Джоши С.Т. : другие произведения.

Лавкрафт: жизнь, глава 18

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    У ГФЛ творческий подъем, у Джоши, как обычно, бредовые рецензии на тексты, а за Зилией Бишоп Дедушка, похоже, пытался поухаживать. В общем, творческая глава.

Г.Ф. Лавкрафт: Жизнь

С.Т. Джоши

по изданию Necronomicon Press, 1996

18. космическая изгнанность (1927-28)

   Последнее из 43 000 слов "Сна о поисках неведомого Кадата" [The Dream-Quest of Unknown Kadath] было написано 22 января 1927 г. Еще в процессе сочинения Лавкрафт выражал сомнения в достоинствах романа:
  
   Что до моего романа... это плутовская хроника невероятных приключений в стране снов и сочиняется безо всяких иллюзий насчет профессионального пристройства. В ней, определенно, нет ничего похожего на популярный или бестселлерный психологизм - пускай, созвучно настроению, в котором она была замыслена, в ней больше наивного волшебно-сказочного ощущения чуда, чем настоящего бодлерианского декадентства. На самом деле, она не слишком хороша - но является полезной подготовкой к более поздним и более уверенным покушениям на романную форму.
  
   Последнее замечание - самое аккуратное суждение, которым можно снабдить эту работу. Больше любой другой из главных работ она вызывала диаметрально противоположные реакции даже в стане приверженцев Лавкрафта: Л. Спрэг де Камп сравнивал ее с "Лилит" и "Фантазмами" Джорджа Макдональда и с книгами об Алисе, тогда как другие исследователи Лавкрафта находили ее скучной и почти нечитаемой. Со своей стороны, я считаю ее совершенно очаровательной, но довольно легковесной: через некоторое время похождения Картера в стране снов действительно наскучивают, хотя чрезвычайно сильный финал спасает роман. Основным его свойством можно считать его автобиографическую значимость: по сути, это духовная автобиография Лавкрафта на тот момент его жизни.
   Едва ли целесообразно пересказывать довольно бессвязный и путаный сюжет этого короткого романа, который своим непрерывным, не разбитым на главы, извилистым течением напоминает не только Дансени (хотя Дансени никогда не писал длинных работ такого рода), но и "Ватека" Уильяма Бекфорда (1786); некоторые моменты сюжета и образного ряда также вызывают в памяти арабскую сказку Бекфорда. Лавкрафт вновь воскрешает Рэндольфа Картера, уже знакомого читателю по "Показаниям Рэндольфа Картера" (1919) и "Неименуемому" (1923), чтобы отправить его в путь по волшебной стране - на поиски "закатного города", который описан следующим образом:
  
   Весь золотой и восхитительный, горел он в лучах заката: стены, храмы, колоннады и арки мостов из узорчатого мрамора, посеребренные фонтаны, рассеивающие радужные брызги свои над просторными площадями и благоуханными садами, и широкие улицы, уходящие прочь - мимо пестрых рядов изящных деревьев, и цветочных клумб, и изваяний из слоновой кости; а на севере на крутые склоны холмов карабкались ярус за ярусом красные кровли и старинные островерхие крыши, осенявшие маленькие улочки, мощенные заросшими травой булыжниками.
  
   Это, определенно, звучит - за исключением последних деталей, которые выбиваются из общего ряда, - как описание некого сказочного дансенианского царства; но что же Картер обнаруживает, когда, покинув родной Бостон, совершает утомительное путешествие через страну снов к трону Великих Древних, что обитают в ониксовом замке на вершине неведомого Кадата? Вот что говорит ему Ньярлатхотеп, посланец богов, - и этот отрывок трогателен, как ничто другое у Лавкрафта:
  
   Так узнай же, что твой золотой и мраморный город чудес - лишь совокупность всего, что ты когда-то видел и любил. Это - великолепие бостонских кровель и западных окон, объятых пламенем заката; это - аромат цветов Коммона, и громадный купол над холмом, и лабиринт из фронтонов и дымоходов в лиловой долине, где многомостный Чарльз дремотно несет воды свои. Вот что ты видел, Рэндольф Картер, когда нянька впервые вывезла тебя в коляске весенней порой, и это будет последним, что предстанет перед твоим мысленным взором...
   Вот твой город, Рэндольф Картер, ибо они - это ты сам. Новая Англия породила тебя и в твою душу влила ту напевную прелесть, что не умрет никогда. Эта прелесть, отлитая, облеченная в форму и отшлифованная годами воспоминаний и снов, - и есть твой дивный, раскинувшийся на террасах город неуловимых закатов; и чтобы сыскать мраморный парапет с причудливыми вазами и резными перилами и сойти наконец вниз по этим нескончаемым, огражденным балюстрадой ступеням в город просторных площадей и радужных фонтанов, тебе нужно всего лишь вернуться назад, к мыслям и видениям своего мечтательного отрочества.
  
   Внезапно мы понимаем, что "закатный город" обладает такими необычными чертами, как островерхие фронтоны и мощеные переулки. А еще понимаем, почему все эти многочисленные фантастические твари, которых Картер встречает в пути - зуги, гуги, полуночники, упыри, лунатики, - вызывают в нем лишь равнодушие: так и должно быть. Все они просто прелестны - в том "дрезденско-фарфоровом" стиле, в котором Лавкрафт ошибочно воспринимал Дансени; но их значение равно нулю, поскольку они не соотносятся ни с чем в наших воспоминаниях и мечтах. Так что все, что требовалось было сделать Картеру - и что он действительно проделывает в финале, - всего-навсего пробудиться в своей бостонской комнате, оставив страну снов за спиной, и понять, что красоту можно отыскать и прямо за порогом.
   Открытие Картера блестяще предсказано эпизодом, где он встречается с королем Куранесом, главным героем "Целефаиса" (1920). В последнем рассказе Куранес, писатель из Лондона, в детстве видит сон о царстве Целефаис, стране поистине сверхъестественной красоты; в конце повествования его тело умирает, но дух каким-то образом переносится в страну его грез. Картер, встретив Куранеса в Целефаисе, обнаруживает, что тот вовсе не так счастлив, как ему казалось:
  
   Похоже, он больше не получал удовольствия от тех краев, но сильно тосковал по памятным с детства английским утесам и холмам, где вечерами в крошечных дремотных деревеньках старинные песни звучат за зарешеченными окнами, а серые церковные башни застенчиво проглядывают сквозь зелень далеких долин... Ибо хотя Куранес стал монархом страны грез, и все мыслимые и немыслимые богатства и чудеса, великолепия и красоты, утехи и наслаждения, небывальщины и диковины были в его распоряжении, он был бы рад навеки отречься от всей своей власти, роскоши и свободы ради одного-единственного благословенного дня жизни обычного мальчишки в чистой и тихой Англии, в той древней, возлюбленной Англии, что породила его и частью которой он непреложно должен был оставаться.
  
   Часто выдвигалось предположение, что "Сон о поисках неведомого Кадата" вырос из старой идеи романа "Азатот" (1922); но, хотя на первый взгляд это и выглядит правдой, поскольку в центре обеих вещей, похоже, находятся герои, отправляющиеся на поиски некой чудесной страны, роман 1926 г., в действительности, представляет собой разительное изменение идеи романа 1922 г. В первой работе - сочиненной на пике декадентской фазы Лавкрафта, - безымянный рассказчик "отправился в путь прочь из этой жизни - в пространства, куда бежали мечты"; но делает так, потому что "возраст отяготил мир, и чудеса покинули сердца людей". Иными словами, рассказчик всего лишь ищет спасения от скучной реальности в мире фантазий. Картер думает о том же самом, но в итоге находит в нашей реальности (преобразованной, конечно, его мечтами и воспоминаниями) больше достоинства и красоты, чем ему раньше казалось.
   Разумеется, "Сон о поисках неведомого Кадата" полон восхитительно ярких и живописных изображений чудес, фантазий и даже ужасов, которые придают ему притягательности; и сцены, подобные той, где легион кошек переносит Картера с Луны обратно на Землю, его встреча на плато Ленг с ужасным первосвященником, чье имя нельзя называть, и, конечно же, его кульминационное появление на Кадате перед Ньярлатхотепом, - шедевры фантастического воображения. Некоторая насмешливая эксцентричность и даже несерьезность - как, например, гротескная встреча Картера с его старым приятелем Ричардом Аптоном Пикменом (чье первое появление, конечно же, состоялось в "Фотомодели Пикмена", написанной за несколько месяцев до того, как был закончен роман), теперь ставшим настоящим полноправным упырем, - задают роману характерный шутливый тон.
   Новое обращение Лавкрафта к дансенианской стилистике - не использовавшейся со времен "Других богов" (1921), - кажется мне не столько жестом почтения, сколько прощанием с Дансени - по крайней мере, с тем, чем Лавкрафта того периода считал Дансени. Точно также, как в 1922 г., сочиняя "Лорда Дансени и его работы", он искренне верил, что единственное спасение от современной утраты иллюзий - "по-новой почитать музыку и тембр божественного языка и получать эпикурейское наслаждение от тех комбинациях идей и фантазий, которые откровенно искусственны", так и в 1926 г. - после двух лет, проведенных вдали от земли Новой Англии, что, как он теперь сознавал, была его единственной настоящей защитой против хаоса и бессмысленности, - он искренне ощущал потребность отвернуть эти декоративные вычурности. К 1930 г. - всего через семь лет после утверждения (достойного жалости, как выдавание желаемого за действительное), что "Дансени - это я сам", - он пошел на решательный разрыв со своим некогда почитаемым ментором:
  
   Чего я не собираюсь делать, так это много прибегать в будущем к дансенианскому псевдопоэтическому стилю - не потому, что я от него не в восторге, а потому что мне не кажется, что для меня естественен. Тот факт, что до чтения Дансени я прибегал к нему только изредка, но немедленно начал перебарщивать с ним, стоило мне прочитать Дансени, вызывает сильное подозрение, что он для меня неестественен. Для штуки такого рода нужен поэт получше, чем я.
  
   Любопытно, что творчество самого Дансени двигалось точно в том же направлении, и Лавкрафт не просто знал об этом, но, на самом деле, даже осуждал отход Дансени от пресловутой "дрезенско-фарфоровой" прелести "Богов Пеганы" и прочих ранних работ. Сам Дансени к 1919 г. бесповоротно отказался от вычурного стиля и от щедрого изобретения фантастических миров и в своих романах 1920-30-х гг. - особенно в "Благословении Пана" (1927) и, в первую очередь, в "Проклятии колдуньи" (1933) - все сильней черпал вдохновение из своих воспоминаний о жизни в Англии и Ирландии; но Лавкрафт, хотя и продолжал прилежно читать каждую новую работу Дансени, не уставал сокрушаться об его отходе от "старой" манеры.
   Позднее Лавкрафт отрекался от этого романа, отказав нескольким друзьям, желавшим перепечатать рукопись, - пока, наконец, Р.Х. Барлоу не выпросил у него текст. Барлоу перепечатал половину романа, но Лавкрафт ничего не сделал с отпечатанной порцией; полный текст не был опубликован до того момента, как вошел в сборник "По ту сторону сна" (1943).
  
  
  
   Примечательно, что почти сразу по завершении "Сна о поисках неведомого Кадата" в конце января 1927 г. Лавкрафт засел за другой "незрелый роман" - "Случай Чарльза Декстера Варда" [The Case of Charles Dexter Ward]. На самом деле, сперва он не замахивался на что-то большее, нежели повесть: 29 января он объявляет, что "я уже работаю над новой историей, покороче"; к 9 февраля он оказывается на 56-ой странице, планируя еще страниц 25; к 20 февраля он, наконец, понимает, что не укладывается, поскольку уже на 96-ой странице и "еще многое надо сказать"; на последней странице оригинальной рукописи (стр. 147) помечено, что работа была завершена 1 марта. Состоя примерно из 50 000 слов, это самое длинное художественное произведение из написанного Лавкрафтом. Пускай в нем заметна некоторая торопливость, которую автор, несомненно, сгладил бы, сделай он попытку подготовить роман к публикации, суть в том, что Лавкрафт был настолько неуверен в его качестве - а также в рыночной ликвидности, - что он так и не совершил подобной попытки, и произведение оставалось неизданным еще 4 года после смерти автора.
   Однако, возможно, не так уж и странно, что первые девять месяцев после своего возвращения в Провиденс Лавкрафт провел, лихорадочно записывая "Случай Чарльза Декстера Варда", поскольку этот роман - вторая (после "Заброшенного дома") из его крупных работ, чье действие полностью происходит в его родном городе, - вынашивался им уже, по меньшей мере, год. Я упоминал, что в августе 1925 г. он задумал роман о Салеме, но затем, в сентябре, прочел в Публичной библиотеке Нью-Йорка книгу Гертруды Сельвин Кимболл "Провиденс в колониальные времена" (1912), и эта довольно сухая историческая работа явно воспламенила его воображение. Однако и по завершении "Неведомого Кадата" он продолжал говорить о салемской идее: "...иногда мне хочется написать роман с более натуралистическим антуражем, где ужасающие нити колдовства протянутся сквозь века на мрачном & отягченном прошлым фоне древнего Салема". Но, возможно, чтение книги Кимболл (как, разумеется, и возвращение в Провиденс) привело к тому, что замысел романа о Салеме объединился с работой, посвященной его родному городу.
   Сюжет романа сравнительно прост, хотя и полон тонких штрихов. Джозеф Карвен, образованный и деловой человек, в 1692 г. покидает Салем и переезжает в Провиденс, где в итоге после него остается ряд элегантных домов в старейшей жилой части города. Карвен привлекает к себе внимание тем, что словно бы и не стареет - даже по прошествии более чем пятидесяти лет. Он также приобретает по всему свету очень странные субстанции для якобы химических - или, скорее, алхимических - опытов; одержимость кладбищами также не идет на пользу его репутации. Посетивший Карвена доктор Джон Мерритт одновременно впечатлен и встревожен количеством алхимических и кабалистических книг на его книжных полках; среди них он заметил томик Бореллия с густо подчеркнутым отрывком, касающимся использования для воскрешения "главных Солей" людей и животных.
   Ситуация доходит до критической точки, когда Карвен, в попытке восстановить свою репутацию, устраивает брак с Элизой Тиллингаст, дочерью капитана одного из своих кораблей. Это так выводит из себя Эзру Видена, который сам надеялся жениться на Элизе, что тот берется за тщательное расследование темных дел Карвена. После еще нескольких пугающих инцидентов городские старейшины - а среди них четверо братьев Браун, преподобный Джеймс Мэннинг, президент недавно основанного колледжа (позднее известного как Университет Брауна), Стивен Хопкинс, бывший губернатор колонии, и другие - решают, что не следует сидеть, сложа руки. Рейд во владения Карвена в 1771 г. заканчивается смертью и разрушениями и наносит участникам гораздо большую психологическую травму, чем можно было ожидать. Карвена, видимо, убивают; его тело отдают жене для погребения. О нем больше не говорят, и все письменные упоминания о нем по возможности уничтожаются.
   Проходят полторы сотни лет, и в 1918 г. Чарльз Декстер Вард - прямой потомок Карвена через его дочь Энн - случайно обнаруживает свое родство со старым колдуном и принимается искать информацию о нем. Всегда очарованный прошлым, раньше Вард, тем не менее, не проявлял особого интереса к странному и сверхъестественному; однако выкапывая все больше сведений о Карвене - чьим точным физическим двойником он оказывается, - он все сильнее жаждет повторить кабалистические и алхимические опыты своего предка. Он отправляется в долгое путешествие за океан, чтобы посетить предполагаемых потомков тех, с кем Карвен переписывался в XVIII веке. Он находит останки Карвена и с помощью нужных манипуляций с "главными Солями" покойного воскрешает его. Но что-то начинает идти не так. Он посылает странное, тревожное письмо их семейному доктору, Маринусу Бикнеллу Виллетту, где сказано следующее
  
   Вместо триумфа я нашел только ужас, и мои слова, обращенные к Вам, будут не победным кличем, но мольбой о помощи и совете, как спасти не только себя, но и весь мир от кошмара, который не в силах вместить человеческий разум... От нас зависит больше, чем можно выразить словами, - вся цивилизация, все законы природы, может быть, даже судьба всей Солнечной системы и вселенной. Я вызвал к жизни чудовищную аномалию, но сделал это лишь во имя науки. Сейчас же ради всего живого и Природы Вы должны помочь мне загнать это чудовище обратно во тьму.
  
   Однако, вопреки письму, Вард не является на назначенную встречу с Виллеттом. Когда же Виллетт находит его, то обнаруживает нечто поразительное: хотя Вард по-прежнему выглядит юным, его речь звучит очень своеобразно и старомодно, а запас его воспоминаний о собственной жизни выглядит претерпевшим самые причудливые сокращения. Позже Виллетт совершает вылазку в старое бунгало Карвена в Потуксете, которое Вард восстановил для проведения своих экспериментов; внутри, помимо прочих диковин, он обнаруживает всевозможных полусформированных тварей, заточенных в глубокие колодцы. Он встречается лицом к лицу с "Вардом" - который, естественно, является никем иным, как Карвеном, - запертым в сумасшедший дом; Карвен пытается прочесть заклинание, но Виллетт отражает его своим собственным, превращая Карвена в "тонкий слой легчайшей синевато-серой пыли".
   Это краткое изложение даже близко не передает структурное и интонационное богатство "Случая Чарльза Декстера Варда", который, невзирая на скорости своего сочинения, остается одним из самых чеканных произведений в творчестве Лавкрафта. Историческая ретроспектива - занимающая вторую из пяти глав, - столь же волнующа и выразительна, как и остальные части произведения.
   Процесс создания этой работы начался даже до августа 1925 г. Выдержка из Бореллия - Пьера Бореля (ок. 1620-1689), французского медика и химика - это перевод или пересказ, сделанный Коттоном Мазером в книге "Magnalia Christi Americana" (1702), которая имелась у Лавкрафта. Поскольку эпиграф из Лактантия, открывающий "Праздник" (1923), также взят из "Magnalia", возможно, Лавкрафт тогда же нашел и отрывок из Бореллия. Он скопирован в его рабочую тетрадь как запись N87 - Дэвид И. Шульц датирует ее предположительно апрелем 1923 г.
   В конце августа 1925 г. Лавкрафт услышал от Лилиан любопытную историю: "Значит, дом Хэлси проклят! Бррр! Дикий Том Хэлси держал там в подвале живых черепах, - это могут быть их духи. Так или иначе, это великолепный старый особняк & большая честь для великолепного старого города!" Дом Томаса Ллойда Хэлси, номер 140 на Проспект-стрит, послужил моделью для жилища Чарльза Декстера Варда, которое Лавкрафт наградил номером 100, Проспект-стрит. Хотя и разбитое сейчас на квартиры, это по-прежнему чудесное позднегеоргианское здание (ок. 1800), всецело заслуживающее панегирика, написанного Лавкрафтом. Лавкрафт, видимо, никогда не бывал внутри дома Хэлси, но на него открывался прекрасный вид из дома N10 на Барнс-стрит; и посмотрев на северо-запад из верхнего окна заднего фасада тетушкиного дома, Лавкрафт мог разглядеть здание во всей красе.
   Лавкрафт начал читать "Провиденс в колониальные времена" в самом конце июля 1925 г. Так как он не смог забрать книгу из Публичной библиотеки Нью-Йорка на дом и вынужден был читать ее в библиотечные часы в генеалогическом читальном зале, его знакомство с ней было спорадическим, и он толком взялся за нее только в середине сентября. Именно тогда он прочитал о Джоне Мерритте, а также о преп. Джоне Чекли, которые в романе навестят Джозефа Карвена. В письмах Лавкрафта за конец месяца мы находим и другие сведения, подчерпнутые из книги Кимболл, и не возникает сомнений, что чтение помогло ему упрочить знания о колониальном Провиденсе настолько, так что он сумел полтора года спустя переработать их в произведение. Лавкрафт, разумеется, не просто вставил в роман разрозненные обрывки исторических данных - он объединил историю с вымыслом в неразрывный союз, вдохнув жизнь в сухие факты о родном крае, что он собирал на протяжении всей жизни, и незаметно привнеся вымышленное, фантастическое и странное в известные исторические обстоятельства.
   Здесь можно отметить одно важное литературное влияние - роман Вальтера де ла Мара "Возвращение" (1910). Лавкрафт впервые прочел де ла Мара летом 1926 г.; вот что он пишет о "Возвращении" в статье "Сверхъестественный ужас в литературе": "мы видим душу мертвого человека, которая два столетия тянется из могилы и прилепляется к человеческой плоти, так что даже лицо жертвы становится тем, что давным-давно обратилось во прах". Конечно, в романе де ла Мара речь идет об одержимости призраком, чего нет в "Случае Чарльза Декстера Варда"; и хотя сюжет "Возвращения", скорее, сосредоточен на личной травме пострадавшего - в частности, на его отношениях с женой и дочерью, - а не на неестественности его состояния, Лавкрафт явно позаимствовал этот сюжет для своей работы.
   Очень интересен реальный прототип самого Чарльза Декстера Варда. Конечно, в портрете Варда немало автобиографических черт, которых я коснусь немного ниже; но многие внешние черты, похоже, были взяты у человека, реально проживавшего в то время в особняке Хэлси, - у Уильяма Липпитта Морана, 1910 г. рождения. Лавкрафт, вероятно, не был лично знаком с Мораном, но, скорее всего, сталкивался с ним на улице и знал о нем. Моран рос болезненным ребенком и большую часть детства провел инвалидом, которого няня катала по улицам в коляске. Действительно, в упоминании в начале романа, что в детстве Варда "катали... в коляске" перед "прелестным классическим портиком здания с двумя нишами" (его домом), мог отразиться реальный взгляд, брошенный Лавкрафтом на Морана где-то в начале 1920-х гг., до того, как Лавкрафт уехал в Нью-Йорк. Более того, подобно Карвену, семья Морана владела фермой в Потуксете. Другие черты характера Варда также больше подходят Морану, нежели Лавкрафту. Еще одна забавная скрытая шуточка - это упоминание Мануэля Арруды, капитана испанского судна "Форталеза", которое в 1770 г. доставило Карвену некий зловещий груз. В действительности, Мануэль Арруда был португальцем, уличным разносчиком фруктов, работавшим на Колледж-Хилл в конце 1920-х годов!
   Бартон Л. Сент-Арман, написавший обзорное эссе о "Варде", прав, считая главным "героем" романа сам Провиденс. Потребовалось бы обширное описание, чтобы перечислить все исторические сведения, раскопанные Лавкрафтом, а также бессчетные автобиографические детали, которые он примешал к повествованию. Вступительное описание юности Варда наполнено отголосками юности и возмужания самого Лавкрафта, хотя и с любопытными изменениями. Например, описание "одного из первых детских воспоминаний" - "бескрайнее, простирающееся на запад море туманных крыш, куполов и шпилей и далекие холмы, какими он увидел их однажды зимним днем с этой громадной, обнесенной перилами насыпи, - фиолетовые и таинственные на фоне пламенеющего, апокалипсического заката красного, золотого, пурпурного и причудливого зеленого оттенка" - перемещено на Проспект-Террас, тогда как в письмах Лавкрафт упоминает, что мистическое видение случилось с ним на железнодорожном мосту в Оберндейле (Массачусетс), где-то в 1892 г. Восторженное возвращение Варда в Провиденс после нескольких лет разлуки - едва ли что-то иное, нежели прозрачный отголосок возвращения Лавкрафта в Провиденс после двух лет, проведенных в Нью-Йорке. Фраза, завершающая сцену - "были сумерки, и Чарльз Декстер Вард вернулся домой", - один из самых трогательных моментов во всем творчестве Лавкрафта.
   Безусловно, жаль, что Лавкрафт не сделал попыток подготовить "Случай Чарльза Декстера Варда" к публикации, даже когда в 1930-х гг. книгоиздатели специально просили роман, вышедший из-под его пера; но мы не вправе оспаривать мнение самого Лавкрафта, что роман вышел посредственным - "громоздким, скрипучим образчиком нарочитой старомодности". Сейчас роман, конечно же, получил признание как одна из лучших работ Лавкрафта; и он еще раз выражает месседж "Сна о поисках Неведомого Кадата": Лавкрафт стал тем, что он есть, благодаря рождению и воспитанию в среде новоанглийских янки. Чем дальше, тем яснее ему становилась необходимость укоренить свое творчество в родной почве, и это мало-помалу вело к художественной трансформации Новой Англии в сосредоточие одновременно чудес и ужасов.
  
  
  
   Последний плод большого творческого подъема 1926-27 гг. - это рассказ "Сияние извне" [The Colour Out of Space], написанный в марте 1927 года. Это, бесспорно, одна из величайших работ Лавкрафта - и она всегда оставалась его собственным фаворитом. И снова сюжет слишком хорошо известен, чтобы требовался подробный пересказ. Землемер, проводящий разметку водохранилища, которое будет создано "западнее Аркхема", натыкается на мрачную местность, где ничего не растет; местные зовут ее "Испепеленная Пустошь". В поисках объяснения такого странного названия и причин запустения, землемер встречается со стариком по имени Амми Пирс, живущим неподалеку от пустоши, который рассказывает ему невероятную историю о событиях, приключившихся в 1882 году. На землю Нейхема Гарднера упал метеорит. Ученые из Мискатоникского университета, приехавшие его исследовать, обнаружили, что он обладает крайне необычными свойствами: его вещество не желало охлаждаться, давало в спектроскопе невиданные прежде сияющие полосы и отказывалось вступать в реакцию с обычными растворителями. Внутри метеорита оказалась "большая окрашенная глобула": "Цвет... было почти невозможно описать словами; да и цветом-то можно было назвать лишь по аналогии". При простукивании молотком глобула лопнула. Сам же метеорит, продолжая необъяснимо съеживаться, в конце концов исчез без следа.
   С того времени начинают происходить очень странные события. Яблоки и груши из нового урожая при беспрецедентно больших размерах оказывается совершенно несъедобными; появляются растения и животные с необычными мутациями; коровы Нейхема начинают давать плохое молоко. Затем жена Нейхема Нэбби сходит с ума, "крича о созданиях в воздухе, которых она не может описать"; ее запирают в комнате наверху. Вскоре растительность начинает распадаться в сероватую пыль. Сын Нейхема Таддеус сходит с ума, пойдя к колодцу за водой; другие сыновья Нейхема, Мервин и Зенас, тоже сильно сдают. Наконец приходит время, когда Нейхем перестает показываться на людях. В конце концов, Амми набирается храбрости навестить его ферму и обнаруживает, что произошло самое худшее - Нейхем тоже сошел с ума и способен лишь путано бормотать:
  
   Ниче... ниче... цвет... он жжется... холодный, мокрый, но жжется... он живет в колодце...сосет жизнь из всего... в том камне... он, верно, был в том камне... заразил все кругом... не знает, чего ему надо... оно селится у тебя в голове, а потом забирает тебя... от него не уйти... тянет тебя... знаешь, что будет худо, да без толку...
  
   И это конец: "То, что говорило, не могло больше издать ни звука, ибо осело и провалилось внутрь себя". Амми приводит на ферму полицейских, коронера и других должностных лиц, и после ряда странных явлений они видят столб невероятного сияния, бьющий ввысь из колодца; но Амми замечает, что маленький отросток сияния нырнул обратно в колодец. В округе говорят, что громада "испепеленной пустоши" прирастает астет по дюйму в год, и никто не может сказать, когда и чем это закончится.
   Лавкрафт был прав, называя этот рассказ "атмосферным этюдом", ибо ему редко удавалось передать атмосферу непостижимого ужаса лучше, чем в нем. Для начала давайте рассмотрим место действия. Водохранилище, упомянутое в рассказе, совершенно реально: это водохранилище Квоббин, план создания которого был оглашен в 1926 г., хотя оно не было закончено вплоть до 1939 г. И все же в более позднем письме Лавкрафт заявляет, что вовсе не оно, а водохранилище Скитуэйт в Род-Айленде (построенное в 1926 г.) заставило его упомянуть в рассказе водохранилище. Он видел последнее, когда в конце октября проезжал через этот район (западно-центральная часть штата) по пути в Фостер. Но мне не верится, что Лавкрафт при этом не думал также и о водохранилище Квоббин, которое расположено именно в той части центрального Массачусетса, где разворачивается действие рассказа, и при создании которого целые города оказались брошены и затоплены.
   Ключевой элемент истории, конечно, - странный метеорит. Является ли он - либо цветные глобулы внутри него - живым в неком постижимом для нас смысле? Прячется ли в нем одно или множество существ? Каковы их физические характеристики? Или важнее - каковы их цели, намерения и мотивы? Тот факт, что мы не можем ответить ни на один из этих вопросов, разумеется, никоим образом не означает, что рассказ неудачен; в действительности, именно это является источником ужаса в рассказе. Как Лавкрафт сказал о "Белых людях" Мейчена: "отсутствие конкретности - великое достоинство этого рассказа". Другими словами, именно потому, что мы не можем определить природу - физическую, либо психологическую - созданий из "Сияния извне" (или даже установить, являются ли они созданиями и живыми существами в нашем понимании слова), и возникает ощущение неописуемого ужаса. Позднее Лавкрафт заявлял (вероятно, справедливо), что привычка писать - пусть даже неосознанно, - ориентируясь на "бульварную" аудиторию, испортила ему художественную технику, сделав его работы слишком простыми и очевидными. Мы действительно столкнемся с этой проблемой в некоторых поздних рассказах, но здесь Лавкрафт прибег к самой изысканной и искусной сдержанности, не до конца уточняя природу странного феномена.
   Как следствие, именно в "Сиянии извне" Лавкрафт сильнее всего приблизился к воплощению своей цели, требующей избегать описания "человеческой формы - и местечковых человеческих страстей, условий и стандартов - ...как естественных для иных миров и иных вселенных". Ибо вполне очевидно, что метеорит из рассказа должен был прилететь из некого темного уголка вселенной, где законы природы работают совсем иначе, чем у нас: "Это было просто сияние извне - грозный вестник, явившийся из бесформенных миров бесконечности, лежащей за пределами всей той Природы, которую мы знаем; из миров, само существование которых потрясает и парализует наш разум видениями черных закосмических бездн, что распахиваются перед нашими ошеломленными глазами". Химические опыты, поставленные на метеорите, показывают, что он физически не похож ни на что, известное людям; а полное отсутствие в нем - или в существах, которые скрывались внутри него, - какого-либо злого умысла или традиционных признаков "зла" в свою очередь психологически дистанцируют его человеческих и земных стандартов. Несомненно, метеорит вызывает смерть и разрушения - а поскольку некая его часть до сих пор осталась на этой планете, так и будет продолжать их вызывать; но, возможно, это неминуемый итог соприкосновения нашего мира с чужим. Чтобы существо было морально виновно во "зле", оно должно сознавать, что его действия могут расцениваться как зло; но кто может сказать, обладают ли существа из "Сияния извне" сознанием вообще? Жуткая предсмертная речь Нейхема Гарднера проясняет дело: достаточно простого и короткого высказывания "не знает, чего ему надо". У нас нет способа выяснить интеллектуальное или эмоциональное состояние этих чужеродных созданий, и, как следствие, мы никак не можем хвалить или винить их, руководствуясь традиционными моральными стандартами.
   Но Лавкрафт описывает бедствие, постигшее семью Гарднеров, настолько невыразимо горько и трагично, что, пускай мы и не можем "винить" метеорит в их смерти, их судьба все равно вызывает в нас огромное чувство скорби, смешанной с ужасом. Они не просто были физически уничтожены; метеорит одновременно сокрушил их умы и волю, так что они оказались неспособны избежать его воздействия. Когда Амми говорит Нейхему, что вода в колодце испорчена, Нейхем не обращает внимания: "Они с ребятами продолжали брать испорченную воду, безразлично и механически запивая ею свою скудную, скверно приготовленную пищу и свой неблагодарный, монотонный и рутинный труд, заполнявший их бесцельное существование". Само это предложение - один из самых горестных и депрессивных моментов во всем творчестве Лавкрафта.
   Если у "Сияния извне" и есть какой-то недостаток, то это некоторая его затянутость: сцена на ферме Гарднеров с участием Амми и прочих растянута сверх всякой необходимости, и фактически ослабляет напряженную атмосферу, столь тщательно выстраиваемую Лавкрафтом. Но за вычетом этого незначительного да и спорного изъяна "Сияние извне" - достижение, с которым Лавкрафту редко (возможно, и никогда) удавалось сравниться.
   В некотором смысле самый сомнительный аспект рассказа - это скучный вопрос с историей его публикации. "Сияние извне" появилось в "Amazing Stories" за сентябрь 1927 г.; однако ключевой вопрос - а посылался ли рассказ вообще в "Weird Tales". По всей видимости, единственное свидетельство этого обнаруживается в статье Сэма Московица, "A Study in Horror: The Eerie Life of H. P. Lovecraft", впервые опубликованной в журнале "Fantastic" за май 1960 г. и перепечатанной (как "The Lore of Н. P. Lovecraft") в книге Московица "Explorers of the Infinite" (1963). В ней Московиц пишет:
  
   Полный самых радужных надежд для этой истории, Лавкрафт был потрясен, когда она была отвергнута "Weird Tales". В письме к Фрэнку Белкнэпу Лонгу Лавкрафт яростно обрушивается на близорукость Фарнсуорта Райта. Хотя ""Weird Tales" часто публиковал научно-фантастические рассказы, Райт предпочитал романтические приключения, столь популярные в "Argosy", или даже откровенные боевики. Лавкрафт отправил рассказ в "Argosy", который также отверг его, как чересчур "сильный" для своих читателей.
  
   Итак, у нас есть два примечательных утверждения: что рассказ отправлялся как в "Argosy", так и в "Weird Tales". Однако Московиц недавно сообщил мне, что его статья была изначально написана по просьбе Фрэнка Белкнэпа Лонга для "Satellite Science Fiction" (где Лонг был помощником редактора) и что информацией об отказах принять "Сияния извне" его снабдил Лонг. Но в время (1959 г.) у Лонга больше не было писем Лавкрафта: он продал их Сэмюелю Лавмену еще в начале 1940-х гг. Таким образом, у меня сложилось впечатление, что Лонг неправильно вспомнил весь эпизод, перепутав его с отказами печатать "Зов Ктулху". Определенно, ни в одном письме к Лонгу за тот период, виденном мной, нет никаких упоминаний о неудачах с пристройством произведений в "Weird Tales", хотя могут быть и другие письма, к которым у меня нет доступа; но полное молчание об этом в письмах Лавкрафта к другим коллегам - в частности, к Огюсту Дерлету (которому он в конце апреля сообщает лишь о намерении отправить рассказ Райту) и Дональду Уондри, с которым он очень энергично переписывался в 1927 г., часто упоминая о приемах и отклонениях своих произведений, - очень примечательно. Обратим также внимание на слова Лавкрафта, обращенные к Фарнсуорту Райту в письме от 5 июля 1927 г.: "...этими весной и летом я был слишком занят литобработкой и тому подобной деятельностью, чтобы написать больше одного рассказа - который, как ни странно, был тотчас взят Amazing Stories..." Судя по подбору слов, это первое упоминание рассказа в общении с Райтом. Таким же молчанием окружен пресловутый отказ "Argosy"; Лонг мог перепутать его с отклонением "Крыс в стенах" в 1923 г. В 1930 г. Лавкрафт пишет Смиту: "Я должен однажды попробовать Argosy, хотя в раздражении оставил группу Манси, после того как прославленный Роберт Х. Дэвис отверг моих `Крыс в стенах' как `слишком ужасные и невероятные' - или что-то в этом роде - около семи лет назад". Если только не допустить, что Лавкрафт лжет, что для него нехарактерно, остается принять, что он ничего не отправлял в "Argosy" после 1923 г.
   В тот период для Лавкрафта будет вовсе не необычно пробовать новые рынки сбыта. Еще в апреле 1927 г. он жаловался на "все большую несклонность Райта принимать мои вещицы", и мы уже наблюдали его попытку пристроить свою работу в "Ghost Stories" в 1926 г. В мае 1927 г. великий и ужасный Эдвин Бэйрд снова вынырнул на поверхность с планами нового журнала; несмотря на прошлым проблемам с Бэйрдом, Лавкрафт отправил ему шесть рассказов. Журнал, разумеется, так никогда и не материализовался. Тогда же Лавкрафт послал "Зову Ктулху" в "Mystery Stories" (журнал под редакцией Роберта Сэмсона), но тот был отвергнут.
   "Amazing Stories" был первым англоязычным журналом, действительно посвященным научной фантастике; он продолжает выходить и по сей день. Своего рода "научная романтика" была присуща и "Argosy", "All-Story", "Thrill Book" и прочим журналам в первые десятилетия ХХ века, но "Amazing Stories" первым предпринял согласованную попытку печатать вещи подобного рода - вещи, действительно основанные на солидных научных предпосылках. В течение первого года своего существования (когда на него был подписан Лавкрафт) журнал также старался охватить тех, кого его редактор Хью Гернсбек считал литературными предтечами жанра, перепечатывая Жюля Верна, Г. Дж. Уэллса и других "классиков". Когда эти перепечатки прекратились, Лавкрафт счел новые работы недостаточно интересными, чтобы продолжать приобретать журнал.
   Но если он надеялся найти альтернативу "Weird Tales", его ждало жестокое разочарование. Хотя позднее его работы будут содержать весьма значительный научный элемент, "Amazing Stories" станет для него "закрытым рынком" после того, как Гернсбек заплатит ему за рассказ всего 25 долларов - жалкие 1/5 цента за слово - и то лишь после трех писем с настойчивыми напоминаниями. Гернсбек платил невероятно скупо, а также задерживал платежи на месяцы и даже на годы. Произошло неизбежное: многие перспективные авторы покинули журнал, а другие, продолжавшие (как Кларк Эштон Смит) печататься в нем или в другом журнале Гернсбека, "Wonder Stories" (где царили те же финансовые практики), были вынуждены подавать против него иски, чтобы получить свою плату. В 1930-х гг. даже был адвокат, который специализировался на получении платежей у Гернсбека. Хотя позднее Лавкрафт, бывало, обдумывал предложения Гернсбека или его помощника, К.А. Брандта, о дальнейшем сотрудничестве, он ни разу больше ничего не послал в "Amazing Stories". Он также взял манеру называть Гернсбека "Хью-Крыса".
  
  
  
   Прямо перед "Сиянием извне" Лавкрафту пришлось в спешке завершать и перепечатывать "Сверхъестественный ужас в литературе", так как Кук желал немедленно получить его для "The Recluse". Уже по возвращении из Нью-Йорка Лавкрафт писал, что "кое-кто [К.М. Эдди?] навел меня на след списка мистической литературы в публичной библиотеке, который (если я смогу до него добраться), возможно, заставит мне значительно увеличить объем текста". И действительно летом и осенью 1926 г. он прочел некоторые новые для себя вещи и сделал некоторые дополнения к статье. Среди прочитанного была очень солидная работа Вальтера де ла Мара, чьи сборники "The Riddle and Other Stories" (1926) и "The Connoisseur and Other Stories" (1926), равно как и роман "Возвращение", относятся к числу самых утонченных атмосферной и психологически сильной мистической литературы того времени; Лавкрафт ставил де ла Мара лишь немногим ниже после своей четверки "современных мастеров" и позднее стремился добиться того же рода изощренности и иносказательности, которые обнаруживаются в лучших вещах де ла Мара - "Тетушка Ситона", "Все Святые", "Мистер Кемп" и другие. Кроме того тогда же им были прочитаны "Brood of the Witch Queen" Сакса Ромера (1924) и "Она" Г. Райдера Хаггарда (1887). Срочный заказ Кука, однако, вынудил Лавкрафта перепечатать статью на пишущей машинке без каких-либо значительных дополнений. Машинописная версия заняла 72 страницы. Кук, должно быть, делать типографский набор с невероятной скоростью, ибо первый набор корректурных оттисков для Лавкрафта он выпустил уже к концу марта, практически через две недели после того, как он получил текст.
   Но даже это еще был не финал. Позже в том же месяце Дональд Уондри одолжил Лавкрафту великолепный посмертный сборник страшных рассказов Ф. Мэрион Кроуфорд, "Wandering Ghosts" (1911), а в апреле Лавкрафт одолжил у Кука ранний сборник Роберта У. Чамберса "Король в желтом" (1895); он был так увлечен этими работами, что добавил абзацы об обоих авторах в корректурные оттиски.
   Нет ничего удивительного ни в симпатии Лакрафта к фантастическим вещам Чамберса (1865-1933), ни в изумлении, которое он выразил, узнав о нем, - "...забытая ранняя работа Роберта У. Чамберса (можете поверить?), который создавал мощные, причудливые вещи между 1895 & 1904". "Король в желтом", пишет он в "Сверхъестественном ужасе в литературе", - это "серия почти не связанных между собой коротких историй, объединенных лишь некой чудовищной и запретной книгой, чтение которой приносит ужас, безумие и сверхъестественнную трагедию" - иными словами, нечто до ужаса похожее на "Некрономикон"! Естественно, некоторые критики (например, Лин Картер), не зная, когда Лавкрафт впервые прочел Чамберса, сочли, что источником вдохновения для Некрономикона действительно был "Король в желтом". Сборник Чамберса - сильная книга, которая ныне считается признанным шедевром жанра; в действительности, это признание ей принес главным образом именно Лавкрафт. Позднее Лавкрафт прочел и другие работы Чамберса - "Создателя лун" (1896), "В поисках неведомого" (1904) и весьма посредственный поздний роман "Убийца душ" (1920), - но, похоже, так и не прочел "The Mystery of Choice" (1897), другой ранний сборник, в некоторых смыслах почти равный "Королю в желтом". Ремарка "можете поверить?" относится к тому факту, что где-то на переломе столетий Чамберс оставил мистику ради бесконечной серии романов о девушке из магазина, которые, став многолетними бестселлерами, принесли Чамберсу богатство, но привели его к полному эстетическому краху.
   "The Recluse" вышел в августе 1927 г.; хотя он был запланирован как ежеквартальный журнал, это оказался его единственный опубликованный номер. Он примечателен более, чем в одном смысле; но, по-моему, ошибка рассматривать его исключительно как издание, посвященное страшному и мистическому. Он определенно не задумывался таким, и первый номер (хотя большую его часть и занимала мистика авторства Лавкрафта и его коллег) был всего-навсего очередным звеном в долгой цепи самиздатовских авантюр Кука. Статья Лавкрафта заняла изрядную часть номера (страницы 23-59); в действительности, он не был уверен, поставит ли Кук ее целиком в первый номер, но, к счастью, Кук именно так и поступил. В нем также были напечатаны изящные работы Кларка Эштона Смита, Дональда Уондри, Х. Уорнера Манна, Фрэнка Белкнэпа Лонга и Сэмюеля Лавмена. Один из самых впечатляющих моментов - великолепный карандашный рисунок Вреста Ортона на обложке, изображение бородатого старца, сосредоточенно изучающего древние тома в средневековой студии с нагроможденными вокруг книгами, окованными железом, и склянками со странными субстанциями; три мерцающие свечи дают скудное освещение. В общем и целом, это замечательная обложка для замечательного журнала.
   Кук выразил желание послать "The Recluse" некоторым "знаменитостям", в частности всем четверым "современным мастерам" Лавкрафта - Мейчену, Дансени, Блэквуду и М.Р. Джеймсу. Как оказалось, номер действительно добрался до некоторых из них, и их отклики на статью Лавкрафта не лишены интереса. Джеймс довольно пренебрежительно заявляет в письме, что стиль Лавкрафта - "из числа самых отвратительных"; его критика обращена к тому факту, что "Он использует слово "космический" порядка 24 раз". Чуть более снисходительно он замечает: "Но он приложил все усилия, чтобы исследовать & рассмотреть вопрос от самых истоков до МРДж, коему он посвятил несколько абзацев". Отклик Мейчена известен только по комментарию Дональда Уондри в письме к Лавкрафту: "Сегодня я получил письмо от Мейчена, в котором он упоминает твою статью и ее влияние на него". Экземпляры, по всей видимости, были посланы также Блэквуду, Дансени, Редьярду Киплингу, Шарлотте Перкинс Джилман, Мэри Э. Уилкинс Фримен и некоторым другим.
   Еще в начале апреля 1927 г. у Лавкрафта возникла смутная идея расширить "Сверхъестественный ужас в литературе" для предполагаемого второго издания; Кук время от времени упоминал возможность публикации этой статьи отдельной монографией. Лавкрафт выделил в своей рабочей тетради раздел под заголовком "Книги, чтобы упомянуть в новом издании страшной статьи", внеся в список великолепный роман Леонарда Клайна о родовой памяти, "The Dark Chamber" (1927), мрачный роман Герберта Гормана о колдовстве в лесной новоанглийской глуши, "Место под название Дагон" (1927), и другие работы, прочитанные им за прошедшие месяцы и годы; но но последовавший физический и финансовый упадок Кука расстроил (или, по крайней мере, отложил) все планы, и второе издание не материализовалось до 1933 г. - и в форме, совершенно отличной от того, что воображал Лавкрафт.
  
  
  
   Лавкрафт, к 1927 г. уже опубликовавший в "Weird Tales" почти два десятка рассказов и считающий, что жизнь в самиздате, в сущности, закончилась с распадом ОАЛП, начал искать знакомых, искрене увлеченных мистической литературой. Последнее десятилетие своей жизни он встретит другом, корреспондентом и наставником более дюжины авторов, которые пойдут по его стопам и станут хорошо известны в областях ужасов, мистики и научной фантастики.
   Огюст Дерлет (1909-1971) списался с Лавкрафтом через "Weird Tales". Свое первое письмо, на самом деле, он должен был написать, когда Лавкрафт еще находился в Нью-Йорке - и странно, что Лавкрафт не ответил на него до августа 1926 г. Однако с того времени завязалась очень стабильная переписка (обычно по письму раз в неделю), которая не прекращалась следующие десять с половиной лет.
   Дерлет только что окончил среднюю школу в Сок-Сити (Висконсин) и осенью 1926 г. начал посещать Университет Висконсина в Мэдисоне, где в 1930 г. он напишет дипломную работу "Мистический рассказ в Англии с 1980 г." - работу, поразительно похожую на "Сверхъестественный ужас в литературе" Лавкрафта - и отчасти плагиат некоторых оборотов из нее. Но Дерлет по натуре не был критиком; скорее, его сильной стороной была беллетристика и, в меньшей степени, поэзия. В качестве прозаика он обнаружит поразительный диапазон, размах и раннее развитие. Несмотря на то, что первый рассказ, напечатанный в "Weird Tales", был написан им в 18 лет ("Bat's Belfry" в майском номере 1926 г.), мистические рассказы - неважно, написанные им в одиночку или в соавторстве с юным Марком Шорером, - будут во многих отношениях наименее интересной гранью его творчества; они банальны, довольно неоригинальны и по большей части ничем не примечательны, и Дерлет охотно признавался Лавкрафту, что они были написаны только для того, чтобы не бедствовать во время более серьезной работы. Этой серьезной работой - которая, в конце концов, принесла Дерлету известность и по сей день остается наиболее заметной ветвью его творчества - стал цикл саг о его родном Висконсине, написанных очень ярким стилем, реминисценциями напоминающим Пруста, чья элегантная простота сочетается с запоминающимися изображениями персонажей. Первой из этих работ, предназначенной для печати, стал роман "Place of Hawks" (1935), хотя уже в 1929 г. Дерлет работал над романом, который он первоначально собирался назвать "Ранние годы", но в итоге опубликовал в 1941 г. как "Весенним вечером". Те, кому не довелось прочитать два этих романа (вместе с их многочисленными продолжениями, написанными в течение долгой и плодотворной литературной карьеры Дерлета), не имеют представления, почему Лавкрафт еще в 1930 г. с таким энтузиазмом отзывался о своем юном друге и ученике:
  
   Дерлет произвел на меня ужасно благоприятное впечатление с того самого момента, как я услышал его самого. Я увидел, что он обладает поразительным источником активности & запасом душевной энергии, & что лишь вопрос времени, когда он начнет извлекать из них реальную художественную выгоды. Заметен был и некоторый незрелый эгоизм - но этого следовало ожидать... И несомненно, с течением времени я видел, что мальчик реально растет. Изысканные ностальгические зарисовки, начавшиеся пару лет назад, стали последним доказательством - ибо в них он воистину достиг того, что было несомненно искренним & серьезным самовыражением самого высокого разбора... Не подлежал сомнению, что у него действительно было, что сказать... & что он старается сказать это правдиво & ярко, с минимумом бойких примитивных приемов & стилистических трюков, которые выпали на долю изданных вещей, написанных им ради куска хлеба.
  
   Позднее Лавкрафт поражался одновременно способности Дерлета читать и писать с изумительной быстротой результативностью - и его двуликой способности с одной стороны писать дешевую халтуру для бульварных журналов, а с другой - сочинять яркие зарисовки о человеческой жизни для малотиражных журнальчиков.
   Дерлета также привлекали детективы. В начале 1930-х гг. он начал писать романы о судье Пеке. Лавкрафт прочел первые три из них (в итоге, их будет десять, последний выйдет в 1953 г.); он отзывался о них снисходительно, но, откровенно говоря, они были чудовищно халтурны. В 1929 г. Дерлет начал цикл коротких рассказов - стилизаций под рассказы Конан-Дойля о Шерлоке Холмсе - про Солара Понса; эти были куда более удачными и могут считаться одними из наилучших подражаний каноническому Холмсу среди существующих. В итоге, их набралось на сборников рассказов и один короткий роман.
   Вначале своего знакомства Лавкрафт и Дерлет проводили немало времени за разговорами о мистической литературе; Дерлет, полный рвения продать работы Лавкрафта будет предупреждать его о появлении новых потенциальных рынков сбыта, а позднее даже возьмет на себя труд отправлять рассказы Лавкрафта в "Weird Tales", когда сам Лавкрафт не будет испытывать такого желания. Их обсуждения также охватывали современную литературу, собственное творчество Дерлета (Лавкрафт часто будет давать советы по улучшению рассказов Дерлета, большую часть которых тот проигнорировал), спиритизм и паранормальные явления (в которые Дерлет твердо верил) и другие вопросы. И все же их переписка никогда той задушевной интимности, какой отличались переписки с Мортоном, Лонгом, Смитом и другими. Возможно, причиной было то, что они с Лавкрафтом так никогда и не встретились, но, возможно, это было связано с самой личностью Дерлета. Лавкрафт был прав, считая Дерлета эгоистичным и эгоцентричным, и эта черта, похоже, лишь усиливалась по мере того, как он превращался в "преуспевающего" писателя с опубликованными книгами, которые делали ему честь. Дерлету был трудно говорить о чем-то кроме себя самого, и ответы Лавкрафта, хотя и неизменно сердечные, поневоле ограничены этой темой и кажутся сдержанными и шаблонными. Нет сомнения, что Лавкрафт испытывал большое и искреннее восхищение своим юным товарищем, который, как сам Лавкрафт часто предсказывал, станет единственным автором из их круга, сделавшим себе имя в большой литературе; но он никогда не раскрывался перед Дерлетом, как перед Лонгом или Мортоном.
   Дональд Уондри (1908-1987) вошел в контакт с Лавкрафтом в конце 1926 г. через Кларка Эштона Смита. Смит стал первым автором, которым Уондри восхищался, и в некоторых смыслах он остался эталоном для Уондри - как в поэзии, так и в прозе. Через посредничество Джорджа Стерлинга хвалебная ода Смиту авторства Уондри ("Император Грез") появилась в декабрьском "Overland Monthly" в 1926 г. Но критические отзывы не были его основным средством художественного выражения. Изначально Уондри привлекала поэзия, и большая часть его ранних стихов обнруживает сильное влияние Смита, что неудивительно. В поэзии Уондри, возможно, несколько чаще, чем Смит, обращается к теме ужасного (как, например, в "Sonnets of the Midnight Hours", которые будут рассмотрены чуть ниже), но, как и Смит, он в больших количествах писал "космическую" и любовную поэзию. Некоторые его философские стихи отмечены печатью мизантропии и пессимизма, которыми Уондри страдал в юности.
   Уондри также экспериментировал и с прозой - в некоторых случаях со стихами в прозе (многие из них впервые появились в студенческом журнале его колледжа, "Minnesota Quarterly"), - а также с более крупными формами. Он уже написал рассказ "Хохотун", который был очень вольным продолжением "Показаний Рэндольфа Картера" Лавкрафта, хотя он не был напечатан до 1934 г. Некоторые из его ранних работ производят впечатление - особенно "Красный мозг" ("Weird Tales", октябрь 1927 г.), который Уондри первоначально озаглавил "Сумерки времени". Вместе с некоторыми другими работами Уондри, такими как знаменитый "Колосс" ("Astounding Stories", январь 1934 г.), он обнаруживает ошеломляющее космическое воображение, по силе сравнимое только с воображением самого Лавкрафта; неудивительно, что у них двоих нашлось немало тем для разговоров в первый год их знакомства. Подобно Дерлету, который почти всю свою жизнь провел в районе Сок-сити (Висконсин), Уондри почти всю жизнь, за исключением периодов, проведенных в Нью-Йорке в 1920-х и 1930-х гг., прожил в своем "фамильном гнезде" в Сент-Поле (Миннесота); но в отличие от жизнерадостного Дерлета, Уондри обладал задумчивым и мизантропичным характером, который интриговал Лавкрафта - и, возможно, мог придать форму его собственным позднейшим философским воззрениям.
   Мне хотелось бы знать больше о Бернарде Остине Дуайере (1897-1943), но он сравнительно мало публиковался и, будучи больше слушателем, чем творцом, остается туманной фигурой. Он прожил почти всю свою жизнь в крохотной деревушке Уэст-Шокан, в северной части штата Нью-Йорк, неподалеку от городков Харли, Нью-Пальц и Кингстон. Хотя его и привлекала мистическая литература, и он написал короткое стихотворение, напечатанное "Weird Tales" ("Ol' Black Sarah" в октябрьском номере 1928 г.), основным его интересом было странное изобразительное искусство; и в этом качестве он, естественно, стал закадычным другом Кларка Эштона Смита. Лавкрафт встретился с ним в 1928 г. и тепло отзывался о нем:
  
   Дуайер - отличный парень, без всякого сомнения; гораздо больше пунктов за него, чем против. Он обладает воображением редкостной чувствительности, деликатности и образности; и то, как он поглощает многочисленные книги, которые я ему ссужаю (ибо у него нет возможности добывать книги самостоятельно в той совершеннейшей глухомани), - доказательство его сильного интеллекта, здравого художественного чутья и глубинного литературного чистосердечия... Уондри, вероятно, говорил вам, что это красивый, юный почти-великан - могучий дровосек или атлет, и скромная, благовоспитанная и в целом вообще неиспорченная личность.
  
   Создатся впечатление, что Дуайер был своего рода безгласным, скромным Мильтоном. Он вошел в контакт с Лавкрафтом через "Weird Tales", в первой части 1927 года.
   Весной 1927 г. Фрэнк Белкнэп Лонг встретился с Винсентом Старреттом, когда последний проезжал через Нью-Йорк, и дал ему почитать несколько рассказов Лавкрафта. В апреле между ними двоими завязалась недолгая переписка - первый и практически последний раз, когда Лавкрафт вошел в контакт с признанной литературной фигурой.
   Старретт (1886-1974) уже получил известность благодаря своей биографии Амброуза Бирса (1920), сборнику статей "Buried Caesars" (1923), в котором он давал проницательные оценки творчеству Бирса, Кейбелла, У.Ч. Морроу и прочих авторов, а особенно благодаря поддержке Артура Мейчена. Старретт немало сделал, чтобы познакомить с Мейченом американского читателя - он написал эссе "Артур Мейчен: Писатель Экстаза и Греха" (1918) и составил два тома произведений Мейчена, "Сияющая Пирамида" (1923) и "Славная тайна" (1925).
   Еще один коллега, который попал в поле зрения Лавкрафта в то время, но не был поклонником мистики, - Уолтер Дж. Коутс (1880-1941). Как я уже упомянул, Коутс был автором большого эссе о литературе Вермонта, которое открыло "The Recluse". По-моему, он вошел в контакт с Лавкрафта через Кука, хотя я не знаю точно, по какой причине это произошло; они явно разделяли любовь к новоанглийской глубинке и, скорее всего, обсуждали эту тему в своей переписке (большая часть которой оказалась мне недоступна). Примерно тогда же Коутс основал региональный журнал "Driftwind" и в одном из первых номеров опубликовал статью Лавкрафта "Материалист сегодня" (октябрь 1926 г.). По словам Лавкрафта это была его часть письма к Коутсу, которую он подготовил к публикации по настоянию последнего. Коутс также выпустил ее отдельной брошюрой в 15 экземплярах, что превращает ее в одну из самых редких отдельных публикаций Лавкрафта; на самом деле, долгие годы считалось, что ни одной копии не сохранилось, но позднее обнаружилось несколько штук. Несколько замечаний Лавкрафта намекают, что в действительности брошюра предшествовала журнальной публикации. Статья - краткое, компактное и несколько циничное изложение принципов материализма. Позднее Коутс опубликует немалое число стихов Лавкрафта в журнале "Driftwind".
  
  
  
   Летом 1927 г. Лавкрафт одновременно играл хозяина для непрерывного потока визитеров, приезжающих в Провиденс, и путешествовал сам - подобное станет традицией каждую весну и лето, по мере того как он будет отправляться все дальше на поиски оазисов старины. Первым в списке был его новый приятель Дональд Уондри, который добрался из Сент-Пола (Миннесота) до Провиденса исключительно автостопом. Хотелось бы думать, что тогда подобная экспедиция была чуточку безопаснее, чем теперь - и, возможно, так и было; Уондри, похоже, без труда находил попутки, хотя время от времени ему приходилось проводить ночь под открытым небом, иногда в дождь.
   Прибыв в Чикаго 20-го июня - и подтвердив впечатления Лавкрафта от этого города ("Не впечатлен. Еду дальше. Город грязный."), Уондри отправился в офис "Weird Tales", где встретился с Фарнсуортом Райтом. В начале года Лавкрафт говорил с Райтом о работах Уондри и, возможно, как результат рассказ Уондри "Сумерки времени" - отвергнутые годом ранее - в марте были приняты в печать и увидели свет под своим более известным, но менее впечатляющим названием "Красный мозг" в номере за октябрь 1927 г. Уондри хотел оказать ответную любезность, так что он поговорил с Райтом о "Зове Ктулху". В его воспоминаниях мы находим очаровательный рассказ о том, как это произошло:
  
   Нечаянно я ввернул словечко о рассказе "Зов Ктулху", который Лавкрафт перерабатывал и заканчивал и который, по-моему, был замечательной историей. Но я добавил, что по какой-то причине Лавкрафт поговаривал об его отправке в другие журналы. Я сказал, что просто не могу понять, с чего он вздумал обойти "Weird Tales" - разве что он пытается расширить свои рынки сбыта или увеличить круг своих читателей. Ни слова из этого не было правдой, но я увидел, что мой фантастический рассказ возымел действие, поскольку Райт принялся ерзать и проявлять признаки беспокойства...
  
   Как нам уже известно, Райт действительно попросил Лавкрафта прислать повторно, а затем принял его, заплатив 165 долларов; тот появился в февральском номере 1928 г. Забавно, что в письме Лавкрафта к Райту, которое было приложено к рассказу - важнейшем письме от 5 июля 1927 г., в котором Лавкрафт излагает свою теорию внеземного, - бегло упоминается, что "Сияние извне" принято в "Amazing Stories", - таким образом нечаянно подпитывая шараду Уондри! Это, разумеется, не помешало Райту тем же летом отклонить "Загадочный дом на туманном утесе" (тот оказался "недостаточно ясен для острых умов его высокоинтеллектуальных читателей") и "Серебряный Ключ"; но в обоих случаях он пожелал взглянуть на рассказы еще раз. "Серебряный Ключ" был принят на следующий год за 70 долларов, но Лавкрафт не стал немедленно отсылать и "Загадочный дом на туманном утесе", поскольку тот уже был обещан для второго номера "The Recluse" Кука; правда, к 1931 г., когда стало окончательно ясно, что "The Recluse" не возродится, Лавкрафт позволил Райту получить его в обмен на 55 долларов. Он был опубликован в октябре 1931 г.
   Тем временем, Уондри наконец добрался до Нью-Йорка. Конечно, на первых порах (вопреки яростным тирадам Лавкрафта об омерзительности этого места) Уондри был ошеломлен и пленен им, но быстро избавился от чар; в некотором смысле его реакция не отличалась от реакции Лавкрафта. Но там, разумеется, была "шайка": он встретил Лонга, Лавмена, Керка и остальных и проделал все, что обычно проделывает турист его типа - прогулки по книжным магазинам, походы в музеи, чтение работ знакомых авторов и тому подобное.
   12 июля Уондри прибыл в Провиденс, оставшись там до 29-го числа. Лавкрафт устроил его на верхнем этаже дома N10, Барнс-стрит, за 3.50 долларов в неделю. Сразу после прибытия Лавкрафт принялся знакомить его с тем, что к тому времени уже стало привычным маршрутом по Провиденсу и окрестностям. 13-го числа они вдвоем отправились в Ньюпорт, где Уондри удолетворил свое давнее желание взглянуть на открытое море. Следующие несколько дней были проведены в парках Куинсниккет и Роджера Уильямса, где, по словам Уондри, случилось забавное происшествие:
  
   Однажды в полдень он сложил утреннюю почту и письменные принадлежности в картонный чемоданчик, и мы отправились в Роджер-Уильямс-парк, где он устроился на скамейку, используя бок чемодана вместо стола. Я вскарабкался на громадный скальный выход, расположенный неподалеку, и задремал на солнцепеке. Примерно два часа спустя я пробудился и обнаружил, что Лавкрафт озабоченно поглядывает в моем направлении. Я совершенно не понял значения [его взгляда] и, спустившись вниз, заверил его, что сплю очень чутко и никак не мог упасть с этого гигантского валуна. Но он вежливо и беззлобно уведомил меня, что вовсе не беспокоился о моей безопасности; любой, кто способен задремать на жестком камне, вряд ли повредит столь толстую шкуру, просто упав вниз, на камни поменьше; однако солнце клонилось к закату, а так как у него не было пальто, он желал вернуться домой до того, как опустится вечерняя прохлада.
  
   Далее Уондри отмечает, что за время его визита Лавкрафт написал около дюжины писем и открыток, а также несколько страниц "большого ответа" Лонгу. Даже прибытие гостя не позволяло Лавкрафту оторваться от привычной "борьбы" с корреспонденцией, как бы безнадежно он при этом не запаздывал.
   16-го числа Лавкрафт с Уондри отправились в Бостон, остановившись в YMCA, а на другой день поехали в Салем и Марбльхед. Экскурсия в Бостон принесла, скорее, разочарование, хотя они и посетили великолепный Музей изобразительного искусства и некоторые колониальные достопримечательности. Лавкрафт особенно горел желанием показать Уондри мрачный, разрушающийся Норт-Энд, где разворачивалось действие "Фотомодели Пикмена", и был убит, когда обнаружил, что "реальная аллея & дом из рассказа [были] полностью уничтожены; весь искривленный ряд зданий был снесен". (Разумеется, Коппс-Хилл, являясь историческим кладбищем, до сих пор, можно сказать, цветет и здравствует). Это замечание интересно тем, что показывает, что под студией Пикмена в Норт-Энде Лавкрафт подразумевал реальный дом.
   Во вторник, 19 июля, из Нью-Йорка приехал Фрэнк Лонг со своими родителями и одновременно Джеймс Ф. Мортон явился из Грин-Эйкр (Мэн), где гостил. 21-го числа вся компания отправилась в Ньюпорт. Лонги остались до 22-го; сразу после их отъезда Мортон затащил Лавкрафта и Уондри в каменоломню, закладной на которую Лавкрафт до сих пор владел и за которую до сих пор получал крохотные выплаты раз в шесть месяцев. Ее владелец, Мариано де Магистрис, отправил своих людей на поиски образцов камней, а его сын отвез гостей домой на своем автомобиле. "Вот что я зову настоящей латинской учтивостью!" - замечает Лавкрафт в порыве для него терпимости к неарийцам.
   В среду, 23-го числа, было совершено историческое паломничество - к "Джулии Э. Максфильд" в Уоррене, где Лавкрафт, Мортон и Уондри устроили состязание по поеданию мороженого. "Максфильд" рекламировал двадцать восемь сортов мороженого, и участники соревнования перепробовали их все:
  
   Каждый заказал бы двойную порцию - по два сорта - и, поделив поровну, получил бы шесть вкусов за один раунд. Пять раундов дали нам всем по двадцать восемь и два сверху. Мы с Мортониусом вдвоем уничтожили по две с половиной кварты, но Уондри пал в самом конце. Теперь мы с Джеймсом Фердинандом обязаны устроить матч на уничтожение, чтобы определить чемпиона!
  
   Уондри замечает, что даже после "падения" он зачерпнуть по ложечке от каждой оставшейся порции, так что он может, по крайней мере, сказать, что он попробовал их все. Троица написала заявление, гласящее, что они попробовали все двадцать восемь сортов мороженого, и подписалась; впоследствии они с удовольствием обнаружили, что заявление было убрано в рамочку и повешено на стену магазина!
   В тот же полдень прибыла компания из Атола (Массачусетс) - У. Пол Кук и его протеже, Х. Уорнер Манн (1903-1981). Лавкрафт, несомненно, уже слышал о Манне. Источником вдохновения для его "Оборотня из Понкерта" ("Weird Tales", июль 1925 г.), очевидно, стал комментарий из письма Лавкрафта к Эдвину Бэйрду, опубликованному в мартовском номере 1924 г. Хотя Манну не удалось понять суть замечения Лавкрафта, история стала популярной и позднее Манн написал несколько ее продолжений. Он обильно публиковался в "желтых журналах" и за время своей долгой карьеры написал массу сверхъестественных и приключенческих романов; но, возможно, самыми знаменитыми его произведениями были исторические романы, написанные ближе к концу его карьеры - в особенности, "Кольцо Мерлина" (1974) и "Пропавший легион" (1980). Последний, длинный роман о римском легионе, скитающемся по Китаю, воспламенил бы воображение Лавкрафта. Лавкрафт охотно принял Манна, найдя его "великолепным молодым человеком - светловолосым и крепким"; он часто станет навещать его, когда будет проезжать через Атол.
   29-го числа Уондри, наконец, уехал, но путешествия самого Лавкрафта никоим образом не закончились. 19 августа он отправился в Вустер, где его подобрал Кук и ненадолго привез погостить в Атол. На другой день (тридцать восьмой день рождения Лавкрафта) Кук свозил его в Амхерст и Дирфильд - последний городок Лавкрафт нашел совершенно очаровательным. В воскресенье, 21-го числа, они отправились на озеро Санэйпи (Нью-Гемпшир), где жила сестра Кука. Оттуда они неожиданно отправились в Вермонт, чтобы навестить поэта-любителя Артура Гудинафа. За десятилетие до того Гудинаф восславил Лавкрафта в стихотворении ("Lovecraft - an Appreciation"), содержащем следующий гротескный образ - "Laurels from thy very temples sprout" [Лавры от самых твоих висков вырастают]. Лавкрафт подумал, что Гудинаф насмехается над ним, и Кук с трудом помешал Лавкрафту написать некий разгромный отклик; вместо него он написал ответное стихотворение "Артуру Гудинафу, эск." ("Tryout", сентябрь 1918 г.) Теперь же, встретив Гудинафа, Лавкрафт был просто очарован им - а особенно архаичным, деревенским шармом его одежды и манер:
  
   Гудинаф - типичный старомодный сельский житель, образчика ныне почти вымершего. Он ни разу не видел ничего, похожего на город любого размера & редко выезжает даже в соседний поселок Брэттлборо. Его речи, одежда & манеры отражают восхитительную, пускай и уже исчезнувшую, стадию американской жизни... Его величавая учтивость & радушие достойны 17-го столетия, к которому он интеллектуально принадлежит...
  
   Лавкрафт воскликнул, обращаясь к Куку: "Ба, этот человек настоящий!" Кук ответил: "Говард, да ты и сам настоящий, хотя и иначе, чем Артур".
   Позднее Лавкрафт написал восторженное эссе о своем визите в Вермонт, "Вермонт, первое впечатление", которое вполне уместно появилось в номере "Driftwind" за март 1928 г. Позднее я еще расскажу об этом визите и об эссе.
   Проведя еще несколько дней в Атоле, Лавкрафт в одиночку отправился сперва в Бостон (24 число), а затем, на другой день, в Портленд (штат Мэн). В Портленде он провел два дня, искренне наслаждаясь городом: хотя тот не был столь богат древностями, как Марбльхед или Портсмут, его отличала живописная прелесть; город занимает полуостров с холмами на восточной и западной оконечности и имеет множество прекрасных дорог и променадов - и, по крайней мере, в нем были достопримечательности вроде двух домов Лонгфелло (место рождения поэта и его основная резиденция), которые Лавкрафт тщательно осмотрел. 26-го числа Лавкрафт предпринял поездку в Ярмут, колониальный городок на побережье, в тридцати милях к северо-востоку от Портленда, а 27-го отправился на недорогую экскурсию в Белые горы Нью-Гемпшира - это был первый раз, когда Лавкрафт увидел "настоящие горы" (если так можно назвать нечто, возвышающееся над уровнем моря менее чем на 6300 футов).
   Воскресенье, 28-е число, застало Лавкрафта в Портсмуте (Нью-Гемпшир), а на другой день он вернулся в Ньюберипорт (Массачусетс), где не бывал с 1923 г. Здесь он остался до 30-го, когда отправился Эймсбери и Хаверхилл, остановившись в доме своего старого товарища по самиздату, К.У. Смита. Он опишет свои путешествия в очень сжатом и, откровенно говоря, не особенно интересном эссе под названием "Путешествие Теобальда", которое Смит опубликует в "Tryout" за сентябрь 1927 г. В среду, 31-го числа, он вернулся в Ньюберипорт, оттуда отправившись в Ипсвич, а затем в Глостер. Проведя два дня в Глостере, он проехал через после чего Манчестер, Марбльхед и Салем, чтобы, наконец, к 2 сентября добраться до дома. Эти двухнедельный путь через четыре штата был совершенно восхитительным; в "Путешествии Теобальда" Лавкрафт напишет: "Путешествие, в целом, превзошло все прочие, предпринятые мною, доставленным удовольствием и живописностью, и, определенно, его трудно будет превзойти в будущем". И все же каждая весна и лето в течение последующих восьми лет увидят все более масштабные поездки - и он будет склонен повторять последнее утверждение практически всякий раз.
   В сентябре Уилфред Б. Тальман навестил Лавкрафта в Провиденсе, призвав его упорядочить и расширить свои познания о фамильной генеалогии. Тальман был неутомимым фанатом генеалогии, и его энтузиазм заразил Лавкрафта - по крайней мере, настолько, что тот выяснил свой герб (Герб: Зеленый, с Шевроном зубчатым, Золото, между тремя Лисьими Головами, оторванными, Золото; Нашлемник: на короне, Башня, Золото; Девиз: Quae amamus tuemur) и строил фривольно изысканные догадки о семейных связях с такими прославленными людьми как Мейчен, Дансени и Бирс.
  
  
  
   Тем временем, возникали перспективы публикации сборника рассказов Лавкрафта. Одна такая возможность начала вырисовываться в конце 1926 г., когда Фарнсуорт Райт огласил идею издать сборник. Лавкрафт замечает: "...один из бизнес-спонсоров W.T. говорит, что он собирается показать некоторые мои вещи издателям; но я не думаю, что из этого что-то выйдет". Этот проект будет соблазнять Лавкрафта на протяжении нескольких лет, пока окончательно не провалится. За причинами этого, возможно, не надо далеко ходить. Где-то в 1927 г. "Weird Tales" (под своими официальными выходными сведениями, как the Popular Fiction Publishing Company) выпустил сборник "Лунный ужас" с рассказами Э. Г. Берча и других. По какой-то причине книга стала полной коммерческой катастрофой, оставаясь в продаже почти столько же, сколько просуществовал сам "Weird Tales" (1954). И, разумеется, по журналу очень сильно ударило наступление Депрессии, и в 1930-х гг. он временами вынужден был переходить на двухмесячный график выпуска; в такое время издание книги было последним, что могло прийти на ум владельцам.
   Тем не менее, в конце декабря 1927 г. обсуждение условий все еще выглядело для Лавкрафта достаточно серьезным, чтобы написать длинное письмо о собственных предпочтениях в отношении содержания сборника. Сборник должен был включать примерно 45 000 слов, и по мнению Лавкрафта "обязательное ядро" должно было состоять из следующих произведений: "Изгой", "Артур Джермин", "Крысы в стенах", "Картина в доме", "Фотомодель Пикмена", "Музыка Эриха Цанна", "Дагон", "Показания Рэндольфа Картера" и "Кошки Ультара". Согласно подсчетам Лавкрафта, это давало 32 400 слова. Кроме того он пожелал, чтобы в сборник было включено одно из следующих (более длинных) произведений - "Сияние извне", "Зов Ктулху" или "Кошмар в Ред-Хуке" с предпочтением "Сияния" - и, в качестве "наполнителей", некоторые из более коротких рассказов вроде "Праздника", "Неименуемого" или "Ужасного Старика".
   В целом, это создало бы очень достойный сборник - в нем, определенно, содержалась бы большая часть лучшего из того, что Лавкрафт написал к тому времени. Пожалуй, было бы лучше включить в него одновременно "Сияние" и "Ктулху", но книга все равно выходила солидной. Одно замечание из длинного письма стоит того, чтобы быть процитированным: "Что же до заголовка - мой выбор: Изгой и другие истории. Дело в том, что я считаю привкус космической изгнанности - смутные, темные неземные намеки - характерной чертой своего творчества".
   Еще одним рассказом, который Лавкрафт очень нехотя предложил включить в сборник, был "Затаившийся страх", который он презирал как "громогласно мелодраматичный", но, тем не менее, считал, что тот "должен порадовать последователей и сородичей Никтцина Диалиса". (Диалис был скверным автором дешевых космоопер.) Он послал рассказ Райту, который к изумлению Лавкрафта пожелал напечатать его в "Weird Tales" за гонорар в 78 долларов. Какое-то время Лавкрафт был озабочен перспективой проблем с копирайтом, возможных с "Home Brew", но, учитывая, что этот журнал перестал выходить годы назад, он пришел к выводу, что конфликта нет, и позволил Райту напечатать рассказ, невзирая на собственные эстетические опасения.
   Рассказом, который Лавкрафт так и не предложил (и, возможно, к лучшему, поскольку Райт уже отказался печатать его в журнале), был "Заброшенный дом" - У. Пол Кук пожелал напечатать отдельной книжечкой. Изначально Кук подумывал поставить его в номер "The Recluse", но, по-видимому, отказался от этой мысли, поскольку журнал и без того приобрел ненормальный размер. Затем, где-то в феврале 1927 г., он впервые огласил идею напечатать его небольшой книжкой. Кук уже выпустил тонкий сборничек стихов Лонга, "Человек из Генуи", - в начале 1926 г. (издание было профинансировано состоятельной тетушкой Лонга, миссис Уильям Б. Саймс) и позднее в том же году выпустил "Гермафродита" Лавмена; "Заброшенный дом" завершил бы трилогию книг одинакового формата. В книге планировалось 60 страниц, чего удалось бы достигнуть, напечатав текст на страницах с очень широкими полями. Позднее Кук попросил Фрэнка Лонга написать предисловие, пускай Лавкрафт и считал, что предисловие к короткому рассказу будет выглядеть смехотворно.
   Выход "The Recluse" замедлил работу над проектом книги, но весной 1928 г. дело сдвинулось с мертвой точки. К концу мая Кук уже изводил Лавкрафта просьбами поскорее вычитать гранки, что Лавкрафт и сделал в начале июня, пусть даже тогда он вновь пустился в путешествия. К концу июня Лавкрафт объявляет, что "Заброшенный дом" полностью напечатан, но еще не переплетен. Всего было отпечатано около 300 экземпляров.
   К несчастью, именно в этот момент все пошло под откос. И здоровье Кука, и его финансовое положение оказались в очень шатком состоянии. "Заброшенный дом" - который Кук финансировал без какого-либо участия Лавкрафта - пришлось отложить на неопределенный срок. В январе 1930 г. умерла жена Кука, и он пережил новый и более суровый нервный срыв. Депрессия завершила его разорение, и выход "Заброшенного дома" еще более отдалился. Летом 1930 г. Лавкрафт узнал, печатные листы были отосланы переплетчику в Бостон, однако книга так и не вышла. Дело тянулось вплоть до самой смерти Лавкрафта.
   Другой книжный проект касался скорее редактирования, чем сочинительства. В феврале 1927 г. скончался Джон Равенор Буллен, канадский коллега Лавкрафта по самиздату. Осенью того же года его товарищ из Чикаго по имени Арчибальд Фрир решил профинансировать выпуск сборника стихотворений Буллена как дань памяти покойному и в подарок его семье. Мать Буллена выбрала для редактирования книги Лавкрафта - при жизни Буллен говорил с Лавкрафтом насчет помощи ему в подготовке подобной книги, - а Лавкрафт выбрал издателем Кука. Лавкрафт счел, что лишь сорок стихов Буллена подходят для книги, и, несомненно, подверг их некой незначительной литературной обработке; он также подновил свою статью "Поэзия Джона Равенора Буллена" ("United Amateur", сентябрь 1925 г.), использовав ее как вступление. Том был озаглавлен "Белый огонь". Фрир свободно распоряжался деньгами, в одном случае дополнительно прислав 500 долларов, чтобы Кук мог не скромничать с печатью и переплетом. Конечный результат - который, как Лавкрафт, хотя и горько жаловавшийся на утомительность литобработки и вычитки корректур, провозгласил единственной известной ему книгой, полностью лишенной типографских ошибок, - действительно оказался очень хорош. Стандартное издание продавалось по 2 доллара, но существовало и специальное издание в кожаном переплете, которого я никогда не видел и чья цена мне неизвестна. Датированная на титульном листе 1927 годом, книга, однако, увидела свет лишь в январе 1928 г. Лавкрафт разослал порядочное количество бесплатных экземпляров для рецензирования, но я не видел ни одной рецензии. По сообщению Лавкрафта один отзыв появился-таки в "Honolulu Star-Bulletin"; он был написан поэтом Клиффордом Гесслером, другом Фрэнка Лонга.
   Тем временем, были и другие ободряющие новости. Ближе к концу 1927 г. Дерлет сообщил Лавкрафту о новом журнале "Tales of Magic and Mystery", который начал выходить с декабря 1927 г. Этот журнал (следует ли его рассматривать как "бульварный", является предметом спора) должен был содержать как реальные факты, так и произведения на тему мистики и оккультизма. Лавкрафт послал его редактору, Уолтеру Б. Гибсону, восемь рассказов; один за другим, они были отклонены, однако Гибсон, в конце концов, принял "Холодный воздух". Рассказ появился в мартовском номере 1928 г. В разных письмах того периода Лавкрафт заявляет, что получил за рассказ 17.50, 18.00 и 18.50 долларов (порядка 1/2 цента за слово). Несомненно, это не вдохновило его отсылать новые произведения в журнал - который в любом случае закрылся после пятого (апрель 1928 г.) выпуска. "Холодный воздух" сейчас расценивается как единственная примечательная вещь во всей подшивке.
   В конце 1927 г. Лавкрафт получил "You'll Need a Night Light", британскую антологию под редакцией Кристин Кэмбелл Томпсон, опубликованную издательством Selwyn & Blount. Она содержала "Кошмар в Ред-Хуке", и это был первый случай, когда произведение Лавкрафта вышло в твердом переплете. Книга была частью книжной серии "Not at Night" под редакцией Кэмбелл; рассказы для большинства томов брались из "Weird Tales", и позднее в серии будут перепечатаны некоторые рассказы и литературные переработки Лавкрафта. Хотя и порадованный, Лавкрафт не питал иллюзий насчет достоинств антологии. "Что касается "Not at Night" - это просто непритязательный винегрет, лишенный вкуса или значимости. Говоря эстетически, он ничто".
   Куда более значительным - и, несомненно, одним из самых важных моментов в признании Лавкрафта критикой, случившемся до его смерти - стало появление "Сияния извне" в "Списке почета" выпуска "Лучших коротких рассказов" Эдварда Дж. О'Брайена за 1928 г. Когда Лавкрафт впервые узнал о том, что рассказ войдет в книгу О'Брайена, он не был уверен, будет ли рассказ действительно перепечатан в книге или просто получит самый высокий (три звезды) рейтинг и будет внесен в "Список почета"; когда он понял, что произойдет последнее, то преуменьшил случившееся: ""биографический список почета" настолько длинен, что в этом нет ничего исключительного". Это было совсем не так, и Лавкрафт имел отличную причину гордиться этим отличием (как, на самом деле, и было). В томе за 1924 г. "Картина в доме" получила рейтинг в одну звезду, а в сборнике за 1928 г. "О. Henry Memorial Award Prize Stories" (под редакцией Бланш Колтон Уильямс и опубликованном Doubleday, Doran) "Фотомодель Пикмена" была помещена в категорию "Рассказы с рейтингом три"; но Лавкрафт, строго говоря, меньше ценил серию "О. Henry", так как в своих выборах она была больше склонна угождать массовым вкусам, чем формальным литературным достоинствам, как выборка О'Брайена. Лавкрафт получит рейтинги еще в нескольких томах О'Брайена и "О. Henry", но это первое появление навсегда останется уникальным.
   Лавкрафт отослал О'Брайену довольно обширную автобиографическую заметку; он ожидал, что О'Брайен просто выберет из нее нужное, но вместо того последний напечатал ее целиком, и она заняла восемнадцать строчек текста - больше, чем любая другая биография в книге. В целом, это исключительно точный и лаконичный отчет о жизни и убеждениях Лавкрафта, и все, что в его случае требуется, - это добавить к картинке деталей.
  
  
  
   Осенью 1927 г. Фрэнк Белкнэп Лонг задумал написать довольно длинный рассказ под названием "Космические пожиратели" [The Space-Eaters]. Эта история обладала, можно сказать, двумя примечательными качествами: это первая работа с Лавкрафтом в роли персонажа (если исключить вещицы вроде "Фалько Оссифракуса" Эдит Минитер, главный герой которой, хотя и списанный с Рэндольфа Картера, обладал и некоторыми характерными чертами Лавкрафта), и - хотя данный момент несколько спорен - это первая "прибавка" к мифам Лавкрафта.
   Персонажей рассказа действительно зовут Фрэнк и Говард (фамилии не указаны). Лонг рассказал Лавкрафту о рассказе, и последний с шутливой суровостью предупредил Лонга, как его следует описать; а именно, он потребовал, чтобы он был изображен "непомерно худым. Я худой - ХУДОЙ, говорю вам! Худой!" Кошмарная диета 1925 г., вероятно, все же была свежа в его памяти. Однако об этом ему не ьыло нужды беспокоиться. Лонг напишет в рассказе, что "Он был высоким и стройным, с немного сутулой спиной и непомерно широкими плечами".
   И все же, говоря откровенно, "Космические пожиратели" - нелепая и смехотворная история. Этот безумно напыщенный рассказ о неких тварях, которые, видимо, "проедают себе путь сквозь космос" и нападают на человеческие мозги (но Землю каким-то загадочным способом спасают от их вторжения), вызывает только смущение и замешательство. В этом смысле, однако, он, как ни прискорбно, предсказывает судьбу большей части "вкладов" других авторов в концепцию Лавкрафта.
   Было ли это реальным дополнением или экстраполяцией из мифов Лавкрафта - спорный вопрос. Данные существа никак не названы, и в тексте нет отсылок к какому-то из "богов" Лавкрафта (на тот момент вообще были описаны только Ктулху и Йог-Сотот, последний - в неопубликованном "Случае Чарльза Декстера Варда"). Однако у рассказа есть эпиграф (опущенный при первом издании - "Weird Tales", июль 1928 г. - и при многих последующих перепечатках) из "Некрономикона Джона Ди", т.е. из вымышленного английского перевода латинского перевода "Некрономикона" авторства Олауса Вормиуса. Позднее Лавкрафт часто цитировал в своих произведениях выдержки из перевода Ди. Этот феномен будет вновь и вновь повторяться до конца жизни Лавкрафта: некий автор - обычно знакомый - будет либо брать и разрабатывать некий "мифологический" элемент из рассказов Лавкрафта, либо создавать совершенно новый элемент, который Лавкрафт затем включит в свое собственное произведение. Вся эта процедура в значительной степени проводилась ради шутки - как способ придать разрастающемуся своду мифов реалистичности, упоминая их в разных текстах, а также как своего рода знак признания творений каждого автора. Вопрос, чем этот феномен стал после смерти Лавкрафта, заслуживает отдельного рассмотрения.
   Между тем, Лавкрафт опять практически забросил сочинительство - он не написал ни строчки со времени "Сияния извне". Однако на Хэллоуин ему приснился потрясающий сон, который вполне можно было превратить в рассказ, хотя это так и не было сделано - по крайней мере, не Лавкрафтом. По его утверждениям, чтение в канун Хэллоуина "Энеиды" в переводе Джеймса Родса (1921) породило этот сон - самый яркий из тех, что посетили его за долгие годы. "Энеида" Родса - действительно чудесный перевод, изложенный беглым и плавным пентаметром. Сон же Лавкрафта - захватывающий; в нем он стал иным человеком - неким Луцием Целием Руфом, провинциальным квестором в Ближней Испании (Hispania Citerior) - и поводил время в окрестностях испанских городков Калагуррис (Калабарра) и Помпело (Памплона). У него возник спор с легатом XII легиона Гнеем Бальбутием о необходимости истребить странных дикарей (miri nigri), что населяли холмы неподалеку от Помпело. Этот народ, что говорил на языке, непонятном ни римлянам, ни местным жителям, имел обыкновение похищать небольшое число кельтиберийцев для неведомых ритуалов перед календами мая и ноября; но в этом году на рынке произошла стычка, в которой погибло несколько дикарей, и Руфа тревожило, что до сих пор не похитили никого из горожан: "Для Странного Темного Народца было неестественно щадить их подобным образом. Наверняка, затевалось нечто намного худшее". Однако Бальбутий не считал, что разумно вызывать народное негодование, выступая против дикарей, - в колонии у них, похоже, было немало сторонников и последователей. Но Руф настоял на своем, обратившись к проконсулу, Публию Скрибонию Либону. Либон, убежденный Руфом в необходимости усмирить дикарей, приказывает Бальбутию послать в Помпело когорту для пресечения угрозы; он лично отправляется с нею - также как Руф, Бальбутий и прочие должностные лица. По мере того как они приближались к холмам, неумолчный бой барабанов дикарей становился все более зловещим. Наступила ночь, и когорта начала трудный подъем на крутой склон холма; предводители, которые ехали верхом, были вынуждены оставить лошадей у его подножья. Внезапно раздался жуткий звук - кони принялись визжать (а не просто ржать), и вот же миг местный проводник убил себя, бросившись на меч. Когортой овладевает паника, многие погибают...
   Воистину, это, должно быть, было экстраординарное сновидение - полное реалистичных деталей (утомительный марш до Помпело; манускрипт Лукреция, который Руф читает в самом начале [процитирована реальная строчка, взятая из книги V]; сон внутри сна, который Руф видит в ночь накануне марша) и с изумительно жуткой, хотя и несколько неопределенной, кульминацией. Ничего удивительного, что Лавкрафт впоследствии написал длинный пересказ этого сна, разослав его нескольким товарищам - Фрэнку Белкнэпу Лонгу, Дональду Уондри, Бернарду Остину Дуайеру и, возможно, кому-то еще.
   Хотелось бы увидеть, как бы Лавкрафт превратил сновидение в настоящий рассказ (что его уговаривали сделать Дуайер и Уондри); но, хотя он и говорит с Дуайером и Лонгом о некоторых возможных усовершенствованиях сюжета и о том, как сон можно включить в повествование, он так ничего с ним и не сделал. В 1929 г. Лонг попросил у Лавкрафта разрешения дословно использовать это письмо в коротком романе, который он сочинял, и Лавкрафт дал свое согласие. Результатом стал "Ужас с холмов" [The Horror from the Hills], опубликованный в двух номерах "Weird Tales" (январь и февраль 1931 г.), а позднее вышедший отдельной книгой.
   В месяце ноябре Лавкрафту опять приснился необычный сон, в котором присутствовал кондуктор трамвая, чья голова внезапно превратилась в "простой белый конус, сходящийся в одно кроваво-красное щупальце". Рассказ об этом сне появляется в письме к Уондри от 25 ноября 1927 г. Это письмо интересно тем, что оно позволяет обнружить источник литературной мистификации, известной как "Нечто в лунном свете" [The Thing in the Moonlight], которую ошибочно приписывали Лавкрафту. После смерти Лавкрафта Уондри передал описания как римского сновидения, так и более короткого сна, Дж. Чепмену Миску, редактору журнала "Scienti-Snaps". Римский сон появился в "Scienti-Snaps" (под названием "Очень древние люди" [The Very Old Folks]) летом 1940 г. Когда Миск переименовал "Scienti-Snaps" в "Bizarre", он напечатал пересказ и второго сновидения, добавив от себя вступительный и финальный абзацы и окрестив всю сборную солянку - "Нечто в лунном свете Г.Ф. Лавкрафта". Огюст Дерлет, не зная, что вещь не полностью принадлежит перу Лавкрафта, перепечатал ее в "Маргиналиях" (1944). Когда Миск увидел книгу, он написал Дерлету, сообщив об истинном положении вещей; но Дерлет, должно быть, об этом забыл, ибо он повторно напечатал рассказик как "отрывок" в "Дагоне и прочих ужасных историях" (1965). Лишь недавно этот вопрос был прояснен Дэвидом И. Шульцем.
   Примерно в то же время Лавкрафт написал историю своей легендарной вымышленной книги, "Некрономикона", хотя и в основном для того, чтобы упорядочить ее для себя самого. В письме к Кларку Эштону Смиту от 27 ноября 1927 г. он замечает, что "набросал кое-какие факты о прославленном & неименуемом Некрономиконе безумного араба Абдула Альхазреда"; эта работа получила название "История Некрономикона". Оригинальная рукопись написана сзади и спереди письма от Уильяма Л. Брайанта, директора музея в Роджер-Уильямс-парке, датированного 27 апреля 1927 г.; оно касалось визита Мортона, искавшего образцы минералов. К этому черновику явно позднее было добавлено следующее предложение: "Английский перевод, сделанный доктором Ди, никогда не был напечатан & существует лишь в отрывках, взятых из оригинального мс.". Это наводит на мысль, что основная часть текста была написана Лавкрафтом до того, как увидел "Космических пожирателей" Лонга. Он сообщает, что "только что получил" рассказ, в письме к Уондри, отправленном в конце сентября; так что, может статься, "История Некрономикона" была написана незадолго до этого.
  
  
  
   В конце 1927 г. Лавкрафт заявил, что никогда не рекламировал своих услуг по литобработке (очевидно, он позабыл о рекламе "Бюро услуг Крафтона", напечатанной в "L'Alouette" в 1924 г.), так что новых клиентов к нему исключительно направляют. Примерно в то время появились два подобных клиента - Адольф де Кастро и Зилия Браун Рид Бишоп.
   Де Кастро (1859-1959), ранее Густав Адольф Данцигер (он взял фамилию де Кастро - родовую фамилию своего отца - в 1921 г.), был человеком необычным. В 1886 г. он встретил Амброуза Бирса и стал его фанатичным поклонником и коллегой. Несколько лет спустя он перевел короткий роман Рихарда Фосса, "Der Monch des Berchtesgaden" (1890), - и Бирс его вычитывал; он печатался выпусками (за авторством Бирса и Данцигера - Фосс был забыт) в газете "San Francisco Examiner" в сентябре 1981 г., а затем, в 1892 г., вышел как книга "Монах и дочь палача". Вместе с Бирсом Данцигер создал издательство "Western Authors Publishing Association", которое выпустило поэтический сборник Бирса "Черные жуки в янтаре" (1892) и сборник рассказов самого Данцигера, "In the Confessional and the Following" (1893). Однако вскоре после этого Бирс и Данцигер рассорились - главным образом, не поделив прибыли от "Монаха" и из-за того, как Данцигер управлял издательством, - и хотя Данцигер впоследствии изредка встречался с Бирсом, они больше никогда не работали вместе.
   В конце 1913 г. Бирс, видимо, отправился в Мексику, чтобы наблюдать, либо принять участие в гражданской войне между Панчо Вильей и Венустиано Каррансой. Данцигер (ныне де Кастро) жил в Мексике между 1922 и 1925 гг., работая редактором еженедельной газеты. В 1923 г. он сумел поговорить с Вильей, который утверждал, что выбросил Бирса из своего лагеря, когда Бирс принялся хвалить Каррансу. Позднее его тело и тело пеона были найдены у обочины дороги. Де Кастро написал статью для октябрьского номера "American Parade" 1926 г., озаглавленную "Амброуз Бирс, каким он действительно был", обстоятельно описав их совместную работу над "Монахом" и свои поиски Бирса в Мексике. Эта тема была дополнительно разработана в статье Боба Дэвиса (бывшего редактора "All-Story") для "New York Sun" за 17 ноября 1927 г.
   Именно тогда де Кастро и вошел в контакт с Лавкрафтом. Известность, которую он теперь приобрел, внушила ему уверенность, что пришло время извлечь выгоду из своего знакомства с Бирсом. Он знал Сэмюеля Лавмена, и последний посоветовал де Кастро написать Лавкрафту и попросить его помощи "в опубликовании того или иного из моих трудов, которые остро нуждаются в доработке". Это относилось к двум проектам: мемуарам о Бирсе (размером с книгу), в деталях рассматривающим совместную работу над "Монахом" и последующие попытки де Кастро узнать о судьбе Бирса в Мексике - и сборнику его рассказов "В исповедальне" ("In the Confessional").
   Лавкрафт согласился поработать над одним из рассказов де Кастро - под названием "Жертвоприношение науке", - переименовав его в "Последний опыт Кларендона" Лавкрафта и напечатав как "Последний опыт" [The Last Test] в "Weird Tales" за ноябрь 1928 г., за что он получил 16 долларов (де Кастро же получил от "Weird Tales" 175 долларов).
   "Последний опыт" - одна из наихудших литобработок Лавкрафта. Это мелодраматичная история о докторе Альфреде Кларендоне, который, работая исправительном учреждении штата Калифорния в Сен-Квентине, якобы, разработал антитоксин против черной лихорадки - но в действительности подпал под влияние злого антлантидского мага Сурамы, который принес болезнь "не с этого света", чтобы погубить человечество. Все это рассказано в самой неуклюжей и напыщенной из возможных манер, и еще сильнее рассказ портит тот факт, что он полностью лишен живых и запоминающихся персонажей (допуская, конечно, что они вообще возможны в столь избитом сюжете), так как создание образов, несомненно, было слабейшим пунктом в литературном арсенале Лавкрафта. В особенности отвратительно подан изложена романтическая линия - отношения сестры Кларендона Джорджины и губернатора Калифорнии Джеймса Дальтона. (В подаче де Кастро она, конечно, была и того хуже.)
   Следует подчеркнуть, что оригинальный рассказ де Кастро вообще не был о сверхъестественном. Это всего-навсего длинная, затянутая мелодраматическая или приключенческая история, в которой ученый ищет лекарство от нового типа лихорадки (ни разу не описанного в подробностях) и, лишась всех пациентов из-за своей дурной репутации человека, которого заботит лишь наука, а не человеческие жизни, он пытается убедить сестру совершить "жертву науке" ради продолжения исследований. Лавкрафт превратил весь сценарий в историю о сверхъестественном, сохранив при этом базовые установки - калифорнийский антураж, персонажей (хотя некоторые имена были изменены), поиски лекарства от нового типа лихорадки и (пускай это стало лишь второстепенной частью кульминации) попытку Кларендона убедить свою сестру пожертвовать собой. Но - кроме замены туманно описанного ассистента доктора Кларендона ("д-р Клинтона" у де Кастро) по имени Морт куда более грозным Сурамой - он снабдил персонажей (и сюжет в целом) куда лучшей мотивацией. Если на то пошло, это всегда было сильным местом Лавкрафта. После его обработки рассказ стал примерно вполовину длиннее, чем был у де Кастро; и хотя о последнем Лавкрафт заметил, что "чуть не скончался от тягучей монотонности [этой] дурацкой вещи", версия самого Лавкрафта тоже страдает монотонностью и нудным многословием. Чтобы придать ей живости (хотя бы для себя самого), Лавкрафт вписал в нее довольно неуместные отсылки к своей вымышленной мифологии. Но эти забавные моменты не могут развеять скуку от чтения рассказа.
   Возможно, покажется несправедливым, что Лавкрафт получил менее десятой части того, что было заплачено де Кастро, но таковы были условия, под которыми Лавкрафт предоставлял свои литературные услуги: таким образом, он, по крайней мере, был уверен в своем гонораре, независимо то того, будет продан конечный результат или нет. (Иногда, конечно, у него возникали трудности с получением своего гонорара - но это отдельная тема.) Во многих случаях переработанное произведение - или "халтуру" - действительно не удавалось продать. В любом случае Лавкрафт ни за что не захотел бы признать чепуху, подобную "Последнему опыту", своей, и в каком-то смысле неудачно, что его посмертное признание привело к вытаскивнию подобных вещей на свет божий и перепубликации под его именем - именно то, чего он стремился избежать.
   Еще до того, как Лавкрафт закончил "Последний опыт", де Кастро начал просить его помочь ему с воспоминаниями о Бирсе. Это был куда более сложный проект, и Лавкрафт, естественно, не питал желания браться за работу без выплаты аванса. Де Кастро, сильно нуждавшийся в наличности, не мог на это согласиться; так что Лавкрафт отправил его к Фрэнку Лонгу, который сам взялся за платные литобработки. Лонг согласился заняться переработкой без аванса, если ему позволят добавить к книге предисловие за его подписью. Де Кастро был не против, и Лонг проделал то, что, похоже, было очень легкой работой - он расправился с мемуарами всего за два дня! Однако эта версия (вопреки прежней похвальбе де Кастро, что "Боб Дэвис заверил меня, что он тотчас отыщет издателя") была отвергнута тремя издательствами, так что де Кастро приполз обратно к Лавкрафту на коленях, умоляя его заняться проектом. Лавкрафт потребовал, чтобы де Кастро заплатил ему 150 долларов аванса, - и де Кастро снова отказался. После этого он, похоже, опять отправился к Лонгу.
   Эта книга действительно увидела свет (после куда больших правок, сделанным то ли Лонгом, то ли кем-то еще) как "Портрет Амброуза Бирса", опубликованная издательством The Century Company весной 1929 г., с предисловием "Белкнэпа Лонга". Лавкрафт утверждал, что получал злорадное удовлетворение от плохих рецензий на эту книгу, хотя, в действительности, некоторые рецензии - включая рецензию Кэри Мак-Уильямса, автора известнейшей биографии Бирса, которая также увидела свет в 1929 г., - были на удивление доброжелательными. И все же эта книга - всего-навсего беспорядочный "винегрет" из посредственной биографии, воспоминаний и не слишком тонкой саморекламы со стороны де Кастро. Предисловие Лонга, тонкий анализ творчества Бирса, - возможно, лучшая ее часть.
   Лавкрафт испытывал к де Кастро очень смешанные чувства. Он подозревал, что и Бирс, и де Кастро преувеличили свою роль в создании романа "Монах и дочь палача", реальные достоинства которого - описание дикой атмосферы баварских гор - по впечатлению Лавкрафта явно принадлежали Фоссу. Де Кастро, кажется, пытался раздуть свой собственный вклад в работу и преуменьшить вклад Бирса, который уже не мог защитить себя. Вдобавок де Кастро отказался человеком одновременно вкрадчивым и коварным, пытаясь заставить Лавкрафта и Лонга работать на него задешево или вообще бесплатно - ради мифической перспективы громадных доходов в будущем (он полагал, что воспоминания о Бирсе принесут ему целых 50 000 долларов).
   И все же де Кастро не был полным ничтожеством. Он напечатал в крупном издательстве прославившуюся книгу на религиозную тему ("Jewish Forerunners of Christianity" [E. P. Dutton, 1903]); он также публиковал (правда, в некоторых случаях самопубликовал) романы и стихотворения. Western Authors Publishing Association впустила книгу о нем уже в 1950 г. Де Кастро также, похоже, знал немало много языков и по собственному утверждению долгие годы работал на правительство США, хотя подтвержден был лишь его пост вице-консула в Мадриде в 1903-04 гг. Если в его попытке нажиться на дружбе с Бирсом и есть непристойная алчность, - он, определенно, был не одинок в занятии.
   Другим клиентом Лавкрафта, появившимся на горизонте в то время, была Зилия Браун Рид Бишоп (1897-1968). Бишоп, по ее собственному утверждению, изучала журналистику в Колумбийском университете, а также писал статьи и рассказы, чтобы прокормить себя и своего маленького сына. Как я выяснил, на тот момент она была в разводе, хотя она никогда об этом не упоминала. Однажды в Кливленде (она датирует это 1928 г., но явно по ошибке) она забрела в книжный магазин Сэмюеля Лавмена, который рассказал ей о литературных услугах Лавкрафта. Она написала ему где-то в конце весны 1927 г. - ибо именно тогда появляется первое из писем Лавкрафта к ней. Более того, именно о ней может говориться в письме за май 1927 г., где он упоминает о "самом богопроклятом куске бесконечной деревяшки [Bushwork], с которым я когда-либо бился со временем наивысшего расцвета самого бессмертного Давидиуса, - слезливой, непропеченной дряни в духе Домашнего Компаньона Женщины, написанной женщиной, чей карандаш безнадежно опережает воображение".
   Бишоп действительно интересовала "дрянь в духе Домашнего Компаньона Женщины", и - хотя и выражая величайшее восхищение интеллектом и литературными талантами Лавкрафта - в своих воспоминаниях она также довольно обиженно замечает, что Лавкрафт пытался направить ее в сторону, противоположную ее собственным природным насклонностям: "Будучи юной и романтичной, я желала следовать порыву, влекущему меня к свежим, юным историям. Лавкрафт был не уверен, что [э]тот путь - наилучший. Я была его протеже, и он намеревался строить мою карьеру под своим руководством". По этому поводу в ее мемуарах есть кое-какие странные утверждения - например, якобы настоятельный совет Лавкрафта трижды прочесть "Бремя страстей человеческих" Сомерсета Моэма, - но за отсутствием многих писем, которые он должен был ей посылать, нам, вероятно, придется принять как аутентичные некоторые критические замечания, якобы сделанные им в адрес романтичных сочинений, что она присылала ему: "Ни один джентльмен не осмелится поцеловать девушку таким образом"; "Ни один джентльмен и не подумает постучаться в дверь спальни леди - даже на вечеринке".
   Бишоп жалуется, что "Рассказы, которые я посылала ему, всегда возвращались обратно настолько переделанными по сравнению с исходной идеей, что я чувствовала себя полной неудачницей, а не писателем". Трудно сказать, к каким вещам это относится; они могли не сохраниться. Далее Бишоп рассказывает, как она вернулась на ранчо своей сестры в Оклахоме, где услышала от Бабушки Комптон, свекрови ее сестры, кое-какие истории о супружеской паре оклахомских первопереселенцев, живших о не так далеко оттуда. Бишоп подводит итог: "Я написала рассказ под названием Проклятие Йига, в котором фигурировали змеи, вплетя в него кое-что из своих познаний об ацтеках, донесенных до меня Лавкрафтом, и отослала рассказ ему. Он был обрадован этим курсом на реализм и ужасы и щедро засыпал меня письмами и инструкциям".
   Это заявление явно сильно грешит против истины. Трудно усомниться, что рассказ, как он есть, - почти полностью работа Лавкрафта (за исключением самого ядра сюжета). "Проклятие Йига" [The Curse of Yig] - вполне впечатляющее произведение, которое повествует о супружеской паре, Уокере и Одри Дэвисах, что поселились на Территории Оклахома в 1889 г. Уокер панически боялся змей - и слышал истории об Йиге ("бог-змея племен центральных равнин - предположительно, изначальный праобраз более южных Кецалькоатля и Кукулькана... странный, частично антропоморфный дьявол с чрезвычайно капризной и непостоянной натурой") и о том, как этот бог мстит за любой ущерб, причиненный змеям; так что, когда его жена убивает выводок гремучих змей неподалеку от их дома, он приходит просто в ужас. Позднее, ночью, пара обнаруживает, что весь пол в их спальне покрыт змеями; Уокер встает, чтобы их затоптать, но падает, случайно погасив фонарь, который держит в руках. Одри, окаменевшая от страха, слышит жуткий хлопок - должно быть, тело Уокера настолько раздулось от змеиного яда, что у него полопалась кожа. Затем она видит антропоморфный силуэт на фоне окна. Она решает, что это Йиг - так что, когда он входит в комнату, она хватает топор и рубит его на части. Утром выясняется правда: лопнувшее тело принадлежало их старому псу, а фигура, разрубленная на части, оказалась Уокером. В финале выясняется, что омерзительное создание, полузмея-получеловек, запертое в ближнем сумасшедшем доме, - не сама Одри, но существо, которое она родила три четверти года спустя.
   Лавкрафт описывает свое участии в этом рассказе в письме к Огюсту Дерлету:
  
   Между прочим - если желаете увидеть новую историю, которая практически полностью моя, то прочтите "Проклятие Йига" в текущем W.T. Миссис Рид - клиентка, для которой Лонг & я проделали море работы, & эта история где-то на 75% моя. Всем, с чем мне предстояло работать, был краткий конспект, описывающий пару первопроходцев, хижину с гнездом гремучих змей под ней, убийство мужа змеями, лопнувший труп & безумие жены, которая стала свидетелем этого ужаса. Там не было сюжета или мотивов - ни пролога, ни последствий несчастного случая, - так что то, история рассказана, как она рассказана, полностью моя заслуга. Я придумал бога-змею & проклятие, трагическое размахивание жены топором, проблему с опознанием жертвы-змеи & эпилог с сумасшедшим домом. Я также добавил географического & прочего второстепенного колорита, взяв некоторые сведения у мнимой авторессы, которая хорошо знает Оклахому, - но больше из книг.
  
   Лавкрафт отослал законченный рассказ Бишоп в начале марта 1928 г., в письме к ней ясно дав понять, что им придуман даже заголовок. Он добавляет: "Я взял на себя немало заботы об этой истории, а особенно постарался хорошенько подогнать начало. ...В вопросе географической атмосферы и колорита я, разумеется, полностью положился на ваши ответы на мой вопросник, плюс на те печатные описания Оклахомы, что я смог отыскать". О Йиге он заявляет: "Данное божество - полностью плод моей личной вымышленной теогонии..." Йиг станет второстепенным божеством в увеличивающемся пантеоне Лавкрафта, и хотя только раз появится в оригинальном произведении (в рассказе "Шепчущий во тьме" - и то, лишь бегло), в переработках он, напротив, будет упоминаться с определенной частотой.
   Лавкрафт запросил у Бишоп 17.50 долларов за рассказ; она уже была ему должна 25 долларов за неизвестную более раннюю работу, что в сумме давало 42.50 долларов. Неясно, выплатила ли она когда-нибудь свой долг полностью. Она сумела пристроить рассказ в "Weird Tales", где он появился в ноябрьском номере 1929 г.; она получила за него 45 долларов.
   Ранние письма Лавкрафта к Зилии Бишоп были очень сердечными и откровенными и, кажется, далеко превосходили правила вежливости, которые, с точки зрения Лавкрафта, были уместны при переписке с женщиной. Он дает ей вполне здравые советы по поводу писательства; возможно, это не были советы того рода, о которых она мечтала (как писать продаваемые вещи), но каждому, кто желал написать настоящее произведением, стоило над ними задуматься.
   Однако переписка с Бишоп зашла далеко за пределы простого литературного наставничества. Он много рассказывал ей о своей личной жизни, о своих философских убеждениях и о ежедневных подробностях своей жизни. Возможно, Бишоп просто любопытствовала и интересовалась такими вещами (она часто писала ему в 1927-29 гг.), но как бы то ни было, Лавкрафт был необычно общителен и откровенен в письмах к ней. Однако упорная неспособность Бишоп выплатить долг, повлекла за собой значительное охлаждение со стороны Лавкрафта. В итоге, к середине 1930-х гг. он уже расценивал ее скорее как докуку, чем как коллегу.
  
  
  
   На одно письмо, написанное Лавкрафтом Бишоп в конце весны 1928 г., стоит обратить внимание:
  
   Когда вы разглядите вышеупомянутый временный адрес и свяжите его с тем, что я часто выражал, как мое неприкрытое отношение к району Нью-Йорка, вы, вероятно, оцените величину и силу объединенных тягот и нервных затрат, которые по причине злокачественного стечения обстоятельств полностью сорвали мою программу на эту весну и привели меня на грань того, что стало бы полным [нервным] срывом, не имей я стойкого и выдающегося товарища - моего юного "приемного внучка" Фрэнка Б. Лонга, - на коего я могу опереться в поисках сотрудничества и помощи в приведении своих дел в порядок.
  
   Что бы это могло значить? Адрес в начале письма - N 395, Восточная 16-ая улица, Бруклин, Нью-Йорк - кое-что объясняет; остальное - то, что Лавкрафт не рассказал почти никому из приятелей (по крайней мере, тем, кто был не в курсе ситуации) - заключалось в том, что Соня вызвала его обратно в Нью-Йорк.
  
  
   Примечание: Перевод не преследует никаких коммерческих целей и делается непрофессионалом исключительно ради собственного удовольствия. Имеющиеся в тексте книги ссылки самого Джоши по большей части не приведены. Все ссылки, помимо специально оговоренных, сделаны мною.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"