- Нет, чисто по-человечески вы мне даже немного симпатичны, - профессор Солеате небрежно ковырнул вилкой трюфель, - Но библиотекарь из вас такой же, как из меня кочегар. Сколькими языками вы владеете, доктор Фелл?

- Вместе с древними двенадцатью.

- И что вам это даёт? Ровно ничего.

- Тогда зачем вы спросили?

- Исключительно из вежливости.

Учёный муж допил свою порцию Асти и подвинул бокал ближе к бутылке. Уилл, не сводя с друга выцветших от тревоги глаз, подлил гостю вина.

- А вам говорили, что ваш итальянский оставляет желать лучшего? - осведомился профессор.

- Нет.

- Однако это именно так. Вы произносите до восьми слов в минуту.

- Да, пожалуй, многовато

- Многовато!? Дражайший мой, это непростительно мало! Вас слушаешь, как плеер, в котором садятся батарейки. Между фразами вы делаете такие паузы, слово мысленно прочитываете Отче Наш. Если бы кому-то взбрело в голову вас конспектировать, в его записях оказалось бы больше знаков препинания, чем букв. А ваши руки!

Уилл дрогнул и ещё раз обежал взглядом стол на предмет острых металлических приборов.

- Руки? переспросил Ганнибал.

- Да. Вы случайно не считаете себя Венерой Милосской?

- Нет.

- То есть наличие у себя рук вы признаёте? Прекрасно. Тогда почему вы ими не пользуетесь? Вас не предупреждали в аэропорту, что ЗДЕСЬ речь без жестов равноэффектна танцу на одной ноге?

- Выпьем за ваше здоровье, профессор, - сипловато предложил Уилл.

- Охотно.

Выпили.

- Теперь о вашем внешнем виде, доктор Фелл.

Американец непритворно поперхнулся. Солеате отработанным хлопком по спине вернул ему дыхание и продолжил:

- Взгляните на доктора Грэма, вашего так сказать коллегу. Лично я предпочёл бы созерцать вместо него пышногрудую брюнетку, но это дело вкуса. Зато в нём всё свидетельствует об интеллигентности: и очки с отпечатками пальцев, и мышиного цвета рубашка, и прошлогодняя стрижка, и двухдневная щетина, и мешки под глазами. Перед нами определённо человек, знакомый с умственной деятельностью. Вы же в своём костюмчике от Бруно Буччеллати при всём уважении! выглядите, как генеральный директор международной сети публичных домов.

- Доктор Фелл всегда отличался примерным поведением! - возразил покрасневший Уилл.

- От кого? ухмыльнулся профессор.

- Лучше вам не знать, - произнёс Ганнибал, прикрывая рот перекрещенными пальцами.

- Разумеется. И мне пора. Спасибо за ужин. Кстати, каперсы передержали в маринаде.

- Не хотите десерт?

- Не люблю сладкое.

- Могу сделать горький.

- Я тоже. Вы передумали выступать в Студиоло?

- Нет.

- Ладно. Теперь вы, по крайней мере, знаете свои шансы на успех. И вот ещё что у вас будет соперник, другой претендент на пост куратора библиотеки Каппони.

- Кто же он?

- Считайте это сюрпризом. На мой взгляд, весьма перспективный молодой учёный. В том смысле, что моложе вас. Всего наилучшего.

Наконец компаньоны остались одни.

- Вот ублюдок! воскликнул Уилл, - Меня так и подмывало двинуть ему в морду!

- Надеюсь, - ответил Ганнибал, - эта вульгарная реплика не относится к нашему недавнему гостю, достойному куда более тонких выражений.

- Например, каких?

- Джакомо Солеате Моцарт от хамства, истинный мастер инвективы как древнейшего риторического жанра, давшего начало и античным ямбам, и скандинавской эддической поэзии. Свой природный дар он отточил, исследуя творчество Пьетро Аретино, писателя столь злоречивого, что, по слухам, короли и кардиналы золотом платили ему за неупоминание о них. Такой человек не должен умереть без покаяния.

- Полностью согласен. И завтра вечером ты заставишь его пожалеть обо всех сегодняшних оскорблениях! А сейчас, пожалуйста, сядь за рояль, сыграй что-нибудь красивое и спокойное, пока я убираю посуду, ни в коем случая не ставя тарелку на тарелку.

- Не забудь вернуть на место вилки и ножи.

- Обязательно.

Как договорились, так и сделали.

Заложив скатерть в стиральную машину, Уилл вернулся на кухню, где Ганнибал уже мыл бокалы: он считал это своей прерогативой. Вид, однако, у него был чересчур самопогружённый

- Ты продумал свой доклад?

- Этим занимается моё подсознание. Когда наступит время, оно сообщит мне тему, план и всё остальное.

- Но сознание ведь тоже не ворон сейчас считает.

- Нет. Оно готовится к неизбежному провалу.

- Почему неизбежному? Трёп Солеате не мог тебя деморализовать! По-итальянски ты говоришь потрясно. Я, по крайней мере, всё понимаю. Одеться можно поскромней, если местным филистерам парча и пурпур мозолят глаза. А что ещё?

Ганнибал перекрыл кран, вытер руки, начал аккуратно убирать по шкафам фарфор, хрусталь и серебро.

- Уилл, ты ведь работал преподавателем

- Да, три года.

- Твои студенты во время занятий не засыпали?

- Нет. А что? Да ладно! Хотя Так это, наверное, были какие-нибудь шалопаи, всю ночь тусившие по клубам.

- На научных конференциях, очевидно, тоже собираются преимущественно полуночники.

- Конечно. Они или летят с другого конца планеты, и у них сбиваются биологические часы, или они накануне перелопачивают свои материалы

- Но поначалу у всех довольно бодрый вид.

- Ну Зато ты суперский психотерапевт!...

- Надеюсь. Не хватало, чтоб люди зевали при обсуждении собственных душевных травм.

- А что и где ты вообще преподавал?

- Разве этого не было в моём досье? Я пытался вести основы психиатрии в Принстонском университете.

- Круто!

- Еле выдержал один семестр. Даже экзамены принимать не стал.

- Да не могли же они прямо все как один отключаться!

- Нет, конечно, многие мужественно досиживали до звонка, но со столь осовелым видом, будто перед этим бдели два-три дня.

- Я подозреваю, что некоторые из наименее стойких засыпали навечно.

Кухонный перфекционист насухо промокнул столешницу вокруг раковины, закрыл все дверцы и ящики.

- Сам по себе сон не преступление, особенно в юности Но вот субъектам, которые, перед тем, как уронить пустую голову на пустую тетрадь, опаздывают на четверть часа, перебивают лектора вопросом, можно ли войти; топают, проходя на последний ряд, где доедают из-под парты смрадный бургер в хрустящей упаковке, - таким категорически показан кислород внутривенно.

- А сам-то ты что делал на семинарах профессора Кончиса?

- Читал Горация и рисовал Ванессу Максвелл в виде Анадиомены. Никому не докучая.

Друзья перешли в гостиную, расселись по креслам с остатками вина.

- Не вижу ничего фатального! - убеждал Уилл, - Пусть твой голос работает, как мощный транквилизатор, если правильно выбрать тему, то аудитория никуда не денется. Расскажи им что-нибудь стрёмное, чтоб до костей продирало. У Данте же полно жутких эпизодов!

- Например, о Пьетро делла Винья, покончившем с собой в тюрьме, куда попал из-за клеветы, и превращённом в говорящий терновник на седьмом круге Ада? Или о поэте Бертране де Борне, разжигателе вражды в английской венценосной семье, который бродит по восьмому кругу, неся в руке, словно фонарь, свою отрубленную демоном голову? Или о вмёрзшем в Коцит Уголино делла Герардеска, при жизни замурованном с двумя сыновьями и двумя внуками в башне, где он пережил умирающих от голода молодых людей и, по туманному намёку Данте, начал есть трупы, благо, что это ему было неоднократно предложено любящими отпрысками?

- Да! Под такой треш ни один ленивец не задремлет! Я вот уже весь в мурашках!...

У несчастного профайлера и конечности мелко дрожали. Он чувствовал, что собеседник неслучайно подобрал примеры, всё об одном: интриги, заточение, отчаяние

- Но это же общеизвестные, доступные школьникам вещи.

- Ладно. Тогда возьми что-нибудь зажигательное. Например, красивых девушек. Сосредоточься на Беатриче.

Ганнибал улыбнулся, разом сбросив десяток лет, да, это он может

- Беатриче умерла замужней дамой и матерью двоих или троих детей. Её старшая внучка была умнейшей и храбрейшей женщиной на свете, непревзойдённой охотницей, разгадчицей любых загадок, а её волосы казались свитыми из пыли дымчатого кварца. Она так очаровала Джованни Боккаччо, что он забыл о неаполитанке Фьяметте.

- Вот! Классная история!

- Я сочинил её минуту назад.

- Не страшно представишь как гипотезу.

- Так не делается.

Снова унынье.

- Всё равно это место будет твоим, вот увидишь! Ты его заслуживаешь, как никто...

- Однако против меня выступит другой претендент

- Не против. Исключительно за!

- Уилл??...

- Да, это я, и я буду твой синей собакой.

- Отдай мне, пожалуйста, бутылку.

- Не волнуйся, я не брежу. Просто есть такая байка. Жили два художника, вроде одинаково искусных, но один еле сводил концы с концами, а другой купался в деньгах. И бедный спросил у богатого совета, как зарабатывать побольше. Тот осмотрел мастерскую, указал на самый красивый пейзаж и говорит: Нарисуй на переднем плане тощую синюю собаку. Бедный было возразил, но приятель настоял. И вот явился покупатель. Он глянул на вид с собакой, спросил цену. Художник сказал, а клиент ему: Я заплачу вдвое, только убери эту псину. И заплатил! Понимаешь, в чём соль?

- Помимо твоей зацикленности на собаках и отдельно на существах неестественного цвета?

- Странный, броский образ привлёк внимание зрителя. Присмотревшись, человек, оценил произведение в целом. Осталось только убрать дурацкий предмет, сыгравший свою роль. Завтра в Студиоло я выступлю первым, и клянусь, это будет так плохо, что ты засияешь ярче солнца!

- Но, Уилл, даже для плохой лекции нужно располагать какими-то знаниями. Что тебе вообще известно о Данте Алигьери? Боюсь, что ничего.

- Значит, ты мне сейчас всё и расскажешь. Надо только кофейку покрепче заварить

Ганнибал рывком встал с кресла и, прежде чем покинуть гостиную, проскрежетал:

- Нет, ты выйдешь на кафедру с тем, что имеешь сам, и пусть это будет так же нелепо, как отчёты о несовершённых убийствах.

Морально размазанный, агент Грэм залил ком в горле полувыдохшимся Асти, проверил стиральную машину; послонялся по дому, то просматривая журналы и альбомы, то припадая лбом к оконному стелу, то вылямзивая что-нибудь из холодильника. Наконец он развесил бельё по сушилке и принял душ в просторной тёмной комнате, облицованной бордово-белым мрамором, напоминающим сырое жилистое мясо.

В спальню Уилл явился в чёрных сатиновых боксерах и тёмно-серой футболке с надписью: МНЕ БЫ ВАШИ ПРОБЛЕМЫ!. Ганнибал, лёжа на боку, читал старинную книгу. Он был по средиземноморской манере максимально раздет, но прикрывался толстым, пуховым одеялом. На левое запястье заблаговременно натянул широкий кашемировый браслет.

- Всё ещё дуешься?

- Утопленники дуются.

- Я знаю о Данте гораздо больше, что ты предполагаешь!

- Очень хорошо.

- Слушай, я понимаю, что сморозил идиотскую бестактность. Прости. Этот упырь Солеате словно заразил меня своим стёбом.

- Не надо было подъедать с его тарелки.

- Так ведь вкусно же.

- Уилл, - Ганнибал поднял на него глаза, не глядя закрыл книгу, - делай, что собрался.

Тон холоднее пола под босыми ступнями.

- Спешки нет. Если хочешь, почитай ещё.

- Нам лучше сегодня выспаться основательней.

Лёг на спину, а левую руку, согнув, направил к изголовью.

- Никогда к этому не привыкну, - простонал Уилл и, страдальчески морщась от ненавистных щелчков, пристегнул её наручниками к решётке кровати, потом сразу вернулся на прежнюю позицию.

- Ганнибал.

- Да?

- Для меня это не только долг, но и большая часть, и огромное счастье стоять между тобой и миром.

- В его интересах.

- Но к тебе лицом! Всегда!

- Сесть или лечь тоже можно.

Серо-голубые глаза подали какой-то умоляющий знак, и маньяк протянул по второй подушке правую руку. Её Уилл зафиксировал собственной головой, когда лёг так, что мог уловить ухом пульс.

- Не слишком удобно.

- Конечно, извини.

Вот уже локтевая вена со следами инъекций в считанных сантиметрах от губ

- Выше и дальше, пожалуйста.

Комфортнее всего, когда арка шеи согревает середину лучевой кости, как раз в том месте, где добрый санитар Барни наколол звезду Мишлена, а пальцы кровавого артиста могут окунуться в волны мягких кудрей на затылке укротителя. Бра над постелью будет тускло гореть до самого утра к этому оба уже притерпелись.

- Ego dominus tuus сможешь повторить?

- Что это значит?

- Просто повтори.

- Eco domnimus tus Ну, как?

- Сносно. Спи.

Настенные часы показывали сорок минут второго, когда Ганнибал открыл глаза. Партнёр утыкался плечом ему прямо подмышку. Запах уилловых волос был приятен. А вот вкус не очень. Придавленная рука уже так затекла, что требовала неотложного спасения. Ухватившись за утолщённый прут изголовья, узник начал оттягиваться к краю кровати. Уилл же, почувствовав спиной холодок, в очередной раз повернулся на сто восемьдесят градусов, прижался щекой к самой груди друга, вдобавок обнял его вдоль диафрагмы. Ганнибал спустил ногу на пол и, обретя новую точку опоры, чуть не в штопор скрутился корпусом, но руку высвободил. Из постели выпал полностью, зато ничего себе не вывихнул; посидел на полу, потряхивая локтем и кистью, сжимая и разжимая кулак. Когда нейросообщение восстановилось, нащупал под матрасом талисман золочёный зажим от колпачка авторучки, взломал замок, встал, прошёлся до окна и обратно

Уилл тяжело вздохнул сквозь сон, его рука искала чужого тела по стынущей простыне.

- Молли, - еле внятно позвал он, - Милая

- Luce celeste! Клариса! молитвенно шептал Ганнибал, снова ложась и уже сам себя приковывая.

Ровно в три с воплем проснулся Уилл.

- Твоя рука! Отрублена! Наручники в крови! рыдал он, лихорадясь.

- Точно моя?

- Точно! Эту шестерню ни с чем не спутаешь!

- А остальной я где?

- Не знаю!... Господи! Лучше убей! Убей прямо сейчас! Я больше не могу!

Проистерив ещё минуты полторы, он затих, втиснувшись уже в левый бок Ганнибала. Тот дал ему глубже уснуть и перелез на своё исконное место. За окнами серело. Шелестел дождь.

А в Мэриленде закат растирал по небу малиновый сорбет, бахрома старых елей словно искупалась в кьянти. И небо, и лес затаили дыхание, пока по узкой тропинке пробегает девушка, сильная и быстроногая, как Аталанта. Ароматы смол и белых колосистых орхидей вплетаются ей в волосы. Чтоб хоть на миг её увидеть, нужно ждать десятилетиями, готовиться к чудесной новой жизни, смыслом которой станет воспоминание о каждой складке её губ, каждой ноте её голоса. О встрече же и думать невозможно. Прочь, надежда! Беатриче не носит зелёной одежды..

Уилл очнулся, когда совсем рассвело. Ливень шумел.

Ганнибал нашёл удобное положение для сна на левом боку, почти уткнувшись теменем в изголовье. Каждое утро его можно было видеть таким, и всякий раз не хотелось верить глазам: как он поседел! больше чем наполовину! Кожа щёк как будто до сих пор отражает цвет подвальных стен. Из-под подушки выглянул угол книги. Уилл раскрыл её наугад. Там были итальянские стихи, сонеты. Одну терцину сопровождал мелкий подстрочник:

И я вступил в круг тех, чья злая доля

В слезах тонуть, не видя света дня,

И умереть от несказанной боли.

Пожизненно. Без права на амнистию.

Подавляя всхлипы, надзиратель сбегал в гостиную, достал ключ из алебастровой вазы, вернулся, чтоб снять наручники. Обычно за минуты одиночества Ганнибал просыпался, но в этот раз сон увёл его слишком далеко. А может, тут одно притворство?...

Маятник качнулся в другую сторону. Псих он псих и есть! думал Уилл, ковыряя скважину замка, - Нормальный человек без всяких обиняков давно бы высказался от души: чтобы ты сдох, двуличный мерзавец, поломавший всю мою шикарную, гурманскую, концертную жизнь! - и припечатал бы по хлеборезке. Так ведь нет же, этот чёрт безрогий будет с умильной грустью глядеть, как ты ешь его деликатесы, но свою тарелку оставлять почти нетронутой; играть вечерами такие тоскливые мелодии, что роялю в пору плесенью покрыться; а иногда просто зависать над только начатой картинкой, отведя остекленевшие глаза к окну!...

- Доброе утро, Уилл. Ты выспался?

- Вроде да

И срулил в ванную, чтоб десять минут елозить щёткой по зубам, попусту лить горячую воду, забить на дезодорант

После завтрака взгляд Ганнибала на ночную футболку сожителя стал невыносимо укоризненным, и Уилл переоделся в крупноклетчатую фланелевую рубаху. Сам номинальный доктор Фелл тоже не франтил этим утром, влез в бордовый джемпер и даже не побрился.

- Почему у нас пустая морозилка?

- Потому что мы доели запас мяса и рыбы.

- Это был риторический вопрос.

- Значит, это риторический ответ. Кстати, имеет смыл разморозить холодильник.

- А как начёт подготовки к лекции?

- Одно другому не мешает. Можно даже плиту помыть.

- Давай я этим займусь, а ты поди в библиотеку. С темой определился?

- Почти.

Уилл невольно вспомнил, как усаживал пасынка за уроки, а тот вместо заданного Хемингуэя просматривал комиксы. Нет, нельзя оставлять его без присмотра!

Издали всё выглядело адекватно интеллигентный господин в кресле с книжкой. Только какая-то она подозрительно тонкая.

- Что читаешь?

- Пьесы Карло Гоцци.

- Какого лешего! Ты должен повторять Божественную комедию!

- Нет нужды. Я знаю её наизусть.

- Невозможно! Она же огромная!

- У меня было много свободного времени.

- Свободного!? Не о тех ли ты семи годах, что проторчал в каменном мешке!?

- Я старался провести их с пользой и возможным удовольствием.

- А это ещё что? Уилл заметил на обложке силуэт рогатого животного, выполненный золотым тиснением, - Ты нарочно!? Издеваешься!? Сидишь тут напоказ в обнимку с моим триггером!!!

- Уилл, присядь сам. Объясни, что является твоим триггером.

- Это изображение. Этот зверь.

- Назови его.

- Олень.

- Король-олень - так называется одна из сказок Гоцци. А есть и другие: Ворон, Женщина-змея

- Мне не интересно!

- Почему иллюстратор выбрал именно это существо? Неужели чтобы огорчить тебя?

- Конечно, нет! Просто оно ему нравится

- Олени очень эстетичны.

- Мой страшный. Он чёрный! Иногда как бы в перьях.

- Он в трауре.

- Он казался опасным.

- Он агрессивен?

- Нет Просто с ним приходил страх.

- Или он со страхом?

- Не знаю. Я уже давно его не видел.

- А когда начал?

- После дела Хоббса. И потом всё время, пока ты

- Но здесь его нет?

- Я уже это сказал!

- Ты ошибаешься. Олень не может быть триггером. Он твой тотем, защитник. Он пришёл к тебе, чтоб отблагодарить за убийство своего врага, быть с тобой в тяжёлые минуты, делиться силой, которой у него в избытке. Этот зверь славнейший и святейший обитатель леса. Друиды чтили в нём совершенное создание, смесь животной и древесной природы, что нашло отголосок в одной из притч барона Мюнхгаузена. Ранние христиане ассоциировали его рога с тер

- Хватит!

- Святому Юстасу в виде оленя явился Сам Господь.

- Тем хуже! Он же бросил меня Нет! Я убил его! Застрелил! Понимаешь? Я убил своего покровителя, свою душу, и теперь О Боже! Я чувствую себя таким беспомощным, таким виноватым!......... Я обещал тебе поддержку на сегодняшний вечер, но ничего не выйдет. Я снова подведу тебя. Проклятый дождь! Весь мир против меня! А я лишь хотел искупления

- Искренность прекрасное качество.

- Но и ты от меня что-то скрываешь!

- Только то, что не имеет к тебе отношения. Всё же, что касается нас

- Я жду одного человека. Он должен доставить материалы для моей лекции.

- Не полагаешься на память?

- Нет, я помню, о чём говорить, просто без слайдов никто не поверит.

- А, вещественные доказательства. Собираешься кого-то обвинить?

- Да. Только бы прекратился дождь!

- Он будет идти до позднего вечера.

- Это катастрофа!

- Уилл, пересядь на моё место. Возьми книгу, рассмотри оленя. Он всё ещё пугает тебя?

- Нет. Но мне являлось и другое чудище человек с оленьими рогами. Чёрный человек. Это был ты.

- Нет, не я. Это был твой замысел. Знаешь, что печалило твоего тотема, твой дух? Он знал, что ты не сможешь использовать его дар во благо.

- Какой дар?

- Ощущение власти. Человеку оно не подобает. Из его рождаются химеры.

- Разве тебе оно не присуще?

- Ни в коей мере. Властью обладает только Бог.

- А что есть у нас, кроме блажи?

- Возможности. Некоторым также присущ ум, то есть способность позаботиться о себе или о ближнем.

- Я хочу сделать что-то хорошее для тебя! Устроить на престижную вакансию...

- Пристроить.

- Нет! Нет! Можешь хоть завтра порвать контракт и швырнуть в лицо высокомерным жлобам из комиссии, но сегодня они будут аплодировать тебе стоя! Я не отступлюсь. Я прямо сейчас сяду и составлю конспект своей дурацкой лекции. А ты пока проверь морозилку.

Исписав пол-листа, Уилл задумался, взял книгу Гоцци, полистал, целенаправленно раскрыл пьесу Король-олень, всмотрелся в список фигурантов Себя нашёл сразу, остальные лишь смутно угадывались. Начал читать, спустив с поводка воображение. Анджела Алана? Нет, Эбигейл. А хорошо бы Молли Дворецкий и его сестрица однозначно Вёрджеры. Презренные фигляры! Джек Кроуфорд Панталоне? Странно Нет, не очень. Где же Ганнибал? Который из двоих злодей или романтик? Близкий или далёкий?...

Ну, вот! усмехнулся про себя криминалист, - Теперь я сам как нерадивый школьник!.

И тут позвонили в дверь.

Уилл опрометью выскочил на крыльцо. Дождь прекратился, даже солнечный свет падал на плечи и бейсболку паренька лет семнадцати, стоящего перед агентом Грэмом.

- Привет, малыш! Уилл обнял его и поцеловал в щёку.

- Привет. Прости, что задержался: из-за погоды самолёт никак не мог сесть, так и нарезал круги по небу. Вот, - юноша подал спортивную сумку, - тут всё и даже больше, сам увидишь.

- Спасибо. Как вы там?

- Нормально. Джош таскает из леса медянок и жаб. Мама работает в зоомагазине. А как твой крокодил?

- Реабилитируется.

- Если он тебя хоть пальцем тронет!...

- Это случилось бы уже давно.

- Вы с ним. Он тебя

- Уолтер! Выкинь эту чушь из головы. Я живу с моим лучшим другом. У нас нормальные, здоровые отношения.

- Ну, да Во сколько завтра заехать?

- В девять.

- Утра или вечера?

- Утра.

- Ладно. Пока, пап. Держись.

- Давай.

Облака совсем разбежались, и вся земля сияла отражённым в лужах солнцем. Уилл не помнил, чтоб когда-нибудь раньше было так светло. Он проследил, чтоб воспитанник сел в такси, и только потеряв машину из вида, вернулся в дом.

Гостиную волновали звуки рояля; мелодия, простая, но очень откровенная, взывала к сочувствию, одновременно утешая. За спиной музыканта были разгорожены шторы, и небесный свет ярко отливал от его побелевших волос.

Поставив сумку под письменно-рисовальный стол, Уилл подошёл ближе к Ганнибалу, дождался финала.

- Сам сочинил?

- Нет. Купил у парижского букиниста ноты, записанные медиумом во время спиритического сеанса. Автор неизвестен.

- Она запросто могла играть в Раю.

- Скорее, в Чистилище.

- Зачем ты открыл окна? Глаза заболят.

- Это честная цена.

Ганнибал указал вверх. Уилл поднял взгляд и пошатнулся в изумлении: на потолке стоял в полный рост золотой олень. Его силуэт был нечётким, виделся близоруко. Чудо имело самое естественное происхождение луч солнца покрыл оброненную на пол книгу, и картинка вознеслась фигурным бликом, но восторга это не охлаждало. Визионер вслепую добрался до кресла, сел, по-детски обхватив руками колени.

- С ума сойти! Какой красивый! Только посмотри!

- Самое красивое, что можно увидеть, - это улыбка любимого человека.

- А?

- Не отвлекайся. Он здесь ненадолго.

Уилл надел очки, и олень предстал его сверхразвитой фантазии подробно, живо, даже ухом шевельнул.

- Он оглянулся думает о прошлом. Ищет меня. Эй, я тут! Времени мало!...

- Не бойся. Тотем приходит в разных ипостасях. Например, мой родовой медведь воплотился в человека и заботился обо мне, когда это было нужно. Я говорю о Барни

- Точно, - Уилл засмеялся, - Барни это мишка. Но я думал, твой четвероногий альтер тигр.

- Личный да, а фамильный медведь.

- Тотемов может быть несколько?

- Конечно.

- А больше двух?

- Вполне.

- Я тут вспомнил, как начинается Комедия - Данте попадает в тёмный лес, там встречает трёх зверей: волчицу, льва и ещё какую-то кошку. Он их пугается А, может, не стоило? Может, они тоже хотели помочь ему?

- Весьма вероятно.

- Но не точно?

- В любом случае, три зверя переломное и судьбоносное знамение. Им также должен либо сопутствовать, как в Апокалипсисе, либо противостоять один человек.

- Вергилий?

- Да.

- Хочешь сказать, что это схема? Кто-то ещё попадал в такой расклад?

- Событие, безусловно, редкое, но мне известно одно, помимо дантовского, причём не литературное. Мой коллега и товарищ по несчастью, то есть душевнобольной преступник, одержимый желанием убивать женщин без всякого разбора, начал со своей жены, но он утверждал, что она первая на него напала, когда они вдвоём проводили лето в доме посреди леса. По его словам, злобу ей внушили три животных: лань, лис и молодой ворон, которые вместе присутствовали при инциденте, наблюдали. До происшествия они поодиночке представали пациенту так, что он не только видел, но обонял и осязал их. После показывались призрачной группой. За ними обычно являлась женщина или несколько женщин, вызывающих у пациента страх, переходящий в ярость. Мне не составило большого труда разубедить его во враждебности трёх существ. Если бы они желали ему смерти, никакое чудо не вернуло бы его из леса живым. Напротив, звери и птица благословили его на самозащиту. Всё остальное инерция сознания, формирующего злокачественные фантомные аналогии. Люди слишком увлечены обобщениями, любят громкие выводы, между тем участь той конкретной женщины лишь следствие череды врачебных ошибок. Запрет на работу психотерапевта с членами семьи существует не по чьей-то прихоти. Больной, подверженный депрессии, нуждается в расширении жизненного пространства, просто в новых лицах, поскольку повседневные люди кажутся ему виновниками его страданий; он утратил доверие к ним, он их ненавидит. Идеи же, высказанные пациентом вслед за его жертвой, оторваны от действительности до последней нитки. Жёлуди это не столько семена дуба, сколько спасительный корм для кабанов, оленей, медведей, зайцев, грызунов, куньих, соек, дятлов. Ни один не пропадает втуне. Даже мы

Ганнибал уже третью минуту говорил сам с собой, а Уилл нежился в объятиях Морфея. Устав от истории незадачливого женоубийцы, безумный врач посмотрел на оленя, свистнул, и тот повернул голову, резво топнул, прогарцевал по всему потолочному плинтусу, затем скрылся в сторону кухни.

Теперь книгу можно и нужно поднять с ковра. Делая это, Ганнибал заметил сумку. Он привычно натянул перчатки, которые всегда имел в кармане, расстегнул молнию, стал неспешно извлекать на стол предметы двух категорий. Налево положил тяжёлую картонную папку, пластиковую шкатулку со слайдами, проектор в заклеенной коробке, микрофон, завёрнутый в целлофан, пачку батареек и заряженный кольт. Направо поставил бутылку кленового сиропа, жестяную банку пива, запечатанную стеклянную с чем-то густым и тёмным, три прямоугольных пищевых контейнера, завёрнутых в бумагу, кое-где впитавшую капли жира. Выскребя из сусеков сознания весь запас толерантности, Ганнибал раскрыл боксы один за другим, обнаружил жареную картошку, два располовиненных куриных окорочка в карамельного цвета обсыпке, кусок яблочно-тыквенного пирога. Каждую тару украшала сбоку гирлянда незабудок Но всё это вместе взятое не так вынесло без того гулливый мозг, как содержание плакатов, в которые простодушно закутались американские гостинцы.

- Уилл!

- А? Я что, заснул? Ты Кто тебе!?

- Ответь, пожалуйста, на несколько нериторических вопросов. Во-первых, ты собрался читать лекцию о Данте Алигьери на материале секретных файлов ФБР?

- Да. Это будет бомба!...

- Во-вторых, кто автор данного натюрморта и согласно какому диагнозу он возомнил, что ты плохо или недостаточно питаешься?

- Не знаю.

- Спрошу иначе: при каких обстоятельствах ты расстался с Молли?

- Ну,... когда ты сбежал, Джек позвонил мне, а я ну, сразу к ним... А там... В общем, застрял на пару дней. Вернулся - дома пусто. И записка Видите ли, у меня лицо было счастливее, чем в день рождения Джоша. Дикобразу ясно, что я больной на всю репу. На развод подаст сама. Дети поймут. Вот так.

- Ладно, допустим, тут имеют место происки обиженной дамы, заведомо обречённая попытка внести раздор в наш союз. Но вот это что? Разыскивается Ганнибал Лектер, особо опасный серийный убийца. 1935 года рождения. Рост 170 см. Волосы редкие. Глаза чёрные

- Частично.

- Нос прямой. Зубы кривые, белые. На левой руке предположительно отсутствует второй средний палец.

- Джимми решил, что ты должен от него избавиться.

- Почему? Он симпатичный человек...

- В смысле, от пальца. Но не был уверен, поэтому предположительно.

- Говорит на разных языках. Владеет ниндзюцу. Характер гиперборейский.

- Я не знаю, что это такое.

- Любит поесть. Играет на клавесине. Беспощаден к ветеранам Вермахта.

- Разве нет?

- Я очень многое люблю, на многом играю, убиваю не только фашистов и не возьму в толк, для завершения этого опуса Джек накачал всю команду ЛСД или нанял репинских запорожцев? А главное, что за индивидуум выступает в роли твоего покорного слуги??

Ганнибал протянул к глазам друга плакат, указал на фото бритого, прилизанного мужчины лет пятидесяти, чьё лицо не имело особых примет, но не располагало к близкому знакомству.

- Если честно...

- Да, Уилл, сделай над собой усилие.

- Это то ли кузен, то ли сводный брат отца Брайна Зеллера. Имени не помню... Говорят, жуткий был сквалыга и склочник.

- Был?

- Да, он десять лет как склеил ласты где-то в Калифорнии.

- Я всё равно не понимаю, почему ФБР выдаёт его за меня.

- Это и впрямь странно Но, когда ты драпанул, такое началось!... Бюро просто на уши встало! Кинулись в архив за фотками, а они все испорчены, разодраны ножом или гвоздём.

- Недавно? Свежие порезы?

- На момент обнаружения возраст повреждений исчислялся четырьмя годами. Стали искать плёнку не нашли. Редакции газет на все запросы отвечали, что материалы по тебе утеряны. Принялись за фоторобот... и застряли: никто не мог вспомнить не то что глаз или губ, а даже причёски. Одни настаивали, что твои волосы были всегда приглажены, другие что вечно свисали на лоб. К полуночи сошлись на косом проборе, но с какой стороны? Джек говорил: справа, я: слева. Всё орали друг на друга. С портретиста сто потов сошло. Когда у него кончилась бумага, у Джека валидол, слово взял Брайан. Он сказал, что как беглого преступника тебя, разумеется, надо объявить в розыск, но, с другой стороны, поскольку ты суперголоворез, тебя лучше не трогать; приплёл тупой техасский анекдот про неуловимого Джо и предложил обманку во имя спасения кретинов, которые могут попытаться тебя задержать, благо что Алана готова отстегнуть пять миллионов. Между тем ставить тебя в ряд с террористами и наркобаронами абсурдно: за период твоего заключения статистика убийств в регионе сократилась на 0,002 процента, случаи бытового насилия участились, число нераскрытых преступлений возросло заметно. Зато в первые три дня после побега по Балтимору и окрестностям не было отмечено НИ ОДНОГО противозаконного действия, а продавцы, портье, официанты и прочий персонал стали воплощением любезности. Контраргументов не нашлось. Ещё вопросы?

- Хорошего понемногу, как сказал доктор Чилтон, прочитав первый абзац Популярной психиатрии.

- Тогда давай займёмся чем-нибудь полезным. У нас чуть больше трёх часов до Студиоло, а мы ещё даже не обедали.

- Прости, я не готовил, планировал перехватить что-нибудь по дороге.

- Перехватить! У нас же куча классной домашней еды!

- Где?

- Да вот.

- Я думал, это просто инсталляция, аромат которой наводит на мысль о профилактической химиотерапии.

- Это наш сегодняшний обед. Я не допущу, чтоб во время выступления у тебя урчало в животе, а рестораны не для безработных.

Свалив картошку и курятину в один сотейник, Уилл включил средний огонь, сам стал следить за подогревом, то орудуя ольховой лопаткой, то накрывая посудину крышкой.

- Не драматизируй, - говорил он, - Нельзя же питаться одними трюфелями, устрицами, лотосами, авокадо и какой-то специальной вырезкой из альпийской говядины. Иногда хочется простой еды, знакомой с детства.

У Ганнибала сузились зрачки. Он медленно протянул руку за банкой варенья, взял, открыл, понюхал.

- Зем-ля-ни-ка...

- Заметь, настоящая, лесная. Знаешь, как трудно её собирать?

- Не так уже трудно, если год не видеть хлеба.

Только тут Уилл понял, что нечаянно сломал очередную печать, но испугу не поддался, разложил по тарелкам яство, налил два бокала воды.

- А что случилось в конце концов с тем типом, у которого поехала крыша из-за лани, ворона и лиса?

- Суд пересмотрел его дело, признал временно невменяемым, самооборону подтвердил. Лицензии он лишился, но на свободу вышел. Кажется, стал активистом охраны дикой природы.

- И это всё твоя заслуга. Ты ешь, ешь. Остынет. ... И перчатки сними. . Вкусно, да?

- Приемлемо.

- Не хочешь прочитать лекцию о трёх зверях Данте?

- Есть более актуальные темы, а эту монополизировал Джанфранко Фичино. Он написал монографию о геральдическом значении дантовых хищников: волчица символизирует алчный Рим, лев богатую и гордую Венецию, пятнистая пантера есть на гербе провинции Лукка. Он тоже придёт нас послушать.

- Жаль. ... А почему ты считаешь своим личным тотемом тигра? Разве они водятся в Прибалтике.

- Водились, когда я жил в печке.

- Что? Как это жил в печке?

- На востоке был лес, на западе река и пойма, а на моём, высоком берегу стоял город из тридцати четырёх печек. Я выбрал самую большую и поселился в ней.

- Тебе это, наверное, приснилось.

- Нет.

- В каком году это происходило?

- В сорок третьем.

- Ах, вот что!... И сколько тебе было?

- Двенадцать.

- Долго ты там жил?

- От зимы до зимы.

- Один?

- Да.

- Как же ты справлялся!?

- Я выгреб золу, устелил всю пещеру мхом. У меня имелась кое-какая ветошь, чтоб укрываться. А еду в природе всегда добудешь. Летом я совсем не голодал. Однажды утром меня разбудило громкое рычание, затем раздался гром и грохот. Я выглянул на шесток соседняя печь была разрушена и дымилась. Это устроил тигр с пологого берега. Он развлекался. Я решил, что теперь он поразит моё убежище, вылез полностью, вскарабкался по трубе и встал на её вершине.

- Зачем? Чего ты добивался?

- Ничего. Просто захотел сделать так.

- Быть на высоте? И чтоб он тебя видел?

- Пожалуй.

- А он?

- Открыл люк, посмотрел, захлопнулся, запыхтел и уполз с самым жалким видом.

- Наверное, ты страсть как собой гордился!

- Мне стало жарко от собственной силы. Дух зверя оставил железную скорлупу и внедрился в меня.

- На машине было написано слово тигр?

- Нет. Как он назывался, я узнал позднее, лет в пятнадцать.

- Эй, стоп! Не надо грызть кости.

Ганнибал выпустил из зубов куриный оглодок, вытер рот салфеткой и сказал, довольный:

- Нам сегодня удаётся застольная беседа. Только с едой ты от меня отстал.

- Сейчас догоню. Вскипяти пока чайник.

- Покидать сотрапезника неучтиво.

- Брось! У нас же обед в стиле кантри. Сейчас пирожка навернём.

- Я бы воздержался.

- Как хочешь. Но ложку-то варенья съешь под кофе?

- Да, оно чрезвычайно аппетитно.

Уиллу снова стало смешно: как чопорно изъясняется это исчадье леса, бестия, обращавшая в бегство немецкие танки! Но таким он был вначале, теперь же, после советского приюта, уроков чокнутой тётки, преследований, тюрьмы Флорентийская комиссия по изящным искусствам хуже стаи шакалов; актеонова свора, которой лишь бы кого затравить!

- Твой кофе, Уилл.

- Спасибо. Сдобрю-ка его кленовым сиропом. Подлить тебе тоже?

- Ограничусь вареньем.

- Мне никак не даёт покоя твоя лекция.

- Я заинтригован твоей. До представления полтора часа. Пора собираться.

- Хоть в двух словах проанонсируй.

- Ты начнёшь, я закончу вот и всё.

Двадцать минут бывший сыщик перебирал протоколы из папки, карандашом нумеровал слайды и, скрепя сердце, думал, что все бихевиористы планеты не смогут предсказать реакции Балтиморского Людоеда на этот контент. Вероятность срыва велика. Но допустим и обратный эффект, слишком уж всё отвратительно, чтоб служить примером А может он ускользнуть на свою частоту и вообще ничего не воспринять? С него станется!

Доктору Феллу для подготовки понадобились вода, мыло, бритва, расчёска и шеренга пузырьков с лосьонами и парфюмами. Из ванной он вышел в одной махровой набедренной повязке, сверкая бесчисленными шрамами.

- Почему ты не надеваешь халат?

- Он стесняет движения.

- Спасибо, что хоть чем-то прикрылся.

Влажное полотенце вылетело из гардеробной и повисло на углу открытой двери.

Выждав две минуты, Уилл присоединился к уже почти одетому Ганнибалу, открыл свой шкаф.

- Ты не принял душ.

- Таков замысел.

- А волосы?...

- Ещё одно слово, и я в чём есть, в том и поеду!

Клетчатая фланель уступила место поплину цвета мокрого асфальта.

- На что ты сердишься?

- Ты уродуешь себя. Превращаешь в арт-объект, как труп. А мне ты нужен живым. Естественным. Человечность она не в костюме.

- И не в халате.

- Господи! Как же тебе объяснить!?...

- Я понимаю.

А сам застёгивает свой долбаный жилет!

- Погоди! Давай поменяемся рубашками. На удачу. Как те ребята, из Библии.

- Давид с Ионафаном? Отличная мысль.

Ганнибал действительно обрадовался маленькой интимной эскападе. Он деликатно отвернулся, чтоб Уилл не увидал вблизи следов своих пуль, и без колебаний надел вещь, которую назвал бы какой угодно, только не чужой.

Душистый светлый шёлк успел остыть и долго не хотел согреваться достойная оболочка психопата.

- Что это за цвет? Как называется?

- Три капли крови в пинте молока.

- Однако, не кошерно. Можно мне тоже жилетку?

- Изволь.

- А упомянутый тобой Давид не тот ведь истукан, что загорает у Палаццо Веккьо? Его-то жёстко кинули со шмотом.

- Верно, не нашлось размера. И твоя речь сегодня слишком отдаёт трущобами.

- Это входит в план.

- Может, всё-таки причешешься?

Уилл бравым плотником поплевал на ладони, пуще взлохматил шевелюру, потом взял грязно-розовый галстук с узором, навеянным сеткой-рабицей, и завязал его чуть ли не по-пионерски.

- Ну, как?

- Ничего. Только не надевай пиджак наизнанку: примета плохая.

По дороге Уилл раза два перепроверил, всё ли уложил в сумку, которую держал на коленях. Доехали, как всегда очень быстро. Ганнибал странновато выглядел за рулём, но гонял лихо, умудряясь при этом не нарушать правил.

Прибыли. До начала пятнадцать минут.

- Мы идём, Уилл?

- Постой. Меня что-то мандражит. Но я знаю, что делать.

Вынул из баула пиво, чпокнул кольцом и опрокинул банку в рот.

Элегантного спутника словно током дёрнуло. Неукротимая чёлка поцеловалась с левой бровью.

- Ну, вот, теперь порядок.

- Оно же девятипроцентное!

- Под Данте самое то. Если помнишь, чел тащился от девяток.

- Можно я сломаю тебе шею?

- Не раньше, чем я посношу котлы всем студиольсикм утыркам. Вперёд, напарник! Скоро ты их будешь шпателем со стен соскребать.

И во дворе, и на приступке, и в фойе ренессансного здания отец полутора детей читал другу наставления, периодически прерываясь на подавление отрыжки.

- Главное побольше эмоций. Говори не ртом, а сердцем. Думай о чём-то важном для себя, понял? И не забывай про интерактив, задавай залу вопросы, да покаверзней. Сейчас все лекторы так делают.

Поднялись по широкой лестнице. На площадке находился пост охраны. Страж в опрятнейшей форме спорил с каким-то неприглядным человеком:

- Шли бы вы, коммендаторе, злоупотреблять служебным положением в другое место, - рекомендовал он, - Цыганский квартал вас примет с распростёртыми объятиями, а здесь собирается высокая публика.

- Как ты, быдло, смеешь, мне так отвечать!? негодовал знакомый голос, - Мои предки выстроили в этом городишке три дворца и капеллу!

- А мой прадед прикрутил все четыре колеса к вашей тачке, - парировал дерзкий наёмник.

- Твоего старого мерина теперь черти колесуют, а ты на очереди, шмакодявка!

Жестикулировали оба так, как будто читали рэп. Вот она, обитель зла, владения Солеате!

- Как эта клоачная ратта до сих пор не околела? спросил Уилл, кивая на полицейского.

- Вопреки всем законам мироздания он любим своей женой, а она племянница самого Теразини, - задумчиво ответил Ганнибал, - Вам чем-нибудь помочь, коммендаторе Пацци?

- В гробу я видел вашу помощь!

- Грубиссимо! вскричал американец; старший товарищ погладил его по спине.

- Берегите силы, коллега.

- Здрасте, сеньоры, - охранник деловито взялся за перечень участников мероприятия, - судя по виду, вы приличные люди. Представьтесь, пожалуйста.

- Доктор Грэм.

- Доктор Фелл.

- Слыхали? Доктора. А вы доктор? Нет. Прошу на выход, а вам, сеньоры учёные, наверх. Там все уже ждут.

Гастролёры поспешили в салон Лилий, а инспектор не отступал.

- Слушай, - взгляд на бейджик, - Орландо, мне по барабану весь этот трёп о стихах и картинах, моё дело преступников ловить, а ты только что упустил подозреваемого. Стилягу в галстуке из версальской занавески зовут не доктор Фелл, а доктор Лектер...

- Ну, имена штука такая Я вот, к примеру, не Орландо, а Нино.

- В ваш гадючник без помпезных псевдонимов не пускают никого, да?

- Нет. Орландо мой сосед и с детства дружбан. Попросил подменить. А я что? Я всегда рад кореша выручить.

- У него свиданка? Или футбол?

- Мамин день рождения. Святое дело!

- С начальством согласовано?

- Да ты достал! Кому какая разница, кто тут сидит? А доктор твой переназвался, чтобы тавтологии не было.

- Чего не было?

- Ты в школу-то ходил? Он нынче лекцию читает, так? Лекция Лектера это тавтология, речевая ошибка. Культурным людям так говорить нельзя. Кто виноват, что человека в науку тянет, а с фамилией не подфаритило?

- Заткнись хоть на секунду и послушай: Ганнибала Лектера разыскивают за два или три десятка убийств. Знаешь, сколько американцы дают за его поимку? Тысячу долларов!

- Ого!

- Поможешь мне его схватить, так уж я тебя не обижу, поделюсь по-братски.

Нино вышел из образа Цербера, встал, частично готовый присоединиться к охоте, частично в сомнениях.

- А вдруг у него там связи?...

- Если связи, то ничего с ним и не сделается; как сядет, так и удерёт через неделю, а мы руки нагреем. Решайся, будь мужиком!

- А тот очкарик с ним он кто?

- Никто. Подстилка.

В экономно освещённом помещении сидели и похаживали члены комиссии по изящным искусствам, их аспиранты, протеже, секретари, всего человек сорок-сорок пять.

- Чухонский выползень получит должность только через мой труп! во всеуслышание клялся профессор Солеате.

Уилл прошагал прямо к нему:

- Вот и мы! Давайте начинать.

- Нельзя, - ответил какой-то старец, - академик Амброджини ещё не прибыл.

- Откуда?

- Сегодня утром он уехал в Каррару на конфирмацию правнучки. Ждём с минуту на минуту.

- Угу, второй час, - вставил Солаете.

Уилл огляделся.

- А почему в вашей компании так мало дамочек?

- Место женщины на кухне.

- Только не на моей, - не сдержался Ганнибал.

- Или в постели. Только не в вашей, - отвесил ему профессор и отошёл, уселся в первом ряду.

- Как его только земля носит!? кипуче шептал агент Грэм.

- Поздравь себя, Уилл: ты царапнул по незаросшему шраму. Я слышал, что женщины уже больше года обходят Солеате стороной, брак его давно распался, детей нет.

- Ха! Неудачник!

Пока гуманитарные светила ожидали своего патриарха, друзья-соискатели нашли местного завхоза, заставили его и троих его подручных установить на штатив проектор, повесить на стену перед рядами слушателей белую ткань размером с древний парус, приволочь из соседнего зала громоздкую кафедру, с которой, по тихо высказанным подозрениям доктора Фелла, вещала Мория Эразма Роттердамского.

Наконец, в салон Лилий вступил, помогая себе тростью, академик Амброджини. Его проводили в самый центр первого ряда. На невысокую сцену поднялся распорядитель, относительно молодой человек.

- Достопочтенные сеньоры, сегодня мы заслушаем двух претендентов на пост куратора библиотеки Каппони, которые (ох!) попытаются рассказать что-нибудь новое и интересное о Данте Алигьери. Первым выступит доктор Уильям Грэм. Регламент час.

Уилл нагнулся над сумкой, прожужжал молнией, вытащил кипу бумаг, микрофон, встал, прижав к себе одной рукой материалы, другой позажигал в зале все имеющиеся люстры, уложил документы на кафедру, включил микрофон, дал ему пару щелбанов, отозвавшихся болью в ушах половины аудитории.

- Ну, - начал хитроумный эфбеэровец, - ну, здрасте, граждане дантисты и дай Бог выговорить а-ли-гье-ри-о-логи. Свою лекцию я прочитаю на языке величайших и прекраснейших произведений литературы, ибо так сказал Бернард Шоу в фильме Моя прекрасная леди, а именно на английском. Если же кто-то из присутствующих данного наречия не понимает, пусть покинет учёное собрание: обойдёмся без невежд!

Все разом онемели.

- Называться мой доклад будет

Тут в зал проникли паладины правопорядка, фальшивый Оралндо и натуральный Рианальдо. Дверь за ними хлопнула. С кафедры соскользнули все распечатки. Доктор Грэм чертыхнулся, присел, чтоб собрать листы. Положенный на резную дубовую громаду микрофон скатился ему на спину (Проклятье!), а уж оттуда тоже на пол. Комиссия начала сдавленно посмеиваться, но Уилл без тени неловкости выпрямился, дунул на мембрану.

- Вроде работает. Дурацкая установка! Так о чём я? А, название лекции Данте Алигьери человек с чёрным сердцем! Вас подобная формулировка удивляет? Вы привыкли преклоняться перед своим гением, уже не отдавая себе отчёта в том, что его фантазия была прежде всего паталогической, чудовищной. Я не буду говорить о нравственно сомнительных поступках из его частной жизни, например, о том, как он, познав самую чистую, возвышенную любовь, вдруг взял и женился на какой-то заурядной девице. Это ли не предательство!?

Вопрос был адресован конкретному слушателю. Тот покачал головой.

- Конечно, это лишь житейские мелочи по сравнению с тем шквалом убийственных идей, который докатились до нашего времени. Я расскажу, что представляет собой наследие Данте в Новом Свете, где его знают как наставника самых отъявленных злодеев. Первый из них назвал себя в честь адского судьи Минусом

- Может быть, Миносом? робко поправил кто-то из молодёжи.

- Может. Но по факту он весьма резко вычел из человечества семь человек. Искал в Лос-Анджелесе представителей разных смертных грехов и показательно казнил. Сейчас

Взял в зубы микрофон, как собака палку, с помощью пульта задействовал проектор, и на серой простыне показалась сначала отвратительная, непомерно жирная, голая туша, опавшая головой на стол; затем мумия под капельницами; затем привязанная к кровати женщина с отрезанным носом Яркий свет не позволял вполне рассмотреть снимки, но и при таком качестве демонстрации они студили кровь.

- Видите? Видите??

- Уберите это! задребезжали ветхие гортани.

Ганнибал открыл блокнот и принялся водить карандашом.

- Божественная комедия была настольной книгой этого маньяка. Ещё более усердным оказался житель одного из северных штатов, провинциальный архитектор, прикончивший разными способами почти полсотни наших братьев и сестёр, не щадя ни детей, ни инвалидов. Трупы похищал и хранил в ангаре-рефрижераторе. Там же он, собрав достаточное количество, так сказать, стройматериала, сложил из останков что-то вроде дома вот, полюбуйтесь.

Снова закусил микрофон, нажал кнопку пульта.

- Это что, настоящие люди!? прорыдал кто-то из середины зала.

- Конечно. Композиция частично повторяет произведение скульптора Родена Врата Ада.

- Ничего подобного!

- Ну, тогда посмотрите, в каком балахоне полиция нашла убийцу.

Новый слайд представил окоченевшего мертвеца в длинном красном одеянии с капюшоном.

- Вот он, этот во всех смыслах отморозок! Мы прозвали его Ледяным Джеком, но для самого себя-то он явно косплеил Данте с его Коцитом. Пожалуйста, крупный план

- Не надо!

- Ну и рожа, да?

В зале запахло нашатырным спиртом.

- Спокойствие! На третьем герое глаз отдохнёт.

Студиоло узрело нарядного, энергичного человека с рыжеватой курчавой бородкой.

- Ещё один заядлый читатель Комедии вывел из её содержания главную проблему нашей планеты. Оказывается, на ней слишком много людей. Вот-вот, и цивилизация буквально превратится в ту самую инфернальную кашу из тел, пожираемых тёмными страстями и болезнями. Что же делать!? Надо срочно создать искусственный вирус, который убьёт 70% мужчин и сделает бесплодными 80% женщин. Ровно так и поступил наш энтузиаст. Теперь его как международного террориста ищут Интерпол и разведки восемнадцати государств. ВОЗ за его задержание обещает миллиард долларов и вагон виагры в придачу. Я уверен, что это особенно заинтересует присутствующего здесь инспектора Ринальдо Пацци, главу отдела Невыполненных миссий ближайшей Квеституры.

Называя имя, докладчик жестом Августа вытянул руку точно в направлении потомка преступных вельмож. Тот не выдержал посрамления и сбежал, грохнув дверью. С края кафедры упал пульт. На экран обрушился автоматический просмотр слайдов в обратном порядке.

- Жаль говорить такое, но по справедливости мистер Алигьери должен проходить по делу каждого из этих выродков в статусе соучастника и разделить всю ответственность

- Вы закончили, доктор Грэм!? Солеате удалось перекрыть своим голосом мученический ропот собрания.

- Нет. Времени у меня ещё навалом, так что скажу пару слов о Беатриче.

- Не тронь святого, аспид!!! взвился профессор Фичино.

- Всё в порядке. Она как раз была очень хорошим человеком. Нашему поэту следовало не мечтать и пером скрипеть, а принять активное участие в её краткой жизни и неравной борьбе.

Ганнибал быстро закрыл блокнот, поднял встревоженный взгляд.

- Официальные источники допускают, что Беатриче умерла по причине неудачных родов это в двадцать-то четыре года! Бред! Будь у неё какой-то анатомический изъян, она скончалась бы раньше. Акушер напортачил? Ерунда! Жена банкира получала такое медицинское обслуживание, которое не снилось королевам. Инфекционное заболевание? Тот же контраргумент. Да и чума ещё не началась. Вывод: женщина была убита. Кем? Собственной семьёй! За что? За адюльтер? Фигня! Плевать он хотела на Данте с его любовью. Но она много знала о тёмных делишках дома Барди, слишком много!

- Он сумасшедший! Прекратите это издевательство! Вызовите охрану! повзвывала комиссия, - Охрана! Уберите его!

- Это не семья была вообще, а грёбаный картель! надрывался Уилл.

Нино вскочил на сцену и начал отнимать микрофон, но это оказалось не так-то просто.

- Они спонсировали Столетнюю войну!! Столетнюю, Карл!!! Это сколько же кровавого бабла было срублено?!!! Беатриче попыталась их разоблачить!...

- Орландо! Убей его!

- И они!

Уилл рванул на себя микрофон и тотчас отпустил. Охранник отлетел спиной в кафедру так, что повалил её. Экспонат шестнадцатого века развалился на три части, подняв на метры вверх облако пыли. Мэрилендский умелец терять берега занял руку кольтом и, встав над поверженным противником, со сладострастной гримасой выстрелил пять раз.

Ганнибал покусывал кончик карандаша, схожий с модным критиком на парижском дефиле. Солеате щерился по-волчьи. Остальная публика была на последней стадии шока.

Нино лежал среди трухи и щепок, не веря, что ещё жив. Его голову обрамляли, как звёзды нимба, пять пулевых пробоин в полу.

- Без глупостей, амиго, - прозвучал над ним зловещий голос с английским акцентом.

- Не губите, сеньор! хныкал парень, - У меня семья!

- Выкинь свою пушку и подай мне микрофон. Грацие. Теперь вали отсюда и запомни, - Уилл поднёс микрофон к губам, - С ЛЕКТОРАМИ ШУТКИ ПЛОХИ!

Ганнибал откинулся на спинку стула и улыбнулся так лучезарно, как только мог.

- Ты уволен! бросил Солеате плетущемуся мимо него Нино.

- Да я же!

- Вон отсюда, бестолочь!

Флорентийские искусствоведы более-менее очнулись, но чувствовали себя заложниками в угнанном самолёте и могли только бессильно хлюпать носами.

- Я отдиксил, - объявил Уилл, - Вопросы есть? Спасибо за внимание.

В салоне Лилий раздалось одинокое, жалкое подобие аплодисментов. Это профессор Перуцци, крупнейший знаток космологи Птолемея, хлопал по щекам своего обморочного аспиранта.

- Второго такого представления Палаццо Веккьо не выдержит! - предупредил Солеате его дядя и бывший научный консультант, но аретинолог дал знак распорядителю.

- Следующим, - пролепетал тот, - выступит доктор Гедимин Фелл.

- Жги, коллега! напутствовал Уилл, - Уделай их!

- И на каком же языке вы будете нас просвещать? язвил Солеате, - На эстонском?

- На каком пожелаете, - просто ответил вставший у проектора Ганнибал.

- Пожалуйста, голубчик, на итальянском! - взмолился Амброджини, - У вас весьма недурно получается

- Хорошо.

Новый лектор вынул страшные слайды, вставил какой-то свой, быстро и почти бесшумно прошёл к выключателю, погасил всё, кроме четырёх тусклых настенных ламп. Зал преобразился, стал как будто просторней и прохладней. Позади сцены возник иллюзорный интерьер баптистерия Сан-Джованни. Ганнибал занял самый край сцены, чтоб не затенять собой картину. Микрофона он не взял. Руки держал навесу, совершая ими короткие, плавные движения под стать своей тончайшей, полисемантичной мимике.

- Меня просили выступить без подготовки. Я счёл уместным экспромтом продолжить тему своего предшественника, раскрытую эффектно, но не слишком глубоко.

- Ради Бога, доктор Фелл! молвил академик, - Разве сердце Данте было чёрным?

- Несомненно. Его угнетало раскаяние, какого не ведали ни Малатеста, ни Сфорца, ни Борджиа. Пройдя земную жизнь до половины, он совершил поступок, простить себе который не сумел до последнего вздоха. На совести Данте оказалась гибель одного выдающегося человека, чью краткую характеристику из знаменитого источника я позволю себе озвучить.

Достал из блокнота открытку и зачитал с обратной стороны:

- Он был лучший из логиков на свете и отличный знаток естественной философии, и прекрасный собеседник; и что бы он ни пожелал сделать, что пристало порядочному человеку, то он умел сделать лучше всякого другого; к тому же был он очень богат, а как умел почтить всякого, кто, по его мнению был того достоин, того и не выразить словами.

Цитировал он с удовольствием, при том, что едва ли мог видеть надписи в сумраке и говорил то ли по памяти, то ли импровизируя. Карточку же повернул прямо к компаньону. Тот, напрягши зрение, разглядел музейную фотографию Давида Микеланджело, только на лице мраморного колосса темнела щетина, гордый взор бросался сквозь очки, а точёное тело прикрывали клетчатые трусы и футболка с длинноватым словом на груди.

На мгновение Уиллу захотелось швырнуть в ёрника стулом

- Гвидо Кавальканти был на десять лет старше Данте Алигьери, - продолжал лектор, - Их сближение произошло через день после того, как будущий автор Божественной комедии увидел сон о Беатриче, одетой в прозрачную алую ризу и поедающей из рук Амора горящее сердце влюблённого. Эту болезненно-прекрасную грёзу Данте ещё неумело, застенчиво передал в первом сонете книги Новая жизнь. Действительно, из огненно-кровавого пиршества, из страха дамы, слёз бога, дрожи и упоения их жертвы родилось новое бытие. Сонет полетел по Флоренции, достиг слуха или зрения Гвидо, и старший поэт ответил своим, начинающимся со строки Вы видели пределы упованья; попросил знакомых передать его Данте как послание - и почти сразу же почувствовал, что понял стих поверхностно или превратно, а понять обязан; это необходимо ему. Данте же, прочитав сонет Гвидо, подумал: Вот как? Я интересен этому человеку? Да. Он хочет разобраться во мне

- Откуда вы знаете, что думали Кавальканте и Алигьери? спросил профессор Фичино не столько скептически, сколько с любопытством.

- Что ещё могло быть у них на уме, если они вскоре встретились и стали лучшими друзьями. Впрочем, Данте употреблял другой эпитет: Мой первый друг - так он называл Гвидо в своей малой книге памяти. Словно прежде никого и не было. Их отношения поднялись на высоту полного взаимного доверия и уважения. Только друг с другом они могли откровенно говорить о своих мечтах или тревогах.

Порой у них случались разногласия как этического, так и творческого плана. Гвидо любил изысканный стиль, красивые и понятные образы. Язык Данте, всегда полный недомолвок, можно назвать конспиративным. Его ум чуждался прямых путей, но Гвидо уже знал, что это не признак лукавства, а невольный, неизбежный страх человека перед сверхчеловеческими прозрениями и целями.

Благодарный другу за терпение, заботу, иногда поучения, Данте выразил ему особую любезность в кульминационной, двадцать четвертой главе Новой жизни, где отождествляет свою владычицу с Самим Христом посредством сравнения с Иоанном Предтечей возлюбленной Гвидо, Джованны-Примаверы, описывая момент, когда Джованна первой показалась ему на дороге, а следом появилась чудотворная Беатриче. Едва ли можно изобрести более куртуазный способ почтить собрата, нежели как, будучи влюблённым, восхвалить его избранницу почти как равную своей. За чудом чудо шло, - пишет Данте в сонете о Примавере и Беатриче.

Но не одна только любовь наполняла жизнь Данте Алигьери. Он стремился к власти и достиг её, войдя в Приорат Флоренции. В 1300 году обострилась вражда между гвельфами разных мастей, и городское управление решило изгнать наиболее ревностных борцов с обеих сторон. Под приговор попал и Гвидо Кавальканти Подписывая приказ о высылке лучшего друга, Данте не мог знать последствий. Он был принципиальным, бескорыстным, справедливым служащим; считал, что его долг защитить граждан, остановить кровопролитие. А Гвидо умер через два или три месяца от малярии, царствующей в тех местах, куда его отправили.

Покойного вернули в родной город для погребения. Ещё не наступил сентябрь, но, если Данте нашёл в себе силы пойти на похороны, ему должно было казаться, что весь мир вокруг оледенел и погрузился во тьму, а сам себя он ощущал, наверное, вторым Иудой. Муки совести поэта не передать словами, но Данте был из тех, кого чувство вины не парализует, а стимулирует и даже вдохновляет.

Тогда-то он задумался об Аде и Чистилище. Ведь не могла святая Беатриче, блаженная душа наслать подобных мыслей. Вам кажется, что главная встреча Божественной комедии происходит в Эдеме? А мне - что великая поэма начиналась ради сцены в Дите, прямо перед спуском на круг насильников. Вспомним кладбище, где каждая гробница словно пылающая печь. Погребены в них, как вы помните, ересиархи, отвергающие те или иные христианские догматы. Здесь Данте говорит с двумя персонажами надменным Фаринатой дельи Уберти и невротичным Кавальканте деи Кавальканти. Первый приходился Гвидо тестем, второй отцом.

Итак, вся десятая кантика посвящена потерянному другу. Кавальканте сразу узнаёт Алигьери и в смятении спрашивает, почему его сын не сопровождает того, с кем прежде был неразлучен. Данте отвечает, что идёт за Вергилием, стихов которого Гвидо не ценил. Он использует форму прошедшего времени, что правомерно, ведь к моменту сочинения этих строк миновало восемь лет с трагической ссылки. Старик так ужасается предполагаемой кончине сына, что падает в огонь без чувств. Возможно, в этом отражена первая реакция самого автора на весть о болезни и смерти Гвидо. Тут же Фарината пророчит Данте скорое изгнание из Флоренции то, в чём его участь совпадёт с участью друга. Расставаясь с прозорливым еретиком, пилигрим Преисподней вспоминает о Кавальканте.

Тут я с укором, совесть мне грызущим,

Сказал: Поведай падшему тому,

Что сын его ещё со всем живущим.

Создаётся временной парадокс. Данте пишет о покойном, но события поэмы приурочены к страстной неделе 1300 года, а в те дни дорогой ему человек был ещё жив. Правда, жить ему оставалось пять месяцев

У меня нет сомнений на тот счёт, что именно ради Гвидо так, а не иначе выстроена хронология Комедии. Данте находит способ искупить вину, символически спасти друга от смерти и загробного суда в пространстве грёз, становящихся второй реальностью. Влияние поэмы на умы было сильно уже при жизни её сочинителя. Сотни современников, миллионы потомков вновь и вновь читали утверждение, что Гвидо Кавальканти жив.

Между тем существование Данте превращалась в мемориал его собрата. Допускаю, что его сердце дрогнуло радостью, когда Флоренция под страхом смерти запретила ему возвращаться. Во славу Гвидо неофит изгнания, Данте с миротворческой миссией посетил в 1306 году Сарцану, последний и неласковый приют Кавальканти. И, конечно, он испытал мистический восторг, когда уже почти стариком занемог на пути из Венеции в Равенну и услышал, как врач говорит его сыновьям: Малярия. Никакой надежды. Но зачем надежда, если твёрдо знаешь, что прощён и принят? Осталось только написать несколько строк о самом главном:

Мечте высокой тут не стало сил;

Но все желанья, дум моих все бездны,

Как колесо, уж дух любви кружил, -

Тот дух, что с солнцем движет хоры звездны.

Там, за пределами упования, воспетая Святым Франциском сестра наша Смерть вновь свела и навсегда примирила двух лучших друзей.

- Ура! шёпотом вскрикнул заплаканный Уилл.

Зал осыпался золотым градом овации. Многие встали.

Вскочил и Солеате, высоко поднял руку:

- Доктор Фелл!

Аплодисменты стихли.

- Как это Смерть смогла воссоединить друзей, если один из них нормально умер, а о другом мы до сих пор читаем, что он жив? Хорошенькую услугу оказал Данте своему безвинно осуждённому приятелю закрыл ему доступ ко всем загробным мирам! Я думаю, дух Кавальканти по сей день томится в его сгнившем теле, в кромешной тьме могилы. Разве это не логично?

Уилл готов был горло перегрызть мерзавцу. Ганнибал побледнел, но в замешательство не впал и отвечал спокойно:

- Данте упоминает о друге не только в книге Ад, но и в одиннадцатой песни Чистилища, где рассуждает о том, что гордыня, суетная заносчивость, раздутое самомнение обычный грех людей талантливых или учёных, между тем как на всякого искусника найдётся лучший. Так в живописи Чимабуэ был превзойдён Джотто, а в лирике Гвидо Кавальканти затмил своего тёзку Гвиницелли.

Оппоненты уже стояли рядом на авансцене. Лекция превращалась в диспут. Уилл перевёл дыхание, видя, что партнёр готов к борьбе, но пистолет машинально дозарядил.

- Это вам кажется достаточным указанием на посмертное место Кавальканти, доктор Фелл? По мне, тут просто ханжеские разглагольствования. Вы гладко говорите, спору нет, но ваш предшественник оперировал фактами, а вы блуждаете в противоречивых домыслах. Признайте, что оптимальным вариантом для Алигьери было просто смыть память о Гвидо в Лете, ведь помочь ему он ничем уже не мог.

Уилл закрыл глаза и вернулся в тот багровый вечер, когда ломал все свои удочки и бросал в холодную, быструю реку, а крючки и лески впивались в его кожу; руки становились скользкими от крови

- В чём-то вы правы, профессор, но Лета смывает только скорбные воспоминания, а у Данте с Гвидо было много общих радостей, и это достояние неотъемлемо. Автор Комедии сделал достаточно, чтоб проложить другу путь к достойному его бессмертию. То, что сегодня заметили вы, уже очень давно отрефлексировал другой литератор, самый преданный поклонник Данте в четырнадцатом веке, его преемник. Он завершил дело спасения Гвидо, но моё время истекает

- Не беда! возразил Амброджини, - Продолжайте, милейший. Вас приятно слушать.

- Речь пойдёт теперь о Джованни Боккаччо, писателе, познавшем, что такое жизнь с испорченной репутацией. Его считали легковесным, подчас непристойным выдумщиком, а между тем его произведения - от Охоты Дианы до Декамерона - полны сложных аксиологических и духовных смыслов. Данте Алигьери был для него предметом одержимости, заставившей годами искать и опрашивать всех свидетелей, до последних мелочей восстанавливать биографию, составлять списки мотивов, приёмов, излюбленных образов. Свет дружбы озарял и его жизнь он мог сравнить отношения Данте и Гвидо с тем, как сам был привязан к Франческо Петрарке. Интуитивно, потом сознательно Джованни уловил незавершённость темы Кавальканти в Божественной комедии, неопределённость его судьбы. Он готовился долго. Полвека дух поклонника Примаверы пробыл в подземелье, не так уж, впрочем, страдая, разве только от скуки

Но вот план созрел. Боккаччо создаёт свой opus magnum и включает в него Гвидо как живого аутентичного персонажа, которого пытаются завлечь в свою компанию моты и повесы, а, не преуспев, подвергают нападкам. Они застают его одного на кладбище и, намекая на эпикурейские воззрения, унаследованные от отца-еретика, спрашивают, что он будет делать, когда найдёт способ доказать, что Бога не существует. Мыслитель отвечает насмешникам, что в своём доме они вольны говорить о чём им вздумается, затем ловко перепрыгивает через высокое надгробие и удаляется. Вертопрахи находят речь Гвидо безумной, но есть средь них и смышлёный толкователь. Поэт, как выясняется, имел в виду, что неучи, сводящие систему Эпикура к безбожию и отрицанию бессмертия души, ничтожны, пусты, словно трупы, а кладбище для них, как и для прочих хамов, САМОЕ ПОДХОДЯЩЕЕ МЕСТО.

Искусствоведы солидарно кивали. Уилл закатил глаза, но и посмеялся.

- Этот случайный анекдот и есть спасение Кавальканти!? ярился Солеате.

- Ничего случайного здесь нет. Многоопытный писатель рассчитал каждую деталь. Локацию он выбирает в соответствии с десятой песнью Ада - ряды гробниц, но огня уже нет, обстановка скорей философская. В финале герой покидает мрачное пространство, а ключ к загадке, куда он направляется, даёт порядковый номер новеллы и имя рассказчика. Ну же, профессор, вы не могли это забыть.

- Я терпеть не могу Боккаччо.

- Гвидо Кавальканти фигурирует в девятой новелле шестого дня

- Девятой! зычным эхо повторил Уилл, - Девять священное число для Данте! Шесть перевёрнутая девятка!

- Рассказывает Элиза. Этимология имени другая, но звучание напоминает

- Рай! Элизиум! Рай! прокатилось по салону.

- Элизиум, как его рисовал Вергилий, повторяется в дантовском Лимбе, а это часть Ада - возразил Солеате.

- Вы считаете, что вечность в компании Сократа и Платона, Горация и Гелиодора, Сенеки и Марка Аврелия менее приятна, чем неумолчный ангельский хор и соседство схоластов?

- А сколько там сейчас блестящих умов! размечтался доктор Порто, исследователь итальянских влияний на культуру Дальнего Востока.

- Ну, да, - кривясь, уступал оппонент, - Все далай-ламы во главе с Рабиндранатом Тагором!

Ганнибал обратился к публике:

- Я убедил почтенное собрание в том, что Данте Алигьери и Джованни Боккаччо сообща освободили душу Гвидо Кавальканти и направили её к блаженству?

- Если Господь так же внимательно читает наших классиков, как вы, дорогой доктор Фелл, - осклабился Амброджини, - то Он непременно устроил Кавальканти по желанию и вере любящих его людей.

- А вы сами действительно помните содержание и повествователя каждой новеллы Декамерона? из последних сил докапывался Солеате.

- Протестируйте.

- Десятая третьего дня о чём она?

- О, это одна из самых выдающихся и достоверных аллегорий, в которой половой акт описан как процедура экзорцизма, загнание дьявола в ад. Дьяволом наречён мужской орган, адом женское лоно. Я замечаю, сеньоры, улыбки на ваших лицах, но мне, как бывшему психиатру, это, простите, ничуть не смешно, ведь серийный насильник одержим своей похотью, как легионом бесов, для нимфоманки же её гениталии источник жестоких терзаний.

Искусствоведы пристыжённо потупились, не слишком погрустнев при этом.

- А вы часто общались с нимфоманками? несмело, но заинтересованно осведомился Солеате-старший.

- Предпочёл бы реже.

- Что ж, - учёный дед приблизился к Ганнибалу, предупредительно сходящему на общий уровень, - нам остаётся только сердечно поздравить нового куратора библиотеки Каппони.

Рукопожатие.

- Да! поддержал, искря глазами, Амброджини, - именно такой специалист нам и нужен!

- Но, - трепыхнулся упёртый националист.

- Уймитесь, Джакомо! Довольно! - оборвали его коллеги, - Доктор Фелл доказал свою компетентность.

Кто-то прибавил света. Конклав Студиоло окружил успешного докладчика.

- Завтра с девяти до десяти приезжайте и вступайте в должность, - говорил исследователь творчества Вазари Гофредо Альдобрандини, - а вечером прошу пожаловать ко мне на ужин. Моя кухарка превосходно запекает курицу.

- А какой на самом деле ваш родной язык, доктор Фелл? спросил Перуцци.

- Никакой. Я родился немым.

- Ай-ай-ай!...

- К счастью, при желании можно всему научиться.

Уилл собирал с пола разбросанные копии документов ФБР.

- А доктора Грэма хорошо бы на кол посадить! громко сказал рядом с ним дядюшка Солеате, тот ещё, как видно, перец.

Ганнибала взял под руку очередной ценитель искусства и, отведя в сторону, спросил не без заминок:

- Как вы полагаете, в каких иносказательных аналогиях Боккаччо мог бы описать, допустим, совокупление мужчины с мужчиной?

- В тех же самых.

- Почему?

- Потому что дьявол снова окажется там, куда ему прямая дорога.

- Хо-хо! Вот ответ настоящего, доброго католика! Вы прелесть. Расскажу о вас его преосвященству кардиналу Сальмонелли.

Собрание закончилось в начале десятого. Триумф триумфом, а наводить порядок в зале пришлось выступавшим. От пьяного завхоза с его бригадой толку было мало, зато доктор Фелл мог хоть летучий корабль построить, стоило ему лишь снять пиджак и засучить рукава.

- Представляешь, я ведь тоже нанят, - сообщил Уилл, неся вниз по лестнице свой обломок кафедры, - Охранника уволили, а мне предложили его пост. Я сказал, что хочу сторожить архив Каппони. Ладно, говорят, тамошнего сидельца переведём сюда, а вы туда ступайте. Только первый год без зарплаты, в счёт реставрации этой вот колоды

- Коллоди знаешь такого писателя?

- Нет.

- Поинтересуйся на досуге. Я очень надеюсь, что к твоему прибытию на восьмом круге Ада успеют возвести СПА-отель с ароматерапией, но

- Это мне-то в Ад!?

- Конечно. Чьи ещё слёзы растопят Коцит до температуры парного молока? Я хочу сказать, что ты был великолепен.

- Ты тоже. Я, блин, испытал мистический восторг! Катарсис, ё-моё! Но не при виде карикатуры, в которую ты превратил большого мраморного брата!

- Это не карикатура. Ты сам по себе забавней.

- Что за слово на футболке?

- Сходи, посмотри.

Оставив товарища и кусок резного дуба у входа в подвал, агент Грэм через ступеньку поднялся в салон Лилий. Работники уже ушли, но свет не погасили. Пиджак Ганнибала висел на спинке его стула. Внутренний карман тяготил блокнот, населённый скетчами в диапазоне от костей до растений, рецептами, адресами, нотами, афоризмами на разных языках и даже иероглифами, но Уилл не стал их рассматривать. Открытка с одетым Давидом немного выступала за обрез и была извлечена. Нестабилен, - прочитал профайлер на футболке двойника, а на обратной, белой стороне: Нередко отдаваясь своим мыслям, сильно чуждался людей. Где же цитата о добродетелях? Не держал ли лектор одну карточку поверх другой? Уилл нашёл щель между листами, а там и та, вторая: Он был лучший из логиков на свете. Пальцы похолодели от волнения, от желания увидеть картинку и страха оскорбить друга вторжением в сокровенную область.

Одолев соблазн, честный служащий положил книжку на стул, занялся сбором сумки. Подопечный должен вернуться: он не пойдёт гулять без пиджака, да и ключей от машины у него нет.

Когда высокая, певучая в петлях дверь подалась вперед, Уилл выключил половину светильников. В серой рубашке Ганнибал был как тень, и ходить он умел, словно не касался пола. Приблизился. Одевается.

- Глаза болят?

- Нет.

- Голова? Горло?

- Нет и нет.

- Я видел только то, что ты уже показывал.

- Но хочешь большего?

- Людям свойственно любопытство.

- Возьми своей рукой, так будет проще.

Уилл сел, глубоко вздохнул, повернул карточку. Лицевая сторона оказалась репродукцией портрета кисти Леонардо, Дамы с горностаем.

- Ну, конечно! Твой третий тотем! Лучшее в тебе И ты вручаешь это ей Я ведь знаю. Она приходила ко мне, уже без Молли, расспросила обо всём, а на прощание сказала: Не понимаю, почему вы ещё здесь Славная девушка. Сразу влюбился?

- Раньше, чем взглянул.

- И всё равно спросил: Как там Уилл Грэм?.

Сев справа, Ганнибал оставил между собой и другом пустой стул.

- Ты заполонил меня. Инфицировал. Ты был патогеном. А она само здоровье, мой иммунитет. Больше ты мне не опасен, как и я тебе.

- Я был тебе нужен тогда...

- Нет. Ты стал моей болезнью, наваждением. Я хотел освободиться от тебя.

- Ну, что ж, ты это сделал. Что теперь?

- Теперь ты кислород в моей крови.

- Ты железо в моей!

- Значит, будем вместе?

- Даже смерть не разлучит!

Уилл переместился ближе, локтем обхватил Ганнибала за шею, прильнул щекой к его щеке и, досчитав до девяти, почувствовал у самого уха поцелуй сухих, чуть тёплых губ таких, какие должны быть у недавно воскресшего мертвеца.

Потом друзья погасили свет и вышли из дворца на людную площадь....

А профессор Солеате этой ночью вернулся домой, опрокинул все шкафы в библиотеке и сделал харакири антикварным бронзовым ножом для разрезания бумаги.