Часто, почти всегда, в большой и случайной компании, случается пересортица. Случается мудак, который сядет в угол, в глубокое кресло, нога на ногу, с неразменной стопкой в руке, и примется на всех смотреть особым взглядом фотоэлемента и тихо хмуриться, хмуростью турникета метро. И будет он молчалив и вроде незаметен, будет олицетворять роль интеллигенции в любом, но современном процессе. По первости его потеряют, но, натыкаясь взглядом, будут немного стыдиться его невовлеченности. Потом, когда от натыкиваний выйдет мозоль, добровольцы сделают попытки сгладить трещину в рядах. Добровольцы мужпола будут подходить с бутылкой и анекдотом, женпола с вопросом - а что вы нас не танцуете или вы голубой? Но айсберг хер растопится. Анекдоты он, не меняясь в лице, выслушает, и не улыбнется, но вытаращится умными оловянными глазками, терпеливо ожидая, когда рассказчику станет понятна тупость анекдота и тупость самого рассказчика. На предложение танцевать он иронично поднимет брови, и даме до слез сию минуту (какие уж танцы?) захочется посмотреть на себя в пудреницу. Неужели пластмассовая ресница отклеилась и сползла на нос? Все несколько озлобятся и подумают, что, мол, лишь от благородства теплую руку ему протягивали, а так, сам по себе, он фуфло дешевое, ненужное здесь вовсе, и попытаются выкинуть его из головы, чтобы все как раньше хорошо стало, когда еще его не замечали. Ну уж хуй! Сидящим станет сидеть неудобно, ягодицы примутся елозить на стуле, стоящим захочется взять собеседника под локоть и увести на кухню или лестничную площадку, танцующие примутся при каждом обороте оглядываться на мудака, не смотрит ли он на них украдкой, среди жующих будут громко подавившиеся. Большая компания, состоящая из нескольких меньших, по три-четыре человека, даст дуба и превратится в энное количество неуютно чувствующих себя индивидуумов. Если обнаружится среди гостей сильно хмельной и легковозбудимый и попытается шарахнуть мудаку селедочницей по голове, то вечер может быть и будет спасен. Но чудеса не часты.
Все разойдутся по домам, а сообразительные - мелким составом на заранее подготовленные позиции. Несколько дней особо пострадавшие, те, чьи планы на вечер не сбылись, будут перезваниваться, выясняя, откуда взялся этот мудак и кто тот мудак, что привел этого мудака. И придут к мнению, что больше таких проколов быть не должно, и больше никаких мудаков.
Но в следующий раз, как и во все прошлые разы, мудак будет сидеть в своем углу, со своей стопкой. Потому что сегодня ты мудак, а завтра я. И кто-то все равно должен дежурить...
[2001-11-16 17:03:00]
Погода и предатели.
Утром была такая пурга, что, стоя на платформе, я не мог видеть ж/д путь. Изредка где-то ветер, перестаравшись, слизывал снежную мешанину, и тогда плавником выныривал кусок рельса и тут же пропадал. Я мерз и думал, что вот когда-то мчался по России, на сцепке из двух паровозов, сокровенный человек Пухов.
Налегал он правильным образом, со всей опытностью вдовца, грудью на балансиры, и стальные ножи снегоочистителя вскрывали снежный занос, как банку с горошком. И все пути были проезжи. Хоть голод и разруха. Прошло почти сто лет, и, наверное, и сейчас где-нибудь его внук так же катится и чистит сталью сталь от замерзшей воды. И как будет посвободней, приедет ко мне сюда и все поправит. И электричка наконец меня повезет куда надо. Дальше и дальше...
Я стоял, надеялся и мерз. Но нет. Не приехал Пухов. А подкатили на дюжине сложно устроенных платформ молдаване. Количеством двух взводов. И час, если не больше, пытались пройти триста метров до моста. Я плюнул, и подумал, сволочь ты, Пухов, и предатель памяти о тебе.
Они здесь, а ты наверное там, молдаванок за цицки дергаешь и кислое вино по плесневелым подвалам цедишь...
[2001-11-21 17:35:00]
Про мобильный телефон на транспорте.
Бывает, что едешь домой. Весь приготовился. Огурец в сумке, копченая селедка, перцовка там и прочее. А может, даже кефир на завтрак. Потому что еще утром сказал зеркалу - надо себя беречь. А зеркало согласно кивнуло, глядя в ответ с любовью. И вот уже купилось само собой нам с ним по литру кефира, чтоб без обид. И вот уже, путь домой...
Вокруг едут тоже приготовившиеся к разным надобностям пассажиры, и все едут в том же направлении, что и я, но в разные конечные пункты. Но пока вместе и потому вдыхают и выдыхают один и тот же воздух, шелестят газетами за одно и тоже число, дружно колыхаются, когда вагон трогается или останавливается, и наконец, употребив весь воздух без остатка, сомлев, начинают дремать.
Не спят, а в полглаза. Чуть-чуть, но крепко. Вместе, но каждый про свое, кто про хорошего начальника, кто про девушку или даже сразу про нескольких, кто про веселых и умных детей, кто про российский футбол или какое другое кино. И все это, про что пассажиры дремлют, так мерно покачивается вместе с ними, с вагоном, с паром выдыхаемым... Хорошо, тепло, сыро...
И вдруг так раз! На весь вагон писк! Даже не писк, а так вот - пи-и-и-и-и-и-с-к! Громко и пакостно. Словно мышь в шестеренки попала. Очень неприятно. Словно кушаешь мороженое и вдруг кусок стекла на зуб или камешек. Бр-р-р...
И все так вскидываются волной. А-а-а-аааааа! Что?!!! А-а-аа!!! Что это?! И не понимают, что это. Но точно знают, что не сигнал гражданской тревоги. Какая в электричке гражданская тревога? Не-ет. Не может быть. Абсурд. Хотя...
И обязательно найдется один, самый активный, обычно из тех, кто гербалайфом торгует или еще каким лекарством для тела, в общем, сектант от маркетинга, что вдруг покрутит головой на 360 градусов. Словно он РЛС и у него от Родины мандат на оборону небес. И сразу так раз! И обернется в нужном направлении. И по его лицу те, кто сидят напротив, сразу поймут. Нашел! И дружно туда же обернутся. Шумно так, скрипя кожаными одеждами и отложениями солей. А там уж и весь вагон уставится на источник тревоги.
А источник, обычно студент-первокурсник, сидит где-нибудь в центре вагона, маленький и сплюснутый двумя монстроидальными тетями в шубах или шабашниками с паленой водкой. Сидит и ни хера не понимает, что всё. Он раскрыт. Что все на него смотрят и смотрят не по-доброму. Или не понимает, или ему по херу на общество. Или-или... У него в руках новый мобильный телефон. Он его сегодня купил на папину зарплату. Такой же, как у всех приличных коллег из его ученической группы. В его голове только одна мысль, что - бля, ну наконец-то он тоже как взрослый! И пусть звонить ему еще некому, но он уже занят очень важным делом: бодро нажимая кнопки, он проверяет, на какие разные макары в мобиле будильник верещит.
Все посмотрят на него, посопят возмущенно, а как дойдет до них, что до него их недовольство не доходит, вздохнут разочарованно и тоже повынимают свои телефоны и все вместе примутся производить нужные и срочные звонки, но каждый своему абоненту.
[2001-11-22 12:19:00]
Быт перемен.
Утром позвонили из магазина, велели радоваться, мол, в очереди на доставку я значусь красной строкой (четыре дня! чтоб у них макароны всегда слипались!) и холодильник уже на пути ко мне. Позвонил на работу, велел не ждать к ужину. Работа ответила, что, конечно справится без меня, но будет скучать. Я за нее расстроился и положил в чашку вместо двух ложек кофе три. А пью без сахара, и потому горько, что тоже минусует. Кот удивился, что я остался дома, и в знак протеста отказался спать. Принялся ходить под табуреткой, стуча когтями, как петух шпорами. У него такая привычка или рефлекс, не знаю, когда что-то нарушает его распорядок и он нервничает, то не до конца убирает когти. Значит, все нарушилось, у него, у меня, во всем мире. Засада. И на душе тревожно, словно сегодня наконец день Х и из-за реки с минуты на минуту должны напасть враги или даже китайцы.
Наконец в дверь позвонили. Открыл. Приятный молодой человек в новом фирменном комбине, с почти оторванным нагрудным карманом, обаятельно улыбнулся мне прямо в лицо и сказал:
- Вот. Мы приехали. Здравствуйте, - Он, наверное, ждал, что я его обниму.
- Ну уж хуй я буду тебя обнимать. Не родственники, - подумал я и сказал: - Очень приятно. И где он?
- Он там. Внизу, - сказал молодой человек и махнул куда-то на запад, за спину, а по лицу его разлилось смущенное ожидание.
- Заносите, - разрешил я.
- Да мы только до подъезда, - вежливо объяснил молодой человек и стал рассматривать мои тапки, словно где-то уже их видел и теперь желает возобновить знакомство.
-А дальше? - спросил я, хотя уже все понял. Мне всегда как-то сразу удается понять, что ни хера не будет хорошо.
- Мы до подъезда, а дальше вы сами.
- Сам? Один? Да холодильник на полметра меня старше! Ты охренел?
- Ну, мы можем помочь.
- Почем нынче кейфор на дом?
- Что? Стоха за этаж! - выпалил молодой человек, и стало видно, что ему полегчало. Я понял, ко мне послали стажера и он у меня проходит практику "разведи клиента", а основные, внизу, держат в заложниках мою вестч. Было бы это вечером или даже ночью, я бы уперся рогом и они бы занесли сами и еще бы почувствовали гордость за порученное дело. Но утром... Утром я не люблю тревог, утром я раним и мягкосердечен. Если я еще раз дам согласие на брак, то это будет обязательно утром. Утром я всегда хочу спать, больше, чем жить, даже если выспался. И этаж у меня смешной, третий.
- Несите, - так же облегченно сказал я и пошел за деньгами.
И вот он стоит на кухне. Кот понюхал его и ушел спать, ему не понравилось, что наш новый друг не пахнет колбасой, как положено холодильнику. Я опять пью кофе и смотрюсь в его стальную дверцу. И мне стыдно перед старым холодильником. Он как-то сразу стал меньше и человекообразней. Я чувствую, что он обиделся. Но продолжает все так же трудолюбиво тарахтеть. И мне уже дорог этот звук, из-за которого я и решил его сменить, надеясь спать более глубоко и сладко. Вот и еще одно предательство на моем счету. А говорят, что сволочам и предателям легко жить. Ни хера подобного.
[23 Nov 2001|03:49pm]
Вместо грубых слов.
Аськи некоторых френдов заставляют переносить отрицательные эмоции на их хозяев. А это нехорошо, это не по-дружески. Что-то не так у нас еще с техникой общения...
[2001-11-28 18:51:00]
О дружбе после выходных.
Некоторые мои друзья называют себя "туристами". Таких не много. Человек шесть. И это не приятели или знакомые, это друзья, с которыми еще тогда когда..., и даже тогда, когда еще..., и там и там, и еще в одном месте... С ними у меня много чего. Это те, про кого, проверив, я знаю, что если что, то они всегда и я тоже. Короче, друзья. Но иногда с ними что-то происходит, и они говорят - "мы туристы". И я их начинаю нелюбить. Дружу с ними, но при этом откровенно показываю, что мне они мне неприятны, что дружба наша должна перейти в заочную. Они относятся с пониманием и исчезают на некий период, чтобы где-то допеть свои лесные солнышки, заглотить полугодовую норму соевой тушенки со спиртом и окончательно решить проблемы швов в анараке.
Вчера я решил выспаться. Две выходные ночи проходили в безобразных переездах из одного места в другое, с водкой и разговорами о судьбах литературы, о качестве женщин и пива различных марок. Двое суток в голове колотился "ду хаст" и "проклятый старый дом". Было обычно, но годы нас не красят. В понедельник случилось тоже что-то бессонное.
И я решил выспаться. В десять я лег и мужественно, тоном, который не переношу ни от кого другого, сказал себе: "Спать!" И заснул. Но в дверь позвонили. И потом еще раз. И еще минут пять. А потом стали стучать ногой и шептать в замочную скважину, что я якобы дома и должен открыть.
И я открыл. Семеро козлят наоборот. Я как козел в тапочках и перед дверью: трое из тех "шести", с тюками, волосатый юноша с гитарой, но не в кедах, как таким положено, а в ботах за десять грин, и девушка с лицом пионервожатой накануне первого смотра строя и песни в Ромашково. Пока я нащупывал вороток замка, чтоб оградить себя от морока, они уже вошли и рассредоточились. И сказали, что в турклубе ремонт, а им надо, а у всех занято и всем некогда, а им просто срочно, а у меня большая пустая комната, а им очень надо, потому что уже скоро январь, а еще... И говорили, и говорили. А я думал, какой я мудак, чем культурно отдыхать, надо было купить пару стенок всякой мебели или банановых коробок натаскать. Но весь год сеном не застелишь, а конец года - вообще полная астрология. Пока они говорили, а я думал, комната превратилась в хозмаг, пропиталась запахом клея, брезента и прокисших веревок. На ногу мне уронили связку ржавого и холодного, в постель высыпали мелкого и звенящего, кота запихнули в чехол и под кровать. Дело двигалось быстро, и исправить уже было ничего нельзя. Я, чтоб им были понятны мои чувства сказал:
- Блядь, как я вас ненавижу последние пятнадцать лет! Проклятый старый дом! Ду хаст! Блядь!
Но они решили, что я шучу, и только заржали. Я пошел ставить чайник.
На кухне из моего нового холодильника торчал плоский зад пионервожатой. Она, как и положено туристкам на первом году жизни в этой извращенной секте, приготовилась делить запасенные мной калории между всеми членами, согласно продраскладке. Коза сущеглупая! Пришлось ее вытащить, отобрать сыр и рыбу, дать по жопе и отправить за пивом. Дальше было нудно, обычно и бесконечно. Я хотел спать. А им надо было еще полчаса. Пиво кончилось. Я хотел спать. Коза в палатку. Юноша рвется спеть мне новых песен, и я с гитары струны долой. Я хотел спать. Они еще полчаса. Пиво. Коза. Спать. Пиво. Блядь! Ду хаст..
Они ушли через пять часов. Я был страшно им благодарен. Я сказал - Доктор, Бакан, Саша, как хорошо, что мы теперь редко видимся. Мы уже не молоды. Нам надо беречь себя.
Они сказали, что я молоток, что они, звоня в дверь, ждали крови, а я молоток. И, мол, теперь уж до февраля, до обычного выезда "на гуся", в Муром. И, мол, мне надо изменить образ жизни, тогда я стану добрей и спокойней и не буду хотеть спать...
А я закрыл дверь и оглядел разгромленную квартиру. Как можно разгромить квартиру, в которой ничего нет? Им удалось. Пришлось звонить прошлой жене и просить навести порядок. Пришлось искать кота и выводить его из транса. Он нанюхался какого-то клея. Пришлось носить бутылки к мусоропроводу и надеяться, что соседи в три часа крепко спят. Святые люди. Проклятый старый дом!
Я лег в разоренную постель. Сунул руку под подушку и - о беда неодинокая! - нащупал предмет. Штырь с кольцом и карабином. Они забыли. Уроды. Я был почти счастлив, представляя, как они попытаются собрать то, что было в тюках, без этой хрени. Как они обломаются. Как...
Я радовался, пока не пришла мысль - они могут вернуться! Она же им нужна. Значит, они придут за ней. Они придут! Только не это! Ведь мы же друзья. Ведь мы же столько лет и всегда и во-о-обще... Я должен сам отнести. Как друг. Ведь они же без нее не смогут.
Я так решил и заснул. Почти спокойно.
А сегодня я уйду с работы вовремя, в 19-00. Я куплю пива, воблу, мидий, возьму хрень с кольцом и пойду к друзьям. Ведь мы так редко. Надо чаще встречаться. Ду хаст!
[2001-11-30 14:37:00]
Про дурака, читающего чужие ЖЖ. Про себя.
У меня есть сосед по лестничной площадке, Леонид Николаевич. А у него есть профессия - пожарный. Но на пожары он не ездит. Потому что уже много там был и состарился. Ему государство пенсию платит. Он пенсии благодарен, потому как по природе человек благодарный и рад пенсию проживать на отдыхе, но все равно за свое профессиональное дело он сильно волнуется. Прочитает хронику происшествий в нашей местной газете и сразу волнуется. Там спичку мимо пронесли, там за окурком не углядели. Страcть как волнуется. А сердце слабое. А он это знает про свой организм и сразу принимается картошку с луком и салом жарить. Говорит, что только такое сочетание продуктов его и успокаивает. Жутко, конечно. Полезней б корвалолу стакан, всё холестерина и других отравляющих веществ меньше. Ан нет. Супротив картошки со шкварками корвалол выстоять никак не может и на волнения Леонида Николаевича благотворного действия не оказывает. Вот так старик волнуется и ест. Читает, опять волнуется и опять жарит. Жизненный цикл.
Мне как соседу надо бы взять да и оторвать его от чтения. Убедить во вреде новостей, если не своим, еще только зарождающимся, жизненным авторитетом, так хотя бы портретом профессора Преображенского, что вклеен на 47 странице второго тома собраний сочинений одного писателя. И я бы сделал это. Мой кот тому свидетель, что я был почти готов к этому, почти на грани поступка, даже слова за чашкой чая прикидывал. Мол, так и так, извините, но вот так и так, и еще так, и так, и к тому же...
Но теперь уже нет. Пропал старик. Потому как потерял я моральное право спасти его от волнений. Потерял окончательно. Вместе с покоем, собранным по крупицам в моей новой квартире. Теперь я сам волнуюсь. Теперь я сам читатель.
[2001-12-06 14:52:00]
О градусе ремесла.
Один русский писатель мне сказал, что писатель не должен пить, писатель должен писать книги. И я ему поверил, кому знать, как не ему, он писатель, он пишет книги, значит, владеет вопросом.
Но потом, как это обычно со мной бывает, я стал сомневаться, не хотел ли он ввести меня в заблуждение, не хотел ли он выставить в лучшем, но неверном свете свою профессию. Не из корысти, а лишь беспокоясь за меня как за читателя, дабы не увлечь дурным примером.
В начальных классах общеобразовательной школы, одним из моих любимых литгероев был вечно уходящий Алитет. Семушкин писал северную сагу два года. И что, два года попив чаю с лимоном, он садился за стол и, уткнувшись сонными глазами в московское окно, гнал чукотскую пургу? Сейчас я не могу в это поверить. Более вероятно, что пил он не чай. И не с лимоном. Более вероятно, что два года он находился в легком, но увлекательном творческом запое. Иногда выныривал, заскакивал по нужде в теплый столичный туалет, а потом опять падал на нарты и, хватив сотку, кричал сквозь забивающий осипшую глотку снег: "Меркичкин! Гэээ-то! Гэээ-то!".
Писатель если хочет порадовать своего читателя, должен заботиться о градусе того, что он пишет, позаботившись о градусе того, чем пишет. Конечно, настоящий писатель никогда не позволит себе быть "под шафе", он не гусар в обтягивающей мужскую гордость джинсе и не престарелый счетовод на отдыхе; легкомыслие тлетворно воздействует на стройность и напористось диалогов. Он никогда не позволит себе быть "в стельку", писатель не люмпен, писатель - это гордость нации, у которой кроме литературы практически ничего не нажито, он понимает, что это состояние не даст ему вместе со своими героями, в успешных муках, преодолевать тернии и заносы. Это состояние уложит в один слой, словно хвою, и писателя и его героев.
Настоящий писатель, как потомственный кочегар, следящий за манометрами в новогоднюю ночь, четко и жестко контролирует уровень и давление и не даст средству стать целью. Настоящий русский писатель, находясь в любой точке творческого процесса, всегда находится "под мухой". Потому что только ей, назойливой, но не кусачей насекомой, звучной и мягкой на ощупь, он может позволить быть выше себя. Только ей. Она его муза. Она его путеводная звезда. Да и буде прижмет он ее страничкой, ненароком, задумавшись над судьбами и характерами, придавит слегка, так что станет она похожа на давленую подсохшую черничную ягоду, так и не беда. Всех делов, лишь утереть мутную слезу, кинуть исписанные под недожившей мухой листы, принять сотку и, отловив, поместив над собой ее подругу, начать литературный труд заново. И можно быть уверенным, что будет он нисколько не слабее безвременно оборванного на фразе. Но и сильнее тоже скорее всего не будет.
Я не верю, что предназначенье русского писателя - писать книги трезво. Трезвый писатель похож на меркантильную курицу Рябушку, он сидит раскорячившись на письменном столе и ежеминутно поглядывает себе между ног, не снеслось ли золотое яйцо, не пора ли в ломбард.
Если вдруг я когда-нибудь преодолею робость перед чистым листом бумаги и, решившись на какое-то время вообразить себя писателем, решусь написать книгу, я обязательно буду выпивать. Первым делом я экспериментальным путем найду это великое и пока неведомое мне состояние "под мухой", а уж потом придумаю героев, и сюжет, и прочее, такое необходимое, но вторичное для писательского дела.
[2001-12-11 13:10:00]
Служебное.
Елена Григорьевна стояла, широко расставив очень женские ноги. Расставив настолько широко, что белый халат, одетый на голое тело, стиснув большие вялые ягодицы, придал им форму молодцеватой шарообразности. Уборщица Лена стояла на площадке второго этажа и, надсаживая свое, скоро сорокалетнее, сердце, орала:
- Пустоглазый!!! Пустоглазый! Набрали сосунков пустоглазых! Мать вашу...
На площадке пролетом ниже, в нежно-сером костюме в салатовую псевдоальбионскую клетку, со сплюснутым ведром на правой ступне и дерюжной тряпкой вокруг левого колена, в луже грязной воды сидел наш новый директор по маркетингу. Идеализм двадцатичетырехлетия и оптимистическая зарплата в 4500 долларов говорили ему, что произошедшее ДТП в принципе невозможно, как пересечение параллельных. Но оно случилось.
Весело прискакивая со ступеньки на ступеньку, роясь в папке, спеша на первый для него совет директоров, он не заметил Елены Николаевны, ее позы и ее тяги к чистоте. Наступив с разбегу в ведро, оттолкнувшись плечом от ее зада, он рухнул вниз, рассыпая жизненно важные для человечества бумаги и мелочное содержимое карманов.
Еблысь, родной. Стоп-кадр. Ты, конечно, не Чаплин, но подарил мне не менее радостные минуты. Я благодарен тебе как зритель и как пока еще твой подчиненный. Ты искупил неприятности, которые мне доставил за три недели нашего знакомства. Я уже сострадаю тебе, сынок. Дай только доулыбаться, и я поделюсь увиденным со своими подчиненными. Они сволочи, я им постоянно это напоминаю, но их затраханные тобой головы нуждаются в празднике.
Стоя за спиной уборщицы, я видел, что, чуть оправившись, поднимаясь из лужи, он шевелит губами, вероятно, перебирая кары, что обрушит на голову старой для него дуры, раскорячившейся на пути. Он уверен, что стоит ему рассказать где-то там о ее вине, как Лену выведут за ворота без выходного пособия, на прощание обваляв в перьях. Он еще не знает, что в странном месте, куда он попал, директор департамента с месячным стажем супротив уборщицы президентского этажа, дорабатывающей шестой год, что плотник супротив столяра. Тухлая рыба.
[14 Dec 2001|12:04am]
В "5 оборотах" наливают абсент, по 120р за глоток горькой гадости.
А в "Шишке" в морском салате прыгают осьминожки из мультика, размером с ноготь большого пальца, бледно-сиреневые. Прячутся под креветку и паприку, а ты их ловишь вилкой, и горько на душе. Где-то в Баренцевом их родитель опять обсчитается.
[18 Dec 2001|03:00pm]
Одноэтажная зима.
[19 Dec 2001|03:38pm]
- Лев Вилич...
- Уважаемый, я же обгеснял, как пгавильно - Вигьевич! Ну не уж то так сгожно?
- Лев Вильевич...
- Уважаемый, тойко не спгашивайте меня, как багышня, умгете ли вы! Мугчина, самец зоогогический, выживает лишь оптимизмом... Он, понимаете ли, обязан...
- Лев Вильевич, как барышня не спрашиваю, ответ ясен, а вот - когда?
- Гм... э-э-э... Мда... Пегвый вопгос был удачней...
[2001-12-20 12:28:00]
О судаке.
Вчера пришли гости. Знакомые знают, что я больше прочих рыб люблю судака. Гости принесли свежего, немороженого судака, среднего такого, с локоть. У гостей папа на рынке имеет рыбные палатки и два раза в неделю ездит в рыбхозяйство под Кержач. Такая карма по жизни: медики, рыжие женщины, капиллярные ручки и папы, торгующие рыбой. Кот тоже любит судака, конечно, не так, как меня, копченую салаку и черный хлеб, но любит. Он проснулся, вылез из распоротого валенка, в котором спит последнюю неделю, повалялся на спине, потягиваясь, и забрался на мойку - контролировать процесс почистки. Ждал, скотина, пока рыбе отрежут голову. Чеченская морда. А процесс почистки шел нехорошо, с оханьями, посасыванием различных уколотых о плавник наманекюренных конечностей и прочими ненужными в кулинарном деле эмоциями. Кулинарное дело - оно жесткое и решительное, делать нужно все быстро и не задумываясь, но с паузой по месту. А гости, они... плохо шла почистка. Я почистил бы шибче и, главное, не засоряя близлежащее пространство мелкой судачьей чешуей. С карпом проще, нож под правильным углом и все, а вот с судаком... но и с судаком можно, есть три хитрости, не так чтобы хитрые, но действенные. А гости, они этого не знают, не рыбари. Чешуя летела, как песок из-под спецмашины для посыпки транспортных артерий. Кот, практически засунувший нос во чрево несчастной женской рыбы (икра, хотя и не сезон), был весь облеплен хитином и смахивал на детдомовскую елку. В общем, коту конец. В смысле, стирать кота теперь. И я очень надеялся, что займутся этим напакостившие гости. Хотя бы держать будут. Он меня любит, но не тогда, когда я его держу во время помывки. Я хоть и называю его скотиной любя, но, по его мнению, скотина я, когда заношу над ним гидру душа. Царапается он. Но выяснилось, что гости не хотят стирать кота, типа не за тем пришли, они его побаиваются, потому как у него глаза бандитские и животное им жалко, хотя оно и чужое, то бишь мое.
Перекосяк. Кухня и кот грязные, руки исколотые, настроение на грани истерики. Кулинария приказала долго жить. А я смирился. Я немного старый, я знаю, иногда полезно сделать вид, что смирился. Я не лез с советами, редко когда мои советы бывают полезны. А как они могут быть полезны, если им не следовать. Я сидел себе, пил "Патру" и вдумчиво курил. А гости отрезали рыбе голову, расчленили на порционные куски и положили на сковороду, политую растительным маслом. Сверху шинкованный лук (лук на судака!!!!) и банальный майонез. И в духовку. Пущайте титра.
Но был еще PS. А что мы будем на гарнир? Гарнир к судаку!!!! Нет. Здесь вам не "Демьянова уха". Я здесь живу. И к судаку гарниром будет судак.
Вечер был испорчен. Не совсем, конечно. "Знакомство с родителями". И прочие мелочи. Но ужина не состоялось. Чистая поклевка, а не ужин. Я думал о судаке. Для того ли он рос от икринки до локтя, чтоб тело его было испохаблено неумелыми руками. А? Нет. Но так случилось. Был бы я богат, как Центробанк, я устроил бы для неправедно приготовленных рыб Арлингтонское кладбище. Покойтесь с миром, ихтиандры. Вы пришли в мир, дабы принести наслаждение, но тела ваши, попав в неласковые руки, стали фригидными. Конечный вкус ваш не ублажил вкусовые сосочки, но вы в этом не виновны. Светлая память вам.
Истинный PS:
Судак не должен подвергаться заморозке. Это называется судак свежий. Судака следует готовить с головой. В смысле, голова должна быть не только у повара, но и у судака. Но - удалив жабры и зажаберные связки. Плавники следует срезать под корень, вместе с плавниковой мышцей. За сорок минут до термообработки неплохо обложить судака цитрусом, не обязательно лимоном, хорош и грейпфрут. Судака не следует жарить! Но токмо приспускать. В молоке. Или запекать в фольге с сельдереем (но откуда он зимой?). На крайний случай, как советует плебей кулинарии Макаревич, в белом ординарном вине. Но это хуже. Гарниром к судаку может быть отварная фасоль или морковь. Но это лишнее. Судак - это плоть, едомая знающими, говорил Менделеев. А водкотворец знал толк в закуске.
[21 Dec 2001|01:24pm]
Каникулы - отцовский долг.
Пансионат "Озерецкое". К телефону не подходят десять минут. Вероятно, в их зажопинске аппарат с московской связью ценнее водки, и его прячут в сейф. А кто ж с утра помнит, где ключи? А обед там - это позднее утро. Я их понимаю. Я сам такой. Наконец смольный на проводе. Через вторые руки добираюсь то ли до старшего администратора то ли ст. сторожа. Голос у мужика, словно он голый под простыней в холодной комнате потирает ступня о ступню и активно хочет в туалет. Но не вылазит. Но хочет.
Налаживается диалог:
- ...
- ...
- ...
- На новый год все занято! Вы когда уже звоните!
- Мне после.
- А после заселим. После мы рады будем. Но только если на две недели сразу!
- А что у вас из отдыха?
- У нас же парк! Вы не знали? Большой. И вообще в этом году у нас много всего. Вот баню сосной обшили.
- Баню не надо. У меня дети не любят баню. А еще?
- А что еще?
- Лошади у вас есть?
- Как это лошади?
- Кони. Кататься.
- У нас? Нет, лошадь не держим. Да. Но! У нас снегоход! Японский! Десять долларов полчаса. Все любят!
- Один на всех?
- Так мы еще вечером костер в парке. У нас ансамбль из Москвы, у нас затейник свой и шашлыки.
- ...
Кладу трубку. Закрываю глаза. Ночь. Парк. В середине деревья повалены и стащены в пионерский костер. Через огонь прыгает массовик с баяном. Длинная цепочка отдыхающих завивается вокруг костра и тянется к помосту, на котором в окружении металлистов с гитарами стоит белий-белий снегоход с желтым лицом и узкими грустными глазами. У каждого отдыхающего в руке по шампуру. Каждый подходит к помосту и жертвоприносит пищу. А вокруг в люльке с камерой летает Юрий Мамин. Кино снимает.
[25 Dec 2001|12:50pm]
Жлобы города Питера.
Вчера. Пошел обедать. В проходном дворе у Лиговки мусорный бак. Из бака торчит спина в фиолетовом стеганом плаще и ноги в драных кроссовках. Спина пыхтит и копает, как роторный экскаватор. На земле стоят пакеты, вероятно с результатами раскопок. Из подъездной двери выходит мадам неопределенного возраста с ведром, подходит к баку, зевает и опорожняет ведро - аккурат туда, где скрывается продолжение спины, - разворачивается и не спеша шествует обратно. Спина замирает и распрямляется. На свет появляется багровая морда и борода сосулькой.
- Да ты чо?! Я же здесь уже разобрал! Рядом нельзя было?
- Копают они. У себя дома копайте, - не оборачиваясь, цедит мадам и скрывается в подъезде.
- Я-то у себя дома! Лимита! Жлобская морда! Чтоб ты сдохла! - орет спина и ныряет в контейнер.
[10 Jan 2002|01:36pm]
Выбор потребителя.
Я не дарвинист, Дарвин был нуднейший мудак своего времени и ареала обитания, но эволюция все равно существует. Иная. Теперь я добираюсь до работы не полтора часа, а четыре трамвайных остановки. Как немосквич (чем доволен), как разумное ЧМО (человек московской области), я быстро перенимаю повадки аборигенов и уже знаю, что для легитимного проезда в трамвае необходим талон, что стоит пять рублей и продается вагоновожатым, сидящим за плексигласовой дверцей.
Я проснулся, выпил кофе, шагнул в трамвай, купил талон у милой девушки, нежно и крепко сжимавшей поворотный рычаг в натруженных руках, словно это все, что оставалось от прошлой ее привязанности, пробил талон и стал считать остановки. Раз, два... В меня постучали. Постучала старушка. Возможно, когда-то она и была йййес, но сейчас она была кондуктор. Кондуктора - это те же почтальоны, только они не дают, а берут, и сумки у них хоть и на ремне, но не такие толстые, и лица не распаренные от бега по этажам, а все больше скукоженные от сидения в холодных транспортных средствах. Тетя-кондуктор, не глядя мне в глаза, даже не пытаясь мне понравиться, понимая, что это невозможно, сразу сунулась к моим рукам, к талону.
- Дайте я вам разорву!
- В смысле? - спросил я и подумал, что, вероятно, еще познал не все обычаи здешних племен, но талон на всякий случай опустил в карман. Мы подъезжали к третьей остановке.
- Я порвать должна! Я кондуктор! Не задерживайте, вон народ входит необилеченный!
- Спасибо, не беспокойтесь. У меня не билет, у меня талон. Я его купил и прокомпостировал.
- Так вот я и вижу, что талон. Они талонов наберут, проедут, а потом дырочки загладят и второй раз на них катаются.
- Я, извините, второй раз на одних и тех же дырочках не катаюсь. Я всегда на свежих.
- Вы пока спорите, свою остановку проедете. Дайте я порву, и все.
- Не дам. Талон мой, я его у девушки за пять рублей купил. И выхожу уже. До свидания.
- Ну и дурак. За пять. У меня мог бы билет, а не талон, но за четыре.
И она уехала в московскую оттепель, пожилая и не понимающая, почему не она, а другая, почему не сработала ее ценовая политика.
[23 Jan 2002|05:29pm]
Здоровое тело этих людей.
Одна из моих сотрудниц - героиня эпоса "железные гвозди".
Три года подряд она пытается поиметь МБА на халяву. На халяву - не из жадности, а по отсутствию средств, постоянно исчезающих в жерле большой семьи. Мы все ждем, когда ей улыбнется удача или спонсор.
Год она ездит по собеседованиям в надежде перейти в сетевое агентство. Реально это чмошнее, но симпатично для анкеты, да и визитка с ляпкой огилви или артбэшем будет вместо пластыря израненной душе на встречах с подругами и знакомыми. Мы ее в предатели Родины не записываем, мы ее понимаем. И понимаем, что никогда. Не умеет она проходить собеседования.
Пять лет она встречает на трамвайной остановке мужа. Муж пьет. Встречает, чтобы менты не встретили. Против Некрасова не попрешь. Родилась здесь - значит, карма тебе вместо ужина. Мы ее понимаем. У кого такой же муж, а кто сам муж не лучше.
Второй месяц она посещает то ли фитнес-секту, то ли мазо-секцию. По ее словам, ведет занятия бывший балергей из Большого и смысл занятий в "растяжках". "...а вот потом мы так стали растягиваться, а потом так, а у меня нога никак, а он как заорет - поднимай! поднимай, корова! а я как дернулась и подняла, а потом у меня свело..." Я не знаю, что такое растяжки, но, похоже, это не так сексуально, как аэробика, и не так полезно для мозгов, как нарды.
Два месяца она не ходит, а перемещается как саранча. Не может долго сидеть, не может нагибаться, поворачивать голову, как положено, и т.д. Стоит ей задуматься и замереть больше, чем на пять минут, у ней что-нибудь сводит и она говорит "ой"!
"Ой, бля, Света, ой, давай я тебя убью?! Не рви мне сердце! У всех уже нервный тик от твоего ойканья! Если ты не ойкаешь дольше пяти минут, каждый идиот оборачивается на тебя, не свело ли тебя окончательно! Подумай о нас, о работе, о наших потребителях наконец! Не порть карму нашему бренду, она так же больна, как и ты! Это заразно!" - говорю я и начинаю рыдать. Но Света не хочет умирать. Она отвечает: "Ты ничего не понимаешь, я скоро втянусь и все будет классно..."
Света хочет быть молодой и стройной. Она не понимает, что молодые - это не те, которые растянутые, а те, которые продвинутые. Она не понимает. Сейчас, на час раньше, чем положено, она опять взяла свой баул с гетрами и ковриком и повлеклась, ой, ой, ой...
Я не могу ее не отпустить, я добр, но я могу ее убить, но убивать грех, я это знаю, но про то, чтоб из всех страстотерпиц наделать гвоздей, нигде ничего не сказано. Еще месяц, и я сделаю специальный станок, лучше, чем балетный, полезней, чем он, и никаких ой, только гвозди, гвозди, гвозди...
[13 Feb 2002|12:48pm]
в такое хмурое утро нужно ходить по мокрому парку в тапках на босу ногу и стрелять галок до полной глухоты
а сзади что б волокался лакей астматик с подносом
пустым
для галок
[14 Feb 2002|10:17am]
- чем вы там занимаетесь? почему трубку не берете?
- постингом!
- что?! на рабочем месте!
- да. но вы, наверное, путаете с петтингом. это немного разные... хотя вам все равно бы не понравилось...
[14 Feb 2002|12:46pm]
- ...вы не хотели бы у нас напечататься?
- не хочу.
- почему?
- зачем?
- это не ответ.
- да вы как-то непривлекательно излагаете, денег бы предложили...