Аннотация: Сюжет о женской измене с парой сюжетных твистов в конце (спойлер: измены не было, и Ксюша осталась хорошей девочкой). События происходят в альтернативном 1962-м году. Иллюстрации созданы при помощи ИИ MidJourney.
Я пришёл сказать, что солнце встало
Ну, поругались, ну чего такого-то. Мало, что ль, ссорились? За все годы, что знаю её, ругались раз двести. Но ведь потом сходились же, да не просто воссоединение, а с новой страстью, да с такой любовью, что всем на зависть. Просто голова проветривается, а потом с новой силой всё начинается. Сколько лет мы вместе? Четыре года вот исполнилось, скоро как четыре с половиной. А дуться-то зачем? Да пропадать на три недели, ни слуху, ни духу. Партия запрещает гражданские браки, да, а Ксюша никогда не хотела брака настоящего. Потому что мама у ней старенькая и строгая к тому же, держала дочку при себе, не могла без неё. Ну и что. Можно и просто встречаться почаще. Раньше виделись каждый день, когда работали в одном корпусе НИИ. Я на участке шлифовки и покраски, Ксюша в экспериментальном отделе, этажом ниже. Каждый день обедали вместе. А ежели эксперимент, то и вовсе вместе работали - наблюдала, как полирую детали, ходила со мной в отдел снабжения, вместе подбирали колер и так же вместе красили. Весь институт знал о нас. Всегда вместе. Непременно вдвоём. Где Ксюша, там и я. И наоборот.
А из-за чего с Ксюшей ссорились? Ну из рук у неё всё валилось, а помощь принимать не хотела. Могла перепутать место встречи и придти не туда или время перепутать. Да даже не вспомнить, из-за чего ругались. Из-за мелочей! Но характер у неё был - не признавала ошибок, не могла извиняться. Всё опять же оттого, что воспитание строгое. Ксюша и сама не могла без мамы. Потому и брак не хотела, и жить вместе не могла. Но ведь всегда сходились обратно, недели не проходило. Тянуло нас друг к другу. Легко нам было вместе и понятно. Про таких говорят - созданы друг для друга. Созвучие чувств.
Я сидел в кухне, больше половины пространства которой занимал атомный кухонный аппарат, по задумке освободивший женщин, и меня вместе с ними, от кухонного рабства. Когда началось освоение целины, по каждой кнопке телевидения твердили лозунг 'Атомный пищеблок - в каждую семью!'. Аппарат был ещё из первой серии - архаичный, громоздкий и шумный, без всякой внешней отделки и с чёрно-белым экраном. Помимо автоматического комбайна для приготовления еды, оснащался ещё 'титаном' с горячей водой, разогревом на сверхчастотах, электроподогревом для поддержания температуры пищи и холодильником. Бакелитовые ручки управления режимами уже давно потеряли блеск. Аппарату шёл тринадцатый год.
Оперевшись спиной на гадолиниевую защиту реактора, я крутил в руках самодельную табакерку, на которую истратил последнюю политуру, ещё ту, спиртовую. После введения сухого закона политура стала на растворителе, а политруки большей частью вымерли, не догадавшись об обмане и не сообразив почитать этикетку перед употреблением. В поисках изъянов, я тщательно осматривал все поверхности табакерки. Гвоздики, которыми был прибит декоративный металлический уголок на крышке, шли вровень с поверхностью, но одна шляпка еле заметно нарушала гладкость. Я достал молоток из ящика под столом и подстучал дефектный гвоздик. Теперь табакерка была идеальная и на вид, и на ощупь.
Вдруг раздался звонок на телефон. Такой внезапный звон, что заставил вздрогнуть. Я сорвался и схватил трубку.
- Привет. Как дела?
Это Ксюша. Я заранее уже знал, что она, что именно она сейчас звонит. Такой нежный приятный голос, долгожданный. Я безумно соскучился по ней и ждал все эти дни.
- Привет, - ответил я, пытаясь унять эмоции. - Вот сижу. О тебе думаю.
Пауза вдруг. Тяжёлая. Надо заполнить повисшее молчание.
- Пошли гулять, - предложил я. - Сейчас.
Она согласилась.
- Давай, через час, в Парке инженеров, на нашем месте.
Нужно сохранять спокойствие. Буря внутри. Так сильно хотелось увидеться с ней, почувствовать её мягкие нежные прикосновения. Прижаться, поцеловать. Почувствовать её запах - аромат цветочков. Она всегда пахнет цветами, это её собственный запах.
Я быстро оделся и выскочил из квартиры.
По выходным на улицах всегда уйма народу. По недавно политому тротуару прохаживались мамочки с детьми в колясках, группы молодёжи, блаженные старики на пенсии. Ватага пионеров тащила металлолом. Толпы граждан прорезались обязательными патрулями - двое вооружённых солдат в сопровождении электропса, с недавних пор без поводка, неспешно вышагивали по тротуару. Электрическая собака проверяла каждого встречного красным лучом на оружие и прочие вещи незаконного характера. Прохожие почтительно расступались перед патрулём, после продолжая движение. По дорогам грозно рокотали автомобили НАЗ - с турбореактивными двигателями, с вытянутыми капотами и круглыми радиаторными решётками. Такие машины могли себе позволить семьи больших начальников. Рядовой житель ездил на турбоавто попроще, видавший виды. Молодёжь же разъезжала на разного рода мотороллерах с большими регистрационными знаками, как на велосипедах. Эти мотороллеры издавали звук, будто юноши за рулём собирались взлетать. Последние модели имели впереди широкую округлую пластину, защищавшую одежду от дорожной грязи. Другие мотороллеры позволяли ездить только стоя, напоминая собой нечто наподобие турбореактивного самоката.
До Парка инженеров было минут сорок ходьбы. Не хотелось загружать голову поездкой на транспорте. Нужно пройтись, подышать воздухом, устаканить нервы. Сентябрьское небо было серым, затянутым облаками. Казалось, вот-вот заморосит противный дождик, хотя, прогноз обещал отсутствие осадков. Автоматизированные уборщики не спеша собирали налипшую жёлтую листву своими круглыми щётками. Я шёл обычным путём, каким множество раз провожал Ксюшу домой - набережная Вернадского, Суздальский мост, с которого уже был виден Парк инженеров и его гигантское колесо обозрения среди верхушек деревьев. Если спуститься с моста и пойти не прямо, по Коммунистической улице вдоль монументальных белых высоток с башенками, а свернуть налево и пройти через дворы с детскими площадками и школой, то найдётся Бульвар красных роз, пересекаемый поперёк несколькими улочками, в конце которого и был ксюшин дом. Но мне нужен именно Парк инженеров, поэтому с моста сворачиваю сразу направо на проспект Петровского, проходящий вдоль Москвы-реки, двигаюсь метров двести, потом ещё сто вдоль чугунной решётки и оказываюсь у высоченного входа. В створе входных ворот парка, на самой высоте, мерцала огромная, высотой в два человеческих роста, электрическая растяжка со стереопроекцией Сталина, совершенно седого, но ещё не старого и полного сил. Такие же изображения горели на мерцавших рябью экранах на каждом фонарном столбе вдоль главной аллеи парка. Меж столбов болтались гирлянды из красных флажков. На монументальной плите была выбита назидательная цитата Сталина - 'Социализм и демократия непобедимы'. Возле газировочных автоматов стояли очереди из мамашек и их чад. Под ногами тут и там валялись бумажные стаканчики из-под мороженного и деревянные палочки, разгрызенные и расщеплённые детскими зубами. На скамеечках сидели старики и молодые мамы с колясками, кто-то почитывал журнальчики - 'Красный крокодил', 'Красный огонёк' и 'Московскую крестьянку'. Возле стрелкового тира толпились подростки. На высокой тумбе красовалась цветная афиша с анонсом лекции Яншиной о ноосфере и единении с космосом. Свежеотмытый памятник Сталину блистал в центре пересечения всех парковых дорожек. На постаменте также была цитата: 'Из всех капиталов мира самым ценным и решающим являются люди'. Из репродукторов на весь парк раздавался Гимн молодёжи - мощная песня с глубоким посылом современному молодому поколению. После куплета и краткой подводки Магомаев в сопровождении оркестра начинал припев на высокой ноте, от которого на коже образовывались мурашки.
Я подошёл к кафешке на окраине парка, оглядел скамейки на террасе и занял одну. С этого места видна была только тропинка, по кривой линии проходившая через высокий кустарник, единственный способ попасть в кафе, и полянка, обсаженная сиренью и редкими деревцами до самой ограды парка. Я сидел и дёргался в ожидании той единственной. Прошло не менее получаса. Ксюша бы должна уже появиться. Я походил по террасе, постоял в разных её уголках и вошёл внутрь безлюдного помещения. Буфетчица за длинной стойкой обратила на меня внимание, готовая принять заказ. Я попросил два кофе - один самый крепкий и много сахара для себя; второй максимально слабый, пополам с молоком, с одной ложкой сахара - так всегда любила Ксюша. Пока буфетчица работала с огромной шумной кофейной машиной, я, облокотившись спиной на стойку, наблюдал чрез дверь за террасой, в ожидании, что Ксюша промелькнёт в прямоугольнике света. Массивный шкаф кофе-автомата за спиной чихал и пыхтел, заваривая напитки. Через несколько минут буфетчица поставила со стуком два стеклянных стакана и дежурно спросила 'Что-то ещё?'. Я мотнул головой, оплатил пятьдесят тредов, приложив карточку к кассовому аппарату, взял горячие стаканы в подстаканниках и не торопясь вышел на террасу. Ксюша уже была здесь. Она сидела на дальней скамейке под зонтиком возле куста сирени за невысокой оградкой. Лапы сирени почти доставали до столика. Это и было наше с Ксюшей постоянное место встреч.
- Привет, - я поставил кофе на столик, наклонился к губам Ксюши и, не встретив сопротивления, поцеловал. - Я тебя недолго ждал... пару минут...
Она была в лёгком поношенном пальто серого цвета, которое донашивала за мамой. В ушах серьги-розочки. Она сидела, сложив руки на коленях ладошка-в-ладошку, с лёгкой приятной улыбкой, глядя немного в сторону с едва заметной растерянностью больших светлых глаз, но всё же расположенная ко мне, - ожидала моих действий, давая возможность проявить инициативу.
- Я как раз кофе купил. Тебе с одной ложкой сахара, как ты любишь...
- Нет, я не буду. Хочешь, сам пей.
- Не будешь кофе?
- Нет.
Секундная пауза, приведшая меня в небольшое замешательство.
- Почему не будешь кофе?
- Кишечник болит.
Пауза снова затягивалась. Я со звоном размешивал сахар в своём стакане.
- 'Хороших девчат' уже не показывают... представляешь... - я отпил свой кофе и снова принялся размешивать ложкой, уже больше для того, чтоб не напрягать Ксюшу этими неловкими паузами. - Вроде на той неделе ещё шли, а сегодня уже нет...
Но очередная неприятная пауза всё же случилась. И я решил перейти к основному:
- Может, зайдём ко мне тогда?
Она перевела взгляд с одной точки на другую, не поменявшись в лице. Затем медленно покачала головой:
- Нет. Сегодня дела вечером...
- Так пошли вместе! по твоим делам. Куда ты пойдёшь?
Снова эта пауза. Мучительная. Нетипичная.
- Не могу объяснить, - пролепетала она и прикоснулась своими губами к моим.
- Пошли тогда просто прогуляемся... по парку, - предложил я после поцелуя.
- Пошли, - она с готовностью вскочила, ожидая взять меня под руку, как всегда было.
Я поставил пустой стакан на столик, поднялся и подал локоть. Ксюша взялась, и мы двинулись, зашагав в унисон. Это забытое ощущение - ходить вдвоём под ручку. Будто вечность не ощущал Ксюши рядом. И вот мы вместе, шагаем.
Но было странное ощущение. После свидания остался неприятный привкус. Она просто ушла, не обернувшись. С одной стороны радость - Ксюша вернулась, и всё хорошо. Но с другой стороны... Её холодные губы, жёсткие - первое, что отметилось подсознательно. Хотя это может от болезни. Но вот её отстранённость. Эти постоянные паузы. Может показаться, что она немного испугана, ведь встреча после той ссоры. Но контакт, можно сказать, неохотный. И дела внезапные, в которые мне не следует вникать. Получается, есть секрет от меня. Такого никогда не было. Она всегда была передо мной, как на ладони, открытая и понятная. А тут вдруг закрылась. Вдруг стало нельзя. Это она от волнения, убедил я себя, ведь мы впервые расстались так надолго, три недели! Это же вечность для современного мира!
Я вернулся в квартиру всё же окрылённый. Кухонный аппарат уже сготовил ужин. Получилось две порции, т.к. ожидалось, что приду не один. Любимые ксюшины макароны-соломка с дужкой и сосиски, две тарелки, стояли на поддержании температуры. Я вынул тарелки из отсека и поставил на стол. Ничего такого, сам съем. У неё расстройство пищеварения, она бы и не стала есть. Пустую посуду составил обратно в отсек кухни.
Мы всегда много гуляли, с самого первого свидания. Наша первая прогулка была на первомайские праздники. В тот день светило солнце, было тепло. Мы посмотрели грустный фильм 'В родном городе'. Народу в зале было совсем немного. Потом в кафе пили кофе из крошечных чашечек на блюдечках. После этого шли семь километров и просто болтали без умолку. Говорили-говорили-говорили без конца. О чём говорили? Да обо всём! Безумно интересно, и невозможно было остановиться. Я привёл Ксюшу к её дому, она помахала рукой и послала воздушный поцелуй, при этом раскрасневшись. А первый наш настоящий поцелуй состоялся после работы, уже на третьем свидании. Мы сидели на парапете, болтали за булочкой с чаем. Ксюше надо было ехать домой, и она, было, собралась прощаться, но я остановил её, сказав, что не отпущу, пока не перейдём к важному делу. Неловкий взгляд, тем не менее, наполненный желанием, и вот мы целуемся. И она села на автобус и уехала. Блестящая, открытая, милая, моя.
Телевизор НИИР-3, цветной, показывал Вечер весёлых вопросов. Бодрые холёные студентики в концертных костюмах упражнялись в шутках на тему Третьего рейха, мусолили чудеса от приезда Сталина - как испаряются нерадивые ответственные лица колхозов и ЖЭКов и как за одну ночь вырастают целые дома, строившиеся годами. Я и не заметил, как уснул ещё до ночного радио.
***
На работу я ходил пешком, легко заглатывая пять километров дороги вдоль набережной Вернадского. Ровно час пути. По утрам редкие автомобили ехали все в сторону центра, гудя своими турбинами. Одинокий патрульный без электропса курсирует по тротуару, заканчивая ночную смену. Каждое утро я встречал его на середине пути на работу, вышагивающего навстречу тяжёлой поступью вдоль зелёных посадок. Он был облачён в массивный бронированный костюм времён Азиатского похода, украшенный красной звездой на одном плече и серпом с молотом на другом, с мощным наплечным репродуктором, с огромным множеством подсвечивающих ламп на груди - больших, размером с блюдце, и малых, величиной с ноготь. Их количество было избыточно, и броня походила на грудь ветерана похода, усыпанную лампами, как наградами. Таким чрезмерным количеством подсветки можно было ослепить любого нарушителя даже в дневное время. Лицо было закрыто забралом, а глаза скрыты визиром. Я пробовал с ним поздороваться, но в ответ он лишь игнорировал. Можно было бы подумать, что это робот, но внутри герметичного костюма находился обычный милиционер. Воображаю, какая сложная была технология надевания этой брони.
В НИИ я пришёл воодушевлённый и гораздо раньше, чем обычно. Чтобы попасть в производственную зону, нужно было пройти через главный зал, подняться по центральной лестнице, свернуть направо и войти через специальную железную дверцу - научники отдельно, работяги отдельно. Коридоры института в это время были совершенно пусты, а в кабинетах стояла тишина. При входе сразу после рамы металлоискателя висела электрическая доска позора с крупными портретами людей и кратким описанием их заслуг. На доску попадали любители опоздать, посидеть долго на обеде, часто ходить на перекуры или просто поволынить в рабочее время, халтурщики, не выполнившие план или испортившие что-то на производстве. Контингент сплошь беспартийный - либо уже, либо в скором будущем. Я мысленно ухмылялся каждый раз, заглядывая в доску, ведь мой участок всегда был дисциплинирован и далёк от подобной славы.
В раздевалке раздался восклик одного из работников соседнего участка, что, видать, солнце выйдёт, раз я так рано пришёл в кои-то веки. Одевшись в синюю спецовку из тонкого брезента, я направился в цех. В первую очередь необходимо получить ПЭВМ. Все переносные ЭВМки хранились в большом шкафу на сорок ячеек с пронумерованными дверцами из затемнённого стекла и лампой определённого цвета в каждой ячейке - белый цвет для исправных аппаратов, красный для планшеток с некой неисправностью, будь то дефект экрана или вовсе невключение аппарата. Я приложил карточку к считывателю рядом со шкафом, экран показал номер дверцы, и та щёлкнула замком. Из ячейки я забрал свой ПЭВМ Корсунь-50, или, как говорят работяги, 'корсу' - плоский увесистый аппарат, формой похожий на толстый словарь Ожегова, и размером с этот словарь, с экраном почти во всю поверхность, с кнопками и разъёмами на гранях и с ремнём, как у военной аптечки. Корсы пятидесятой серии были сильно устаревшими, сплошь с матовыми потёртостями от рук, а зернистый серый экран имел недостаточную яркость и оснащался плёночным сенсóром, разошедшимся буграми от многих лет использования. Начальские корсы были новенькие, гораздо меньше размером и легче, блестели лаково-чёрным, экран яркий, с сочным цветом и оснащался стеклянным сенсóром, не знающим износа.
Отрегулировав ремень корсы по длине и закинув его через плечо, я отправился к станкам. Герметичные двери вели в огромный светлый цех, пропахший техническими жидкостями, краской и растворителем. Окон не было, и мощная система вытяжки круглосуточно циркулировала воздух. На большом экране у входа был выведен майский номер стенгазеты 'В будущее'. На стенах мерцали огромные экраны с меняющимися предупреждениями и мелкими объявлениями по НИИ. В углах под потолком телекамеры снимали работу участков цеха, отгороженных по всем правилам глухими непроницаемыми стеночками.
В сущности, моя работа была довольно проста - получаешь дневной норматив деталей, шлифуешь на станке, что-то окрашиваешь, что-то хромируешь - всё по формуляру, который приходит на корсу. Обработал деталь - ставь птицу на экране. В день примерно сотня деталей. Некоторые симметричные, условно левая и правая. Например, ноги электропса, передние и задние - полировка под зеркало без покраски. Диски колёс ночного патруля - грубая шлифовка и покраска чёрной эмалью. Есть детали одиночные - колпаки для колёс того же ночного патруля, зубы и когти электропса.
В смежном помещении стояло множество стеллажей с металлическими деталями. Я выкатил ближайший стеллаж, подкатил к станку и закрепил колёса, чтоб стеллаж не ездил. Осмотрел детали, распределил по видам. По формуляру эксперименты не значились, и это было облегчение, потому что эксперименты всегда отнимали много времени, требовали особого внимания и прорабатывались совместно с технологом. До переезда конструкторского бюро экспериментами занималась Ксюша, и эти случаи приносили только удовольствие. Нынче же эксперименты тянулись бесконечно долго, с проработкой состава краски, размышлениями технолога о пропорциях ингредиентов и со стоянием у меня над душой с советами по технике обработки. Эта тягомотина отнимала больше моральных сил, чем физических.
Я отправил заказ на колеры для первой партии деталей. Включил станок. Пока машина прогревается, можно сходить в Снабжение и получить заказ.
На участке шлифовки и покраски было всего три станка, каждый с оператором. Наш десятник был уволен, и его обязанности выполнял инженер-технолог. Но работа была поставлена так опрятно, что мы трое обходились и без руководства. Технолог лишь периодически заходил узнать, как обстоят дела, успеваем ли мы выполнить план.
Никто из работников ещё не появился в цеху. В Снабжении в химотделе тоже никого не было. Вопреки распорядку, запрещавшему посторонним работникам выполнять не свои обязанности, колеры я заряжал самостоятельно. Я нашёл на экране терминала свой же заказ и запустил выполнение. В соседнем помещении за стеклом заработал механический сборщик. Захват на длинном тросе ездил под потолком, опускался в определённые ёмкости, зачёрпывал нужное количество каждого порошка и ссыпал всё в одну чашечку. Далее чашечка пересыпалась в бочонок размером с ведро, заливался растворитель, смесь тщательно смешивалась, захват опускал и прижимал крышку, и бочка вставала в лифт. Колеры смешивались один за другим по очереди. Как только включался миксер, захват тут же отправлялся собирать следующую смесь. Через две минуты в лифте оказались четыре герметичных бочонка. Решётка лифта закрылась, и мой заказ уехал наверх, на участок.
Когда я поднялся из Снабжения, мои коллеги, Денис и Володя, в полном защитном облачении жёлтого цвета уже копошились со своими стеллажами. С их рабочих мест доносился визг шлифовальных машинок. Я тоже приоделся в жёлтый костюм, надел дыхательную маску, защитные очки, выкатил тележку с бочонками к станку. Красить будем в конце. Вначале простая полировка. Брать детали будем сверху вниз, по порядку. С верхней полки взял первую деталь, матовый лобовой щиток электропса, закрепил в зажимах станка, подвёл штангу с шлифмашинкой, проверил зернистость - 2.000, включил и приступил к работе. Визг машинки смешался с машинками других станков. Два неторопливых прохода, слева-направо и обратно, соблюдая нажим. Подводим увеличительное стекло - идеальная равномерность шлифовки по всей площади детали, ни единого дефекта. Отлично. Открепляем деталь, кладём на верхнюю полку стеллажа, в сторонку. Находим в корсе код детали, отмечаем. Рядом с кодом появилась галочка. Прекрасно, информация уже у технолога. Следующая деталь - парные боковые щитки передних ног электропса. Закрепил оба параллельно - для ускорения работы. Два прохода. Быстрый осмотр в увеличительное стекло - идеально. Открепил, убрал на стеллаж. Между шлифовок можно было слышать заведомо записанные предупреждения по громкой связи. Строгий голос напоминал - 'Работник, перед началом работ надевай защитную одежду, маску и очки!', 'Работник, соблюдай технику безопасности на рабочем месте!', 'Работник, береги доверенный тебе инструмент!'. Так, незаметно наступает время обеда.
В общей по НИИ столовой на стене висела огромная панель телевизора, по которому шли телевизионные новости с обязательной сурдопереводчицей в нижнем левом углу - крупной женщиной в пиджаке и с усталым взглядом. Ведущий новостного выпуска в очках и в строгом костюме докладывал, что канцлер германского рейха Йозеф Геббельс посетил с проверкой южную область фашистских владений, осмотрел бесконечные трудовые лагеря и пообщался с местным руководством. При этом ведущий сделал такую мину снисхождения, чтоб зритель понял всю глупость происходящего в соседнем государстве. Ага. Будто у нас нет таких лагерей на наших югах. Традиционно показывались глаза ненависти Геббельса, его взгляд злобы и презрения, коим этот старичок, как пытался донести диктор, взирает на своего главного врага, Советский союз, да и на весь мир вцелом. Геббельс, мол, не чета нашему Сталину, который, не смотря на свой преклонный возраст, заботится о каждом гражданине Союза и везде изображён с отечески заботливым взглядом.
На обед мы ходили бригадами, по трое-четверо. Володя ковырял вилкой в зубах, развалясь на стуле и закинув руку за спинку. Из всех работников именно Володя был максимально близок к нашим корням, к истокам человечества - к питекантропам, являя собой недостающее звено между обезьяной и человеком (ближе к обезьянам, конечно же). При его массивном и рельефном телосложении он имел узкое лицо с невероятно низким лбом и толстыми надбровными дугами, а узенькие крошечные глаза его горели тем блеском, который означает готовность предаться всем нижайшим порокам людского мироздания. Завершала портрет довольно широкая лысина, слишком рано гладкая для его 38-ми лет, и которую он регулярно обрамлял у парикмахера полубоксом.
- Этот Геббельс и укокошил Гитлера! - Володя помахал в сторону экрана вилкой. - Валерка рассказывал. Посмотри на его глаза.
За соседним столом мужики с другого участка азартно бились в домино, с шумом шлёпая костяшки по столу и сопровождая каждый ход гримасами, означавшими, что именно этот ход станет победным. После паузы один выкрикнул - Всё? Выкусил? Припилил! Щелбан тебе! Раздалась возня и следом добродушный смех.
Денис был полная противоположность Володе. Он был невысок, несколько полноват, имел аккуратно стриженую короткую причёску. Лицо его имело умное выражение. Он был женат счастливым браком и ждал ребёнка. Образцовый член партии (не в пример Володе, которого неизвестно ещё как до сих пор не вышибли из партии с его-то досье, и который, при этом, не имел ни единого выговора). Отвлёкшись от новостей, Денис наклонился в мою сторону и спросил обычным своим тихим, но ясным голосом:
- Ну как у вас с Ксюшей? Помирились?
- Ну конечно! - ответил я. - Погуляли вчера в Парке инженеров, попили кофе. Так хорошо. Жаль, облака не разогнали. Жди только по праздникам.
Денис кивнул в знак удовлетворения и снова повернулся к экрану новостей.
После обеда выплыл из своего кабинета технолог в белом халате. Поправил очки в роговой оправе с толстенными линзами, на дужках которых болталась белая резинка как от нижнего белья. Технолог был высокий глубокий старик с военной выправкой. Его лицо украшала седая бородка под Калинина - этакий староста всея цех. Он встал в свою излюбленную задумчивую позу - правая рука на подбородке, левая рука поддерживает правую - и долго разглядывал каждое рабочее место. Затем смотрел на пустое пространство меж станков, примеряя некоторые перестановки оборудования для рационализации производства. Постояв так некоторое время неподвижно, он также тихо удалялся.
После второго стеллажа объявился и мастер производства Игорь. Он влетел в цех так, что завихрения воздуха поднимали шлейф пыли. В белом халате и с кронциркулем в нагрудном кармане. Это был энергический подвижной человек 45-ти лет. Он всегда сверкал как рояль. У таких, как он, всегда всё ладится, за что ни возьмись. Игорь поздоровался с каждым из нас крепким рукопожатием руки с электрическими пальцами (настоящих пальцев он лишился на пресс-молоте из-за нерадивого стажёра) и так же улетел на другие участки, оставляя конденсационный след реактивного истребителя. Мы так шутили над ним за глаза.
Во времена, когда конструкторское бюро было только лишь экспериментальным отделом, располагавшимся в одном с НИИ здании, Ксюша часто заходила ко мне на участок, по нескольку раз на дню. Она лично курировала экспериментальную покраску - сверяла рецептуру состава, смотрела, как я набираю свой заказ в Снабжении и проверяла готовый колер - помешивая жидкость в железном бочонке специальной лопаткой, смотрела на консистенцию, зачёрпывала и разглядывала цвет. Убедившись, что состав соответствует норме, разрешала поднимать краситель наверх. Потом мы вдвоём шли в цех. Я налаживал станок - снимал штангу шлифоборудования, расстилал на полотне особую синтетическую ткань и крепил по краям зажимами, подсоединял спиральный шланг к распылителю - и приступал к покраске, а Ксюша всё это время стояла рядом и следила за процессом, при этом мы часто встречались взглядами, и Ксюша дарила свою милую улыбку.
Загудела сирена, и окончился рабочий день.
По пути домой я зашёл в угловой 'Гастроном', купил кукурузной муки на сорок шесть тредов для кухонной машины. Атомная кухня тихо пыхтела, поддерживая нагрев ужина. В отсеке выдачи уже ожидала тарелка тёплого риса с сельдью.
Я приходил с работы поздно, когда в соседних квартирах вечер был в разгаре: у одного соседа за стенкой наяривает вечерний концерт по телевизору, за другой стеной сосед непременно заводил свою 'Яузу' с оркестром Бруно. Поэтому ужин проходил под какофонию весёлых звуков, в которые иногда вклинивались детские крики, восклики мам и недовольных жён.
Перед сном я набрал на телефоне ставший уже родным номер В2-19-29 - номер домашнего телефона Ксюши. Гудки шли один за другим, превращаясь в какой-то корабельный гудок. Я положил трубку на вилку. Пусть спит.
***
Наутро прежде, чем приступить к работе, я отыскал возле станка кабель внутренней информсети и подключил его к своей корсе, запустил внутренний диалог, ввёл циферный код ксюшиного аппарата. Отсутствующее поле для ввода текста говорило о том, что ПЭВМ Ксюши отключён. Её нет на рабочем месте. Как такое может быть? Я проверял диалог после каждой обработанной детали - ставил отметку в формуляре и сразу переключался в диалог. До обеда Ксюша так и не появилась. Всё это было необычно, нетипично. Второй раз не могу разыскать её. Такого не бывало никогда.
- Ты какой-то напряжённый, - Володя бодро жевал свои котлеты.
- Да всё в порядке.
- Не ври нам, - Володя чавкал набитым ртом. - Вон полтора стеллажа выполнил с натугой.
- Да не вру. Что-то за Ксюшу волнуюсь. Зря волнуюсь, наверное. Всё в порядке.
Володя моментально потерял ко мне интерес и обернулся к дверям столовой.
- Шпииндель!! - закричал Володя на всю столовую. - Сюда иди, морда фашистская!
Виталик Шпрингфельд из отдела гидравлической механики с нового корпуса исправно проделывал путь в двести пятьдесят метров с нового корпуса, куда так же переместили его отдел с переездом КБ, чтобы иногда посидеть с нами на обеде по старой памяти.
- Я не немец, я еврей, - подходя к нашему столу, с улыбкой ответил Виталик.
- Сюда садись! Еврей! - Володя ногой подвинул стул для Виталика. - Как там орудия охраны режима?
Не дождавшись ответа, Володя заговорил на свою тему:
- Валерка рассказывал, как однажды калибровали датчик лжи в электропсах, - в этот момент по громкой связи прогудело напоминание соблюдать режим секретности, за нарушение которого грозит высшая мера; Володя дождался окончания объявления и продолжил. - Так вот, испытывали датчик лжи. Испытания в лаборатории он, вроде, прошёл - выпустили на цепи на уличные испытания. Валерка говорит: патруль останавливает подготовленного прохожего, старший спрашивает, как договорено, мол, выпивали сегодня? Прохожий задёргался, говорит, Нет конечно. Тут пёс и набросился на беднягу и сгрыз насмерть... не оттащить было. Учитываешь? - Володя показал рукой движение двух железных челюстей, методично разламывающих воображаемые человеческие кости. - Шпиндель, надо было тебя отправить на испытания! Вас, немчуру не жалко, - и Володя залился смехом, от которого, казалось, посыпется штукатурка.
Да уж, норматив я совсем не успевал выполнить. Всё из-за постоянных проверок диалога. Необходимо сконцентрироваться и ускориться. Прискакавший мастер также не преминул высказаться, что отстаю. 'Надо быстрей делать, - пожурил он. - Негоже работать, как копуша. Не то будет чепе'. Я покивал, соглашаясь, и в конце спросил, не видел ли он в КБ Ксюшу, статистку.
- Видел, а то ж! Была-была, точно! - и усвистал по своим делам.
Я решил для себя не открывать диалог, пока не будет выполнена вся шлифовка.
К вечеру появилось острое желание закурить. Уже год с лишним, как бросил. Но организм потребовал. С такой силой, что терпеть никак.
Курилкой служило отдельное помещение с большим шумным вентилятором, вытягивающим дым наружу, и мощной пожаробезопасной дверью с маленьким стёклышком вроде смотровой щели на бронетехнике, чтоб руководство могло понаблюдать, кто из работников излишне бездельничает. Сидя в курилке, затягиваясь одолженной папироской, я сознавал, что сделал уступочку своей вредной привычке. Но, прежде всего, уступил самому себе. Дал слабину. Вместе с горьким привкусом табачного дыма осталось горькое ощущение внутри собственного естества. Будто совершил преступление. После долгого перерыва сигарета была омерзительная до тошноты, но я заставил себя выкурить её всю, даже не смотря на головокружение, усиливавшееся с каждой затяжкой. Тётки, сидя на лавочках в курилке, сильно удивились и поглядывали искоса, улыбаясь.
В цеху я, наконец, отключил станок, отметил крайнюю деталь и, с трудом сдерживая нетерпение, переключился на диалог. Ксюша на месте - какое счастье! Как облегчение. Гора с плеч.
- Привет! - напечатал я ей по тусклому экрану.
Томительные секунды ожидания, переросшие в минуты. Чудовищные минуты. Наконец, ответила:
- Привет!
Я тут же, моментально, напечатал следующее сообщение:
- Скучаешь? Давай встретимся сегодня!
Снова это треклятое ожидание. Минута, вторая. Да пиши же уже!
Ответила: Давай!
- Встречаемся после работы у главного корпуса!
Опять чёрный экран. Тишина. Да чем же ты там занята?! Чем таким важнее, чем я?
- Хорошо! - ответила.
Будто, раздумывает. Идти или не идти. Конечно, идти. Других вариантов никогда и не было.
Я коротко ответил - Буду ждать! И вновь ожидание. Минута за минутой. Ну, давай же последнюю фразу, завершающую, добрую. У меня работа стоит, а я жду. Но Ксюша отключилась. Просто отключила свою корсу.
Я ускоренно принялся за покраску. Живее, у меня свидание! Нельзя опаздывать.
В 19 с минутами я уже переодетый выходил с этажа. Перед постом охраны прошёл обыск, на турникете приложил карточку и выпорхнул из НИИ.
Минут через пятнадцать появится Ксюша. Погода хорошая - облачно, но не пасмурно. Дождика не будет. По тротуарам проходили граждане, спешившие по домам. Шагал надраенный патруль. Гудели турбинные двигатели редких автомобилей. Вот и с НИИ стали выходить люди. Кто-то прощался, Счастливо. Кто-то бросал на меня взгляд и удалялся. Кто-то и вовсе не удостаивал вниманием, проскакивал мимо. Вышел мастер производства, горячо пожал руку, будто лучший друг, и поспешил через дорогу. Время шло. Стукнуло восемь часов. Комендантский в одиннадцать. Где же Ксюша? Ну где же ты? Снова это горькое чувство в душе. Не просто покинутость, ненужность, а, скорее, обман. Стоя тут в темноте, я ощущал себя обманутым своим самым близким человеком.
- Привет, - она подкралась позади, опоздав на час с лишним.
С милой улыбочкой, прелестная, тёплая. Пришла, и сразу стало так хорошо. Взяла под локоть, и мы двинули ко мне, нарвавшись на проверку личности.
Макарончики с сосисками уже ожидали на кухне. Я зарядил вторую порцию. Пока копошился на кухне, Ксюша сидела в комнате и читала Антонова. Я внёс две тарелки с едой. Она отложила книгу.
- Я не буду, - твёрдо сказала она. - У меня моя еда.
Она достала из дерматиновой сумочки железную баночку, открыла. Внутри оказалась каша, похожая на продавленные овощи для малышей. Я предложил ложку, но у ней оказалась и своя ложка. Я поинтересовался, что это за пюре.
- Питательная смесь, - она черпала понемногу, по пол-ложки. - С моим кишечником другого есть не могу.
Я стал лопать макароны. Снова двойную порцию.
Слово за слово, я уже трещал про разные происшедшие события, в основном по работе. Мы обсудили моё начальство и коллег по цеху, с юморком, конечно же, со смешными сравнениями. Пока экспериментальный отдел не переехал, Ксюша часто видела всех персон цеха.
От дневного напряжения не осталось и следа. Мы мило беседовали - как было всегда. В комнате царило спокойствие и умиротворение, такое долгожданное. Ксюша положила голову мне на плечо и проговорила: Мне так тебя не хватало. Я её поцеловал и обнял. Вскоре включилось ночное радио. Наступил комендантский час. Эхом разошлось по улицам объявление по громкоговорителям - 'Во исполнение Закона об охране общественного порядка...'. Зацокали по асфальту когти электропсов, громко зашагали мощной поступью патрули в тяжелой броне. Периодически под окном проезжал автоматический дорожный патруль.
- Давай уже спать, - предложил я.
Мы улеглись довольно быстро. Ксюша надела ночную рубашку, хранившуюся у меня для её ночёвок, и стянула капроновые чулки. Дёрнула торшер за верёвочку, и свет погас. Укрывшись одеялом, я уткнулся носом в её затылок. Я вдыхал её приятный цветочный запах, аромат её волос. Поцеловал в шею. Обнял, положив руку ей на живот.
Радио, торчавшее из стены над кроватью, жужжало свою пропаганду нарочно в правое ухо. За пятнадцать тредов в месяц тихий строгий голос напоминал о стремительно наступающем коммунизме, буквально лет пять, и мы будем жить в новом мире благополучия трудящихся. Ксюша пробубнила, попросив замотать вещавший репродуктор. В свете уличного фонаря я отыскал майку и плотно намотал её на радио. Гудёж стал притихшим и более напоминал неразборчивые разговоры за стеной. Я прыгнул под одеяло и положил руку Ксюше на бедро. Она была без нижнего белья. Вот тут стало интересно. Я стал пробираться рукой по её обнажённым прелестям вниз, не спеша. Ну давай же, Ксюш, мы так давно не делали этого. Внезапно она схватила мою руку и с каким-то даже остервенением отбросила в мою сторону. Я как-то даже оторопел. Впервые за все годы такое. Ты же любишь это, никогда не отказывала - утром, днём и ночью. Сама могла расшевелить. Ну, давай же, ну. Я стал вновь подбираться рукой к сокровенному месту на её теле, и она вновь так же отшвырнула мою руку. Так просто. Одним движением сказала строго 'Нет'. Я даже не понял, что тут думать. Просто отвернулся к окну и, стараясь прогнать тяжёлое чувство, уснул.
***
Наутро я вскочил первый, как обычно. Проснулся без будильника. Пил на кухне кофе, кружка за кружкой, пока не наступило время будить Ксюшу. Я решил не придавать значения происшедшему этой ночью. Хоть этот отказ, такой грубый, и оставил осадок, всё же лучше эту тему не поднимать. Я поцеловал любимую раз, другой, третий, пока она не раскрыла глазки и не начала томно потягиваться, улыбнулась и поцеловала в ответ.
Мы отправились в НИИ под ручку и расстались, не доходя до старого корпуса. Я провожал Ксюшу взглядом, пока она не скрылась вдали, свернув во двор, где, чуть поодаль от дороги, стоял новый корпус института. В табачном киоске отстоял небольшую очередь и взял пачку папирос и спички, вновь укоряя себя за слабину. Надпись на пачке многозначительно гласила 'Будь начеку. Шпионы везде'. Я закурил и направился к старому корпусу НИИ.
Я ходил на перекур каждый час, если не чаще. Это отметили и коллеги. Хотя в этих перекурах был и потаённый смысл - побеседовать с людьми, послушать их разговоры, тем самым, отвлечь мысли. На душе была тяжесть. Не камень, конечно же. Скорее, так, щебёнкой присыпало.
После обеда я всё же написал Ксюше, позвал её сегодня прогуляться, в кафе посидеть. Она согласилась. Снова эти чёртовы паузы. Будто я навязываюсь к ней. Будто отвлекаю постоянно от дел. В конце попросил не опаздывать, и она, как в прошлый раз, отключилась, не оставив ответа.
Прогудела долгожданная сирена. После смены в раздевалке Володя и Денис заметили, что я весь вечер какой-то дёрганый.
- Надо успеть погулять с Ксюшей до комчаса, - сказал я, спешно натягивая брюки и не попадая ногой в штанину.
- Да чего успевать, охрана итак дырявая, - ответил Володя, затем понизил голос и обратился к Денису. - Той ночью ездили за кокаином... Рассказывал? Не? Короче, я тут к докторше своей заходил... - Володя застегнул ремень на идеально отглаженных брюках, убрал вешалку в шкафчик и стал проходить щёткой по куртке с нарочито короткими по моде рукавами. - Повела сразу в постель, посидели, выпили, заплакала, говорит, хочу кокаина... Поехали ночью за кокаином на её служебке, оба уже заметно надратые. Учитываешь?... Ни одного патруля не встретили! Расслабилась охрана. А ты говоришь - погулять до комчаса, хаха.
Володя надел куртку, застегнул молнию и для окончательного флёру нацепил дымчатые очки. Затем глянул на сгущающиеся сумерки за окном, снял очки, убрал в футляр, который спрятал вовнутрь куртки, и направился к выходу.
- Комчас уже не нужен, теракты давно прекратились. Ну, удачи, - сказал Денис, пожал мне руку и отправился вслед за Володей.
Я ждал Ксюшу минут сорок. В наступающей темноте мерял тротуар шагами во все стороны. Когда совсем стемнело, я направился к новому корпусу. Окна в здании почти нигде не горели. Начал моросить дождь. Моя карточка не подходила к дверям в этом здании, поэтому я позвонил на пост охраны.
- Я подругу жду. Она что-то задерживается.
Женщина на посту уверенно заявила, что все уже ушли. Никого в здании нет.
- Я работаю в первом корпусе. Пустите, пожалуйста, а то дождик идёт... мокро...
После паузы женщина впустила в здание. Её пост находился сразу в предбаннике, по левую руку. Предбанник был разделён надвое решёткой, в которой была дверца с электрозамком. Сам пост защищался также решёткой. В окне за ней сидела женщина с суровым лицом. Я принялся снова объясняться.
- Понимаете, подружка тут работает. Мы договорились встретиться, а её всё нет и нет. Может, посмотрите, вышла она или нет. Ксения, отдел экспериментальной статистики.
Женщина поводила пальцем по экрану, сокрытому от посторонних глаз.
- Да нет, ушла. Вот, вижу её отметку на выходе. Три часа назад.
Я весь опал. Осыпался, как осеннее деревце.
Дверь по ту сторону решётки отворилась. Я, было, понадеялся, что это каким-то чудом Ксюша, но это оказалась не она. Это был Дубкин, руководитель КБ при НИИ, по сути, ксюшин начальник. Высокий, худой, с залысинами до середины головы, в заграничной болонье и брюках из немецкого элана, острым углом нависавших над модными туфлями с заострёнными носами. Он смотрел на меня суровым, если не сказать злым, взглядом через очки. Вахтёрша крикнула ему с поста:
- Михал-борисыч, а Ксюша ваша ушла? Молодой человек всё ждёт её, не дождётся!
Дубкин стоял в раскрытой двери решётки, перевёл взгляд с вахтёрши на меня.
- Нет её. Ушла уже давно, - он будто лаял, тихонько, вполголоса. Вышел, сел в авто с водителем и уехал.
Я кивнул и нехотя направился к выходу. Охранница попросила толкнуть решётку, которая недозакрылась и оставила щёлку на полсантиметра. 'Вечно этот Михал-борисыч не захлопывает после себя', - пробормотала женщина. Я толкнул дверцу до звонкого щелчка и вышел. Ксюша говорила, у Дубкина профессорское звание в области кибернетики и программирования. И этот профессор не может нормально закрыть дверь за собой. Больше похоже на хамство человека, ставящего себя выше других.
До комендантского часа оставалось немного, пришлось поспешить. Да и дождь зарядил в полную силу.
Дома я развесил промокшую одежду на решётку электросушителя и улёгся. Позвонил Ксюше, но в ответ всё те же протяжные гудки.
Она не выходила из головы. Зачем было соглашаться на свидание, если, в итоге, не пришла. Да и молча так сделала. Могла бы написать на корсу или, на худой конец, позвонить. Мне не хватает тебя, Ксюш.
В душу закрадывалось подленькое чувство непонятной тревоги. Всё это необычно, нетипично для Ксюши.
Я размотал радио, чтоб слышать его. Мерный бубнёж позволял отвлечься мыслями, и вскоре удалось уснуть.
***
Не успел я войти в цех, как подвалился технолог с листом бумаги, исписанным каракулями и цифрами. Это было экспериментальное покрытие для подошв электропса, для уменьшения износа. Краска была крайне токсичная, и технолог сам выразил сомнение, что такое покрытие будет одобрено. Но разнарядка пришла, и необходимо выполнять. Технолог уже составил заказ по этой рецептуре и поднял ёмкость в цех. Кроме того, в течение всего процесса покраски он лично стоял возле меня и контролировал выполнение задания - от состояния спецодежды с перчатками и фильтрующей спецмаски-противогаза, герметичности защитного стекла на станке до силы нажима на пульверизатор и готового покрытия, которое он просматривал под углом на свет, выявляя неравномерности и подтёки. Краска была густая и ложилась плохо. Остатки я закрыл крышкой и отправил вниз в Снабжение. Обработанные шесть одинаковых лап технолог поместил на железную каталку, накрыл стеклянным куполом и повёз на сушку. Все эти процедуры, от начала и до конца, выполнялись крайне медленно, неспешно, с огромными паузами на проверку, когда технолог, как всегда до этого, стоял, наклонившись над деталью, нахмурив брови и почёсывая свою бородку, иногда скептически вздыхая. Всё это к концу успело утомить. Эти два тягучих часа я думал только о том, чтобы написать Ксюше. И, наконец, добравшись до планшетки, я обнаружил, что диалог пуст - Ксюша сегодня не подключалась к информсети, последняя отметка о присутствии аж вчера вечером.
Весь рабочий день я просматривал диалог чуть ли не каждые пять минут. Эти мои проверки стали уже будто маниакальными - закрыл диалог, открыл формуляр с планом работ, тут же закрыл формуляр и развернул диалог. В надежде, что Ксюшенька вот-вот появится. Но её нет и нет.
После работы я мигом отправился в новый корпус и узнал у вахтёрши, что Ксюши сегодня и не было на работе.
Уже после комендантского часа раздался звонок в дверь. Так странно. В такое время никто и никогда не звонится. Если только милиция или ещё какие органы. Я включил дверной экран и увидел там Ксюшу. Быстро отпер замок и впустил её внутрь, так же быстро заперев за ней.
- Привет, - произнесла она, сняла на ходу пальто и кинула его и кожаную сумочку-барсетку прямо на пол и прошла мимо меня в комнату, не удостоив взглядом.
От неё шёл еле различимый омерзительный шлейф - запах пива, еле уловимый. Не как если человек напился, а натурально запах пива, недавно выпитого.
- Ты чего? - проскулил я Ксюше в спину. - Ты пила? Да ещё в такой час была на улице? Тебя за такое арестуют. Дадут лет двадцать!
Ксюша молча скрылась в темноте комнаты. Я проследовал за ней. Она упала на кровать прямо в юбке и свитере. Лёжа в томной позе, она намеревалась, видно, уснуть. Поёрзала, что-то мешало. Из-под бока достала пачку свёрнутых измятых страниц и кинула на тумбочку рядом с торшером. Затем закинула голову и закрыла глаза.
Я мягко прилёг рядом, стараясь не мешать своим присутствием.
- В институте сказали, что тебя не было на работе...
Не открывая глаз, Ксюша отвернула голову в сторону. Помолчала. Потом ответила:
- Я больничный взяла...
Я спросил аккуратно:
- Пиво пила?
Небольшая пауза, и последовал её ответ:
- Мы с девочками на танцы ходили... Миша принёс лагер... Напились там все...
- Ты же болеешь...
Дальнейшим молчанием Ксюша дала понять, что разговор окончен. Я решил не трогать её, отвернулся и попытался уснуть. Потом аккуратно, крайне медленно протянулся над спящей Ксюшей и взял страницы. Это были перепечатки заграничной книжки фон Меринга про любовные страдания и Сталина, поедавшего людей. Я полистал странички аусзата, сложил их вместе и порвал эту пакость на кусочки, которые затем упаковал в завёртку, чтоб завтра выкинуть в мусор подальше от дома и чтоб никто не насмотрел чего лишнего. Подобную антисоветчину порядочные люди сжигают на костре.
***
Утром я предложил Ксюше кофе, но получил отказ со ссылкой на расстройство пищеварения.
- Куда поедешь сегодня?
- Домой поеду, отлежусь.
- Позвоню вечером?
- Хорошо.
- Откуда у тебя аусзат?
- Миша вчера принёс. Дал почитать.
- Не ходи больше на танцы. Это и незаконно, и здоровье совсем испортишь.
- Конечно. Живот так болит, из туалета не выхожу.
Сегодня была пятница. Неделя пролетела, но оставила тяжкое ощущение на душе. Тревожность уже крепко засела во мне. И сосала под ложечкой какая-то брошенность, ненужность. Это чувство сидело маленьким чёрным камушком в самом низу. Странности в диалогах с Ксюшей, её постоянное отсутствие заставили понять, что я не в центре ксюшиного мира, а на краю. Я будто отодвинут на задний план.
Рабочий день шёл своей чередой, потому что не было необходимости регулярно проверять диалог. Ксюша была на больничном, а, значит, её корса хранилась во втором корпусе НИИ.
После работы я поспешил домой. Придя, набрал номер квартиры Ксюши. Через несколько мгновений связь установилась. Трубку взяла мама Ксюши, я узнал её голос.
- Алло! Здравствуйте! Ксюша дома?
Последовала пауза. Мама, в свою очередь, не узнала меня.
- Это не смешно, молодой человек...
Послышались всхлипывания, перешедшие в тихий плач.
- Не звоните сюда больше.
Раздались гудки. Мама Ксюши бросила трубку. Это был очень странный и непонятный разговор.
***
Я проснулся с тяжёлой головой. Моральных сил не было никаких. Кухонный аппарат сготовил омлет с ветчиной, но есть не хотелось совсем. Спасением был только кофе. Кружка за кружкой. Чередование с папироской. Табачный дым плыл по квартире, хоть шапку вешай. Я раскрыл окно, чтобы проветрить. Затем пошуровал в кладовке и отыскал старые занавески с перекладиной. Эти тёмные плотные занавесочки раньше заменяли дверь на кухню и ограждали квартиру от табачного дыма. Я водрузил занавески на те же крючки, где они были раньше.
Перед тем, как бросить курить, я выкуривал неполную пачку в день, почти двадцать папирос. И резко сказал себе 'Нет'. Просто взял и перестал курить. Помучался некоторое время, привычка давала о себе знать. Но зависимость, как таковая, прошла, её удалось перебороть. За прошедшую же неделю я вернул вредную привычку сполна. Иногда выкуриваю по три-четыре папиросы подряд, поджигая одну от другой. Не накуриваюсь. Не хватает. Организм постоянно в стрессе. Всё из-за странностей Ксюши.
Звонок в дверь прервал бесконечные утренний перекур. Это была Ксюша. Я открыл. Она миленько постояла на лестничной площадке, глядя в глаза и улыбаясь. Прошла в квартиру, медленно, украдкой, будто ощущая свою прошлую вину. Положила сумочку на банкетку. Я обратил внимание, что пивом от неё не пахло.
- Привет, - проговорила. - Я скучала.
Я был настороже. Она сняла ботинки и поставила их на коврик возле банкетки.
- Да подружки позвали на танцы. Мы всю ночь шумели на квартире.
- Ты же обещала...
- Ну прости меня, зайка! - бросилась она оправдываться. - Ну прости. Просто погуляла.
Я, было, хотел продолжить допрос, но Ксюша подарила нежный поцелуй, который превратился в страстное объяснение в любви. Она стиснула в объятьях, гладила по спине и спустилась к интересным местам. Потом резко оторвалась от меня и призвала поесть. При этом достала свою банку с овощным пюре. Я проследовал за ней на кухню.
Ксюша ела свою смесь по чуть-чуть и глядела в окно. Бросила взгляд на меня, неловко улыбнулась и снова повернулась в окно. В этом неловком молчании я крутил в руках табакерку - маленький деревянный ящичек размером с книжку, с овальной эмблемой Ленина на чёрной крышке, с крючком-замочком из гвоздя, с внутренней полочкой для табака, которая выезжала при открытии крышки. Табличку с профилем Ленина я попросил выточить по образцу коллегу на работе. Внутренняя поверхность была выстлана бархатной тканью. Пластмассовые пластинки для крышки и дна табакерки я достал из корзины с отходами в цеху, и начальник производства разрешил забрать их себе, как и оконный штапик и шлифованные рейки от старой двери, которыми я набрал стенки корпуса табакерки и отделал внутренние перегородки.
- На той неделе, пока тебя не было, я табакерку сделал, - я раскрыл её, как сундучок с сокровищами, показывая выезжающую полочку.
- А, табакерка... - Ксюша посмотрела на меня с жалостью, как на неполноценного; будто просто отметила, как взрослые люди оценивают успехи малолетних малышей в поделках уровня детского садика, навроде 'ну хорошо, молодец, очередной мусор на выброс'.
- Пошли поваляемся? - предложил я, отложив табакерку на подоконник.
- Я поеду к маме, за город, - отрезала Ксюша. - Поем и поеду. Мама уже там.
Она глянула на настольные часы и предложила проводить её до станции.
Что ж. Ну так-то всё хорошо. Ведь всё хорошо.
Я предложил прогуляться до станции пешком, погода хорошая - дождя нет. От меня до станции было час с небольшим ходьбы. Но Ксюша категорически настояла ехать транспортом, потому что устала. Я не стал спорить.
В электроавтобусе пятого маршрута не было кондуктора. Мы приложили карточки на вертере возле кабины водителя - снялось по пять тредов, - и заняли места на задних сиденьях. Ксюшенька взяла мою руку, положила себе на коленку и крепко прижала. Подтянула меня за подбородок, чтобы поцеловать в щёку.
- Почему ты мне ничего не покупаешь? - спросила она лукаво, с заискиванием.
Ну да, я давно ничего Ксюше не покупал. Соскучилась по маленьким подарочкам.
- Ты мало получаешь? - продолжала Ксюша.
Почему же мало. Зарплата, как у любого инженера третьей категории, - одиннадцать тысяч тредов.
- Я на базаре видела ботинки красивые, с ремешками. Купишь мне? - она поглядела в глаза и сделала милое детское личико.
Я прикинул в голове сумму, имевшуюся в наличии на карточке, и согласился купить, когда Ксюша приедет от мамы.
- Ну почему же не сейчас. Заскочим на базар возле станции.
Я вновь согласился, как и во всём ранее.
Ксюша привела к нужному лотку на крытом базаре и показала на чёрные кожаные ботиночки 'Саламандра' с широкой пяткой, с парой ремешков на каждом. Показала она жестом, предоставляя мне право выбора - покупать или не покупать. Но что тут выбирать. Я был не против прикупить Ксюше новую обувь. Тем более, что продавщица, увидев, как я верчу ботиночки в руках, сделала неплохую скидку в двести тредов. Ксюша сразу надела новую обувь, оглядела себя, повертелась у зеркала, не выказывая особых эмоций. Старые боты она выкинула в урну на базаре.
Мы стояли перед дверьми станции и ждали поезд. Я оплатил Ксюше электричку, стоившую как поездка на такси. Ксюша без лишних вопросов повисла на шее и стала целовать - вот так, прямо на улице, под осуждающие взгляды прохожих. Она знала, как я люблю эти проявления любви, не обращая внимания на окружающих. Солдаты на входе, в зоне видимости которых мы находились, стойко избегали смотреть на нас, на целующуюся у входа парочку.
- А пальто купишь мне? - спросила Ксюша всё с той же милой улыбочкой.
Она имела ввиду дорогущее пальто из немецкого журнала мод, которое, как только появилось в доме мод на Кузнецком мосту, просила купить, несколько месяцев или полгода назад. Пальто из немецкого кримплена насыщенного синего цвета, длиной чуть ниже колена, строгого военного покроя, с отложным воротничком, с поясом и четырьмя большими чёрными пуговицами, расположенными квадратом.
- Потом, - буркнул я. - Куплю, но потом.
Объявили прибытие поезда до станции 45-й километр. Ксюша соскользнула с моей шеи, украдкой помахала рукой, проплыла через турникет, приложив карточку, и направилась к лестнице. Она поднималась медленно, шаг за шагом. Я глядел ей в спину и ожидал, что она обернётся. Но она поднималась и будто уже забыла обо мне. Ну, пожалуйста, обернись. Брось свой взгляд, подари милую улыбку. Прошу, умоляю. Мне это так надо сейчас. Я тебя очень сильно люблю. Мне очень плохо без тебя, мне одиноко, когда ты уходишь. Прошу, обернись. Обернись, Ксюша. Остановись, посмотри на меня.
Она скрылась из вида на высоте платформы. Обходя здание станции, я попытался разглядеть её там, наверху, но не увидел.
Ощущение обманутости снова закопошилось внутри. Я допускал, что она едет не к маме, а к подружкам своим. Или, например, сегодня вечером собиралась вернуться в город, чтобы гулять на своих дансингах. Не то, чтобы я был уверен в её обмане, но я допускал такую возможность. Стал допускать. Она так налегке это сделала в пятницу. Ничего не хорошо.
***
Я проснулся и не поверил тому, что увидел. Сквозь щёлку меж плотных штор пробивался узкий лучик солнца. Яркая полоска света падала в стороне от кровати. Я подскочил и раззанавесил окна. Нужно пустить солнце в комнату. Солнечный свет, такой яркий, приятный и обнадёживающий, такой нужный сейчас. Конечно. Солнце дарит надежду. Появляются силы, так необходимые в этот сложный период.
По телевизору показывали повтор вчерашней телепередачи 'На голубой огонёк', где в тёплой уютной атмосфере студенческой кафешки певцы исполняли разные песни. Зрители сидели за расставленными по залу круглыми столиками. Им подносили напитки и угощения. По сценарию исполнители заходили на чашку кофе, будто гости с улицы, их приветствовал ведущий и после обмена любезностями и шутками приглашал на сцену. Небольшая эстрада была украшена голубыми занавесками, облепленными звёздами из фольги. Хиль, которого ведущий встретил с деланным удивлением, исполнил душевную песню про беспокойный двадцатый век. Опьянённый туманом Магомаев спел про шедший по бульварам дождь, извивался на сцене и размахивал руками, и на самой высокой ноте припева делал жест, как бы пытаясь объять весь мир, и приглашал гостей сделать это вместе с ним, в чём ему подыгрывал ведущий телепередачи. Юрий Гуляев вместе с особенным гостем - первым космонавтом Кожедубом - спел про бессмертный полёт страны советов. Во время выступления Гуляев выглядел по-настоящему гордым за страну, вздыхал и смахивал слезу. Георг Отс пел про любовь к другу, и на минутку могло показаться, что этот друг мужского пола. Большинство выступлений было про героев завершившегося много лет назад Азиатского похода советской армии. Трошин подарил песню 'Журавли', посвящённую самолётам, принёсшим свободу южным странам. Престарелый Марк Бернес спел про неугасимый сталинский огонёк. Эмиль Горовец с лукавой улыбочкой исполнил народную еврейскую песню на злобу дня, показывая своим сверкающим видом, что германский фашизм не пройдёт. Олег Анофриев исполнил задорную песенку про советскую дивизию, ставшую на привале на Аральском море. Он пел, ударяя рукой по воздуху в такт своим словам - 'Арал! Недолго ждал! Своих советских! военных! ребят!'. Исполнители были такие яркие и бодрые, светлые, как и их песни.
После голубого огонька прошла реклама пылесоса 'Ракета', который шумел ничуть не тише настоящей ракеты. Далее прогноз погоды обещал после одного солнечного дня снова бесконечную пасмурную погоду с постепенным осенним похолоданием. По телевидению как-то сказали, что погода испортилась из-за ускорения вращения планеты после массированных ядерных бомбардировок Германии по Соединённым Штатам. За ускорение вращения Земли говорить не берусь - в сутках так и осталось двадцать четыре часа, но вот Америке дорого обошлась её святая независимость. Валера же сказал по секрету, что климат на континенте ухудшился из-за дамбы 30-летия Октября между Чукоткой и еврейской Аляской, но государство не хочет признавать свою огромную ошибку и придумало этот 'люгенпрессе': свалить всё на Рейх. До кучи ещё и Дальний восток весь заморозился - не вышло там тёплого климата.
По первой программе началась 'Эстафета новостей', и я выключил телевизор.
С папиросой в руке я сидел в кухне и размышлял о Ксюше. В её жизни появились дела, занимающие место наравне со мной. Такого никогда не было. От этого создавалось ощущение, будто от меня оторвали что-то ценное. Будто я делюсь чем-то своим с другими. И этой моей ценностью пользуются другие люди. Которых я, ко всему прочему, не знаю лично. Но я не могу запретить ей гулять, жить, как захочется. Не могу заставить уделять мне больше внимания. Но я могу заработать её внимание. Ксюша сама намекнула мне. Конечно. Я могу получить повышение на работе. На моём участке нет десятника. И я смогу собрать все силы, мобилизоваться и получить эту должность. Просто надо быть активнее. Ещё участок снабжения, как вариант. Татьяна, премилая женщина пятидесяти лет, уходит в отпуск через две недели. Я попрошусь подменить её на время её отсутствия, набью руку в отделе снабжения и смогу совмещать. Утром буду выполнять всю предварительную работу по подготовке расходных материалов. Заявки как раз приходят с вечера или с самого утра. Буду приходить пораньше, отрабатывать заявки, затем к себе на участок. При необходимости оторвусь от своей работы, выполню заявку-другую, и снова к себе. Как раз и на перекуры времени не останется. Эта проблема отпадёт сама собой. Под лучами солнца всё выглядело так легко, так возможно. От нахлыва эмоций наступило опьянение. Я смогу. Я всё сумею.
В такой погожий день невозможно оставаться дома. Я оделся и вышел на улицу. И первым же делом направился на базар. Там, в закрытом павильоне, нашёл то самое пальто с Кузнецкого моста. Стоимость его была невероятная - девять тысяч тредов, почти целая зарплата. Покупать его это дикость. Но надо. Для Ксюши надо. Я зашёл в таксофон и набрал единый номер банка, затем набрал на экране номер партбилета. После секундной задержки женский голос назвал остаток тредов на карточке. Вышло на две с лишним зарплаты. Поразмыслив ещё малость, я решился на покупку. Продавщица завернула новоприобретённое пальто в бумагу, обвязала шпагатом и протянула мне в двух руках, мило улыбаясь.
***
Утром, ещё до начала работы, тётки в курилке обсуждали годовщину смерти Адольфа Гитлера. Вчера по первой программе на всю страну показывали километровую очередь у мавзолея Гитлера. Телеведущий с очень серьёзным лицом, лаконичным голосом рассказывал, как на Фюрер-плац (бывшей Александерплац) собралось небывалое количество граждан Третьего рейха, желающих почтить память основателя государства. Геббельс, худосочный старичок в пиджаке на два размера больше, читал с трибуны речь, поданную на экране в сопровождении текстового перевода. Ведущий телепрограммы не забыл упомянуть, что идею мавзолея германское руководство взяло у нашей страны, по сути, нагло украв. Ага. Он только не сказал, что Советский союз сам предложил помощь в бальзамировании тела Гитлера. Да и облака вчера не просто так разгонялись. По сути, телевидение занималось пропагандой линии партии, согласно которой Германский рейх не есть дружественное нам государство. При этом поддерживалось напряжение среди граждан. С учётом полного запрета выезда из страны и отсутствия иных источников информации, граждане нашей страны безоговорочно верили телепрограммам. В НИИ же были иные источники информации. Например, тот же Валера рассказывал, что за Уралом имеется перевалочная база Вермахта, на которую Валерка был раз командирован для ремонта электронной техники. Такие вещи бесполезно рассказывать экзальтированным дамам за пятьдесят. Вышла бы лишь провокация с дальнейшим доносом на меня. И в это утро я слушал в курилке трёп о расовой политике рейха, исчерпавшей себя, о подорванном состоянии их армии, о шатком положении в удалённых территориях, прикрываемом бравурными речами на германском телевидении. Я лишь поддакивал и глубже затягивался папиросой.
Наконец, я дождался, когда в курилке осталась одна Татьяна. Подсел к ней на скамеечку и описал ей идею подменить её в отпуске. Татьяна отозвалась охотно. Мы сразу же спустились в Снабжение, и я продемонстрировал умение работать со складским терминалом - показал на электронной панели, как отбираются ингредиенты и запускается сборка химических составов. Татьяна согласно закивала и сказала, что предложит директрисе мою кандидатуру.
Энтузиазм мой только подогрелся. На полировке я хватал со стеллажа деталь за деталью и проходил их с минимальными паузами. Краткий взгляд в увеличительное стекло со временем стал не нужен. Я и так знаю, что обработка идеальная. Следующая деталь. Механически, без лишних движений. Я сам стал как механизм. Я всё смогу!
В обед Вова с Денисом сильно удивились моей быстрой работе.
- Гляди, в передовики производства рвётся. Учитываешь? - прогундосил Володя с попыткой задрать. - Тебе, думаешь, дадут переходящее знамя?
- Можно и в передовики, - спокойно ответил я, и Володя не нашёлся, что ответить; своим ровным тоном я показал всю серьёзность моего настроя.
Будто в подтверждение моего рвения, по телевизору передавали запись речи парторга нашего НИИ. На внеочередном XXIV-м съезде партии был принят расширенный семилетний план (по сути, седьмая пятилетка продлена на два года), и партийные организаторы на местах оглашали выводы съезда. 'План, - говорилось по телевизору. - это обязательный рубеж, ниже которого нельзя! Он минимум, не дотянуть до которого просто стыдно. И бороться за минимум - не слишком великое геройство. Сейчас же требуется иное. Сейчас от нас хотят жаркой творческой работы'.
- Смотри, про тебя прям говорят, - протянул Володя.
Теперь мы трое молча смотрели в экран.
'Такой работы, чтобы все, какие только есть в массах силы, которые пока дремлют, какие ещё скрыты, - чтобы все они были приведены в кипучее, боевое действие'.
Денис поймал мой взгляд и с лёгкой улыбкой ткнул в меня пальцем.
'Если взялся за какое-нибудь дело, то работай на всю железку, во всю свою силу, рви вперёд без оглядки!'.
Казалось, всё окружающее естество потворствовало мне.
Инженер-технолог долго разглядывал, как я метаюсь вокруг станка. Отлично, пусть руководство видит, заприметит моё рвение. Отработав стеллаж, я подошёл к технологу и спросил, что желаю заменить в снабжении Татьяну на время её отпуска. Технолог активно согласился и сказал, что поддержит мою кандидатуру. Два голоса в мою пользу перед директрисой будут мне только на руку. После ко всему прочему я попросился у мастера Игоря поработать без выходных, в чём он не отказал.
- Как говорят на флоте: добро! - ответил Игорь и улыбнулся своей улыбкой с рядом идеальных зубов.
Вон Денис с Володей вкалывают ежедневно, имея по паре выходных в месяц. Зато и получка у них значительная, под двадцать тысяч, ведь смена в выходной оплачивается вдвойне. Тридцать шесть их смен против двадцати моих.
Игорь снова залетел в цех через пару часов. Постоял, постучал механическими пальцами по кронциркулю в нагрудном кармане, кивнул и, произнёсши 'Молоток', ушёл.
Я закончил работу гораздо раньше Дениса и Володи. Даже сам немного удивился. Сходил на перекур, не зная, чем себя занять. Потом поднялся на свой участок и побродил, руки в карманах. Володя с краскопультом в руке рассказывал Денису свои замечательные истории, а тем временем в подсобке стояла ещё пара стеллажей с деталями. Я предложил помочь и стал вывозить детали, крепить на станок и снимать со станка, а позже и вовсе взялся за краскопульт, когда Володя в очередной раз ушёл с головой в рассказ, позабыв о работе.
Глядя, как я орудую на покраске, Володя выставил перед собой согнутую в локте руку и спросил:
- Знаешь, откуда эти шрамы?
Я помотал головой, мельком оторвавшись от работы. Володя говорил про глубокие отметины возле правого запястья. Я много раз видел их, но спросить, откуда они, не довелось.
- Электропёс чуть не сгрыз... Толик позвал на калибровку датчика. Стой, говорит мне, и держи. Псина лежит на боку на рабочем столе. А я такой, дай, думаю, за ушком почешу. Учитываешь? Пёс голову повернул и зубами как вцепился в руку мёртвой хваткой. Толик подбегает, хватает провод вот здесь, - Володя показал двумя пальцами на своё горло. - Выдирает, и пёс падает как мёртвый. В том месте, где голова с шеей крепятся к телу, есть узенькое техотверстие, щёлка пару сантиметров, через которую отключается только моторика - все датчики, камеры, локация, всё остальное продолжает работать. Сейчас покажу, - Володя отошёл в подсобное помещение и отыскал на стеллаже горловой щиток электропса. - Вот тут вырез, который закрыт в обычном состоянии. Но если поднять голову, то и дырка открывается. Они когда ковыряются у себя в отделе, то отключают пса и с пульта, и напрямую с кабеля. А Толик, дурачок, отключил псину только с пульта, а я не посмотрел. Слышь, Денис! Толик тогда побледнел от страха. Стал цветом как его халат. Псюга тогда до кости прокусила, - Володя поглядел на свои шрамы и пробубнил еле слышно. - Сука...
Этим рассказом Володя, по всей видимости, хотел отблагодарить за то, что я взялся выполнять его работу. Я всегда восхищался его семижильностью.
Домой я вернулся уставший, но в возвышенном настроении. Сегодня был определённо успех. Всё получится!
![Филиал РТА в роли НИИ [Илья Брусникин]](/img/f/fedorow_r_s/infidelity/img_20230105_020601522_flash-1.jpg)
![Дубкин, его электропёс, главгерой и Ксюша [ИИ MidJourney]](/img/f/fedorow_r_s/infidelity/brusnikken_futuristic_university_cybernetic_dogs_grinding_parts_8b71acf8-aecd-4d59-9be0-d6d4870871a01.png)