Феллер Виктор Валентинович
Ментальная карта Средневековья

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Чтобы понять западноевропейское Средневековье, можно прочитать многотомные Истории мира, обязательно французских и немецких авторов, а можно только одну небольшую книгу - Цивилизация Средневекового Запада Жака Ле Гоффа ...

Виктор Феллер

МЕНТАЛЬНАЯ КАРТА СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

(ЛУЧШАЯ КНИГА ЖАКА ЛЕ ГОФФА)

   В процессе работы над "Германской одиссеей" я сделал несколько открытий - имен и книг, в свою очередь, открывших для меня новые горизонты. Одной из таких книг стала книга Жака Ле Гоффа "Цивилизация Средневекового Запада", вышедшая в начале 60-х годов ХХ века и произведшая фурор среди западноевропейских историков.
   Чем поразила эта книга? И чем помогла?
   Эта книга помогла мне, как наверняка и моим французским коллегам сорок лет назад, понять мир Средневековья как мир средневековых людей. Автор дает не внешнее, снисходительное или сторонне-восхищенное описание событий, а описание внутреннее и внутренне-цельное. Это не история культуры, материальной жизни, институтов. Это история ментальности, эмоций, ощущений и символов средневекового человека, и через них это история культуры, материальной жизни и институтов средневекового общества. Это история не с позиции "Меня", осознаваемой или неосознанной, а с позиции "Другого", жившего 600-1000 лет назад, понятой во всех основных проявлениях бытия средневекового западноевропейца, "культурного" и "народного".
   В книге Ле Гоффа я получил богатейшую фактуру для собственных выводов, а в авторе - единомышленника, точнее "единовзглядника", смотрящего на историю примерно под тем же углом зрения и занятого раскрытием близких сущностей.
   Книга ярко, тепло и "понимающе" переведена на русский язык коллективом переводчиков (Ю. Малинин, В. Райцес, П. Уваров, Е. Лебедева). Блестящий русский перевод, думаю, должен почти буквально отражать смысловые нюансы и блеск оригинального авторского стиля, образного и логичного французского.
   Сравнительно небольшой объем книги, конечно, не позволил ей стать по своей информативности некоей идеальной "Энциклопедией Средневековья", но плотность фактуры и мысли делает ее качественно энциклопедичной, а великолепный подбор живых свидетельств и авторское "обращение" с этими свидетельствами производят чудо оживления, дополнительно обогащающего читательское восприятие ассоциациями, мыслями, сравнениями, но, самое главное, превращающего читателя в соучастника творческого процесса.
   Например, множество ассоциаций-перевертышей возникает при чтении документов и комментариев о посещении западными варварами культурной и цивилизованной Византии. Как понятны нам их мысли и чувства!
   Читаем в книге:
   "По отношению к грекам латиняне испытывали смесь зависти и презрения, идущего от более или менее подавляемого чувства неполноценности. Латиняне упрекали греков в том, что они манерны, трусливы, непостоянны. Но прежде всего они обвиняли их в богатстве. Это была рефлекторная реакция воинственного и бедного варвара на богатого цивилизованного человека.
   В 968 г. ломбардец Лиутпранд, епископ Кремонский, посланный германским императором Оттоном I в Константинополь, вернулся оттуда с ненавистью в сердце, порожденной тем, что ему выказали мало знаков внимания. Разве басилевс Никифор не бросил ему в лицо: "Вы не римляне, а лангобарды"? На что он ответил: "Ромул был братоубийцей, это доказано историей, и она говорит, что он открыл прибежище для несостоятельных должников, беглых рабов, убийц, приговоренных к казни, и, окружив себя толпой людей такого сорта, назвал их римлянами. Мы же, лангобарды, саксы, франки, лотарингцы, баварцы, свевы, бургунды, мы их презираем настолько, что когда приходим в гнев, то не находим для наших врагов иного оскорбления, чем слово "римлянин", разумея под ним всю низость, всю трусость, всю жадность, весь разврат, всю лживость и, хуже того, свод всех пороков". А вот и религиозное обвинение, предшествующее схизме: "Все ереси родились и преуспели у вас, а мы, люди Запада, положили им конец и умертвили их". И последнее унижение: при отъезде византийские таможенники отняли у Лиутпранда пять пурпурных плащей, вывоз которых был запрещен, - система, непостижимая для варвара, который жил в условиях рудиментарной экономической организации. Отсюда - новое оскорбление: "Эти дряблые, изнеженные люди, с широкими рукавами, с тиарами и тюрбанами на головах, лгуны, скопцы, бездельники, ходят одетые в пурпур, а герои, люди, полные энергии, познавшие войну, проникнутые верой и милосердием, покорные Богу, преисполненные добродетели, - нет!"...
   Неотесанным варварам, которые противопоставляли свою простоту неестественности этой цивилизации церемониала, была непонятна застывшая в этикете светская учтивость. В 1097 г., во время приема лотарингских крестоносцев императором Алексеем I, один из них, раздраженный всем этим этикетом, уселся на трон, "находя неподобающим, чтобы один человек сидел, когда столько храбрых воинов пребывают стоя".
   Такие же реакции у французов - участников II крестового похода, например несдержанность Людовика VII и его советников перед манерами византийских посланцев с витиеватым языком их речей: епископ Лангрский, "испытывая сострадание к королю и будучи больше не в силах выносить длинные фразы оратора и толмача, сказал им: "Братья мои, соблаговолите не говорить столь часто о славе, величии, мудрости и благочестии короля; он себя знает, и мы его знаем тоже; скажите ему быстрее и без обиняков, чего вы хотите".
   Оппозиция была также и в политических традициях. Люди Запада, для которых главной политической добродетелью была верность - искренняя, честная верность феодала, - считали лицемерием византийские методы, целиком пропитанные соображениями государственной пользы. "Ибо у них, - писал еще Одон Дейльский, французский хронист II крестового похода, -общепринятое мнение, что никого нельзя упрекать в клятвопреступлении, если он это позволил себе ради интересов святой империи".
   На ненависть латинян греки отвечали отвращением. Анна Комнина, дочь императора Алексея, которая видела участников I крестового похода, описывает их как грубых, хвастливых, надменных и коварных варваров. То были воины, а негоциантам-грекам война претила; они уклонялись от идеи священной войны и были, как и Анна Комнина, в ужасе от того, что люди церкви, епископы и священники, лично участвовали в сражениях. Как можно быть одновременно слугою Бога и "кровожадным человеком, который дышит смертоубийством"? Превыше всего византийцам внушала ужас алчность людей с Запада, "готовых продать за обол жену и детей".
   Не случайно я включил столь несоразмерное объему короткой статьи извлечение из авторского текста. Короткие выдержки просто не способны выявить основные достоинства легоффовского подхода и заставить разговориться его источники.
   Эта книга сама является живым источником. Из этого источника не только можно черпать информацию и брать в собственную разработку поднятые автором проблемы, к нему можно и просто придти, как приходят к источнику вдохновения, чтобы подзарядиться энергией, исходящей от произведения искусства. Ведь автором создано глубокое цельное видение средневековой жизни, хорошо структурированный и увязанный образ живой, красочной, трагичной, устремленной в небо и бурным потоком бегущей в наше время жизни.
   Под стать произведению Ле Гоффа и послесловие к книге, написанное А.Я. Гуревичем. Это профессиональная и восхищенная статья крупнейшего советского германиста-медиевиста, с мягким упреком лишь обратившего внимание на недостаток внимания к германским истокам Средневековья.
   Здесь есть тонкий момент. Развивая его, можно конструктивно покритиковать автора за некоторую неадекватность наднационального образа европейского Средневековья, который, кстати, более или менее заметен у большинства французских историков. Французы - это нация идей, и потому они легко и незаметно создают обобщенные, универсальные образы, например, образ универсального Средневековья, в котором чужое национальное идеологизировано, а значит офранцужено. Но неадекватность легоффовского образа Средневековья минимальна и является, все же, учитывая объем книги, необходимым упрощением.
   Проявление универсалий западной цивилизации вторично по сравнению с раскрытием сущности национальных общин Запада. Средневековая культура, как и любая другая, была в своих основах национальной, но в лучших проявлениях она оказалась способной породить неустойчивый, но ослепительный полинациональный феномен, который, под влиянием О. Шпенглера, я назвал "готическим синтезом". То, что этот синтез не артефакт субъективного восприятия, а факт высокого Средневековья, доказывается великолепием легоффовских наблюдений потоков средневековой жизни.
   Ле Гофф называет свой подход "исторической антропологией" или "антропологически ориентирования историй". Может быть этот подход, для методологической полноты, следует дополнить и "исторической этнологией"? Действительно, пожалуй, пришло время расширить предмет этнологии (а, тем самым, и историографии-историологии). От статичных феноменов древней и традиционной культуры, пришло время двинуться по пути исследования живой истории становления наций как национальных общин...
   Почему уже две с половиной тысячи лет читают книгу Геродота как историческую Библию, берут его "Историю" с собой на край света? Потому, что он писал историю не только людей, но и богов - общинных, коллективных личностей, и тем самым он написал подлинную и полную историю, в которой человек - не одиночка, культура - не собрание артефактов, а события движимы прихотливой игрой жизни, не задумывающейся над собственной противоречивостью.
   Но Геродот лишь пример гения, создавшего совершенное произведение античной историографии. Его синтез уникален, как, впрочем, любой синтез в гуманитарной науке. Историки нашего времени должны создать собственный синтез. И этот синтез начался в ХХ веке.
   Только в ХХ веке историография стала современной и настоящей наукой, так как только в конце XIX - начале ХХ века историки впервые правильно определили ее цель и предмет. Начиная с В. Дильтея, исторические науки все более ориентируются на объяснение исторических событий с позиций людей, их совершивших, причем не на любое правдоподобное объяснение, а "высшее оправдание", мировоззренческое, ментальное объяснение, идущее от "цельности бытия" изучаемой эпохи.
   История ХХ века - юная наука. Впереди у нее молодость и зрелость. Впереди - открытие и исследование реально действующих в истории феноменов коллективного сознания. Это новое (после Геродота), не естественно-мифологическое, а феноменологическое, открытие истории богов и демонов, не идей, а именно живых, субъективных, но невидимых общинных персоналий.
   По этой и другим причинам, ныне нам неизвестным или в лучшем случае только предчувствуемым, историческим наукам в ближайшие десятилетия уготовано бурное развитие. Это обречет многие исследования на ускоренное моральное старение. Но эту книгу будут читать долго. Потому что в ней бьется пульс жизни.
  
  
  
   3
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"