным мышлением и, в частности, с возникновением интеллектуальной новизны в форме идеи.
  
  Для начала приведем некоторые высказывания А. Ф. Лосева о Едином Платона и Плотина как наиболее основательного разработчика этой категории. А затем попытаемся привести наиболее характерные тексты самого Плотина о Едином. Вот что пишет Лосев о Едином - оно же "благо", "одно", "беспредпосылочное начало" - Платона:
  
  "Поставив вопрос о тождестве всего смыслового и несмыслового и о происхождении самой этой антитезы, Платон нашел ответ на этот вопрос в учении об едином, или одном. ...в "Пармениде"... выставляется такое Единое, которое настолько едино и настолько охватывает все, что оно уже ровно ни от чего не отличается. ...ему не присуще вообще ни одно свойство, ни одно качество. Это абсолютное Первоединое, которое выше всякого бытия, всякой сущности и всякого познания; оно есть та абсолютная точка, из которой все исходит и которая все собою определяет. Этот абсолютный свет смысла, ...является основой всего и в том числе и красоты... Единое же есть абсолютная нерасчлененность и отсутствие всякой структуры. Оно-то и лежит в основе всего; и красота тоже есть не что иное, как одно из его проявлений"34.
  "...сам разум, по Платону...есть середина между сверхразумным началом, или Единым, и душой. Единое у Платоны есть то "беспредпосылочное начало", без которого невозможна никакая "предпосылка" (hypothesis), а всякая такая "предпосылка" есть не что иное, как функция разума, осмысляющая собою все внеразумное и прежде всего движение чувственных тел душою. Другими словами, сам разум, или ум, по Платону, является серединой между беспредпосылочным принципом и идеями разума как принципом всего существующего". (Там же, стр. З66).
  "Это целое и нераздельное бытие, которое Платон называв единым, или благом, как раз и является первым условием, первым основанием, первым началом и первой ипотесой, без чего нельзя себе представить никакой отдельной вещи..."35.
  
  А теперь высказывания Лосева о Едином - оно же "Первоединое" - Плотина. (В скобках по тексту Лосева даны ссылки на соответствующие места "Энеад" Плотина):
  
  "Это Единое, по учению неоплатоников, есть бытие, не охваченное никакой логической категорией, никаким познанием или мышлением... Оно есть лишенная всяких измерений точка бытия, в которой сосредоточено и сгущено все бытие..."36.
  "...Плотин всегда твердит нам о том, что все происходит из Первоединого, что оно все обнимает, что все вещи есть только его порождения, его эманация и что само оно есть потенция всякого бытия". (Там же, стр. 203).
  "Свое Единое Плотин нередко называет энергией или возможностью сущего...". (Там же, стр. 211).
  "Раз Единое трансцендентно сущности, то оно трансцендентно и всякой деятельности (energeia), и вообще бытию (toy ontos, У 5,32,6). Мы должны ждать Единого, как восхода солнца (У 5,32,8), и тут уже от нас зависит, сумеем ли мы вынести это созерцание (У 5,32,10)". (Там же, стр. 233).
  "Свет исходит от Единого, и больше того, он как бы есть само Единое (У 3,17,28-37). Ум в отношении к Единому, подобен лучу света, переходящему от сияющего источника (У 3,15,6-7). Ум есть насквозь свет, хотя источник этого света не в нем, а в Едином ... Лишь Единое осуществляет в себе полноту бытия; вся остальная природа в разной мере стремится к воссоединению с ним". (Там же, стр. 236).
  "Это Единое абсолютно трансцендентно (У 3,13,1-36) и дискурсивная мысль не может проникнуть в него. Мы можем заключить о нем лишь из его действий. ... Таким образом, мы можем судить лишь о проявлениях Единого, но не о том, что оно есть в себе". (Там же, стр. 373).
  "Всякое бытие есть "след" Единого (У 5,5,22). Высшее, то есть умное бытие есть зеркальный образ Единого" (У 1,7,1). (Там же, стр. 601).
  
  А вот в каких выражениях характеризует свое Единое - оно же Благо, Бог - Плотин:
  
  "Когда дух наш воспаряет выше всего того истинного, которое он может еще обнять своею мыслью, то он теряет способность не только словесно выражать, но даже мыслить то, что стоит еще выше всего этого. Чтобы выразить понятие какого бы то ни было предмета, мышление обыкновенно движется от одного элемента его к другому, пока не переберет и не соединит их все в одно; но разве возможен и уместен такой процесс, когда дано нечто абсолютно простое? Тут приходится довольствоваться и тем, если произойдет хоть некоторое мысленное соприкосновение между мыслью и мыслимым (νοερως εφαψασθαι), которое, однако, бывает так мимолетно, что пока оно есть, нет ни времени, ни возможности что-либо о нем подумать и сказать; лишь только потом можно о нем вспомнить и думать. Но в самый момент такого соприкосновения душа, внезапно озаренная светом, верует, что узрела его, что этот свет исходит от него и что в нем Он сам блеснул ей (Первоединый)"37. (У 3,17).
  "В тот самый момент, когда ум наш озаряется таким светом, он не знает, откуда именно явился ему этот свет... Поэтому, кто желает узреть его, тому нет надобности искать его то там, то здесь, а следует спокойно ожидать, пока он не появится, и только надлежаще приуготовить себя к созерцанию его, подобно тому, как и глазу нашему приходится ждать, пока солнце не взойдет и не появится на горизонте...". (Там же, стр. 106), (У 5,8).
  "Когда кто-либо удостаивается узреть свет, истекающий от блага и озаряющий весь ноуменальный мир, у того естественно возгорается желание пребывать в этом мире и наслаждаться сияющим тут светом... Поэтому-то душа как только почувствует это влияние (Блага), тот час приходит в волнение, в вакхическую восторженность, переполняется жгучим желанием и вся превращается в любовь .......быв как бы согрета теплотой оттуда (добротою Блага), она тот час пробуждается, чувствует приток новых сил, сознает как бы выросшие вдруг у себя крылья, и тогда воспаряет... дальше к чему-то иному еще высшему (к Благу), все более и более как бы делаясь легкою, благодаря силе (оживающего) воспоминания". (Там же, стр. 218-219), (У1 7,22).
  "Кто удостаивается такого уединения, - тот зрит Бога, зрит в нем самого себя... видит себя просветленным, в сиянии духовного света, - даже более, - видит себя как самый свет ... созерцатель тут собственно не созерцает, ибо сам становится тем, что есть созерцаемое". (Там же, стр. 290-291), (У1 9,9; У1 9,10).
  
  Итак, из приведенных высказываний вытекает следующее: Единое Платона и Плотина, скорее всего, есть не что иное как, иррациональная креативно-сингулярная точка (сфера), в которой возникает нечто интеллектуально новое и из которой оно, как из "хранилища" изливается и оформляется Умом в мысли. А вот из мыслей-то как раз и возникает все многообразие проявлений сущего во всех его видах.
  
  Мы потому так подробно попытались в приведенных цитатах осветить категорию Единого, чтобы показать, насколько близко соотносятся между собой понятие Единого и понятие интеллектуальной новизны в виде идеи.
  Так что же мы все-таки видим. А видим мы то, что и Единое и интеллектуальная новизна обладают характером:
  - целостности, поскольку неделимы в своей изначальной форме;
  - трансцендентности, вследствие недоступности осмыслению на уровне сознания в самый первый момент своего проявления;
  - последейственного проявления, то есть проявления на уровне осмысления и оформления сознанием;
  - внезапности своего возникновения и воздействия на все то, причиной чего они являются;
  - светоносности или инсайтности вследствие эмоционально-положительного воздействия на психику (душу) человека.
  
  Таким образом, из вышеизложенного мы можем, хотя бы в некоторой степени, заключить о тождественности категорий Единого и интеллектуальной новизны. А по-другому и быть не могло, потому что историческая неизменность самого предмета метафизики - и основных его категорий - обусловлена в первую очередь неизменностью характера продуктивного мышления, состоящего из вполне определенного числа этапов, нами уже не раз поименованных.
  1. Предварительной обработки на сознательном уровне ранее воспринятого нами опыта и знания по какому-либо интересующему нас вопросу.
  2. Иррационального акта возникновения новой идеи и явления ее в наше сознание.
  3. Логического развертывания этой идеи в мысль и оформления последней в какую-либо из знаковых систем.
  
  Универсальность данного процесса, скорее всего, неизменна как во времени, - начиная с момента зарождения способности генерировать новые идеи, - так и в характере исторических и психологических различий индивидов. Данная универсальность была свойственна человеку разумному во все времена и вне зависимости от расовых, территориальных, религиозных и этнопсихологических различий. Вот почему Бытие человека неизменно и "едино" (Парменид) во времени: меняются религиозные и философские представления, изменяются условия проживания и нравственные устои различных человеческих сообществ, изменяется научно-технический и культурный уровень жизни человека, но неизменным остается как способ, благодаря которому совершаются эти - мелкие и глобальные - изменения, так и тот продукт, который возникает в ходе осуществления методологии этого способа. И нет иного пути производить эти перемены и эти продукты, как только посредством генерирования объективных идей в актах, осуществляемых мгновенно и внезапно: инсайт, интуиция, озарение, вдохновение, экстаз и т. д.
  
  Но мгновенность и внезапность явления идеи в наше сознание говорит еще и о том, что нет пограничной линии (или даже переходной полосы) между Единым, творящим идеи в своих недрах, и Умом (Плотин), эти идеи превращающим в мысли. Скорее всего, между ними разрыв, который необходимо не столько узреть, сколько преодолеть в своем сознании. Плотин, обладая мощным даром не только иррационального, но и рационального мышления, слишком "близко" подошел к этому разрыву, чтобы не заметить Единого. Но со слишком близкого расстояния достаточно трудно увидеть, что оно из себя представляет. А чем более неопределенно какое-либо понятие, тем больше позиций, с которых можно попытаться внести хотя бы некоторую определенность. Отсюда столь обширная панорама характеристики Единого с точки зрения и изначальности, и целостности, и трансцендентности, и потенциальности, и светоносности, и мгновенности, и внезапности явления "абсолютно простого" (Плотин). И все это вдобавок к тем многочисленным отрицательным характеристикам, которые Плотин дает своему Единому: это и не бытие, и не сущее, и не категория, и не сущность, и не ум, и оно не обладает каким-либо свойством или качеством и т. д. и т. п.
  
  Кстати сказать, Хайдеггер в своих лекциях о Пармениде предлагает - скорее всего, для лучшего понимания изначальной сущности бытия - два взаимосвязанных между собой закона: закон близости и закон начала. Суть этих законов и их взаимосвязи заключается, по Хайдеггеру, в следующем:
  
  "Постичь самое близкое тяжелее всего. В ходе нашего вы-хода к сущему, под-хода к нему и об-хождения с ним мы сразу и очень легко пере-ходим через это самое близкое. Поскольку самое близкое есть самое знакомое, оно не требует никакого особого усвоения. Мы вообще не думаем о нем. Оно остается меньше всего достойным мысли. Поэтому самое близкое появляется как самое ничтожное. Строго говоря, человек первым делом видит не самое близкое, а то, что за ним. Это второе в своей навязчивости и назойливости вытесняет самое близкое и его близость из сферы нашего опыта. Таков закон близости.
  Закон близости основывается на законе начала... Поэтому в первый момент начало раскрывается в том, что изошло из него и в какой-то мере уже ушло от него. Первоначально начало оставляет позади себя близость своей начинающейся сущности и таким образом скрывает ее. Поэтому даже опыт изначального ни в коей мере не гарантирует возможности помыслить само начало в его сущности"38.
  
  Как видим, и в данном тексте - как и в приведенных нами выше отрывках - речь идет о самом истоке возникновения интеллектуальной новизны, том истоке, который не может быть замечен нашим сознанием, поскольку последнее может "увидеть" только то, что уже стало объектом его внимания. А первым таким объектом становится мысль, разворачиваемая нами из идеи и оформляемая в какой-либо знаковой системе. Вот почему "человек первым делом видит не самое близкое, а то, что за ним". То есть он "видит" не саму идею, а ту мысль, которая из нее разворачивается. А вернее было бы даже сказать, что саму мысль он "видит" только благодаря тем объектам-сущим, из которых она состоит и которые нами уже названы (обозначены) знакомыми нашему сознанию и из него позаимствованными именами или знаками. Только благодаря тем объектам, которые нами поименованы и которые мы соединили посредством вполне определенных взаимосвязей, нам "видна" сама мысль.
  
  Так, положим, смысл (идея) или сюжетная канва повести возникает в нашем сознании только после того, как мы познакомились с персонажами данного произведения, уяснили себе те взаимоотношения, в которых они находятся, и поняли, какие цели преследует каждый из них.
  
  Конечно, полагать, будто Единое Платона и Плотина напрямую связано с понятием интеллектуальной новизны было бы самым настоящим интерпретационным насилием над соответствующими текстами этих авторов. Но все же общая направленность смысла некоторых отрывков позволяет нам предположить, что понятие Единого (Блага, Бога, "беспредпосылочного начала" и т. д.) в значительной, хотя и порою трудноуловимой форме, содержит в себе апелляцию к интуитивно-инсайтной технологии возникновения новых идей. Это выражается и во внезапности возникновения Единого, и в невозможности насильственного вызывания его в себе, и в светоносном характере его явления, и в невыразимости его понятийного содержания. И все это мы знаем по опыту собственного продуктивного мышления. И никакого мистицизма здесь нет. Мистицизм Плотина и его "зкстазы" (Л. Шестов) есть не что иное, как вхождение в поток сознания, но не в поток спонтанно возникающих слов и словосочетаний, - фиксируемых посредством "автоматического письма", как это, положим, представлено на последних страницах "Улисса" Д. Джойса, - а в поток самопроизвольно возникающих новых идей, идей, следующих одна за другой с такой скоростью, что катастрофически не хватает времени для того, чтобы их развертывать и оформлять до состояния мысли. Следствием чего является забывание многих идей, а вместе с ними и мыслей, нами не оформляемых.
  
  Не о таких ли самим им испытанных невыразимых экстатических состояниях говорит нам Плотин, когда упоминает - и притом неоднократно (У 5,8; У1 9,9) - о том, что, "если кто это увидел, он знает, о чем я говорю" (I 6,7). Это и есть единение Плотина - "бегство единого к Единому" (I 6,7; У1 7,34; У1 9,11) - со своим Единым, этим источником новых еще не тронутых Умом идей. Вот почему Плотин так ярко, многообразно и так эмоционально описывает само Единое и способы приближения к нему. Он сам не однажды - и об этом свидетельствует Порфирий в своей "Жизни Плотина" - испытывал состояния не только видения Единого, но и слияния с ним. Да что говорить о Плотине: далеко ходить не надо - Бергсон. Не его ли понятие интуиции свидетельствует о единении творца с его Единым?
  
  "Интуицией называется род интеллектуальной симпатии, путем которой переносятся внутрь предмета, чтобы слиться с тем, что есть в нем единственного и, следовательно, невыразимого"39.
  
  И не совеем понятно, почему Плотина нередко причисляют к мистикам. А ведь он всего лишь описывает состояние своей души в процессе видения того, во что он способен был иногда погружаться. Надо понять следующее: одно дело, когда мы наблюдаем со стороны нечто для нас необычное, и совсем другое - когда мы являемся непосредственными участниками этого необычного. Наблюдать с вершины горы разрушительную силу цунами или оказаться беспомощной щепкой в сокрушительном его водовороте - это совершенно разные вещи. Да, с вершины горы мы, наверное, увидим более широкую панораму данного события, но мы не прочувствуем экзистенциальной глубины той ситуации, в которой могли бы оказаться сами. Пробовать ладонью температуру холодной воды - это не то же самое, что вдруг самому очутиться в ледяной проруби. И чтобы лучше понять исключительную редкость и мгновенность наступления ситуации погружения в Бытие и единения с ним, процитируем отрывок из "Человеческое, слишком человеческое" Ницше. Уж он-то знал, о чем говорил. Приведем афоризм под названием "О часовой стрелке жизни":
  
  "Жизнь состоит из редких единичных мгновений высочайшего значения и из бесчисленно многих интервалов, в которых в лучшем случае нас окружают лишь бледные тени этих мгновений. Любовь, весна, каждая прекрасная мелодия, горы, луна, море - все это лишь однажды внятно говорит сердцу - если вообще когда-либо говорит внятно. Ибо многие люди совсем не имеют этих мгновений и суть сами интервалы и паузы в симфонии подлинной жизни"40.
  
  Поэтому так называемый мистицизм Плотина, по сути дела, гносеологичен по своей природе. Можно вполне определенно сказать, что Плотин для нас мистик в той же мере, в какой мы не способны понять, - или хотя бы почувствовать - насколько глубоко он проник в познание своей способности познания. Но когда мы сами начнем понимать суть Единого Плотина, вот тогда налет его мистицизма, если не улетучится сам собой, то хотя бы несколько поубавится.
  
  Так что корни подобного мистицизма находятся в достаточно противоречивом, если не сказать абсурдном, состоянии нашего интеллекта, которого (состояния) мы все же иногда достигаем: с одной стороны это способность к продуктивному генерированию новых идей, являющихся одна за другой, а с другой стороны - неспособность нашего сознания (логики) достаточно быстро развертывать эти идеи до состояния мыслей и оформлять последние в какой-либо из знаковых систем. В этом состоянии наше сознание находится на пределе - а скорее, уже за пределом - своих интеллектуальных возможностей: "перепроизводство" бессознательным новых идей наталкивается на отсутствие у сознания достаточно эффективной технологии, способной эти идеи перерабатывать в мысли. Поэтому можно сказать, что есть поток сознания в виде потока идей, но нет достаточно быстрой логической обработки того, что является в сознание, и нет своевременной фиксации результатов этой обработки. Отсюда и экстатизм, и мистицизм:
  - экстатизм - от явления и созерцания дискретного и разнородного по смыслу потока интеллектуальной новизны;
  - и мистицизм - от неспособности зафиксировать и оформить в каких-либо выразительных и понятийных формах эту новизну.
  
  Итак, исходя из единственности способа генерирования интеллектуальной новизны, можно понять, почему Бытие едино.
  А. Оно едино с точки зрения способа своего происхождения. И таким способом является инсайт, озарение, интуиция, вдохновение и т. д.
  Б. Бытие едино и с точки зрения формы своего явления. И такой формой является объективная идея.
  В. И, наконец, Бытие едино с точки зрения своего содержания. И таким содержанием является интеллектуальная новизна в виде "сгустка" смысла (идеи).
  
  Но Бытие множественно с точки зрения разнообразия наполнений этих содержаний. Новизна всегда импульсивна, единична и уникальна. Не может быть двух одинаковых идей справедливости или красоты, и не может быть двух одинаковых идей колеса или законов Ома. Новизна неповторима. Но в то же время множество генерируемых новых идей "сглаживает" саму импульсивность явления интеллектуальной новизны и создает "впечатление" сплошности и множественности бытия. Не отсюда ли можно заключить о справедливости следующего положения Ж.-Л. Нанси: бытие и единично и множественно. Оно единично в определенный момент события возникновения вполне конкретной интеллектуальной идеи-новизны, и оно множественно в совокупности являющихся в "данный момент" объективных идей.
  
  И если онтология, гносеология и эстетика - это учения, соответственно, о бытии, истине и красоте, то метафизика - это та методология-технология, посредством которой можно выйти за границы нами осознаваемого знания и понять, как возникает интеллектуальная новизна и какое отношение она имеет к идее, Истине, красоте, Бытию, сущему, становлению и т. д. И об этой методологии-технологии мы можем лишь догадываться по тем движениям нашей души, каковыми являются: удивление, интеллектуальное удовольствие, спонтанность, увлеченность, неудовлетворенность (т. н. "муки творчества"), ощущение новизны и т. д. Это и есть то самое "сверхчувственное", которое издавна сопутствует понятию метафизического познания. Движения нашей души - это те едва уловимые импульсы, в направлении которых все же можно различить то, что по своей сути едино, хотя и малоразличимо. А едино и малоразличимо не что иное, как само Бытие. Метафизика к тому только и призвана, чтобы вычленить из всего процесса продуктивного мышления - из всей его цепочки - кульминационный процесс Бытия, то есть возникновения интеллектуальной новизны. И не только вычленить, но и отделить его от сущего, от становления и прочих понятий, хотя и производных от Бытия, но имеющих свой собственный статус.
  
  Но, к сожалению, получилось так, что судьба европейской философии оказалась в путах ею же созданных не совсем четких понятий. Вместо того чтобы "сплотить" понятия бытия, истины и красоты вокруг древнегреческого представления истины (алетейи-несокрытости) как самовозникающей новизны, философия, начиная с Нового времени, пошла по пути самостоятельного их определения вне взаимосвязи с единым центром их объединяющим, каковым является интеллектуальная новизна. О чем идет речь? Бытие, истина и красота, имея в своей основе единый, пронизывающий их стержень в форме внове возникающей идеи, имеют разное наполнения-оформление в виде онтологии, гносеологии и эстетики. Вот это, начавшееся уже в Античности и окончательно завершившееся в Новое время, оформление-разъединение и ввело в заблуждение европейскую философию, не позволив ей увидеть во многом Единое, то есть увидеть в столь порою незаметном и затерянном во "многом" явлении интеллектуальной новизны начало и основу духовно-материальной эволюции человечества.
  
  Таким образом, "распыление" понятия интеллектуальной новизны в направлениях к тому же по разному трактуемых понятий идеи, истины, красоты и бытия затуманило сам источник возникновения этих понятий. Вот почему за 2,5 тысячелетия так и не было достаточно четко сформировано, - а тем более, внятно сформулировано - само понятие новизны, и в том числе понятие новизны интеллектуальной. А отсюда и не было представления о структурно-функциональном составе идеи, что в немалой степени внесло путаницу в определение понятий сущего, становления, бытия. А ведь интеллектуальная новизна, как нам давно известно, лежит в начале и основе новизны материальной, среди которой постоянно происходит наше существование-обитание.
  
  А вот здесь нам все же следует сделать небольшое отступление и задаться следующим конкретным вопросом: по какой причине понятие новой идеи не было напрямую связано с понятием Бытия. Уж, казалось бы, в Новое, а тем более в Новейшее время, в воздухе вполне явственно витало понятие новой идеи как структуры, состоящей из ряда объектов-сущих, объединенных между собой посредством какой-либо значимой взаимосвязи. Да к тому же понятие Бытия как возникновения чего-то интеллектуально нового вовсе не было чуждо сознанию буквально всех европейских мыслителей. Спрашивается, почему два почти готовых понятия не были между собою сопряжены в одно единое целое?
  
  Как нам представляется, причина достаточно проста и вполне оправдана: те изобретатели и ученые, которые представляли себе (хотя бы на интуитивном уровне), что такое идея, не интересовались - не в укор им будь сказано - проблемами метафизики, а те философы и мыслители, который интересовались проблемами метафизики, не имели никакого представления ни о структурном составе новой идеи, ни о том, что именно способно придать этой структуре и новизну, и смысл, и ценность. Слишком на разных и отдаленных полюсах находились истинные понятия новой идеи и Бытия, поскольку не осознавалось само понятие новизны, в них заложенное. Да к тому же эти понятия сами по себе были в достаточной степени размыты и неопределенны. Для того чтобы обнаружить это, необходимо было сочетание в одном лице изобретателя (ученого) и метафизика: положим, Фарадея и Бергсона, Эдисона и Хайдеггера. И такими личностями могли бы быть такие ученые-метафизики как Декарт, Паскаль, Бор, Гейзенберг, Эйнштейн и мн. др. Но, к сожалению, не случилось. Может быть, просто не пришло время. Хотя Античность в лице Платона, Аристотеля и Плотина, казалось бы, сделала все от нее возможное, чтобы облегчить последующим векам возможность соединения актов возникновения интеллектуальной новизны и Бытия в одно нераздельное целое. Вот уж воистину, медленно крутятся жернова на мельнице Богов.
  
  И это, конечно, одна из возможных причин, которые не способствовали ускорению разработки основного вопроса метафизики, вопроса разделения Бытия и сущего: если нет представления о том, что такое идея на структурно-эмоциональном уровне (объекты-сущие, их свойства, взаимосвязи между ними, внезапность явления, интеллектуальное удовольствие и т. д.), то не может быть и должного понятия о том, что такое сущее, и за счет каких факторов оно претерпевает становление, то есть обновление. А не имея этих представлений, трудно обосновать необходимость взаимосочетания Идеи и Бытия.
  
  п. 11. Итак, мы рассмотрели внешние, общекультурные критерии, которым, как нам представляется, возникновение объективной идеи должно соответствовать для того чтобы быть столь значимым феноменом, то есть феноменом подобным Бытию. Вместе с тем, на предварительном этапе рассмотрения мы отождествили Бытие с явлением интеллектуальной новизны - правильность чего мы и пытаемся доказать, - признав тем самым изначальность, уникальность и универсальность последней. Но этого нам не вполне достаточно. Для того чтобы тождественность Бытия и явления-возникновения интеллектуальной новизны выглядела более убедительной, а, следовательно, и более обоснованной, нам было бы не лишним привлечь к данному вопросу авторитет самой метафизики. То есть нам необходимо рассмотреть следующее: может ли явление интеллектуальной новизны соответствовать тому понятию бытия, которым оперировало западно-европейское мышление на протяжении более чем двух тысячелетий.
  
  И начнем мы наше рассмотрение с трех общеизвестных и весьма значимых фактов. Во-первых, мы видим, что абсолютное большинство мыслителей, начиная с Парменида и кончая Хайдеггером, в той или иной степени связывали бытие с мышлением. Во-вторых, никто из них - за исключением может быть нескольких случаев - так и не сказал внятного слова о том, что именно в этом столь многогранном процессе, процессе мышления, можно было бы отождествить с самим бытием. И в-третьих, на протяжении всей истории развития метафизики отмечается загадочность феномена бытия, трудноуловимость его на сознательном уровне, а, следовательно, и трудноопределимость в словах и понятиях.
  
  Итак, следуя логике наших рассуждений, нам необходимо было бы сначала рассмотреть, что собой представляет процесс продуктивного мышления, а затем определить, что именно в ходе этого процесса является наиболее загадочным, трудноопределимым и трудноуловимым. Но весь ход наших рассуждений уже привел нас к тому общеизвестному факту, что главным результатом продуктивного мышления являются генерируемые им новые смыслы, а самым загадочным во всем процессе мышления - процесс формирования идеи в нашем бессознательном и акт явления ее в наше сознание. И загадочным он является постольку, поскольку наше сознание не может идентифицировать его с чем-либо ему известным. Вокруг этого вопроса, по сути дела, испокон веков и кружится как зачарованное наше мышление (а вместе с ним и метафизика). В эту бездну, бездну бытия заглядывали и античные мыслители, и теологи, и мистики, и феноменологи и экзистенциалисты, и постмодернисты. (Вот уж, действительно, предмет достойный внимания!).
  
  Таким образом, даже исходя из упрощенной трехступенчатой модели мышления, мы не можем сказать, что наше чувственное восприятие и логика являются загадочными и трудноопределимыми. Логическую обработку воспринятого органами чувств знания и развертывание в мысль уже явившейся в наше сознание идеи нельзя назвать загадочным, потому что осуществление их происходит в поле зрения нашего сознания. Здесь достаточно только пристального внимания, чтобы проследить за порою извилистым, но все же последовательным ходом наших размышлений. Но вот то, что ускользает от нас так это скрытый от нашего сознания кульминационный процесс формирования новой идеи и явления ее в наше сознание уже в готовом виде.
  
  Если уподобить процесс продуктивного мышления синусоиде, на вершине которой возникает идея-новизна, (см. Рис. 1 Раздела 5.4. ""Двойная рефлексия" Г. Марселя....."), то создается впечатление, что как на восходящей к вершине линии, так и на линии от нее нисходящей наше сознание способно заметить все операции по предварительной подготовке необходимого знания (рефлексия-1) и по развертыванию идеи в мысль (рефлексия-11. А вот сама вершина (с прилегающими к ней окрестностями с обеих сторон: инкубационная фаза и фаза допонятийная) задернута непроницаемой для нашего сознания дымкой. И мы не знаем того, что там происходит, как не знаем и того, что происходит на горной вершине скрытой от наших глаз плотным слоем облаков.
  
  Вот и получается, что из всего процесса мышления над каким-либо затронувшим нас "за живое" вопросом самым загадочным, трудноуловимым и трудно определимым является процесс возникновения и явления интеллектуальной новизны. Мы уже не говорим о процессе формирования идеи в инкубационной фазе ее созревания: здесь мы не можем даже предположить, каким именно образом осуществляется окончательный выбор числа вполне конкретных объектов, из которых составлена идея как комплекс сущих, и как происходит взаимосвязывание их в идею, обладающую ценностно-смысловым содержанием.
  
  Таким образом, если Бытие сосредоточено в нашем интеллекте, - а точнее: является одним из актов нашего продуктивного мышления, - и если возникновение идеи является самым загадочным событием, то с нашей стороны вполне обоснованным было отождествление Бытия с возникновением интеллектуальной новизны, самопредставляющейся нашему сознанию, в первую очередь, посредством возникновения интеллектуального чувства удовольствия-удивления.
  
  Но здесь сразу же перед нами встает вопрос: если возникновение интеллектуальной новизны тождественно тому, что ранее понималось как Бытие, то почему мы не можем предложить замену второго на первое. Ни в коем случае не будем этого делать - и вот почему. Не в том наша задача, чтобы заменить одну терминологию на другую. (Этим можно заниматься до бесконечности, и все без толку). Наша задача - предложить более адекватную интерпретацию, хотя и давно устоявшегося, но не вполне понятного термина, термина, допускающего многозначность толкования.
  
  Дело в том, что термин "бытие" - и об этом нужно было бы напомнить много ранее - сразу же открывает простор для множества вопросов:
  - бытие чего или кого (природы, общества, живых существ, человека и т. д.);
  - бытие в какой форме (материальной, духовной, чувственной, душевной и т. д.);
  - в каком временном интервале осуществляется бытие (мгновение, процесс от...и до..., вечность и т. д.)
  - и т. д. и т. п.
  
  Поэтому нам нужно сначала более основательно определиться с новым термином и закрепиться на тех позициях, которыми мы уже овладели. И это мы уже частично осуществили. Так, например, если мы полагаем Бытие в форме возникновения интеллектуальной новизны, то определившись с последней, - что нами уже сделано - мы видим, что Бытие присуще человеку в процессе продуктивного мышления, одним из этапов которого является интуитивно-инсайтный процесс возникновения в нашем бессознательном объективной идеи, которая в дальнейшем проникает в наше сознание, что сопровождается спонтанным возникновением чувства интеллектуального удовольствия, то есть удовольствия от понимания смысла совершенно новой для нас самих идеи. Вот и все - полная определенность и никаких побуждений к тому, чтобы искать "место" проявления идеи, форму, в которой оно возникает, "время" его (возникновения) осуществления и т. д.
  
  Правда, не станем отрицать и того, что конкретизация вопроса Бытия в данном направлении вызывает к жизни новые вопросы: как формируется новая идея, что вытесняет ее из бессознательного в сознание, что такое интеллектуальное удовольствие, что именно определяет количество объектов, участвующих в идее, и как находятся взаимосвязи между ними и т. д. и т. п. Но это уже вопросы "нового" уровня, вопросы следующего этапа познания. А пока мы должны закрепиться на достигнутых позициях и ничего более.
  
  Это первое что мы хотели сказать по поводу новых терминов. И второе в чем нам бы хотелось занять более четкую позицию так это в вопросе разграничения интеллектуальной новизны и новизны материальной. Как мы теперь уже понимаем, существует два между собою взаимосвязанных уровня, на которых возникает то, что способно претендовать на статус понятия Бытия. Во-первых, это индивидуально-единичный уровень, связанный с генерированием вполне конкретных объективных идей конкретными личностями от природы способными к данному роду деятельности: художники, мыслители, ученые, философы, изобретатели и т. д. И этот уровень генерирования интеллектуальной новизны мы, действительно, правомочны назвать уровнем Бытия, исходя хотя бы даже только из опыта исторического развития метафизики. А во-вторых, есть коллективно-общественный уровень, связанный с постоянно пополняемым и обновляемым много и-разнообразием нашего мира, то есть уровень генерирования материальной новизны. И первый уровень для того только и служит, чтобы формировать и поддерживать в должном состоянии второй уровень. Без необходимости генерирования материальной новизны не было бы никакой надобности в генерировании новизны интеллектуальной, а в отсутствии способности мыслить продуктивно не появилась бы материальное много и-разнообразие наблюдаемого нами мира. Да к тому же человек вряд ли согласился бы жить в затхлой атмосфере однообразного существования. Пещера - не его удел. Но вот как быть с тем, что является материальным воплощением (внедрением) интеллектуальной новизны в саму практику жизни. То есть речь идет о том, может ли быть причастно Бытию само возникновение материальной новизны как производной новизны интеллектуальной, и каким термином можно было бы назвать этот процесс.
  
  Но как бы терминологически мы не оформили эти два уровня генерирования новизны, с полным основанием мы можем сказать: то, что мы называем Бытием - это та форма, в которую облекается возникновение духовно-материального много и-разнообразия нашего мира.
  
  И в заключение данного раздела хотелось бы сказать следующее. Автор вполне осознает, что предложенное понимание Бытия как спонтанного возникновения интеллектуальной новизны и явления ее в наше сознание, есть дело конвенции. Но весь опыт зарождения и развития метафизики все же свидетельствует о том, что все великие мыслители, так или иначе, связывали Бытие с зарождением чего-то совершенно нового. Конечно, отождествление Бытия с возникновением интеллектуальной новизны не дает нам достаточного основания к тому, чтобы мы питали какие-то надежды по поводу того, что проблема Бытия, - а вместе с ней и проблема красоты - хотя бы в самой малой степени была разрешена в своем более или менее приемлемом виде. Но предложенная конвенция все-таки ставит точки над некоторыми "i". И важно не то, что именно согласились мы понимать под словом "бытие" - важно уяснить самим себе хотя бы следующее:
  - что такое интеллектуальная новизна и как она формируется,
  - в каком виде она может быть представлена нашему сознанию,
  - и какую роль призвана она выполнять в нашей жизни.
  
  И важно это еще и для того, чтобы хотя бы в некоторой степени упорядочить наши взаимоотношения с тем, авторами чего мы все же являемся, но не имеем ясного представления о том, в какой степени наше авторство обосновано. То есть речь идет о том, Бытие ли ставит человека в "просвет бытия" и вещает его языком (Хайдеггер), или человек, не являясь подручным в судьбе бытия, все же сам способен творить свою собственную судьбу и судьбу окружающего его мира.
  
  6.4. Взаимоотношения в триаде "Бытие, красота, истина": предмет взаимоотношений и цель.
  
  Итак, если мы достаточно полно в предыдущем разделе отразили изначальность, уникальность и фундаментальность понятия интеллектуальной новизны в виде объективной идеи, возникновение которой - в уме человека - и есть Бытие, то для нас теперь стало более ясным, что Бытие, красота и Истина - одного поля ягоды. И таким полем является необозримый нашим разумом все расширяющийся простор интеллектуальной новизны. И с этих позиций интересно было бы, во-первых, рассмотреть взаимоотношения между Бытием, красотой и Истиной, во-вторых, попытаться понять, что является тем объектом, на котором подспудно сосредоточено все "внимание" данных категорий, и в-третьих, определиться с тем, что же все-таки является конечной целью столь тесного взаимодействия данных метафизических понятий. А попросту, нам надо понять, что присутствует на "входе" в триаду, а что получается на "выходе" из нее, то есть после того, как взаимодействие компонентов триады свершилось.
  
  В предыдущих разделах мы уже говорили и о том, что Бытие является кульминационным моментом процесса продуктивного мышления, и о том, что оно (Бытие) трансформируется в Истину, и о том, что осуществление Бытия и его преобразование сопровождаются спонтанным возникновением интеллектуального чувства удовольствия-удивления от понимания внове явившейся новизны. Но кроме того говорили мы и о том, что чувство красоты является не только способностью распознавания и понимания интеллектуальной новизны, но и тем фактором, который, сопровождая ее возникновение, в то же время стимулирует сам процесс трансформации с момента зарождения идеи до "момента" оформления ее в Истину.
  
  После всего нами узнанного, для нас уже не секрет: понятия Бытия, красоты и Истины оперируют одним и тем же объектом, каковым является интеллектуальная новизна в виде объективной идеи. Но вернее было бы даже сказать наоборот: возникновение новой идеи исподволь оперирует тем, что было впоследствии названо Бытием, красотой и Истиной! И именно под незримым ее (идеи) воздействием были созданы эти понятия, и именно она наделила их теми ролями, которые они вынуждены были играть на сцене духовной жизни.
  
  (Все дело в том, что люди как разумные существа сначала мыслили, у них рождались идеи; разворачивая, то есть, осмысляя последние, они получали определенные результаты, имеющие практическую ценность в их обыденной жизни. И не обязательно, чтобы в этот начальный период они вполне осознавали процесс своего мышления и понимали достаточно ясно, какими объектами оперирует их мышления. Это уже потом с зарождением философии началось понятийное оформление как объектов мышления, так и этапов последнего).
  
  И можно было бы даже сказать: объективная идея с точки зрения возникновения вполне конкретной и уже оформленной единичной новизны (смысла) - это Истина; с точки зрения доставляемого (своим явлением) интеллектуального удовольствия-удивления - это красота; а с точки зрения источника формирования духовно-материального много и-разнообразия мира - это Бытие. И последнее является решающим фактором нашей жизни, без которого не было бы никакого развития. Вот почему у нас складывается уже не столько впечатление, сколько полная уверенность в том, что Бытие, красота и Истина есть объединенное в единое целое (вспомним Единое Плотина) средство для достижения основной, если не сказать единственной цели, цели постоянного приумножения и обновления разнообразия нашего мира.
  
  Как видим, Бытие, Истина и красота - это необходимые, исторически выработанные фикции, призванные выразить соответственно следующее:
  - Бытие - возникновение интеллектуальной новизны в виде объективной идеи;
  - Истина - результат превращения этой идеи в никому ранее неизвестную мысль;
  - красота - манифестирование, стимулирование и сопровождение указанного выше возникновения и превращения посредством чувства интеллектуального удовольствия-удивления.
  
  И еще неизвестно, понадобились бы или нет метафизике понятия Бытия, красоты и Истины, будь у нее с момента зарождения четкое представление о том, что такое интеллектуальная новизна и чем сопровождается ее возникновение и последующие превращения. Отсюда-то и возникает вопрос: а не возможна ли метафизика без понятий Бытия, красоты и Истины? И ответить на него мы постараемся в Разделе 9.6. "Метафизика без понятий бытия и сущего". Но история, как известно, не терпит сослагательного наклонения. И, слава Богу! Одно только понятие Прекрасного буквально изукрасило и наполнило духовную жизнь общества неизъяснимым содержанием. А какое духовное многообразие воспоследовало от понятий Бытия и Истины - трудно себе даже и вообразить.
  
  Но, к сожалению, самая малая толика Истины, заключенная в понятии интеллектуальной новизны, так и не успев должным образом и вовремя (скорее всего, еще в Античности, а именно у Платона, и об этом у нас шла речь в Разделе 1.1. "Платон как открыватель "технологии" интуитивного мышления") укорениться и оформиться, была погребена под ворохом мыслимых и немыслимых интерпретаций. И произошло это только потому, что само понятие интеллектуальной новизны было представлено метафизикой всего лишь - не скажем даже: на интуитивном - на смутном уровне догадки и не в систематическом виде. Вот почему едва проявленные этим понятием категории Бытия, красоты и Истины оказались такими же невнятными, многозначными и расплывчатыми.
  
  Итак, мы рассмотрели вопрос взаимоотношений в триаде и той цементирующей роли, которую призвана при этом играть интеллектуальная новизна. Но здесь возникает другой вопрос: что за цель преследуется столь значимым для жизни человека фактом взаимодействия компонентов, составляющих триаду, а главное, каким именно конкретным образом она достигается? Для того чтобы ответить на него нам необходимо представить себе, а что же все-таки происходит после того как новая мысль в виде Истины является в наш мир. Как мы уже знаем, во-первых, она может быть внедрена в практику нашей жизни, а во-вторых, она может быть "разложена" на отдельные объекты-сущие, из которых она состоит, и нами могут быть увидены те взаимосвязи, что их соединяют в единое целое, обладающее и новизной, и смыслом, и ценностью. То есть, "старые" объекты, наделенные какой-либо новой (то есть неожиданной для нашего сознания) взаимосвязью с другими соседними объектами, будут обладать определенной новизной. И постепенное накопление этой новизны посредством участия данных объектов в других идеях преобразует, то есть обновляет этот объект, повышая тем самым его сущностной статус. Так, например, обыкновенное укрытие от непогоды у первобытного человека постепенно получало - посредством идеи дома - статус шалаша, пещеры, землянки, деревянного или глинобитного сооружения, дома, дворца, замка и т. д. Кроме того, идея дома преобразовывала - путем участия в других идеях - объекты, которые находились либо в самом доме, либо вне дома: очаг, утварь, погреб, овин и т. д.
  
  Вот таким образом внедрение идей-мыслей в материально-духовную жизнь приумножало много и-разнообразие мира. Это и есть главная цель Бытия. У него нет иной задачи, кроме той, чтобы приумножать и обновлять мир. Если согласно Платону, Аристотелю, Плотину и др. все стремится к благу, то причиной этого является стремление к Бытию, генерирующему многообразие. Человек по своей природе никогда бы не согласился жить в темнице однообразия. Единственное стремление - это природное стремление к разнообразию. Ребенок в своем онтогенезе до определенного возраста не имеет никакого представления ни об истине, ни о красоте, и он никак к ним не стремится, но единственно к чему его тянет, так это к познанию мира во всем его многообразии, то есть он всеми силами своей души стремится к Бытию. Вот здесь-то, для того чтобы приобщиться к нему посредством собственного творчества он и должен овладеть способностью генерировать собственные Истины. И поможет ему в этом, конечно, чувство красоты, данное ему от природы и в дальнейшем развитое. И если в детстве происходит спонтанное и стимулированное природным Бытием освоение того, что накоплено культурой, то в зрелом возрасте это уже творчество в некоторой степени целенаправленное теми навыками, которыми он уже овладел при обучении и теми импульсами, которые были ему дадены самой природой.
  
  А сейчас, когда у нас сложилась общая картина взаимодействия компонентов триады и взаимосвязи ее с тем, что ей предшествует и что последует, изобразим в наглядном виде весь процесс генерирования интеллектуальной новизны и создания много и-разнообразия мира.
  
  
  Схема взаимоотношений в триаде "Бытие, красота, Истина" и взаимосвязи ее с сущим.
  
  Как видим, в процессе нашего продуктивного мышления, заимствованное нами из Ничто сущее ("старое"), преобразуется в интеллектуальную новизну (идею), которая в процессе Бытия и под воздействием красоты трансформируется в Истину, составными частями которой являются обновленные сущие, создающие в свою очередь много и-разнообразие мира. Причем красота в своей чувственной форме, то есть в форме интеллектуального чувства удовольствия, не только встречает возникновение Бытия (идеи), но и препровождает его в Истину. Кроме того, взаимодействие осуществляется не только внутри триады, но и между компонентами последней и самой интеллектуальной новизной (то есть идеей) в режиме обратной связи. Что же касается полученного из Истины внове созданного сущего (как подручного средства), то оно, со временем устаревая, сначала становится обыкновенным (существующим) сущим, а потом, в конце концов, выпадает из поля зрения нашего сознания и уходит в Ничто (Хаос). (Более подробно вопрос взаимодействия внове созданной новизны (идея, подручное средство, Продукция) с тем Хаосом, который в необозримом количестве обретается в социуме, будет нами рассмотрен в Части 111).
  
  Так что Ничто, находящееся вначале - но вне - процесса нашего Бытия, и сущее, заключающее этот процесс (то есть процесс продуктивного мышления), составляют все разнообразие окружающего нас мира. Разница лишь в том, что объекты из сферы Хаоса - это: либо те объекты, о которых мы пока что ничего не знаем, а может быть и никогда ничего не узнаем; либо те объекты, о которых мы что-либо знаем, но которые пока что не востребованы нашим сознанием; либо те, которые им (сознанием) забыты или просто-напросто вытеснены, то есть это те объекты-сущие, которые находятся за периферией нашего сознания. В то время как объекты-сущие (обновленные и обычные) - это те объекты, которые находятся "вокруг" нас, о которых мы думаем периодически или даже изредка, которые достаточно легко могут быть нами перемещены с периферии сознания непосредственно в луч его прожектора. И особенно это относится к тем объектам-сущим ("старым" или исходным сущим), над которыми "колдует" наше сознание в процессе рефлексии-1, чтобы разрешить какую-либо интересующую нас задачу. Но не надо думать, что сущими могут быть только объекты, полученные в результате "разложения" данных Истин на объекты; ими, то есть этими объектами могут быть и сами Истины (законы, принципы и т. д.). Так, положим, не владея в достаточной степени знанием естественно-научным и законами логики, вряд ли можно надеяться создать (обнаружить, понять) что-либо нам неизвестное как в окружающей нас природе, так и в природе нашего собственного существования.
  
  А теперь, коль скоро мы в основном сконцентрировали внимание на сущем, мы просто вынуждены в данном разделе рассмотреть вопрос: а что же все-таки бытийствует в процессе возникновения обновленного сущего, то есть в процессе развертывания идеи в мысль, когда мы обнаруживаем эти обновленные объекты вместе с их взаимосвязями между собой. Но сначала зададимся более простым вопросом: если Бытие это возникновение нового смысла, а не обыкновенное Присутствие чего бы то ни было, то можно ли вне параметров какой-либо идеи, то есть вне ее контекста, говорить о бытии тех или иных объектов-сущих окружающей нас материальной или сопутствующей нам духовной действительности. Скорее всего, не можем. Эти объекты всего лишь претерпевают изменения, - положим, температурные, пространственные, фазовые, временные и т. д., - не обретая в глазах нашего умственного представления каких-либо свойств или оригинальных взаимосвязей с другими объектами, кроме разве что им присущих в данной обстановке и от нас никоим образом не зависимых (поскольку они сами по себе исполняют свою, ранее обретенную ими функцию).
  
  Так вот, если Бытие - это возникновение интеллектуальной новизны, если возникает новая мысленная конструкция в виде идеи, значит бытийствует наше мысленное представление об идее, а вместе с ним бытийствуем и мы, создающие это совершенно новое представление и испытывающие при этом интеллектуальное чувство удовольствия-удивления от подобного творческого процесса. Далее: если бытийствующее наше представление об Истине есть представление о комплексе взаимосвязанных объектов-сущих, входящих в данную Истину, значит, бытийствует и наше представление об этих объектах, обзаводящихся (объектах) все новыми и новыми свойствами и взаимосвязями с другими объектами.
  
  И что же мы здесь видим? А видим мы то, что в философии должна наличествовать не "онтология Присутствия" (Бадью), столь характерная для европейской метафизики вплоть до настоящего времени, а онтология Возникновения в нашем представлении - и только в нем! - интеллектуальной новизны, создающей это Присутствие и обеспечивающей много и-разнообразие мира человеческого Бытия и существования. Так что прежде чем что-либо присутствовало во всем своем разнообразии, оно сначала должно было пройти стадии интеллектуального Возникновения в мысленном представлении человека, то есть стадии, если можно так выразиться, "своего" Бытия. И только после того как данное совершенно новое мысленное представление хотя бы в некоторой степени претворится в материальную или духовную практику и утеряет прежнюю свою новизну, оно обретает право - перед тем как погрузиться в Ничто - быть хотя бы на некоторое время просто существующим, то есть присутствующим, но уже не бытийствующим.
  
  Вот почему нечто (сущее), вне контекста идеи присутствующее, не может быть бытийствующим, поскольку не исключено, что оно уже ранее прошло стадии своего предыдущего становления в каких-либо идеях, то есть стадии приобретения тех или иных уже известных нам на данное время свойств или взаимосвязей с другими объектами. А если оно уже "засветилось" в предыдущих идеях, ему только и остается дожидаться того момента, когда оно снова станет объектом-сущим какой-либо новой идеи. И в этой идее его сущность может пополниться (обновиться) другими свойствами и взаимосвязями с другими объектами. И так без конца. В результате чего накапливается и обогащается наше сущностное представление о данном объекте-сущем. Так изобретение колеса как объекта, применяемого в глубокой древности, скорее всего, для облегчения перемещения с места на место тяжелого груза и использующего сущностное свойство качения, в ходе дальнейшего развития цивилизации приобрело совсем другие свойства и взаимосвязи в самых разнообразных идеях: свойство вращения в мельнице и турбине, свойство колебания под действием пружины в механизме часов, свойство генерирования работы, тока, магнитного поля в различного рода электромагнитных устройствах и мн. и мн. др.
  
  Так что только участие объекта - здесь и сейчас - в новых идеях дает нашему представлению о данном сущем бытийствовать и тем самым пополнять сущность данного объекта. Другими словами, один и тот же объект может участвовать в разных идеях, но каждый раз в "обвязке" определенного комплекса своих сущностных свойств и взаимосвязей, которые бы не противоречили свойствам тех объектов, с каковыми они вступили во взаимосвязь. То есть сущее, обладая вполне конкретными свойствами, может "эксплуатировать" их, побуждая себя вступать во взаимосвязи с самыми различными объектами, которые, в свою очередь, способны "эксплуатировать" уже свои свойства.
  
  Вот здесь-то как раз и находится тот "перекресток" встречи существующего сущего с бытийствующим мышлением-представлением, на котором возникает вводящее в заблуждение понятие "бытия" сущего, а не более адекватно отвечающее духовной реальности понятие Бытия нашего творческого воображения по поводу возникновения нового сущего", то есть того сущего, которое претерпевает процесс становления в нашем умственном представлении. Сущее как объект материальной ли или духовной природы само по себе, то есть в отрыве от какой-либо нами создаваемой идеи, никакого бытия не испытывает и испытывать не может, поскольку это не активный, а пассивный объект, объект способный лишь испытывать воздействие окружающей среды. Бытийствует лишь наше время от времени активное творческое воображение, генерирующее идеи и наделяющее, а тем самым и обогащающее данные сущие (из которых эти идеи состоят: исходные сущие и сущие искомые) свойствами и взаимосвязями с другими сущими - участниками той или иной новой идеи.
  
  Но здесь, конечно, может возникнуть вопрос: почему процесс внедрения духовной новизны (Истины) в материальную практику мы не можем отнести к категории бытийственного процесса, а относим его к процессу нашего существования, то есть к процессу обычной человеческой деятельности. Ответ достаточно прост. Во-первых, любая материальная новизна производна от когда-то и кем-то уже созданной новизны интеллектуальной. А во-вторых, трансформировать эту духовную новизну (то есть внедрять) в новизну материальную может, выражаясь простым языком, любой и каждый. Но лишь единичной и способной к Бытию (то есть к творчеству) личностью создается новизна духовная. Все материальное, прежде чем стать таковым, проходит стадию идеального, то есть участия в той или иной идее.
  
  Вот теперь мы можем вернуться к приведенному нами в Разделе 5.1. "Структурно-функциональный состав идеи" анализу идеи изобретения очков и увидеть, что в данном случае бытийствуют не линзы и не очки сами по себе, и не человек, их носящий; бытийствует только изобретатель и только в тот момент, когда ему приходит на ум идея коррекции четкости зрения посредством использования стекла, поверхность которого определенным образом изогнута. Остальные объекты (линзы, оправа, человек, использующий эти очки), в том числе и сам изобретатель, но как человек, находящийся вне контекста данной идеи, то есть вне процесса создания именно этой идеи - это объекты существующие, а не бытийствующие. И только благодаря этой идее они были соединены в единое целое.
  
  Но мало того что она их соединила, она создала саму себя из подручных и уже существующих ("старых") объектов. А не так, что сначала, положим, была создана линза (авось когда-нибудь пригодится для идеи очков), затем был обнаружен дефект зрения (а вдруг для его коррекции можно будет использовать линзу) и т. д. и т. п. На самом же деле идея иррационально-первична и она вовсе "не знает", какие объекты в нее войдут и какими взаимосвязями они будут соединены в единое целое, обладающее к тому же и новым смыслом и ценностью. Более того: объекты, в нее вошедшие, уже не будут прежними, "старыми": они, благодаря этой идее, приобретут новое качество в дополнение к качествам им уже присущим: плоское стеклышко станет вогнутой линзой, человек близорукий станет видящим отдаленные предметы, а сам изобретатель впервые (или в очередной раз) станет творцом совершенно новой идеи и переживет никем кроме него не испытанное интеллектуальное чувство удовольствия-удивления от понимания вдруг явившейся ему идеи.
  
  Так создается многообразие окружающего нас духовно-материального мира: оно создается за счет генерируемого разнообразия неповторимых идей и за счет обновления и пополнения многообразия материальных объектов-сущих. И не имеет значения, к какой сфере нашей деятельности относится идея: технической, научной, нравственной или эстетической. Любая идея-Истина духовна, но воплощение ее в практику жизни - всегда материально и конструктивно, то есть полезно. Что же касается самой идеи, то она сама по себе не может быть деструктивной, деструктивным может быть только способ ее внедрения и применения, как создание атомной бомбы стало деструктивным моментом идеи атомного строения материи. И не может быть идея деструктивной только потому, что Бытие, представленное возникновением нового интеллектуального смысла, направлено на возрастание и сохранение различных форм жизни.
  
  Взять хотя бы уже не раз нами разбираемую и, казалось бы, совершенно абстрактную идею красоты. Как человек, ставший носить очки, улучшает качество своей жизни, так и человек, - как один из основных объектов идеи красоты - способный воспринимать и чувствовать красоту, изменяет качество своей жизни. Не он ли в буквальном смысле притягивается (то ли как художник, то ли как истинный любитель-созерцатель) к искусству и тем самым изменяет свое отношение к окружающей нас действительности, а тем самым изменяет и свою деятельность; и не он ли, будучи причастным тем или иным образом к прекрасному, научается более продуктивно мыслить; и не он ли, испытывая интеллектуальное чувство удовольствия-удивления от творческих актов, тем самым отвращается от того, чтобы искать удовольствие от свершения деструктивных поступков (см. Разделы Главы 9 и особенно Раздел 9.2 "Метафизика и нравственность"). Так, самая, казалось бы, абстрактная идея самым незаметным - можно было бы сказать: подпольным - образом оказывает вполне конструктивное воздействие не только на жизнь человека, но и на жизнь всего сообщества. А искусство как раз и является неопровержимым тому свидетельством.
  
  Продолжая наш разговор о "бытии" сущего, заметим следующее: в традиционно европейском представлении о бытии как наличном присутствии какого-либо сущего нет элемента возникновения интеллектуальной новизны, а потому и не может быть понятия "бытия" этого сущего. Последнее (сущее) всего лишь существует неизменным и постоянным в своей сущности. Но, как мы уже знаем, статус причастности к бытию (в нашем представлении) это сущее может получить лишь в том случае, если оно является одним из объектов внове возникающей идеи, которая через развернутую из нее мысль наделяет данное, внове образуемое, сущее какими-либо новыми свойствами или взаимосвязями с другими сущими данной идеи. То есть это сущее, пройдя "горнило" идеи, в некоторой степени обновляется и обогащается. В связи с чем оно приобретает дополнительную возможность стать объектом все новых и новых идей. Так, положим, обыкновенная проволочка, помещенная Фарадеем в магнитное поле, путем последующего участия в самых разных идеях, в конце концов, трансформировалась в сверхпроводящую обмотку современного ускорителя. Точно так же и красота как физиологически ощущаемая "текучая сущность" (А. Ф. Лосев) в эстетике Гомера преобразовалась у Платона в адекватность воплощения эйдосов в соответствующие им объекты, а у Гегеля в "чувственную видимость идеи". То есть, сущее трансформируемо в соответствии с тем, в каких идеях оно выступает взаимосвязанным с другими сущими.
  
  И если мы обратимся к вопросу Лейбница-Хайдеггера "Почему есть сущее, а не наоборот - Ничто" (см. следующий раздел и Раздел 14.6. "Безосновно ли..."), то его можно было бы преобразовать в вопрос "Почему мир пребывает в постоянно обновляемом и приумножаемом разнообразии своих объектов?". И ответить на него можно было бы следующим образом: да потому, что
  - во-первых, Ничто (Хаос как хранилище исходных сущих) есть нечто (то есть сущее), не обновляемое в своих недрах, но приумножаемое за счет притока объектов-сущих из мира существующих сущих (см. схему взаимоотношений в триаде);
  - во-вторых, сущее - это то, что способно (в составе все новых и новых идей) к обновлению и возрастанию своей сущности;
  - и в-третьих, Бытие - это то, что, изымая сущее из небытия (Ничто), делает его сперва "бытийствующим" (в составе развертываемой нами идеи), а затем сначала обновленным (в результате обогащения взаимосвязями с другими объектами), а уже потом обыкновенным существующим объектом готовым снова на какое-то время погрузиться в Ничто.
  
  Таким образом мы уже понимаем, что только вызволяя сущее из Ничто и "воздействуя" на него Бытием и красотой, можно обновлять и разнообразить мир, в котором мы живем. Человек, продуктивно мыслящий - это тот "трансформатор", который работает, на создание красоты, на повышение многообразия мира (то есть его новизны) и на увеличение его смыслового содержания.
  
  И в заключение данного раздела дадим достаточно развернутое - правда, может быть, несколько громоздкое - определение Бытия и сопроводим его некоторыми пояснениями. Бытие - это, сопутствуемый возникновением интеллектуального чувства удовольствия-удивления, процесс зарождения нового смысла, в ходе которого (процесса) наше творческое воображение-представление осуществляет операцию создания (обнаружения, "понимания") нового ценностно-смыслового содержания в виде идеи, развертываемой посредством рефлексии в Истину-мысль, состоящую из определенного числа, объединенных оригинальной взаимосвязью объектов-сущих, одно из которых (а именно, искомое сущее в виде подручного средства) призвано в последующем к тому, чтобы с его помощью можно было исполнять деятельность по получению Продукции, потребность в которой уже давно назрела в социуме.
  
  Так что единственное подлинное Бытие - это сотворение, созерцание и переживание внове явленной нам интеллектуальной новизны. Потому что у нас нет необходимости душевно-спонтанного погружения в то, что для нас не ново и что уже не волнует нас. Интеллектуальная новизна - это первое, что нас удивляет и радует. И возникнуть она может только внезапно и только "внутри" процесса нашего творческого воображения-представления, и только в виде объективной идеи. И мы сами должны быть активно причастны к ее созданию (обнаружению, распознаванию, "пониманию"). Идея, не нами созданная (то есть субъективная идея), никогда не может стать предметом нашего подлинного удивления и наслаждения, поскольку для того, чтобы понять, в чем заключается суть ее новизны, мы должны привлечь аппарат нашей рефлексии (логики), способной только к поэтапному, ступенчатому пониманию и приближению к сути не нами созданной идеи. А там, где нет иррационально-спонтанного и, главное, целостного "схватывания" смысла чего-то интеллектуально нового, там нет ни удовольствия от понимания, ни изумления-удивления, а, следовательно, нет и Бытия. (Все нами вышеизложенное относится к Бытию человека. Что же касается Бытия социума и его взаимосвязи с Бытием человека, то об этом смотри Часть 111).
  
  И принципиальная разница в восприятии и понимании новизны, нами создаваемой и не нами созданной, только в том, что в первом случае мы идем от целостного восприятия "схваченной" нами идеи к пониманию ее смысла, а так же к восприятию составляющих ее частей и скрепляющих их взаимосвязей, в то время как во втором случае все наоборот: мы сначала должны воспринять и понять по отдельности все составляющие части кем-либо созданной идеи и те взаимосвязи, что их соединяют, и только потом уяснить себе, в чем именно заключается смысл самой идеи. Но главное что разделяет оба случая, это то, что в первом варианте мы являемся творцами внове создаваемого знания и тем самым проявляем свое Бытие и испытываем интеллектуальное чувство удовольствия-удивления от понимания нашей идеи, в то время как во втором варианте мы всего лишь воспринимаем кем-либо ранее добытое знание, а потому, не являясь творцами, не проявляем своего Бытия и тем самым лишены удовольствия внезапного понимания смысла идеи, несмотря даже на то, что последняя может быть абсолютно нова для нашего сознания. Наличие удовольствия есть признак присутствия интеллектуальной новизны. Подлинное творчество (Бытие) всегда в радость. Но чтобы подступиться к нему, необходимо изрядно потрудиться.
  
  6.5. "Почему вообще есть сущее, а не, наоборот, Ничто?"
  
  Памятуя все то, что мы сказали выше и о структурном составе идеи, и о событийном характере ее явления в наше сознание, можно не только проследить вполне определенные взаимосвязи между Бытием, сущим и Хаосом (Ничто), но и понять смысловую направленность постановки вопроса в форме: "Почему вообще есть сущее, а не, наоборот, Ничто?".
  
  Бытие и сущее - соответственно, как вспышка света в ночи и объекты, ею освещенные. Бытие, вследствие мгновенности своего явления и неуловимости процесса превращения в мысль, неопределимо в понятиях, в то время как сущее - определимо, поскольку оно представляет собой ряд объектов в их взаимосвязи в пределах конкретной идеи. Причем каждый из объектов имеет свое наименование, связанное с вполне определенным и уже известным нам понятием (словом). Поскольку слово и понятие, за ним скрывающееся - это тот свет, который обнаруживает объект, ранее бывший вне поля зрения нашего сознания.
  
  Смысл же самой идеи мы можем - и то только ретроспективно - увидеть в той взаимосвязи объектов, которая их объединила и придала им ценностно-смысловое содержание. Так, увидев с вершины холма освещенные ударом ночной молнии ранее неизвестный нам городок, мы понимаем и целесообразность его расположения, и смысл наиболее значимых его сооружений. То есть нам становятся понятными и смысл и ценность расположения данного поселения именно в данном уголке местности и именно в данном наполнении его объектов.
  
  (Но здесь можно говорить как о том, что смысл идеи формирует новые для нас взаимосвязи объектов, так и о том, что совершенно новая для нас взаимосвязь знакомых нам объектов формирует саму идею. И мы имеем основание так говорить только потому, что не знаем, что именно было первичным: "схваченная" ли нами на иррациональном уровне взаимосвязь, которая привела к формированию идеи, явившейся затем в наше сознание, или сформированная нашим бессознательным идея привела к тому, что мы обнаружили эту взаимосвязь. Принцип "курицы и яйца", скорее всего, является фундаментальным принципом, действующим в том случае, если мы проникаем вглубь как самой материи, так и познания самой способности познания).
  
  Итак, на первую половину вопроса "Почему есть сущее..." мы можем дать ответ: потому что оно нами "видимо" в качестве тех объектов, которые стали составляющими элементами мысли как производной от идеи - бытия. Но и идея тоже "видима", но "видима" она всего лишь мгновение (как "сгусток" смысла). Как падающая звезда на небосклоне нашего сознания, которую мы не в силах зафиксировать ни одним из подручных нам средств. И не потому что не способны к этому, а потому что нет таких средств в принципе. Поэтому, как нам представляется, правомочнее было бы сначала задаться вопросом: "Почему нами "видимо" сущее, а не бытие, из которого оно возникло?". "Невидимость" бытия, как мы только что заметили, объяснима отсутствием средств, которыми мы могли бы его зафиксировать. Вот оказывается почему древнегреческая мысль в лице ее основателей вместо того чтобы с самого начала зафиксировать свое внимание на истине бытия (алетейи) сразу же соскользнула к трактовке бытия как "бытия" сущего (что и было неоднократно отмечено Хайдеггером). Сущее - объект, становление (бытие) которого можно зафиксировать в соответствующих словах-понятиях. Бытие же мимолетно и ничем не представимо, и о явлении его может свидетельствовать только точно такое же мимолетное и непредставимое чувство удовольствия и удивления.
  
  (Кстати сказать, догадываемся мы и о том, по какой причине из вопроса "Почему есть сущее, а не, наоборот, Ничто?" могло ускользнуть само понятие бытия: фигурирует сущее и Ничто, но нет бытия. А ускользнуть оно могло по двум вполне оправданным причинам: либо бытие - вследствие своей мгновенности и неопределимости в понятиях - отождествлено с Ничто, либо оно выпало из триады "Ничто-Бытие-сущее" как срединное звено между отчетливо "видимым" нашим сознанием сущим и совсем им не "видимым", но все же вполне предполагаемым, Ничто).
  
  Таким образом, если есть "видимое" нами сущее и если есть мимолетное Бытие, из которого это сущее - как листочки из почки - раскрылось, то возникает вопрос, откуда появилось само Бытие, то есть, что является источником возникновения или пробуждения самого Бытия. Ведь должно же быть нечто, из чего оно зарождается. Тогда в дополнение к только что поставленному вопросу можно было бы добавить вопрос "Почему наше мышление (сознание) способно заметить последствия явления - Бытия (то есть саму мысль и те сущие, из которых она состоит), но не способно увидеть тот источник или то начало, из которого формируется само Бытие (то есть, Ничто и что-то такое, чего мы пока не знаем). (Но знание об этом мы постараемся получить в Части 111 и, особенно, в Разделе 14.6. "Безосновно ли...."). На первую часть вопроса мы уже ответили: последствия Бытия в виде обновленного сущего нами "видимо", поскольку оно выступает в форме уже знакомых нам объектов идеи-мысли, и эти объекты мы можем себе представить и даже обозначить вполне определенными словами или знаками. Остается нам ответить на вторую часть, как только что поставленного вопроса, так и вопроса в его изначальной формулировке "Почему вообще есть сущее, а не, наоборот, Ничто?".
  
  Итак, принимая во внимание то, что мы сказали о Бытии человека выше, попытаемся сначала понять, что скрывается за этим таинственным и неуловимым Ничто. Как мы уже знаем, ответ на этот вопрос в самых общих чертах дал Платон в своем "Тимее", охарактеризовав это, предшествующее бытию Ничто уже приведенными нами выше словами и выражениями из этого диалога. (Кстати сказать, платоновское описание столь расплывчатой абстракции, как нам представляется, нисколько не противоречит представлению о том, что в "Тимее" в качестве "воспреемницы" и "кормилицы" фигурирует вновь введенное Платоном понятие материи. И действительно, не является ли физическая материя тем основанием и тем Ничто, на базе которого формируются идеальные представления об объектах-сущих, являющихся в свою очередь "материалом" для образования объективных идей).
  
  Так что же такое Ничто, из которого формируется само бытие?
  Для того чтобы составить себе некоторое представление об этом, для начала необходимо отметить следующие два важных положения:
  1. Бытие - это упорядочивающий процесс созидания интеллектуальной новизны, "состоящей" из объектов-сущих, приводимых нами во взаимосвязь.
  2. И осуществляется этот процесс посредством творящей способности продуктивного мышления.
  
  Таким образом, Бытию самому по себе предшествует некоторый набор еще незнакомых нам разрозненных объектов-сущих и некоторое стечение способностей и обстоятельств, которое может привести в порядок это сущее, то есть привести его во взаимосвязь. Исходя из этого, Ничто можно представить в виде двух взаимонеобходимых составляющих.
  - Во-первых, это то, что в потенции может быть подвергнуто упорядочивающему воздействию Бытия. А подвергнуты ему могут быть только объекты-сущие способные стать отдельными элементами новой идеи, то есть элементами уже готовыми войти в состав (комплект) идеи.
  - А во-вторых, это то, что осуществляет само упорядочивающее воздействие.
  (Более подробно о Ничто (Хаосе) в Разделах 11.4., 12.3., 15.2., когда речь у нас будет идти о методологии возникновения новизны, распространенной и на социум).
  
  И единственно, что может осуществить его, так это наша, опять же, потенциальная способность производить нечто новое в виде объективной идеи. Причем способность эта зависит от множества как случайных, так и не случайных факторов, каковыми могут быть и дарованная нам способность к тому или иному роду творческой деятельности, и те многочисленные обстоятельства, которые мы познаем и в которые постоянно попадаем, и весь тот Хаос объектов-сущих, нас окружающих в том или ином отдалении от наших органов чувств и т. д. и т. п.
  
  Но здесь сразу же мы вынуждены отметить: в дальнейшем мы не будем касаться второй составляющей Ничто, поскольку она относится к чрезвычайно обширной и важной теме, как теории познания, так и психологии творчества. Разработка этой темы может стать только объектом отдельного и более пристального внимания.
  
  Таким образом, Ничто (Хаос) - это все то, что в той или иной мере потенциально может быть причастно к формированию Бытия, то есть к возникновению новой интеллектуальной идеи. Спрашивается, почему "потенциально"? Да потому, что Ничто не имеет непосредственного контакта с Бытием, поскольку между ними находится буферная зона, в которой логическое мышление осуществляет подготовительную работу (на этапе рефлексии-1) с тем заимствованным из Ничто сущим, которое может быть причастно к формированию и явлению идеи - Бытия. И если к формированию Бытия может быть причастно все что угодно, то Ничто есть все то, что не включает в себя только само Бытие и то сущее, которое на данный момент - то есть здесь и сейчас - является предметом непосредственного внимания нашего сознания. Отсюда ясно: объекты сферы Ничто во всей своей массе находятся вне поля зрения нашего сознания.
  
  Но это ничего не говорит в пользу того, что они не могут стать объектом нашего внимания и даже элементом вновь создаваемой идеи. И это мы знаем хотя бы из того, что состав объектов новой идеи может быть самым непредсказуемым. Так что можно считать, что объекты сферы Ничто, на которые мы не "смотрим", находятся во тьме, хотя на самом деле они не таятся от нас и могут быть нами "увидены", если у нас появится к тому необходимость и мы соизволим обратить на них внимание. Причем следует заметить, что эти объекты высвечиваются тем же светом, которым освещаются объекты-сущие, попавшие в процессе логического мышления в луч света нашего внимания-сознания. (Попутно отметим: если Ничто - это вся та сумма сущего, что может быть в той или иной мере причастна к образованию каждого конкретного события Бытия, то каждой объективной идее предшествует свое собственное и уникальное Ничто).
  
  Таким образом, Ничто - это еще не подготовленное и не оформленное для комплектации объективной идеи сущее. Но и пройдя через или сквозь горнило идеи, данное сущее, став обновленным сущим и снова влившись в необозримый океан Ничто, вновь приобретает потенциальную способность стать объектом-сущим какой-либо новой идеи. И так же как осуществляется круговорот воды в природе, так же осуществляется и круговорот сущего в Природе нашего продуктивного мышления (что и представлено на нашей схеме в предыдущем разделе).
  
  И нет принципиальной разницы между сущим и объектами Ничто, за исключением того, что первое является предметом внимания нашего сознания, а второе - нет. Как нет и никакой таинственности и никакого "ужаса" (Хайдеггер) в Ничто. Вся его таинственность - в его неисчерпаемости и непредсказуемости. Как бы нам ни хотелось выглядеть более респектабельными в собственных глазах, мы всего лишь винтики и марионетки той грандиозности и провиденциальности, которая заключена в Ничто: с сущим мы еще как-то можем справиться - да и то не всегда, - а вот к Ничто мы даже не знаем как и с какой стороны подступиться. А то, чего мы не знаем, то и способно внушить нам "ужас".
  
  Таким образом, мы уже видим, что сущее может:
  - во-первых, принадлежать (правда, в "невидимой" нами потенциальной форме) сфере Ничто;
  - во-вторых, быть объектом манипулирования нашей логики в подготовительном процессе (рефлексия-1), предшествующем упорядочивающему акту Бытия;
  - и, в-третьих, опять же быть объектом логики, но уже в процессе развертывания внове рожденной идеи в мысль (рефлексия-11), составными частями которой являются обновленные сущие (исходные сущие) в комплексе их взаимосвязей между собой и с внове образованном искомым сущим.
  
  И в заключение нам бы хотелось отметить особую роль и значимость логики на стадии подготовки к продуктивной части нашего мышления (инсайт, интуиция). Неутомимая настойчивость логического мышления на данном этапе рефлексии-1 объясняется стремлением к заветной, хотя и никогда не достижимой цели: самому напасть на решение интересующей его проблемы, то есть создать (обнаружить, "понять") новую идею. Но наше сознание не осознает - и в этом его благо! - того, что логика не способна на это. (Да это и не ее функция, как мы уже отмечали ранее). Иллюзия того, что логика способна своими силами найти решение задачи, заставляет нас вновь и вновь делать очередные попытки к достижению искомой цели. И эта извечно манящая нас цель - есть тот стимул, который подвигает нашу логику к тому, чтобы на сознательном уровне досконально изучить все обстоятельства, более или менее причастные к той проблеме, которая нас интересует. А без этого нет выхода к заключительному акту продуктивного мышления, осуществляемому иррациональной (то есть бессознательной) составляющей нашего интеллекта.
  
  Так что логика всегда находится на "крючке" уверенности в том, что только она сама способна найти решение задачи. И тем самым она оказывает неоценимую услугу иррациональному мышлению, которое без этой базы, без этого фундамента неспособно найти новое и притом оригинальное решение задачи. В том и состоит парадокс рационально-иррационального мышления: ни логика (сама по себе) без интуиции (инсайта, озарения) не может найти окончательного решения творческой задачи, ни интуиция без помощи логики не может выйти к финальному результату. Вот только так, вальсируя вместе, они способны совершить свой тур сотворения Интеллектуальной Новизны.
  
  (Сама суть того, что происходит в структурах нашего мозга в процессе многочисленных попыток логического мышления самому решить творческую задачу, будет нами изложена в Разделе 13.3. "Инсайтное явление идеи...").
  
  6.6. Импульсивность Бытия
  
  Как мы теперь уже понимаем, нет никакого неизменного и "единого" (Парменид) бытия, как нет и бытия "разлитого" в пространстве и времени. На самом же деле бытие импульсивно и вполне конкретно. Неизменность его - всего лишь видимость, за которой скрывается импульсивность. Так видимость бурлящей поверхности кипящей воды в сосуде скрывает импульсивность и единичность образования отдельных, но многочисленных пузырьков пара по всей поверхности дна сосуда. Мышление как рождение новизны в виде объективной идеи - это и есть само Бытие, в процессе которого осуществляется познание мира и его освоение. Посмотрим, как это происходит в историческом развитии.
  
  Если мы будем ретроспективно удаляться к тому начальному времени, когда зарождалась способность продуктивно мыслить, то есть генерировать новые идеи, то можно себе представить человека, вокруг которого простирается таинственный и еще незнакомый ему мир изолированных объектов и явлений. Познание их и освоение могло состояться только в том случае, если могло состояться познание взаимосвязей (свойств) между отдельными чувственно и умственно воспринимаемыми объектами окружающей действительности. А познание взаимосвязей возможно только в том случае, если человек будет либо обнаруживать естественно существующие взаимосвязи (открытие), либо создавать новые искусственные взаимосвязи (изобретение) между известными ему объектами, либо "понимать" взаимосвязи, заложенные художником в виде идеи в произведение искусства. Не проводя подобной работы, его сознание и разум остались бы на уровне своего животного развития, руководствующегося инстинктами.
  
  При этом нам следует не только напомнить, но и обратить особое внимание на одно важное положение, не учет которого приводит к принципиально недопустимому и превратному толкованию вопросов Бытия. И положение это заключается в следующем. Бытие - это не мышление (по Пармениду) и не занебесный мир покоящихся в неприкосновенной целостности идей (Платон), Бытие - это происходящий в данное время процесс (акт) рождения новых идей. И прав был один из "оппонентов" Декарта, когда, соглашаясь с последним, писал:
  
  "То, что я познаю ясно и отчетливо, несомненно, есть истинное бытие"41.
  
  Но, к сожалению, у Декарта нет четко обозначенного слияния интуитивного познания как озарения и идеи как результата этого озарения. Под идеей он подразумевал не нечто экстраординарное, a "все то, что непосредственно воспринимается умом" (Там же, стр. 142). Вот почему нельзя сказать, что великое множество уже наработанных человечеством идей имеет какое-то отношение к бытию самому по себе в настоящее время. К Бытию как таковому имеют отношение только те объективные идеи, которые рождаются в настоящее время, то есть здесь и сейчас. Прочие же идеи, то есть идеи, которые были в прошлом, и которые уже трансформировались в идеи субъективные, - эти идеи перешли в сферу существования, как в сферу существования перешли и те обновленные объекты-сущие, которые были составляющими элементами этих идей. Они уже - отработанный продукт креативного мышления, а заодно и материал для "производства" новых идей.
  
  Так что бытийствуем мы только по мере того как наш ум озаряют все новые и новые идеи.
  
  Отметим и другую особенность данного вопроса, но уже связанную не с процессом явления новизны, а с терминологическим обозначением. Поскольку Бытие - это процесс (акт) рождения интеллектуальной новизны и поскольку наименование этого процесса словом "бытие" есть дело конвенции, некогда предложенной древнегреческими мыслителями, то нельзя сказать, что идея есть функция Бытия, как нельзя сказать и того, что она является образом Бытия. Указанный процесс рождения идеи и Бытие - это разные наименования одного и того же процесса иррационального явления новизны в наше сознание. Поэтому идея не может быть ни функцией, ни образом Бытия, как может быть, положим, портрет на живописном полотне образом человека на нем изображенного.
  
  А теперь для того чтобы достаточно наглядно представить себе весь процесс бытийствования человечества во времени, продолжим предложенную нами аналогию с процессом кипения. При достижении точки (температуры) кипения сначала в немногочисленных центрах парообразования начинают формироваться пузырьки пара и подниматься к поверхности жидкости. По мере прогревания дна сосуда и объема жидкости, таких центров становится все больше и больше, и все большее их количество достигает поверхности воды. Так вот, сиюминутный процесс образования пузырьков пара можно уподобить процессу рождения в каждый момент все новых и новых идей. Наблюдая же данный процесс со стороны, мы видим лишь бурление воды на ее поверхности. То есть, мы не видим процесс зарождения пузырьков на дне сосуда, а видим лишь его результат. Так же мы видим обновление нашей бытийственной материально-духовной жизни, но малоспособны "увидеть" непосредственно-изначальные причины этого обновления. Ощутить же само Бытие мы можем только в том случае, если мы сами являемся творцами своих собственных объективных идей (пузырьков). И соматически мы их ощущаем в форме интеллектуального чувства удовольствия и удивления от их новизны, а интеллектуально - в форме новых идей, разворачиваемых нами в новые мысли. И только в развернутой и оформленной мысли мы можем увидеть те объекты, что образовали идею и те взаимосвязи, которые их соединили в единое целое, обладающее притом ценностно-смысловым содержанием.
  
  Таким образом, вывод из вышеприведенного следующий: неверным было бы сказать, что идея есть функция или образ Бытия, как неверным было бы сказать и то, что Бытие является производным от идеи, поскольку "бытие" есть всего лишь другое слово для обозначения того, что мы назвали возникновением интеллектуальной новизны (идеи), являемой нам в акте инсайта, интуиции, озарения и т. д. И, в конце концов, прав был родоначальник метафизики Парменид с его формулировкой: "мышление и бытие - одно и то же" - с одним лишь разъяснением: под мышлением надо иметь в виду креативный процесс (акт) рождения интеллектуальной новизны в форме новой идеи.
  
  В своем "микроисполнении" Бытие импульсивно, уникально и светозарно, как светозарно и мгновенно явление в наше сознание совершенно новой для нас идеи, нами же сотворенной неизвестно каким образом. Вот это отсутствие видимых нашим сознанием путей, ведущих непосредственно к образованию данной конкретной идеи, и есть самое загадочное в нашем продуктивном мышлении. Мы знаем и осознаем подготовительный этап обработки материала возможно причастного к образованию еще неизвестной нам идеи (рефлексия-1); мы знаем и осознаем этап развертывания уже явившейся в наше сознание идеи (рефлексия-11); но мы не знаем и не осознаем, что происходит в промежутке между этими этапами.
  
  А поскольку процессы в этой инкубационной зоне нами не осознаются, мы и полагаем, что самая продуктивная часть нашего мышления, мышления, генерирующего интеллектуальную новизну, совершается либо в бессознательной части нашего интеллекта, куда сознанию нет доступа, либо на бессознательном этапе мышления, когда сознание, не участвуя в этом процессе (акте), получает готовый результат в виде уже полностью сформировавшейся, да к тому же совершенно новой идеи. И это, кстати сказать, является одной из причин сложности, да к тому же и запутанности, вопроса размежевания Бытия и сущего, поскольку сущее (объекты) находится и на "входе" в Бытие в виде "старых" объектов (исходных сущих), которые, однажды выделившись из Ничто (см. схему в Разделе 6.4. "Взаимоотношения в триаде "Бытие-Красота-Истина""), соединились между собой посредством взаимосвязывания в комплекс, впоследствии ставший объективной идеей, и на "выходе" из Бытия: в виде тех уже обновленных объектов-сущих, которые были составляющими элементами объективной идеи.
  
  Вот почему мы можем сказать, что идея - это линза, которая собирает объекты-сущие на входе в нее и преобразует их на выходе в нечто совершенно новое и к тому же достаточно ценное: а именно, мысли с их новыми взаимосвязями (свойствами). Причем на этапе подготовительной работы логики происходит прямой процесс собирания исходных сущих в предполагаемую нами идею, в то время как на этапе развертывания идеи в мысль происходит обратный процесс разбирания только что явившейся идеи на сущие как составляющие элементы мысли. И одним из таких сущих (искомым сущим) является то сущее, которого нам не достает для полной комплектации идеи и которое мы должны создать внове. Так что Бытие есть не что иное, как преобразование уже известного нам и разрозненного знания в знание для нас новое и некоторым образом уже объединенное и даже оформленное. Причем объединение свершается, хотя и не без помощи логики, но, главным образом, посредством интуиции, инсайта, озарения и т. д.
  
  6.7. Что значит понять смысл идеи, в чем заключается новизна смысла и роль языка при понимании и выражении нового смысла?
  
  I. Выше по тексту мы уже не раз употребляли выражение "понять смысл внове явленной идеи". И мы уже утвердились в том, что сама новизна идеи всегда рождается в нашем бессознательном. Но что означает словосочетание "понять смысл" в контексте "узнавания" нашим сознанием того, что явилось ему из нашего же бессознательного? Ведь эта идея нова для него. Как сознание узнает новизну смысла, то есть ту новизну, которая ни нам, ни кому-либо другому не была известна?
  
  Но сначала рассмотрим более простой пример: что значит понять смысл идеи, кем-либо уже созданной (открытой), но лично нам еще не известной. Положим, что значит понять смысл закона Ома? Наверное, это значит: во-первых, узнать, какие сущие являются составными частями этой идеи (I, U, R, проводник тока, источник напряжения и т. д.), какими свойствами они обладают и в каких взаимосвязях между собой находятся; а во-вторых, какую функцию мы можем выполнить, зная все то, что мы перечислили. Итак, зная все это, мы можем считать, что способны выполнить функцию расчета значения любого из трех параметров формулы, подставляя значения двух других известных параметров. То есть формула открывает нам новую возможность в обращении с некоторым когда-то и кем-то образованным комплексом взаимосвязанных сущих. Она является подручным средством с сущностным свойством определять какой-либо параметр, осуществляя функцию вычисления.
  
  Далее переходим к более сложному случаю. Именно он является предметом нашего интереса: что значит понять смысл внове явленной нам идеи, то есть той идеи, которая рождена не кем-либо ранее, а нами, пытающимися понять ее смысл, и не только понять, но и изложить во всеми понимаемых словах, терминах, знаках и т. д.? А значит это следующее.
  
  Во-первых, понять смысл - значит быть способным изложить на рациональном уровне (на уровне нашей логики) то, что явилось нам из иррационального бессознательного. (Почему мы считаем, что идея явилась нам из бессознательного, - это мы уже знаем: потому, что она не может в мгновение ока сформироваться в нашем сознании. А именно так, во всей своей целостности, является, положим, инсайтная идея. И об этом мы более подробно говорили как в разделах первой части, так и в разделах данной части). Но почему мы можем изложить смысл идеи? Да потому, что он нам уже явлен в сферу нашего сознания. Как увидеть мы можем только то, что уже находится в поле нашего зрения, так и понять мы можем только то, что уже представлено "пред очи" нашего сознания. А представлен, скорее всего, некий вполне определенный комплекс нервных образований (возбуждений, взаимосвязей и т. д.) в структуре нашего мозга. Вот этот комплекс мы и должны "перевести" с языка "символов" бессознательного на язык символов сознания. Именно поэтому "поставщиком" новых идей является наше бессознательное, которое, приняв во внимание все то, что мы проделали на этапе рефлексии-I и то, что было проделано самим бессознательным в фазе инкубации, выдало нашему сознанию идею, смысл которой мы должны раскрыть и изложить на языке всеми понимаемого рацио (логики).
  
  Во-вторых, понять смысл идеи, значит удостовериться в правильности "выбранного" нами комплекса сущих. В том числе определиться и с их количеством: не должно быть ни лишних, ни, тем более, недостающих сущих - все они должны быть причастны как к образованию смысла (Истины) идеи, так и к формированию вида и сущности искомого сущего. Но здесь мы, конечно, несколько лукавим, когда говорим о том, что этот комплекс "выбирается" нами. На самом деле не совсем так, потому что окончательный "список" сущих конкретной идеи выбирается уже не "нами", а нашим бессознательным. Оно же, скорее всего, определяет конкретную форму взаимосвязей между объектами идеи, и оно же, кстати сказать, "выталкивает" сам "сгусток" смысла в сознание. И действительно, на этапе рефлексии-1 мы и впрямь выбираем тот гипотетический комплекс сущих, из которого, как мы полагаем, можно извлечь некий, желательный нам смысл. Но окончательный выбор делает наше бессознательное, потому что конкретный список сущих мы обнаруживаем уже на этапе рефлексии-II. И он, как правило, не всегда совпадает с тем комплексом сущих, которыми мы оперировали на этапе рефлексии-1.
  
  В-третьих, понять смысл значит: определиться в том, в каких взаимосвязях должны находиться эти сущие и какими свойствами они должны обладать. И это нам нужно будет при разработке технологии изготовления подручного средства по образцу искомого сущего, той технологии, которая должна учитывать все свойства входящих в идею объектов. Так в излюбленной нами (с подачи Хайдеггера) идее кусочка мела доска должна быть достаточно большого размера, чтобы текст было видно издалека и как можно большему количеству студентов, зрение не должно страдать близорукостью, тряпка должна быстро удалять текст, чтобы изложение его и восприятие было мобильным, то есть легко и быстро исполняемым. Все должно быть взаимосвязано и согласовано между собой. Вот эти свойства и взаимосвязи определяют "качество" смысла новой идеи мела взамен, положим, не совсем удобной ("некачественной") идеи обучения посредством нанесения текста стилем на индивидуальных вощаных дощечках, как это было при греческом обучении времен Сократа.
  
  И, в-четвертых, пониманию смысла должно сопутствовать убеждение в том, что мы достигли намеченной цели в виде создания новой функции, осуществляющей необходимую нам деятельность по получению необходимого Продукта. Целеполагающая роль нового смысла в том и состоит, чтобы достигнуть каких-либо действий по созданию чего-то нового. Все это вместе взятое и означает "понять смысл внове явленной идеи". (Вопросу формирования смысла идеи будет посвящен и Раздел 15.3. "Что такое смысл идеи ...").
  
  2. А теперь, коль скоро мы рассмотрели вопрос понимания смысла новой идеи, не лишним было бы знать, в чем именно заключается новизна смысла идеи, и где и когда она зарождается и появляется в нашем сознании. Начнем с вопроса: что из себя представляет новизна смысла идеи, то есть, из каких новых "элементов" она состоит? Как мы уже знаем, идея - это вполне определенный смысловой комплекс взаимосвязанных сущих, в процессе раскрытия которого нами выявляется форма и сущность того внове создаваемого нами сущего, которое в дальнейшем станет подручным средством, то есть объектом (предметом, моральным принципом, специалистом, идеей, институтом и т. д.) способным - посредством своего участия - исполнять определенную, заданную смыслом идеи функцию производства новой Продукции в социуме.
  
  Как видим из определения идеи, в новизне самой идеи заключены те новые компоненты, последовательное возникновение которых составляет саму суть идеи. А именно:
  - неповторимый в своем составе комплекс сущих, взаимосвязанных между собой, - скажем так, своеобразными отношениями - в то, что мы называем идеей;
  - новая форма и новая сущность искомого сущего;
  - новая, ранее не бывшая в обиходе человеческого существования функция (деятельность);
  - новая Продукция, производимая нами посредством искомого сущего-подручного средства.
  
  Рассмотрим вопрос подробнее и попытаемся определить, где и когда, то есть на каких этапах нашего мышления эта новизна возникает. Мы уже не раз указывали: на этапе рефлексии-I какой-либо новизны нет, поскольку, разрабатывая любой вопрос, мы оперируем не вполне определенным, гипотетически предполагаемым, комплексом готовых исходных сущих, каждое из которых не обладает какой-либо новизной. Наше мышление потому и способно ими оперировать, что они нам известны, то есть не новы для нас. Далее: на этапе рефлексии-II мы также оперируем известными нашему сознанию объектами. Но странное дело: почему-то в процессе развертывания структурно-функционального состава идеи у нас появляется потребность в создании совершенно нового (искомого) сущего, обладающего вполне определенным сущностным свойством (или рядом свойств), таким свойством, которое в сочетании со свойствами других сущих данной идеи способно исполнять совершенно новую функцию, то есть функцию, ранее не наблюдавшуюся в нашей жизнедеятельности.
  
  Возникает вопрос: где и когда образуются как новое сущностное свойство, так и форма (вид) нашего подручного средства, изготовленного по образцу искомого сущего? Можно предположить два варианта ответа:
  - либо они возникают на этапе рефлексии-II, то есть в процессе раскрытия смысла идеи и формирования вида и сущности искомого сущего (подручного средства),
  - либо "идея" нового сущего - каким оно должно быть - зарождается в нашем бессознательном уже до момента явления идеи в наше сознание, то есть до начала рефлексии-II.
  
  Первый вариант у нас отпадает, потому что, как мы только что указали выше, на этапе рефлексии-II мы оперируем известными нашему сознанию объектами-сущими. Остается второй вариант. Все дело в том, что скорее всего явление идеи в наше сознание есть следствие - и свидетельство! - нахождения нашим бессознательным "вида" того сущностного свойства (а заодно и формы искомого сущего), которым должно быть наделено это сущее для того, чтобы исправно исполнять возложенную на него смыслом идеи подручную функцию.
  
  Вот и получается, что сама новизна зарождается на бессознательном уровне в недрах нейрофизиологических процессов, которые отдельно от сознания оперировали той информацией, которую - в основном ее виде - мы заложили в наш интеллект на этапе рефлексии-1. На этом же бессознательном этапе сложился - в своем окончательном виде - и новый комплекс вполне определенных сущих, потому что на этапе рефлексии-II мы оперируем уже известным нам списком сущих. И мы уже нисколько не сомневаемся - как это было на этапе рефлексии-I - в каком составе и в каком виде должен быть этот комплекс. На этапе рефлексии-II нам остается лишь раскрыть то, что нашему сознанию выдало бессознательное. Что мы и делаем, когда развертываем идею и формируем искомое сущее в интеллектуальном процессе создания технологии получения этого сущего из исходных материалов.
  
  Так что наступление инкубационной фазы, следующей за этапом рефлексии-I, свидетельствует о том, что мы уже вплотную подступили к разрешению нашей задачи. Но рациональное по своей сути сознание не способно сделать этот решительный шаг, поскольку оно к этому (то есть к продуктивному мышлению) и не предназначено. А предназначено оно только к тому, чтобы как можно глубже проникнуть в суть стоящей перед нами проблемы. От степени этого проникновения во многом зависит наш успех. То есть, чем глубже мы проникаем в суть вопроса, тем вероятнее наступление инкубационной фазы и явления самой идеи в наше сознание. На первый взгляд можно было бы сказать, что инкубационная фаза - это тайм-аут, который берет наш интеллект перед решающим броском к сотворению идеи. Но это только видимость прекращения работы нашего интеллекта. На самом же деле с прекращением рефлексии-1 на скрытую от нашего сознания арену вступает наше бессознательное. Оно-то и бывает способно разрешить задачу и выдать в наше сознание новую для нас же самих идею. Причем, оно даже и не удосуживается известить нас о времени наступления инкубационной фазы.
  
  Итак, наступление инкубационной фазы процесса мышления есть свидетельство того, что на "вахту" продуктивного мышления заступило наше бессознательное. Но мы уже знаем, что весь процесс продуктивного мышления состоит из пяти этапов: рефлексии-I, инкубационной фазы, явления идеи в наше сознание, допонятийной фазы и рефлексии-II. Знаем мы и то, что понимание нами помысленного приходит к нам только в том случае, если мы способны его выразить, то есть оформить средствами языка. Отсюда возникает вопрос: в какой степени язык причастен к нашему мышлению в каждом из вышеперечисленных этапов? Другими словами: если есть сам факт фиксируемого в языке продуктивного мышления, то на всех ли его этапах язык принимает участие. И тут обнаруживается, что, по всей видимости, участие языка, то есть оперирование знаками (положим, словами) языка на уровне нашего сознания - исключается с момента наступления инкубационной фазы до момента начала раскрытия смысла явившейся нам идеи, то есть до начала рефлексии-II.
  
  Нам теперь понятно, что самое непонятное для нас происходит на трех средних этапах или стадиях нашего мышления: инкубационной фазы, явления идеи в наше сознание и допонятийной фазы. И не ясно самое главное: чем именно и как оперирует бессознательное в этот период своего функционирования - словами ли или понятиями, которыми мы обозначили ходы нашей мысли на этапе рефлексии-I, или оно переводит их в нечто нейрофизиологическое и оперирует уже этими образованиями то ли в виде нервных взаимосвязей между нейронами, то ли в виде сгустков нервных возбуждений. (Ведь не в бездействии же оно находится?). Здесь вотчина самой Природы продуктивного мышления, как вотчиной самой Природы является процесс пищеварения, о котором мы так же ничего не знали до тех пор пока нам не стала известной работа всех органов к ней причастных на разных стадиях. Так вот, что же это за "органы" (и секреты ими выделяемые и поглощаемые), которые совершают алхимический процесс "переваривания" того, что мы заложили в наш интеллект на этапе рефлексии-I, чтобы получить уже на выходе из рефлексии-II готовую идею в виде раскрытого нами смысла (Истины)?
  
  Знаем ли мы, что происходит внутри системы продуктивного мышления на самом результативном этапе ее функционирования? И знаем ли мы, каким образом трансформируется то, что мы называем идеей - только что явившейся в сознание - в слова, знаки, символы, образы и т. д. Отнюдь нет. Мы знаем лишь только то, что мы заложили и что получили на выходе. Но мы не знаем самого главного: каковой - в каком виде, количестве, качестве и т. д. - должна быть обработанная нами информация, чтобы в гарантированном виде было обеспечено получение новой идеи. Потому что в подавляющем большинстве случаев наше мышление не достигает желанной цели получения идеи, то есть оно работает вхолостую. Где именно совершается "пробуксовка": не "докладываем" ли мы в наш интеллект информации о разрешаемом нами вопросе, не дорабатываем ли мы на стадии рефлексии-1, или не хватает "мощи" самому бессознательному - вот в чем вопрос.
  
  Резюмируя вышеизложенное, скажем: если мы задаемся вопросом, в чем заключается новизна нами сотворенного смысла идеи, то можно ответить следующим образом.
  
  Во-первых, она заключается в создании уникального комплекса взаимосвязанных сущих, обладающих новым смыслом, поименованным нами Истиной. Этот комплекс есть основание идеи, ее фундамент. Не будь его, не было бы самой идеи.
  
  Во-вторых, новизна представлена новой формой искомого сущего и новым сущностным свойством последнего. Они, форма и сущность, выделяют и возвышают данное искомое сущее среди остальных объектов (исходных сущих) этой идеи, и в то же время они опираются на последние. Форма и сущность подручного средства - это то острие, посредством которого исполняется функция. (Так острием заточенного карандаша выполняется функция рисования или изложения нужного нам текста).
  
  И в-третьих, естественно было предположить, что кроме уникального комплекса сущих, кроме не менее уникальных формы и сущности искомого сущего есть еще одна, третья, новизна - новизна той функции, которая осуществляет определенную, ранее нам не присущую, деятельность, деятельность по получению нового - и это уже, в-четвертых - Продукта.
  
  Вот четыре вида новизны, привносимой нами в процессе нашего бытийствования. Это и есть те объекты, при помощи которых умножается много и-разнообразие нашего материально-духовного мира. И это, не считая новизны и уникальности самой личности, сотворяющей эту новизну в сфере науки и техники, поэзии и литературы, живописи и музыки и т. д. и т. п.
  3. Имея в виду сказанное выше, возникает вопрос соотношения новизны смысла идеи, которую мы способны понять и того языка, которым мы можем эту новизну выразить, то есть вопрос: как между собой соотнесены мышление как генерирование новых идей и язык как способ выражения и фиксации результатов нашего мышления? Пока что нам ясно одно: только тогда, когда мы сами поняли нечто нам ранее непонятное, мы способны найти слова, которыми можем выразить то, что мы поняли. Нахождение этих слов - оно и есть понимание. Вернее сказать, понимание приходит с нахождением слов, которые фиксируют это понимание. Незафиксированное - особенно новое - способно быстро или забыться, или исказиться. Но как это ни странно, понимание смысла и нахождение слов языка для его выражения - взаимообратимы и дополнительны: понимание смысла приводит к нахождению слов для его выражения, а нахождение слов приводит к последующему размышлению и пониманию. И можно ли здесь понять, что первично? Не исключено, что первичным импульсом все-таки является размышление, требующее как последующего понимания размысленного, так и фиксирования того этапа размышления, которого мы достигли.
  
  Нам известно, что мысль - мысль рационально нами формируемая - продвигается вперед мелкими шажками, и каждый шажок должен быть зафиксирован в словах, иначе, он рискует быть забытым или искаженным. Мы вряд ли способны промысливать на много шагов вперед, не фиксируя промысленного. Даже в том случае, если мы это делаем, не фиксируя нашу мысль, положим, на бумаге, то мы все же фиксируем ее в устном виде, через внутреннюю речь, закрепляя суть смысла посредством каких-либо запоминаемых нами ключевых слов, образов, символов и т. д. "Голая" мысль - существо весьма эфемерное. Потому-то она так легко забывается даже в том случае, если приходит к нам в виде озарения. Последнее есть, скорее всего, обобщение ранее промысленных, но еще незафиксированных шагов. Подобное обобщение есть прыжок, суммирующий несколько ступеней нами уже промысленного. Отсюда эйфоричность нашего психического состояния при спонтанно-внезапном "понимании" этого накопившегося сгустка новизны. Объем и "качество" новизны смысла формирует саму эйфоричность нашего состояния, нашего восприятия инсайтной мысли-идеи. И фиксация этого смысла может быть осуществлена, если будут найдены слова, образы, символы, которые способны его выразить.
  
  Не способное быть выраженным, не может быть - и не будет! - помыслено. Мы не можем "выпрыгнуть" из того языка, которым владеем. То есть предел той интеллектуальной новизны, которую мы можем помыслить (изобрести, открыть, "понять"), не выходит за границы того языка, который способен ее выразить. (Вот почему наше бессознательное выдает сознанию только такие идеи, которые могут быть выражены и оформлены. И в этом одна из черт мудрости нашего бессознательного). По сути дела проблема продуктивного мышления есть проблема нашего языка. Поскольку: если отсутствие языка (как крайняя форма его наличия) устраняет саму возможность (как способность) продуктивного мышления, то понятно, что только с развитием языка расширяется ареал того, что может быть помыслено, потому что последнее может быть запечатлено только в символах языка.
  
  Можно сказать, что язык позволил мышлению развиться. Он стал "спасательным кругом" нашего продуктивного мышления, так как всегда оказывался на подхвате того, что нам способно было выдать наше бессознательное. Не будь языка, мы бы так и не научились генерировать новые идеи. Так что язык, прежде чем стать "домом бытия" (Хайдеггер), был спасителем, сохранителем и распространителем новых идей. То есть, мало того, что он спасал от забвения легко улетучивающиеся "образы" (эйдосы, смыслы) новых инсайтно-интуитивных идей, но он к тому же фиксировал смыслы этих идей и оттачивал формы их выражения, чем в немалой степени способствовал возможности их распространения. (Не забудем: чем привлекательнее, чем образнее форма выражения мысли, тем соблазнительнее желание понять и запомнить содержание последней. И не отсюда ли берут свое начало как сама художественность выражения смысла, так и развитие памяти как способности помнить смыслы, не прибегая к формам закрепления их в языке).
  
  Вот почему эффективность нашего продуктивного мышления во многом определяется богатством того языка, которым мы владеем на данный момент времени. И это богатство надо накоплять сызмальства и никогда не останавливаться на достигнутом. Постоянно обретая его, мы создаем и удобряем почву, без наличия которой невозможна эффективность мышления. А те средства, которые этому способствуют в наибольшей степени, это, в первую очередь, искусства, предоставляюшие в наше распоряжение эти богатства: литература, поэзия, живопись, музыка и т. д. Они являются концентрированным выражением идей, образов, символов, знаков и т. д. в безбрежных просторах языка. Так в безбрежных просторах Вселенной концентрированным выражением материи являются галактики, "черные дыры", звезды, планеты и т. д. И как эти объекты своими силами тяготения формируют структуру нашей Вселенной, так и произведения наук и искусств формируют вселенский образ нашей жизни. Именно поэтому идеи правят миром.
  
  Далее, в очередной раз обратимся к Хайдеггеру и попытаемся хотя бы в некоторой степени понять причину той сложности терминологии, которая иногда бывает присуща его языку. Герменевтические опыты с этимологией, с корнями слов, со словосочетаниями есть не что иное, как попытки "выпрыгнуть" из уже сложившегося языка (что порою выглядит насилием над ним). И если мы вспомним феномен фразеологического, - а не логопедического - косноязычия и зададимся вопросом, что является наиболее характерным для данного феномена, то вынуждены будем ответить одним словом: тавтологичность как набор близких по смыслу слов, не уточняющих смысл высказываемой мысли и не продвигающих этот смысл до своего логического завершения. Выражая какую-либо не совсем внятную нам самим мысль, ту мысль, которая "вертится на языке", но не поддается изложению, мы всякий раз прибегаем к тавтологии, граничащей порой с фразеологией (в смысле пустословия). Язык должен присутствовать в мысли естественным образом, а не насильственным. А для этого мысль должна "плавать" в языке как "сыр в масле", а не расплываться в нем в нечто бесформенное и трудновоспринимаемое. Для чего она сначала должна быть сформирована. Вот тогда она может быть сформулирована. Только тогда могут быть найдены слова, эквивалентно ей соответствующие.
  
  Но тавтология, конечно, может быть разного уровня: от той, которая не способна выразить самую простую и всем известную мысль, до той, которая пытается "схватить" мысль, еще никем не высказанную, мысль только нарождающуюся, находящуюся в стадии своего становления, мысль, родиться которой еще не настало время, но дух которой уже витает в воздухе. Вот здесь мыслитель и прибегает к тавтологичности, пытаясь тем самым усилить значимость разрешаемой им, но так и не поддавшейся разрешению проблемы. Что касается Хайдеггера, то причиной сложности и многофункциональности его терминологии, о которую каждый раз спотыкается наше понимание того, что он хотел выразить, скорее всего, является то, уже не раз нами отмеченное обстоятельство, что в его фундаментальной онтологии отсутствует основополагающее понятие интеллектуальной новизны в виде идеи. А без этого понятия трудно выразить саму сердцевину метафизики. Так же, наверное, было бы трудно выразить и изложить основы биологии без понятия клетки и элементов ее составляющих. Но это, скорее всего, свидетельствует о сложности и запутанности самой проблемы Бытия и сущего.
  
  Гениальность же Хайдеггера в той прозорливости, с которой он увидел - как в телескоп, - что суть всех проблем, которыми опутана и окутана метафизика, надо искать в далеких временах ее зарождения. (Так, наверное, Хаббл по "красному смещению" "увидел" в свой телескоп разбегание галактик из Большого Взрыва). Но родовая травма метафизики, хотя и была великолепным образом продиагностирована Хайдеггером, но она так и не была им излечена, несмотря на обилие предпосылок к этому. Но эта "предпосылочность", к сожалению, открывается нашим глазам только тогда, когда мы поднимаемся на другой уровень понимания той же проблемы. Так, только поднимаясь в стратосферу, мы можем увидеть и континенты, и моря, и округлость Земли, чего мы никак не увидим, находясь на ее поверхности.
  
  Так вот, для того чтобы понять, откуда берут свое начало как тавтологичность, так и сложность терминологии Хайдеггера, попытаемся - в качестве примера - разобраться с понятиями, группирующимися вокруг одного из основных терминов его метафизики, каковым является термин "присутствие". Вот те понятия, которые он формирует на базе как этого термина, так и терминов с ним сопряженных, и посредством которых пытается изложить свое (и древнегреческое) представление о бытии: "допущение присутствия", "впускание присутствия", "выход присутствия из потаенности", "присутствие присутствующего", "открытие потаенности", "прибытие сути", "стояние в просвете бытия" и т. д. Да, действительно, присутствие (Anwesen) понимается Хайдеггером как прибытие сути и как выход сущего в не-потаенность. Но совсем непонятны как механизмы подобного "прибытия" и "выхода", так и сущности таких терминов как "суть", "не-потаенность" и т. д. А именно:
  - что из себя представляет "суть" сама по себе, в чем она заключается, как формируется и каким образом "прилепляется" то ли к бытию, то ли к сущему. (Напомним: общепринятые выражения - суть бытия, сущность сущего и т. д.);
  - что собой представляет тот объект, к которому прибывает "суть" и во что он превращается, приняв ее к себе (в себя);
  - претерпевает ли сущее какие-либо трансформации, выходя из потаенности в непотаенность;
  - в чем сущность непотаенности, из какого состояния она возникает, и в какое прибывает;
  - почему сущее, ранее бывшее в потаенности, вдруг решило выйти из нее в непотаенность, что вынуждает его сделать столь решительный шаг.
  
  Скажем сразу: ни на один из этих вопросов у Хайдеггера нет удовлетворительного ответа, что совсем не удивительно. Потому что в его фундаментальной онтологии, как мы уже указывали, нет стержневого понятия, понятия идеи как комплекса взаимосвязанных в единое целое сущих, одним из компонентов которого (комплекса) есть внове образуемое нами искомое сущее, являющееся основным фигурантом не только самой метафизики, но и нашей человеческой - да и Природной тоже - жизнедеятельности. А если нет понятия идеи, - возникновение и раскрытие смысла которой (в нашем интеллекте) есть Бытие - то и неоткуда было взяться сопряженному с ним понятию о методологии (и технологии) возникновения сущего. Именно отсюда, из этого метафизического провала порою проистекает вся та невнятность, расплывчатость, неопределенность и многозначность хайдеггеровской терминологии. То, о чем у нас самих нет четкого представления, не может быть выражено в терминах и понятиях адекватно всеми понимаемых. А вопрос Бытия и сущего невозможно изложить, минуя понятие идеи и методологии возникновения нового сущего, сущего искомого. В таком случае непонятной становится роль полученного по образцу искомого сущего подручного средства. А ведь только при непосредственном участии последнего может быть произведена Продукция ранее затребованного вида. (Более подробно обо всем этом в разделах Части 111).
  
  Это только сейчас, то есть только после того, как мы раскрыли структурно-функциональный состав идеи и обнаружили методологию возникновения сущего, нам стали более или менее ясными приведенные выше хайдеггеровские понятия и выражения. Вернее было бы сказать, что именно должно было бы скрываться за этими так и не расшифрованными словосочетаниями. А именно: за понятием "допущение присутствия" должно скрываться возникновение идеи, которое - как нечто неизбежное, являясь "чистым" Бытием допускает саму возможность явиться присутствующему, то есть тому сущему, которое в последующем будет обнаружено и сформировано в результате развертывания смысла идеи. Без явления идеи никакого "допущения" не может быть, поскольку нечего будет допускать. Возникновение сущего не может быть осуществлено без предварительного явления идеи, которая генетически предшествует появлению искомого сущего. Допускается только то, что уже содержится, - хотя и в скрытом виде, - в идее. Иначе говоря, в Бытии как возникновении идеи скрыта сама возможность явления искомого сущего.
  
  Далее, другое словосочетание: "выход присутствия из потаенности". Оно должно означать процесс развертывания смысла новой идеи и обнаружения среди явленного нам комплекса сущих того искомого сущего, которое нам необходимо будет сформировать и наделить сущностью (то есть сущностным свойством). (Так мы формируем из известняка и других материалов кусочек мела, причем формируем его таким образом, чтобы он обладал сущностным свойством мелкодисперсно крошиться и оставлять видимый зрением след на доске). Именно на данном этапе "выхода присутствия из потаенности" на сцену нашего сознания выступают сущие, которые как актеры, взаимодействуя между собой посредством своих свойств, проявляют вид и сущность главного действующего лица - искомого сущего (подручного средства). Поскольку последнему предуготована идеей главная роль - исполнять возложенную на него (смыслом идеи) функцию производства Продукции нового вида.
  
  Далее, за "открытием потаенности", скорее всего, скрывается то, что в философии было названо интуицией, инсайтом, озарением, потому что только в этих актах нечто "потаенное" открывается нам в своем "непотаенном виде.
  
  Далее, "стояние в просвете бытия" означает не что иное, как процесс созерцания внове явленной нам идеи, в ходе которого мы испытываем и удовольствие от интеллектуального понимания смысла идеи и удивления от самой его новизны.
  
  Как видим, в данном ключе можно было бы, наверное, разобрать и другие не совсем нам понятные термины Хайдеггера.
  
  6.8. Двойственный характер идей. Гуманитарное и точное знание: критерий разделения. Может ли метафизика стать точной дисциплиной?
  
  После всего того что нами было изложено в предыдущем разделе, и особенно во втором пункте, целесообразным было бы более подробно остановиться на двойственном характере идей и вытекающей отсюда разделенности знания на точное (научное и техническое) и гуманитарное. Это позволит нам не только под другим углом увидеть проблему соотношения характера идей и разделенности знания, но и понять, почему первое из них способно к эволюции и прогрессу во времени, то есть к накоплению новизны, а второе - нет.
  
  Но начнем мы со следующего. Имея в виду весь ход развития метафизики, изложенный в работах Хайдеггера, следует заметить, что не только индивидуальный разум способен заблуждаться, но на это - и даже в большей степени - способен так называемый коллективный разум: он инерционен, консервативен, неповоротлив, склонен к забвению и искажению знания добытого отдельными индивидуумами. И время от времени эти искажения, забвения, заблуждения необходимо исправлять, что и было продемонстрировано и Декартом, и Ницше, и Хайдеггером, и многими другими мыслителями. Можно сказать и более того: каждый новый мыслитель только тем и занимается, что переиначивает нечто ранее уже созданное на новый лад, то есть, рассматривая его через призму собственного взгляда на ту или иную проблему.
  
  Так вот, казалось бы, коллективный разум должен накоплять, концентрировать прежде добытое знание, и далее, базируясь на этом "концентрате", развивать и поднимать наше познание на новую ступень. Ан нет, все наоборот: он рассеивает его во времени, теряет, забывает и т. д. Так может быть в таком случае, то есть в случае гуманитарного знания, никакого коллективного разума нет вовсе, и каждый индивид, начиная с "нуля", взваливает на себя ту ношу, которую он способен вынести, после чего следующие поколения индивидуумов в меру своих способностей и в меру своих сил, изменяя его, подхватывает оставленное прежним поколением и несет его до следующей черты, непременным образом что-то теряя, что-то забывая, порою и искажая - невольным образом - ранее добытое знание. Наглядный пример тому - метафизика, деконструированная Хайдеггером.
  
  Спрашивается тогда, почему в одних дисциплинах (физика, биология, астрофизика и т. д.) есть прогресс, а в других (искусства, нравственность, история, метафизика и т. д.) его нет. А точнее, есть определенного рода развитие, но нет прогресса, то есть, нет развития, постепенно и последовательно опирающегося на ступени предыдущего уровня. Так в искусстве есть развитие, то есть, есть разветвление (ризома) направлений - импрессионизм, абстракционизм, конструктивизм, сюрреализм и т. д., - но можно ли сказать, что эти направления опирались в своем развитии на классицизм или академизм? Конечно же, нет. Они - самостоятельные направления (или центры). Так может быть все-таки причиной того, что одни дисциплины прогрессируют в своем развитии, а другие - нет, является характер идей и тех сущих, которыми оперируют данные дисциплины.
  
  А, как нам известно, все идеи мы можем разделить на две большие категории. К первой из них мы отнесли те идеи, которые оперируют однозначно понимаемыми сущими, то есть теми сущими, которые не допускают многозначного толкования. А не допускают они этой многозначности только потому, что понимание этих сущих максимально приближено к тому, что мы имеем в реальности. Так, например, с открытием клеточной структуры живой материи биология оперирует понятиями клетки, ядра, митохондрии, гена, ДНК и т. д. Однозначности этих понятий способствует сама наблюдаемая реальность существования этих объектов, которая не допускает какого-либо другого толкования. Точно так же и в физике, где понятия атома, электрона, ядра и тех сил, которые между ними наличествуют, не допускают многозначности интерпретации, поскольку сама реальность, - экспериментально и теоретически удостоверенная! - не допускает этого. И если мы спросим себя, почему идея атома, рожденная Демокритом, "проспала" половину Античности, все Средневековье, Новое время и "пробудилась" только в Новейшие времена, то, скорее всего, сделала она это только потому, что более или менее созрели понятия, реально отображающие действительность в этой области знания, то есть стало понятно, что в действительности скрывается за формой, размером, порядком атомов у Демокрита. Именно это способствовало ускоренному развитию физики. Это одна категория идей, идей, не допускающих многозначности толкования тех сущих, которые являются составными ее частями.
  
  А теперь обратимся к другой категории идей, к той категории, где возможна многозначность понятий сущих. И такие понятия мы бы назвали гуттаперчевыми. Характерны они для идей произведений искусства, для нравственных идей, для идей метафизических, понятия которых до сих пор, будучи, как и идея атома, рожденными в Античности, все еще не обрели какой-либо определенности и однозначности. О какой однозначности может идти речь, когда Бытие не только переплетается с сущим, но и путается с ним; когда истина - то ли это нечто внове рожденное, то ли соответствие нашего представления о предмете самому предмету; когда непонятно, находится ли прекрасное в объекте или в нас самих, существах, этот объект созерцающих и т. д. Точно такая же картина наблюдается в сфере этики, эстетики, истории и т. д. - нет однозначно толкуемых понятий. Так, положим, стойкость человека может оказаться в тех или иных обстоятельствах всего лишь ригидностью его характера, не желающего изменять эти обстоятельства, или даже трусостью, желающей избежать перемен, сулящих какие-либо неприятности. А о многозначности идей произведений искусства или тех или иных исторических событий мы и говорить даже не будем.
  
  Тогда вопрос, почему научно-технические дисциплины прогрессируют в своем развитии, а гуманитарные - нет, отпадает сам собой: потому что нельзя построить стремящееся ввысь здание (теорию) на топком болоте неустойчивых понятий, тех понятий, которые то ли с легкостью меняют свое значение с положительного на отрицательное, то ли сами по себе расплывчаты, аморфны.
  
  Так что прогресс в какой-либо дисциплине возможен только тогда, когда мы начинаем оперировать в нашем разуме понятиями (идеями, сущими), однозначно определяемыми и притом максимально точно отражающими существующую реальность. То есть понятие о предмете, о его свойствах, о его взаимосвязях с действительностью должно созреть сначала до своей однозначной понимаемости. И данное требование должно относиться, скорее всего, ко всем объектам, участвующим в формировании той или иной идеи. Так в идее кусочка мела у нас есть четкое представление и о письменности, и о человеке, обладающем зрением, и о доске, и об известняке, из которого делается мел. Только после всего этого могла созреть эта идея, и не только созреть, но и воплотиться в жизнь.
  
  А можем ли мы сказать нечто подобное об идее справедливости. Есть ли у нас - не только в общих чертах, но и во всей их конкретике - представление о тех социальных полюсах, которые надо уравновесить и о тех институтах, которые должны эту задачу выполнить? Скорее всего, такого однозначного понимания нет, а потому и нет воплощенной в жизнь справедливости. Можно сказать и точнее: мера воплощения той или иной идеи в жизнь определяется мерой достигнутой на данный момент определенности тех понятий (сущих), которыми оперирует данная идея. Иначе говоря, чем точнее, чем однозначнее эти понятия будут отражать реальность, тем больше вероятность создания на базе таких понятий плодотворных идей, идей, приносящих Благо.
  
  Так что же мы теперь видим? А видим мы то, что чем ближе наше познание действительности подступает к тому, что происходит в реальности, тем более однозначными будут наши понятия о тех объектах и тех процессах, которые причастны к данной сфере деятельности. Другими словами: уточнение знания, приближение его к истине сужает круг толкований, фокусирует его на том, что совершается в действительности. Здесь истина как соответствие нашего представления об объекте (или процессе) тому, что есть в действительности, "смыкается" с Истиной как выражением соответствия, представленного в виде идеи, то есть в виде комплекса взаимосвязанных сущих, обладающего смыслом. Чтобы понять, каким образом происходит это "смыкание", рассмотрим простой пример идеи лампы накаливания. Из него мы сможем увидеть также разницу между понятиями классической (корреспондентской) истины и нами предлагаемой Истиной как развернутой из идеи мысленной конструкции, состоящей из фиксированного комплекса сущих.
  
  Так вот, разберем идею лампы накаливания. Что здесь является Истиной? Конечно же, внове созданная мысленная конструкция (смысл), позволяющая изготовить (изобрести) объект, осуществляющий освещение темного помещения. Каковы объекты-сущие этой идеи-Истины? Это и стеклянная колба, и цоколь, и вольфрамовая нить, и вакуум в колбе и т. д. А что является искомым сущим этой Истины? Скорее всего, вольфрамовая нить, обладающая двумя сущностными свойствами: высоким значением удельного электрического сопротивления и малым диаметром. Эти свойства позволяют нити под воздействием тока накаляться до высоких температур и тем самым светиться самой, а заодно освещать своим излучением темное помещение.
  
  И если мы "приложим" к объектам данной идеи-Истины корреспондентское понятие истины, то речь у нас может идти только о соответствии отдельных элементов лампы накаливания тому назначению, которое каждый из них должен выполнять: положим, достаточно ли мал диаметр нити, чтобы светиться; хорошо ли откачана полость лампы, чтобы служить теплоизолятором; прозрачна ли поверхность колбы, чтобы пропускать свет от раскаленной нити и т. д. Но если мы "прикладываем" корреспондентское понятие истины к объекту, не входящему в контур какой-либо идеи, то теряется сам смысл вопроса соответствия: объект сначала должен быть причастен к выполнению той или иной функции, и только после этого мы можем вынести ему "вердикт" соответствия. А причастен к чему-либо он может быть только будучи в составе идеи.
  
  Так что корреспондентское понятие истины никак не может обойтись без предварительно возникшего понятия Истины как смысла, развернутого из идеи, потому что только с возникновением Истины, объекты, из которых она состоит, могут быть соотнесены с функциями ими исполняемыми. То есть, попросту говоря, Истина опредмечивает объекты-сущие, вносит определенность в их "бытие" и дальнейшее существование. Ясно ведь, что книга может быть предметом изложения текста и чтения, и в том ее сущность. Но она может быть и подпоркой, и подставкой, и грузом, и материалом для растопки печи. Так что метафизика не совсем была не права в отношении корреспондентского понятия истины, введенного Платоном и Аристотелем (и порицаемого Хайдеггером): она не учла только того, что это понятие может быть соотнесено с теми объектами, которые уже прошли горнило возникновения (то есть Бытия) идеи-Истины и стали причастны к выполнению какой-либо функции. А так книга как предмет существующий, может служить и подставкой, и грузом, и объектом наказания ученика, не имеющего охоты к чтению. Вот точно таким же образом мы могли бы разобрать любую идею-Истину, к какой бы сфере знания она не принадлежала.
  
  А теперь, после стихийно возникшего отклонения в сторону "смыкания" двух понятий истины, - что, я думаю, было небесполезным для уяснения сущности как той, так и другой, - снова вернемся к оставленному нами вопросу: так почему же все-таки существует подразделение всего знания на эволюционирующее в своем развитии научно-техническое знание и знание не прогрессирующее, то есть знание гуманитарное; и что является критерием прогресса одних и "застоя" - других? И на эти два вопроса мы по сути дела уже ответили тем, что первые дисциплины опираются на вполне определенные и однозначно понимаемые сущие, а вторые - на понятия расплывчатые или многозначные.
  
  В связи с этим нас более всего интересует вопрос: а не может ли дисциплина, ранее бывшая гуманитарной, со временем превратиться в точную, то есть в дисциплину не просто развивающуюся, но и прогрессирующую. Ведь физика Аристотеля (вместе с его космологией) - по сути дела, во многом бывшая метафизикой, - смогла же стать научно-технической дисциплиной! А почему бы таковой не стать и самой метафизике? То есть стать дисциплиной прогрессирующей и тем самым приносящей какую-то ощутимую пользу. Ведь от идеи атома Демокрита вряд ли для нас была (в течение 2,4 тысячелетий) какая-то практическая польза, кроме той, что это была, действительно, гениальная идея. Но вот выгоду от нее мы смогли получить только тогда, когда поняли, что из себя представляют составляющие ее элементы в реальности, то есть поняли эти элементы в их однозначной понимаемости. (Здесь мы оставляем в стороне вопрос дуальности квантовых объектов).
  
  Итак, вопрос стоит следующим образом: не может ли метафизика стать научно-технической дисциплиной? Но вправе ли мы ставить вопрос подобным образом? А почему бы и нет. Ведь любая научно-техническая дисциплина, во-первых, опирается на вполне определенную теорию. А во-вторых, она оперирует достаточно конкретными, однозначно понимаемыми и определяемыми понятиями сущих. Вправе ли мы отнести два этих, можно сказать, фундаментальных положения к метафизике? Думаю, что вполне. С одной стороны, метафизика обрела теорию, на которую она может положиться. И таковой являются понятия о структурно-функциональном составе идеи и о методологии возникновения интеллектуальной новизны и нового (искомого) сущего. А с другой стороны, она обрела знание о том, как образуется искомое сущее, как оно обзаводится сущностным свойством и какую роль выполняют взаимосвязи сущих и свойства последних. (Имеется в виду способность их "свойствовать" с соседними объектами в контуре идеи).
  
  А ведь знание конкретных свойств объектов является тем фактором, который может внести определенность, то есть однозначную понимаемость в определение того или иного сущего, что в немалой степени должно способствовать образованию идей, обладающих практической ценностью, той ценностью, которая свойственна научно-техническим идеям. Тем более что при генерировании научных и технических идей человек испокон веков уже практикует методологию возникновения сущего, даже не зная теоретической подоплеки структурно-функционального содержания идеи. Потому что эта методология заложена в самой природе продуктивного мышления.
  
  Трудно сказать, в каком направлении пойдет развитие метафизики. Но ясно одно: после обретения ею методологии (то есть теории) возникновения сущего она должна попытаться найти способы интенсификации процесса получения нового знания в точных дисциплинах. Это, во-первых, а во-вторых, для того, чтобы повысить действенную эффективность самих гуманитарных отраслей знания, - в первую очередь в сфере нравственности, истории, самой метафизики и т. д. - ей необходимо попытаться найти критерии "перевода" процесса продуцирования идей гуманитарных дисциплин на рельсы продуцирования идей точных дисциплин.
  
  6.9. Взаимосвязи как "серые кардиналы" внове образуемых идей
  
  1. Качества объектов и их свойства
  
  Прежде чем более подробно (в следующих разделах) остановиться на изложении вопроса методологии возникновения интеллектуальной новизны и нового сущего, в данном разделе мы снова затронем вопрос о роли взаимосвязей в образовании объективной идеи. Но было бы напрасным говорить о взаимосвязях между объектами, ничего не сказав о том, что такое свойство и как оно возникает. Поэтому имеет смысл более обстоятельно, чем мы это делали в Разделе 6.1. "Где... прячется бытие?", задержаться на вопросе качеств и свойств объектов. Для начала нам надо определить исходную позицию объекта самого по себе, как того объекта, который обладает определенным набором качеств. Но что такое качество объекта? Качества объекта - это, как мы уже ранее отмечали, его внутренние характеристики безотносительно к его взаимосвязям с другими объектами: круглый, красный, твердый, текучий, теплопроводный и т. д.
  
  То есть это те характеристики, которые "объективны" и не зависят от воспринимающего их субъекта или от взаимодействия с другими объектами. Так, такая характеристика объекта как "вкусный" будет уже не качеством, а свойством, поскольку она имеет отношение к субъективной оценке человеком. Как и, положим, если мы "соединим" воду с теплом, то она может испариться и изменить основные свои свойства: текучесть, плотность и т. д. Качество объекта само по себе, то есть вне его взаимосвязи с другими объектами, это всего лишь потенция, которая может проявиться (то есть стать свойством) только в комплексе взаимосвязанных сущих, в том числе и взаимосвязанных в идею. И только в этом комплексе у нами образуемого искомого сущего может быть выявлена сущностная функция, которую призван выполнить данный объект, ставший подручным средством.
  
  Свойства же объектов - это те его характеристики, которые аттестуют его со стороны возможных взаимосвязей с другими объектами. Если мы согласимся с тем, что свойствовать это значит быть во взаимосвязи с чем-либо другим, то переход качества объекта в его свойство это, по сути дела, переход объекта как такового (самого по себе) в систему комплекса сущих, где этот объект взаимосвязывается с последними и при этом исполняет вполне определенную функцию, обозначенную смыслом идеи-Истины. Какое-либо свойство объекта в обязательном порядке предполагает возможность как его взаимосвязи (свойствования, взаимодействия) со свойством другого объекта, так и образования вполне конкретной идеи.
  
  И вообще, свойства объекта (вещи, предмета, явления и т. д., то есть любого сущего) - это его одеяния. Как отдельные наряды предназначены для какой-либо цели, - поездка в гости или на рынок, посещение театра или гуляние, поход в лес за грибами или в парк на спортивную площадку - так и свойства объекта предназначены для целей того или иного взаимодействия со свойствами других объектов, составляющих данную идею. Так что как по используемым на данный момент нарядам можно судить о настоящей сущности их обладателя, так и по свойствам данного объекта в разных идеях можно говорить о его сущности. Ценностью объект обладает не сам по себе, а в силу присущих (находящихся при сути) ему свойств в разного рода идеях. Вода как объект, обладающий множеством свойств, используется не только для утоления жажды, но и как рабочее вещество в идеях пожаротушения, гидроэлектростанции, гомеостаза и т. д., где она обладает разным набором сущностных свойств. Можно было бы сказать, что свойства - это те эпикуровы (демокритовы) "крючочки", посредством которых объекты-атомы зацепляются между собой в какие-либо агрегаты-идеи.
  
  Приведем еще примеры того, как качество объекта переходит в его свойство и что при этом получается, положим, в уже известных нам идеях кусочка мела и бытия. Качество мелкодисперсности и достаточной мягкости кусочка мела становится его свойством оставлять видимый глазом след на доске в виде текста определенного содержания. И это свойство становится сущностным свойством (то есть сущностью) мела как подручного средства, с помощью которого может быть исполнена функция коммуникации и передачи знания от преподавателя к аудитории его учеников.
  
  Далее возьмем идею Бытия: качество-способность человека - как Подручного Средства социума (в идее социума, о чем речь в основном в Части 111) - генерировать новые идеи становится его сущностным свойством (сущностью) воздействовать - посредством этих идей - на общество, в котором он живет и тем самым осуществлять деятельность трансформирования материально-духовного облика общества с одного уровня развития на другой, более высокий. То есть получается, что любое качество объекта содержит в себе потенциальную возможность превратиться или в обычное свойство - значимое или незначимое (см. об этом ниже) - или свойство сущностное, посредством которого можно исполнять деятельность по производству Продукции, потребность в которой постепенно назревала, а тут вдруг нашла свое разрешение во внове возникшей в интеллекте творца идее.
  
  Так что внутренне присущее внове образуемому подручному средству (вещи, предмету, объекту) качество, вступая во взаимосвязи с другими сущими этой же идеи (то есть с исходными сущими), становится его сущностным (метафизическим) свойством, посредством которого может быть выполнена какая-либо принципиально важная деятельность по производству Продукции, затребованной социумом.
  
  2. Роль взаимосвязей в образовании идей
  
  А теперь переходим к функциональной роли взаимосвязей в образовании идей. Начнем с вопроса, который так и не был прояснен в процессе развития метафизики, но который, как нам представляется, имеет фундаментальное значение для возникновения новизны, будь она интеллектуальной или материальной. Так все-таки, задался ли кто-нибудь вопросом: что же именно собой представляет то, что бывает "схваченным" интуицией или инсайтом, и при том "схвачено" единомоментно и, как правило, внезапно для нас самих, то есть для нашего сознания и наших чувств? Мы бываем в буквальном смысле застигнуты врасплох этим актом, а потому испытываем и удивление и удовольствие по случаю понимания того, что нам явилось, понимания нового для нашего сознания смысла и, к тому же, неожиданно явленного. Но и этого мало: проникновение этой новизны в наше сознание сопровождается чувством уверенности в том, что именно эта новизна, - а не какая-либо другая - обладает непререкаемой истинностью.
  
  Так вот, как мы уже выяснили, единственно что может нам явиться в акте интуиции и инсайта, так это только объективная идея, то есть нами созданная или обнаруженная взаимосвязь определенного комплекса сущих, обладающая (взаимосвязь) смыслом, позволяющим нам осуществлять какую-либо функцию посредством сущностного свойства (сущности) искомого сущего.
  
  Из этого видно: упущением метафизики является то, что тот "предмет знания" (В. В. Розанов), который дается сознанию в акте интуиции (инсайта), есть не что-то единичное (вещное, объектное, предметное), а нечто комплексное, состоящее из некоторого числа взаимосвязанных сущих, объединенных в мысленную конструкцию, целью образования которой является формирование искомого сущего, посредством которого могла бы быть выполнена определенная деятельность по производству продукта необходимого для нашего жизнеустроения. Так что предметом интуиции-инсайта является не только нахождение состава входящих в идею объектов-сущих, но и создание (обнаружение, "понимание") приемлемых взаимосвязей между свойствами этих сущих.
  
  На обыденном уровне нашего сознания нам всегда кажется странным, что какая-либо идея, казалось бы, не обладает новизной, поскольку состоит из вполне знакомых нам объектов, обладающих известными свойствами. И мы бываем удивлены тому, что же все-таки способно было придать этой идее столь заметную уникальность и ценность. Но если мы более пристально всмотримся в структурный состав идеи и в функциональную роль, которую выполняют ее элементы, то сразу же заметим: и уникальность, и ценность, и смысл идее придает оригинальность взаимосвязей между, казалось бы, несоединимыми объектами. И эти взаимосвязи мы либо создаем в технике, либо обнаруживаем (в науке), либо "понимаем" (в искусстве). То есть для образования идеи важно не только подобрать (в комплексе) объекты, не только найти (создать, обнаружить) свойства объектов, значимые для возникновения данного смысла, но и создать (обнаружить, "понять") те взаимосвязи, посредством которых образуется сам смысл.
  
  Взаимосвязи - и это принципиально важный момент - условно говоря, нельзя ни пощупать, ни увидеть, ни услышать и т. д. Они - "серые кардиналы", которые соединяют объекты в структурно-функциональные комплексы, называемые идеей, и в то же время ускользают от нашего внимания. Но они, взаимосвязи, могут быть поняты разумом (логикой) или "схвачены" интуицией. Мы можем увидеть молнию и через некоторое время услышать гром. Но взаимосвязь между ними мы можем только понять, то есть понять, что возникновение звука является следствием разряда молнии. Создание, обнаружение, "понимание" новой взаимосвязи - это всегда "скачок" от непосредственно испытанных когда-то восприятий каких-либо объектов к умственному соединению их посредством "соприкосновения" каких-то вполне определенных их свойств. Так что органами наших чувств мы воспринимаем и блеск молнии, и треск самого разряда, но воспринять чувствами взаимосвязь между ними мы зачастую не можем, а если можем, то только с некоторым сосредоточением нашего разума на поиске характера, вида самих взаимосвязей. Взаимосвязи - это пропасти между объектами с их свойствами. И эти пропасти, скорее всего, можно преодолеть только на уровне интеллекта: то ли логическим мышлением (рассуждением), то ли интуитивно-инсайтным "схватыванием".
  
  И в продолжение и развитие темы взаимосвязей между сущими следует хотя бы вскользь отметить исключительную роль объекта в формировании идеи. Одной из причин того, что понятие "объект" столь прочно внедрилось в наше сознание, является то, что мы в первую очередь способны воспринять нашими органами чувств этот объект в качестве какого-либо подручного средства, то есть того средства, которое нам наиболее знакомо или которое находится в нашем повседневном пользовании. Но, как это ни странно, мы с трудом можем уловить те взаимосвязи, посредством которых данный объект появился на свет, поскольку эти взаимосвязи вовсе не очевидны для нашего интеллекта, как очевидны для наших органов чувств те объекты, которые мы воспринимаем посредством последних. Именно поэтому идеи с таким трудом нами создаются (обнаруживаются, "понимаются"): мы способны увидеть и понять сами объекты и их свойства, но с большим трудом можем "увидеть" и понять возможные взаимосвязи - а тем более новые взаимосвязи - между объектами, между теми объектами, которые, соединяясь друг с другом, могут образовать саму идею. Проще говоря, для того чтобы создать (обнаружить, "понять") идею, надо "увидеть" и понять те взаимосвязи, которые образовались или могут быть образованы между объектами, входящими в состав данной идеи.
  
  А если взаимосвязи с таким трудом нами улавливаются, то, естественно, вполне объясним тот факт, что мы видим объекты как подручные средства (изготовленные по образцу искомого сущего), но не видим тех объектов, которые взаимосвязаны были с этим искомым сущим и которые послужили "пьедесталом" для его выдвижения (воздвижения). То есть, мы "видим" объект, но не "видим" за ним самой идеи, "заслоненной" этим объектом. Так до Ньютона и Коперника мы, не "видя" взаимосвязей, полагали главным объектом нашу Землю. Поняв же взаимосвязи, мы увидели, что таковым является Солнце, в то время как другие планеты, вращающиеся вокруг него, являются просто объектами Солнечной системы. Вот здесь-то как раз Ньютоном и была "увидена" и понята сама идея Солнечной системы. И была она понята только потому, что была "увидена" и понята невидимая сила тяготения между объектами Солнечной системы, та сила, которая взаимосвязала эти объекты в комплекс сущих, поименованный идеей дальнодействия (Ньютон).
  
  Исходя из этого, нам надо согласиться с тем, что идея - это не только комплекс определенного числа объектов, но и система, состоящая из этих объектов, из их свойств и из тех взаимосвязей, которые образовались между вполне определенными свойствами этих объектов. Но главное, с чем нам надо согласиться, так это с тем, что внове образуемая идея из своих недр в обязательном порядке выдвигает искомое сущее, посредством которого - в его материальной форме подручного средства - может быть исполнена какая-либо полезная для человеческого (или природного) сообщества деятельность. Причем "пьедесталом", на котором воздвигается (нами создаваемое) главное сущее, является комплекс исходных сущих, которым, в основном, оперировало наше мышление на этапе рефлексии-1.
  
  И если идея - это система взаимосвязанных объектов, то и любой из объектов этой идеи является системой, поскольку мы не можем лишить его тех свойств и тех взаимосвязей, которыми он может быть соединенен с другими объектами. Вот и получается что полнота этого понятия, понятия объекта, достигается только в том случае, если сам объект рассматривается как система свойств и взаимосвязей его со свойствами других объектов, с ним "соприкасающихся". Так что понятие объекта как, положим, предмета, обладающего какими-либо свойствами - это всего лишь один из моментов системного понятия "объект", то есть того понятия, которое рассматривает объект в "обвязке" не только своих свойств, но и возможных его взаимосвязей с другими объектами. Свойства для того и даны объекту, чтобы он мог находиться во взаимосвязи с теми объектами, которые составляют с ним единое целое, именуемое идеей.
  
  Иными словами, объект это не столько то, что предстоит субъекту, сколько то, что может стать, благодаря своим свойствам и взаимосвязям, составной частью идеи как комплекса сущих. Именно в том и заключается ценность любого объекта, что он во взаимосвязи с другими объектами может организовать новую идею, а не в том, что он является всего лишь предметом познания субъекта. Потому что не будь объекта для идеи, не было бы необходимости и в субъекте, познающем объекты и "комплектующим" из них идеи. Идея - это, действительно, "наше все". С полным правом можно сказать, что на идеях держится вся Вселенная, в том числе и Природа со всей ее живой и неживой материей.
  
  Это у нас шла речь о роли объектов, а теперь снова вернемся к взаимосвязям. Несмотря на столь значительную их роль в образовании идеи, они, взаимосвязи - самое темное пятно во всей онтологии и гносеологии. Взаимосвязи "бестелесны" в своей сути, поскольку они всегда потенциальны вплоть до момента их образования. Но как только они образовались, они становятся вполне материальными. Но и в этом случае, будучи вполне материальными, взаимосвязи - эти невидимки - можно "увидеть" только в том случае, если мы их создали (обнаружили, "поняли") в процессе генерирования идеи, поскольку взаимосвязи обретают свою "плоть" в виде "зацепления" определенных свойств одних объектов со свойствами других объектов.
  
  Так, например, в идее кусочка мела мел и доска "зацепляются" своими свойствами: с одной стороны свойством мелкодисперсно крошиться и прилипать к доске, а с другой стороны свойством оставлять на своей поверхности след от мела. След же от мела "зацепляется" со свойством человека видеть зрением текст и воспринимать его интеллектом (мозгом). Зрение через интеллект "зацепляется" (своим свойством распознавать знаки текста) с письменностью, которая, в свою очередь, своим свойством передавать смыслы и быть изображенной (и переданной в пространстве-времени) в виде знаков "зацепляется" с доской, обладающей свойством фиксировать на своей плоскости эти знаки. Цикл взаимосвязи объектов через свои свойства замыкается. И он не может быть разомкнут ни в одном из своих звеньев. А эта разомкнутость может быть либо в отсутствии одного из вышеперечисленных объектов, либо в отсутствии у объекта соответствующего свойства, либо в разъединенности самих объектов, то есть в отсутствии взаимосвязи между ними. Ведь взаимосвязи могут быть образованы только в том случае, если мы "соединим" объекты посредством "зацепления" тех свойств, которыми они обладают и которые значимы для образования контура самой идеи. Разъединенные объекты не взаимосвязаны как, положим, не взаимосвязаны громоотвод и электрически заряженное облако, находящееся от него на достаточно большом расстоянии, на том расстоянии, когда еще не возможен разряд молнии между ними. (О взаимосвязанности объектов и их "зацепленности" см. далее Разделы: 6.15. "События-1, -11, -111 как, соответственно,...", 6.16. "Онтологический круг").
  
  При этом нам надо не упустить один важный момент, на который ранее нами, может быть, не было обращено должного внимания. Заключается он в различении значимых свойств объекта, свойств незначимых и сущностного метафизического свойства искомого сущего. Так вот, выше мы уже употребляли слово "значимые" в отношении тех свойств, которые принимают непосредственное участие в образовании "контура" идеи. Это те свойства, без которых не было бы возможным создать идею. Так в идее мела значимым для классной доски будет, во-первых, ее свойство оставлять на своей плоскости след от мела, а во-вторых, цвет ее поверхности, который в обязательном порядке должен контрастировать с цветом кусочка мела; незначимыми же будут и материал, из которого она сделана, и ее вес и т. д. Что же касается термина "сущностное (метафизическое) свойство искомого сущего", то относится он к тому сущему, которое нами внове образуется, в противоположность тем сущим, которые берутся в своем готовом виде, как, например: письменность, доска, человек с его способностью (свойством) видеть текст и понимать его. Именно искомое сущее, как правило, является предметом изобретения (обнаружения, "понимания"). Потому оно и называется искомым, то есть тем, которое ищется и которое нам крайне необходимо для осуществления той деятельности, в процессе которой производится нужный нам Продукт, как конечный результат осуществления смысла внове явленной идеи.
  
  Как видим, найти значимые свойства и взаимосвязи между объектами и организовать их, то есть привести в "соприкосновение-зацепление" эти свойства - вот что является главным в образовании идеи. Так, например, в той же идее громоотвода изобретатель последнего организовал взаимосвязь металлического стержня, обладающего свойствами электропроводности и определенной расположенности по высоте, и облака, обладающего свойством накапливать электрический заряд в своей массе. Так и в любой идее, будь она научно-технической или нравственно-эстетической, главным является создание (нахождение, "понимание") взаимосвязей между объектами, тех взаимосвязей, посредством которых, во-первых, можно создать идею, обладающую определенным смыслом (Истиной), а во-вторых, выявить и сформировать то сущее, с помощью которого можно произвести деятельность по получению необходимого нам Продукта.
  
  Нам теперь понятно: необходимым Продуктом, полученным от использования идеи громоотвода является предохранение от удара молнии (от пожара). И эта безопасность обеспечивается посредством "деятельности" определенным образом расположенного подручного средства - электропроводного металлического стержня. Точно так же необходимым Продуктом идеи справедливости является уравновешенность взаимоотношений между разными слоями общества. И достигаться она должна за счет деятельности такого искомого сущего (подручного средства) как гражданские институты общества. Именно получение необходимого Продукта является критерием эффективности идеи. Если на "выходе" нет такого продукта, значит либо не было идеи, либо неэффективно работает искомое сущее, как, положим, неэффективно работает кусочек мела, всего лишь скользящий по поверхности доски, но не оставляющий на ней своего следа в виде текста, или тот же кусочек мела, имеющий одинаковый цвет с цветом поверхности доски.
  
  Итак, в будущем, скорее всего, должна быть разработана теория образования взаимосвязей объектов материальной и духовной действительности, тех взаимосвязей, которые непосредственно причастны к образованию идей, обладающих новизной. И эта теория должна будет объяснить как минимум следующее:
  - что такое взаимосвязи между объектами, входящими в "контур" идеи;
  - как они образуются и между какими объектами они могут быть образованы, а между какими - не могут;
  - что такое духовный (интеллектуальный) объект (бытие, истина, красота, справедливость, совесть и т. д.), что такое свойство духовного объекта, и как этот объект обретает и реализует свое духовное свойство в процессе образования идеи;
  - как возможно - и возможно ли? - взаимосочетание в одной идее материальных и духовных объектов;
  - в чем принципиальная разница между материальными и духовными объектами;
  - в чем особенность образования взаимосвязей между духовными объектами в отличие от образования взаимосвязей между объектами материальными;
  - почему, как и за счет чего взаимосвязи "комплектуются" в идею, то есть за счет чего возможно образование нового смысла и что такое смысл идеи. И т. д. и т. п.
  
  И в заключение, не можем отказать себе в соблазне еще раз задаться вопросом следующего характера. Как нам понятно, свойство объекта - это та его особенность, посредством которой он способен образовать какую-либо взаимосвязь со свойством другого объекта. Из химии же мы знаем, что определенное свойство того или иного химического элемента способно образовать химическую взаимосвязь с соответствующим свойством другого химического элемента. И эта взаимосвязь образуется за счет валентности, то есть за счет количества электронов, находящихся на внешней орбите электронной оболочки атомного ядра этого элемента. Так вот, вопрос заключается в следующем: нельзя ли химическому элементу (объекту) уподобить метафизический объект (сущее), как объект, имеющий на своей "внешней орбите" (оболочке) сущностные свойства, способные вступать во взаимосвязи с другими свойствами других объектов?
  
  Разница здесь только в том, что возможность химической взаимосвязи предопределена самой природой химических элементов, в то время как взаимосвязь объектов окружающей нас действительности - в виде идеи - должна быть сотворена (обнаружена, "понята") нашим интеллектом. И отсюда, как следствие, другой вопрос: нет ли какой-либо не столько "периодической системы", сколько хотя бы закономерности в свойствах объектов, которая бы (закономерность) определяла - уже не на физическом уровне, а на уровне духовном - возможность образования ментальных взаимосвязей (идей) между этими свойствами, являющимися принадлежностью определенных объектов? И не является ли, положим, однозначность, двузначность...многозначность свойств объектов тем основанием, при содействии которого можно было бы выйти к вышеозначенной "периодичности"?
  
  Здесь, конечно же, мы вступаем в область, где практика материально-духовной действительности, то есть жизни, далеко опередила еще не созданную теорию, поскольку мы достаточно хорошо генерируем идеи и знаем, что все, в конечном счете, и в природе, и в нашей материально-общественной жизни взаимосвязано, но при этом мы не знаем, как возможно сотворение, обнаружение, распознавание и понимание этих взаимосвязей (идей), то есть, не знаем самой методологии, - если, конечно, таковая имеется - возникновения новых взаимосвязей, а, следовательно, - и это самое главное, не знаем самой интеллектуальной новизны, И можно только порадоваться тому, что, генерируя идеи, наш интеллект идет впереди знания о том, как он это делает. То есть стихийность (иррациональность) возникновения идеи в нашем бессознательном скрывает сам процесс образования взаимосвязей между объектами.
  
  И в то же время, может быть, есть те глубины, в которые нам не следовало бы заглядывать? Не получится ли история с той сороконожкой, которая вряд ли могла бы сдвинуться с места, если бы она думала, с какой ноги ей начать, и в какой последовательности их переставлять. Вот еще один вопрос, которым должна была бы озадачиться метафизика.
  
  6.10. Бытие как внутриинтеллектуальное событие, "маркируемое" спонтанным возникновением чувства удовольствия-удивления
  
  К заявленному нами в заглавии положению мы постараемся прийти через рассмотрение двух вопросов:
  - реально ли Бытие и если реально, то в каких формах эта реальность выражается,
  - является ли смысл сущим?
  
  Сразу же скажем: и реальность Бытия самого по себе и отнесение смысла к не-сущему имеют непосредственное отношение к внутриинтеллектуальному истоку нашего Бытия, а не к тому истоку, который будто бы находится вне нас и приходит к нам со стороны, то есть со стороны либо событий, воспринимаемых нами через органы наших чувств, либо через представление того, что нам было известно уже ранее.
  
  Итак, если Бытие неуловимо в своей сути, если оно ускользает от нашего восприятия и понимания, то возникает вопрос о его реальности и о тех формах, в которых эта реальность выражается. Начнем со следующего. Если мы, прежде чем пойти на рынок, прикидываем в уме, что нам надо купить и сколько денег с собой взять, то разве это не реальное событие? Точно так же реальным событием будет и возникновение идеи в нашем сознании, и раскрытие смысла этой идеи в Истину, и наделение одного из нами созданных (в нашем уме) сущих сущностным свойством, и выявление той функции, которую будет выполнять это сущее.
  
  Но эти реальные события будут не только происходить в сфере нашего мышления и представления, но они одновременно будут и восприниматься нами. Что-то должно сначала произойти в реальности, чтобы быть затем воспринятым нами. А происходит всегда что-то реальное, будь оно внутри нашего интеллекта или вне его. Разница только в том, что, если что-то происходит вне нашего интеллекта, то оно может быть нами воспринято (прочувствовано, осознано, представлено) спустя какое-то время после самого акта такого "происхождения", в то время как что-то произошедшее в нашем интеллекте на уровне сознания - положим, явление идеи из бессознательного в наше сознание - тут же нами воспринимается, то есть: между возникновением идеи и ее восприятием, скорее всего, нет временного промежутка.
  
  Возникновение и восприятие (в виде понимания) одномоментны, поскольку нет промежуточной инстанции между ними, каковой, положим, является инстанция зрительного восприятия события, произошедшего вне нас, но переданного зрительными рецепторами в наш мозг. Так что критерием реальности является то, что мы ее воспринимаем и на нее реагируем соответствующим образом. Мы не можем воспринять того, чего не было в реальности. Вот и Бытие, как и любое событие - событие реальное и воспринимаем мы его, говоря словами Хайдеггера, в процессе "стояния в просвете бытия". Но это "стояние", как мы уже установили, возможно только в том случае, если нас осенила какая-то мысль. Это осенение и есть тот "просвет", в котором мы увидели смысл нам явившейся идеи, то есть увидели саму Истину.
  
  Но здесь возникает один вопрос следующего характера: а нельзя ли сам смысл явившейся нам идеи подвести под рубрику "сущее"? Спрашивается, почему этот вопрос у нас возникает? Во-первых, потому, что этот смысл мы не только понимаем, но и чувственно воспринимаем, как и любое сущее. Правда, воспринимаем весьма своеобразно: всего лишь своим чувством удовольствия-удивления (но об этом чуть далее). А во-вторых, "понимание" смысла занимает, можно сказать, срединную позицию между актом (моментом) явления идеи в наше сознание и "бытием" сущего. Поскольку Бытие само по себе - как "понимание" смысла идеи на допонятийной стадии нашего мышления - заканчивается там, где мы "поняли" смысл, но еще не начали вербально-знакового разложения этого смысла на элементы-сущие, из которых он состоит.
  
  А последнее, то есть раскрытие этого смысла и выявление того сущего, которое станет исполнять свою подручную функцию - это уже процесс, названный "бытием" сущего. Для нас понятно: не зная смысла, мы бы не смогли даже приступить к выявлению формы и сущности искомого сущего. Однако мы это делаем, а потому смысл нам уже явлен до того, как мы начинаем раскрывать его в Истину. Но тогда спрашивается: где же он скрывался ранее и откуда пришел в наше сознание? Конечно же, у нас нет особых сомнений в том, что сформировался он в бессознательной части нашего интеллекта, а уже затем был явлен нашему сознанию подобно рожденной из головы Зевса Афине-Палладе.
  
  (А потому, кстати сказать, правомерен и совсем другой, не относящийся к нашей теме, вопрос: не является ли миф о рождении Богини мудрости и разума (в полном облачении своих атрибутов) олицетворением продуктивного инсайтно-интуитивного мышления, когда мысль является нам в "готовом" виде, и ее необходимо только раскрыть, то есть перевести символику бессознательных образований нашего мозга на язык знакомых нашему сознанию слов, знаков, образов и т. д.).
  
  Так вот, чувственность восприятия смысла (а значит, и Бытия) роднит его с сущим, что, казалось бы, дает нам основание к тому, чтобы посчитать смысл сущим. Но скорее всего мы не можем с этим согласиться. И вот почему. Если искомое сущее - это то, что мы формируем (то есть "собираем" из исходных материалов) как подручное средство, то смысл (то есть Истину), наоборот, мы раскладываем на элементы и сущностные взаимосвязи между ними, чтобы потом выявить и образовать наше искомое сущее. Таким образом, смысл не может быть сущим, поскольку он:
  - во-первых, противоположен сущему как по своему происхождению (результат развертывания идеи), так и по тому следствию, которое из него возникает (выявление и формирование искомого сущего);
  - во-вторых, он предшествует возникновению искомого сущего и тем самым является непосредственной причиной его образования;
  - и, в-третьих, - а это самое главное! - он, то есть новый смысл, приходит в наше сознание "изнутри" нашего интеллекта, в то время как любое существующее сущее приходит "извне": то ли как чувственно нами воспринимаемое, то ли как нами представляемое уже существующее (не новое!) сущее.
  
  Иначе говоря, Бытие само по себе как возникновение идеи и "понимание" ее смысла - сопровождаемое к тому же спонтанным возникновением чувства удовольствия-удивления - имеет внутриинтеллектуальное происхождение. А потому смысл, а заодно с ним и Бытие, не может быть сущим. Но в связи с тем, что мы его не только понимаем, но и чувственно воспринимаем, возникает соблазн посчитать его сущим, против чего неустанно - и справедливо - возражал Хайдеггер. (Хотя сам он считал бытийственные феномены, Бытие само по себе и "бытие" сущего, чувственно не воспринимаемыми. Найти ссылку: скорее всего. она в "Цолликоновских семинарах"?). То есть: восприняв не-сущее, каковым является смысл, мы, казалось бы, не должны были ответить каким-либо чувственным проявлением нашей психики. Однако этого не происходит: мы отвечаем на это понимание смысла спонтанным возникновением чувства удовольствия-удивления. Вот это чувственное сопровождение Бытия (как понимания смысла) и вводит нас в заблуждение, поскольку реальность восприятия Бытия при невозможности увидеть в качестве воспринимаемого какое-либо сущее, делает Бытие неуловимым, а потому и загадочным феноменом.
  
  (Смысл только что сказанного в том, что "по привычке" мы ожидаем, что в качестве воспринимаемого мы увидим какое-либо сущее. Но такового не оказывается в нашем представлении, и мы в недоумении по поводу того, что нечто воспринятое нами не было "уловлено" в сети нашего сознания-представления. Аналогичную ситуацию мы, наверное, наблюдаем, когда явившаяся нам мысль "не пошла в слово", то есть, мы не смогли разложить (раскрыть) ее на составляющие ее элементы и понять ее смысл, оформляемый словесным одеянием. Именно здесь корень и раздельности Бытия с сущим и загадочности Бытия. Да и не здесь ли заключена одна из причин путаницы (с "взаимозаменяемостью") в понятиях Бытия и сущего, на которую обратил наше внимание Хайдеггер?)
  
  И как мы теперь видим, Бытие как интеллектуально-соматическое событие нашего организма, не являясь каким-либо сущим, воспринимается нами, как и любое реальное сущее. И причиной этого является чувственность восприятия Бытия. А потому переходим к рассмотрению самой сущности фигурирующих со времен Античности понятий:
  - удовольствия от процесса творчества, от созерцания произведений искусства, красоты, идей и т. д.,
  - и удивления от вида явленной нам НОВИЗНЫ - смысла.
  
  Но сначала заметим следующее. Мы только потому стали именовать эти достаточно разные проявления нашего психического состояния в сдвоенном виде, - как "удовольствие-удивление" - что они неотрывны одно от другого в том случае, если мы понимаем внове рожденный нами смысл. Если при чувственном восприятии того, что приходит к нам со стороны окружающей нас действительности, мы можем удивляться, но не наслаждаться и можем наслаждаться, но не удивляться, то при восприятии того, что приходит "изнутри" нашего интеллекта оба эти чувства не могут возникнуть в нас одно без другого.
  
  Поясним нашу мысль. Удивление, которое вызвано чем-либо пришедшим со стороны: или нейтрально в своем проявлении, или позитивно, или негативно, поскольку может вызвать, положим, ответную агрессивную реакцию с нашей стороны. (Как, например, испуг как крайняя форма нашего удивления может вызвать негативную эмоцию, поскольку он не только не ожидаем нами, но и таит в себе опасность от этой неожиданности, то есть от того, что за ней может скрываться).
  
  Что же касается неожиданного явления новой идеи в наше сознание, то оно никогда не может возбудить в нас какой-либо отрицательной эмоции, кроме реакции удовольствия, сопровождаемого удивлением от новизны того, что нам явилось. Любая новая мысль, рожденная нашим интеллектом, изначально не может быть как негативно окрашена, так и негативно направлена на родивший ее организм. Так что в нашем интеллекте в принципе не может быть рождена какая-либо идея, не приносящая нам удовольствия и пользы. Именно поэтому рождение идеи в сопровождении чувства удовольствия-удивления - непременный атрибут нашего бытийствования.
  
  Кстати сказать, так называемая страсть к познанию, то есть к рождению интеллектуальной новизны, движима - если не на все 100%, то, по крайней мере, на 90% - получаемым от творческого процесса удовольствием. Не будь последнего, вряд ли бы нам захотелось тратить столько усилий и испытывать столько лишений ради создания какой-то новизны. Здесь сама Природа Бытия как возникновения новизны пошла навстречу физиологии человека, связав процесс создания интеллектуальной новизны с получением удовольствия от понимания ее смысла. Да к тому же большинство людей и вовсе не испытывает какой-либо потребности в бытийствовании, и прекрасно обходится без этого, не испытывая каких-либо затруднений. (Но это уже другой вопрос).
  
  Конечно же, здесь возникает вопрос, а как нам быть с физиологическим наслаждением при утолении голода, жажды, при сексе и т. д. Где и в чем соприкасаются - и соприкасаются ли? - физиологическое наслаждение с наслаждением интеллектуальным (или сугубо эстетическим). Скорее всего, можно полагать, что продуктивное мышление - внутривидовая потребность, удовлетворение которой стимулируется (поощряется, сопровождается) возникновением чувства удовольствия, как утоление голода, жажды и т. д. сопровождается возникновением чувства удовлетворения. Но одинаковы ли медиаторы, которые создают это чувство и одинаковы ли нервные взаимосвязи, которые приводят к этим медиаторам в этих двух видах источников (физиологического и интеллектуально-эстетического) удовольствия? И откуда исходят сами импульсы, передаваемые по нервным волокнам от рецепторов к указанным медиаторам?
  
  И не исключено, что человек склонный к бытийствованию - это человек с высокоразвитой потребностью - может быть от природы в нем заложенной - в испытании чувства удовольствия-удивления. А потому можно полагать, что это чувство - тот ключик, которым можно, если не открыть, то хотя бы приоткрыть тайну не только нашего бытийствования, но и самой эволюции всего живого и животворящего.
  
  Но здесь, в дополнение к вышеизложенному может естественным образом возникнуть еще один вопрос: а как нам быть с наслаждением, которое мы получаем от созерцания "внешних" по отношению к нам произведений искусства или произведений природы, тех произведений, наслаждение от созерцания которых мы способны испытывать многократно. Ведь они, эти произведения, подобно любому сущему, находятся "по ту сторону" нашего интеллекта и нашей соматики. Чем мы здесь наслаждаемся и чему удивляемся. Скорее всего, - как мы уже заявили ранее - мы получаем удовольствие от "понимания" тех идей, которые в них заложены и которые мы способны воспринять на бессознательном уровне, но не способны объяснить их смысл в однозначно понимаемом виде на рациональном уровне.
  
  Исходя из изложенного, вполне понятно: наше чувство удовольствия-удивления, непременным образом сопровождающее бытийственные процессы, является маркером этих процессов. Но, несмотря на столь важную роль, функциональное значение данного чувства так и не было осмыслено в должной мере, в той мере, которую оно заслуживает. Но в чем же все-таки сама по себе особенность данного чувства, и чем оно отличается от всех остальных. Одну из этих особенностей - неотрывность проявления удовольствия от удивления - мы уже отметили. Отметили и спонтанность проявления этого чувства при возникновении идеи.
  
  Но есть еще одна особенность проявления этого чувства, и заключается она в его двойственности (уже затронутой нами чуть выше), поскольку, кроме своей тривиальной функции реагировать на что-то воспринятое из окружающей среды, оно является спонтанным актом реагирования на само понимание внове рожденного нашим интеллектом смысла. И в этом специфичность в проявлении данного чувства. То есть получается, что наслаждение и удивление может быть двух родов: одно из них спонтанно в своем возникновении и исходит изнутри нас самих как реакция нашего организма на интеллектуальное понимание внове возникшего смысла, в то время как другое является результатом того, что мы восприняли извне нечто ранее нам незнакомое, скажем так: экзотическое, сравнили его с тем, что нам уже известно и, не найдя ему аналогов, удивились этому.
  
  Мы ведь, положим, удивляемся не только виду какой-то экзотической штучки, показанной нам кем-либо, но и, наоборот, удивляемся (и наслаждаемся) "виду" (эйдосу, говоря словами Платона) того, что родилось внутри нашего интеллекта. То есть причиной первого рода удивления является нечто воспринятое нами со стороны, в то время как причиной второго рода - "понимание" смысла, зарожденного в недрах нашего бессознательного и переданного в сознание. Вот на это "понимание" смысла идеи и реагирует наша психика в виде спонтанного возникновения чувства удовольствия-удивления.
  
  Но парадоксальность ситуации восприятия бытийственных феноменов заключается еще и в том, что "понимая" смысл внове явленной нам идеи, мы, зачастую, уже не замечаем чувственного сопровождения подобного "понимания". Вернее было бы сказать: мы всегда испытываем это чувство на практике, - поскольку оно "внедрено" в наш интеллект самой Природой - но, как это ни странно, никогда не учитываем в теории, то есть оно выпадает у нас из самой метафизики. Причина подобного выпадения нам непонятна: то ли это чувство (острота его) у нас уже стерлось, то ли мы уже настолько понаторели в получении этого чувства, что даже не замечаем специфики его возникновения и проявления, того проявления, которое приводило в изумление не только обыкновенного грека периода Классики, но и таких его корифеев как Платон и Аристотель.
  
  Таким образом, мы воспринимаем не только сам факт "понимания" смысла идеи, но и факт нашего отреагирования на то, что мы все-таки поняли нечто цельное и значимое. И об этом нам засвидетельствовало спонтанно возникшее эйфорическое чувство удовольствия-удивления. Оно - индикатор нашего бытийствования. И этот индикатор, как это ни странно, нам заблагорассудилось сбросить с корабля метафизики. Это, наверное, все равно, что в самом начале длительного и опасного плавания выбросить за борт корабля компас. И не потому ли метафизика сбилась с курса, что перестала различать, - или так и не научилась этого делать - откуда к нам приходит чувство удовольствия-удивления: от внешней ли нам действительности или из сокровенных глубин нашей внутренней бытийственной сущности, той сущности, которая заключается в способности творить и получать за это вознаграждение в виде данного чувства. Казалось бы, все лежало на поверхности и нам оставалось только подобрать и учесть в разработке онтологических вопросов. Ан нет, мы умудрились упустить из виду этот, наводящий на многие размышления - да и на ответы тоже - фактор. Воистину, прав был Ницше, когда говорил, что человек ищет не истины, а заблуждения.
  
  6.11. Методология возникновения интеллектуальной новизны и нового сущего
  
  Итак, учитывая изложенное в Разделе 5.1. "Структурно-функциональный состав идеи" и 5.4. ""Двойная рефлексия" Г. Марселя....", где, соответственно, даны структурно-функциональный состав внове образуемой идеи и последовательность процесса продуктивного мышления, нам остается только привести саму методологию возникновения интеллектуальной новизны и создания нового сущего вместе с функцией им исполняемой. В чем она заключается? Изложим ее по пунктам.
  
  - Сначала назревает какая-либо потребность в совершении некой новой деятельности по производству Продукции определенного вида, необходимой для жизни данного сообщества. Это возникновение потребности и будет Событием-1. (Об этом подробно в Главах 11, 12, 14 Части 111).
  
  - Затем рефлексия-1 (рациональное мышление) человека, заинтересованного в разрешении События-1, собирает (см. т. 1-2, Рис. I, раздела ""Двойная рефлексия"...) предварительный комплекс исходных сущих, который в дальнейшем может послужить основой для образования новой идеи.
  
  - На этапе инкубации (т. 2-3), как мы полагаем, бессознательное проводит работу по анализу и обработке того, что было получено на этапе рефлексии-I.
  
  - Далее, внове образованная в бессознательном идея выдается на уровень сознания (т. 3), что и будет знаменовать собой основу, стержень События-11.
  
  - На допонятийном этапе (т. 3-4) происходит "понимание" смысла этой идеи без понятийного ее оформления. Выражается оно ("понимание") эмоционально-эйфорическим состоянием удовольствия-удивления от появления самой идеи.
  
  - На понятийном этапе рефлексии-11 (т. 4-5) наше сознание (логика), раскрывая смысл идеи, обнаруживает, во-первых, весь тот окончательный комплекс сущих, из которого она состоит, а во-вторых, те взаимосвязи, что их соединили. Смысловое содержание этих взаимосвязей и будет то самое, что мы назвали Истиной (с большой буквы).
  
  - В том числе обнаруживается нехватка образа (вида) того сущего, которое мы должны создать внове и наделить его сущностью, то есть метафизическим свойством, и далее, по образцу этого искомого сущего изготавливается подручное средство.
  
  - Далее, из исходных материалов (материи) по определенной индивидуальной технологии и в соответствии с вышеупомянутым образом формируется само подручное средство в своем реально-материальном виде. Только при непосредственном участии этого подручного средства может быть исполнена деятельность производства новой Продукции, затребованной социумом в процессе События-1.
  
  - Затем наступает этап повседневного исполнения назревшей деятельности (функции) посредством данного подручного средства. Это и будет Событием-111.
  
  - Результатом чего является производство новой Продукции, потребность в которой назрела в процессе События-1.
  
  (Аналогичная последовательность, но в более детальном виде нами будет изложена в Разделах 6.15. "События-1, -11, -111 как, соответственно:....." и 6.16. "Онтологический круг").
  
  Это создание новой Продукции и было целью возникновения новой идеи. И насколько долговечной будет функция, исполняемая тем или иным подручным средством, зависит от обстоятельств развития самой жизни. Так обретение такого подручного средства как речь, появившегося, скорее всего, с появлением человека разумного, продолжает свое существование до настоящего времени, а вот изобретенные то ли в Египте, то ли в Греции восковые таблички, прекратили свое существование с изобретением мела вместо ранее применявшейся палочки-стиля для письма по поверхности дощечки покрытой воском. Кстати сказать, с появлением компьютера и Интернета есть опасность утратить саму способность общаться посредством речи. И если учесть, что речь есть то, что наш интеллект изобрел и внедрил в жизнь средствами органов своего же тела (гортань, язык, губы и т. д.), то способность говорить может разделить участь тех способностей, которые ранее были связаны с теми органами и частями тела, которые атрофировались за своей ненадобностью в процессе эволюции. Последнее лишний раз указывает нам на то, что только функция сущего является тем главенствующим инструментом, который не только формирует вид (эйдос) самого подручного средства вкупе с его сущностным свойством, но и обусловливает (предопределяет) само возникновение, видоизменение или исчезновение данного сущего (органа или комплекса органов).
  
  В заключение заметим, кстати: методология возникновения интеллектуальной новизны и нового сущего Едина в своем поэтапном исполнении для любого сущего, то есть Едина на всем своем протяжении от самого начала (возникновения едва наметившейся потребности в какой-либо деятельности) до самого конца (создания функции, исполняемой посредством внове образованного сущего и получения необходимой Продукции). Но в эту Единую для всего сущего методологию возникновения - после выявления интеллектуальной формы (вида) и сущности искомого сущего - "вкраплена" индивидуальная технология формирования материального вида того реального объекта, который и будет подручным средством. Ясно, что внове изобретенный кусочек мела будет формироваться по одной технологии, молоток - по другой, а институты, призванные поддерживать справедливость в обществе - по третьей; вплоть до того, что в качестве подручного средства может быть использован объект, уже существующий в готовом виде. Так в идее защиты от разбойника на большой дороге может быть использована не только припасенная на этот случай дубинка, но и случайно подвернувшийся на обочине дороги увесистый булыжник. В случае грозящей нам опасности идея защиты от нее может возникнуть внезапно, лишь бы нам встретился объект, эту опасность ликвидирующий.
  
  6.12. К вопросу о единстве методологии возникновения как рукотворного, так и природного сущего
  
  Итак, продолжим наш разговор о Единстве методологии возникновения Новизны. В разделах выше мы уже не раз пытались представить процесс возникновения любого сущего - как рукотворного, так и природного - по одной и той же, Единой, методологии. (Нами она изложена в разделе выше и проиллюстрирована на многочисленных примерах в основном в Разделе 6.1 "Где... прячется бытие?"). Теперь же нам предстоит внести некоторые уточнения - вернее даже сказать: расширения - с той целью, чтобы это Единство способа возникновения Новизны выглядело более убедительным и наглядным.
  
  Но начнем мы со следующего замечания, имеющего самое непосредственное отношение к заявленной теме. Когда мы пытаемся отделить Бытие само по себе от "бытия" сущего, а оба эти бытия от существования сущего (о чем речь, в основном, пойдет в разделах Главы 7), то делам мы это не для того, чтобы изложить какую-то умозрительную конструкцию, место которой на пыльной полке хранилища. Наоборот, стремимся мы к этому только для того, чтобы, во-первых, самим понять, как происходит процесс рождения интеллектуальной новизны в нашем уме, а во-вторых, в более или менее удобовоспринимаемом виде отобразить и упорядочить результаты нашего продуктивного мышления, то есть те результаты, которые уже нашли свое воплощение в окружающем нас мире.
  
  Любая наука - это в первую очередь способ наведения порядка в той сфере знания, которая подлежит ее ведению. А порядок этот должен быть представлен, желательно, в виде закономерностей, методологий, взаимосвязей, определений, классификаций и т. д. И метафизика здесь - не исключение. Но принципиальной ее особенностью является то, что одной половинкой той сферы, которой она занимается, являются глубинные процессы нашего продуктивного мышления, другой же половинкой - все то, что оказалось результатом этих процессов, да к тому же тех процессов, которые происходят в окружающем нас мире и которые тем или иным образом способны воздействовать на нас. То есть, если предметом специальных наук являются, скажем так, цельнокруглые сферы (шары), то предмет метафизики - это сфера (шар), претерпевшая некоторое топологическое преобразование в "гантель", один конец которой - это наше познание и упорядочение того, что творится в нашем интеллекте, другой же конец - это познание и упорядочение того, что оказалось уже на выходе из него, что проявилось вовне, что составляет уже сотворенный нами рукотворный мир, а вместе с тем и то, что уже было и произошло помимо нас и до нас.
  
  Но и это еще не все: как гантель имеет перемычку между шарами, так и эти две модернизированные нами полусферы имеют перемычку, по которой осуществляется взаимообмен информацией, воспринимаемой нами из окружающего нас мира и информацией, нами создаваемой и выдаваемой в мир. Таков андрогинный характер метафизики. Если сотворенное или открытое нами знание "впрыскивается" в окружающий нас мир, как правило, в виде спонтанно генерируемых нами идей, то в обратном направлении нами воспринимается поток разного рода информации, произведенной в целом и в разные времена. Это поток той информации, которой - как апельсин соком - пропитан любой объект и любое явление действительности. И эту живительную влагу надо только уметь извлечь и взаимосочетать таким образом, чтобы получился напиток в виде целительной Истины.
  
  Причем самым неуловимым является познание и упорядочение того, как осуществляется взаимообмен между сферой нашего мышления, которая генерирует интеллектуальную новизну и сферой того, что мы способны воспринять из того, что уже существовало до нас, и того, что мы успели привнести в мир. И самое главное, нам неизвестно, каким образом осуществляются все те трансформации, которые происходят в нас самих. Так что метафизика, в противовес специальным наукам, не занимается изучением каких-то отдельных процессов, происходящих в той или иной сфере знания; она занимается - по крайней мере, должна это делать - познанием общих законов генерирования Новизны, той Новизны, которая творится как нами самими, так и окружающей нас Природой и тем социумом, в котором мы живем. Ведь не будем же мы отрицать того, что Природа помимо нас прекрасно справляется с этой задачей, задачей творения Новизны в самых различных ее видах. Более того, мы сами являемся примером той Новизны, которую она сотворила, опираясь исключительно на свои собственные ресурсы. (О Бытии социума в Части 111).
  
  Продолжим далее. В разделах выше мы уже изложили методологию генерирования нами интеллектуально-материальной новизны. Осталось за "немногим": понять методологию того, как с задачей генерирования новых материальных форм (видов) живой материи справляется сама Природа. Другими словами, нам надо в первую очередь понять следующее: если приумножение "рукотворного" материального разнообразия осуществляется нами через предварительное создание интеллектуальной новизны (идеи), - по "образцу" которой создается новизна материальная, - то тогда спрашивается, нет ли в Природе инстанции подобной этапу генерирования интеллектуальной новизны человеческим интеллектом. Или Природа создает свои новые живые (и не живые) материальные формы, минуя эту инстанцию. То есть, вопрос стоит так: есть ли у Природы "интеллект"? А если у нее его нет, то, может быть, у нее есть некий аналог, который его заменяет. И не может ли, предположим, быть таким "интеллектом" его величество господин Случай в содружестве с необходимостью осуществления Закономерностей, существующих в Природе. Может быть, это они являются теми воеводами, которые заправляют Природой?
  
  Поясним нашу мысль. Мы уже установили, что непременным условием нашего продуктивного мышления является попеременное использование нами нашей способности мыслить логически и мыслить иррационально, посредством инсайтов и интуиций (см. хотя бы Раздел 1. 5 "Диалог логики с интуицией"). Взаимосочетание этих способностей - в должной мере развитых - может привести к искомому результату - возникновению интеллектуальной новизны в виде идеи. А теперь, по аналогии с человеческим мышлением, принимаем: "логикой" Природы являются ее неумолимо действующие причинно-следственные Закономерности (соотношения, обстоятельства, условия существования и т. д.). А что является ее "интуицией", ее "инсайтами" и "озарениями"? Не Случайности ли стечения определенного комплекса обстоятельств? Но скорее всего, не сами обстоятельства являются сущими (объектами); сущими являются те объекты, которые за ними скрываются и которые - как их посланцы - проявляются в этих обстоятельствах. Так изменение погодных условий может привести и к граду, и к грозе, и к урагану, и к ливню, и к наводнению, а, положим, длительная засуха, - и к изменению растительного ландшафта местности, и к нарушению сложившейся пищевой цепочки и т. д. Поэтому можно предположить: вот эта комплектация определенного состава сущих, тех сущих, свойства которых отклонились от своего "стандартного" состояния, способствует формированию того нового искомого сущего, которое способно заполнить лакуну, иначе говоря, выполнить функцию, потребность в которой уже назрела в самой Природе. Как видим, подобно тому как наше сомнение в чем-либо на этапе рационального мышления (рефлексия-I) способно привести к рождению интуиций (инсайтов, озарений) в виде идей, так и отклонение от Закономерностей процессов в Природе способно привести к Случайным образованиям тех комплексов сущих, которые могут проявить (образовать) новое сущее в форме того или иного видообразования.
  
  Здесь важно понять следующее. Если главным моментом нашего интеллектуального Бытия является спонтанное возникновение новой идеи как комплекса взаимосвязанных сущих, способных выдвинуть из своей среды и сформировать искомое сущее, то точно так же главным моментом Бытия Природы является Случайное возникновение комплекса взаимосвязанных - то есть "зацепленных" между собой сущих. Он-то, этот комплекс, является не столько аналогом, сколько эквивалентом объективной интеллектуальной идеи! И именно из этого комплекса выдвигается на передний план внове образуемое сущее в форме нового вида живой Природы. Причем, отмеченная нами эквивалентность наблюдается как в плане комплексности состава сущих, так и в плане той роли, которую выполняет каждое из сущих этого комплекса.
  
  Получается что методология возникновения новых природных форм живой материи полностью эквивалентна методологии возникновения искомого сущего в процессе нашего Бытия. Разница только в том, что, если в нашем человеческом Бытии импульсом для возникновения сначала комплекса сущих, а затем и нового сущего являются наши "случайные", спонтанные интуиции, инсайты, озарения, то в природном Бытии таким импульсом являются случайно-спонтанные отклонения от нормы определенных параметров природных процессов. Так что наше Бытие и Бытие Природы осуществляются посредством одной и той же методологии, выдвигающей искомое сущее способное при помощи своего сущностного свойства выполнить какую-либо необходимую функцию, функцию уже назревшую в условиях Случайного отклонения от Закономерности, то есть стабильности, развития. (О креативной роли флуктуаций (отклонений) и бифуркаций в неравновесных процессах самоорганизации материи речь у нас будет идти в Разделе 13.3. "Инсайтное явление идеи ...").
  
  В качестве иллюстрации указанной нами эквивалентности методологий возьмем пример рукотворной идеи кусочка мела и идеи видообразования в Природе, положим, такой птички, как колибри. Кусочек мела - это внове сформированное (из известняка и других материалов) сущее, с помощью которого можно выполнять функцию мобильной передачи знания. Далее возьмем колибри, ставшую новым сущим (видом), в котором Природой в процессе естественного отбора было выработано - в дополнение к прежнему ("старому") видообразованию - по крайней мере, два сущностных свойства: удлиненность клювика и способность неподвижно зависать в непосредственной близи от чашечки цветка. (Как видим, такой взаимообмен всегда не бескорыстен. Творец-Природа за акт наделения одного из своих чад сущностным свойством получает взамен возможность совместного надежного проживания рядом друг с другом и птички и цветка, опыляемого ею, что делает наиболее вероятным оплодотворение цветка и плодоношение растения. Налицо явное обогащение разнообразием как своих форм, так и видов своей деятельности. Отсюда процветание Природы). И эти преобразования вывели на новый уровень взаимоотношения между птичкой и цветком, нуждающимся в опылении.
  
  Но, хотя и не эквивалентность, но тождественность двух указанных событий возникновения нового сущего наблюдается еще и в том, что так же как образованию материальной формы рукотворного сущего (мела) предшествовал рационально-иррациональный поиск решения возникшей задачи (на этапе рефленксии-1), так и формированию нового вида природного сущего (колибри) предшествовал этап закономерно-случайных изменений природной среды, тех изменений, которые необходимым образом привели к возникновению нового вида. ("Закономерно-случайных изменений" означает "раскачку" от Закономерности к Случайности и обратно, что равносильно "нащупыванию" того решения, которое могло бы стать выходом из затруднительного положения).
  
  Так что нет ничего удивительного в том, что природной методологии возникновения нового сущего (вида) присуща и своя логика с интуицией, и свое Бытие с сущим, и свое искомое сущее с его сущностным свойством способным выполнять определенную функцию. Иными словами, есть в этой методологии
  - и логика с неумолимостью складывающихся обстоятельств, представленных каким-либо комплексом реальных сущих (положим, изменение параметров условий среды обитания, изменение характера пищевых ресурсов и т. д.); есть в ней
  - и интуиция, представленная спонтанностью случайных изменений параметров вышеперечисленных процессов; есть
  - и Бытие как возникновение нового видообразования живой Природы; есть
  - и сущностное свойство внове образованного вида (положим, удлиненность клювика у птицы, обусловленная изменением формы цветка); есть
  - и функция, исполняемая посредством этого сущностного свойства (функция более эффективного способа опыления, питания и т. д.).
  
  Как видим, можно считать методологию возникновения сущего Единой как для процесса Бытия человека с его способностью познавать и творить интеллектуально-материальную новизну, так и для процесса Бытия Природы с ее способностью создавать и изменять новые формы живых существ, образующих и поддерживающих в должном виде природную среду обитания. (Так человек создает и поддерживает в должном виде среду своего рукотворного обитания. Другой вопрос, в правильном ли направлении он действует, не в ущерб ли это Природе и природе своей внутренней (Природной) сущности).
  
  Но это еще не все. Думается, что по этой же методологии развивается и мир живой клетки, из которой произошло все живое; тот мир, который является фундаментом развития мира живой Природы.
  И этот мир - наряду как с миром Случайных стечений обстоятельств в Природе, так и с миром "Случайных" интуиций в человеческом интеллекте - есть мир случайных генетических мутаций в геноме живого существа; тех мутаций, которые, несмотря на свою "Случайность", все же обусловлены какими-то отклонениями в жизни живой клетки, зависящей от жизни своего "хозяина" - организма.
  
  Так что Случайность, всегда граничащая с Закономерностями развития нашего мира, является движущей силой этого развития. Укладывается ли в эту методологию развитие неживой материи - не знаю. Но если три перечисленных уровня представленности материи - клетка, живая Природа, человек - в нее укладываются и ей подчиняются, то почему бы и неживой материи не следовать этой методологии. Ведь и неорганике присущи и Закономерности ее развития, и Случайности изменения параметров (свойств) ее объектов, и возникновение определенных взаимосвязей между этими объектами. Природа мудра: зачем ей разнообразие методологий создания сущего, когда она без особых усилий может создавать так необходимое ей разнообразие сущих посредством одной, Единой, методологии. Действительно, надо ли приумножать сущности (то есть методологии) без необходимости (Оккам)?
  
  Возьмем в качестве примера неживой материи хотя бы нашу Солнечную систему. Можем ли мы применить к ней вышеозначенную методологию возникновения искомого сущего? Скорее всего, да. Ведь она же есть комплекс взаимосвязанных объектов, некогда образовавшийся (комплекс) под влиянием каких-то Закономерно-Случайно действующих сил тяготения, ядерных сил и т. д. А нельзя ли принять нашу Землю за искомое сущее, обретшее сущностное свойство, посредством которого была исполнена функция зарождения и развития жизни на Земле? Наверное, можно. И таким сущностным свойством оказалось случайное создание вполне определенной среды, - температура, давление, состав атмосферы, концентрация веществ в воде и т. д., - которая предоставила возможность зародиться жизни на Земле.
  
  Для большей наглядности и убедительности в том, что методология возникновения рукотворно созданного (человеком) сущего вполне применима и к возникновению природного сущего, приведем хотя бы некоторое сопоставление двух искомых сущих: кусочка мела и Земли. Что мы здесь видим? Во-первых, как сущностное свойство мела предоставило возможность более эффективного распространения знания, так и указанное выше сущностное свойство Земли предоставило возможность зародиться и развиться жизни на Земле. Во-вторых, как и кусочек мела, Земля была сформирована из исходных материалов и по определенным, скажем так, "технологиям". В-третьих, подобно кусочку мела Земля наша является одним из сущих вполне конкретного комплекса взаимосвязанных между собой объектов. И в-четвертых, взаимосвязанность комплекса сущих в идее мела (письменность, доска, зрение человека и т. д.) и в "идее" Земли имеет одинаковый характер. Так, если, положим, исчезнет письменность, то не будет и необходимости в кусочке мела; но точно так же, если исчезнет Солнце (или вода, кислород, углерод, атмосфера и т. д.), то не будет и жизни на Земле. То есть, - и на это мы уже неоднократно указывали - исчезновение любого сущего из комплекса объектов приводит к невозможности или исчезновению необходимости выполнения искомым сущим своей функции. Более того, в отсутствие этого объекта не было бы возможным как создание самого комплекса, так и искомого сущего.
  
  И последнее что хотелось бы отметить относительно возникновения столь принципиально различных по своему происхождению искомых сущих, так это то, что разница между ними лишь в том, что формой и сущностным свойством кусочек мела был наделен нами в интеллектуальном процессе продуктивного мышления, а вот Земля была наделена формой и сущностью самой Природой в процессе своего нескончаемого экспериментирования. Она - творец всего живого и неживого сущего.
  
  Так что эквивалентность возникновения сущего "рукотворного" и сущего Природного - и даже неживого, как мы только что показали - вполне прозрачна. Нет того внове образованного сущего, возникновение которого не подчинялось бы этой методологии, как и нет того сущего, которое не было бы предназначено для осуществления какой-то вполне определенной функции. И нам это вполне очевидное обстоятельство только потому не приходит в голову, что мы как рыба в воде живем среди этих сущих и этих функций ими исполняемых. Мы этого не замечаем, как не замечаем воздуха, которым дышим. Можно сказать, что слишком очевидное является самым незаметным, а потому и самым трудным для обнаружения и познания из-за своей самоочевидности. Так загадка силы тяготения, той силы, которая испокон веков была самым очевидным феноменом нашей действительности, разгадана была только Ньютоном, то есть, спустя два тысячелетия после зарождения науки.
  
  А вот здесь нам было бы кстати напомнить два весьма существенных, но, может быть, не совсем очевидных обстоятельства относительно деятельностного характера как идеи, так и искомого сущего. И делаем мы это только для того, чтобы подчеркнуть важность этих моментов, если они не совсем четко прозвучали у нас ранее. В чем же они заключаются? Во-первых, конечно же, не одно только сущностное свойство подручного средства исполняет какую-либо функцию, как это, в целях упрощения, звучит у нас по тексту. Оно лишь орудие этого исполнения. Сама же функция (деятельность) может быть осуществлена посредством всего комплекса сущих, - одним из которых является человек - входящих в идею, а не какого-либо одного. Так, не будь хотя бы одного из сущих идеи мела, эта деятельность распространения знания не могла бы быть исполнена. Более того, не могла бы даже зародиться сама идея кусочка мела.
  
  Точно так же не могла бы зародиться идея справедливости, не будь хотя бы одного и таких объектов идеи как богатые и бедные, больные и здоровые, слабые и сильные и т. д. Или не могла бы зародиться "идея" Земли, если бы не было хотя бы одного из таких объектов как Солнце, вода, углерод, кислород и т. д., без которых невозможно зарождение и развитие жизни. Именно отсюда нам видна основополагающая роль структурно-функционального состава идеи. Именно отсюда мы понимаем, что какая-либо деятельность может быть исполнена только в том - одном единственном! - случае, если в единый узел идеи будет собран вполне определенный комплекс сущих и если они, эти сущие будут находиться в однозначной взаимосвязи друг с другом, то есть в определенном "зацеплении" между собой. Так, например, нам не столь важно, из какого материала будет изготовлена доска и каков будет ее вес, I кг. или 10, но нам важно, чтобы на ее плоскости оставался след от мела и чтобы цвет ее поверхности контрастировал с цветом кусочка мела.
  
  То есть комплектность сущих идеи и взаимосвязанность их между собой являются основополагающими атрибутами идеи. Идея - это такой комплекс объектов, ни один из которых не может быть изъят. Иначе, вся эта структура распадется вследствие того, что разрушится сама цепь взаимосвязи ее сущих. Другими словами, выпадение какого-либо одного сущего или нарушение какой-либо сущностной взаимосвязи между объектами разрушает всю конструкцию идеи и, естественно, делает неисполнимой ту деятельность (функцию, цель), для которой она предназначена.
  
  Это мы сказали о деятельностном характере идеи. Теперь же о деятельностной природе искомого сущего. Возникновение любого искомого сущего (мела, Земли, телескопа, формулы, психоаналитика, институтов социальной защиты, природного видообразования и т. д.) непременным образом приводит к появлению нового вида деятельности, осуществляемой, как мы только что указали, комплексом объектов, - одним из которых является человек - определенным образом между собой соединенных, тем комплексом, из состава которого было сформировано искомое сущее. По сути дела возникновение последнего в процессе Бытия человека - это предвестник (буревестник) того, что в ближайшем будущем начнется деятельность, которой ранее не было то ли в нашем человеческом, то ли в природном существовании; в том существовании, где ранее данные сущие не были объединены в комплекс, а потому и не могли выполнить определенного рода деятельность. И здесь нам видна принципиальная разница между Бытием как возникновением и существованием как пребыванием в постоянстве, при-сутствовании ("бытии" при сути), что постоянно путалось в метафизике на всем протяжении ее существования.
  
  Но, к сожалению, деятельностная роль как идеи, так и искомого сущего не была замечена метафизикой, а потому и обойдена ее вниманием. И это несмотря на постоянное употребление в философии терминов "идея", "сущность", "сущее". Идея сама по себе не была увидена за, казалось бы, всепонимаемостью и очевидностью того смысла, который в ней заключен, Структура идеи, ее смысл так и не были раскрыты. А потому и не была раскрыта ее функциональная метафизическая сущность, та сущность, которая заключена в том, что идея - это сердце метафизики. Биение же его определяет саму сущность жизни во всех ее интеллектуально-материальных проявлениях. В то время как методологию возникновения сущего, стержнем которой является идея, можно уподобить кровеносной системе, от которой берет свое начало (архе), свою Истину-несокрытость (алетейю) и свое самовозникновение (фюсис) все когда-либо существовавшее и существующее. Так, наверное, от кровеносной системы берут свое начало, свое возникновение и свою форму все органы и все ткани человека.
  
  Как это случилось, что столь кардинальная роль идеи в метафизике так и не была замечена - просто уму непостижимо. Тем более что с наступлением Новых времен и эры научно-технической революции идеи, можно сказать, "пошли косяком" и притом почти во всех отраслях знания и даже в искусствах (импрессионизм, конструктивизм, сюрреализм и т. д.). Одна метафизика осталась в стороне от каких-либо новшеств, несмотря на оригинальность и гениальность таких мыслителей, как Шопенгауэр, Кьеркегор, Ницше, Фрейд и т. д. Не отсюда ли проистекают все сложности ее развития. Странное дело, дисциплина, призванная заниматься новизной самой по себе, так и не оказалась способной - вплоть до Хайдеггера - выработать что-либо новое в подходе к изучению собственной сферы знания.
  
  И последнее, что хотелось бы сказать так это то, что, исходя из всего вышеизложенного, приходит понимание того, так как же все-таки развивается мир. Скорее всего, Случайность возникновения изменений провоцирует необходимость образования новых сущих, а значит и функций ими исполняемых. Как это происходит, мы уже знаем. При изменении устоявшихся Закономерностей развития происходит, во-первых отклонение параметров, - то есть, положим, физических свойств - тех сущих, которые затрагиваются указанными изменениями, а во-вторых, осуществляется "зацепление" этих параметров между собой в некоторые взаимосвязанные комплексы, способные выдвинуть из своей среды искомое сущее, "разряжающее" (своим участием) сложившуюся напряженность в данном регионе действительности. И разрядка эта наступает в результате функционирования искомого сущего в качестве уже подручного средства. Другими словами, возникновение необходимости в выполнении определенной деятельности вызывает образование некоторого комплекса взаимосвязанных друг с другом объектов. А вот этот комплекс способствует формированию нового, то есть искомого сущего, способного посредством своего сущностного свойства исполнять вышеозначенную деятельность.
  
  Именно таким образом восстанавливается нарушенная Случайностью Закономерность развития процесса, но восстанавливается она уже на новом уровне развития. Так, положим, изобретение кусочка мела продвинуло ранее существовавший способ письменной коммуникации на более мобильный, то есть более эффективный уровень распространения знания. А изобретение микроскопа и телескопа позволило "заглянуть" на совершенно новые уровни визуализации объектов. Точно так же "изобретение" Земли продвинуло ранее существовавшее состояние материи с уровня неорганического на уровень материи органической, то есть живой.
  
  По сути дела Закономерность, стабильность процесса - это застой, который выводится из своего застойного состояния Случайностью, приводящей в неравновесное состояние эту Закономерность. И так до следующего отклонения Закономерности от своей "нормы", до следующего спонтанного возникновения Случайности и необходимости эту Случайность нивелировать, и до следующего возникновения нового сущего, приводящего - своей функцией - Закономерность развития в стабильное русло. Вот этот закольцованный сам на себя процесс возникновения отклонений и нивелирования их посредством образования нового сущего с его функцией - это и есть процесс развития. Назвать его эволюцией можно, конечно, с большой натяжкой, потому что эволюция - это нечто идущее по восходящей линии (спирали), в то время как описанный нами процесс развития обусловлен возникновением Случайностей на фоне Закономерностей.
  
  А потому одна из основных задач метафизики состоит в том, чтобы определять условия, при которых становится уже возможным возникновение Новизны, то есть определять "порог", за которым она должна появиться в обязательном порядке. Иными словами: в какой степени должны отклониться - от нормы - условия существования для того, чтобы стало возможным возникновение нового сущего. По сути дела внове образованное сущее - это тот бактерицидный лейкопластырь, который залечивает травму, нанесенную стабильным условиям существования Случайным отклонением от Закономерного развития. Мир стремится к стабильности. Но таковая есть лишь идеал. Отклонение от временно сложившегося идеала компенсируется посредством возникновения нового сущего и функции им исполняемой. Новая же функция приводит систему на новый уровень временной стабильности. Это и называется развитием.
  
  Трудно сказать, какой наукой должна быть метафизика. Но то, что она должна стать, хотя бы отчасти, наукой, заглядывающей в будущее, в этом нет никакого сомнения. Для этого ей и дана методология возникновения сущего. А иначе, для чего? Ведь и законы гравитации были даны космологии не только для того, чтобы своими мощными телескопами заглядывать в далекое прошлое, но и для того, чтобы предвидеть то, что нас неизбежным образом ожидает в далеком будущем. Разница только в том, что космологическими объектами мы не можем оперировать в реальности, а вот объектами рукотворными, объектами, находящимися в нашем распоряжении, вполне можем. Что мы и делаем в нашей повседневной жизни, изобретая и открывая что-либо Новое. Только делаем мы это стихийно в силу нашей природной способности творить и созидать. Научиться же мы должны творить и созидать не только стихийно, но и, хотя бы в некоторой степени, целенаправленно и планомерно. Уж больно высокая цена поставлена на кону нашим стихийным развитием - цена нашего собственного существования. И выйти из этого затруднительного положения должна нам помочь методология возникновения сущего. Именно в этом, как нам представляется, ее призвание: дать нам импульс развития в этом направлении.
  
  И самое последнее. Из вышеизложенного нам становится понятной первостепенной роль возникновения нового сущего в процессе, названном - Бытием. И, конечно же, "бытие" сущего имеет, - если позволительно так выразиться, - возникновенческий характер, а не присутственный, как это представляла себе прежняя метафизика. И если Бытие - это процесс возникновения новизны, то внове созданное в этом процессе искомое сущее (далее преобразуемое в подручное средство) есть не только орудие, которым производится развитие само по себе, но оно есть жемчужина, придающая ценность всему устройству жизни, поскольку сама ткань Жизни ткется утоком сущего по основе существующих Закономерностей, перемежающихся со Случайностями. И эту формулу, несмотря на ее достаточно наглядный характер, дополним следующими соображениями, ее поясняющими.
  
  Как мы выяснили, любое сущее, будь оно природным или рукотворным, обязано своим возникновением столкновению существующих Законометностей со Случайностями. Так, положим, какая-либо атмосферная катастрофа (тайфун, град и т. д.) обязана своим возникновением столкновению (встрече) циклона с антициклоном. И риск, о котором так много говорит Хайдеггер в статье "К чему поэты?"42, - это тот водоворот, в который попадает формируемый исходный комплекс сущих и из которого как фенист из пепла возникает новое сущее в виде уже готовом к исполнению своей сущностной функции.
  
  И, конечно же, Случайности провоцируют исходный комплекс сущих к возникновению идеи и нового сущего. В то время как внове созданная функция искомого сущего "вплетается" в процесс протекающих Закономерностей. И это происходит со всяким внове созданным сущим и со всякой внове созданной функцией: так, Случайным образом созданная письменность, обладающая сущностным свойством запечатлевать нами помысленное на длительное время, исполняет функцию сохранения и передачи накопленного знания на долгие века. И эта функция, став Закономерным и обыденным явлением нашей жизни, была "вплетена" в саму жизнь цивилизации, что позволило письменности стать еще одним сущим (утоком) в самой ткани жизни. Причем сама письменность (и ее функция), став Закономерностью определенного рода деятельности, способствовала созданию все новых и новых сущих, а вслед за ними все новых и новых функций (деятельностей). Взять хотя бы все созданное и сохраненное (изобретения, открытия, произведения литературы и т. д.) при посредничестве письменности. Ведь она была одним их сущих их идей.
  
  И если уж говорить более строго, то в мире нет ничего Закономерного: все Закономерное - результат когда-то возникшего Случайного. Притом сущее выполняет двойную функцию: оно и поддерживает жизнь Закономерного исполнением своей функции (деятельности), и служит материалом для возникновения новых Случайностей, в дальнейшем становящихся Закономерностями. Так письменность как деятельностная Закономерность стала в то же время "случайным" объектом (то есть одним из исходных сущих) для создания способа (идеи) более эффективной коммуникации между людьми посредством мела (оставляющего свой след на доске в виде текста), посредством книгопечатания, Интернета и т. д. Поэтому вполне определенно можно сказать, что Закономерность - это состоявшаяся на длительное время Случайность. Так Случайность возникновения Вселенной, Солнечной системы, законов природы, жизни, интеллекта человека разумного, речи, письменности и т. д. стала Закономерностью их проявления на длительные времена.
  
  Итак, Случайным возникновением нового сущего постепенно организуется определенного рода Закономерная деятельность, служащая основанием для возникновения новых Случайностей, формирующих новое сущее, функция которого рождает новую Закономерность. И так без конца: столкновение Случайностей с Закономерностями провоцирует возникновение все новых и новых сущих с их сущностными свойствами, способствующими формированию все новых и новых Закономерных деятельностей.
  
  И если перейти на язык философии Новых и Новейших времен и принять Волю: волю к жизни (Шопенгауэр), волю к власти (Ницше) и волю к воле (Хайдеггер) - за Закономерность самой жизни, а Случайность принять как спонтанно возникающие отклонения (всплески воли) все той же Закономерности от своей "нормы", то, действительно, на вопрос, как организована жизнь в метафизическом плане, можно было бы ответить следующим образом: ткань Жизни ткется утоком внове образуемого Сущего по основе существующих Закономерностей, перемежающихся со спонтанно возникающими Случайностями.
  
  6.13. Предпосылки обнаружения методологии возникновения сущего
  
  Мы уже не раз давали повод понять, что развитие метафизики и ранее могло бы выйти на свой исконный путь, тот путь, который был намечен досократиками и отдельные элементы которого с тех или иных позиций разрабатывались философами последующих времен. Вот почему у нас возникает - уже ретроспективно - следующий вопрос: существовавание каких предпосылок могло послужить обнаружению методологии возникновения сущего? Думается, что таковыми могли быть следующие обстоятельства.
  
  Во-первых, наличие некоторого опыта генерирования идей, в процессе которого все более явственным становится как структурный характер идеи, так и комплексность этих структур, состоящих не из конгломерата каких-то искусственно пригнанных друг к другу объектов, а из элементов (сущих), взаимосвязанных между собой в "механизм", способный производить определенную деятельность (функцию) по производству необходимого Продукта. То есть, важно было понять, что идея - это не облако какого-то мысленного образования или представления, а нечто структурированное, иначе говоря, состоящее из четко обозначенных и взаимосвязанных в замкнутую цепочку объектов, каждый из которых как актер в спектакле имеет свою роль, а один из них - роль главную, как главную роль играет бриллиант в цепочке ожерелья.
  
  Во-вторых, необходимо было иметь некоторое представление о самом цикле возникновения сущего: с чего он начинается и чем кончается, какие этапы он проходит и что является результатом каждого из них. А для этого надо было "схватить", увидеть и разложить саму цепочку этапов, то есть последовательность нашего продуктивного мышления, того мышления, которое порою совсем не замечаемо нашим сознанием, а порою способно вводить в заблуждение своей кажущейся непоследовательностью. Ведь из этих этапов складывается сама методология возникновения искомого сущего.
  
  Но что собой представляет эта методология? Сначала напомним: в любой идее, какую бы мы ни взяли, есть четыре компоненты:
  - вполне определенный комплекс между собой взаимосвязанных сущих;
  - искомое, то есть главное сущее, формируемое нами в процессе раскрытия смысла идеи и создания технологии его изготовления;
  - сущностное, метафизическое свойство, то есть сущность искомого сущего, посредством которого (в виде подручного средства) исполняется определенная функция, конечно же, не без участия человека;
  - и сама функция, то есть деятельность в определенном направлении или поле.
  
  Так вот, методология возникновения искомого сущего - это, по сути дела, "запись" тех манипуляций, которые мы должны совершить с самой идеей и с теми компонентами, из которых она состоит, то есть:
  - сначала мы должны создать (открыть, обнаружить) саму идею,
  - затем развернуть ее в Истину, чтобы, во-первых, увидеть те сущие, из которых она состоит, и, во-вторых, понять смысл в ней заключенный, то есть понять, для разрешения какой конкретной ситуации она предназначена;
  - далее, из комплекса сущих выделить и сформировать новое, искомое сущее, то есть то сущее, которого не хватало для полной комплектации идеи; да к тому же наделить его сущностным свойством (сущностью), посредством которого можно будет исполнять ту деятельность, потребность в которой возникла на данном этапе нашего социального существования;
  - затем по идеальному образцу искомого сущего изготовить его материальную форму в виде подручного средства;
  - и последнее, это этап самого деятельностного существования подручного средства, посредством которого нами выполняется определенная функция - изготовление Продукции нового вида.
  Как видим, возникновение потребности в определенной деятельности взывает к нашему Бытию, в процессе которого, поэтапно осуществляя методологию возникновения новизны, мы находим искомое сущее, способное помочь нам выполнить вышеозначенную деятельность по производству необходимого Продукта для полноценного существования социума.
  
  В-третьих, важно было понять, что в саму методологию возникновения сущего "вкраплена" - на ее завершающей интеллектуальной стадии - технология изготовления материального подручного средства по образцу идеального искомого сущего. Причем сама методология имеет интеллектуальный характер, то есть характер мысленного сотворения идеи, формы и сущности сущего, в то время как технология - материальна, поскольку любое изготовление искомого сущего в его материальном виде, то есть в виде подручного средства, призвано только к тому, чтобы, в конечном счете, произвести материальное воздействие на то, чем оно окружено и с чем соседствует. При этом нам не следует забывать, что под словом "изготовление" имеется в виду не только создание какого-то предмета (вещи), положим, кусочка мела, телескопа, громоотвода и т. д., но и появление такого подручного средства как психоаналитик (идея психоанализа), или формирование институтов социальной защиты (идея справедливости), или "самовозникновение" нового растительного или животного организма (идея видообразования в Природе) и т. д.
  
  И, в-четвертых, немаловажным является понимание того факта, что сущность объекта заключена не в наборе каких-то его основных свойств, а в его порой даже не совсем заметном сущностном свойстве; тем не менее том свойстве, без наличия которого не могло бы состояться само искомое сущее со всеми его "главными" свойствами. Приведем два уже известных нам примера из технической сферы и сферы искусства. Спрашивается, можно ли было предположить, что сущностным свойством кусочка мела является его способность мелкодисперсно крошиться, а сущностным свойством доски - свойство оставлять на своей поверхности след от мела.
  
  А теперь другой пример, пример, на котором мы остановимся более подробно, чтобы понять всю важность правильности обнаружения и вычленения сущности объекта. Это пример идеи красоты. Зададимся вопросом, можно ли было предположить, что сущностным свойством такого искомого сущего как идея произведения искусства является его свойство воздействовать на нашу душу и наш интеллект новизной своего смысла, а сущностным свойством созерцателя - свойство воспринимать этот смысл в виде "понимания" (на бессознательном уровне) смысла заложенной в нем идеи и испытания чувства удовольствия от созерцания этого произведения. Как видим, наиболее скрытым в искомом сущем является его сущность, то есть сущностное свойство, которое порой трудно бывает не только вычленить из всех его возможных свойств, но даже и заметить. Но это самое скрытое от нас, как ни странно, является к тому же самым главным, - вот в чем парадокс! - поскольку выпадение сущностного свойства (да и любого сущего) из данного комплекса разрушает саму идею, а значит и возможность исполнения какой-либо функции.
  
  Не отсюда ли возникают все трудности по выявлению сущности объекта. А если мы не способны ее вычленить, то грош цена той метафизики, которая не предоставляет нам методологии, посредством которой мы могли бы это сделать. Потому что отсюда возникают не совсем благоприятные для нас последствия: если мы не знаем, что сущность идеи произведения искусства заложена в новизне смысла этой идеи, а сущностью созерцателя произведения является его свойство воспринимать (то есть "понимать") эту новизну и определенным образом на это реагировать (наслаждаться), то ни о какой метафизической сущности искусства не может быть и речи, поскольку проблематичной становится сама необходимость его существования, возгласы о чем раздавались во все времена и со всех сторон.
  
  Проблематичной становится и его роль в становлении человечества. Ведь не затем же оно явилось со времен зарождения человека разумного, чтобы ублажать какие-то наши "неутилитарные", пускай и высшие, духовные потребности. Роль искусства, как и всего когда-либо созданного и открытого весьма прагматична - исполнять необходимую функцию. И такой функцией, скорее всего, является функция развития и поддержания творческих способностей человека на должном уровне, на том уровне, на котором он был бы способен продуцировать идеи. А потом не забудем о роли искусства в становлении нашей нравственности, о чем речь у нас еще пойдет в Разделах 9.2. "Метафизика и нравственность" и 9.4. "Идеи технические, научные, нравственные и эстетические: различие между ними".
  
  Ведь искусство, орудием воздействия которого является новизна смысла идеи любого настоящего произведения, призвано не только к тому, чтобы научать нас продуктивно мыслить, но и к тому, чтобы создавать для подобного мышления благоприятные предпосылки в виде высоконравственной атмосферы самой обыденной жизни, Без наличия последнего вряд ли можно рассчитывать на плодотворность мышления. Интриганство и война всех против всех в безнравственном обществе - не тот путь, на котором возможно творчество. Потому что здесь речь уже идет не о творчестве, а о выживании и оборонении от всего негативного, что наступает на тебя со всех сторон. Творчество требует свободы и отстраненности от всего обыденного, а тем более, от негативного. А где их взять в условиях безнравственных "норм" поведения? Вот здесь и просматривается непосредственная взаимосвязь метафизики как учения о творении новизны и с эстетикой, и с нравственностью, и с самой жизнью во всех ее проявлениях.
  
  Так что наша неспособность (или неумение) вычленить сущностное свойство сущего и понять ту функцию, для которой оно предназначено, может привести к забвению самой функции искусства, искажению его форм и деградации искусства, что мы, хотя бы отчасти, уже наблюдаем в последние времена. Именно в этом опасность того, что, не зная методологии возникновения сущего, нам трудно бывает выделить сущность искомого сущего (то есть подручного средства) и ту позитивную функцию, которую оно призвано исполнять. В связи с чем возникает опасность отмирания самой способности культивировать эту функцию. Это мы привели только один пример, а таких примеров можно было бы привести великое множество и особенно в сфере нравственности, где достаточно много таких расплывчатых понятий (идей) как совесть, вина, доблесть, благородство, достоинство, злодейство, коварство, справедливость и т. д. Здесь неистощимое поле деятельности для метафизики: выявлять из этих идей искомое сущее, а уже затем пытаться культивировать (поощрять) функции, исполняемые этими сущими.
  
  Вот, как нам представляются, те предпосылки, владение которыми могло послужить обнаружению и раскрытию методологии возникновения сущего. Это мы привели доводы, исходя из собственного взгляда на данный вопрос. Но мы еще не рассмотрели, можно сказать, главную предпосылку, которая была заложена еще Платоном, а затем обнаружена и обозначена проницательным взором Хайдеггера. О чем речь? В "Европейском нигилизме" Хайдеггер, анализируя платоновское понятие идеи, со всей определенностью отмечает двусмысленность, двузначность бытия как идеи. Не поленимся привести соответствующий текст и вникнуть в его содержание - оно этого вполне заслуживает.
  
  "Согласно учению Платона, бытие есть ιδεα, видность, присутствование как выглядение. Что выступает в таком выглядении, то становится и является, насколько в нем присутствует, сущим. При этом, оттого, что верховная идея понимается одновременно как αγαθον, сущность всех идей получает решающее истолкование. Идея как таковая, то есть бытие сущего, приобретает черты αγαθοειδεζ, того, что делает пригодным для... - а именно, сущее для того, чтобы быть сущим. Бытие получает сущностную черту обеспечивающего. Тем самым и с тех пор, т. е. вместе с началом метафизики, в истолкование бытия привходит своеобразная двусмысленность. Бытие известным образом есть чистое присутствование и оно есть одновременно обеспечение возможности сущего. (Подчеркнуто нами - И. Ф.). Так как затем само сущее выбивается вперед, привлекая на себя и затребуя себе все человеческое поведение, бытие вынуждено отступить в пользу сущего. Правда, оно еще остается обеспечивающим возможность и в таком смысле предшествующим, априори. Только уже это априори, хотя оно не поддается устранению, никоим образом не обладает весомостью того, что им каждый раз обеспечивается, самого сущего. Априори, в начале и в своем существе пред-шествующее, становится так тем привходящим, которое перед лицом всевластия сущего терпимо как условие возможности сущего"43.
  
  Но прежде чем анализировать данный текст и пытаться понять, где находится та скрытая пружина, которая, хотя и дала верный импульс метафизике, но и одновременно оставила ей возможность пойти не совсем верным путем, нам необходимо сначала напомнить три момента:
  - во-первых, как мы уже установили, Бытие - это не какая-то идея (или мир идей), Бытие - это возникновение интеллектуальной новизны в виде идеи;
  - во-вторых, идея - это не идеальный образец реально существующих вещей физического мира; идея - это умственно нами созданный (или открытый) комплекс взаимосвязанных сущих-объектов;
  - и, в-третьих, платоновское благо (αγαθον) - это высшая идея (идея идей), благодаря которой, с одной стороны, "познаваемые вещи могут познаваться", а с другой стороны, благо "дает им и бытие и существование".
  
  Имея в виду только что отмеченное, сначала зададимся вопросом, почему это вдруг умом созерцаемые образования, то есть идеи, оказались у Платона образцами для подражания реально существующих вещей? Ответ предполагается сам собой: потому что возникновение этих вещей каким-то образом связано с существованием идей. У Платона не было понятия о том, что идеи это сложные образования, но он своим интуитивным чутьем прозревал, что идея с вещью - которой (то есть идее) она обязана фактом своего возникновения и существования, - находятся в неразрывном единстве. Но поскольку идея для Платона была неким нерасчлененным представлением о вещи, то она стала образцом для нее. Платон прекрасно понимал, что идея имеет сущностную взаимосвязь с возникшим сущим, но ему не был известен механизм этой взаимосвязи.
  
  Именно поэтому для того, чтобы каким-то образом обосновать и подчеркнуть эту взаимосвязь, он вынужден был (насильственно) постулировать Благо как то, что дает возможность проявиться и появиться вещи (из идеи). (См. Р. S. 1). Бездеятельная сама по себе занебесная идея была дополнена деятельностным началом, Благом, и дополнена была в части проявления ее деятельностного характера, каковым она на самом деле и обладает, поскольку она и возникает сама собой и проявляет из себя сущее. И здесь нам важно не выпускать из виду фактор разделенности Бытия и сущего: идея - это умственное образование нашего интеллекта, в то время как сущее (вещь) - образование материальное, выделенное, сформированное (по виду и сущности) из образования умственного, то есть из идеи.
  
  А. Теперь, обращаясь к тексту Хайдеггера, мы понимаем, почему бытие сделалось "пригодным" к тому, чтобы обеспечить возможность явления сущего. Да потому, что оно есть предтеча сущего, того сущего, которое - подобно Мюнхгаузену - не может "вытянуть" само себя на уровень явления: сия операция возможна только при непосредственном участии Бытия, то есть возникновения идеи как комплекса сущих, одним из которых является внове образуемое искомое сущее.
  
  Б. Понимаем мы теперь и то, откуда у Платона - рассмотренного сквозь призму взгляда Хайдеггера - "вместе с началом метафизики, в истолкование бытия привходит своеобразная двусмысленность", а именно:
  "Бытие ... есть чистое присутствование...",
  "... и оно есть одновременно обеспечение возможности сущего".
  
  Во-первых, бытие как "чистое присутствование" обеспечивается возникновением сущего, которое своим наглядным ("чистым") видом заслоняет бытие, некогда выведшее сущее на передний план. А во-вторых, "обеспечение возможности сущего" исходит из самого Бытия (то есть из возникновения идеи). Не будь идеи, никакое сущее не явилось бы в своем наглядном виде.
  
  В. Стало нам понятным и то, почему бытие, ранее бывшее априори, и уже не обладающее "весомостью", "не поддается устранению". Да потому что "перед лицом всевластия сущего" бытие (как гарант его возникновения) все же забывается в процессе последующего существования сущего, поскольку забывается идея, которая (как звезда на небе) вспыхивает и исчезает. Но исчезает не совсем. Остается некое излучение, создающее фон от множества когда-либо возникавших идей. Так вот, бытие со времен Платона и по настоящее время, как нам представляется, отчасти воспринимается как некий фон подобный фону реликтового излучения в космологии.
  
  Вот почему бытие "не поддается устранению". Как раз в этой, последней фразе заключен весь смысл превратного понимания бытия. А именно, смысл присутственного характера бытия "всякого сущего" (Хайдеггер), того бытия, которое мы должны "увидеть" за присутствующим сущим. То есть за этим сущим мы должны "увидеть" тот исток, из которого оно когда-то возникло. Иначе говоря, должны "увидеть" идею, память о чем давно угасла, оставив некий фон. Таким образом, бытие в метафизике стало неким фоном, объяснить происхождение которого так никто и не удосужился, потому что, не имея представления о том, что является истоком (началом) возникновения сущего, объяснить это вообще невозможно. На самом же деле бытие - это не то, что когда-то было и оставило свой след в виде как возникшего сущего, так и исчезнувшей памяти об истоке его возникновения, Бытие - это процесс, который всегда происходит в настоящем. Оно всегда здесь и сейчас.
  
  У Бытия нет прошлого. Можно сказать что Бытие - это возникновение новизны, у которого (и у которой) никогда нет прошлого. Есть только возникшее, то есть существующее сущее. Оно и есть его след в настоящем, в присутствующем. Но следом Бытия, конечно же, можно считать и ту идею, благодаря которой некогда возникло существующее сущее. Но этот след уже не является бытием. Канув в лету, он стал достоянием истории, как достоянием истории стали "Эврика!" Архимеда, яблоко Ньютона, пасьянс, приснившийся Менделееву, змея, кусающая свой хвост, Кекуле. Это всего лишь отголоски тех моментов истинного "чистого" Бытия, когда этим авторам являлись их судьбоносные инсайтные идеи. И если мы говорим о рукотворных сущих, то Бытием является процесс возникновения интеллектуально-материальной новизны, процесс, сопровождаемый пониманием смысла явившейся нам идеи и психосоматическим отреагированием нашего организма в виде испытания чувства удовольствия-удивления.
  
  Так что метафизика не смогла объяснить происхождение "своего" "реликтового фона" только потому, что она не знала механизма возникновения искомого сущего из идеи, и не знала она этого потому, что ей была неведома структура идеи. Как видим, дух идеи как того, что обеспечивает саму возможность возникновения сущего, так и того, из чего проявляется это сущее, так вот, дух идеи, рожденный гением Платона, уже со времен Античности витал в воздухе. Но до раскрытия сущности самой идеи дело так и не дошло.
  
  Вот теперь мы достигли, можно сказать, хотя бы частичного понимания в том, что явилось причиной того, что метафизика так и не вышла на стезю осмысления Бытия, намеченную досократиками. А именно, понимания Бытия как сомовозникновения-самовозрастания (φυσιζ) и несокрытости (αληθεια). А не вышла она на этот путь только потому, что:
  - во-первых, после Платона, верно усмотревшего в идее двойственную ее сущность, не была разработана концепция идеи как комплекса соединенных сущих, того комплекса, который выдвигает из своей среды искомое (подручное) сущее, обладающее той сущностью, посредством которой оно способно исполнять свою функцию производства определенного Продукта,
  - а во-вторых, метафизика взяла на вооружение представление о бытии как о чем-то, оставившем свой "реликтовый" след и фон от возникшего сущего, вместо того, чтобы склониться к пониманию возникновенческого характера самого Бытия, то есть Бытия как процесса возникновения и смысла новой идеи и самого сущего, наделяемого в этом процессе сущностным свойством.
  
  Вот так мы добрались - по наводке Хайдеггера - к истоку той причины, где начинается так называмое забвение бытия. Да, действительно, досократики своими понятиями природы (φυσιζ) и Истины - не-сокрытости (αλεθεια) дали верное направление метафизике. Платон, как нельзя точно, подхватил это направление. То есть он за древнегреческими понятиями природы и истины увидел тот феномен, который трансформирует, "переводит" их в нечто умственно постигаемое и реально существующее, в то, чем можно было бы оперировать на интеллектуальном уровне. А именно, он увидел идею, которая, обладая двойственностью, не только предоставляет саму возможность проявиться сущему, но и выделяет и формирует из самой себя это сущее (см. цитату Хайдеггера выше). То есть он увидел, что в идее уже заключена и духовная, и материальная возможность существования сущего. Но, к сожалению, Платоном не был разгадан сам механизм возникновения сущего из идеи. А не был он им разгадан только потому, что в те времена еще не был известен структурно-функциональный состав самой идеи. Догадайся он об этом составе, ему бы не пришло в голову размещать свои идеи так далеко - в занебесной сфере - от вещей материального мира. Отсюда и началось, как верно определил Хайдеггер, забвение бытия, то есть забвение истинного смысла древнегреческих понятий Природы и Истины. Но началось не только их забвение, но и искажение их смысла, что и было великолепным образом проанализировано Хайдеггером все в том же "Европейском нигилизме" и других работах.
  
  P. S. I. Кстати, уж если мы затронули понятие блага, то следует сказать следующее. Фундаментальный принцип Античности, сформулированный в виде тезиса: "все существующее стремится к благу", конечно верен. Но в нем, в этом тезисе, заключена лишь половина истины. И действительно, все существующее стремится к тому, чтобы наилучшим образом исполнять то единственное, к чему оно предназначено. Но для того чтобы оно смогло это делать, оно сначала должно возникнуть и сформироваться как в своей форме, так и в своей сущности. Ведь последние не падают с неба сами собой. Они возникают только при посредничестве нашего Бытия. А вот это и является самым трудным и самым неуловимым для познания. Уже существующее сущее постоянно находится перед нами в своей неизменности. Оно может быть воспринято и нашими чувствами и в нашем представлении, оно может быть нами познано.
  
  Что же касается возникновения сущего, то все здесь находится в процессе сотворения новизны, в процессе поиска и изменения, в процессе переплетения духовного и материального, логического и интуитивного, прошлого и настоящего, настоящего, нацеленного на будущее. Все здесь "растянуто" во времени и пространстве, все находится в стадии неопределенности. Вплоть до того момента, когда искомое сущее будет сотворено и продемонстрирует эффективность своей сути в действии. Именно отсюда возникают все трудности восприятия Бытия самого по себе и "бытия" сущего, поскольку все здесь зыбко, неоднозначно и трудноуловимо. И даже не столько трудноуловимо, сколько трудноопределимо в каких-либо известных нам терминах, понятиях, словах и т. д. Здесь мы вступаем в сферу прощупывания самой почвы интеллектуальной новизны, в сферу того, что находится за гранью нами представимого, что нам дотоле не было известно. А не было нам известно то, как она возникает. Зная это, мы могли бы расширить сферу понимания того, в каких направлениях мы могли бы употребить наше знание.
  
  Так осмысление того, что происходит при движении проволочки в магнитном поле послужило началом зарождения законов электромагнетизма и электродинамики. И только познание последних позволило нам в неимоверных масштабах расширить области практического их применения. Точно так же познание методологии возникновения интеллектуальной новизны - это только начало познания самой новизны и расширения сфер ее применения, уже нашедших на практике ареал своего применения. Здесь стихийная практика опередила инкогнито существующую теорию. Итак, возвращаясь к началу предыдущего абзаца, можно сказать: все существующее только потому стремится к благу, что оно уже получило это стремление во времена своего возникновения. Не будь последнего, не было бы ни самого существующего сущего, ни его функции, ни блага от исполнения последней.
  
  6.14. В чем заключена универсальность нашего Бытия, и что означают "гул бытия" и "единоголосие бытия" у Ж. Делеза?
  
  В разделах выше мы уже не раз касались данного вопроса. Теперь же нам пришло время в более подробном и более акцентированном виде разъяснить, в чем именно заключена универсальность нашего бытийствования, то есть: создания Истины как мысленной конструкции и той функции, которую будет выполнять в дальнейшем одно из сущих последней. Для этого сначала обратимся к двум понятиям Делеза, обозначенным им как "гул бытия" и "единоголосие Бытия" (или "однозначность бытия" в пер. Р. Юровской и Н. Маньковской). Сначала мы приведем цитаты из двух его работ, где он пытается донести до нас смысл данных - между собою взаимосвязанных - понятий. А затем постараемся - в дополнение к сказанному Делезом - увидеть в этих текстах то, что могло бы скрываться за этими понятиями, и что нами уже ранее было выявлено и показано на многочисленных примерах. Иначе говоря, мы попытаемся раскрыть новый, более глубинный, но в то же время более ясный смысл, который мог бы таиться за этими достаточно абстрактными понятиями. А из этого, как из само собой разумеющегося, нам станет понятно, в чем именно заключена универсальность нашего Бытия. Вот что пишет Делез в книге "Различие и повторение".
  
  "Всегда существовало только одно онтологическое предположение: Бытие однозначно. Всегда была лишь одна онтология, онтология Дуна Скота, дающая бытию лишь один голос .... Но от Парменида до Хайдеггера возникал тот же голос, эхо которого образовывало развертывание однозначного. Один голос создает гул бытия ....
  Действительно, главное в однозначности не то, что Бытие выражается одним-единственным смыслом. Главное, что оно выражается в одном и том же смысле во всех различиях индивидуации или присущих ей модальностях. Бытие одинаково во всех своих модальностях, но последние не одинаковы. Оно "равно" для всех, но сами они не равны. Оно выражается в них в одном смысле, но сами они не обладают одним смыслом. Сущности однозначного бытия свойственно соотноситься с индивидуирующими различиями, но сущность этих различий неодинакова, они не изменяют сущности бытия - подобно тому, как белый цвет соотносится с различными интенсивностями, оставясь сущностно все тем же белым. Нет двух "путей", как представлялось в поэме Парменида, но лишь один "голос" Бытия, относящийся ко всем модусам, самым различным, меняющимся, дифференсированным. Бытие выражается в одном-единственном смысле во всем, в чем выражается, но то, в чем оно выражается, различается: оно выражается в самом различии"44.
  
  По сути дела то же самое говорит Делез и в работе "Логика смысла", но при этом он добавляет два момента: он акцентирует наше внимание, во-первых, на "идентичности" происходящего и высказываемого, а во-вторых, на соотнесенности единоголосия Бытия и с реальным, и с возможным, и с невозможным. Вот каким образом он характеризует единоголосое Бытие.
  
  "Единоголосие Бытия не означает, что существует одно и то же Бытие. Напротив, сущности множатся и делятся .... Единоголосие Бытия означает, что Бытие - это Голос, который говорит, и говорит обо всем в одном и том же "смысле". То, о чем говорится - вовсе не одно и то же, но Бытие - одно и то же для всего, о чем оно говорит. Таким образом, оно - уникальное событие во всем, что происходит даже с самыми разными вещами .... Но в то же самое время, если Бытие не может высказываться, не происходя при этом; если Бытие - это уникальное событие, в котором все события коммуницируют друг с другом, - то единоголосие относится как к тому, что имеет место быть, так и к тому, что высказывается. Единоголосие означает, что происходящее и проговариваемое - одно и то же: атрибут всех тел или положений вещей, а так же выражаемое всех предложений. Единоголосие означает тождество ноэматического атрибута и лингвистически выражаемого - событие и смысл .... Единоголосное Бытие содержится в языке, но происходит с вещами .... Ни активное, ни пассивное, единоголосое Бытие нейтрально. Это - сверх-Бытие, то есть минимум бытия, общий для реального, возможного и невозможного .... Короче, у единоголосия Бытия есть три аспекта: одно событие для всех событий; один и тот же aliquid (до некоторой степени - И. Ф.) для того, что происходит, и для того, что высказывается; одно и то же Бытие для невозможного, возможного и реального"45.
  
  Как видим, достаточно трудно разобраться в том, о чем же все-таки более конкретном идет речь в процитированных отрывках и что именно скрывается за такими абстрактными терминами как "гул бытия" и "единоголосие Бытия". И все же мы попытаемся это сделать. Но сначала, поскольку в дальнейшем речь у нас будет идти о "бытии" сущего (а не о Бытии самом по себе), мы предварим наш анализ одним напоминанием двух моментов относительно сущности этого термина. Во-первых, "бытие" сущего - это, в общих чертах, создание нового сущего и наделение его (нами) сущностным свойством, способным исполнять какую-либо функцию, определяемую смыслом нами созданной идеи-Истины; а во-вторых, "бытие" сущего - условное, исторически сложившееся наименование: бытие испытывает не сущее в виде того или иного объекта, а человек как сущее, сотворяюшее какую-либо интеллектуальную новизну. Так что объект как составляющий элемент идеи-Истины никакого бытия не испытывает, хотя ему и атрибутировано бытие. Правильно было бы говорить: бытие человека по поводу создания интеллектуальной сущности - или наделения ею - сущего как подручного средства.
  
  А теперь, в целях анализа и сопоставления с процитированным текстом Делеза, представим в обобщенном виде то, что мы получили ранее и подкрепили это многочисленными примерами раскрытия идей самого разного вида: технических, научных, философских, эстетических и т. д. А получили мы следующее. "Бытие" сущего каждый раз разное в зависимости от того,
  - каково это сущее само по себе;
  - в каких идеях (Истинах) оно является подручным средством;
  - посредством каких своих свойств оно себя проявляет в той или иной идее;
  - каким сущностным свойством мы его наделяем;
  - какую функцию призвано выполнять сущее-подручное средство в дальнейшем.
  
  Так, например, вода как сущее может участвовать ("бытийствовать") в самых разных идеях, может проявлять самые разные свои свойства и может исполнять совершенно разные функции. И в то же время, положим, в идее пожаротушения вместо воды могут быть использованы какие-либо другие сущие (например, пены самых разных химических соединений).
  
  Вот это, как нам представляется, постоянно возникающее разнообразие идей, Истин, подручных средств, сущностных свойств и функций ими определяемых - это и есть то, что Делез назвал "гулом бытия". А что же тогда является "единоголосием Бытия"? Нетрудно догадаться: таковым является Единая для всего методология возникновения идеи и последующего
  - раскрытия ее смысла как мысленной конструкции (Истины);
  - выделения комплекса сущих, в ней участвующих;
  - формирование вида и сущности искомого сущего;
  - наделения одного из них сущностным свойством, способным исполнять определенную функцию;
  - создания технологии "изготовления" этого (уже) подручного средства, которое и будет в реальных условиях выполнять эту функцию.
  
  Так вот, методология возникновения функции - функция есть цель (телос) - от самого ее начала (появления идеи) до самого конца (создания подручного средства) одна и та же. Назовем ее бытийственной методологией. Она применима ко всем сущим, будь они материального или духовного плана. Бытийственная методология возникновения функций, определяемых идеями справедливости, государственности, импрессионизма, красоты и т. д., ничем не отличается от таковой же методологии возникновения функций, определяемых идеями градусника, мела, "Токамака", дальнодействия (Ньютон) и т. д. Да к тому же эта методология Едина как в плане временной последовательности осуществления составляющих ее процессов, так и в самой сущности того, что происходит "внутри" каждого из этих процессов. Так из процесса нашего бытийствования ни в коем случае не может выпасть, положим, процесс раскрытия идеи в Истину или процесс наделения сущего сущностным свойством. В этом Едином процессе все вытекает одно из другого, все причинно обусловлено, даже если нам порою неведома эта причина. Равно как и "внутренний" порядок, положим, раскрытия идеи в Истину начинается с выявления комплекса составляющих ее сущих, взаимосвязей между ними и т. д., а заканчивается созданием той мысленной конструкции-Истины, из которой мы уже сможем в дальнейшем выделить подручное средство. И этот "внутренний" порядок так же Един для создания функций самого разного вида и достоинства.
  
  Итак, многоголосие постоянно возникающих, а вернее, нами создаваемых идей, Истин, подручных средств, функций есть "гул бытия", Единая же бытийственная методология, в соответствии с которой возникает каждое из вышеозначенного, как по отдельности, так и в своей целостности, есть "единоголосие Бытия". Как видим, Делезом в общих чертах и в достаточно абстрактной форме сказано то, сущность чего мы выявили и продемонстрировали на многочисленных примерах. Сопоставим наши данные. Что означает "Один голос создает гул бытия". А означает это то, что по одной и той же Единой бытийственной методологии в нашем интеллекте зарождается и осуществляется возникновение всего бесконечного множества "бытийствований" сущих самого разного вида и в самых разных идеях. Можно сказать, что Единая методология незримо накладывается на все многообразие возникающей интеллектуальной - а вместе с ней и материальной - новизны. Так, наверное, незримо "накладывается" закон всемирного тяготения на все многообразие процессов, происходящих во Вселенной: образование и движение планет, звезд, галактик, черных дыр, взрывы сверхновых, коллапсы потухших звезд и т. д. и т. п.
  
  По сути дела, то же самое означают фразы: "Бытие одинаково во всех своих модальностях, но последние не одинаковы"; "То, о чем говорится - вовсе не одно и то же, но Бытие - одно и то же для всего, о чем оно говорит".
  А что означает: "...если Бытие не может высказываться, не происходя при этом; если Бытие - это уникальное событие, в котором все события коммуницируют друг с другом, - то единоголосие относится как к тому, что имеет место быть, так и к тому, что высказывается. Единоголосие означает, что происходящее и проговариваемое - одно и то же....". Наверное, это означает то, что "происходящее" в нашем мышлении и "проговариваемое" в нашем языке не могут быть осуществлены одно без другого. Язык фиксирует то, что происходит в мышлении. Не помысленное не может найти отклика в языке. Язык является одним из сущих, без которого невозможно само Бытие, потому что в нем запечатлевается в первую очередь вся интеллектуальная новизна во всем многообразии своих видов. Мышление новизны и ее запечатление в глобальном, а не единичном масштабе, - оно и есть "гул бытия".
  
  Но здесь мы должны отметить и принципиальное различие наших позиций. В чем оно заключается? Делез не оговаривает тот факт, что бытие может быть соотнесено только с генерированием интеллектуальной новизны в виде идеи. Для него бытие - это мышление, "происходящее и проговариваемое". Для нас же Бытие - это продуцирование только того, что интеллектуально ново и ново, как мы уже показали, только в виде иррациональной рожденной идеи, той идеи, которая является - в развернутом нами виде - мысленной конструкцией вполне определенного комплекса между собою взаимосвязанных сущих.
  
  Не согласны мы и с тем, что "Единоголосие Бытия содержится в языке, но происходит с вещами". Да, действительно, Бытие "содержится в языке", который фиксирует нами помысленное, но оно (Бытие) не "происходит с вещами", оно происходит с нами (см. выше наше напоминание), оперирующими (в мышлении) этими вещами. А с нами "происходит": генерирование самих идей, наделение выявленных нами "вещей" (подручных средств) сущностными свойствами и т. д.
  
  И последнее, в чем мы не можем согласиться так это в том, что Бытие "одно и то же .... для невозможного, возможного и реального". Бытие в своем единоголосии (то есть в своей единосущей методологии), конечно, применимо как для реального, так и для возможного, подтверждением чему служит разнообразие существующих подручных средств, в том числе и тех, которые ранее были только в возможности. Например, Циолковский - межпланетные перелеты. Что же касается невозможного, то есть принципиально неосуществимого, то бытийственная методология здесь дает "осечку". Она не дает результата, поскольку и "невозможная" функция не может быть приложена к чему-либо возможному, и возможная функция не может быть применена к "невозможному" объекту. Это, наверное, все равно (по результату) что водить мелом по доске, след от которого либо не видим, либо след видим, но аудитория незрячая. Функция - медаль оборотная: с одной стороны подручное средство должно исполнять ("испускать") свою функцию, а с другой стороны, эта функция должна быть воспринята ("поглощена") каким-либо другим сущим идеи-Истины. Другой пример: сколько бы мы ни "бытийствовали" по поводу перпетуум-мобиле, результат один: нет такого подручного средства, которое бы совершало работу без затраты энергии на осуществление своей функции.
  
  6.15. События-1, -11, -111 как, соответственно: природное событие, инициирующее своим явлением возникновение "рукотворного" события, посредством которого осуществляется "производство" результирующего события. Событие у Хайдеггера
  
  Мы уже не раз говорили о Событиях-1, -11, -111, но делали это как бы вскользь, мимоходом. Теперь же нам предстоит более детально остановиться на этом термине. Скорее всего, в отношении Бытия надо различать не одно (как, положим, у Хайдеггера), а три, разнесенных между собой по времени наступления, события. Первое из них - это медленно нарастающая в социуме - независимо от воли человека - Необходимость в возникновении какого-либо нового Продукта, будь то продукт в качестве предмета обихода, морального принципа, нового способа распространения знания и т. д. Второе из них - это событие возникновения в интеллекте человека новой идеи, той идеи, при развертывании смысла которой мы сначала получаем саму Истину, а потом уже из нее формируем искомое сущее, посредством которого может быть исполнена деятельность по получению того Продукта, потребность в котором назрела в процессе первого события. И третье событие - это событие получения (и распространения) только что указанного Продукта как результата нашей деятельности посредством искомого сущего, используемого в качестве подручного средства, изготовленного по образцу последнего.
  
  Итак, под термином "событие" мы будем подразумевать событие возникновения какой-либо Новизны. Именно это, по нашему мнению, достойно такого наименования, а не какой-либо заурядный или экстравагантный поступок, не вносящий какой-либо новизны, той новизны, которой ранее не наблюдалось в нашем жизнеустроении. Как видим, и событие возникновения Необходимости в новизне какого-либо вида, получаемой через определенный род нашей социальной деятельности, и событие явления идеи в наше сознание, идеи, разряжающей возникшую напряженную ситуацию, и событие приумножения нашего мира новой Продукцией самого разного содержания являются для нас и для нашего сознания чем-то Новым и неожиданным.
  
  Хотя первое событие, названное нами Событием-I, событие "наружное" (об этом ниже), скрытое от нас до поры до времени или нами до определенного момента просто не замечаемое, - не зависит от нас. В то время как второе событие - Событие-II - находится в полном владении нашего интеллекта, начиная с "момента" обнаружения Необходимости и осознания ее как той проблемы, которую непременным образом надо разрешить, и кончая "моментом" создания интеллектуальной формы искомого сущего и технологии его изготовления в качестве подручного средства. (Слово "момент" взято нами в кавычки только потому, что этот момент растянут во времени, но имеет достаточно четкие границы). Среди же того, что производится в процессе третьего события - События-111 - мы просто вынуждены существовать, как мы существуем среди всего того нового и старого, что мы создаем вокруг себя.
  
  Нам теперь понятно: через посредство нашего Бытия осуществляется "замыкание" трех событий (см. далее Раздел 6.16 "Онтологический круг") в получение того Продукта, который разрешает (или ослабляет) возникшую проблемную ситуацию и на какое-то время ликвидирует (или ослабляет) напряженность (в виде Необходимости) в данной сфере действительности. Так событие изобретения телескопа Галилеем (Событие-II) стало разрешением постепенно назревавшего события (События-I) возникновения Необходимости в наблюдении околоземных объектов Солнечной системы, ранее наблюдавшихся весьма несовершенным (для данной цели) невооруженным глазом. И результатом явилось событие (Событие-111) расширения наших представлений об объектах Солнечной системы. А событие возникновения нравственных понятий в человеческом социуме (Событие-II) стало, скорее всего, разрешением постепенно назревавшего события возникновения Необходимости (Событие-I) в создании атмосферы бесконфликтных взаимоотношений в обществе на уровне "самоурегулирования" взаимосвязей между индивидами (Событие-111). И точно так же возникновение в ранней Античности Необходимости в понимании того, каким образом осуществляется возникновение всего того, что нас окружает и что нами создается (Событие-I), привело к попытке - пока что неудачной - создания онтологии (Событие-II) как науки о Бытии (то есть о возникновении новизны), должной разрешить какие-то достаточно важные проблемы нашего жизнеустроения (Событие-111).
  
  Так вот, "замыкание" этих трех событий осуществляется по цепочке Онтологического круга, которая есть цепочка возникновения Новизны: возникновение новой Необходимости (на этапе События-I) побуждает нас к генерированию новой идеи (начало События-II); идея, как скрытый смысл, раскрывается в новую Истину; из Истины формируется новое искомое сущее (подручное средство); новое сущее есть необходимый и непосредственный участник (наряду с человеком) нового вида деятельности (конец События-11); в процессе же этой деятельности вырабатывается (создается, изготавливается) новый Продукт (Событие-111), потребность в котором каким-то незримым образом уже была заложена, то есть, предугадана, в возникновении самой Необходимости, то есть в Событии-I.
  
  Онтологический круг возникновения Новизны замкнулся. Наше Бытие - совместное с Бытием социума - реализовало свой смысл, свою задачу приумножения многообразия мира. Новизна, возникшая из мало чего для нас значащих сущих (объектов, материалов), едва образовавшись, переходит из "епархии"" бытия в "епархию" существования. Так идеи образуются из "разбросанного" повсюду знания, а новые сущие - из исходных материалов: известняка (идея кусочка мела), песка и металла (идея телескопа), падающего потока воды (идея гидроэлектростанции) и т. д., а полученные из идей подручные средства и Продукты, "изготовленные" посредством последних, становятся объектами существующими и к тому же готовыми для того, чтобы образовывать новые взаимосвязи с другими объектами и организовывать новые идеи.
  
  А теперь мы сначала более подробно остановимся на Событии-I, после чего дадим более обстоятельное описание События-II, как наиболее близкого и наиболее знакомого нашему сознанию феномена, а заодно и проведем сопоставление последнего (События-11) с тем событием, которое фигурирует в философии Хайдеггера.
  
  Начнем с того, что Необходимость в новизне всегда нова, поскольку нет необходимости в том, что имеется, а есть она в том, чего еще нет. Но выдумать необходимость того, в чем нет нужды невозможно. Это противоречило бы самой Природе. А поскольку она, Необходимость - как и ее возникновение - это природное явление, (а не искусственное, не "рукотворное"), то она есть явление, возникающее как бы из самой себя (как рост и распускание розы из самой себя). Греки это отлично чувствовали и понимали. Потому у них к Бытию была причастна и природа (фюсис) и истина (алетейя). Но воспринять это явление, как и любое природное явление, можно только органами чувств. И только после подобного восприятия можно понять на уровне сознания, в чем именно заключена суть возникшей Необходимости как потребности в чем-либо новом. А почувствовать возникновение Необходимости в какой-либо новизне, скорее всего, можно на уровне того "неудобства", которое возникает и проявляется в процессе нашего пользования "старыми" объектами (сущими, продуктами и т. д.). Положим, пользование "старым" невооруженным ("несовершенным") глазом "затребовало" Необходимость в новом приборе (телескопе), как посреднике между зрением человека и объектами, которые надо было наблюдать.
  
  Точно так же чувствование "неудобства" пользования одной только "старой" природной средой привело к Необходимости создания укрытия от непогоды и прочих напастей. И эта Необходимость была оформлена внове возникшей идеей дома. Этой идеей было выявлено то замкнутое сооружение, которое защищает людей и от непогоды, и от зверей, и от врагов; да к тому же служит и семейным очагом, и хранилищем съестных припасов, и местом занятия ремеслом. Bот те функции, которые были взяты на себя данным искомым сущим с сущностным свойством отгороженности безопасного пространства дома от опасного природного пространства. Необходимость в сооружении подобного типа диктовалась природными условиями той среды, в которой находился человек и природой самого человека, мало приспособленного к жизни в условиях естественной среды. Именно поэтому он вынужден был создавать среду искусственную.
  
  Так что мы видим, что возникновение Необходимости (Событие-1) в какой-либо новизне - это природное явление, явление не обусловленное волей самого человека, а вызванное сложившимися на данное время обстоятельствами в недрах социума. Если бы в данной идее дома не была заложена способность дома исполнять вышеназванные функции, то вряд ли эта идея появилась бы в уме своего изобретателя (или открывателя, "подсмотревшего" в природе животного мира идею подобного сооружения). Возникновение данной идеи было предопределено всем ходом развития данного человеческого сообщества; то есть потребность в данном сооружении на какой-то период времени назрела настолько, что не могла быть не удовлетворена как самой природой предопределенная Необходимость. И не имеет какого-либо принципиального значения то, что эта идея постепенно усовершенствовалась и развивалась во времени. Главное - она возникла в силу Необходимости сложившихся природных условий.
  
  Теперь мы понимаем: возникновение Необходимости - это спонтанное явление, каковым является и спонтанное проникновение идеи в наше сознание, поскольку все спонтанно явленное - наподобие выражения наших чувств - есть природное. Так вот, возникновение Необходимости в новизне какого-либо вида (Событие-I), будучи "переведенной" в плоскость человеческого существования, становится потребностью. С этого момента, с момента обнаружения нами возникшей потребности, начинается наше рефлексивное мышление (рефлексия-I), как размышление о том, каким образом можно разрешить назревшую потребность.
  
  (Заметим в скобках: одна из стоящих перед нами задач состоит в том, идти ли на поводу возникающих потребностей (потакать ли им?) или перенаправлять (сублимировать, в терминологии Фрейда) эти потребности в нечто более позитивное для сохранения и развития данного социума, а не для удовлетворения все более нарастающего потока потребностей, - этого бича современной цивилизации, - потребностей, ослабляющих наше тело и дух, то есть, делающих нас животными в зоопарке, которые, все имея, ничего не делают для того, чтобы бороться за свою жизнь и добывать себе пропитание).
  
  Кстати сказать, в продолжение нашего понимания, что такое внешнее событие как возникновение Необходимости (Событие-I), приведем цитату из книги Герхарда Небеля "Событие прекрасного".
  
  "К внешнему принадлежит то, что человек им не располагает, в то время как оно располагает человеком; возможно, это лучшее определение, которое может быть. Событие неуправляемо, перед ним ни у кого нет никаких заслуг, оно есть счастье и милость. Там, где каждый день царят опьянение и наслаждение, последние теряют событийную силу, становятся частными внутренними событиями-происшествиями. Внешнее определяет по своему собственному свободному усмотрению, против которого человек восстает, но никакой суетой или волевым решением божья милость не дается, и ни в каких подготовленных случаях красота не приходит"46.
  
  И далее:
  
  "То, что (человек) может предоставить внешнему, - это открытость, но и эта открытость не находится в его власти, это есть выбор внешнего. Лишь открытость наполняет сущность события, без открытости человека событие было бы лишь искушающим событием. С позиции события человек есть пустота и лишь то, что требует определения, человек изначально есть ничто и осуществляется лишь в событии". (Там же).
  
  Как видим, только открытость внешнему позволяет человеку воспринять и понять Необходимость как событие (Событие-I).
  
  Итак, на данный момент мы понимаем, что такое Бытие как возникновение интеллектуальной новизны и нового сущего, и понимаем, как происходит удовлетворение ранее возникшей Необходимости-потребности. А происходит оно в Событии-II, событии возникновения идеи как мысленной конструкции, из недр которой нами формируется новое искомое сущее. Но здесь у нас возникает иной вопрос: а как происходит возникновение самой Необходимости (События-I)? То есть, как она зарождается и побуждает нас признать ее как таковую, но уже в форме потребности? Из какого Ничто она возникает? И не является ли это Ничто чем-то весьма существенным? То есть вопрос стоит следующим образом: если мы знаем закономерность (методологию) возникновения интеллектуальной новизны и знаем, каким образом разрешается проблема удовлетворения любой ранее возникшей потребности, то не можем ли мы теперь узнать, есть ли какая-нибудь закономерность возникновения самой Необходимости (то есть возникновения События-I). Иначе говоря, если есть методология возникновения и разрешения События-II, то, может быть, есть и методология возникновения и разрешения События-I.
  
  Зная это, мы могли бы перекинуть "мостик" между событием природным (Событие-I) и событием "рукотворным" (Событие-II). То есть наша задача состоит в том, чтобы найти тот "переход", который бы соединил нами творимое с предшествующим ему природно творимым. Ведь мы же прекрасно понимаем, что и мы сами и наша деятельность сотнями нитей соединены с социальной и природной деятельностью. Если бы мы такую закономерность - закономерность возникновения События-I - обнаружили, то хотелось бы знать, в чем она заключается, как проявляет себя и как осуществляется переход от События-I к Событию-II. Попытаемся поискать ее в том, о чем у нас уже шла речь ранее, а именно, в Разделе 6.12. под названием "К вопросу о единстве методологии возникновения как "рукотворного", так и природного сущего". Поэтому было бы не лишним освежить в памяти то, что нами было сказано в этом разделе.
  
  А в этом разделе мы уже дали следующее определение жизни: ткань жизни ткется утоком внове образуемого сущего по основе существующих Закономерностей, перемежающихся со спонтанно возникающими Случайностями. И отметили при этом, что эти Закономерности, переплетаясь со Случайностями, создают необходимость возникновения и нового сущего и того Продукта, который образуется при посредничестве этого сущего (то есть образуется уже в процессе События-111). Так, может быть, возникновение самой Необходимости является тем природой обусловленным искомым сущим, посредством которого запускается в действие механизм поиска и разрешения ситуации, назревшей в данной сфере нашей действительности? Но если есть Необходимость (как искомое сущее), то должна же быть и та идея, из которой самой Природой это искомое сущее формируется и проявляет себя.
  
  В таком случае, не являются ли Закономерности, перемежающиеся со Случайностями, одними из тех сущих, берущихся в природную идею в своем "готовом" исходном виде. (Как, положим, в идею кусочка мела берутся в готовом виде и зрение человека, и письменность, и доска, и тряпка). Как видим, переходным звеном ("мостиком") между возникновением природной идеи (Событие-I) и возникновением "рукотворной" идеи (Событие-II) является природой обусловленная Необходимость в новизне, постепенно трансформируемая - уже в сфере человеческой деятельности - в потребность. И эта потребность, сначала чувствуемая, а затем и понимаемая, запускает в действие механизм рефлексии-I и последующего поиска того решения (идеи), которое разрядит обстановку в данном регионе действительности. И это решение, конечно же, может быть найдено только в процессе нашего Бытия, то есть нахождения того нового пути, который заложен в нами генерируемой и нами реализуемой идее. Так природно-необходимое, как правило, медленно назревающее Событие-I приводит к внезапному "рукотворно"-потребному бытийственному Событию-II явления идеи как интеллектуальной новизны. Вот и получается что через "мостик" "Необходимость-потребность" Бытие Природы, как возникновение новой Необходимости, соединяется с нашим Бытием, как возникновением новой идеи и нового сущего, потребность в котором едва проглядывалась нами в Событии-I.
  
  (В дальнейшем - в Части 111 и в других Статьях - мы дополним переход от События-1 к Событию-11 тем, что первое событие заканчивается возникновением в социуме каких-либо негативных факторов, воздействующих на чувства и ум человека: лишенности в чем-либо, неудовлетворенности чем-то, неудобства пользования чем-нибудь и т. д. Они-то, эти факторы и будут служить той "эстафетой", которая передается с уровня Бытия социума на уровень Бытия человека, продуктивно чувствующего и продуктивно мыслящего. Только восприняв эти факторы, человек в начале События-11 может приступить к разрешению возникшей проблемы на этапе рефлексии-1).
  
  А теперь, коль скоро мы уже дали представление о том, что такое Событие-I, дадим более подробное - чем мы это делали ранее - описание События-II, то есть описание первых мгновений прихода в наше сознание, положим, инсайтной идеи, (Кстати сказать, заметим в скобках: инсайтный способ возникновения идеи является не единственным. Как мы уже отмечали ранее, согласно таким авторитетам как Ницше и Хайдеггер, идеи могут приходить к нам и на "голубиных лапках", то есть незаметно даже для нас самих).
  
  Во-первых, внезапно-спонтанное явление идеи в наше сознание сразу же отключает нас от той действительности, в которой мы только что находились: если мы о чем-то повседневном думали, то это отступает на дальний план нашего сознания, если мы что-то делали (шли, мастерили что-то по дому), то наши действия переходят в "автоматический" режим и т. д.
  
  Во-вторых, пришедшая в наше сознание идея принуждает нас - одним актом своего явления - к крайней степени сосредоточения, такого сосредоточения, которого мы редко когда достигаем в нашей повседневной жизни: даже тогда, когда, положим, читаем увлекшую нас книгу, смотрим спектакль, слушаем музыку. И достигаем мы такого сосредоточения только потому, что нашей основной задачей становится задача, во-первых, не упустить из сознания (краткосрочной памяти?) то, что нам явилось, во-вторых, сконцентрироваться на внове явленном нашему сознанию смысле, и в-третьих, как можно быстрее облечь этот смысл в те слова (знаки, символы), которые нам не столько более знакомы, сколько наиболее точно отражают и формируют пришедшую в наше сознание новую мысль-Истину. Именно новизна смысла побуждает нас и к сосредоточению на данной мысли, и к спешке в ее оформлении, и к тщательности подбора слов, ее выражающих, потому что, недостаточно сосредоточившись на мысли и не подобрав адекватные ее смыслу слова, мы не успеем зафиксировать ее в нашей памяти (или на бумаге). А это равносильно тому, что мы либо исказим ее смысл, либо вовсе забудем ее, поскольку внове явленная идея обладает свойством быстро улетучиваться из сознания, если мы не успели ее зафиксировать в каких-либо знаках или символах. (О памяти краткосрочной и долговременной более подробно смотри в Статье "Роль идей и "сценарий" возникновения сознания").
  
  И об этом прекрасно был осведомлен уже Платон, когда сравнивал истинные мнения (то есть внове явленные "сгустки" смыслов) с дедаловыми статуями, способными исчезать с места своего нахождения самостоятельно. Можно сказать, что фиксация смысла новой идеи в некоторой степени подобна изъятию рыбы из только что поднятого из воды бредня с достаточно крупными - соизмеримыми с размерами рыбы - ячейками: чем быстрее мы приступим к выемке рыбы из сети, тем меньшее ее количество ускользнет обратно в реку через ячейки этого бредня и тем более емким будет наш улов.
  
  И в-третьих, зафиксировав основной смысл идеи-Истины и обнаружив то недостающее искомое сущее, которое нам необходимо для того, чтобы посредством него могла быть исполнена определенная смыслом идеи деятельность, мы сначала формируем (формулируем) интеллектуальную форму этого искомого сущего (вместе с его сущностным свойством), а затем уже разрабатываем технологию изготовления материального вида этого сущего-подручного средства. На этом, по сути дела, заканчивается процесс нашего бытийствования (Событие-11), то есть созидания той новизны, которая в дальнейшем пополнит мир существующего многообразия объектов-сущих за счет той Продукции, которая будет изготавливаться на этапе События-111 с помощью подручного средства.
  
  И в заключение приведем несколько цитат из разных работ Хайдеггера, дающих (цитат) нам достаточно объемное представление о том, что именно он имел в виду под словом "событие". После чего дадим краткий комментарий к ним соотносительно с тем представлением о событии, кое нами изложено выше (и в дальнейшем - в Части 111 - будет дополнено новым содержанием относительно процессов, втайне от человека происходящих в социуме).
  
  1. "Вклады в дело философии. От события". (1936-1938г.)
  
  "События нельзя добиться силой через мышление, но зато в мышлении можно заранее подготовить открытость, которая как пространство-время (место мгновения) делает в вот-бытии доступным и устойчивым разверзание (Zerkluftung) бытия"47.
  
  2. "Преодоление метафизики". (1936-1946)
  
  "Ни одно изменение не приходит без опережающего указывающего путеводительства. Но как сможет достичь нас какое-то путеводительство, если не высветится Событие, которое, призывая, требуя человека, озарит его существо, даст ему сбыться и в этом о-существлении выведет смертных на путь мыслящего, поэтического обитания на земле?"48.
  
  3. "Письмо о гуманизме". (1947 г.)
  
  "...лишь пока о-существляется просвет бытия, лишь до тех пор бытие препоручает себя человеку. Но если осуществляется бытийное "вот", просвет как истина самого бытия, то это судьба самого бытия. Последнее и есть событие просвета". (Там же, Письмо о гуманизме, стр. 284).
  
  4. "Поворот". (1949 г.)
  
  "Событие в своем существе есть то, что послано бытием, причем так, что само бытие сбывается и пребывает в том или ином событии и соответственно вместе с событием изменяется". (Там же, "Поворот", стр. 351). "Но озарение среди разливанного им света сохраняет потаенную темноту своего истока, на свет не выходящего. Молниеносное озарение истины бытия есть прозрение". (Там же, стр. 355).
  "Озарение есть событие в самом бытии. Со-бытие есть прозрение, возвращающее вещи их сути". (Там же, стр. 356).
  
  5. "Вопрос о технике". (1953 г.)
  
  "Верное всегда констатирует в наблюдаемой вещи что-то соответствующее делу. Но такая констатация при всей своей верности вовсе еще не обязательно раскрывает вещь в ее существе. Только там, где происходит такое раскрытие, происходит событие истины". (Там же, "Вопрос о технике", стр. 307).
  "Как, однако, происходит событие про-из-ведения, будь то в природе, будь то в ремесле или в искусстве?.... Произведение выводит из потаенности в открытость. Событие произведения происходит лишь постольку, поскольку потаенное переходит в непотаенное. Этот переход коренится и набирает размах в том, что мы называем открытостью потаенного. У греков для этого есть слово αληθεια". (Там же, стр. 311).
  "Всякая миссия раскрытия потаенности выполняется как о-существление и в качестве такового. О-существление впервые только и наделяет человека той долей участия в раскрытии, какого требует событие выхода в непотаенность. Человек сбывается только в событии истины как требующийся для него". (Там же, стр. 327).
  
  6. "Закон тождества". (1957 г.)
  
  "Со-бытие есть внутренне мерцающая область, в которой соприкасаются человек и бытие в своей сущности и достигают своей сущностной природы.... Поскольку наша сущность обособилась (vereignet) в языке, мы обитаем в Событии"49.
  
  7. "Путь к языку". (1959 г.).
  
  "Им (событием - И. Ф.) создается свободное пространство просвета, куда присутствующее может выйти для пребывания,... Быть собой дает событие и ничего кроме"50.
  "Событие, в своем явлении осуществляющее человеческое существо, дает смертным быть самими собой тем, что препоручает их тому, что отовсюду говорит человеку в сказе, отсылая к потаенному....
  Событие дает человеку, требуя его для себя, сбыться в его собственном существе". (Там же, стр. 373).
  
  8. "Время и бытие". (1962 г.).
  
  "Поскольку бытие и время имеют место только в событии, этому последнему принадлежит та особенность, что им человек как тот, кто внимает бытию, выстаивая в собственном времени, вынесен в свое собственное существо. Так сбывающийся, человек принадлежит событию". (Там же, стр. 560).
  
  Как видим из этих текстов, во-первых, у Хайдеггера речь идет о том событии, - событии иррациональном, - которое фигурирует у нас как Событие-II, то есть событие возникновения интеллектуальной новизны и нового сущего. Но у Хайдеггера нет даже какого-либо намека на то, чем обусловлено возникновение столь неординарного события в виде "озарения", кроме указания на то, что оно, судя по этим текстам, находится в теснейшей взаимосвязи с бытием.
  
  Во-вторых, хайдеггеровское событие по своим характеристикам, по большей части, совпадает с тем, что мы понимаем как спонтанно-внезапное проникновение ("озарение", "прозрение", по Хайдеггеру) идеи в наше сознание. Ведь его событие и озаряет существо самого человека, и служит "местом" сбывания и пребывания бытия, и "расположено" в самом бытии как "озарении".
  
  И в-третьих, у Хайдеггера не расшифровано самое главное: во-первых, каким именно образом событие дает человеку "сбыться в его собственном существе", во-вторых, каким образом "со-бытие" как "прозрение" возвращает "вещи их сути", и в-третьих, не сказано, в чем именно заключена "суть" самой "вещи": прозревается ли она или создается в интеллекте человека?
  
  Ведь ясно, что эта "суть" каким-то образом взаимосвязана с бытием. Причем Хайдеггер постоянно и на все лады напоминает нам, что "бытие - это основа сущего". Но спрашивается, где у него есть обоснование самого бытия как основы сущего? Каким образом сущее опирается на бытие: в чем это выражается и что является результатом их "альянса"? И производит ли бытие, являясь процессом, какие-либо преобразования сущего, вещи? Ведь у Хайдеггера мы "днем с огнем" не найдем ни малейшего намека на такие преобразования. Поскольку вещь у него есть нечто при-сутствующее, а не возникающее (не формирующееся и не формируемое). Вот что должно нас интересовать, а не простая констатация того, что бытие является основанием сущего. Да к тому же у Хайдеггера все переплетено - именно переплетено, а не соединено - в единый неразвязываемый узел: и "просвет как истина самого бытия", и бытие, которое сбывается и пребывает в том или ином событии, и "озарение", которое "есть событие в самом бытии".
  
  И, конечно же, нерасшифрованность вышеуказанного проистекает только от того - и на это мы уже не раз указывали, - что Хайдеггеру было чуждо понятие
  - как идеи в виде мысленной конструкции, состоящей из вполне определенного комплекса сущих,
  - так и способа (методологии) возникновения нового сущего (вещи) из недр смысла самой идеи.
  
  Обладай он таким знанием, ему бы не пришлось в столь туманных смыслопереплетенных и смыслонасыщенных, - но плохо поддающихся осмыслению и пониманию - фразах и предложениях выражать то, что могло бы быть изложено достаточно просто и не столь замысловато. (При его-то гении и умении обращаться со словом!). Скорее всего, есть предел смыслонагруженности фраз и предложений, после которого, сколько бы мы не нагружали последние смыслом, возникает обратный эффект: смысл будет теряться, расплываясь в своих очертаниях. (Не этим ли, порою, грешит Хайдеггер?).
  
  А так получается мышление о том предмете, сущность которого весьма туманна для тебя самого. Это подобно тому, как если бы мы пытались выяснить форму облака на небе, находясь в нем самом (то есть, не выходя за его пределы), а, не наблюдая его со всех возможных сторон. В каких бы направлениях мы ни двигались внутри облака, мы обязательно уткнемся в ту точку, откуда нет вида не то что на все облако, но даже на часть его. Целое видимо, когда видимы хотя бы основные его компоненты, и части могут быть увидены, если видно целое.
  
  Итак, мы потому не поленились привести достаточно много цитат о событии, что хотели бы еще раз удостовериться в том, что за событием у Хайдеггера скрывается так и не узнанный им процесс спонтанного явления иррациональной идеи в наше сознание. Но в силу того, что ему не была известна основополагающая роль идеи - как комплекса взаимосвязанных объектов, - он так и не смог раскрыть сам процесс выступания на передний план
  - как сущности человека, - когда и как именно это происходит,
  - так и сущности вещи: в каком процессе это происходит и, каким образом формируется сама вещь вместе со своей сущностью.
  
  Об этом же, то есть о неузнанности иррациональной идеи и процесса, в котором она является, свидетельствует и то, что, по Хайдеггеру: "События нельзя добиться силой через мышление". Но при этом им не объясняется, почему мы этого не можем сделать. А нельзя этого сделать только потому - и об этом мы уже не раз говорили, - что в процессе логического мышления в принципе нельзя прийти к инсайту (озарению как событию, по Хайдеггеру). Но в то же время "в мышлении можно заранее подготовить открытость", чего так же им не объясняется, каким образом это можно сделать. Согласно же нашей методологии, "открытость" подготовляется в процессе, нами названном рефлексией-I. И этой "открытостью", как мы теперь понимаем, будет "пространство-время" (Хайдеггер), куда и когда является иррациональная (интуитивно-инсайтная) идея.
  
  Более того, по Хайдеггеру, "озарение среди разливанного им света сохраняет потаенную темноту своего истока, на свет не выходящего". Но потаенность темноты истока именно в том и заключается, что для Хайдеггера нет понятия идеи, как того "истока", из которого формируется сущее в своей непотаенности. Если бы ему был известен структурно-функциональный состав идеи и методология выявления (формирования) сущего из этой идеи, то не было бы ни "потаенности", ни "темноты" в том, что такое сущее и как оно возникает. Можно было бы привести еще много параллелей, - подобных вышеприведенным - свидетельствующих о том, что классической метафизикой и философией Хайдеггера в том числе, был упущен главный момент - момент генерирования иррациональной идеи как мысленной конструкции, то есть структуры определенного числа объектов-сущих, из числа которых нами формируется новое искомое сущее, посредством коего - уже в материальной форме подручного средства - исполняется деятельность по производству Продукции какого-либо нового вида.
  
  Так что нами предложенная методология позволяет нам поэтапно проследить и то, каким образом и когда человек "сбывается" в своем "собственном существе", и каким именно образом "прозрение" человека возвращает "вещи их сути", и в чем именно заключается "суть" самой вещи. Но все это мы можем узнать только при одном единственном условии: если под Бытием мы будем понимать - это-то как раз и было упущено метафизикой! - в первую очередь, процесс возникновения интеллектуальной новизны в виде идеи, а во вторую очередь - процесс формирования нового искомого сущего (вещи) через посредство раскрытия смысла идеи в Истину.
  
  И наше событие (Событие-11) - это время того процесса, когда в наше сознание является новая идея, когда она раскрывается нами в Истину, и когда из этой Истины нами формируется вид (эйдос, мысленная форма) нового искомого сущего, посредством которого - уже в виде подручного средства - может быть исполнена деятельность по производству того Продукта, потребность в коем с некоторых пор вполне назрела в социуме. В этом принципиальное наше расхождение и с классической метафизикой и с философией Хайдеггера, но только не с досократовской философией, которая, как было установлено, опять же, Хайдеггером, под Бытием имела ввиду возникновение (фюсис) сущего в процессе раскрытия сокрытого в несокрытое, то есть в истину-алетейю.
  
  6.16. Онтологический Круг
  
  В разделе выше мы уже упомянули о "цепочке Онтологического Круга, которая есть цепочка возникновения Новизны". Изобразим эту "цепочку" в наглядном виде и дадим некоторый комментарий к ней.
  
  Для начала напомним три положения, которые в последующем дадут нам возможность понять, откуда возникает представление об Онтологическом Круге.
  
  Во-первых, интеллектуальную новизну мы в принципе не можем воспринять откуда-то со стороны, хотя бы только потому, что она уже не будет обладать свойством новизны, поскольку создана кем-то ранее. Наоборот, мы ее должны создать сами здесь и сейчас в недрах нашего интеллекта. (Именно поэтому бытие как возникновение новизны - это событие внутриинтеллектуальное, а не пребывание и не восприятие чего-то, когда-то и кем-то созданного).
  
  Во-вторых, мы должны ее создать в виде идеи, то есть в виде комплекса взаимосвязанных сущих, комплекса, обладающего определенным смыслом. Идея - единственная форма, из которой возможно явление нового смысла.
  
  И в-третьих, главное назначение этого смысла в том, чтобы мы смогли образовать то новое сущее, посредством которого можно было бы в дальнейшем исполнять определенную этим смыслом функцию. Причем, результатом функционирования сущего должно явиться получение Продукции, потребность в которой назрела в социуме ранее.
  
  По сути дела, изначальная цель возникновения любой идеи - в процессе нашего Бытия - в том и состоит, чтобы "узреть" (то есть выявить) новую функцию, ту функцию, в исполнении которой назрела Необходимость. В чем нет Необходимости, - вдруг возникающей не совсем даже понятно как - то не может быть и создано. Необходимость - то ли явный, то ли подспудно действующий изначальный мотив к созданию функции, а последняя, как мы только что сказали, может быть выявлена только из смысла внове созданной идеи, структурно представляющей из себя комплекс взаимосвязанных сущих. И одним из этих сущих будет так же внове созданное - из исходных материалов и по индивидуальной технологии - подручное средство способное исполнять свою функцию и тем самым разрешать назревшую Необходимость-потребность в определенной сфере деятельности по производству нужного Продукта.
  
  Как видим, круг замкнулся. Все началось с "узрения" назревшей Необходимости - потребности в совершении определенной деятельности; далее продолжилось рождением идеи, раскрытием ее смысла (Истины) и созданием нового сущего-подручного средства способного выполнять свою функцию; и все закончилось удовлетворением вышеозначенной Необходимости. (Далее в Разделе 14.6. "Безосновно ли ..." нами будет дан подробный анализ того, как и посредством чего замыкается Онтологический Круг).
  
  И вне этого круга, то есть вне Необходимости в новизне и вне создания идеи, смысл которой раскрывает нам форму (вид) и сущность нового сущего у нас нет возможности создать новый вид деятельности в нашем сообществе. А именно в этом и есть смысл нашего Бытия. В данном случае мы следуем самой Природе (в древнегреческом ее понимании), из самой себя создающей новые формы (виды) своего существования. Так что бытие - это не восприятие "присутствования" (Хайдеггер) или присутствия каких-либо существующих объектов-сущих, а создание нового сущего, обладающего таким сущностным свойством, посредством которого можно было бы исполнять новую функцию по производству Продукции самого разного содержания.
  
  И здесь мы должны, что называется, "зарубить себе на носу": новое сущее вне идеи не может быть создано, и наоборот, нет создания и развертывания идеи, не сопровождаемого нашим Бытием. А возникновение нового сущего и новой функции можно считать всего лишь "побочным продуктом" нашего Бытия. Если, конечно, не наоборот. И вот почему: если главная цель жизни в приумножении много и-разнообразия сущих и их функций, - о чем мы неустанно талдычим,--то "побочным продуктом" будут и наше Бытие и наши идеи. Но, несмотря на эту "побочность", мы должны помнить одно: в безбытийственном существовании наша погибель.
  
  Но вот здесь уместно было бы изложить вполне наивную и, казалось бы, достаточно оправданную точку зрения на вопрос создания нового сущего. В чем она заключается? Да в том, что, в связи с выдвинутостью идеи на передний план и производностью нового сущего из смысла идеи, у нас может возникнуть вопрос: а почему нельзя сразу же, минуя этап формирования и раскрытия смысла идеи, создать само сущее, посредством которого можно было бы исполнять нужную нам функцию? Зачем нам мучиться сначала с созданием идеи (вернее, с попыткой ее создания) на этапе рефлексии-I, а затем с раскрытием ее смысла и выявлением формы и сущности искомого сущего и его функции на этапе рефлексии-II? Не проще ли было бы сразу приступить к образованию самого сущего средствами нашего логического мышления?
  
  Как видим, речь идет о том, чтобы исключить из нашего существования сам фактор того, что мы называем Бытием. Ответ наш хотя и не очевиден, но достаточно прост: мы потому не можем этого сделать, что задача создания новой функции, выполняемой посредством нового сущего, это задача комплексная и решение ее зависит от множества факторов. А наше сознание, в пределах которого осуществляется логическое мышление на этапе рефлексии-I, как показывает вся практика, не способно с ней справиться в одиночку. Необходима помощь нашего бессознательного в виде интуиций, инсайтов, озарений, вдохновений, инкубационных фаз и т. д.
  
  Тогда спрашивается, в чем сложность выполнения этой задачи, если мы пытаемся решить ее на сознательном уровне? Во-первых, в том, что мы должны создать конкретное и притом совершенно новое сущее и наделить его вполне определенным сущностным свойством. Но на этапе рефлексии-I, которого мы никак не можем миновать, - и даже в конце его - у нас, в общем-то, нет никакого представления ни о том, в каком виде должно быть наше искомое сущее, ни, тем более, посредством какого сущностного свойства оно бы могло исполнять свою функцию. Мы лишь можем выдвигать и проверять различные гипотезы, каких бесконечное множество, поскольку бесконечно множество тех сущих, - и их взаимосвязей, - которыми мы можем оперировать. А во-вторых, и форма и сущность нужного нам сущего определяются множеством тех свойств исходных сущих, в окружении которых находится искомое сущее и свойства которых в обязательном порядке мы должны учитывать.
  
  Вот среди этой неопределенности нам и нужна "мощь" нашего бессознательного. Мы не знаем самой сути тех операций, которые совершает наше бессознательное, но мы знаем, что находится на входе в этот "черный" для нас "ящик" и знаем, что находится на выходе из него. А именно: мы знаем, что продуктивной работе нашего интеллекта должна предшествовать интенсивная проработка самой сути интересующего нас вопроса на уровне нашего сознания. Знаем мы и другое: результаты работы нашего сознания и бессознательного могут быть выданы в наше сознание только в виде идеи, которую далее нам надо развернуть в Истину для того, чтобы, во-первых, раскрыть ее смысл, а во-вторых, "увидеть" и создать то недостающее искомое сущее, которое могло бы - в своей материальной форме подручного средства - посредством приданного ему нами сущностного свойства исполнять вполне определенную функцию. Вне контура возникающей идеи новое сущее никоим образом не может быть создано, потому что оно воздвигается на "пьедестале" взаимосвязанных с ним исходных сущих, тех сущих, которые к тому же "лепят" и форму и сущность искомого сущего (см. Раздел 6.1. "Где... прячется бытие?").
  
  Как видим, возникновение функции и того сущего, посредством которого она исполняется, никак не может обойтись без предварительного создания идеи. Идея и искомое сущее генетически между собой связаны через Истину и через раскрытие последней на составляющие ее элементы и взаимосвязи между ними. Идея - праматерь всякого нового сущего. Но возникновение идеи не может обойтись и без предварительного возникновения Необходимости в совершении определенной деятельности (функции). Идея появляется не на голом месте. Почвой ее возникновения является та или иная назревшая природная Необходимость в новизне, переходящая в потребность нашего человеческого существования.
  
  Вот отсюда, от невозможности непосредственного создания нужного нам сущего, минуя создание идеи, и от возникновения назревшей Необходимости-потребности в совершении определенной деятельности, возникает представление об Онтологическом Круге. По сути дела, в Онтологическом круге "цепочка" (методология) возникновения интеллектуальной новизны и нового сущего (Событие-11) (см. Рис. 1 Раздела ""Двойная рефлексия"....") смыкается с природной Необходимостью (Событие-1) в создании Продукции (Событие-111), производимой посредством функционирования искомого сущего, в виде подручного средства. Так что нам остается только одно: изобразить в наглядном виде этот круг (см. далее Рис. 2 на следующей странице) вместе с обозначением тех этапов, на которых совершается наша определенная деятельность по созданию функции, разряжающей и удовлетворяющей назревшую Необходимость. (Данный рисунок можно было бы рассматривать совместно с Рис. I. Раздела 5.4. ""Двойная рефлексия" Г. Марселя...").
  
  В заключение приведем примерное описание онтологического круга, положим, для идеи справедливости. Сразу же заметим: трудно сказать, было ли чувство справедливости изобретением человеческого духа или открытием того, что природно было заложено в человеческой душе или психике. Но все равно, даже до формирования самого понятия справедливости в человеческом сообществе, скорее всего, была потребность в справедливости и эта потребность в какой-то степени, хотя бы стихийно, удовлетворялась. И только с возникновением идеи (понятия) справедливости стало возможным целенаправленное создание и функционирование искомого сущего, каковым являются те институты общества, которые призваны смягчать и регулировать взаимоотношения между полярно расположенными слоями общества: богатые и бедные, больные и здоровые, молодые и старые и т. д.
  
  
  А - В - Область События-1 как зарождения и созревания Необходимости в новизне.
  В - С - Область События-11: создание идеи; раскрытие ее смысла; формирование вида и
  сущности искомого сущего и создание технологии изготовления подручного средства.
  С - А - Область События-111, то есть производства Продукции для социума.
  т. 1 - Обнаружение потребности в новизне и начало рефлексии-1; 1 - 2 - процесс
  рефлексии-1; т. 2 - конец рефлексии-1; 2 - 3 - инкубационная фаза; т. 3 - возникновение идеи; 3 - 4 - допонятийная фаза и начало рефлексии-11 в т. 4; 4 - 5 - процесс рефлексии-11; т. 5 - конец рефлексии-11; 5 - 6 - создание технологии изготовления подручного средства.
  Рис. 2. Онтологический круг.
  
  Вот и получается: с возникновением Необходимости в справедливости (этап 1-2) сначала была выработана и развернута (этап 2-3-4-5-6) идея (понятие) справедливости. Как мы понимаем, в процессе развертывания идеи было выявлено искомое сущее и намечена и разработана технология его создания (этап 6-7). А уже потом сообщество приступило к созданию самого сущего (этап 7-8), то есть к формированию тех институтов, которые в процессе своей повседневной деятельности (этап 8-9) должны были в той или иной степени удовлетворять ту Необходимость-потребность, которая когда-то возникла (зародилась и созрела) на "противоположном" конце Онтологического круга (этап 1-2). Так произошло "замыкание" последнего. И точно так же этот круг применим для любого внове возникающего сущего, того сущего, которое вызывается из недр Необходимости его функционирования - через посредство создания идеи и раскрытия ее смысла в Истину - к непосредственному исполнению этим сущим своей деятельностной функции по производству Необходимой Продукции.
  
  6.17. Сказывается ли Бытие Природы на Бытии человека?
  
  Для того чтобы не столько ответить на этот вопрос, сколько хотя бы в некоторой степени подступиться к нему, нам необходимо, во-первых, знать, в чем именно проявляется - да и проявляется ли вообще? - Бытие Природы, а во-вторых, представить себе, какие элементы (стороны) Бытия природы могли бы сказываться - и каким именно образом - на Бытии человека. И здесь мы, конечно, должны исходить из того основного положения, которое мы приняли в отношении Бытия человека. А положение это, напомним, заключается в том, что Бытие человека - это производимые им акт и процесс зарождения нового интеллектуального смысла, сопровождаемые спонтанным возникновением чувства удовольствия-удивления от понимания этого смысла. Новый смысл, нами воспринимаемый, и чувство удовольствия-удивления, нами испытываемое, это феноменальные проявления нашего Бытия.
  
  Итак, сутью нашего разумного Бытия является рождение новых конструкций каких-либо необходимых для нашего жизнеустроения смыслов. Далее, переместившись на уровень природного существования, зададимся вопросом: в чем именно могло бы заключаться Бытие природы, проявление которого мы могли бы наблюдать на феноменальном уровне фауны и флоры. Конечно, мы не в состоянии ответить на этот вопрос, поскольку пока что даже не знаем, соотносимо ли вообще понятие Бытия с природой и теми процессами, которые в ней происходят. Да к тому же, как можем мы говорить о Бытии природы, если мы даже не наблюдаем (на манер нашего Бытия) на примерах живых организмов природы ни зарождения новых смыслов, которые они бы генерировали, ни возникновения чувства удовольствия, которое бы они от этого испытывали. И в то же время мы знаем, что мы, люди, всецело природные существа, вышедшие из самих недр природы и ничем существенным, кроме разума, не отличающиеся от других ее созданий животного происхождения.
  
  Вот почему мы можем по аналогии с нашим человеческим Бытием предположить следующее. Если наше Бытие проявляется возникновением новых смыслов, формирующих много и-разнообразие нашего существования в духовно-материальных его формах, то Бытие природы, как нам представляется, должно бы проявляться, по крайней мере, возникновением новизны в каких-либо наблюдаемых нами на феноменальном уровне формах, создающих, в свою очередь, все много и-разнообразие самой природы. А такими постоянно возникающими новыми формами в природе, как мы знаем, являются новые виды животных и растительных организмов.
  
  Но что же мы здесь видим? А видим мы то, что, во-первых, имеется налицо сходство этих двух процессов Бытия, заключающееся в возникновении новизны, формирующей многообразие соответственно как человеческого, так и природного сообщества. А во-вторых, наблюдается и принципиальное различие: если в нашем человеческом Бытии возникновению материального многообразия предшествует рождение духовного разнообразия, то в природном мире мы наблюдаем только материально-ощутимое разнообразие в форме существования новых видов организмов. И нам неизвестно, предшествовало ли возникновению материальных форм природы зарождение каких-либо духовных форм (идей), по "образцам" которых создавались бы новые виды природных организмов.
  
  Далее опустимся на клеточный уровень живых организмов. Можем ли мы сказать, что и на этом уровне наблюдается (как и на предыдущих двух: человеческом и природном), во-первых, возникновение новизны в какой-либо из своих форм, а во-вторых, возникновение материального многообразия, производимого этими формами. Думаю, что у нас есть достаточные основания к тому, чтобы ответить на данный вопрос утвердительно. И вот почему. Во-первых, жизнь живого организма всецело определяется окружающей средой и геномом этого организма, то есть набором генов, осуществляющих производство белков для всех органов и тканей этих организмов. Во-вторых, сами гены под влиянием окружающей и/или внутренней среды организма могут видоизменяться, мутировать, то есть приобретать новые формы, результатом чего - и это уже, в-третьих, - является производство разнообразия белков, изменяющих в свою очередь функционирование тех или иных тканей или органов данного живого существа, а, следовательно, и создающих видовое разнообразие Природы. Причем последнее, как мы уже упоминали, является феноменальным проявлением генетического разнообразия живых организмов на клеточном уровне.
  
  Таким образом, последовательно рассмотренные нами проявления Бытия на уровнях человеко-разумном, природно-видовом и клеточно-генетическом дает нам основание заключить: возникновение новых Истин, внедряемых в практику нашей жизни, аналогично возникновению новых видов, внедряемых в природную действительность, и в то же время аналогично возникновению новых (мутированых) генов, своей деятельностью преобразующих каким-либо образом деятельность самой клетки и того организма, в котором она находится. Так что внове образующиеся Истины, виды, гены, сами являясь новыми образованиями, в то же время способствуют возникновению многообразия на уровнях человеческого сообщества, природного существования и мира живой клетки.
  
  А теперь, когда мы, исходя из концепции возникновения Новизны в различных ее видах (Истина, вид, ген), рассмотрели предварительно три уровня Бытия, нам необходимо вернуться к поставленному нами в заглавии раздела вопросу и попытаться найти связующее звено, соединяющее наше, человеческое, Бытие с Бытием Природы, проявляющемся то ли на природно-видовом, то ли на клеточно-генетическом уровне. Сразу же начнем с того, что обратим особое внимание на следующее, как нам представляется, немаловажное обстоятельство. Можно было бы, конечно, подумать, что помимо нашего индивидуального Бытия, - а другого у нас попросту нет, - которое мы можем воспринять как своим интеллектом, так и чувствами (душой), в нас как природных существах говорит никоим образом нами не воспринимаемое и не ощущаемое Бытие самой природы. Но, скорее всего, мы не вправе так полагать, потому что совсем не исключено, что Бытие самой природы все же говорит с нами на вполне внятном языке. И таким языком является язык интеллектуального чувства удовольствия. И удовольствие это проявляется на генетически обусловленном физиологическом уровне.
  
  Здесь вопрос только в том, полагать ли способность испытывания ("претерпевания") интеллектуального чувства удовольствия нашим собственным приобретением, - как и способность продуктивно мыслить - или считать эту способность изначально природным внедрением в наш организм и в нашу психику. (См. P. S. 1). Причем, слово "изначально" означает: эта способность в какой-то степени была нам присуща еще до возникновения у нас способности продуктивно мыслить. Просто в какой-то "момент" времени обе эти способности "встретились" и объединились в уже нерасторжимом союзе. Скорее всего, мы должны отдать предпочтение второму варианту, варианту "изначальности", потому что для того чтобы проявить интеллектуально-смысловую оставляющую нашего Бытия, нам необходимо приложить достаточно много собственных усилий, чтобы приобрести познания для продуктивного мышления, в то время как для проявления чувственной составляющей бытия мы не должны как-то подготавливать, тренировать или стимулировать ее появление. Она возникает сама собой, автоматически вслед за пониманием смысла и без каких-либо сознательных усилий с нашей стороны. Природа уже заложила ее в наш организм, она уже провела эту подготовительную работу и тем самым позаботилась о нас, как, наверное, и о прочих своих созданиях.
  
  Вот здесь-то и возникает глобальный вопрос изначально-кардинальной роли чувства удовольствия, - а, следовательно, и красоты! - в развитии мира и приумножении его многообразия. Интуиция нам подсказывает: если интеллектуальное чувство удовольствия, всегда сопутствующее возникновению новых смыслов, играет столь значительную роль в духовном развитии человечества, то совсем не исключено, что чувство удовольствия не менее важную роль выполняет и в развитии, по крайней мере, животного - если не сказать: всего живого - мира. И не в этом ли чувстве заложены как проявления издревле почитаемых Эроса и Красоты, так и основы наших о них размышлений, начиная хотя бы со времен досократиков и кончая современностью.
  
  Скорее всего, именно при посредничестве этого чувства мы "выплыли" из мира животного существования и "въехали" в мир человеко-разумного Бытия и существования. Так что совсем не исключено, что чувство интеллектуального удовольствия от понимания вдруг ставших являться в наше сознание новых идей, перетащило нас из ниши животного существования в нишу существования человека продуктивно мыслящего, то есть человека способного изменять и приспособлять для себя среду своего обитания и своей деятельности. У человека, не наделенного способностью испытывать это чувство, вряд ли бы выработалось желание генерировать, раскрывать и оформлять с таким трудом достающиеся ему новые идеи. Труд без поощрения, будь оно чувственным или материальным, никогда бы не стал трудом производительным.
  
  А теперь, следуя логике наших рассуждений и тому обстоятельству, что интеллектуальное чувство удовольствия проявляется на генетически обусловленном физиологическом уровне, постараемся перекинуть мост между человеческим Бытием и Бытием Природы на клеточно-генетическом уровне. Вернее было бы сказать: не "перекинуть мост", а обосновать фундаментальность аналогии между возникновением новых Истин (и их ролью в процессе приумножения нашего духовно-материального разнообразия) и возникновением новых генов (и их ролью в создании многообразия видов живых природных образований). Если мы эту аналогию обоснуем, тогда у нас будет больше оснований всерьез говорить о Бытии Природы самой по себе. Что же касается отказа от нашей фразы "перекинуть мост", то надо сказать, что этот "мост" уже перекинут помимо нашей воли, поскольку, с одной стороны, возникновение интеллектуального чувства удовольствия (как физиологическое явление) берет свое начало на клеточно-генетическом уровне, а с другой стороны, оно проявляется феноменально на осознаваемом и чувственно-воспринимаемом нами соматическом уровне.
  
  Далее, прежде чем попытаться обосновать фундаментальность аналогии между возникновением новых смыслов и возникновением новых генов нам необходимо указать причину того, почему мы "перешагнули" через видовое разнообразие природы, то есть, почему мы отказались от того, чтобы рассматривать аналогию между возникновением Истин и возникновением видов природных существ. Дело в том, что в тексте чуть выше, анонсируя аналогию между генерированием Истин и видообразованием природных организмов, мы уже отмечали, что видообразование является феноменальным проявлением процессов, происходящих на более глубинном клеточно-генетическом уровне. То есть видовое разнообразие является производным от клеточно-генетического разнообразия. Вот почему мы через него "перешагнули".
  
  Учитывая последнее обстоятельство, попытаемся в более подробном и более понятном изложении провести указанную выше аналогию между возникновением новых Истин и возникновением новых генов. Тем самым мы несколько приблизимся к обоснованности постановки самого вопроса: в чем именно проявляется Бытие Природы. Итак, аналогию эту мы рассмотрим с точки зрения результативности "деятельности" как Истин, так и генов, то есть, в конечном счете, с точки зрения внедрения их в жизнь, и даже более определенно: с точки зрения вклада, который они вносят в приумножение много и-разнообразия в каждой из сфер своей деятельности.
  
  Начнем с рассмотрения Истин и сразу же отметим один немаловажный момент: "исчезновение", то есть устаревание новизны духовной - в виде сначала идеи, а затем и самой Истины - сопровождается "перетеканием" ее в новизну материальную, которая вдруг возникает в процессе внедрения идеи в практику нашей жизни. И именно на этом этапе не только возможна, но и на самом деле осуществляется трансформация интеллектуальной новизны как духовного фактора в новизну материальную, то есть ту новизну, которая наряду и наравне с новизной духовной уже будет обращаться в жизненном обиходе человечества. И не столь важно, имеет ли идея чисто материальное воплощение, положим, в виде технического изобретения, или она относится к нравственно-религиозной, эстетической, исторической или философской сфере.
  
  Любая идея (Истина), в конечном счете, имеет материальное воплощение, будь то идея государственности, справедливости, красоты или идея тяготения, атома, электродвигателя и т. д. Так что Истина как таковая в своем законченном и оформленном виде уже не может ничего нового прибавить в нашей духовной жизни, так как, положим, неизбежный процесс внедрения ее в практику жизни - это уже "механический" процесс преобразования уже созданной духовной новизны в новизну материальную. Причем процесс преобразования, как правило, осуществляется согласно той незримой инструкции, которая просвечивает как в смысловом содержании самой Истины, так и в тех обстоятельствах, что сопутствуют рождению и последующему существованию этой Истины. Ведь любая идея возникает как некая потребность преобразования той действительности, в которой мы живем. Так, когда-то возникшая идея (Истина) справедливости вряд ли была бы востребована в обществе свободном от несправедливости. А идея периодической системы элементов вряд ли бы появилась, не будь потребности в их систематизации и связанной с ней эвристичности самой методологии возможного использования этих элементов.
  
  Таким образом, рождение и внедрение любой Истины предопределено той действительностью, которая вызволила ее из небытия на свет Божий. Возникновение Истины - это ответ на вызов сложившейся обстановки. Причем, обстановка эта всегда взывает к рождению чего-то совершенно нового, а никак не того, что уже находится в ее обиходе. Можно сказать, что действительность есть самый изобретательный побудитель к созданию такой новизны, которая никогда бы не смогла прийти на ум человека, не побуждаемого к определенно направленной творческой деятельности. Так что не будь мы погружены самой жизнью в обстановку, постоянно стимулирующую нас к созданию новизны, человек никогда бы не стал творцом, и вряд ли тогда европейской философии понадобились такие категории как Бытие, Истина, красота и т. д.
  
  А теперь мы переходим с уровня Истин на уровень генов. Мы уже сказали, что преобразование духовно-материальной действительности человеческого сообщества происходит по "незримым инструкциям", которые заложены как в самих идеях-Истинах, так и в тех обстоятельствах, которые сопутствовали рождению последних. А не то же ли самое происходит на клеточно-организменном уровне? Не осуществляется ли жизнедеятельность любого живого организма по "инструкциям" генов, входящих в геном этого организма? И в самом деле, если иметь в виду то обстоятельство, что в каждом из бесчисленного множества генов, вплетенных в двойную спираль ДНК, закодирована структура ("инструкция") производства определенного и жизненно важного белка, то между Истиной и новым геном и впрямь наблюдается существенное и можно даже сказать онтологическое сходство:
  - во-первых, и то и другое есть продукт создания чего-то совершенно нового;
  - во-вторых, и то и другое является - наряду с окружающей действительностью - руководством к действию и преобразованию того, что находится в непосредственной компетенции его деятельности;
  - в-третьих, и то и другое приумножает много и-разнообразие мира как своим собственным явлением, так и результатами своей деятельности: в первом случае духовно-материального мира человека и всего человеческого сообщества, а во втором - мира живых природных существ и Природы в целом;
  - и в-четвертых, возникновение - то есть Бытие - того и другого всецело определяется потребностями окружающей среды, побуждающей как к рождению все новых и новых Истин, так и к созданию все новых и новых генов.
  
  Но если рождению Истин предшествует и сопутствует процесс Бытия (как нами будет показано в следующем Разделе 7.1. "Размежевание бытия и истины"), то, скорее всего можно полагать, что и рождению генов предшествует и сопутствует процесс Бытия, то есть возникновения самой новизны. Но в каких формах этот процесс проявляется, каким именно образом происходит перестройка "старых" генов (или создание новых), и что является конкретным механизмом запуска в действие производства нового гена, мы вряд ли пока можем ответить. Мы можем лишь сказать, что только процессы окружающей среды и внутренней среды самого организма (клетки) создают почву для возникновения нового гена или преобразования (мутации) старого.
  
  И теперь у нас нет каких-либо оснований к тому, чтобы отрицать сам факт Бытия Природы, то есть отрицать за Природой способность бытийствовать на клеточно-генетическом (а, следовательно, и на видовом) уровне, поскольку, исходя из основного нашего положения (Бытие - это возникновение новизны), соблюдается аналогичность Истин и генов по основным перечисленным выше показателям восприятия действительности и воздействия их на нее. Вот и получается: если Истина аналогична гену, а наше Бытие - это и есть создание Истины (новой смысловой конструкции), то возникновение нового гена происходит в процессе его бытийствования, то есть в процессе приобретения им новой функции, заключающейся в производстве нового белка. Так что Бытие Природы на клеточно-организменном уровне - это создание нового гена с функцией, которой ранее не наблюдалось в Природе. Точно также как Бытие человека - это создание чего-то совершенно нового в сфере материальной деятельности человека. (Духовным же продуктом Бытия является сама Истина).
  
  Заключая вышеизложенное, мы можем теперь с гораздо большей уверенностью, чем вначале, сказать, что Бытие Природы все же проявляется. И проявляется оно на клеточно-организменном уровне. Из чего вытекает, во-первых, то, что существует два уровня Бытия: Бытие человека и Бытие Природы, - и это кроме Бытия социума - а во-вторых, то, что они взаимосвязаны между собой посредством спонтанного возникновения физиологически обусловленного интеллектуального чувства удовольствия, имеющего свои корни в геноме человека как природного существа.
  
  И здесь нам надо отметить, быть может, главный момент относительно основополагающей роль удовольствия. Начнем с того, что снова обратимся за помощью к Платону, который в своих диалогах придавал чрезвычайно важное значение удовольствию. Так вот, если под причиной возникновения удовольствия иметь в виду понимание нового смысла, то мы не могли бы согласиться с тем,
  
  "...что удовольствие - это становление и никакого бытия у него нет..."51.
  
  Потому что с нашей точки зрения, наоборот: возникновение удовольствия, наряду с возникновением нового смысла, есть другая форма проявления нашего Бытия. И мы совсем не уверены в том, что данная, чувственная, форма не является первичной. Почему именно мы так думаем? Да потому что в Разделе 9.2. "Метафизика и нравственность" мы еще придем к тому выводу, что наша способность испытывать интеллектуальное чувство удовольствия является не только последующей наградой за продуктивность нашего творчества (Бытия), но и предшествующим любым актам творчества побудительным воздействием к тому, чтобы производить эти акты.
  
  Так что совсем не исключено, что не только удовольствие является наградой за творчество, но и творчество является наградой за вдруг когда-то возникшую способность испытывать чувство удовольствия от сначала никак не оформляемых, а потому и часто забываемых проблесков понимания чего-то совершенно нового. И этой новизной было улавливание взаимосвязей (идей) между мало сопоставимыми между собою наблюдаемыми нами объектами. Так оно, скорее всего, и было в действительности. Проблески понимания, сопровождаемые и поощряемые возникновением чувства удовольствия, буквально принуждали нас к тому, чтобы разобраться, что же все-таки прячется за этими насладительными мгновениями, манифестирующими проявление самого Бытия. Отсюда, на заре зарождения человека разумного и возникло творчество как выявление сути подобных мгновений.
  
  Р. S. 1. И как мы теперь уже понимаем, здесь все та же не раз нами упоминаемая фундаментальная проблема "курицы и яйца": что было вначале - удовольствие или понимание (творчество). И не так уж важно, касается ли эта проблема материального или духовного мира, потому что все имеет начало в материи. Дух производен от нее. Как живое возникает из неживого, так и духовное через посредничество живого возникает из неживого. Но вправе ли мы назвать химический элемент, атом, электрон и т. д. неживым? Это - большой вопрос. И знаем ли мы, что из себя представляют основополагающие для всего живого и неживого силы взаимодействия в макро и-микромире: "живые" они или "неживые"?
  
  Конец тома 1
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"