Фэлсберг Валд Андрович : другие произведения.

Чужие в ночи

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

Чужие в ночи

   Тебя еще нет дома. Как и следовало ожидать. Я же не предупредил. Просто сегодня вечером чувствую себя таким одиноким и выпотрошенным, что меньше всего на свете тянет домой - в мою промозглую, одинокую конуру.
   Отпустил последнего клиента и позвонил тебе. Как в студенческие времена. Позвонил просто так - с мыслью малость посидеть и чуточку выпить. И слегка постебаться над собой, тобой и всем, что нас радует и заколдабливает в этом мире.
   К телефону подошла она. Тебя, мол, нету еще. Будешь после восьми или чуть позже.
   Солнце склонялось к половине восьмого. Я задымил, запер контору и пошел. Пошел пешком к тебе. По Вальдемаровской, через мост Брасы, мимо Лесного кладбища... Не раз я так гулял в молодости - бабьим летом, вечерами... Мильены миль, так сказать... Наслаждался слегка пожелтевшими листьями и сонным покоем рижского предместья. Вот уже несколько лет пытаюсь с пользой тратить драгоценное время, не предаваясь ностальгическим грезам, воздерживаясь от романтичеких влечений и пытаясь увильнуть от студенческой лени у стаканчика, но этот вечер и так списан из жизни, списан для тебя, и прогулка органично вписывается в вечернюю программу.
   Не важно, который был час, когда я подошел к твоей калитке. Вошел и позвонил в дверь. Твой щен, подросший со времени моего последнего визита, не хотел меня признавать. Заливался руганью и лез в драку. Я пристыдил заблудшее животное, напомнив, как меня зовут и что я очень хороший: он заткнулся и разрешил почесать себя за ухом.
   Открыла она. В переднике, тапках, с подвернутыми рукавами и растрепанной прической. Жена при исполнении служебных обязанностей. Будь я мужчиной, смутился бы: предупредить вроде бы полагалось. Но я же мужнин друг - существо бесполое.
   - Привет!
   - А, это ты! - на ее лице расцвела детская улыбка. - Заходи. Он будет с минуты на минуту.
   - А, черт! Не успеем! - я не брезгнул привычной фразой из своих постоянных запасов для друзьих жен. - Ну, прими хоть это. - Очень кстати я прихватил на дорогу из вазы белую розочку, которую тут же вручил.
   - Как мило! - она воспитанно понюхала цветок и продолжала игру. - Ты такой деловой, совсем времени на личную жизнь не хватает, да?
   В ее голосе - крупица кокетства и значительная доля материнского всепрощения. Как у взрослого, который потакает ребячьим шалостям.
   Я протопал в коридор и сбросил обувь.
   - Слушай, тебе шлепанцы дать? - она спохватилась.
   - Ну дай уж, коли не жалко. А то, боже упаси, прилипну к вашему паркету своими чистенькими холостяцкими носочками...
   Она порылась в тумбочке и вытащила пару тапок.
   - Садись и жди. Мне тут нужно еще стирку закончить, - и исчезла в дебрях санузла.
   Я вошел в гостиную. Дочурка, как всегда пробубнив что-то в ответ на мое приветствие, юркнула на веранду. Младший детеныш ползал кругами по россыпям погремушек, пялил глаза, пускал слюни и время от времени радостно повизгивал. Растет, как бамбук.
   - Ну и растун же он у тебя! - я охнул с непритворной завистью. В прошлый раз поросенок еще пищал в деревянной клетке.
   Вот так вот сижу тут минут десять уже, корчу рожи, играю пальцами и забавляюсь с малышом, который строго следит за мной, но время от времени расплывается в блаженной улыбке. Сижу, грущу и жду. Душа горит!
   Хлопает дверь. Должно быть, ты. Слышу, как твоя жена выходит из ванной.
   - Ты чего так поздно?
   - Да так. Задержавшись. А таперича пришедши. А у тебя, вижу, гость!
   - Ага! - она дразняще парирует. - И мы тут без тебя не скучали!
   Ты выглядываешь из-за косяка.
   - Еще бы! Ну и рожа! С такой не соскучишься, - в голосе слышится удовлетворение. Ты явно рад поводу посидеть и потрепаться в будний вечер.
   - Я тут мигом закончу и дам вам покушать, - она говорит и исчезает.
   - Пойдем курнем малость, пока ужин зреет? - я встаю, приоткрываю дипломат и показываю горлышко. Вермут.
   - Уломал, искуситель, - ты потираешь руки. - Постой! Емкости нужны - пойло разливать!
   Ты извлекаешь из шкафа фужеры, я раскупориваю бутылку, разливаю, и мы выходим на крыльцо. Сидим и дымим.
   - Ну, - говорю. - Кайся, лишенец!
   - Не гневись, батюшка!
   - Кайся, кайся! Знаю я вас, молодых...
   Ты корчишь улыбочку, чуть потупив взор, и выдерживаешь артистическую паузу:
   - Побойся бога! Я старый, больной человек. Одной ногой в могиле. Тут рехнуться можно - дела, командировки, иногда беру халтуры на дом. У жены - дом, сад, мальки-злодеи. Тоже заездилась. В воскресенье рванули как-то ненароком в деревню, а вобщем-то... - ты отмахиваешься.
   - А ряшка-то лоснится, - я раздуваю щеки.
   - У утопленников тоже. И синеет. Нет, конечно набегает кое-что. А долго ли так протянешь? Мы тут наметились на лето слегка смотаться на все четыре стороны. Так основательно - на месяц. Дом, детей, собаку эту страшную спихнем мамаше, и покатили... Вот, единственная радость осталась... - твой взгляд застывает на опустевшем бокале.
   - Так что ж... - я хватаюсь за бутылку.
   - Медлить нельзя!
   Приняли.
   - Хоро-о-ош, - ты встряхиваешься. - Докладывай, твоя очередь!
   - Это что же, так-таки и докладывать?
   - Ну что ты, впервые замужем? - ты стискиваешь зубы и сжимаешь кулаки. - Как жизнь половая?
   Я поперхиваюсь. Ты хлопаешь мне по спине и хохочешь надрываясь. И ты давненько не сиживал так на крыльце, блаженно погрузившись в собственную тупость.
   - Какая жизнь! Я уж и забыл, как женщины выглядят. Весь день на работе, по вечерам долбаю немецкий: тут светит в одну совместную контору юристом затесаться... По выходным - на участке. К зиме дом под крышу подвести должен. Пашу, как зверь. А что касается половой жизни, тут надо держать себя в руках, - я многозначительно развожу ладони.
   Хихикаем до упаду. Семейные остроты. Хорошо нам в своей тарелке. В последнее время как-то приходится изо дня в день разговаривать с кем-то о чем-то. Будто речь - какое-то средство коммуникации. Вот и вызревает потребность приволочься к тебе и поговорить о нечём. Для души. И вспомнить, что дар речи - это игрушка.
   Распахивается дверь:
   - Господа! К столу!
  

*

  
   Сидим, чавкаем, треплемся. Но не так, как на крыльце. Нас уже трое. Разговоры больше клонят к делам и быту. Ты взял пухлые папки с какими-то деловыми бумагами. Время от времени что-то спрашиваешь, и я с умным лицом консультирую. Хоть какой-нибудь толк от меня.
   - И ты так запросто веришь всему, что он несет? - она, прищурившись, спрашивает тебя. Она сегодня в ударе. Кокетничает.
   - Мм-м... Да-а, - ты мурлыкаешь про себя. Не понятно, дошел ли вообще до тебя ее вопрос.
   Всем телом овладает теплый хмель и чарующая лень. Хорошо так посидеть не напрягаясь. Неохота думать о делах. Язык невольно настраивается на легкий флирт. Вот и твоя жена рядом. Не женщина, что ли?
   - Послушай, рябчик! - я обращаюсь к ней. - Ну, на кой лад он тебе, это тупое, равнодушное животное?
   Это о тебе. А ты и глазом не моргнул, весь в своих таблицах.
   - Это точно! - она радостно поддакивает. - Что ни вечер, роется, как крот, в своих бумагах. По-моему, он вообще в жене не нуждается.
   - Я ведь заранее предлагал: вышла бы за меня. - Это не ложь. Такой упрек, должно быть, любая от меня слыхала. - Я же неправдоподобно внимателен.
   - А я что, спорю? - она тяжело вздыхает и поднимает глаза на тебя. - Но помнишь, он тогда не таким был. - Она весело пихает тебя в бок. - Эй! Правда же, не таким!
   Ты замороченно смотришь на нас.
   - Что? А-а! Не таким, разумеется. Где уж там! Молод был, бестолков, - ты поднимаешь стакан, привлекая и нас к делу этому, а потом снова погружаешься в бумаги... Понимаю. Хочешь быстрее разделаться с ними, чтоб потом, не дергаясь, расслабиться со мною. А ей-то тоже хочется. Ты весь день на людях, а у нее - сплошные дети, сад, варенья, огурчики...
   - Скажу тебе по секрету, - это я опять к ней, - пусть работает! Нам-то что! Мы свое уже отработали. Выпьем же с миром!
   - О чем речь! - она отвечает и косится на тебя. - Больно нужен!
   Встаю и снимаю гитару со шкафа.
   - Ну что, сбацать что-нибудь?
   - Почему бы и нет? - она улыбается.
   Это просто. Вино, усталость, душещипательная песенка. Знаю, что ей нравится. Чудесно. В ее глазах чуть набегают слезы, в уголках рта на миг задерживается мимолетная улыбка. Велико дело - растравить душу женщине. Еще бы! Похоже, я и сам расчувствовался.
   Но не ты. Твое усердие навевает на меня тоску. Собственно, я так же вкалываю. Когда надо. Но сейчас мне хотелось бы от тебя чего-то другого.
   И ей хотелось бы.
   - Что дальше? Что барышня закажет?
   - Не знаю, - она улыбается мне в глаза. - Что-нибудь милое.
   Когда ты в последний раз пел именно ей? Наверное, давно. Как кто-либо другой.
   - Мадам, - я качаю бровями и таращу глаза, чтобы стало ясно, что это уж сплошнейший бред. - Допиваем вермут и - в путь.
   - Как - в путь?
   - Просто. Нас ждет дорога. Ко мне домой. Разве не понятно... Начнем с песенок... А он нам ни к чему!
   - Он? - она вздрагивает с отвращением и продолжает комедию. - Да ну его...
   Тут резко изменяется ее тон и выражение лица. Она касается тебя и говорит:
   - Понял? Ты нам не нужен!
   - Во те новость! - брякаешь ты.
   - Мы покидаем тебя! - сообщает она с вызовом и всем своим естеством ожидает запрета.
   - Кидайте, милые мои, кидайте на здоровье, - ты бормочешь, как между прочим, собирая бумаги в кучу. Тут твой взгляд возвращается к нам: - Ну, чего задумались, про винцо забыли?
   Ты решительно разливаешь. Бутылка подходит к концу.
   - Кто же это забыл! - я хрюкаю. - Сейчас одолеем и тронемся. Ты всем наскучил досконально.
   - Вот так! - она подхватывает и прижимается к тебе. - Я сегодня вечером в гости еду. Потому, что не нужна тебе.
   В ее голосе недвусмысленно звучит "милый, я никуда не поеду, нужна ведь я тебе, правда?".
   Сейчас нельзя позволить тебе наговорить лишнего.
   - Слышь, хозяин! Спой-ка для души! - я протягиваю через стол гитару.
   - Да пошел... - ты отмахиваешься. Петь - это уж самое крайнее, что тебе предлагать.
   - Ну почему? Спой же! - она трясет твой локоть. Помочь бы ей, и через полминуты уломали бы тебя.
   - Короче, не выпендривайся! - говорю. - Даешь что нибудь душераздирающее! Скажем, "ах вернисаж, мучитель наш!"
   Я знаю, что она любит эту вещь. Ты свирепеешь. Явись, где угодно, везде от тебя требуют вернисаж да муки. Это все решает. Она сразу "да, да," ты отнекивашься, и я начинаю осознанно и планомерно приближаться к цели. Похоже, до сих пор никто другой не принимает всерьез, что она поедет со мной. Но ты отказал ей в заветном желании. Сейчас она заупрямится.
   - Тогда ты спой! - она обращается ко мне.
   - Просьба гостьи - закон, - я, как-то невольно опередив события, ощутил вдруг приступ гостеприимства. Но про вернисаж все же петь не буду. Играть на том, что она почитает в тебе, - это уж слишком. Я сам знаю, что во мне ценится.
   Пересев напротив, смотрю ей в глаза и пою страстный романс: "Ты чужая, ты жена чужая, и не быть тебе со мной". Это достаточно несерьезно, чтобы незаметно создать настроение. Настроить создание.
   С вермутом покончено. Ты вытаскиваешь из шкафа чудом уцелевшее с прошлого года домашнее вино.
   - Ну что ж, забулдыга! - хлопаю тебе по плечу. - Опрокинем это и... - я многозначительно гляжу на нее.
   - И поехали! - она говорит тебе вызывающе, не так, как до сих пор.
   - Не новость, - ты отмахиваешься. - Достали. Не остроумно.
   В том-то и дело. Естественно - не остроумно. Неужели не видно, что это уже давно перевалило за шутку! А она? Понимает? Может быть, не хочет понять? Спешу на помощь. С того момента, когда ты окажешь первое сопротивление, считай - все пропало. Ты не должен его оказать. Давай, не пойми до самого конца! А тогда уже поздно будет отступиться.
   - По правде говоря, и так ясно, что никуда ты не уедешь, - я задумчиво произношу то ли про себя, то ли обращаясь к ней, и устало провожу по струнам:
   - Может быть, махнем в кабак?
   Бессмыслица. Уж дальше некуда.
   - Не тянет больше, - ты зеваешь. - Лениво.
   - Ну, а если жена сегодня гулять собралась. Ты же не против?
   - Боже упаси! Мне-то что! - ты довольно хмыкаешь. Это все ерничанье.
   - Слыхала? Не пора ли собираться!
   - И куда ж это мы собрамшись, зайчонок мой? - твой голос звучит слегка уныло. Чувствуется, что вся эта болтовня у тебя уже вот где сидит.
   - А я о чем? - подначиваю я ее. - Он ни на секунду не поверил, что мы не шуты гороховые. Вот, оставайся - и он уже никогда в жизни тебя всерьез не примет!
   - А я разве не серьезно? - она восклицает. Видно, женское терпение подходит к концу. И впрямь - сколько можно напрашиваться на желанный запрет! - Тебе спать пора, а мне - развлекаться. Так я пошла?
   Последний вопрос уже не вопрос. Это ультиматум. Запрети же!
   Пора вмешаться.
   - Послушай, повелительница моя, о чем ты спрашиваешь: он же вообще не понял, что мы куда-то направляемся!
   - Не веришь, значит? - она еще колеблется.
   - э-э... - ты неопределенно размахиваешь рукой. Надоели тебе эти дурацкие игры. Не веришь - спору нет.
   И она не верит. Это отражают ее смущенные глаза, неуверенно косясь на меня. И я отвергающе отмахиваюсь.
   - И вправду, хватит. Никто не верит, и сама ты не хуже других соображаешь, что не для тебя все это. - Мой голос звучит разочарованно. - Не бывало у тебя склонности к этаким шуточкам, и не будет.
   - Вот оно что! - она топнула ножкой. - Ты, значит, дурака валял? Приглашал меня, зная, что я не соглашусь?
   - Я? - пытаюсь вместить в своем взгляде все доступное мне возмущение. - Полагаю, что я именно тот в этом узком кругу присутствующих, искренность которого в данный момент обсуждению не подлежит.
   - Вот, значит, ты какой, - она встает. - А я - не в счет!
   - Как только двинемся, так и поверю. Но, по правде говоря...
   - Я! Пошла! Собираться! - последние слова, скорее, тебе адресованы. Глаза блестят и щеки горят от вина и решительности.
   - Ну, иди... За руку держать, что ли? - это ты дурака свалял. Разбил девичьи мечты. Не оправдал ожиданий. Или... Кто знает. Похоже, и ее наконец увлекло маленькое приключение, еще полминуты назад отнесенное на счет моего остроумия. А ведь в любой жене таится женщина.
   Она исчезает в ванной и пускает воду. Мы невольно переходим на шепот. Ты врубаешь магнитофон. Прячу лицо за маской целомудренного изумления, как бы почувствовав, что невинная шутка перерастает в быль, и выхожу из окопа. Пора наступать.
   - Эй! Ты действительно веришь, что она может запросто взять и уехать?
   - Поди разбери, - ты пожимаешь плечами. - Похоже на то...
   - Я же просто загнал ее в тупик, вот и все. Она до последнего дожидалась твоего запрета.
   - А я что, Цербер? Катитесь к черту и торчите хоть до утра!
   - Ты хорошо подумал? Пойми же: одно твое слово, и она останется,
   - Н-ну... Мне-то что... Но вот вы, - ты вдруг расплылся в улыбке, - вы же с тоски подохнете. Чем займетесь-то?
   - Как - чем? - я еще понижаю голос, как заговорщик (она выходит из ванной и удаляется в спальню). - Что ночью делают... Вдвоем... Не знаешь, что ли?
   - Откуда? - в твоих глазах отеческая укоризна.
   - Скажи, ты имеешь что-нибудь против?
   - Я? - ты - настоящий ты. - Да ради бога! Успехов тебе! Ей бы перемена только на пользу пошла. Но дохлый номер, понимаешь? Не светит! - ты беспомощно двигаешь пальцами, не находя нужный жест, чтоб показать мне, безумцу, до чего ж мимо кассы мои чаяния. - Ну... Брось ты это... Выкинь из головы! Бестолку. Отсос Петрович - и все. Крепость непробиваема.
   - Тем лучше. Выходит, у меня на руках твоя лицензия, если уж там что, не дай бог...
   - Да бог с тобой! Лицензия, патент, техпаспорт... Что еще? Руководство по эксплуатации?
   - Думаю, не понадобится.
   Ведь действительно - несерьезно. Или я и вправду засомневался?
   - Ну что, карета подана? - она стоит в дверях. Светлое демисезонное пальто, подчеркивающее ее осиную талию, прическа подправлена, сдержанно подкрашено лицо. Она резко изменилась. Я никогда ранее не пытался оценивать ее, как мужчина. Двое детей не испортили по-детски хрупкую фигуру и юношеские черты лица. Помолодела лет на пять. Студентка студенткой.
   Наступил решающий момент. Ошибиться нельзя - ни на йоту.
   - Тронулись! - я встаю. - Жди жену к рассвету!
   Она проникновенно уставилась на тебя. Надеется. Но ты же не подведешь, правда?
   - Уходя уходите! - ты даешь отцовский завет на дорожку. - Хотелось бы знать, чем вы там, бедняжки Джонни, время убьете.
   - Какая разница! Налагаю на себя обет вернуть твою девицу целой и невредимой.
   - Вперед, орлы! - ты зачитываешь приговор. И некуда ей деться. Она опускается в кресло и вытягивает ноги.
   - Я готова. Если б только нашелся, кто меня обул...
   Ее ноги... Непонятный жест. Боюсь, что и для нее самой. Она, что же, полагает, что это противно - обуть ее? Или просто не знает, что это может быть и заманчиво?
   - Множество кавалеров вертятся в простынях, бессонными ночами грезя о таком шансе, - я делаю мушкетерский поклон, опускаюсь на одно колено и натягиваю сапог, избегая прикосновения к тонкому чулку. Я опасаюсь почувствовать ее.
   На пороге ты целуешь ее в щеку.
   - Доброй ночи! И не делайте глупостей. Спите спокойно. Можно обнявшись.
  

*

  
   - Может быть, все-таки вернуться? - ты все еще раздумываешь, подходя к калитке.
   - Умным такое действие не назовешь, - я авторитетно поясняю: - Ты бы просто зря потеряла время. Твой уход и так никого не встревожил.
   - Вот именно. Скажи откровенно: а почему он меня отпустил? - ты сжимаешь мне локоть, который я подал, выходя на улицу.
   - Ну, например... А почему нет? Как ты это себе представляешь?
   - Да, но...
   - Никаких "но"! Мне поручено тебя развлекать. Этим я и займусь. И мне не простят, если не оправдаю доверия.
   Такси долго ждать не приходится. Тем лучше. Долго таскаясь по улицам, ты бы протрезвела и снова начала бы колебаться. Кобеляться.
   Вот мы и дома. Поднимаемся на четвертый этаж (тихонько, ибо ты остерегаешься встретить кого-нибудь, словно маркиза знатная). Отпираю дверь, и мы юркаем в прихожую.
   В комнате открыто окно. Довольно прохладно.
   - Располагайся! - я указываю на диван и забираю твое пальто. Ты присаживаешься на самый краешек, будто заскочила на минутку.
   Врубаю проигрыватель и завожу Дассена. Знаю, что ты любишь. Закрываю окно, включаю электрокамин и удаляюсь на кухню.
   Пять минут спустя являюсь с подносом. Кофе, ликер "Мокка", сигареты "Mщку", печенья... Все, как у людей. В комнате уже стало милее. Сакраментально бормочет Дассен. Камин бросает теплые, алые отблески. Ты улыбаешься. Добрая примета. Главное - не позволить тебе думать.
   - Так значит - за знакомство! - я поднимаю стаканчик. - Мы такие герои Ремарка. Только что встретились в ресторане... Потом зашли ко мне - утомленному жизнью холостяку.
   - И дальше тоже все по Ремарку? - ты вновь стала кокетливой.
   - Ты подразумеваешь неизлечимую болезнь и смерть в конце? - я улыбаюсь, не сомневаясь, что совсем не то у тебя на уме: - Нет уж. Дальше сами придумаем.
   Пригубив бокал, ты поджимаешь ноги на диване и укрываешь их подушкой. Затыкаю Дассена и хватаюсь за гитару.
   - Я весь целиком в твоем распоряжении, - заявляю я с полной ответственностью. Должно же тебе нравиться, что кто-то хоть на миг твой. И не только он.
   Задумчиво перебираю струны. Ты закуриваешь длинную, коричневую сигарету. Слыхал я, что случается такое, но видеть не приходилось. Пока вроде приступ бурных страстей нам не угрожает, зато хорошо посидим - это уж точно.
   Время течет спокойно и мило. Говорим о нем. Было бы лучше не трогать его, ибо мысли о нем тебя беспокоят. Ты мучаешь себя в предчувствии завтрашнего утра и пребываешь в недоумении: как это он так спокойно пустил тебя ночью со мной. Ну и рассуждает женщина! Я, конечно, не Брюс Ли, но все же нормальный человек женщину ночью в Межапарке спокойнее пустил бы со мной, чем без меня.
   Ты твердо решила явиться домой с самого раннего утра. Пока он на работу не ушел. По-твоему, иначе он и на работу может не пойти, и что тогда будет! Сплошной кошмар, до чего ж можно человека не знать! Самое большое, что тебе угрожает - это его шуточки.
   Ты ломаешь голову: действительно ли он спит? Рябчик! Мой друг дрыхнет, как сурок. Так и не пойму, кто же из нас с ним живет!
   Тебе было бы лучше о нем не думать. Но нельзя то, что нельзя. Вот я и говорю нарочно о нем, постепенно переводя беседу на тебя.
   Тобой овладевает ночное откровение. Ты рассказываешь, как много всего тебе в жизни не хватает. Нет, не о нем речь, конечно. Это было бы наипротивнейшее, что мы могли бы обсуждать. Тебе просто не хватает... Мало ли, чего. О нем только хорошее. Но с тоской. Ты так и не простила, что он тебя не удержал.
   До чего ж вы рабские существа!
   Хочется спрятать тебя за пазуху и не отдавать никому. Я сбросил маску Арлекино, сопровождающую меня всю жизнь. И ты уже не по-матерински всепростительна к шаловливому ловеласу, как до сих пор. Ты дитя, тоскующее по теплу. Но я воздерживаюсь излучать его. Мы сидим на диване - каждый у своей стены.
   Болтаю о том, что хотел бы детей, да второй половиной судьба не наделила. Бывает, и меня преследует приступы откровенности.
   Ты умеешь находить слова утешения. Ты мила. Никогда не пожалею об этой ночи, о знакомстве с тобой. Хорошо, и все. Целомудренная романтика влечет больше, чем оргии.
   Ты не допиваешь. И мне, значит, лучше не увлекаться.
   Легкий хмель вытесняет усталость. Дважды бьют настенные часы. Воцаряется продолжительное безмолвие.
   - А что у меня завтра дома будет... - ты совершенно не кстати возвращаешься к этой бесплодной теме.
   - Ничего не будет. Я собственной персоной в семь часов доставлю тебя домой.
   - Ты сам меня отведешь?
   - Ага. И вместе позавтракаем.
   Тебе явно стало легче, хоть ты и пытаешься это скрыть.
   - Ладно. Впрочем, я вздремлю. Споешь еще что-нибудь?
   А как же! У меня и права голоса нету. Голос имеется, а прав - нема. Я же здесь главный виновник.
   Напеваю под тихие переборы. Ты берешь подушку, сворачиваешься котеночком и погружаешься в сон. Ноги твои упираются мне в бок. Я встаю и возвращаю Дассена. Ты приподнимаешь голову и непонимающе моргаешь.
   - Давай-ка, сделаем так, - я беру подушку и кладу на колени. - Ложись!
   Я ничего не поясняю. И нечего объяснять. Вот, спроси "зачем?", - я и останусь в дураках.
   Ты не спрашиваешь. Поворачиваешься, устраиваешься поудобнее и закрываешь глаза. Звучит музыка. Я опускаю веки, будто задремал, и медленно кручу твои волосы вокруг пальцев. Ты молчишь. Ты до такой степени молчишь, что я буквально слышу твое молчание. Точно, как в детстве, когда случалось - засыпаешь у телевизора, и мать начинает легонько щекотать спину. В этот момент детское самолюбие и стремление к независимости борятся с желанием продлить приятный момент и боязнью, что мать может перестать ласкать тебя. Уж и спина занемеет, а не двинешься.
   Мои пальцы замысловато кружатся по твоему лбу, вискам, изредка и щекам. Ты дремлешь. На самом деле, ты дремлешь крепче, чем на самом деле. Чем смелее мои пальцы, тем глубже твой сон.
   - Чем это ты занимаешься? - твой голос очень сонный. Столь сонный, каким и должен быть голос, не понимающий, чем это я занимаюсь.
   - Как бы успокаиваю тебя...
   - У тебя хорошо получается...
   Есть! Уж никто другой так не сказал бы. Только ты, безупречно прожившая в браке шесть лет. Без всякого намерения - просто сказала, что чувствовала. Может быть, до этого я ни на что и не рассчитывал. Ну, а сейчас...
   Ареал деятельности моих пальцев никоим образом не расширяется. Настоящий уровень ты одобрила, и нечего соваться в неведомые пространства. Но и зевать не обязательно. Коже надоедает, если ее долго тормошить в одном и том же месте.
   Я ласкаю твои щеки. Легко, легонько. Чуть заметно. Щеки, подбородок, губы... Только губы... Другая рука мягко гладит волосы, чуть отвлекая внимание.
   Губы твои сухие и мягкие. Они поддаются под моими скользящими пальцами. И они скользят. Скользят вокруг. Вот уже скользят по. И наконец проскальзывают между. Губы просыпаются. Они зовут. Они горячи и страстны. Во мне все кипит. Спина невольно изгибается, и наши дыхательные пути замыкаются в единый цикл. Дышать нам незачем.
   Ты слегка пахнешь духами. Твое дыхание неощутимо. И правильно. Дыхание не должно ощущаться, дыхание должно сливаться.
   Мы распластались на диване. Я возбужден и нетерпелив. Обычно я сознательно медлю, дразняще медлю до того, как внезапно обрушусь на женщину грозой. Но не сейчас. Лишь бы не позволить тебе рассуждать. И себе.
   Твои руки рвут мою рубашку, рвачи этакие. И мои не лишены рвения. Я боюсь задерживаться у пуговиц блузки. Поднимаю ее вверх. Твое хрупкое тело беззащитно, как у ребенка - тронь, и сломаешь. Лежа на спине, девчоночья грудь почти исчезает, а на нежную кожу живота косое пламя свечи бросает шелковистый отблеск. Тонкий бархат кожи, как у плюшевого медвежонка. Мои ребра вот-вот треснут от распирающей меня животной жажды обнять тебя, защитить, на руках носить и умереть за тебя - от этой первобытной страсти, которой самец отличается от вибратора. Я алчно целую твое тело ниже и ниже, прикрывая блузкой то, что уже поцеловал, чтобы ты не замерзла. Рука шелестя скользит по горячему капрону, который покрывает твои пьянящие ноги. Давно не обожал никого так, как тебя в этот миг.
   Подбородок упирается в пояс юбки. Приехали.
   Взяв себя в руки, возвращаюсь и снова припадаю к твоим губам. Ни слова, прошу тебя!
  
   Лежим обнявшись. Я привел тебя в относительный порядок.
   - Вот не думала, что ты такой нежный... - ты шепчешь мне на ухо. Улыбаюсь. Ты тоже не знаешь, что нежны те мужчины, кои болтают пакости и в поездке загород мочатся, не удосужившись отойти в сторону больше, чем на три шага. Нежные, видите ли, взахлеб глаголят о любви при лунном свете. Вот, вы и жутко удивляетесь, когда такой взгромоздится, урча, как морская свинка, справит свои потребности, а потом повернется спиной и - храпеть.
   Нажимаю пальцем на кончик твоего носа.
   - У тебя нос пищит... - шепчу. Ты смеешься и всматриваешься мне в глаза.
   - А у тебя? Не пищит?
   - Попробуй!
   Ты дотрагиваешься до моего носа. Я сжимаю губы, пищу и удивляюсь:
   - Ой! И у меня пищит.
   - Но только, если нажимаю я!
   Снова обнимаю тебя. Крепко-крепко.
   Блаженное ничегонеделание. Мы молчим. Говорят наши руки.
   - Что я делаю? - ты шепчешь. - Скажи прямо: что это такое? Зачем я так поступаю?
   - Это ничего. Совершенно ничего. Шуточка, милая такая, в будний вечер.
   - Ты и в правду так считаешь?
   - Я не считаю. Я знаю.
   - А как же он?
   - А что он? По твоему, он нас чем-то обидел?
   Шучу. Мы не были бы друзьями с рождения Христова, если бы обижали друг друга.
   - Послушай! Вот уже сколько лет ты целиком принадлежишь ему. И так будет всегда. И сейчас.
   Хорошо звучит. Убедительно. Если уж тебе не ясно, что никто никому не принадлежит, то не мне же прямо здесь лекцию читать.
   - Но...
   Я прижимаю палец к твоим губам.
   - Никаких "но". Только "и". Все большие "но" оказываются маленькими "и".
   Замысловато получилось. По-разному можно понять. Или просто не понять. Не всегда уж так сразу возмешь и сформулируешь мысль.
   Бедняжка Джонни! Ты все еще по-детски терзаешься сомнениями. Мне тебя до боли жалко. Хочется уберечь тебя от всего.
   Я сажусь, прижимаю тебя к себе и целую. Ты страстно хватаешь мои губы. Руки оказываются у меня под рубашкой.
   На этот раз я завлекающе сдержан. Знаю, что ничего не будет. Именно поэтому не спешу доводить до конца. До конца, которому так и не бывать концом. Но ты не умеешь медленно. Ты засасываешь меня в пекло бушующей страсти. В этот бурлящий поток, запрещенный для тебя тобой же. Не мною, не матушкой природой, не...
   И он не запретил.
   Твое полуобнаженное тело заставляет дрожать воздух, извиваясь, будто водоросль. Пламя свечи колеблется.
   Рубашка уже давно сорвана с меня, но кожаный пояс не поддается под нетерпеливыми рывками твоих рук. Я уже насладился твоим лицом, плечами, грудью, талией... Дальше - ткань. Спешно отстегиваю крючок. Серая юбка, простые, серые колготки, узенькая, белая кружевная занавеска...
   Смеешься ты, или плачешь? Никак не пойму. Но это светло и звонко.
   Ты чиста и благовонна. Я и не сомневался.
   Твой голос доносится откуда-то сверху. Быть может, даже из мира иного.
   - Нет... Не надо... Прошу тебя... Не могу...
   Слышишь ли ты себя сейчас? Может и нет. Но я слышу.
   Я пью тебя словно воду из родника. Я маленький сластена, и ты течешь, как мед, по моим губам. Это невинно и прелестно. Куда гаже смотрится мужчина в борьбе со своими штанами... Пояс, пуговицы, узкие брючины... Драные трусы...
   Не катит.
   - Иди ко мне... Нет, не надо... Прошу...
   О чем ты просишь? Сама хоть знаешь?
   Я поднимаюсь и снова целую тебя в губы... Ты постепенно успокаиваешься. Твоя обнаженная плоть - искусство в чистом виде. А я - солдат во время утренней зарядки: вспотевший, волосатый, в парусиновых штанах...
   - Закуришь?
   - Нет, - ты мотаешь головой, не открывая глаз.
   - Тогда кофе?
   - Тогда кофе...
   Встаю, аккуратно складываю твою одежду на край дивана и беру рубашку.
   - Пошел готовить, - я направляюсь к двери и деловито бросаю: - А ты сиди и жди, как поросенок. Договорились?
   - М-м? - твои глаза закрыты.
   - Эй! - я снова тормошу тебя. Ты поднимаешь веки, улыбаешься и наконец заявляешь:
   - Да бог с тобой! Чай! И выметайся!
   Когда я возвращаюсь с чаем, ты уже сидишь одетая и улыбаешься.
   - Развлекай меня! Ты обещал!
   - Ни уж то не разволок!
   - Не-а!
   Странно. Ты больше не девица. Ты женщина. Ну, слава богу!
   Пою песенки. Давно уже повторяюсь. Ты клюешь носом и отчаянно борешься со сном. Чувствую, что ночь уходит в прошлое и надвигается день. Сидеть становится все сложнее. В нижней части живота, в самом сакраментальном месте, появляются ноющие покалывания, напоминающее о подростковых ночных бдениях. Через пару часов наступят настоящие роды.
   - ...пойдешь со мной? - ты спрашиваешь, будто продолжая незаконченную фразу.
   - Да.
   Как вытеснить из тебя глупые самоугрызения?
   - Что мы скажем?
   - Все, как было. И чуть больше. То есть, промолчу, что не было.
   - Ты это всерьез? - в голосе звучит недоумение.
   - Абсолютно, - я говорю, обнимаю твои плечи и сжимаю. - Положись на меня! Не знаешь меня, что ли? Чем серьезней я говорю, тем громче люди хохочут. Известное дело.
   Известное. Да не тебе. Тебе кажется, что я тут всех нарочно веселю. Арлекинова участь.
   - М-м-да...
   - М-м?
   - Ты действительно думаешь, что он спит?
   Ну чем еще крыть? Я беру жестокий аккорд:
   - "Strangers in the night exсhanging glanсes, wand'ring in the night..."
  

*

  
   Дверь открываешь ты сам. Лицо заспанное. Только что из постели вылез. На часах ровно семь.
   Завидую тебе. У меня ноги заплетаются. И больно. Мучительно и неотступно. Как сяду, хочется лечь. Как лягу, хочется встать. Тогда вдруг вроде бы хочется ссать. И наконец, когда ничего не помогает, хочется повеситься.
   - Ого! - ты оживляешься, увидев меня. - Вот уж кого не ожидал увидеть...
   Она с улыбкой заходит в прихожую. Лицо осунувшееся, но живое. Интересно, что сейчас происходит у нее внутри? Поди догадайся. Зато ты точно таков, каким я тебя предполагал увидеть
   - Принимай гостей! - я заваливаюсь внутрь.
   - Чем же вы занимались всю ночь напролет, зайки мои? - ты осведомляешься. - Похоже, не спали.
   - Где уж там спать! - я многозначительно вращаю глазами. Она по-кошачьи оглядывается, мол, обещал - все пронесет, и исчезает в комнате.
   - Как тебе сказать. Твоя жена... - я глубоко вздыхаю.
   - Что жена?
   - Страстная женщина! - я в изнеможении опираюсь о стену.
   - Ну, ты молодец! - весело звучат твои слова по пути на кухню. - Иди-ка сюда, перекусим.
  
   Дружно сидим за столом. Ты рассказываешь, как хорошо выспался. Я, в свою очередь, ненавязчиво и со вкусом описываю наши ночные забавы. Разумеется, намекаю, что все протекало своим чередом. Ты смеешся и отмахиваешься. Ты делаешь все, как положено - по пунктам.
   Я не вру. Но формально. По существу, я таю что-то от вас обоих. От тебя - происшедшее. От нее? От нее я таю то, что не могу ничего долго утаить от тебя. Ей этого не понять. И не понять, что ты поймешь. Ведь ты так и не признаешься никогда, что знаешь и понимаешь. А если бы признался - она бы не поняла, как можно это понять. Вы так и будете таить.
   Так делается.
  
   Утро бодряще прохладно. Идем по улице. Вдруг ты спрашиваешь:
   - Слушай! А в правду - чем вы занимались?
   - Так ведь докладывал же! Ну ладно. Загнул малость. В сущности ничего и не было. На самом интересном месте ей примерещились моральные проблемы, и, устыдившись, она одумалась. Вот, я и рожаю, как в молодости, - я выразительно тыкаю пальцем в пах.
   - Да что ты говоришь?! - ты заинтересованно воскликаешь. Твое изумление так же серьезно, как по-твоему мой отчет. Тебе ясно, что сегодня я настроен ерничать и разумного слова из меня не выжать. Я даже слегка раздосадован. Неужели до тебя не доходит, что это не может быть остроумным, что не буду я до такой степени тупо дурака валять.
   Стою на трамвайной остановке и провожаю тебя взглядом. Когда ты все узнаешь? Завтра? Послезавтра?
   Скоро. Ну, можно ли представить, что я буду что-то скрывать от тебя! Действительно ли наша дружба столь необычна?
   За тебя я не сомневаюсь. Приключение является достоянием человечества. Для меня, для тебя, для родины. А для нее...
   Почему? Почему же этого не случилось?
   Виноват мужчина. Всегда. Так положено. Это функция мужчины.
   А впрочем, было бы глупо, если бы так вот сразу все и произошло. Мне бы это казалось неправильным. Сейчас я определенно чувствую себя лучше.
   В следующий раз... Это как-то логичнее. Я буду более подготовлен к мероприятию психологически, социально и гигиенически. И материально.
   Заткнись! Следующего раза не будет!
   И женщина не лишена функции. Женщина не прощает.

***


 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"