Феликс Гай Юлий. Dcccxxii ab Urbe condita

Prologo

Здесь все семеро гор державных видно,

И весь Рим осмотреть отсюда можно.

Marcus Valerius Martialis.

Она стояла на верхнем этаже величественной меценатовой башни, глядя на расположенные внизу инсулы, портики, на видневшиеся то здесь, то там крыши храмов, на снующих по узким улочкам людей (как свободных, так и рабов). Город жил, и великое множество звуков, сливавшихся в нечто единое и достигавшее её тонкого слуха, не давало забыть об этом ни на секунду.

Колесница Гелиоса, устремившаяся к вратам небесной конюшни, увозила с собой свет, озарявший Город уже более восьми столетий. Последний луч аккуратно прошёлся по её лицу, лаская правильные черты, немного задержался на глазах, заставив сделать невольное движение веками, после чего растаял в глубинах эфира. Тьма поглотила Рим, но жизнь не прекратила свой бег - на смену одним звукам пришли другие. Вот по мощёным дорогам заскрипели колёса телег, просевших под тяжестью груза, а там, вдалеке, если напрячь слух, можно расслышать возмущение торговца, принимающего товар. Воды Тибра, неслышные днём, теперь словно бы сорвали со своих уст печать молчания, а где-то там, среди бесконечных переплетений тесных улиц и закоулков, слышны чёткие команды вигилов. "Roma non dorme mai" - любил повторять её отец, время от времени приходивший сюда поддержать дочь, нёсшую свою вечную стражу.

"Mai..." - прошептала она, вторя лезущим в голову мыслям.

Шлем, украшенный изображением капитолийской волчицы, слегка съехал набок, выпустив на свободу прядь сокрытых под ним чёрных как смоль локонов. Уперев щит в ногу, она высвободила кисть и быстрым движением устранила помеху.

Грянул гром, сверкнула молния, на мгновение озарив погружённый в ночную темноту Город. "Что-то не так" - пронеслось в её голове. Новая вспышка, и первые капли дождя пали на её обнажённую шею.

"Padre! Che Х successo?" - воскликнула она, но новый раскат грома заглушил её слова.

Дождь набирал силу. Капли, попадавшие на открытые участки кожи, приносили с собой болезненные ощущения, но она продолжала стоять, не смея покинуть своего места.

"Боги, прошу вас, ответьте мне!" - вновь обратилась она к небесам. Но жители царства Юпитера хранили молчание.

Она дёрнула головой, желая убрать очередной мокрый локон, вылезший из-под шлема, и ниспавший на левый глаз, но из этого ничего не вышло. Щит вновь нашёл опору в ноге, дабы дать свободу кисти, но в этот момент чьи-то пальцы ловко устранили причину неудобства.

"А я ведь взывала к тебе" - тихо сказала она не глядя на посетителя. Квирин, потрепав дочь по плечу, лишь улыбнулся в ответ.

Так они и стояли, пока дождь омывал распростёршийся под ними Город. Он - облачённый в тогу, с гордостью взирающий на кровь своей крови. Она - в кожаном доспехе, со шлемом на голове, в руках щит и копьё, уставшим взором смотрящая вдаль, в сторону ворот, где в это самое время началась суета.

Interludio primo

"Fermati!" - закричал преторианец по имени Гай Клавдий, - "Chi sei?".

Всадник не остановился.

"Ho detto fermati!" - снова скомандовал преторианец.

Эффект тот же.

Представитель элитной части exercitus romanus уже было приготовился дать отпор, как вдруг всадник наклонился к гриве коня и медленно начал скатываться вбок.

"Ragazzi!" - окликнул Гай Клавдий своих боевых товарищей, - "Noi abbiamo un uomo ferito".

Наконец, всадник упал наземь, а конь помчался дальше, в сторону городских ворот. Подбежав к раненному, преторианец узнал в нём старого знакомого - Марка Секстия, несколько недель назад ушедшего вместе с Отоном для отражения натиска узурпатора, прибывшего откуда-то с северных границ империи.

"Questo Х il legionario! Subito, portate qui un medico! ".

Позади раздались голоса других преторианцев, но Гай Клавдий их уже не слышал. Его внимание было сосредоточено на раненном Марке Секстие - на том самом Марке Секстие, с которым он всего лишь месяц назад разделил амфору фалернского вина, доставшуюся ему по дешёвке.

"Stai calmo, Marco, sei a casa".

"Gaio... khe-khe... Otone Х perduto" - прошептал он сквозь разбиравший его кашель, - "Vitellio sta andando a Roma...".

Преторианец застыл, ошарашенный новостью. Его руки тряслись. Наконец, невероятным усилием воли он вновь овладел собой и прошептал: "No, Х impossibile".

Но всадник ничего не ответил - он потерял сознание. А небо, внезапно разразившись мощным раскатом грома, обрушилось на землю стеной дождя.

Capitolo primo

Древнее небо Вечного Города утонуло в ночной мгле. Мрак был настолько плотным, что невозможно было рассмотреть ни одной звезды, ни одного знамения, периодически посылаемого бессмертными богами с вершин своего царства. Хотя... быть может, прошедший недавно дождь как раз-таки и был этим самым предзнаменованием?

Исчезло движение, утихли звуки. Даже вигилы несли свою службу в полнейшем молчании. Рим застыл... Казалось бы, невозможно. Как случилось, что Город, покоривший практически весь известный мир, в котором движение не прекращалось ни на секунду, замер, словно образ великого гражданина, высеченный из холодного мрамора искусной рукой мастера? Ответ крылся в сообщении гонца, прибывшего сравнительно недавно. Мало что можно было понять из слов бедолаги, ибо он постоянно сбивался, путался, кричал от боли в раненной конечности и, в конце концов, впал в беспамятство. Однако было ясно одно - Отон потерпел поражение. Но насколько сокрушительное? И жив ли сам император? И как далеко продвинулись войска мятежников? Всё это было покрыто столь же тёмной мглой, как и небо, нависшее над столицей огромной империи.

Никто не смел обсуждать случившееся, а критиковать - тем более. Было очевидно, что если германские легионы ворвутся в Город и титул Августа возьмёт их ставленник - полетят головы с плеч тех, кто осуждал его или восхвалял Отона. Подобное уже случалось во времена Суллы и Мария, Октавиана и Антония.

И всё-таки некоторые квириты, укрывшись в уютном триклинии, отпустив рабов, дабы у тех не выпало оказии подслушать предмет их разговора, перешёптывались, стеная об убийстве Нерона. Действительно, стоило крови наследника Цезаря Августа оросить землю, как империя вспыхнула. Теперь непрерывно лилась кровь граждан. Отцы убивали сыновей, братья, захватывая свои же города, насиловали сестёр... Мир обезумел.

Как раз в эту ночь небольшая группа таких смельчаков укрылась в доме всадника Валерия Младшего, который располагался на Эсквилинском холме. В небольшом, но довольно уютном триклинии возлежало пятеро, включая хозяина дома. Гости были людьми влиятельными и, отправляясь к Валерию, пробирались сквозь тёмные улочки, рискуя при этом подвергнуться нападению со стороны орудовавших в это время разбойников. В любой момент они были готовы свернуть к зданию курии, дабы, в случае неблагоприятного исхода, никто не мог предъявить им никаких претензий. Но вся эта осторожность оказалась излишней - на улицах не было ни души.

Войдя в дом, они прошли через неосвещённый атриум по направлению к таблинуму, где их уже ожидал всадник Валерий. Отсюда группа достопочтенных квиритов двинулась в заветный триклиний - место утоления голода и тёплых бесед. Но в этот раз обстановка его угнетала - на столе в центре зала стояло несколько свечей, которые практически не рассеивали мрак. Квириты, ступая как можно тише, приблизились к клиниям и возлегли на них. Некоторое время сохранялось полнейшее молчание. При желании можно было услышать, как дышит пламя свечей. Но напряжённая атмосфера, царившая в воздухе, требовала alta silentia rumpere.

"Достопочтенные квириты!" - начал представитель всаднического сословия Квинт Валерий Младший, хозяин дома. Голос его был довольно тих, и в обычных условиях расслышать всадника было бы невозможно. Но не сегодня, - "Насколько вам известно, Отон потерпел поражение от легионов Вителлия. Я не знаю - радоваться этому или печалиться. Нет, конечно, гибель римских граждан - всегда трагедия для моего сердца и причина боли души моей, но... как вы полагаете, в случае исхода в пользу узурпатора, повторится ли история Суллы и Мария?".

Ответ взял на себя консул DCCCXXI ann. ab Urbe condita Тиберий Силий Италик.

"Будет ли новая резня или нет - мне не ведомо. Но, при любом раскладе, я склонюсь на сторону победителя. Ибо в этом случае от нас ничего не убудет, но, наоборот, перед нами откроются огромные возможности!".

"Безумны слова твои, Силий", - проговорил сенатор Эмилий, едва сдерживаясь, дабы не разразиться пылкой инвективой против товарища-приспособленца, - "Глядя на тебя я вспоминаю тот, старый сенат, и разум мой охватывает печаль и ужас. Неужели Цицерон и Катон отдали свои великие жизни ради того, чтобы у вас был выбор, кому лобызать край тоги? Мы должны вернуться к истокам, возвратить былую силу, мощь и славу. Пока же во главе государства стоят императоры - мы все обречены на рабство, пусть и прикрытое славным именем нашей республики. Я взываю к Юпитеру Всеблагому Наилучшему, моля о гибели и одного и второго. Случись это, и у нас появится шанс вернуть всё на свои места".

"О да", - перебил Эмилия всадник Валерий Младший, - "Вам, вне всяких сомнений, дадут провести вашу реформу государственного устройства! Вспомните Клавдия - сенат просто не успел ничего сделать, ибо преторианская гвардия, спустя несколько часов после убийства Гая, выдвинула нового претендента на трон".

"Возможно, в твоих словах есть доля истины", - вмешался Квинций Аттик, - "В таком случае, если прикинуть в уме, шансы Отона реорганизовать армию и разгромить Вителлия - равны нулю. Дунайские легионы закалены в битвах с германцами, в то время как италийцы либо уже успели позабыть армейскую жизнь, либо никогда её не знали. И численное превосходство мало что даст".

"И что же ты предлагаешь?", - с волнением в голосе произнёс Эмилий.

"Видимо, единственный логичный выход для нас в данной ситуации - признать Вителлия законным правителем".

"Что я слышу!", - вспыхнул другой сенатор, носивший славный nomen Корнелиев, - "Неужели ты собираешься пресмыкаться перед этим ничтожеством, этой императорской подстилкой?! Кланяться в ноги человеку (если можно назвать этим словом того, кто опустился ниже раба, ибо последний не имеет собственной воли), плававшему в бассейне Тиберия наряду с другими "рыбками"?! Да как вы можете признать императором это СУЩЕСТВО? Считаете, что сможете им манипулировать? О, это ужасный просчёт. То, что он ублажал пасынка Августа, отнюдь не сделало его безвольным. Наоборот. Он жаждет платы за поруганное достоинство... и в её качестве выступает Рим".

"Ты преувеличиваешь", - проговорил Силий Италик, - "Уже прошло столько времени с момента последнего вторжения в его... кхм... достоинство "легионов" Тиберия. Вителлий давно забыл об этом как о неприятном сне. Вспомните реакцию этого человека, когда Гальба, вместо того, чтобы отослать в глубины Тартара, назначил его наместником Верхней Германии - он же просто рассыпался в благодарностях. Исходя из этого, я делаю вывод, что манипулировать им будет проще простого. Он нам ещё за это "gratias" скажет".

"Ты к лекарю не обращался?", - с иронией спросил Корнелий, - "Слова твои не имеют смысла. Его благодарность за назначение наместником - обычная реакция труса, избежавшего смерти. Но сейчас у него в руках дунайские легионы, и теперь ваша очередь рассыпаться в благодарностях... конечно же, при условии, что он решит вас помиловать. И "gratias" придётся говорить тоже вам. Я полностью согласен с идеей Эмилия о возвращении сенату его прежнего величия. Для этого мы должны объявить Вителлия врагом отечества".

Квинций Аттик с удивлением воскликнул:

"Неужели ты думаешь, что вам удастся устранить опасность, назвав волка овцой? Объявление Вителлия врагом отечества обернётся лишь против вас самих, так как никто в здравом уме не станет пытаться задержать человека, у которого в подчинении несколько отборных (да будь даже самых худших) легионов! Сами же солдаты, наоборот, пожелают очищения его репутации вашей кровью".

"Но почему ты исключаешь возможность, что сами же солдаты не прикончат его, когда узнают, какая награда их ждёт?", - вопросил Эмилий.

"Да потому, что сами солдаты и выдвинули его как кандидата. И где гарантии, что они сами не понесут наказание после того, как принесут вам его голову? Да и что такое часть имущества убитого полководца, если с живым им перепадёт куда больше добычи?".

"Да поймите же", - снова взял слово Корнелий, - "Впустив его в Рим вы обречёте себя на погибель. Я до сих пор не могу взять в толк, отчего Гальба не сбросил его с Тарпейской скалы, когда у него была такая возможность?! Помяните мои слова, достопочтенные квириты - если он войдёт в Город, это будет равносильно нашествию галлов, да только в этот раз гуси нам не помогут. Вы не смотрите на его предков - этот человек истинный зверь, а служба на северной границе совершенно убила в нём последние зачатки virtus romanus".

"Но как же...", - начал было Эмилий, однако голос его, и без того едва слышный в ночной тишине, утонул в звуке раздавшихся шагов, доносившихся из атриума.

Хозяин дома и его гости застыли, объятые ужасом. С каждым новым отзвуком шагов ритм их сердца ускорялся. Перед глазами плыли чёрные точки, заволакивающие и без того плохо освещённую комнату. Мысли путались. Они пытались найти ответ на единственный вопрос, волнующий тех, у кого уже нет времени на спасение, но не могли сконцентрироваться. Застывшие, подобно мраморным изваяниям, до них не сразу дошло, что звуки шагов прекратились, и в дверном проёме, ведшем в триклиний, вырос чей-то до боли знакомый силуэт. Из оцепенения, опутавшего хозяина дома и его высокопоставленных гостей, вывел резкий, режущий слух лёгкой хрипотцой голос ночного посетителя:

"Нет ничего опаснее, чем предпринятые в страхе меры предосторожности, друзья мои. Отпускать рабов было не разумно с вашей стороны - это в первую очередь указывает на то, что хозяева что-то замышляют".

Ответом была тишина. Уловив напряжение, витающее в воздухе, силуэт качнулся, сделал несколько шагов и приблизился к центру зала - единственному месту, где горели свечи. Их тусклый свет выловил из мрака черты столь позднего визитёра. Седые волосы, находящиеся в беспорядке вокруг залысины, и острый нос, напоминавший орлиный клюв, выдавали в нём Флавия Сабина, префекта Города. И хотя он был узнан, тем не менее, ощущение тревоги не покинуло сердца присутствующих здесь магистратов. Не призывало к этому и выражение лица Сабина, и без того мрачное, а в свете пляшущих огней отдающее чем-то зловещим.

"Вести, прямо скажем, не из лучших. Император мёртв".

"Сколько у нас сил?", - с волнением спросил сенатор Корнелий.

"Нисколько. Остатки войска Отона переметнулись к Вителлию. Паннонские легионы подойдут не раньше чем через пару недель, но сражения не будет - без Отона борьба лишена смысла".

"Что... что предпримет сенат?", - прохрипел Валерий Младший.

"Ничего", - ответил Сабин, - "Уже поздно что-либо предпринимать".

Capitolo secondo

Форум - место встречи всевозможных народов и представителей различных профессий, место, где переплетается государственная и частная жизнь Города, где решаются сиюминутные проблемы и разрабатываются далеко идущие планы - обычно шумный, сегодня утопал в тишине. Она проникала в сердце каждого, кто находился на этой площади, и оставляла в нём бурю эмоций, зачастую не до конца ясных. Надежда? Страх? Отвращение? Печаль? Всё это сливалось в единое целое. Особенно трудно приходилось жителям восточных провинций, прибывшим в столицу и зашедшим на форум дабы полюбоваться этими несравненными видами, отражавшими всё величие государства, созданного потомками бежавших из горящего Илиона троянцев во главе с Энеем. Эти путешественники, не знавшие латынь (на востоке преобладал, в основном, греческий язык), также испытывали непонятные ощущения, но при этом их подавляло и чувство неизвестности - что происходит? Отчего Город, блистающий в солнечных лучах, находится в смятении? И никто не мог объяснить - одни просто не знали их языка, другим же было не до них.

Однако все эти неясные ощущения усугублялись ещё одним, казалось бы, незначительным, никогда особо не влиявшем на жизнь Города фактором. Жара. После великого пожара и масштабных строительных работ Нерона Рим лишился привычной для себя защиты теней, и палящее солнце раскаляло его улочки до предельных температур. Здесь же, на форуме, ситуация усугублялась ещё и невероятным количеством народа, пришедшего непонятно зачем, и стоящего в молчании.

Но вот впереди началось движение. Форум словно бы ожил, но всё-таки вместо привычного гула раздались осторожные шёпотки, утихшие сразу же после того, как на ростральной трибуне, предназначенной для ораторских выступлений, показался старец, облачённый в тогу, отороченную широкой пурпурной каймой. Его лицо источало суровость, а пронзительный взгляд уверенность, но, в то же время, тёмные круги под глазами говорили о невероятной усталости.

"Populus Romanus! До нас дошли известия о том, что новый император уже ступил на землю Лациума, а это может означать только одно - уже завтра он будет стоять под стенами Рима. Вместе с ним несколько легионов, пришедших с северных границ, где условия выживания невероятно суровы и непостижимы для многих из вас. Сенат просит сохранять спокойствие и не вступать в конфликт с ними. Эти люди, ежедневно отражающие набеги варваров, утратили понимание того, что любое противоречие на terra romana решается по закону и при помощи слов. Но не их вам стоит опасаться. Остерегайтесь ауксилиев-германцев. Они хоть и впустили в свои сердца свет цивилизации, тем не менее, никогда не уходили с северных пределов и, следовательно, не имеют ни малейшего понятия о мирной жизни".

"Но, согласно закону, установленному ещё Ромулом, легионы не имеют права пересекать границу померия", - выкрикнул кто-то из толпы.

"Это так, но inter arma enim silent legis".

Форум всё ещё хранил молчание, ожидая продолжения тирады, но префект Города уже закончил свою речь и, сойдя с трибуны, удалился в сопровождении пяти других магистратов, среди которых можно было заметить Тиберия Силия Италика, консула прошлого года, и сенатора Корнелия, знаменитого своими республиканскими взглядами. Их силуэты уже растаяли в паутине римских улочек, а форум всё ещё продолжал хранить молчание.

* * *

Остаток этого дня и начало следующего посвятили приготовлениям Города к встрече с новым императором. Когда же колесница Гелиоса начала свой путь по направлению к небесной конюшне, где, нетерпеливо теребя связку ключей, уже поджидал двуликий Янус, раздался звук, который нельзя было спутать ни с чем. Это завывали трубы. Стоящие на дозорной вышке преторианцы оповещали Город о приближении нового императора. Он шёл со стороны Мульвиева моста. Город замер, вслушиваясь в звук шагов, раздающихся по ту сторону стен.

По прошествии некоторого времени всё стихло и ни единого звука не доносилось ни с той, ни с другой стороны, пока в арке ворот не показалась группа людей, облачённых в тоги. Это были сенаторы, ушедшие из Рима вместе с Отоном, а после его поражения перешедшие в лагерь противника. К ним навстречу вышло несколько магистратов во главе с префектом Города. Обменявшись парой слов, они развернулись лицом к воротам, в которых уже появился всадник, облачённый в воинские одежды. Он был невероятно тучен, и было странно, как только лошадь под ним не издохла. Его лицо сияло от счастья, на челе поблёскивал венок, отлитый из чистого золота.

Толпа, вышедшая поглядеть на зрелище, которое, тем не менее, уже успело приесться (совсем недавно Гальба принимал бразды правления подобным образом, а теперь история повторяется), рукоплескала новому императору. Вителлий помахал им своей пухлой рукой. В ответ на знаки внимания, то тут, то там народ поднимал ввысь его изображения, выполненные на ткани.

Флавий Сабин сделал шаг вперёд и обратился к принцепсу:

"Император, не лучшая идея въезжать в Рим на коне, да ещё и в воинском облачении".

Вителлий кивнул и соскочил с лошади. Жестом подозвав раба, стоящего немного в отдалении, он приказал принести тогу. Тот исчез, а через мгновение уже бежал обратно, неся в руках то, зачем его послали. Когда же тога украсила тучный стан императора, он двинулся вперёд, увлекая за собой префекта Города и других магистратов, вышедших ему навстречу.

Вновь заревели трубы, и за стенами Города началось движение. Колонны легионеров двинулись через Мульвиев мост. В скором времени они уже маршировали по улочкам Рима, следуя за императором. Впереди походных колонн шагали двое в легатском одеянии. Один - высокий, с тёмными волосами, выделялся внешней суровостью, в то время как второй - немного пониже первого, да и волосами светлее - подобно Аполлону, излучал какую-то божественную жизнерадостность, отчего более походил на гражданского, нежели на человека военного.

За ними строевым шагом следовали легионеры: кто-то из них махал толпе, кто-то разбрасывал деньги, а кто-то смотрел ошалевшими глазами на центр цивилизации. Это, конечно же, были те самые германцы, о которых вчера на форуме вещал Флавий Сабин. От них веяло страхом. Высоченные, под два метра ростом, они выделялись среди других ещё и длинными, спутанными белокурыми космами. При каждом выкрике толпы их руки моментально хватились за эфес гладиуса, готового выпорхнуть из ножен и начать прорубать себе путь к отступлению - назад, в густые леса дикой Германии, сквозь которые практически не пробивается солнце; туда, где нет этих безумных римлян.

Эта процессия двигалась в сторону Капитолийского холма, где император должен был принести жертвы Юпитеру Всеблагому Наилучшему. И разве могло быть более радостное зрелище, если бы то было шествие в ознаменование победы над врагом, а не над согражданами?

Interludio secondo

"Отец", - воскликнул Тит, - "Я кое-что нашёл".

Пожилой император подошёл к сыну, стоящему возле сундука покойного, и поглядел на свиток, который тот держал в руках. Он был туго скреплён верёвкой, на которой красовался кружочек красного сургуча.

"Хм, знак Сабина", - дрожащим голосом произнёс Веспасиан, разглядывая восковую печать, - "Открывай".

Тит повиновался. Сорвав пломбу, он развязал небольшой узелок, позволявший верёвке удерживать свиток в свёрнутом состоянии, и аккуратно расправил пергамент.

"Читай", - приказал отец.

* * *

"Прошёл месяц с тех пор, как новый император прибыл в Город и произнёс речь, в которой, помимо восхваления самого себя, пообещал вернуться к традиции правления Нерона... хм, не лучший выбор. Однако если в первые несколько дней всё шло более-менее нормально, то затем начался хаос. Вителлий предался разгулу, сбросив все государственные дела на плечи сената. Уверен, Эмилий был бы этому рад, если бы не одно обстоятельство. Германцы. Эти звери, прибывшие вместе с ним, совершенно не предназначены для гражданской жизни. Поняв, что императора волнует только лишь его живот, и до них ему нет абсолютно никакого дела, они распустились донельзя, и начали вести себя словно в каком-то завоёванном городе. Они брали всё, что им было по нраву - золото, трофеи наших предков, женщин. Римлянкам стоит отдать должное - лишившись чести, они не раздумывая повторяли подвиг Лукреции, и пронзали своё сердце кинжалом, не желая жить в позоре. Горожане пытались противостоять этому зверству, да только ничего не вышло, так как римляне из рейнских легионов занимались тем же, чем и германцы. Не обошлось и без противостояний в солдатской среде - не раз происходили стычки среди своих из-за того, что сразу несколько вителлианцев положили глаз на одну и ту же матрону, на один и тот же трофей.

Город превратился в поле битвы. Ночами горожане скидывали черепицу на головы пьяных германцев, но это приводило лишь к большему напряжению отношений. А император тем временем утолял свой бесконечный голод. В итоге, к концу второй недели aerarium потерял половину своего золота, в то время как fiscus был опустошён полностью.

Стоит отметить, что распустившуюся солдатню пыталась приструнить группа магистратов во главе с Валерием Младшим. Но исход этого предприятия был предрешён уже в тот момент, когда наш отважный всадник выхватил меч, дабы защитить горожан от бесчинств, творимых этими зверьми. Его обезглавленное тело - вернее то, что от него осталось - до сих пор лежит на гемониевой террасе. И забрать его оттуда не представляется возможным, так как проклятые варвары устроили возле него нечто вроде караула, уподобляясь нашим лагерным правилам. Дом же его был разграблен и сожжён до основания. Огонь также перебросился на несколько близлежащих построек, но, слава бессмертным богам, вигилы смогли быстро остановить его.

Мой племянник, Домициан, кажется, помешался в рассудке. Целыми днями он сидит в своей комнате и насаживает влетающих в комнату мух на стилус. Право, я чрезвычайно опасаюсь за него.

Я пытался говорить с императором по вопросу его армии, но он лишь пожимает плечами. Мне кажется, что не он управляет ими, но они им.

Сенат пытался склонить преторианцев к защите города, но те заперлись в своём лагере и не желают высовывать носа. Что ж, как человек я их хорошо понимаю, но как римлянин - нет. По завершении всего этого ужаса нужно будет напомнить им об их месте. Думаю, децимация подойдёт в самый раз. Жестоко, но эффективно.

До нас дошли вести, что паннонские легионы, шедшие на помощь Отону, возымели некое действие внутри себя. Некто Марк Антоний Прим склоняет их к прямому мятежу. Может быть это единственная ниточка, способная спасти нас. Надо будет потянуть за неё посильнее...

* * *

Тит, оторвавшись от чтения, взглянул на отца. Тот стоял, устремив взор в открытое окно, за которым распростёрлись небесные дали.

"Отец?".

Веспасиан вздрогнул, точно вырванный из полусна, и проговорил:

"Всё это так неожиданно... Есть там ещё что-то?".

"Нет, на этом обрывается".

"Хм, будь так добр, принеси мне вина".

Interludio terzo

На трибуне, водружённой посреди военного лагеря, стоял человек. Роста он был среднего, телосложения нормального. И если бы не одно характерное отличие, то его запросто можно было принять за обычного легионера, коим он не являлся. Глаза. Эти два зерцала горели каким-то потусторонним огнём, а когда он принимался за дело, они загорались ещё сильнее. Казалось, имей это пламя возможность покинуть эту, непонятно каким образом сдерживающую его органическую оболочку, то тот, кто по воле случая оказался бы на пути этого человека, сгорел бы дотла, а ветер разметал его пепел по всем уголкам великой империи.

Также отличительным знаком его положения были доспехи, которые в exercitus romanus имел право носить лишь legatus legionis: повторяющий форму тела кожаный панцирь, опоясанный пурпурным cincticulus'ом; блестящие фибулы, крепящиеся к наплечникам, поддерживающие алый палудаментум, ниспадающий по спине практически до самых голеней. На сгибе локтя - украшенный резными рисунками шлем, макушку которого украшает продольный гребень кроваво-красного цвета.

Этим человеком был Марк Антоний Прим, военачальник Legio VII Claudia Pia Fidelis, размещённого в Мёзии. Стоя на трибуне посреди лагеря, он, воздав руки к небу, взывал к своим солдатам:

"Братья! Неужели мы будем терпеть то, что учинил Вителлий и его германские псы в столице нашего государства? Неужели Отон отдал жизнь просто так? Я призываю вас подняться на бой с теми, кто опорочил благородное имя римского гражданина!".

Легионеры в знак одобрения вынули мечи из ножен и принялись стучать тыльной стороной клинка по обитому железом ободу скутума. Кто-то даже выкрикнул: "Antonius Avgustus", после чего этот клич подхватил весь легион, но легат жестом успокоил их.

"Нет, право, не мне быть императором. На это место имеется более достойный претендент".

"Так назови его", - выкрикнул кто-то из солдат.

"Тит Флавий Веспасиан, наместник провинции Иудея".

Снова стук одобрения.

"С нами сирийские легионы Муциана, с нами Паннония и Египет. Но мы должны действовать быстро, не дожидаясь ни первого, ни последнего, дабы враг не успел опомниться".

Солдаты издали звук возмущения.

Глаза Антония вспыхнули ещё ярче:

"Поймите, победа скорее ослабила наших противников, чем укрепила. Вителлианцы теперь не готовы к бою, они забыли о лагерной жизни, проводя всё время в праздности, сражаясь разве что с сопротивляющимися бесчестию римлянками, которые, имей они панцири и добрый гладиус под рукой, сами давным-давно изгнали бы этих свиней из Рима. Но если дать им время, они вспомнят, что значит быть солдатами, они обретут былую боевую мощь. С нами - свежие силы Мёзии и Паннонии. Так не лучше ли воспользоваться этим?".

Глаза Антония пылали подобно огню в храме Весты. Его голос испепелял все сомнения и стыдил отчаявшихся легионеров. Мгновение тишины...и дружный выкрик солдат сотряс военный лагерь:

"Ave Vespasianus! Viva Antonius!".

И вновь клинки отбили о щиты знакомый ритм.

Interludio quarto

Цецина Алиен уходил из Рима с чётким ощущением, что его предали. Император, после вступления в Город, занимался только лишь пирами и зрелищами. Фабий Валент - второй легат Вителлиева войска, сослался на терзающую его болезнь и наотрез отказался выходить за Сервиевы стены. И вот теперь Цецина, вновь облачившись в панцирь, вышел через Коллинские ворота вместе с дунайскими легионами навстречу движущемуся в Италию войску во главе с Марком Антонием Примом.

Хотя...стоит ли употреблять гордый эпитет "легионы" к тому сброду, что шагал за его спиной? Он лишний раз боялся поворачивать голову, ибо знал чтР увидит. Еле-плетущаяся в несомкнутом строе толпа, то и дело роняющая узелки с вещами из дрожащих от похмелья рук. На лицах ссадины и шрамы от постоянного столкновения с горожанами и друг с другом. "И как мне защищать Вителлия, если его легионы даже себя не смогут защитить?", - подумал Цецина, - "Это самоубийство".

Вереница охранителей северных рубежей империи продвигалась вперёд, то и дело оставляя позади себя павших от похмелья германцев.

Capitolo terzo

Весть, переданная императору Флавием Сабином, повергла его в панический ужас. Облокотившись на колонну дворца, Вителлий принялся глотать ртом воздух, пытаясь подавить волнение, сжигающее его изнутри.

"Это точно?", - через некоторое время спросил он.

"Точно. Часть вашей армии пала, другая предала вас. Вы обречены".

"Но как же западные провинции?", - запротестовал Вителлий.

"Испания и Британия признали своим императором Веспасиана, восточные провинции под его контролем с самого начала, до Галлии вам не достучаться - там действуют агенты Антония. Лишь только дальняя Африка молчит, но она не сможет ничего сделать. Тем более, что паннонские легионы будут здесь уже в ближайшее время".

"Неужели нельзя ничего предпринять?".

"Отрекитесь, распустите вашу когорту германцев и, я обещаю вам, до конца дней своих вы будете безбедно жить где-нибудь, скажем, в Кампании. Неаполь очень красив, особенно летом".

"Вы гарантируете мою безопасность?".

"Говоря со мной, вы говорите с Веспасианом. Можете не сомневаться".

Император на секунду задумался, потом протянул префекту Города свою пухлую руку и сказал:

"Моя жизнь в ваших руках".

* * *

Выйдя из дворца, префект Города Флавий Сабин, консулы Гай Квинций Аттик и Гней Цецилий Симплекс, в сопровождении двух десятков вигилов направились к курии сената. Однако на полпути дорогу им преградила дюжина германцев, одетых в форму императорской гвардии. Один из них, самого сурового вида, сказал что-то на непонятном им языке. В ответ варвары вынули мечи и стали надвигаться на магистратов. Вигилы попытались защитить консулов и префекта, но их кинжалы оказались неэффективны против германских мечей. В ходе стычки пало несколько представителей ночной стражи. Оставшиеся в живых, видя, что сопротивление бесполезно, бросились бежать в сторону капитолийской крепости, увлекая за собой ошарашенных магистратов.

Им удалось проникнуть в храм Юпитера Капитолийского и забаррикадировать дверь, повалив перед ней статуи богов. Находившиеся внутри жрецы принялись вопить: "Богохульство! Проклятие на ваши головы!", но увидев префекта, благоразумно закрыли рты. Оказавшись в безопасности, флавианцы стали изучать место в котором оказались. Замкнутое помещение с одним выходом, который они заблокировали (надолго ли?). Отсюда не выбраться. Что же, остаётся только ждать. Но чего? Эти безумцы вряд ли упустят свою добычу. Единственная надежда на Антония Прима, но он будет здесь разве что завтра, а за это время германцы найдут способ проникнуть внутрь. Осада началась.

Interludio quinto

Город горел. Марк Антоний Прим, выйдя из терм и обнаружив объятую огнём Кремону, разразился бранью. Он попытался было найти своих легионеров, но это оказалось невыполнимой задачей - город покинули все, включая и виновников этого кровавого "торжества".

Закрыв лицо плащом, дабы воспрепятствовать проникновению в дыхательные пути дыма, он пробирался сквозь руины древнего города. Повсюду лежали тела, стены были измазаны кровью безжалостно убитых граждан. Происходи это на чужой земле, и зрелище это не вызвало бы в его сознании такого чувства вины. Но это был италийский город. "Боги, что я наделал?" - шептал Антоний, однако ответа не последовало.

Выбравшись наконец из горящего города, военачальник узрел картину, едва ли не хуже той, что осталась позади. Уцелевшие жители поверженной Кремоны стояли в цепях возле городских стен, а его легионеры, подобно работорговцам на рынке, проводили осмотр тел покорённых людей.

Vae victis? Ну уж нет.

"Что здесь творится?", - в ярости взревел Антоний.

Солдаты, увидев военачальника, стоящего на фоне пылающего города, отвлеклись от своих дел и принялись объяснять - осматриваем-де трофеи.

Не в силах сдержать своего гнева, Антоний, разрывая голосовые связки, выкрикнул:

"Италийцы не трофеи! Чтобы до захода солнца все жители Кремоны были освобождены. Тот, кто не повинуется, будет считаться врагом отечества и должен быть подвергнут казни на кресте. Пусть за этим проследят центурионы".

Наступила тишина, нарушаемая лишь треском горящей Кремоны. Легионеры не издали ни единого звука протеста - видимо, чувствовали свою вину. Марк Антоний Прим, переведя дух, добавил:

"Командующие легионами - в мою палатку".

* * *

Когда все были в сборе, Марк Антоний Прим не стал повторять своё неудовольствие действиями легионеров, но сразу же раскрыл перед полководцами план дальнейшего наступления. Так как Северная Италия находилась уже в их руках, то не было смысла занимать все центральные области полуострова. Достаточно ударить всеми силами по ключевой точке.

"К утру все должны быть готовы к дальнейшему пути", - закончил он консилиум.

* * *

На рассвете войско уже стояло готовое к марш-броску. Жители Кремоны были освобождены, хотя всё прошло не так гладко, как рассчитывал военачальник - у городских стен стояло с десяток крестов с распятыми на них легионерами. Вина их заключалась в том, что, узнав о необходимости отпустить захваченных ими кремонцев, они, в порыве ярости, что трофеи уходят из их рук, расправились со своими пленниками.

Трубы пропели дважды, призывая войско приготовиться к выступлению. Солдаты с уверенностью смотрели вперёд. Лошади фыркали в ожидании долгого перехода.

Interludio sesto

Хильдебранд, глава императорской гвардии, смотрел на храм, который его воины взяли в осаду. Внутри находились предатели, посягнувшие на их благодетеля, а значит, подвергшие сомнению будущее его братьев. Не для того они половину жизни провели в скитаниях по густым лесам Германии, куда порой даже солнце не могло пробиться сквозь кроны величественных дубов.

Воспоминания о прошлой жизни наполнили его яростью. Рука сжалась на эфесе меча так сильно, что костяшки пальцев побелели. Но он этого не заметил.

"Подожгите дверь", - скомандовал Хильдебранд, - "Вытравим их оттуда".

Германцы, исполняя приказание, схватили огромную жаровню, стоявшую возле величественного храма, и вывалили её содержимое под дверь, которая, не в силах сопротивляться губительному для неё огню, вспыхнула словно факел. Внутри послышались крики, но Хильдебранд не мог разобрать ни слова - латынь была для него языком неведомым. Он наблюдал за тем, как объятая пламенем дверь медленно осыпается и, когда последняя головешка упала на мраморный пол, объявил начало штурма.

Воодушевлённые германцы ломанулись в дверной проём, который, однако, оказался забаррикадирован статуями. Но это не могло остановить их. Лишь капелька усилий и путь оказался свободным. Внутри послышались звуки борьбы.

Спустя некоторое время его братья вышли наружу, волоча за собой двоих. Одного из них он знал - это был тот наглый старик, который поставил под сомнение их будущее. Второго он ранее не видел, но, судя по его лицу, тот тоже был виновен. Неважно в чём.

"Что с ними делать?", - спросил один из братьев.

"Тащите к Вителлию".

* * *

Когда Хильдебранд с товарищами вошли во дворец, император возлежал в триклинии и потчивал себя неким изысканным блюдом. Германцы бросили пленников к его клинию. Вителлий побледнел и закашлялся.

"Как это понимать?", - спросил император на их языке.

"Это те люди, которые желали твоего низвержения", - ответил Хильдебранд.

"И...", - начал было Вителлий, но начальник его гвардии недобро взглянул на него.

"Они должны понести наказание" - произнёс он с нажимом.

Император побледнел ещё сильнее. Он хотел что-то сказать, но слова застряли в горле.

Хильдебранд сделал непонятный жест и один из германцев перерезал горло Флавию Сабину. Второй пленный, Квинций Аттик, завопив, кинулся в ноги Вителлию и принялся молить о пощаде. Хильдебранд обнажил свой меч, готовясь нанести тому смертельный удар, но император остановил его, сказав что-то на его языке. Глава императорской гвардии секунду колебался, потом вложил меч в ножны и вышел из триклиния, увлекая за собой своих собратьев.

Вителлий посмотрел на теребившего его тогу Аттика, перевёл взгляд на распростёртое на полу тело префекта Города, и, ни к кому конкретно не обращаясь, спокойным голосом произнёс:

"Sono perduto...".

Capitolo quarto

"То есть, как это - мёртв?", - вспыхнул Антоний.

В глазах военачальник разгорелось пламя праведного гнева, но весталки, пришедшие сюда с предложением о мире, взгляда не отвели, равно как и ничего не ответили на реплику полководца. Да и что можно было ответить? Префект Города мёртв и точка.

Взяв себя в руки, Антоний сделал жест в сторону выстроившегося у Мульвиева моста войска и произнёс:

"Взгляните сюда. В моём распоряжении несколько тысяч отборных бойцов, в то время как у Вителлия не наберётся и пяти сотен. Он хочет мира? Но о каком мире может идти речь, когда его слово подобно ветру? Один из нас уже поверил ему, и теперь, как вы говорите, тело его лежит на гемониевой террасе".

Весталки не пытались возражать легату. Казалось, что они пришли сюда только потому, что не имели иного выбора. А может быть, так и было? Не видя смысла в дальнейших переговорах, Марк Антоний Прим, военачальник мёзийских и паннонских легионов, отпустил парламентёров обратно.

Вернувшись в свою палатку, военачальник созвал командующих легионами для обсуждения плана штурма. В результате совещания было решено разделить войско на три части - часть оставить на via Flaminia для пресечения бегства, две другие должны были ворваться в Город через Мульвиев мост и Коллинские ворота. Штурм был назначен на утро.

Однако через несколько часов Марк Антоний Прим, решивший немного передохнуть, был разбужен тройным выкриком труб, звавших в атаку.

Выбежав из палатки с гладиусом в руке, военачальник увидел, как его войска начали движение в сторону Города. Вскочив на коня, он помчался к Мульвиевому мосту, и лишь только потом сообразил, что солнце ещё не встало.

"Кто отдал приказ о штурме?", - выкрикнул он, догнав Корнелия Фуска, ведшего эту часть войска.

"Легат, это был бунт! Они не желали ждать утра. Periculum in mora, кричали они...", - в растерянности заявил командующий.

"Cazzo!", - ругнулся военачальник, но останавливать войско было уже поздно. Оставалось только присоединиться.

К стенам Города, расположенным по ту сторону Мульвиева моста, вышла толпа из городской бедноты и разорённых крестьян, по воле случая оказавшихся в Риме. Они пытались перегородить дорогу войску флавианцев, но не смогли выдержать вида ощетинившихся легионов. Антоний не верил, что с такой лёгкостью войдёт в Город. Окрылённый успехом, он повёл свою армию по бесконечным паутинам римских улочек.

Плебеи, опасавшиеся повторения истории с рейнскими легионами, сбрасывали с крыш черепицу и глиняные горшки на головы флавианцев. Пришлось образовать "черепаху", дабы сохранить строй. Эта мера значительно снизила скорость продвижения солдат, но и одновременно огородила их от опасности сверху.

Антоний целеустремлённо двигался в сторону палатинского холма, туда, где располагалась резиденция Вителлия. Продвижение периодически замедляли плебеи, пытавшиеся при помощи палок и камней воспрепятствовать легионерам продолжать осквернение померия. Но они не могли противостоять коннице, которую возглавлял сам военачальник.

* * *

Вителлий, получив известие о вступлении в Город войск Марка Антония Прима, впал в панику. Мысли кружили в его голове. Что делать? Бежать? Или же сражаться? А может спрятаться и переждать, пока всё не утихнет? Верх взяла последняя идея. Он шёл по пустым коридорам палатинского дворца пытаясь отыскать тот закоулок, который укрыл бы его от глаз недругов. И такой уголок он нашёл.

Да, здесь спокойно. Он подождёт, пока всё не уляжется. А потом сбежит. Но куда? Какая разница? Подальше отсюда. Но что это за звуки? Неужели его обнаружили? Нет, этого не может быть, он ведь не оставил следов. Или всё таки оставил?

* * *

Когда его выволокли из дворца, на небе уже сияло солнце. Этот свет слепил его, и Вителлий прикрыл глаза, однако тут же получил удар в живот.

"Не смей закрывать глаза", - гаркнул кто-то.

Кто-то накинул ему на шею верёвку и толкнул в спину, приказывая идти вперёд. Он повиновался. На via Sacra его атаковали плебеи. С разных сторон в него летели камни и плевки. Легионеры, ведшие его, не пытались отогнать толпу. Наоборот, они забавлялись этим зрелищем. Вителлий попытался опустить взор, но один из солдат приставил к подбородку кинжал.

Не в силах более выносить своё унижение, он воскликнул: "Я же был вашим императором!", а уже в следующее мгновение холодная сталь проникла ему под кожу.

Epilogo

Поражённый недавно произошедшими событиями Город замер. Войска Марка Антония Прима, избавив столицу от тирана, упивались вином. На сервиевых стенах появились знамёна с изображением нового императора - человека, ставшего на путь старости, практически полностью облысевшего, с характерным для представителей его семьи орлиным носом и добрым взглядом. Казалось, империя вновь обрела мир.

Однако не всё было так, как казалось на первый взгляд. Цезарь Тит всё ещё продолжал воевать в бушующей Иудее, а на территории Италии всё ещё имелись последователи покойного Вителлия. И если с евреями Марк Антоний ничего не мог сделать, то устранить недругов на территории Апеннинского полуострова было в его силах. Однако...

Спустя несколько дней после освобождения Рима в столицу вступил наместник провинции Сирия Гай Лициний Муциан. Человек честолюбивый, он пользовался большим расположением Веспасиана, нежели Антоний. Не желая делиться славой с каким-то выскочкой из Толозы, он отстраняет последнего от дел и собственноручно принимается за уничтожение очагов "malatia vitelliana". Марк Антоний Прим, не в силах вынести убийства малолетнего сына Вителлия, оставляет Рим и уходит на покой. Гражданская война, породившая военачальника мёзийских легионов, окончилась, унося с собой и своё детище.

Лишь много лет спустя в анналах истории снова всплывёт имя этого великого полководца, однако он уже предстаёт пред нашими глазами заурядным стареющим воякой, окружённым атмосферой любви и всеобщего уважения.

Оставить комментарий © Copyright Феликс Гай Юлий Размещен: 20/08/2014, изменен: 20/08/2014. 49k. Статистика. Рассказ: История Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: О завершающем периоде гражданской войны 69 года.

Феликс Гай Юлий Dcccxxii ab Urbe condita

Феликс Гай Юлий
Dcccxxii ab Urbe condita