Очередь к терапевту, господину Лялину, составилась примерно за час до начала утреннего приема. Небольшой холл на втором этаже поликлиники, в левом ее крыле, заполнило ровно семь человек. Все они с различными выражениями на лицах расселись по обитым клеенкой скамеечкам и замерли в ожидании. Очередь эта составилась, как полагается, не без суеты и споров, не без выяснения вопроса: кто в ней первый, а кто последний? Справедливости ради надо сказать, что спорили меж собой только трое; остальные же собравшиеся безо всякого интереса прислушивались к их разногласиям. Зачинщицей маленького конфликта явилась некая Ликбезова - старуха лет восьмидесяти пяти, глухая, подслеповатая и ко всему прочему - сомнительно больная. Нередко, когда она в очередной раз появлялась в весьма чистеньком зданьице поликлиники N89, по углам то тут, то там стихийно возникали всяческие шептания и пересуды.
-Гляди, опять Ликбезова заявилась, пришла врачам головы морочить! - начинал кто-нибудь один.
-Это точно! - подхватывал кто-нибудь другой. - Она уже полвека сюда ходит. Полвека как на пенсию вышла - с тех пор и хворая. Только говорят, притворяется она и ничего болезненного в ней нету. Во как! Говорят, придумывает она свои болезни: в понедельник придумывает, до пятницы лечится, а в выходные сидит и думает: "А правильно ли меня лечили?".
-Небезосновательны эти слухи, - соглашался кто-нибудь третий, - ведь она, понимаете, когда у врача на приеме, так чуть ли Богу душу не отдает; а когда вне пределов врачебного кабинета, так бойче и здоровее человека во всей поликлинике не разыщешь!
-Ну, что и говорить-то...
Итак, как я уже сообщил, Ликбезова затеяла спор о том, кто в очереди первый.
-Я всю ночь не спала: измучалась, извертелась - мочи нет! С пяти часов из дому вышла. Я, среди вас, первая сегодня проснулась, а потому и в очереди первая! - сказала всем Ликбезова.
-Да вы, может быть, не засыпали даже! - резонно заметил Синюхин, милицейский майор в отставке, красавец еще мужчина, несмотря на седьмой десяток.
-А я не виновата, что болезнь меня так изводит!
-Разумеется, не виноваты, - согласился с нею некий молодой человек по фамилии Зобов, - но я пришел сюда первым...
-А кто видел? Свидетели есть? - в шутку спросил майор Синюхин, но Зобов все равно обиделся и даже необыкновенно вспыхнул:
-Глупости говорите! Как меня могли видеть, когда я первый пришел!
-Я его видела, потому что пришла вслед за ним, - сказала одна женщина с неизвестной и, по всей видимости, нерусской фамилией. Впрочем, по лицу ее невозможно было судить, русская она или нет: было в нем что-то русское, но в то же самое время некоторые черты его выдавали присутствие в ее крови кое-какого монголо-татарского элемента. Защитив Зобова, женщина умолкла и в спор более не вмешивалась, а потому впоследствии в очереди оказалась второй с конца.
-Ага, а ты погляди на свои ноги! - злобно сказала Ликбезова, не находя, в чем еще уличить молодого человека. Взгляды присутствующих перешли от смешно шевелившихся при говорении губ старухи на измазанные в чем-то непонятном и коричневом сапоги Зобова. Зобов ни на шутку смутился и вновь покраснел. - Ноги у тебя вона какие длинные, да еще молодые! Где нам, бабкам, быстрей тебя приходить...
-Я пришел быстрее, - объяснил Зобов, пряча испачканные сапоги под скамейкой, - потому, что мне сегодня в институт. У меня сегодня семинар...
Чтобы оправдать своего героя, я позволю себе заметить, что сапоги его весьма модного фасона перепачкались в грязи, а не в чем-либо еще. Просто Зобов, сокращая путь от дома до поликлиники, прогулялся по стройке, где и наступил ненароком в одну глубокую лужицу...
-А где вы учитесь? - адресовался к Зобову некий интеллигентный, в очках с розовой оправой, журналист одного моднейшего женского журнала Леонтий А. Лямуров.
Имя Леонтий А. Лямуров было его литературным псевдонимом; настоящим же именем - Игнатий Поликарпович Червяков. При всем уважении к личности данного литератора, я посмею заявить, что настоящая фамилия его неказиста и даже, прости Господи, погана для любого вида литературной деятельности - с такой фамилией далеко не уедешь! Кроме сотрудничества в женском журнале, Лямуров (или же "Лемурчик", как прозвали его сотрудницы все того же журнала) опубликовал в последние годы несколько замечательных и знаменательных романов, среди которых: "Сопротивление соблазну", "Назови это любовью" и "Всемилостивая дева". Примечательной особенностью этих трех произведений явилось присутствие в них плохо совместимых меж собой тематико-идейных планов, а именно: бульварно-любовного и религиозного. Однако, благодаря несомненному мастерству г. Лямурова, планы эти сошлись и соединились так естественно, что никто и не заметил между ними особенной разницы.
-В институте! - как-то огорченно ответил Зобов, явно недовольный сложившейся вокруг ситуацией.
-А ваша фамилия случайно не Зобов? - поинтересовался господин, сидевший рядом с ним.
-Зобов, - подтвердил Зобов. - А к чему вы спрашиваете?
-Как, как его фамилия? - вмешалась Ликбезова.
-Зобов, - повторил этот господин, имя которого, кстати, было - депутат Исаков. Очень странно, что депутат этот спросил фамилию у Зобова - ведь спросил он ее, узнав, что молодой человек - студент, и спросил так уверенно, будто во всем городе был один только студент - Зобов.
Депутат Исаков действительно являлся депутатом Государственной Думы. Читатель справедливо удивится тому, что депутат, то есть человек общественно значимый, заглянул в рядовую поликлинику. Однако, читатель, ничего не знающий о депутате Исакове, удивится лишь вследствие того, что не в курсе его главного предвыборного лозунга, который между прочим гласит: "Ближе к народу: всегда и во всем!". Следуя этому своему лозунгу, Исаков всегда пользовался только тем, чем пользуется обыкновенный, рядовой народ, и ходил только туда, куда этот самый народ ходит.
-Как, как его фамилия? - спросила Ликбезова, навостряя глухие уши.
-Зобов, - во второй раз повторил избранник народа.
Старуха изменилась в лице и, приподняв густые, седые брови, спросила майора Синюхина:
-Он сказал что-то ругательное?
-Он сказал: "Зобов", - ответил ей майор.
Ликбезова еще больше изменилась в лице, пожевала губами, но ни к кому больше не обратилась.
-В общем, - сказал Зобов, за сегодняшнее утро уже дважды сконфуженный (указанием на свои сапоги и собственной фамилией, которую Ликбезова на слух восприняла как название одной очень интимной части человеческого тела), - в общем, я иду первым, так как более всех тороплюсь. У меня все-таки семинар по органической химии...
-А ваша фамилия не Зобов, часом? - вдруг встрепенулась Ликбезова.
-Зобов, - ответил Зобов и побледнел.
-Между прочим, ваша карта лежит в раздевалке, - соврала старуха, - просили прийти и забрать...
Старуха соврала, а студент поверил и стремглав бросился по лестнице на первый этаж за своей картой. Пока он бегал, Ликбезова оккупировала его место возле самой двери в кабинет терапевта и объявила всем без исключения собравшимся:
-Я иду первая!
Никто возражать не стал.
-А я - второй! - заявил Лямуров.
-А студент - третий! - сказал депутат Исаков, взявшийся порадеть за юношу, увлеченного органической химией. И хотя депутат разбирался в органической химии так же, как в неорганической (то есть - ни черта в ней не соображал), он решил облагодетельствовать будущий светильник разума по части химической науки. - Вы, господин Зобов, третий в очереди, - сообщил он как-то не без гордости, когда обманутый студент вернулся с пустыми руками (старухе он ничего не сказал), - я для вас занял.
-Чур, я иду четвертым, - пропищал маленький господин с серым лицом и неизвестно какого возраста, который до сих пор дремал на дальней скамеечке, досматривая, видимо, какой-то прерванный будильником сон. У маленького этого господина были довольно большие уши, располагавшиеся к вискам намного ближе, чем это обыкновенно заведено среди людей. Благодаря такому расположению ушей на голове, господин этот внешне чем-то походил на какое-то безобидное животное, на какого-то занимательного зверька. Кроме того, необыкновенные уши маленького господина в минуты треволнений и опасности имели свойство приобретать несколько треугольную форму.
-Таким образом, - заключил справедливый депутат, - порядок следования такой...
-В современном следствии порядка нет никакого! - сострил майор Синюхин, но смешно стало только ему самому. Закончив улыбаться, как по команде (то есть - в мгновение ока), Синюхин оглядел всех испытующим взглядом и про себя, не без ехидства, предположил, что никто не засмеялся лишь потому, что все не в ладах с законом.
-Итак, - продолжил депутат, - сначала идет гражданка Ликбезова. За нею: господин в очках (да, именно вы, не смотрите так!); господин Зобов; далее вы, - он указал на маленького мужчину, - потом товарищ, пошутивший насчет следствия (надеюсь, без последствий!), затем вы, женщина (извините, не знаю имени), и заключу это шествие я.
После того, как депутат огласил список очередности и замер в ожидании аплодисментов, все мало-помалу успокоились и затихли.
-А что, вы уже видели нашего участкового? - спросил у майора Лямуров, которого, по правде сказать, долгое молчание всегда утомляло и угнетало.
Писатель Лямуров очень не любил тишины - и, скорей всего, потому, что был холостяком; жил он один, а следовательно, в домашних условиях недостатка в тишине не испытывал и даже ощущал некоторый ее переизбыток. Все это вело к одному: господин Лямуров, находясь вне своей квартиры, оказывался весьма болтлив. В редакции женского журнала ему служилось хорошо: во-первых, потому, что его постоянно окружали женщины всевозможных возрастов; во-вторых, потому, что все эти женщины были изрядно разговорчивы; а в-третьих, потому, что все женщины эти были женщинами, а женщин Лямуров чуть ли не боготворил, считая их наипрекраснейшими созданиями! Лямуров любил женщин всех возрастов: молодых - за красоту, всех прочих - за разговорчивость... Как может судить мой читатель, господин этот (с неприглядной и невзрачной фамилией - Червяков) жил как бы в малине. Только вечера он проводил дурно: потому что не с кем ему было побеседовать в пустой его, заваленной всевозможными книгами, книжками и книжонками квартирке.
-Видал, видал, - ответил Синюхин, делая хитрое лицо. - Молод еще, настойчив, умен и даже образован! Хе-хе... В нашем деле редко блестящий ум сыщется.
-И вы уже, конечно, были у него на приеме? - осведомился Лямуров.
-Не был. Мне незачем было.
Лямуров вздохнул:
-И я не был.
-Ну и то слава Богу!
-Не скажите. Я уже давно к нему собирался, да все времени не находил.
-О! - воскликнул Синюхин и ничего к звуку этому не прибавил.
Лямуров, все еще отягощенный нехваткой общения, не желая больше беспокоить майора, обратился к любимому автором студенту Зобову. На самом деле ему очень хотелось заговорить с женщиной, носившей, видимо, нерусскую фамилию, но он не находил в себе сил и достаточной смелости. А зря! Она была прехорошенькая и даже почти что молодая!
-Скажите, пожалуйста, товарищ Зобов, что у вас за институт?
-Химического машиностроения, - ответил тот и насторожился.
-На каком же вы факультете? - спросил Лямуров таким приободренным голосом, словно название заведения, в котором Зобов грыз гранит науки, было ему хорошо знакомо.
-Химико-биологической техники.
Название, похоже, заинтересовало всех собравшихся, потому что все вдруг в очередной раз обратили взоры на смутившегося под давлением вопросов Лямурова студента.
-И что же вы там изучаете? - продолжил расспрос Лямуров, любивший подробности, как и все писатели, но Зобов промолчал.
Ему совершенным образом не хотелось отвечать. Студент Зобов, в отличие от обожавшего пустую и напрасную болтовню Лямурова, бессмысленный треп с незнакомцами ненавидел. Болтовня с Лямуровым, безусловно, являлась для него пустой тратой времени. В конце концов, для чего отвечать незнакомому человеку на всякие вопросы, когда он спрашивает из праздного интереса и ответ ваш позабудет уже через минуту!
Лямуров вновь взглянул на женщину, вероятно, с нерусской фамилией, и, продолжая смотреть на нее, обратился к депутату Исакову:
-А что теперь происходит в Думе? - спросил он так, словно прекрасно знал, что там происходило раньше.
В настоящий момент автор вынужден вынести следующий приговор: Лямуров Думой никогда не интересовался и даже, увы, понятия не имел где она находится. "Увы" я произнес потому, что считаю обязанностью любого пишущего индивида знать месторасположение важных правительственных учреждений. На всякий случай. Если когда-нибудь возникнет желание метнуть бомбу в какого-нибудь представителя ненавистного политического режима.
-Все поголовно склочничают! - ответил досадливо Исаков. Заметив, что Лямуров смотрит не на него, а на почти молодую даму, депутат расстроился еще пуще.
-Это ведь что такое происходит! - оживилась Ликбезова. - Я хоть телевизор и не смотрю, а все равно знаю, какое у вас в Думе позорище!
-Позорище? - удивился Исаков. - Что же у нас позорного?
-Абсолютно все! - подключился майор Синюхин, отвешивая таким образом Исакову вторую по счету оплеуху (первую, как вы догадались, он получил от всезнающей старухи).
-Нет, уверяю вас, ничего такого позорного у нас в Думе не наблюдается! - Исаков попытался защитить свою, а заодно и своих коллег-парламентариев честь (и даже вообразил, что в эту минуту прикрывает от оскорблений и сам государственный флаг), но тут Думу окончательно обесчестил мужчина со странными ушами, который от двери терапевта сидел дальше всех и все время молчал:
-Думу надо закрывать, а всех этих депутатов с их мандатами гнать к чертовой матери! - веско заявил он. - Надоели они все!
-И то верно, - согласился майор Синюхин, почесывая подбородок в задумчивости: он еще пока не решил, на какой стороне ему выступить - мятежников или государственной системы?
Конечно, наедине с государством, под его крылом, майор чувствовал себя комфортно и в безопасности. Представляя же себя в толпе мятежников, он ясно видел перед глазами Сибирь с ее необозримыми пространствами. Сибирь нравилась майору много меньше государства, но все же, после тридцати пяти лет службы в милиции, он решил излить все, что у него наболело. Честно говоря, излился он быстро и тут же сник, но все равно получил от того немалое удовлетворение... А что, вы представляли себе оргазм как-то по-другому?
-Говнюки они все - эти депутаты! - только и сказал майор.
-И я тоже? - жалостливо пролепетал депутат Исаков.
-И ты говнюк! - подтвердила женщина с нерусской фамилией и моментально отвернулась, делая вид, что ничего не говорила.
Чтобы хоть как-то утешить депутата, писатель Лямуров сказал следующее (чем, собственно, выставил напоказ все свои скудные познания в отечественной истории):
-А вот при Александре Втором, - сказал он, - за такие слова их бы всех перевешали! Что же это такое: прилюдно оскорблять депутата, народного избранника то есть! Ладно бы за глаза сказали, - сказал он, оглядывая присутствующих, - а то прямо в лицо. Нехорошо!.. Вот представьте, если бы вам прилюдно подобное оскорбление нанесли, - обратился он затем к Синюхину. - Вы, кстати, кто по профессии?
-Пенсионер, - отрекомендовался отставной майор и не успел еще кое-чего прибавить, как Лямуров продолжил рассуждение:
-Вот и представьте, что вас подобным образом оскорбили!
-Представил! - засмеялся Синюхин. - Особенно, если такое случилось бы года два назад.
-Какая разница когда? - спросил Лямуров.
-Да, в общем, никакой - я как был сотрудником УВД, так им и остаюсь, потому что ко мне до сих пор за советами приходят.
Лямуров сглотнул образовавшийся в горле комок и прекратил рассуждения вслух.
-А по какой линии вы служили? - поинтересовался депутат Исаков. Он хотя и был обижен народом, но все равно продолжал придерживаться своей предвыборной программы, пытаясь стать народу ближе и понятнее.
-По убойной. Следователь я.
Исаков закивал головой.
Тут по лестнице защелкали женские каблучки и почти все обратили свои лица в сторону коридора, из которого вскоре вышла прямо в холл молодая рыжеволосая девица в шубе и сапогах на высоких шпильках. Ликбезова, как завсегдатай в поликлинике, сразу же узнала девицу сию и обратилась к ней фамильярно:
-Голубушка, дочка, когда прием начнется?
-Скоро, - только и ответила молодая медсестра.
Сделав глазки студенту Зобову, она скрылась в терапевтическом кабинете. Зобову эти глазки не понравились и он даже поморщился.
Медсестру эту, ассистентку, так сказать, местного терапевта, звали очень просто. Она была очень свободной, раскрепощенной и незакомплексованной, но, вместе с тем, и не какой-нибудь ветреной и безмозглой девицей. За спиною она имела девять классов школьного образования и еще три курса медицинского училища, в котором и выучилась главным своим навыкам - быть медсестрой и ставить уколы. Больше о ней сказать, вроде бы, нечего.
-Вот где все пропадают! - воскликнул Лямуров. - С таким-то лицом в поликлинике работать! Да у нас такие на обложке печатают или центрфолдом делают!
Последнего слова не понял никто; также никто не удосужился выяснить, что оно означает.
Да, воистину, русский человек ленив даже тогда, когда, казалось бы, и делать ничего не надо! Кто, скажем, мешал тому же, например, майору Синюхину осведомиться у Лямурова, что такое "центрфолд"?.. Русскому человеку лень лишний раз губами пошевелить, чтобы узнать для себя что-то новое! Если бы майор спросил у Лямурова, что означает загадочное словечко "центрфолд", заимствованное, кстати, из языка английского, тот непременно бы ответил. Он, Лямуров, надо сказать, мечтал даже объяснить это понятие; но никто им не заинтересовался...
-На обложку и, конечно же, неглиже? - спросил депутат Исаков.
-Можно даже и без неглиже! - ответил Лямуров, не прислушиваясь внимательно к вопросу. Он задумался о чем-то весьма романтическом, а потому и ответил невпопад какую-то ерунду.
-Между прочим, - заметил депутат Исаков, отошедший, наконец, от тяжелейшего удара, нанесенного общественным мнением и Думе и ему самому, - вы сказали глупость. При Александре Первом невозможно было оскорбить депутата! При этом монархе Думы не существовало!
-И ее бы хорошо неглиже изобразить... - Как-то озаренно прошептал Лямуров, склонный, важно заметить, к многочисленным эротическим мечтаниям наяву.
-Кого, Думу? - переспросил Исаков.
-Да, именно Даму, - ответил Лямуров и прикрыл глаза, наслаждаясь какой-то внезапно возникшей грезой.
Исаков снова расстроился и предпочел на время покинуть недружелюбное общество под предлогом проснувшегося желания покурить. Он так и объявил:
-Иду курить. Никто не составит компанию?
-Нет, - ответила за всех Ликбезова, - некогда курить. И вообще, если курите, так и нечего к врачам ходить!
Исаков пожал плечами и ушел курить.
Тем временем в холле появился еще один человек - хирург Мезозоев. Он окинул публику равнодушным и недолгим взглядом и шмыгнул в свой кабинет, дверь которого располагалась напротив двери терапевта...
Теперь, чтобы более не морочить вам, читателям, голову, я скажу о том, кто был терапевтом в описываемой мною поликлинике. Им был, как ни странно, Лев Львович Лялин. Вы удивлены, что я говорю "как ни странно"? Не удивляйтесь - я сейчас все объясню!
Дело в том, что в юности Лев Львович Лялин вовсе не помышлял становиться врачом, а уж тем более - участковым терапевтом! Пребывая в десятом, выпускном классе (именно пребывая, а не учась в нем!), Лев Львович понятия не имел, чего хочет от жизни. Все его приятели давно уже определились, к чему стремиться: мальчики - к высшему образованию, девочки - к работе на фабриках, в детских садах, возделыванию семьи и т.п. - а он ничего не мог придумать. В юности своей Лев Львович был склонен более к созерцательному, нежели к созидательному мировоззрению, а потому назло родителям и всему советскому строю был романтиком и идеалистом похуже Шопенгауэра или, скажем, молодого Гете! Родители отчего-то видели в своем "Левушке" большого ученого в области сельского хозяйства (отец) и педагогики (мать). Бабушка (по отцовской линии) - будущего секретаря Тульского обкома партии (жила она в Туле); бабушка (по материнской линии) - передовика производства (Стаханова она знавала лично!). Но Лев Львович любил созерцать, а потому решил идти в ветеринары, чтобы потом всю жизнь в спокойной обстановке лечить и (или) препарировать животных. Родители Льва Львовича отчаялись и почти прокляли своего единственного сына, и он, чтобы хоть как-то их утешить, сделался ветеринаром по людской части, то есть решился лечить людей, которые, впрочем, нравились ему меньше животных.
Итак, получив высшее медицинское образование и защитив тремя годами позже кандидатскую диссертацию, Лев Львович Лялин сделался вначале преподавателем в родной альма-матер, а потом, устав и полысев от тупых студентов, перешел на работу в описываемую мною поликлинику, где и работает уже без малого четверть века.
Льву Львовичу пятьдесят пять лет, но выглядит он, благодаря, в основном, кустистой бороде и толстым очкам, намного старше. Он не худой, но и не то что бы толстый; не красив, но и не уродлив... Впрочем, я заболтался.
Тем временем, пока я описывал местного терапевта и некоторые его особенности, он успел пройти в свой кабинет и, сняв дорогой полушубок и повесив его на специальную вешалку за дверью, уселся за свой стол.
Перед тем, как приступить к приему, Лев Львович обыкновенно совершал такой, казалось бы, ничего не значащий обряд: во-первых, раскладывал все свои бумаги в аккуратные стопочки по правую от себя руку; во-вторых, подышав на линзы, протирал носовым платочком очки; и, в-третьих, сверялся с расписанием, вставленным под плексигазовое настольное стекло, во сколько следует окончить сегодняшний прием? Исполнив, как долг, эти три пункта, Лев Львович взглядывал на свою медсестру и кивком разрешал ей пригласить первого пациента...
-Заходите! - голова медсестры высунулась в приоткрывшуюся дверь и тут же скрылась обратно.
Появление говорящей рыжей головы было так неожиданно, что Ликбезова, значившаяся в очереди, как уже известно читателю, за первым номером, даже подпрыгнула на скамеечке. Вместе со старухой, словно получив от нее импульс, подпрыгнул и Лямуров, сидевший рядом. Ликбезова взглянула на прочих ожидающих и семенящими шагами заскочила в кабинет терапевта.
Лев Львович, увидав ее на пороге, сам едва не подпрыгнул на своем стуле, но этому помешал его солидный вес; и потому Лев Львович, так и не подпрыгнув, передал своему стулу какое-то особенное телодвижение, от чего тот грустно заскрипел.
Из предыдущего описания читатель легко мог догадаться, что уважаемый терапевт совсем не обрадовался увидеть у себя в кабинете с утра пораньше старуху Ликбезову. Напротив, он бы обрадовался, если бы сегодня ее не увидел вовсе! Но, как уж повелось, с гражданкой этой Лев Львович встречался чуть ли не каждый понедельник все последние двадцать пять лет своей терапевтической практики. Наверное, не надо предлагать читателю подходящих эпитетов, которые наглядно продемонстрировали бы ему, как Лялин относился к своей неугомонной пациентке на самом деле. Мало сказать, что она ему надоела - нет, она его извела в буквальном смысле слова и именно из-за нее (и только из-за нее!) он готов был добровольно уволиться со своей работы. Так ему старуха эта опостылела и своим внешним видом и своими вечными жалобами на "здоровьюшко".
-Доброе утро, доктор! - проворковала Ликбезова ласково. - Пришла я к вам с жалобой.
-С какой такой жалобой? - также ласково ответил доктор, всеми силами скрывая раздражение.
-А с той, что капельки, которые вы мне прописали в прошлый раз, не помогли.
-Вот, значит, что? Ну тогда, извольте, мы подыщем для вас иную панацею!
-Ой, - ойкнула Ликбезова, - не надо, доктор, ничего наценивать, я и без того вылечилась, без ваших капель. Своими средствами вылечилась.
-Это какими же? - поинтересовался Лев Львович, делая строгое лицо.
-Да все народными, нашими - деревенскими. Мало ли средств-то...
-А капли не пили?
-Пила, да только не помогли они мне.
-Понимаю, - ответил доктор и черкнул что-то в ее карточке.
Амбулаторная карта Ликбезовой, надо сказать, была книга не маленькая - толщиною, наверное, с Библию. Не знаю, сколько места занимал в ней Новый Завет, а вот Ветхий, который начал составляться по выходу Ликбезовой на пенсию, имел вид внушительный. В нем, как и в настоящем Ветхом Завете, историй было не на один вечер чтения!
-Что вы пишете? - осведомилась старуха, кося глазом в собственную карту.
-Пишу, что вы совершенно здоровы.
-Нет, доктор, я опять нездорова! - возразила Ликбезова. - И все ваши капельки! У меня от них такое сделалось... - Доктор при этих ее словах глубокомысленно вздохнул. - Голубчик, напишите мне направление к урологу...
-Зачем к урологу?
-Ну надо мне, миленький... - И она, приблизившись ртом к уху Льва Львовича, что-то такое ему нашептала. Он взглянул на нее как-то особенно недобро и, ничего не произнося, выписал направление.
-Второй этаж, комната 207. Сейчас принимает.
Ликбезова схватила со стола драгоценную бумажку и, чуть ли не расцеловав благодетеля-терапевта, выскочила прочь.
Лев Львович переглянулся с медсестрой, которая в продолжение этой сцены вообще ничего не делала и сидела на кушетке, рассматривая свои красивые ногти, и попросил вызывать следующего больного.
Лямуров вошел в кабинет сама любезность и кротость. Примостившись на краешке предложенного ему стула, амурный писатель нежно, как-то по-сыновьи посмотрел на Льва Львовича, но ничего не решился произнести.
-Так, ваша фамилия? Что-то я вас не припоминаю, как будто вы у меня впервые.
-Впервые... Лямуров моя фамилия.
Лев Львович взял у него карту, прочитал обложку и спросил:
-А кто такой Червяков?
Медсестра, жевавшая в эту минуту яблоко, стоя у рукомойника, поперхнулась, услыхав такую фамилию, чем обладатель ее сильно оскорбился. Впрочем, если бы Червяков узнал ее имя, то вряд ли бы сам не засмеялся.
-Червяков это я! А Лямуров - мой литературный псевдоним, - уточнил Лямуров.
-Да вы литератор!
-Приходится.
Доктор внутренне смутился, но не рискнул узнать, почему, собственно, Червякову приходится быть литератором.
-О чем же вы, с позволения спросить, пишете?
-Да обо всем! - ответил Червяков так, словно действительно писал обо всем. - О жизни...
-Ну, так уж и о жизни? - не поверил эскулап. - Жизнь-то понятие растяжимое!
-Так уж и растяжимое? - не поверил в свою очередь Червяков. - Была б она растяжимой, так и люди, пожалуй, к врачам реже обращались бы.
-Пожалуй, что так, - согласился Лев Львович. - Но все же, какие аспекты, темы из жизни для вас наиболее привлекательны?
-В последнее время все больше любовные.
-Это, что же, возрастное у вас? - шутя, спросил Лев Львович.
-И да и нет. Дело в том, что о любви я пишу, в основном, по долгу службы, а сам по себе увлекаюсь тематикой философской и религиозной.
Лялин в течение полуминуты с пониманием качал головой, а потом заметил:
-Все это, безусловно, интересно, но у нас сейчас интерес иного рода! - сказал он и поднял вверх палец. - С чем вы пришли ко мне?
-Да, понимаете, доктор, в последнее время, так уж приключилось, мне все трудней и трудней усидеть на одном месте... Не могу, понимаете, и все!
-Нервишки расшалились?
-Не сказал бы. В другом дело, - ответил Лямуров и несколько поерзал на стуле.
Читатель вряд ли бы заметил что-нибудь странное в этом писательском ерзанье, но верный глаз Льва Львовича сразу же все приметил.
-Ага, у вас, стало быть, профессиональная болезнь?
-Вроде того.
-Да уж не вроде того! - возразил терапевт. - Я-то вижу, с каким напряжением вы тут сидите. Вы как вошли, я моментально внимание обратил, как вы на краешек стульчика приземлились.
-Не скроешь! - раздосадовано воскликнул Лямуров, поворачивая голову к медсестре.
Да, дорогой мой читатель, сознавшись в своей болезни, мой герой вряд ли в дальнейшем мог рассчитывать на знакомство с нею! А ведь совсем недавно Червяков мечтал изобразить ее на обложке в состоянии полного неглиже! Остается лишь разводить руками и с прискорбием констатировать, что профессиональные болезни всегда ведут к несчастию в личной жизни...
-Что ж, геморрой профессионален! - изрек Лев Львович, делая какую-то пометку в своей записной книжке. - В смысле: болезнь эта профессиональная; у вас конкретно - от долгого сидения на одном, простите, месте...
-Мы, писатели, эти посиделки страсть как любим! - отшутился Лямуров, но сам не засмеялся, потому что от поставленного диагноза ему стало грустно и захотелось зарыдать. - Лечить возможно? - обреченно спросил он.
-Возможно и необходимо! - ответил ободрительно Лев Львович. - Приступим безотлагательно. Геморрой не смертелен, а потому будем надеяться, что русскую литературу он не придушит! - сказал Лев Львович и, довольный собой, даже захотел повесить у себя в кабинете агитплакат с последним своим изречением. - Держите направление, - добавил он, - и сегодня, милости просим, отправляйтесь в 310 комнату. Там с вами разберутся.
-Спасибо, доктор. Только у меня к вам просьба: вы уж поспособствуйте моему излечению, предупредите там врача и все такое, скажите, чтоб не оставлял без внимания, а я в свою очередь...
-Не беспокойтесь, - поспешил ответить Лев Львович, видя, что Лямуров собирается извлечь что-то из портфеля. - А книжку свою после презентуете, когда все уладится.
На самом деле Лямуров намеревался вручить доктору не книжку, а некий конверт, в котором нечто такое лежало и шуршало, но доктор, увидев этот самый конверт, от него отказался. Лев Львович никогда не принимал подарков и, уж тем более, никогда не брал взяток. А зря! Ведь Лямуров, писатель достаточно не стесненный в средствах, выходя из дому, вложил в пресловутый конверт кругленькую сумму, равную, между прочим, почти месячному окладу господина Лялина!
Лямуров поднялся со стула, слегка поклонился и, простившись с любезным доктором, вышел. Но если вы думаете, что от участкового терапевта он направился прямиком в сказанный ему кабинет, то вы ошибаетесь! Он уселся в уже знакомом нам холле и, никому не говоря ни слова, принялся чего-то дожидаться. В расстроенных чувствах он не хотел появляться ни в указанном ему доктором Лялиным кабинете, ни в редакции перед своими журнальными дамами.
-Ну, как вы его нашли? - адресовался к нему майор Синюхин.
-Хороший человек, очень хороший. Но для чего вы сказали мне, что он молод?
-Я такого не говорил! - открестился майор.
-Говорили! Говорили, когда я спрашивал, какой у нас участковый.
-Так я думал, что вы о нашем милицейском участковом хотите знать, о Мишке нашем!
-Нет, не о нем...
Студент Зобов, внимательно прислушивавшийся к их диалогу, так его и не дослушал, потому что в это время рыжая медсестра пригласила его заходить.
-Что у вас? - спросил Лев Львович, не поднимая глаз на нового посетителя.
-Понятия не имею, - ответил Зобов, не удосуживаясь присесть, хотя медсестра знаком предложила ему совершить это действие.
-Как это понятия не имеете? - удивился терапевт, все еще не поднимая глаз. - Если вы у меня - значит, по делу.
-Нет, я без дела, - как-то недовольно отозвался студент и, наконец, присел.
-Ну и бездельник же вы после этого! - воскликнул Лев Львович, но без злости. - Охота вам было приходить с утра пораньше и отвлекать меня по пустякам.
-Совершенно неохота, - сознался Зобов.
-Вот и не приходили бы!
-Больше не приду.
-И не приходите, прошу вас!
-Мне и не надо.
-Что же, рад, что, по крайней мере, со здоровьем у вас все в порядке.
-Не жалуюсь...
-А чего пришли? - вдруг закричал Лев Львович и топнул под столом ногой, да так неудачно, что отдавил несчастному студенту большой палец на правой ноге.
-Нога у меня болит! - нервно взвизгнул Зобов.
-А вот это я понимаю, - сказал Лев Львович, однако не понимая, что сам покалечил молодому человеку ногу. - И давно болит?
-Недавно...
-И что с нею произошло? - продолжил свой медицинский допрос участковый терапевт.
-Потерялась она! - еле выговорил Зобов, корчась от боли. Лев Львович действительно очень сильно топнул - буквально изо всех сил. Он просто-таки не выносил, когда больные морочили ему голову.
-Ну не фига себе! - изумилась медсестра и на время даже перестала поливать цветы на подоконнике.
-Как же вышло? - изумился и сам Лев Львович.
-А я знаю?!
-Ну, молодой человек, кроме вас, знать больше некому.
-Говорю вам: я совсем не при чем! - обиженно проговорил Зобов.
Лев Львович повернулся и посмотрел на свою медсестру:
-Не стой в луже, простудишься. Как маленькая девочка, ей-богу! Ты вообще что-нибудь умеешь делать как следует?
-Уколы ставить умею, - гордо ответила она.
-Ох, велико умение! - сказал Лялин и снова повернулся к студенту.
Медсестра, наконец, прекратила лить воду из лейки на пол и отлучилась в соседний кабинет за тряпкой, чтобы вытереть образовавшуюся лужу.
-Так значит, вы не при чем? - возобновил Лев Львович свой трудный диалог с упрямым студентом.
-Да!
-Но как же так получилось, что вы ее потеряли?
-Я ее не терял, - убежденно заявил Зобов, - спрашивайте со своей регистратуры!
-Не смейте перекладывать вину на нашу честнейшую регистратуру!
-А на кого еще?
-На самого себя и перекладывайте.
-Послушайте, - сказал Зобов, - я опаздываю на семинар и мне дела нет до того, что у вас здесь творится. В конце концов, я этой карты в лицо никогда не видал!
-Постойте, вы, что же, карту потеряли?
-Не я.
-Все понял, все понял! Значит, на прошлой неделе я вам звонил?
-Мне, - сердито подтвердил Зобов.
-Вот и славненько! Карта ваша, между прочим, отыскалась и теперь все в полном порядке.
Зобов, услышав такую новость, хотел было ругнуться, но не успел и рта раскрыть, потому что в эту секунду в кабинет влетела старуха Ликбезова и со всей дури закричала:
-Лев Львович, вы меня обманули! Я у вас куда направление просила? А заместо этого вы меня к невропатологу отправили!
-Отправил, - нисколько не смутившись, признал доктор. - Отправил и, видит Бог, правильно поступил.
-Но мне не нужен невропатолог!
-Нужен, Иродиада Андреевна, еще как нужен, - возразил Лев Львович.
-А я не пойду! - сказала Ликбезова и уперла руки в боки.
-Я врач и я лучше знаю, к какому специалисту вас направлять. Пока у невропатолога не покажетесь, никуда больше не направлю, так и знайте!
Ликбезова как-то поникла, сгорбилась и смиренно, бессловесно вышла прочь.
-Невропатолог - это еще ерунда, - произнес Лев Львович, обращаясь к Зобову, - он ей нисколько не поможет. Ей и психиатр вряд ли что сказать сумеет, то есть - в случае ее не разберется. В нем вообще сам черт ногу сломит: непробиваемая женщина, с врожденной мнительностью насчет болезней. Но она, между нами говоря, здоровее всех нас раз в сто будет!
-Горбатого могила исправит, - вмешалась медсестра, но ее слов никто не заметил.
-Так что вы по поводу ноги говорили? - спросил Лев Львович, возвращаясь к прерванному разговору.
-Болит она у меня.
-И давно?
-С тех пор, как вы на нее наступили.
-Наступил? Извините, не нарочно... И сильно болит?
-Порядочно, - ответил Зобов и изобразил на лице мученическую гримасу.
-Ну, раз я виноват, я исправлюсь, - сказал Лялин, черкая что-то карандашиком на бумажке. - Идите немедленно и без очереди к нашему хирургу, господину Мезозоеву, и скажите ему, что я вас лично послал. Вашей ноге это нисколько не повредит, потому что хирургический кабинет расположен прямо напротив моего. Ступайте.
Студент, приняв от Льва Львовича записку, прихрамывая, отправился к Мезозоеву. В записке, данной ему терапевтом, значилось: "Дорогой Коля! Пересылаю тебе молодого человека с болезненной ногой. Срочно прими меры к его выздоровлению, тем более что в том, что он покалечен, виноват именно я. Л.Л.".
Тем временем в терапевтическом кабинете, стены которого были покрашены краской премерзкого голубого оттенка, зашел тот самый господин, уши которого имели свойство менять свою форму при неблагоприятных условиях. Господин этот поклонился доктору и, не дожидаясь приглашения, опустился на стул.
-Здравствуйте, здравствуйте! - приветствовал его Лев Львович, выводя на лице дружелюбную улыбочку. - Как самочувствие, как все?
-Живу помаленьку, не жалуюсь.
-И хорошо! - одобрительно воскликнул Лялин и вытащил из стопки бумаг какое-то заключение, с большой круглой печатью в нижнем левом углу. - Вот, значит, бумажка про вас! Ну, что сказать... - Проговорил он, пробегая заключение глазами. - Диагноз ваш подтвердился.
-Все-таки подтвердился? - переспросил господин с некоторой долей недоверия в голосе.
-К сожалению, да.
-И каков мой окончательный диагноз? - спросил господин и уши его приняли треугольную форму.
-Глухота. - Констатировал Лев Львович с сочувствием. - Вы совсем глухи.
-Совсем-совсем? - переспросил господин, все еще не теряя надежды.
-На сто процентов!
Господин тяжело вздохнул и о чем-то призадумался. После минутных размышлений он протянул руку и весьма повелительно попросил:
-Дайте, я прочу эту вашу бумагу!
-Нет, лучше я сам прочту, - отстранил его руку Лев Львович. - Вы глаза-то поберегите - сломаете глаза, пока почерк этот разберете...
-Читайте скорее!
-Извольте... "Заключение. После проведенных обследований мною было установлено, что больной, называющий себя Максимом Петровичем Сучковым, судя по карте и паспортным данным, действительно является М.П. Сучковым, в чем я был заверен в регистратуре нашей поликлиники...". Далее... - Лев Львович откашлялся. - "Судя по рентгеновским снимкам, снимкам УЗИ и кардиограмме, а также результатам осмотра вышеозначенного больного нашим офтальмологом, Ю.В. Ивановым, и невропатологом, А.К. Кретиновичем, я пришел к бесповоротному и единогласному выводу, что больной М.П. Сучков подвержен 100% глухоте со всеми вытекающими отсюда последствиями. К лечению непригоден...". За подписью отоларинголога В.В. Дорогина... Так что, такие дела, уважаемый Максим Петрович.
-Как же я теперь без слуха? - отчаянно завопил Сучков и уши его окончательно свернулись в трубочки.