Аннотация: 1929 г., Москва. Завязка, где сотрудник ОГПУ Чижов рассказывает про свою любовь и сталкивается со странным делом об убийстве. Где мы - где Чижов и его семья, в счастливом месте.
Где мы
- Ну и под конец хотелось бы поговорить ещё вот о чём. Продолжается разработка нашей Артели. Что по ней нового? - руководитель ОГПУ Менжинский взглядом передал эстафету начальнику шифротдела Бокию, возглавлявшему операцию под кодовым названием Артель-4.
- Пока ничего, - выдохнул тот. - Источников финансирования не выявлено. Каких-то провокаций также не планируют. Наши засланные казачки сообщают о вялой переписке, которая, по возможности, люстрируется.
- Так почему бы нам не ударить по этому гнезду одним разом? Одним ударом и прекратим всю эту деятельность.
- Думается, пока что рано ударять. В данное время мы активно пытаемся выявить иностранные источники финансирования. Главное сейчас это узнать основного выгодоприобретателя. Четвёртый Интернационал, как они себя именуют, желает сменить власть в стране. (Менжинский громко и театрально рассмеялся). Над этим работает Штаб Четвёртого Интернационала, который периодически заседает в квартире на Варсонофьевском, и подчинённая штабу лаборатория, расположенная в подвале здания на Добрынина. Эта лаборатория существует под прикрытием кооператива, производящего, - Бокий заглянул в блокнот-подсказку. - Духи... Да, духи и всякие средствА гигиены. Что, в действительности, производят на этом предприятии - неизвестно. Может, взрывчатку, может - отравляющие газы. Не знаю. Пока что мы выясняем это. В понедельник в этот подвал было доставлено тщательно упакованное оборудование неизвестного назначения. Я могу, конечно же, устроить официальный обыск или ещё что-то, но сейчас главное не спугнуть птичку.
- Не нужно, - Менжинский покачал головой.
Бокий натуженно выдохнул.
- Вцелом, наша служба держит деятельность Четвёртого интернационала под контролем и готова к нанесению решающего удара, но не ранее, чем выявится заказчик готовящейся диверсии. Есть одно прискорбное известие - троих наших оперативников раскрыли вчера и, по всей видимости, уже приставили к стенке. Это Савелий Белкин, Игорь Савёлов и Павел Стрижич. Всё это известно со слов внедрённого чекиста - Владимира Агина.
- Чем занимались... убитые?...
- В основном, погрузочными работами. При оформлении кооператива в Бюро патентов мы подсунули им трёх ребят, которых кооператив с радостью нанял. Крепкие ребята были, верные своему делу... По моим сведениям, их отвозили к железнодорожной станции Москва-117 возле Мурзиновки, где они загружали несколько машин тяжёлым оборудованием, далее на Добрынина они разгружали и на этом прощались. Всё это происходило по вечерам, в тёмное время суток.
- Машины что, никто не досматривал? Ни один инспектор на дорогах не интересовался, что перевозит грузовик ночью?
Бокий пожал плечами, - Как-то не довелось.
- До их раскрытия они проделали пять таких рейсов. На чём попались - сейчас уточняется.
- Что с их семьями?
Он снова глянул в блокнот.
- Ни у кого из погибших нет ни жён, ни детей.
- Ну слава Богу, не надо слать похоронные письма.
- Остаются два агента, оба действуют на доставке корреспонденции. Это вышеназванный Агин и Василий Гусев. Их в своё время также удалось внедрить через разработку кооператива. Встречи с ними происходят в разных присутственных заведениях, о чём сообщается заранее. Я опасаюсь, как бы и их не раскрыли в ближайшее время. Мне нужны ещё агенты - для работы с внедрёнными работниками. У меня на этом всё.
Бокий, только вернувшийся из командировки в далёкую Тиховеевку и попавший с корабля на бал, был несколько напряжён, на ходу вникая в обстоятельства дел.
- Ну хорошо... - Менжинский вяло протирал очки носовым платком. - Хотя ничего хорошего в этом нет.
За окном кабинета руководителя ОГПУ уже стояла темнота, припорошенная мелким снегом. Среди присутствующих на совещании уже начиналась возня, мелкие вздохи и случайные движения, - всё говорило о желании чекистов поскорее расходиться по домам.
Но Менжинский, не смотря на его сильно подорванное здоровье, не собирался прекращать излияния, и, крепко вздохнув, начал речь, дабы напомнить подчинённым, для чего они исполняют свой долг.
- Наша молодая страна всегда находилась под ударом. Вначале это была Гражданская война, где белогвардейцы и интервенты разных мастей раскачивали наш корабль. Когда же буря затихла - враги легли на дно и мёртвой зыбью ныне подтачивают наше спокойствие из-за границ, - эту манеру патетических речей Менжинский перенял у своего предшественника, Дзержинского. - Благодаря блестящим операциям Трест и Синдикат-2 нам удалось умерить пыл контрреволюционеров. По сути, они теперь обезглавлены. Но остались ещё мелкие черви, пытающиеся прогрызть нашу оборону. Этот Четвёртый интернационал и есть тот маленький червяк, не дающий покоя нашей стране в это напряжённое время. Казалось бы, горстка фанатичных людей, верящих в свою запоздалую идею... Ладно бы, лет пять назад ещё можно было говорить о свержении власти большевиков, но сейчас... когда Советская страна как никогда крепко стоит на ногах, думать о перемене власти... это глупо, я считаю, - последние слова Менжинский произносил с одышкой, поставил себе стул и присел. - Но нельзя такую организацию выпускать из виду, раз у них такие серьёзные намерения. Чем чёрт не шутит, не хватало ещё терактов. Карл Викторович, вам слово.
Присутствующие перевели взгляд на начальника оперативного отдела Паукера.
- В связи с последними обстоятельствами решено переформировать группу. На разработку Артели-4 переводятся Антонов и Чижов. При необходимости, я дополнительно отзову оперативников.
Возможно, читатель сейчас было подумал, что история будет в духе сыщицкого романа о тяжелой работе органов чека, с лихо закрученным сюжетом, разоблачениями, пальбой в подворотнях и прочим. Нет, не совсем. Рассказать бы хотелось о моей любимой.
Ещё поднимаясь в тот же вечер по ступеням до квартиры, я ощущал приятный запах готовящегося ужина. Пряный аромат наполнял организм уверенностью в предстоящей сытости. Машенька, зазноба моя, разыскала где-то поварскую книгу одного именитого ресторана и каждый день готовила новые блюда со сложнопроизносимыми названиями - бифштекс, ростбиф, чахохбили, сотэ. Плотный горячий воздух с порога обдал с головы до ног - такой воздух стоит в жилище самых рьяных хозяек. Навстречу из комнаты показалась Алинка верхом на деревянном конике и с криком 'Папочка!' разогналась, но от недостатка скорости остановилась в двух метрах от меня, затем соскочила и, остаток пути прошлёпав босыми ногами, с разбегу кинулась мне на руки. Машенька вынырнула в дверях лишь на секундный приветственный поцелуй и вернулась к растопленной плите. Любимые мои.
Мы с Машей познакомились месяц назад. Всего-то месяц, а, кажется, что всю жизнь знаем друг друга. Я тогда был в больнице Ветеранов с воспалением. Машенька же была сестричкой - делала уколы, ставила капельницы и выносила ночные судна за больными. Ходила в белом халатике и чепчике. Очочки. Вся скромная, глазки опускала рядом со мной. И я ведь сразу обратил на неё внимание - фигура даже под халатом видна была: крутые бёдра, сочные груди. И личико как на картинах. Прямо сам ангел. И понимаю, что сам смущаюсь в её присутствии. И вот, поздним вечером, подходит ко мне другая сестричка, прямо издалека заметил, что идёт ко мне с конкретной целью, - и суёт мне в руку записочку на тетрадном листе. Это вам от Маши, говорит. Развернул, читаю. А там предложение пообщаться, витиеватое такое, что три раза назвала меня на 'вы'. Стеснялась.
На следующий день не видно Маши. Жду её на все процедуры, и нет её, как ветром сдуло. И только сестричка та подошла, спрашивает меня, Вы подумали над ответом? Секретность, прямо как в романах прошлого века. Боялась Машенька. Позже рассказывала, что решила тогда: если ответа не дам или скажу нет, то уйдёт из больницы. Порывалась даже сбежать до моего ответа - так волновалась. А когда записочку мою ответную разворачивала, то попросила подругу прочитать. А та уже всё знала, подсмотрела, когда несла ей. И написал я ей - Встречаемся в десять часов вечера на скамейке (на этаже одна такая скамья и была).
И вот вечер. Свет нигде не горит. Сквозь окна луна светит. Тишина по палатам. И приплывает моя Машенька. Улыбается, садится рядом. И как зашёл разговор, уже не помню. Сначала неловкие фразочки. Будто на допросе. Потом завязалось. Щебетали так до середины ночи. Только подружка её, Нелля, ходит туда-сюда, носит утки. И поглядывает на нас, тоже улыбается. Самой любопытно. А мы уже сидим на кресле возле окна и миленько целуемся. Романтика. Ушла к себе ночевать. В палату к себе даже не звал - нечего романтику портить.
Узнал о ней, что дочка у неё есть, Алиночка. Папаша быстро пропал, оставил их одних в Брянской. Машенька работала фельдшерицей. И вот Нелля предложила перебраться в Москву медсестрой. Место освободилось, когда померла старенькая Вера, работница царской закалки. Нелля место для Маши придержала. И хорошо тут, все удобства есть. Жильё в домике возле больницы. Ясельки тут же. Алинке было уже три годика.
Наутро, после ночной посиделки, Машенька тут как тут. Спала от силы пару часов. Смотрит на меня, глаза сверкают, губу прикусывает. Завтрак, обед и ужин мне приносит. Вечером чаи пьём - уже в моей палате, тоже в темноте. Вот какая романтика. Понятно стало, что грех такую барышню упускать. И пошёл я тогда в наступление.
Подошла моя выписка. То была пятница. В выходные приходил в больничку, как на свидание. А в понедельник пригласил Машу к себе. И ведь сам же волновался, пуще ней самой, жуть. Жилплощадь у меня небольшая, одна комната (зато просторная) с водопроводом и с прихожей. Окна все выходят на переулок. Далее всё, как у людей - примус, печурка, стол, стул, шкаф, граммофон, диван. И как у любого одинокого мужчины - беспорядок, конечно же. Зарплата моя неплохая, хватило бы на домработницу. Но в то же время очень не хочется пускать чужого человека в своё жилище, в мой маленький мирок, мою крепость.
Придя, Маша первым делом бросилась наводить порядок. Посуду перемыла, пылинки все вытерла, книжки мои и бумаги разложила - навела блеск.
У соседки, старой Авдотьи, взял колыбель для Алинки. Тяжеленная такая, из чугуна. Волочил с трудом. Поставили в углу и занавесочкой отгородили.
И вот поздний вечер, темнота за окошком. Свет в квартире не горит. Алиночка улеглась только. И что-то нежное рвалось из меня, что-то необъяснимое, впервые. Подставил рядом с колыбелькой табурет, сел и, пока Машенька не видит, стал читать молитву, Отче Наш. Давно её не читал, уже много лет. Произносил про себя, расставляя каждое слово. Появилась жизнь в этом жилище. Настоящая сказка.
И тогда, в первую нашу совместную ночь, Маша подарила себя. Потом щебетали посреди ночи. Потом снова любовь. И опять болтаем.
Через три дня мы втроём поехали к родителям Маши, в Брянскую губернию. Ночь тряслись в вагоне.
Прибыли на вокзал солнечным утром. Солнце освещало вокзальную площадь с редкими деревцами. Машулин дед, подвизавшийся доставить нас на грузовике до деревни, должен был прибыть только через час. Мы решили отобедать. На пролётке добрались до кафе Апельсин. Это было небольшое заведение на шесть столов. Под высоченным потолком висела люстра. Посетителей полтора человека. Тихо и спокойно. На стене висел плакат 'Крепи согласие в семье'. Приятный голос по радио негромко читал недавний доклад наркома просвещения:
...муж и жена говорят: мы любим друг друга, уважаем, заключаем длительный союз на много-много лет, хотим жить вместе, делить все радости и горести, помогать друг другу, рожать детей, растить их... - в этом сплошь бюрократическом тексте слух улавливал лишь отдельные, нужные и приятные, фразы, - в социалистическом строе может быть такой семейный уклад, могут быть такие пары, связанные на много лет... - Машуля тоже прислушалась, поглядела на меня и улыбнулась, соглашаясь с нашим с ней общим желанием жить вместе до конца лет, - Длительный союз во имя общего строительства жизни, рождения и воспитания детей есть единственная форма, которая нам нужна...
Скоро подали рис, пирожки. Для Алины взяли суп. Я взял только чай.
На улице было свежо. Люди куда-то суетились. Скрипели телеги. Дед Ефим должен был подъехать с минуты на минуту. Машка просунула руки в мою куртку и сильно прижалась ко мне. Я в ответ обнял её. Так мы и стояли, согреваемые зимним солнцем.
Грузовик прибыл в 12, ровно как и ждали.
- Здорова-те, молодые, - сухонький и улыбчивый, усмехнулся дед Ефим из кабины, развеселив своим местным говором. - Залазьте в кузов. А Алинку ко мне, тут одно место токмо.
Через час машина подъехала к дому Машеньки - дому, где она выросла и жила до переезда в Москву.
Этот день мы провели в тёплых разговорах с родителями.
На следующее утро Машка проснулась ни свет ни заря. Поцеловала, перелезла и пошла топить печь. В доме было прохладно. За окнами стояла тьма. Было шесть утра. Подумав немного, я отправился вслед за Машей. Сел рядом с ней на циновку.
Она выгребла золу из печи, закинула поленья, насовала бересты, срезала лучину, подпалила её спичкой и вложила в печь. Береста с треском схватилась, неуверенно зажигались поленья. Маша придвинулась ко мне, обняла, и так сидели мы, пока дом прогревался. В этом объятии крылось то единство меж двумя сердцами, душевная близость. Те моменты, которые откладывают свой отпечаток на всю будущую совместную жизнь. У всех они были, эти мгновения тёплой любви, когда первые страсти улеглись, и с человеком становится хорошо просто помолчать о чём-то своём.
Днём мы взяли санки и отправились с Алиной к бабке, у которой сегодня по совпадению юбилей 70 лет. В доме уже было полно гостей. Смеялись и гудели. Посреди избы стоял широкий стол с яствами. Мы сели спиной к единственному окну. Занавесками была отделена большая кровать. На стене висел большой портрет в раме. Алинка сидела у меня на руках и тянулась к еде. Нас троих особо и не замечали в этом балагане близких родственников.
В задней комнате, когда переодевал Алинку, заметил на трюмо большие портреты мужчин с суровыми лицами и в форменных одеждах. Это были также родственники бабки, погибшие в германскую войну.
После праздника зашли к Ольге, которая жила одна с сыном. Милая на вид девушка была жуткой ленивицей. Повсюду в её доме было натоптано, стояла грязная посуда, раскидана одежда. При всём этом ещё и сквернословила жутко. Сына её мы так и не увидели.
На следующий день мы уехали к себе, оставив родных Маши спокойными за её будущее.
По возвращении в столицу я быстро устроил Машулю швеёй в известную текстильную мануфактуру поблизости, не без помощи полезного знакомства.
Уплетая божественное фрикасе, я чувствовал взгляд Маши, устремлённый на меня в ожидании оценки блюда.
- Это шикарно, моя хорошая, - сказал я в кратком отрыве от еды.
И ей достаточно такой оценки - коротко, без многословных мелочных описаний. За это и полюбил её - за понимание! А дальше последовал её щебет о тонкостях готовки.
- Знаешь, только масла постного не было, готовила на обычном. Талонов не хватило...
Вот тут я не выдержал.
- Да что ж ты такое говоришь! Талонов ей не хватило!
Я порылся в шинели и, выудив довольно объёмистую пачку карточек, аккуратно положил на стол.
- Машуля, я ж не лишенец какой. Всего хватает.
Та ретиво схватила и стала рассматривать и затем сортировать карточки, приговаривая - на мясо... на крупы... на хлеб... вот и на масло... - она аккуратно выложила нужные талоны в отдельную стопку и убрала в карман.
- Если в гастрономе не будет масла, сходи в кооператив.
Машуля убрала ненужные талоны в стол и продолжила есть. Подошла Алиночка с тарелкой, желая доесть с нами. Маша нежно усадила дочку на табуретку и сменила запачканный слюнявчик. Затем продолжила есть с мечтательным взглядом.
- Знала бы моя родня, чем я тут кормлю моих, - произнесла она с улыбкой, хихикнула, неловко спрятала улыбку и уткнулась в тарелку.
***
Проходя по коридору на Лубянке, я уже издалека слышал, как в кабинете Юрка травил очередной рассказ обо мне. 'И вот посреди ночи слышу - идёт кто-то... Ружьё вскидываю, а Чижов суёт мне в зубы палку краковской... и молча дальше идёт...'.
Когда я вошёл в прокуренный юрин кабинет, пятеро обернулись на меня. Компания веселилась перед началом рабочего дня. Дежурный 'чайник' Филонов разливал чай в гранёные стаканы. Я пожал всем руки. Среди знакомых лиц было одно неизвестное. На задних рядах, неумело смешавшись с присутствующими, сидел старик благородного вида - мощный и с острым взглядом. Юрка воскликнул: 'Чижов, расскажи ребятам историю про тушёное мясо... как ты это умеешь!'
Х-ха! Это мы мигом!...
Я сел на предложенный стул, а благодарные слушатели уставились на меня и замерли в ожидании.
Я быстренько прикинул в голове и начал.
- Это было в 1919-м, летом, когда мы подошли к самой Уфе. Я тогда был в 25-й дивизии...
- Чапаевской, что ли? - спросил кто-то.
- Да тише ты, слушай... - оборвал Юрка и принял позу внимательного слушателя.
Я продолжал.
- Мы тогда стали на бивак в двух верстах от деревни какой-то, не вспомню названия. На следующий день планировалось войти в эту деревушку. Ночью отправили восьмерых в пешую разведку. И я решил пройтись туда следом, глянуть, что там и как. Тогда всё проще было, кровь кипела, страха вобще никакого не было, в плане что без приказа в самоволку отправляюсь... Ну вот. Разложились на ночь, Юрка был комиссар и одновременно начальник караула. Только он и знал о моём походе самовольном. Комдиву и своим мы, конечно, ничего не стали сообщать. Взял ружьё со штыком, компас, электрический фонарик, всё как полагается.
Шёл я час, наверно. Через лес. Вижу, вдалеке огни, неяркие такие. Стал обходить заранее, подальше и, главное, потише. Ползу на четвереньках, иногда останавливаюсь. Слушаю, главное, чтоб на белых дозорных не нарваться. Когда подобрался поближе к этим огням, смотрю, лавка какая-то, закрытая, понятное дело. Конюшня видна с привязанными лошадьми. Ну, сижу в кустах, смотрю на эту лавочку, есть там кто или нет, и где вобще люди. И смотрю, один только караульный туда-сюда ходит. Я быстренько проскочил из кустов за дом, там темень. Прошёлся вдоль окон. И одно окно заставлено решёткой. А внутри в комнатке железные шкафы такие, столы железные. Нож большой лежит на доске для разделки. И понимаю, что там продовольствие у них хранится. Подошёл к решётке, смотрю и понимаю, что смогу пролезть через прутья...
- Чижов тогда тоненький был, одни глаза виднелись... - Юрка влез с комментарием.
- Ну да, худенький был... Ну вот, вижу форточку, пробую открыть, сквозь прутья... и форточка-то открылась. Примеряюсь, чтоб залезть по решётке, как по лестнице, и вдруг понимаю, что решётка просто приставлена... - мои слушатели с улыбками застыли в гробовой тишине, и я повторил ещё раз. - Просто приставлена... Штифты в стене есть, а сама решётка как выломанная. Дёргаешь её, а она гуляет, чуть на меня не упала. Не знаю, кто так постарался до меня. И вот стою, замер, прислушиваюсь напоследок. Тишина мёртвая, никаких даже шорохов. Напротив этого дома, шагах в пятидесяти, был ещё один дом. В его окнах свет горел, но никого не было. И тут я начал действовать. Кладу ружьишко у кустиков. Беру эту решётку на спину, как мешок. Тяжеленная, чертовка. Отхожу в сторонку, ставлю к стенке. Понимаю, что уже пересёк некую черту невозврата, и теперь нужно действовать максимально быстро и максимально тихо. Встаю на подоконник снаружи, карабкаюсь в форточку, пролезаю, спускаюсь головой вниз на этот железный стол и спрыгиваю на пол.
(В этом месте моего рассказа я заметил, что не только активно помогаю жестами, но и уже вовсю изображаю все мои действия. Меня несло.)
Быстро открываю все шкафы по очереди, а там... крупы - гречневая, рисовая - яблоки, картофель, молоко в крынках... Бери - не хочу! Открываю последний шкаф, самый большой, а там мясо во французских банках, целый ящик деревянный, неоткупоренный. На верёвке висит палка краковской, а на дне стоит торт в картонной коробке. Потом позже мы узнали, что у белых генерал назавтра приезжал, и всё это самое ценное ему припасли...
Юрка вновь вмешался в мою историю - Так этот генерал сам и пристрелил повара наутро... В газете ихней писали даже...
- Ну это было потом. А сейчас самое интересное началось. Хватаю колбасу, смотрю в окно округу - никого нет. Кидаю колбасу в травку подальше, чтоб незаметно было. Быстро достаю ящик, снова гляжу в окошко - тишина. Просовываю ящик в форточку и сам вылезаю по пояс. Одной рукой держу ящик, второй держусь за раму. Пытаюсь дотянуть ящик до самой земли, чтоб поставить аккуратно, чтоб не грохнул. Чую, не дотянусь. Отпустил. Ящик как грохнулся, треснул, банки высыпались, покатились в разные стороны...
Среди сидящих кто-то прыснул со смеху.
- Я как выругался последними словами! Про себя, не вслух. Быстро всунулся обратно, беру торт, вылезаю опять же по пояс, ставлю торт на подоконник. Сам встал на стол прямо в штиблетах, и вылезаю вперёд ногами. Спрыгиваю. Притих на секундочку - никого, тишина. Хватаю банки, расставляю в ящике, чтоб аккуратно. Поднимаю решётку, ставлю на окно, как была. Закидываю ружьё за спину, ящик на плечо, беру колбасу, беру торт за тесёмочки и быстренько прочь, только оглядываюсь.
Пока по лесу тащил, думал, помру от всей той поклажи. К нам пришёл, смотрю - Юрка стоит с оружием. Стоит, говорит 'Кто здесь?'. Я ему - 'Свои', отдаю колбасу, и несу остальное добро к нашим. Ну и вот, вся история.
Коллеги, наконец, отмёрзли и зашевелились. Юрка закончил мой рассказ:
- Так Чижов только кусок торта отрезал себе и спать пошёл. А тушёнку есть и не стал совсем. - Юрка хлопнул по плечу. - А мы все наелись в тот вечер! Чижов - орёл наш!
По окончании рассказа товарищи чекисты расходились с улыбками на лицах. Остался сидеть только вышеобозначенный старик, с которым я встретился взглядом, прежде, чем закрыть за собой дверь.
Перед совещанием Забельский сразу отпустил на встречу с агентом. Встреча была назначена в кафе Тени. В дневное время здесь было малолюдно. До революции здесь располагался парадный зал дома Брусова, о чём напоминали высокие, ныне зашторенные, окна, кантик лепнины под потолком, медные светильники на стенах, потускневшие от времени, и, главное, вычурная плитка на полу, полированная последний раз году в семнадцатом. Сквозь шторы сочились тонкие полосы солнечного света, в которых сверкала пыльная взвесь. Было занято всего несколько столов. Я сел за самый дальний от входа столик у стены и наблюдал за дверью, попивая жутко крепкий чай. Передо мной лежал свёрток с жареной куриной ножкой, заготовленной для агента.
Вдруг в углу заиграл граммофон. Зазвучали мотивы Джона Грэя. Ах, этот фокстрот, мёд для моих ушей и бальзам на душу. Машка часто напевала эту мелодию, переделывая текст на свой лад.
Чижов был всех смелее,
Мэри была прекрасна.
Страстно влюбилась Мэри в парня.
Как-то,
Факта не в силах скрыть,
Свой пыл она изложила.
И он сказал ей 'Да'.
Когда Машуля пела эту песенку, то глядела с прищуром и таинственно улыбаясь. Словом, миленько ребячилась.
Спустя недолгое время прозвенел колокольчик над входной дверью. Вошёл мой агент. Василий стряхнул с мехового воротника белые точки снежинок, нашёл меня взглядом и скоро подсел.
- Здорова, Чижов, - Василий скинул толстые рукавицы и полез во внутренний карман.
- Привет. Холодно нынче, а?
- И не говори, - Василий вынул огрызок бумаги и секретно протянул мне. - Времени у меня мало, так что по делу, - угловатые черты его лица выдавали в нём человека, ответственного в работе. - Это вчерашняя шифровочка, новая. Пока доставлял, переписал по-быстрому. Ключ - 'Пробуждение' Кадушкина, - он жестом показал, что на этом закончил.
Листок был исписан неровными строчками дробей. Я убрал его вовнутрь и протянул Василию положенные двадцать рублей. Тот выхватил деньги, спрятал их вглубине толстенного полушубка и спешно удалился, прихватив свёрток с курицей. В случае вражеской слежки снаружи всё выглядит чинно - зашёл в кафе, купил курицу и через минуту вышел с покупкой.
Я дослушал Джона Грэя и подсунул хозяину рубль, чтоб он повторил песню.
У Мэри в ответ в глазах зажёгся свет,
И Мэри тогда сказала: я горда,
О, да! Чижов, бери меня скорей,
Владеть отныне мной
Ты можешь как женой.
Я переписал себе шифровку и отвёз оригинальную бумажку в управление.
Остаток дня прошёл в допросах. Я не сторонник выбивания показаний из подозреваемых, будь то натуральные каэры или, скажем, простые граждане, ляпнувшие что-то о Советской власти в нетрезвом виде. Все попадали на Лубянку по доносу. Обычно я допрашивал, составлял протокол и передавал его Юре, чтоб уж тот сам решал дальнейшую судьбу человека. Была б моя воля, я б их всех отпустил с Богом на все четыре стороны. Юра, в свою очередь, работал жёстче. Он был весь в своей работе, не имея ни жены, ни детей. Хотя в плане допросов и ему было далеко до ленинградского следователя по фамилии Штык, у которого все подозреваемые давали признательные показания, независимо от степени их вины. Юра говорил про садистские методы допроса у Штыка, от которых раскалывались все, попавшие к нему.
- Я бы не смог так работать, - сказал Юра со снисходительной улыбкой. - Ну максимум бока подмять, когда вина человека доказана и, при этом, врёт и нагленько посмеивается в глаза.
В конце рабочего дня я зашёл в нашу библиотеку и запросил тоненький сборник Кадушкина для личного пользования.
***
Когда я вернулся домой, меня встретили два голоса. Первый был машенькин. Второй голос, натуженный и текучий, принадлежал соседке, премилейшей старушке Авдотье Ивановне, той, что месяц назад нам колыбельку подарила. Она часто заходила, как говорила, на чай, но, понятно, от чувства острого, стариковского, одиночества. В свои шестьдесят с хвостиком она выглядела довольно симпатично - худенькая, стройная, с тонкими чертами лица. Под следами старости, под морщинами на лице, скрывалась давно ушедшая, какая-то девчачья, красота. Взгляд, хоть и сонный будто, покрытый мутной пеленой, но всё же горел. Видать, по молодости Авдотья была первой красавицей на деревне.
Я попал в середину одного из её долгих рассказов из жизни.
- Мужу моему было тогда сорок семь, когда германская война началась. Устроился при штабе. И года отслужить не успел - снаряд угодил прямо в его комнатку. И, слава Богу, не убило. А вот ногу оторвало, выше колена. Вернулся ко мне с костылём. А знакомый с деревни ему протез сладил - палку такую, от которой ещё поручень до пояса. Стоит он на своей деревяшке, а вдоль ноги вверх, костыль с ручечкой, за которую и держался. Хаживал такой важный, - Авдотья Ивановна улыбнулась и вздохнула.
Её рассказы часто были о погибшем муже. Истории, наполненные печальной теплотой. Мы поздоровались, и её рассказ продолжился.
- При НЭПе-то открыл аптеку, торговал лекарствами. Да недолго вышло торговать. Лошадью возле аптеки и задавило его. Пришёл ко мне милиционер, говорит, так и так, не стало вашего мужа. Вот уж четыре года, как нет его. Аптеку отобрали у меня. А как мужа схоронила, пришёл управдом, говорит, уплотнять квартиру надобно. И въехали по ордерам пятеро жильцов. И жизни никакой не стало. Шныряют туда-сюда, кто утром, кто ночью. Комнату оставили мне проходную, а за ней сразу туалет, потому запрещено мне комнату запирать. На улицу вышла я чаю купить, возвращаюсь - а комод весь подчищен. Всё собрали, жулики. Всё, вплоть до чулков. Кому ж чулки-то старушечьи ношеные понадобились, не знаю. Зашила я деньги в матрас, да и там нашли. Ищи теперь, кто из них взял. Комнату оставила, как есть, и сюда жить переселилась. Квартирка моя однокомнатная, да и тутошний управдом пришёл вчера, уплотнять желает. В одну комнату со мной подселить людей хочет. Совсем жизни нет.
Не раздеваясь, я сразу же отправился к нашему управдому. Немолодой дяденька встретил меня хищным взглядом, чем нисколько не напугал. Я вынул свой документ чекиста и сухо пригрозил проверкой, если не отстанет от старой Авдотьи. Взгляд его резко потускнел, а сам он согласно закивал.
- Не трогай старую женщину. Ей и так досталось по жизни. Хорошо? - попросил я ласково напоследок.
Тот кивнул и затараторил 'Хорошо-хорошо-хорошо'.
В квартире я успокоил Авдотью, что более её не потревожат, и скрылся от неловких слов её благодарности в самом дальнем углу, за рабочим столом.
Открыв томик стихов Прохора Кадушкина, известного поэта-социалиста, я принялся расшифровывать секретную записку. Шифр был довольно примитивен. Ключ это определённый стих, в данном случае 'Пробуждение'. Числитель дроби означает номер строчки, знаменатель - номер буквы в строчке. В ведомстве Бокия такой шифр вскроют в два счёта и без всякого ключа.
Секретное сообщение гласило - Внедрение одобрено.
***
Утром по коридору раскатывался узнаваемый разлюлималинистый смех Кремера из инотдела. Он периодически захаживал попить чаю и пообщаться с коллегами. Он заходил в кабинет постепенно, будто крадучись. Вначале появлялось его лицо с таинственной улыбочкой, затем весь Кремер в полный рост замирал в дверях, и далее шёл к свободному месту, покачивая головой, как игрушкой-болванчиком. Когда я вошёл, Кремер сидел на стуле в окружении благодарных слушателей и заливался смехом, отвернувшись в сторону, чтоб скрыть лицо. В руках был стиснут измятый табель рекомендованных имён для новорождённых. Балагур обернулся раскрасневшийся, поводил глазками по присутствовавшим и торжественно воздел указательный палец.
- Авксома! - громогласно провозгласил он и засмеялся быстро и часто.
Сложно было самому не засмеяться. Это заразительное долгое хихиканье, переходившее в протяжный писк, принесло хорошее настроение с утра. Он резко оборвал смех, откашлялся, нахмурился и выискал новое имя:
- Даздрасмыгда! - и следом новая порция безудержного смеха с добавлением неприличных слов для окраски. - Дрезина! господи! Да кто ж так ребёнка назовёт! - он пробежался по табелю до середины. - Лунио!! Ха! Видать, смышлёный малыш вырастет у кого-то! таких глупостей насочиняли!
В сторонке от основного действа Юра сосредоточенно читал свежий выпуск Правды. Когда вся страна с интересом наблюдала за финальным актом борьбы с правым уклоном, борьбы Сталина со своим последним противником во власти, начальство первым штудировало генеральную линию из главных газет страны. Юра дочитал передовицу, пробежал глазами по остальным страницам и нахмурился. Наконец, отложил газету, потушил папиросу и остановил Кремера, этого амюзментнейшего человека, как он себя называл, вкладывая в это заграничное слово смысл постоянного развлечения.
Юра распределил людей - назначил человека для слежки за кооперативом, за штабом Артели и прочих. Мне выпала новая встреча с внедрённым агентом.
Встреча была назначена в ресторане Бурвиль на Маросейке в шесть вечера. Я приоделся соответственно - костюмчик, рубашка. Когда вошёл в этот вечерний галдёж, никто из весёлой публики не обратил внимания на моё появление. Народ шнырял вдоль и поперёк. Ансамбль из трёх человек у декоративной стены играл Бублички. Услужливый официант грациозно фланировал меж столами с подносом и полотенцем. Агин уже сидел за столиком в дальнем от входа углу, и, кажется, уже порядком захмелел. Он был низкого роста, с соломенными волосиками на грушевидной головке. Сидел нога-на-ногу, поглядывая на даму за соседним столиком. На меня обратил внимание только когда я присел напротив.
- Ну привет, - промычал Володя Агин.
- Привет, - ответил я и замолчал, ожидая доклада.
Агин ленивым движением подозвал официанта и с горящим взором предложил мне водочки. Я отказался.
- Ну? - подогнал я. - Что там?
Агин производил крайне неприятное впечатление. Кислая физиономия, блуждающий взгляд. Постоянно чесал шею за высоким воротником. Можно было предположить, что это всё часть образа, но было больше похоже, что ему интереснее выпивать и танцевать фокстроты, нежели проводить доклады.
Он опрокинул рюмку водки, занюхал огурцом. Откинулся, расслабился. Стряхнул с пиджака ниточки разных цветов. Нащупал папиросы в лежавшей рядом шубе.
- Да ничего там... Ничего нового. Утром доставил пару писем на Варсонофьевский и Добрынина. Собраний не было. Никого из шишек не видел.
- Корреспонденцию смотрел?
- Ну а как я посмотрю? - возмутился он, застыв с папиросой в зубах. - Вскрою письма что ли?
- Другие смотрят, умудряются как-то.
- Неа, - он томно выпустил в потолок струю дыма, затем стряхнул пепел в кадушку с деревом поблизости. - Опасно было.
- Рапорт?
- Да некогда мне рапорты эти писать... Что я там напишу? Доставил два конверта?
- Ну хотя бы.
- Ну вот ты и напиши. И скажи, чтоб денег ещё подкинули. Стало не хватать.
Его внимание снова переключилось на соседнюю даму.
- Какая фройлен... А не желает ли красивая девушка немного станцевать?
Дама охотно согласилась. Агин прильнул к ней, помог встать из-за стола и козлиной походкой сопроводил в центр зала, где они оба принялись дёргаться в странных движениях, похожих на конвульсии крысы под ударами тока.
Я впервые наблюдал такую расхлябанность в делах. Не говоря уже о самом Агине.
На этом короткая встреча была завершена. Я удалился из ресторана, пытаясь сбросить с себя смрад этого затхлого заведения.
До дома добрался за час с твёрдым намерением завтра пожаловаться начальству на этого горе-работника. Невиданная распущенность. Такие, как Володя Агин, намеренно саботируют службу, получая при этом неплохой заработок. Такого гада расстрелять мало. Немедленно пожалуюсь, чтобы его сняли с агентуры. Не хватает работников, да и этот - не работник.
***
По понедельникам Машуля посещала Никитские чтения. В просторной комнатке, рассевшись на стульчиках, её друзья и просто заинтересованные лица слушали, как авторы зачитывали свои произведения, бывало и опубликованные. Сегодня Маша принесла второй выпуск ленинградского журнальчика 'Борьба миров' и за ужином рассказала, как слушали новую главу из повести Беляева 'Золотая гора'.
- Веришь в эту фантастику?
- Ну... ты только послушай, как всё натурально звучит, - Машуля отыскала в журнале нужный фрагмент и коротко откашлялась. - Микулин повернул рубильник под напряжением тока в пять миллионов вольт, электроны завились винтом и с необычайной силой стали вылетать из окошечка. Никто их не видел, но зато видна была их работа: через несколько минут порошок висмута превратился в крупинку какого-то вещества, впрочем, мало похожего на золото. Это свинец. Будем продолжать опыт. Свинец был превращён в таллий. А из таллия получилась блестящая капелька ртути. Ещё раз вспыхнули трубки-лампы зеленоватым огнём, и ртуть превратилась в горошину чистейшего золота. У Клейтона перехватило дыхание. Или вот, - Маша отлистала несколько страниц назад. - Я аккумулирую небесный огонь. Ведь самая захудалая молния в десять тысяч ампер в продолжение одной сотой секунды даёт энергию не менее семисот киловатт-часов. Недурно? Я изобрёл такие громоприводы, которые притягивают сюда молнии чуть ли не со всего Алтая, и все эти молнии я загоняю, как зверей в клетки, в небольшие аккумуляторы, - Машуля подняла восторженный взгляд. - Ну как? Действительно недурно? Возможно, и наши учёные создадут подобное. Представь, сколько новых идей скрывает подобная фантастика!
- Я думаю, мир более прост, физичен, и цели более приземлённые. Всё это глупости. Человеку что надо - хлеба и жилья. И работу. Чтоб платить за первое и второе. Даже если возможно создавать золото в лаборатории, то это принесёт только проблемы. Золотые запасы потеряют цену, начнётся хаос. Посему, высшие чины и не позволят плодить задарма золото. По-любому, лабораторию закроют, эксперимент прекратят. Учёного же переквалифицируют, задействуют как-то в госсистеме. Либо отправят в лагерь, - я усмехнулся.
- Нет, - заявила Машка шутливо. - Изобретения улучшат нашу жизнь. Позволят жить дольше. И легче. Представь: автоматические сеятели и комбайны, автоматические пекарни и магазины...
- А куда ж ты людей денешь? Чем займутся люди, свободные от этих работ?
Тут Маша замялась.
- Каждому по труду, как говорил Ленин. А то, что ты говоришь, это не по-пролетарски. Никто не станет автоматизировать человеческий труд, когда вокруг достаточно оболтусов, способных работать за дёшево. А то и за простые товары, как Ленин хотел. Вот армию могут автоматизировать, в это я верю. Какие-нибудь танки, самолёты, пушки, которые будут работать без людей. Это возможно. Такие можно отправить в бой, не боясь, что они осмелятся оспорить приказы. Нас тоже могут заменить на более послушных автоматов, нас, которые охраняют страну. Такие механические чекисты и красноармейцы не станут якшаться с врагом, никогда не предадут. Отпадёт необходимость расстрелов.
***
- Так-с, ребятки, сдаём на Совметео, - Кремер позвенел большой стеклянной банкой, подыгрывая своей головой-болванчиком; банка была наполовину заполнена монетами и почти доверху купюрами. - Приказ Ягоды - добровольные взносы. Кто сколько сможет. Ну же, не стесняемся, кладём. Не жмёмся, коллеги.
Деньги на постройку дирижабля собирались со всего Союза. Запуск с помпой планировался на осень. В газетах писали, что дирижабль станет грандиозной метеорологической лабораторией, а каждая статья сопровождалась словами о торжестве молодой советской науки.
Я подкинул в банку несколько кредиток.
После доложил Юре о вчерашней встрече и похабном поведении Агина.
В середине дня Забельский вызвал к себе. По его словам, он обрисовал положение самому Бокию. Тот сказал, разберётся. Вечером же назначена новая встреча с нерадивым агентом в трактире.
Видно, увещевание Забельского подействовало. Ибо сегодня Агин пришёл на встречу в ресторан не с пустыми руками. Он появился, опоздав на полчаса, проскочил сквозь зал и упал на стул напротив меня.
- Как сегодня обстановка?
Агин ковырялся в кармане, нарочно отводя хмурый взгляд. Наконец, выгреб пригоршню мятых банкнот, среди которых оказался клочок бумаги, который он мне и кинул с раздражением. Я бы сказал, даже, с остервенением.
- Ключ?
- Гимн социалиста, - Агин складывал купюры в пачку резкими движениями.
Видать, начальство устроило нерадивому работнику головомойку. Результат налицо: и манеры свои подправил, и работу выполнил. Совершенно другой человек.
Я немедленно передал шифровку в управление, предварительно переписав её содержимое.
Дома снова встретили Машенька и Авдотья. Алинка рисовала карандашами в книжке, не мешая разговору старших. На столе между женщин стоял чайник и пара остывших чашек.
- А кроватку, которую вам подарила, мой Серёженька сделал для внуков. Прямо сам на дому и собрал всю из чугуна. Полозья приладил, чтоб качалась, как колыбель. Да вот дочка моя с мужем за границу сбежали. Там во Франции дочка и родила. И жить остались. За все годы только пару писем и получила. А кроватка детская не пригодилась. Ну хоть вам сошла, да и слава Богу, - снова загрустила Авдотья Ивановна и повернулась ко мне всем телом. - А вам спасибо, дорогой, что уладили проблему с управдомом. Не знаю, как и благодарить, честное слово. Управдом сегодня сам пришёл и заявил, что подселяться ко мне в квартиру никто не будет. Вы не представляете, молодой человек, как на душе легко стало. А вы, - она обратилась к Машеньке. - Вы берегите его. Золотой человек.
Машуля раскраснелась вся. Я тоже, конечно же, почувствовал неловкость и ответил, Да бросьте вы.
- Да нет же, - продолжала настаивать Авдотья. - Меня хоть и миновало это уплотнение, но Бог его знает, что ещё надумает власть. Треклятые большевики.
Последнюю фразу, довольно опасную, она произнесла без страха - скорее, с каким-то старческим сожалением. Затем резко посмотрела на меня, видать, поняв, что сказала лишнего, да ещё и в присутствии чекиста, и стала наговаривать всякое, чтоб замять:
- Нет, вы не подумайте, конечно, я не контра какая-то, но и меня нужно понять, ведь есть некие границы разумного...
Я мягко остановил её жестом, дескать, всё понимаю. Повисла пауза.
- А вы уважаете Сталина? - Авдотья задала вопрос в лоб.
К Сталину я относился нейтрально, ибо политика меня совсем не интересовала. Юра как-то рассказывал о закулисных играх руководителей страны и о текущей обстановке, о том, как Сталин проложил себе путь на верха власти по головам своих товарищей, но это всё навевало скуку. Так-то, Сталин поступил непорядочно, конечно, но народ живёт своими, приземлёнными, делами - работают, получают зарплату, ходят в кино. Так было при царе, и будет после Сталина. Поэтому, объективно, мне было без разницы, Сталин ли у власти или Троцкий, или, упаси господь, Керенский. Политика обычно не касается простого люда. В ответ на вопрос Авдотьи я пожал плечами.
- Доведёт страну Сталин, - сказала она, не дождавшись ответа. - Доведёт, сами увидите. Слава Богу, я не увижу этого.
Приступив к дешифровке дома, я обнаружил, что получается белиберда. Уже по первым буквам ясно, что смысла в записке нет. Ясно видно, что ключ не подходит к данной записке.
***
На утреннем совещании у Забельского я услышал похвалы в свой адрес.
- Из шифротдела сообщают, что вчерашняя шифровка значительно продвинула проработку Четвёртого интернационала. Чижов, держи связь с Агиным, не проморгай его.
Вот это да, подумалось. Бредовая шифровка имела смысл. Да ещё какой. Выходит, Агин соврал мне о ключе. Или мог ошибиться.
В конце совещания Забельский выдал задания - сегодня встреча с Агиным, а на завтра - комиссия по приёмке вооружения.
После совещания мы остались с Юркой одни в его кабинете. Тот сидел за столом и заполнял бумаги, не обращая на меня внимания. За окном светило приятное зимнее солнце. Лучи медленно подползали к документам на столе. Юра отложил карандаш, размял ладонями лицо и подставился тёплым лучам. Затем устало откинулся на спинку стула и, наконец, взглянул на меня.
- Эх, давно не было активных задержаний, - мечтательно произнёс он.
Я кивнул.
- Засели, гады, - продолжал Юра. - Помнишь, как раньше было? Задержания через день. Каждый раз - пальба, погони. Скрутишь, мордой в пол! А сегодня что? Этот матерные частушки про Ленина пел, тот усомнился в стойкости Советской власти... Скукота. Когда последняя серьёзная операция была?
Я поднапряг память - Прошлым летом, Союз новой России.
- Точно! - Юра мечтательно заулыбался. - Ну и начудил ты тогда, Чижов. Эх.
Это была середина лета 1928 года. Жара. Центр города, поздний вечер. Мы с Юрой сидели в засаде с биноклями и ждали условного сигнала для начала операции.
- Смотри, и Лавров пришёл, - сказал Юрка и указал на длинную фигуру, движущуюся к подвалу.
Арсений Лавров, царский министр торговли, собственной персоной явился на заседание Политического центра Союза новой России. Министр подошёл к ступеням, ведущим вниз, медленно оглянулся, высматривая слежку в сумерках, и спустился к железной двери, куда скрылся после условного стука.
- А вон и Фельшман, - Юрка глядел в бинокль и указал на площадь, где на скамье сидел гражданин в костюме и под фонарным светом читал газету.
Без кавалерийских усов Фельшмана было и не узнать. Нелегально проникнув через эстонскую границу, он и не полагал, что ГПУ организовало это самое его проникновение. Он сидел нога-на-ногу и делал вид, что читает Правду. В самом деле, он поглядывал по сторонам и на часы, чтобы пойти к подвалу по своей очереди - через десять минут после Лаврова.
- Морда врангелевская, - прошипел Юра. - Какой дурак додумался заседать в подвале. Ни чёрного хода, ни окон, и, в конце концов, никаких удобств. Сырость и тьма. Чижов, готовься, он зашевелился.
Я приник к биноклю. Фельшман сложил газетку, убрал в сумку-дипломат, поднялся со скамейки, поправил костюм и зашлёпал прямиком к подвалу. За ним двинулся ещё один - часовой. Бывший кавалерист скрылся за дверью, и часовой встал на верхней ступени, достал из кармана белый фантик и отбросил в сторону - условный сигнал: все в сборе, можно брать. Часовой был нашим внедрённым парнем, агентом Филоновым.
Юрка закинул бинокли в автомобиль, и мы вдвоём спешно направились к месту заседания. Дёрнул дверь - заперто. Настойчиво постучал кулаком.
- Граждане контрреволюционеры! Просьба сдаться добровольно и выйти с поднятыми руками!
В ответ тишина. Юрка пнул дверь ногой.
- Эй, открываем!
Снова тишина.
Юрка вздохнул и поднялся по ступеням, процедив себе под нос: Ну хотели же по-хорошему.
Через минуту он вернулся с пулемётами наперевес и динамитом в сумке.
- Давай, Чижов, ты любишь такое представление.
Я спустился и навесил сумку на ручку двери.
- Последняя возможность сдаться, граждане! - гавкнул Юрка и, не услышав из подвала ответа, дал отмашку. - Поджигай.
Я зажёг фитиль и ринулся прочь в укрытие, где уже был Юра и Филонов. Спустя минуту раздался глухой взрыв, от которого слегка тряхнуло землю под ногами. С наганом наготове я спустился вниз и встал в раскуроченном дверном косяке. Железная дверь улетела внутрь, оставив груду бетонной крошки. Стояла пыль.
- Есть кто живой? - спросил я в темноту.
После паузы грохнули выстрелы. Я отскочил в сторону. Юрка кинул мне пулемёт. Закинув ремень на плечо, я взвёл пружину. Ох, и нелегка наша служба.
Я отстрелял в темноту весь диск за несколько секунд. Стрелял веером куда попало. Пули искрили рикошетом. Наконец, тишина зазвенела в ушах. Осветив ручным фонарём, я увидел тела на полу и выщербленные стены.
Юра спустился, пересчитал трупы. Следом вошёл врач и, укрывая лицо рукавом, осмотрел каждого и подтвердил смерть.
- Вот это времена были! - вздохнул Юрка. - Тебе тогда повезло. Мало того, что косорукие дедушки не попали в тебя из нагана с двух шагов, да ещё и отделался ты простым выговором. Считай, перестрелял всю ячейку - допрашивать было некого.
Да уж. Забельский тогда орал - стены тряслись. Я написал объяснение, проверка была. В итоге, замяли событие. Этих членов ячейки и без меня расстреляли бы.
- Слушай, - обратился я к Юре погодя, пока вспомнил. - Вчера Агин передал мне шифровку и ключ. Я её дома перевёл - вышла ерунда какая-то. А утром говорят, что шифровка продвинула расследование. Выходит, Агин сообщил мне неверный ключ... Как это понимать?
Юра лениво пожал плечами.
- Видать, Агин попутал. Не обращай внимания. Бокий контролирует Артель. Значит, ему видней.
После паузы Юра снова ушёл в воспоминания. Он уже год собирался сочинить повесть о борьбе с контрой. 'Что всё о ворах да мошенниках пишут! - вопрошал он. - Герой нужен честный, служивый, горящий - как я!'. Для этого он нередко просил рассказать истории из прошлого, и слушал их с заметным интересом. Да только далее мечтаний у него не заходило.
- Эх, а как отдыхали тогда! Засодишь какой-нибудь очередной народный союз и на целую премию всем отделом напьёшься.
Помню. Всем отделом и непременно в моей квартире. Да так, чтоб квартиру потом отмывать полсуток.
- Чижов, а давай-ка снова соберёмся, а? У тебя, сегодня, - глаза Юрки засверкали.
А почему бы и нет, собственно.
- Значит, вечерком жди! - Юрка потёр руками и даже привстал от радости. - Спиртное беру на себя. Парням тоже сам доведу место и время встречи, - он заговорщически подмигнул.
***
Очередная встреча с Агиным была назначена как обычно вечером, на этот раз в парке Орджоникидзе на Русановском мосту. Вечер выдался значительно теплее, стал опускаться туман. Когда я подошёл, Агин стоял под фонарём, как влюблённый из Прованса: сжатый, с отречённым печальным взглядом себе под ноги. Завидев меня, он уставился мне в лицо хмурым взглядом. Обернувшись боком, он незаметно подсунул очередную записку.
- Ключ? - спросил я.
- Ключ не менялся.
- А вчерашняя? Уверен, что ключ верный сказал? 'Гимн социалиста'?
- Ну, конечно, - устало протянул Агин, глядя, будто, сквозь меня. - Я сам шифровал. И эту также.
- Ого, - не сдержался я. - Тебе доверяют такие секреты?
- Всякие секреты доверяют. Ну, давай, привет.
Агин хлопнул меня по плечу и стремительно двинул в туман, сунув руки глубоко в карманы брюк. Я отошёл в тень и обождал, пока он отойдёт на безопасное расстояние. Далее стал продвигаться, наблюдая его тень в сгустившемся тумане. Выйдя из парка, Агин побрёл по Броневицкой и остановился возле закрытого лотка с пивом. Нервными движениями покопался во внутреннем кармане и выдернул початую бутыль, затем хлебнул с горла, убрал выпивку обратно в полушубок и побрёл не совсем ровной походкой, с каждой минутой увеличивая амплитуду поперечных колебаний. Через полчаса скитаний Агин дошёл до подвала на Тверской, постучался секретным стуком и рявкнул 'Да открывай уже! Свои!'. Дверь тихо отворилась, и Агин скрылся внутри. Я записал адрес и убыл домой.
***
Поздним вечером мы сидели впятером. Помещеньице моей квартиры было проникнуто тем спиртным духом, каковой бывает после многочасовой многоголосой беседы, сопровождаемой непременными возлияниями. Маша была недовольна подобным собранием, тем более, на дому, но и мы заведомо обещались вести себя корректно - не шуметь и бранных слов в присутствии Алинки не высказывать. Поэтому, хоть и хмурая, Машуля, тем не менее, подносила закуски в виде блинов, салатов и прочей снеди, за что я получал комплименты 'Прекрасная девушка. Нет таких больше', сказанные, однако, достаточно громким шёпотом, чтобы они доходили и до её ушей. На диване расположились двое чекистов, один на полу на коврике, Юрка в кресле и я на пуфе. И вот, когда градус обстановки снизился до задушевности, когда все находились в приятном алкогольном томлении, тогда и настала пора личных бесед с углублением в прошлые воспоминания.