Царев долго не решался подняться и проверить содержимое бутылки. Все еще чудилась дьявольская рука, нагло лезущая из зеркала к бутылке. Степан уже и не знал: снилось ли, на самом деле было? Вдруг Степа вспомнил про визит старика. Хитро сощурился, приподнялся на локте и дотянулся до подноса. Маленькая блестящая кастрюлька была горячей. Степа растерялся окончательно. Или он спал так мало? Или металл такой специальный, долго сохраняющий тепло? Промаявшись некоторое время, Степа все же заставил тело встать на ноги и сделать несколько шагов, впечатывая в пушистый ворс ковра разбросанные листы. "Собрать бы надо, - мелькнуло в мозгу, - и продолжить тему".
Едва Степа подумал, из-под двери снова заполз сквознячок и заиграл раскиданными бумагами. Но Цареву было не до рукописи. Его манило к бутылке. И в то же время было страшно приблизиться, взять в руки стеклянную емкость. Степа крайне осторожно наклонил голову и потянул носом в направлении горлышка. Ставший снова родным запах с такого расстояния был еле уловим, хотя и вселял надежду. Но все же абсолютной уверенности пока не было. Степан собрался с духом и сунул нос прямо в горлышко. Сумасброженный аромат ударил в голову. Она! Она родимая! Уже нимало не колеблясь, Степа подхватил бутыль и жадно приник к стеклянной, нарезанной винтом шее. Из ногтя, не из ногтя, какая, черт, разница? Подспудно Степа больше всего боялся, что бутылка не наполнится. Значит, все-таки кто-то очень хитрый и расчетливый успел прийти и налить, стоило Степе отключиться на короткий миг нелепого сна. А сны на третьи сутки творческого запоя и не такие раньше снились. Слава Богу, хоть не сбывались пока.
Ну и ладно, успокоенный Царев отставил бутыль. Выспался, теперь надо быть начеку. Уж следующего раза он не пропустит.
Сбросив остатки шока, Степа повеселел. Теперь можно и поесть, а потом - писАть. Но сначала - пИсать.
Чем с первого часа пребывания ДОМ покорил Степу - туалетом. Казалось бы, такая доисторическая обстановка предполагает и сортир на улице. Но при тщательном исследовании обнаружилась дверца, искусно замаскированная под веселенький гобелен. А за дверцей - все прелести сантехнической цивилизации. Степан хихикнул, вспомнив, как в день приезда сердце радостно екнуло при виде уютного островка современности, и устремился к писсуару.
Облегчившись, Царев, напевая, провальсировал к тумбочке, схватил с тарелки тончайший кусок аккуратно нарезанной буженины, бросил его целиком в рот, взял второй и протанцевал к бюро. Дожевывая первый кусок, он присел на корточки, чтобы собрать упавшие листочки и чуть не подавился.
Да что же это: хочется выпить - на тебе водочки, поработать хочешь - пожалуйста, мы тебе листочки соберем. Исписанные бумаги лежали на ковре аккуратной стопочкой. Как и в первый раз: листок к листу, по порядку, без путаницы. Ну здесь же точно никого сейчас не было! Степа растерянно замер с листами в руках, накатила жуть. Но тут же встряхнулся: голова дырявая! В туалете-то кайфовал? Минуты три точно проторчал над унитазом, вытряхивая все, до капельки. Еще простоял, размышляя, почему до сих пор не блевалось ни разу. Выпито-то за эти дни и ночи уже ого-го!
- Ну, шутники, достали, - проворчал Царев. - Кто ж такой назойливый? Чем я вам не понравился? Вроде и не обижал никого. Спонсоры свино-водочные! Да я ж вообще никого еще здесь не видел! - Степа не на шутку разозлился. Швырнул рукопись с жирными отпечатками пальцев на бюро и топнул ногой. - Ну, поймаю - убью.
Он бросил в рот второй кусок буженины и яростно заработал челюстями, словно перемалывал неизвестного обидчика. Не в себе от злости, Степа опустошил принесенный портье поднос в мгновение ока. И снова не смог оценить выбор и качество еды: уж больно свиреп был и занят собственными мыслями. Запив съеденное изрядным количеством водки, Царев, набычившись, плюхнулся на стул перед бюро.
- И как тут творить прикажете? - махнул он рукой по бумагам. - В таком состоянии что напишешь путного?
Но все же взял перо, исступленно сжал его пальцами. Несколько минут он отрешенно смотрел в пустой лист. Белое пятно поплыло перед глазами, разрослось до границ Степиного воображения и затянуло в пучину бесконечности. Потом, словно получив неслышимый сигнал, Степина рука задвигалась, водя пером по бумаге. Сначала медленно, разгоняясь все сильнее и сильнее. И вот уже Царев строчил со скоростью спятившего дятла, не останавливаясь ни на минуту.
10.
Умаявшись, Степа уснул, положив левую руку на бюро, а на руку - голову, левой щекой. Кисть безвольно свесилась с края. Правой рукой Царев держал бутыль. Или держался за нее. Пальцы цепко охватили стеклянное тело, снова почти опустошенное. Брошенное перо, оставив след на бумаге, покатилось по поверхности бюро. Ковер приглушил звук падения и покорно принял чернильную каплю на ворсинки. От Степиного дыхания трепетали листы: чистые - мелко и легко, исписанные - вздымались тяжелыми волнами.
Свечные блики играли на Царевых волосах: огненных, как грибы-рыжики. Ярче обозначились веснушки, так и не побежденные Степой в бессчетных упорных боях за чистую кожу. Прямой строгий нос отбрасывал острую тень на белом листе. Длинные, почему-то черные ресницы - гордость Степана - чуть подрагивали. Полноватые губы то шевелились в беззвучном шепоте, то причмокивали. В уголке рта выступила капелька слюны. Если бы Степа смог увидеть себя со стороны, то непременно бы проснулся - он всегда следил не только за состоянием кожи лица, но и за мимикой, за выражением, не дай Бог показаться смешным или неприятным.
Наверное, кто-то свыше тоже решил, что Степану необходимо проснуться и привести себя в порядок. Потому что со стороны зеркала раздался звучный треск. Зеркальная поверхность треснула, а после повторного удара изнутри надломилась. Степан распахнул глаза и повернулся как раз в тот момент, когда из зеркала вывалился большой кусок стекла и, не разбиваясь, упал на ковер. Через раму в комнату Царева боком втиснулся молодой человек в красных синтетических носках, отряхивая зеркальную пыль с полосатого стильного пиджака.
- Эк... - клацнул челюстью Степа.
- Привет алкоголикам-трудоголикам, - отозвался зеркальный визитер. - Где у тебя сортир? Разреши воспользоваться, будь другом, а то из ушей сейчас польется.
- Эк... - только и смог повторно выдавить Степа.
- Что, жалко, что ли? - скривился гость. - Я к тебе по-доброму, а ты мещанскими замашками меня по самому больному месту?
Молодой человек направился к Степе.
- Ну, брось пижониться. У меня - как слеза младенца - не сомневайся. И всегда за собой смываю.
- Му... - промычал Степан.
- Сам ты му... - обиделся стиляга. - Жлоб.
Неуловимым хищным движением вырвал у Царева бутылку, расстегнул штаны и бесстыдно зажурчал прямо в горлышко. Хорошо хоть отвернуться додумался.
Степана словно бритвой резануло:
- Ты что делаешь, гад?! - завопил он, тем не менее, не двигаясь с места, только шею вытянул.
Гость блаженно зашипел, не обращая внимания на реакцию Царева:
- Ка-айф...
Одной рукой застегивая брюки, другой протянул бутылку Степе.
- Мерси, - проворковал он, - а ты боялся, душка, - мазнул зеркальный незнакомец мизинцем Степана по носу. И вдруг пропел Шаляпинским басом: - И тебе, и мене ха-ра-шо!
Гость вежливо-глумливо раскланялся и попятился к зеркалу, прижимая руки к груди, не сводя с Царева умильного взгляда. Подойдя к раме с разбитым зеркалом, полосатый наклонился, подобрал выпавший кусок стекла, приладил на место, провел рукой.
- Прошу пардону, торопился. Но мы за собой не только смываем, но и бой зеркальный убираем, - пропел он, прижался к зеркалу и растворился в стекле.
Столбняк отпустил Степу, и он подбежал к зеркалу. Целехонькое. Ровненькое. Ни следа от загадочного визита. А! Бутылка! Так надругаться над святым источником! Царев яростно затарабанил по зеркалу.
Степа долго ругался самыми разнообразными выражениями, почему-то перемешивая слова, характерные для дешевых пивнушек, и обороты, присущие детсадовцам младшей группы. Но скоро поток слов иссяк, видно, запас гнева был не так уж велик, и Степа угомонился. Грустный, он присел на кровать, то жалостливо глядя на опозоренную бутылку, то закрывая глаза руками, чтобы не видеть печального зрелища. И - как озарение - под ладонями, заслонившими от света глаза, промчалось воспоминание давешнего сна: из содранного ногтя в горло бутылки капает не кровь, а водка. Степа встрепенулся. Еще не оформившаяся мысль уже подняла Степу с постели и погнала к бюро. Нагнувшись, Степан, долго не решаясь взять в руки стеклянную мученицу, пристально разглядывал содержимое бутылки на свет свечи. Прозрачная. Бесцветная. Так прошли часы - похмелье, как положено, уже давило злобной грудной жабой. Отчаянно всхлипнув, Степа наклонился пониже и нюхнул. Недоверчиво приподняв одну бровь, Царев нагнулся еще ниже. Еще, и еще. Да водка это, водка! - радостно определил Царев. И тут же, не касаясь губами горлышка, вылил в глотку порядочное количество родимой. Проглотил. Выпил еще. И поперхнулся.
Натужно кашляя, Степа метнулся к тумбочке, схватил недоеденный кусок булки и запихал в рот. Эх, кретин, почему опять забыл попросить старика принести сахар? Успокоив кашель, Царев подошел к зеркалу и внимательно всмотрелся в свое отражение. Следов безумия он не заметил. А вот водка мочой ударила, наконец-то в голову. Или моча водкой? Так что же это делается?!
Царев взревел, выскочил из комнаты и понесся по коридору. Если он не поделится с кем-нибудь, его голова лопнет изнутри, как яичная скорлупа под клювом цыпленка. Налетев на стойку портье, Степа молитвенно прошептал, глядя на мутную фигуру в полумраке.
- Помогите...
11.
Старик-портье невозмутимо выслушал бред Царева. Степа и сам, по ходу рассказа, начал понимать, что несет несусветную чушь. Но остановиться не мог. Рука с отодранным ногтем, полосатый парень из зеркала, кровь и моча превращаются в водку...
- И, понимаете, - выдохнул Степан напоследок, - водка не кончается, бутылка постоянно полная. То есть, не постоянно, - смешался Степа, - ну, наполняется по мере... надобности... - тут Царев окончательно сдулся. Бред, полный бред алкоголика со стажем.
В совершенном смущении Степа отер рукавом мокрый лоб. Старик выжидающе смотрел на него.
- Простите, - пробормотал Степан, - мне, кажется, нехорошо. Я, наверное, забылся... - махнул рукой и, пошатываясь, поплелся обратно к себе. По пути наткнулся на кого-то, прошептал "извините", еле нашел свою дверь, с третьего раза смог открыть и ввалился в комнату.
Безумными глазами Царев оглядел свой жилище. Взял с бюро свечу, зажег настенные канделябры. Номер озарился непривычно ярким светом - Степан даже зажмурился. Со дня приезда он жил в полумраке. И это его устраивало. Но последние события требовали более сильного освещения. И вовсе не важно: мистика ли, чертовщина творится в ДОМе, или Степана посетила белая горячка, или после долгого воздержания мерещится черт знает что. Если даже Степан просто-напросто путает сон с явью или Степа является объектом чьих-то дурацких шуток - пусть в номере будет светло. Так легче со всех точек зрения.
В коридоре хлопнула дверь. Степа вздрогнул. И вдруг вспомнил, что несколько минут назад встретил человека. Внезапно пронзило чувство одиночества, такого страшного, что и словами не высказать. Ведь Степан не общался ни с кем, кроме портье, конечно - уже... сколько дней? Сколько прошло дней с приезда в ДОМ? Царев лихорадочно ворошил память. Но мог вспомнить лишь: много пил, мало спал, писал Книгу... Неудивительно, что сновидения и реальность мешаются в одну кучу. Было страшно ломать голову над наполняемостью бутылки, над руками, выдавливающими из-под ногтей водку, над зеркалами, выпускающими развязных полосатых типов. Да и складывающиеся сквозняком листочки уже казались обыденностью. Степа внезапно понял, что ему просто необходимо поговорить с умным человеком, даже не обязательно умным - лишь бы нашелся кто-нибудь, кто его выслушает внимательно, пусть даже и не поверит, пусть даже публично объявит дураком. Иначе в самые ближайшие часы сорвет крышу напрочь - ни один доктор потом не починит. Но Царев вдруг почувствовал, что - робеет. Ему неловко выйти из комнаты, напроситься на знакомство... Да он просто забыл - как это делается. Уже много лет все мечтали познакомиться с НИМ, а уж Степан только выбирал - принять или отвергнуть.
Хлебнув для храбрости водки, но все равно чувствуя себя как перед посещением стоматолога, Царев долго просидел под дверью в ожидании. Услышав, наконец, шаги, он высунул голову в коридор. Заметив удаляющуюся фигуру, Степан опрометью выскочил из номера и помчался следом.
- Простите, пожалуйста, - звучно выкрикнул Степа, - вы не подскажете...
Но незнакомец, похоже, не собирался ничего ни подсказывать, ни даже обращать внимание на писателя. А может, он был глуховат. Но как бы там ни было, ответа Степан не услышал. И никаких признаков, что его заметили, не наблюдалось. Хотя Степан в погоне за потенциальным собеседником издавал слоноподобный топот, да и голос у него был громкий.
- Эй! - решил попробовать Степа еще раз, задыхаясь от бега и потея водкой. - Да постойте же! Погодите!
Фигура, не реагируя на Степины отчаянные попытки сближения, свернула налево, исчезнув из поля зрения Царева. Степа в изумлении затормозил. Коридор казался ему гораздо короче. Никаких поворотов он не ожидал. Степан упрямо набычился и решительно двинулся вперед. Дошел до места исчезновения загадочного соседа по этажу. И точно: здесь коридор ветвился надвое. Степа стоял как богатырь на перекрестке трех дорог. Слева - длинный коридор. Справа - такой же длинный. И за спиной, откуда пришел Степа - тоже коридор. Покрутив по сторонам головой, Царев пошел по пути неуловимой фигуры, замедляя шаг у каждой двери, прислушиваясь. У пятой по счету двери ему послышался звук из номера: словно клацнули чашкой по столу. Степа остановился, откашлялся и тихонько постучал. Потом постучал погромче. Еще громче. И, наконец, уже неприлично громко, можно сказать, по-хамски. Если б таким манером стучали в его, Степин, номер, он бы уже давно выскочил, разъяренный, и потребовал объяснений. В ответ - ни звука. Степа разозлился. Даже пнул дверь, больно ушибив большой палец правой ноги даже сквозь толстый, добротной кожи, носок ботинка. Подергал ручку двери, убедился, что заперто. Но в номере точно кто-то находился - из-под двери явственно виделась трепетная полоска света свечи.
- Ну и черт с тобой, хрен ты моржовый! - не выдержал Царев. - Не очень-то и хотели, сыч полуночный. Спасибо этому дому. Пойдем к другому.
Распаленный гневом, он двинулся дальше по коридору, долбя кулаком во все двери подряд.
- Эй! Люди! Есть кто живой! Ау!
Упершись в стену, Степан развернулся и пошел обратно таким же образом: стуча во все номера и вопя во всю глотку.
- Человеки!.. Живые или мертвые! Отзовитесь! Куда я попал? ДОМ престарелых, что ли? Все тут глухие и слепые?
На перекрестке Степа в сомнении замер. Устал. Да и запал кончался. А бутылку он не захватил. Продолжить поиски живых душ по правому коридору или сначала поддержать организм морально?
Размышления прервал звук шагов. Сердце Царева радостно дернулось: навстречу стремительно, размахивая руками, шел живой, настоящий человек! Вслед за собственной душой Степа рванулся навстречу живому существу. Шагах в двадцати от незнакомца Степан разулыбался, умильно глядя на приближающегося обитателя ДОМа. Царев не мог разглядеть его лица, но уже заранее любил этого человека. Мужчина, очевидно, задумавшись, Степу не заметил. Резко остановился, не дойдя до Царева буквально трех шагов, толкнул незапертую дверь и скрылся за ней. Степан сунулся следом, но дверь уже захлопнулась. Писатель чуть не врезался носом в деревянную преграду. Вздохнув, Степа костяшками пальцев стукнул три раза. Раз-два-три. Раз-два-три. Раз-два-три-раз-два-три-раз-два-три. Степан стучал и стучал, как запрограммированный на эту нехитрую процедуру. Я же руку разобью, писать не смогу, - остановила его здравая мысль. Степа беспомощно огляделся.
- Ну что же вы все? - едва слышно проговорил он. - Не может быть, чтобы вы все были глухи и слепы! Чем я не подхожу вам? - Степан постепенно повышал голос. - Для тысяч людей я хорош, а для вас - чем плох? Почему вы бегаете от меня, как от чумы? Прячетесь, как от прокаженного! - незаметно для себя Степа перешел на крик. - Вы ж меня совсем не знаете! Со мной такие люди за честь почитали здороваться! Кен Киззи за одним столом сидел со мной! Водку вместе пили! Рожу он еще хотел Форману набить при встрече! Спорили, даже поругались - я Кену чуть не врезал - фильм-то хороший, не хуже книги получился! Да разве только кукушкин папа! Я с самим Шленским в приватной переписке состою! А вы знаете, кто такой доктор Шленский! Его книги переведены на тридцать шесть языков мира, в том числе на язык банту! Его творческое наследие даже папуасы Новой Гвинеи в миссионерских школах изучают! Мне президент Объединенных Арабских Эмиратов лично премию вручал за заслуги! Арабскими скакунами да гаремными наложницами чуть не выдал. За достижения! За творчество мое! За вклад в мировую культуру! За дрянь, мною написанную! За недоношенные творения, за нетленку гнилую... - Степан прислонился к стене. - Здесь, в этом долбанном ДОМе, я напишу истинно великую вещь. Слышите?! - снова вскричал он. - Вы еще покусаете себе локти, что отвергли меня. Детям своим, друзьям, соседям рассказывать взахлеб будете, что видели меня пару раз пьяного в коридоре. Ни одного автографа не получите, гады. - Степан уже говорил, скорее, для себя, чем для необщительных обитателей ДОМа.
Степины вопли метнулись вглубь коридора, эхом отозвались в левом и правом крыле гостиницы. Но, казалось, не достигли ничьих ушей. Незаметно подошедший старик-портье тихонечко и ласково тормошил Царева за плечо.
- Вам опять нехорошо? Что-то кричите, кричите. С кем вы разговариваете?
Степа мутно глянул на участливого старика.
- Разговариваю? - криво усмехнулся он. - Я пытаюсь докричаться до ваших чванливых постояльцев. Почему они меня игнорируют? Они глухие все? Или настолько уродливые, что не смеют показаться нормальному человеку? Или это такие снобы, что брезгают с соседом пообщаться? Объясните мне, наконец?!
Портье потянул Степана за рукав.
- Пойдемте, я отведу вас. Поспите немного. Вы много работаете, устали. Да и не время сейчас в коридоре пытаться знакомиться. Всему свой час.
Степан повиновался, и старик бережно повел Царева, как санитар тяжело больного пациента.
- Наши гости не глухие, - мягко объяснял провожатый Степану, - и не уроды. Может, некоторые из них немного и снобы, но им есть, чем гордиться. У нас простые люди не останавливаются. Потому они и ищут уединения, вы ведь тоже за этим к нам прибыли, не так ли?
Степа согласно мотнул головой.
- Вот, - удовлетворенно продолжал портье, - вы не должны осуждать наших жильцов. Придет время, и все встанет на свои места, может, вы даже дружбу заведете с кем-нибудь из наших именитых постояльцев. Если, конечно, вас допустят... - старик запнулся и замолк как раз у Степиной двери. Они уже входили в номер, когда по гостинице где-то застукало - так пугает ворон звуком деревянной колотушки деревенский сторож на гороховом поле.
- Простите, - тут же сказал старик, - позвольте мне откланяться. К нам еще гость прибыл, надобно встретить. Персонала не хватает, так что, извините: мне, пока он не освоится, в первое время придется поменьше уделять вам времени. Но я вас не оставлю. Отдыхайте, набирайтесь сил, ведь они вам еще понадобятся.
- А откуда... - начал было Степан, но старик уже быстрыми мелкими шажками спешил на свой пост у административной стойки.
Немного примиренный речью портье с отчуждением постояльцев, Царев вдруг загорелся любопытством: может, новый гость окажется менее диким? Степан вернулся в коридор и, крадучись, пошел следом. Осторожно приоткрыв дверь в холл, Царев сунул глаз в щелочку. Но увидел лишь приветливого воркующего старика, расшаркивающегося перед невидимым новоприбывшим. Степан приоткрыл дверь еще на пару сантиметров. И разглядел-таки посетителя. Впрочем, разглядел - сильно сказано: свеча позволила рассмотреть лишь мощное телосложение гостя, выдающееся пузо, левую боковину дорогого плаща и обильную седину в волосах. Но сам силуэт нового постояльца показался Степе странно знакомым.
- Поднеси свечу поближе, - послал он мысленный сигнал портье, - покажи лицо, - шептал едва слышно Степан.
Словно повинуясь приказанию Царева, старик поднял свечу повыше, и Степан, не забывая блюсти конспирацию, осторожно ахнул. Не может быть! Вот уж кого не ожидал здесь увидеть, так это своего издателя. Неужели гад пронюхал, выследил. Ну, конечно! Степана же видели в магазине, на заправке. Настучали. Ну, люди, ну языкастые! Царев отпрянул от двери, будто издатель мог его увидеть. И бегом на цыпочках устремился к себе.
Что за невезуха! - думал Степан, закрывая дверь на все засовы. Только начал нормальную жизнь, только расписался, только что-то начало вырисовываться - и на тебе. Нет, отныне Степа из своей комнаты ни ногой. И так известно, что начнется, если он столкнется с Максимилианом Мошонкиным. Нытье, упреки, уговоры. Степан сбежал от всего этого, а оно за ним последовало. Только б портье не проболтался, ведь у него в карточке записано полное имя Степы. Эх, надо было что-нибудь соврать. Но теперь уже было поздно. Оставалось надеяться лишь на тактичность портье. И при первом же случае предупредить старика - ни в коем случае, ни под каким предлогом не разглашать его имя новому постояльцу. А, может, лучше уехать отсюда? Ну, не одна же гостиница в округе? Только вот будет ли там так же тихо, как здесь?
Степа задул зажженные канделябры, оставив, как прежде, одну свечу на бюро. Хлебнул водки и начал пытаться успокоиться. А смысл бежать? Если издатель приехал по следам, так он Степана везде найдет. А если сам по себе - так главное - не выходить из номера без особой надобности. И все дела. Степа от радости даже захотел еще выпить, закусить и пару часов поработать. Кстати, он не мог припомнить: обедал он сегодня? Кажется, что-то мясное жевал. Или буженина была вчера? Степа озадаченно посмотрел на тумбочку. Поднос стоял на месте - со всеми тарелками, накрытыми салфетками, кастрюлькой, графином. Но вот свежий или вчерашний, Степа сказать не мог. Оставалось только подойти и выяснить. Только - зачем? Сытое брюхо к писанине глухо. Степан перевел взгляд с тумбочки на бюро и, как загипнотизированный свечными бликами на белых листах бумаги, на прямых ногах направился к столу.
Царев долго смотрел на перо, на рукописи, на чистые листы. И вдруг ощутил страшное, кощунственное влечение: уронить свечу на бюро. Гори оно все синим пламенем! Он ясно представил, как полыхает бумажная кипа, как корчится в огне незавершенная рукопись. Степан уже протянул руку к подсвечнику, уже коснулся пальцами гладкого металла, когда в дверь тихонько поскреблись. Степа резко отдернул руку, словно его застали за чем-то постыдным. И замер: кто бы это мог быть?
На цыпочках прокравшись к двери, он прильнул к замочной скважине. Но что можно разглядеть в густом сумраке? Степа в нерешительности переминался с ноги на ногу. Максимилиан? Портье? Кто?
Пока Степан мялся, за дверью прошамкали удаляющиеся шаги, и настала тишина. Царев так и не посмел посмотреть на загадочного визитера - не нашел сил даже приоткрыть дверь и выглянуть в коридор.
- Ну и ладно, - прошептал он. - Так даже лучше.
А ведь Степа был в полушаге от сожжения драгоценного детища! Что за наваждение? Как могла прийти в голову такая мысль? Кто б ты ни был - таинственный гость - спасибо тебе: рукопись цела.
Степа вернулся к бюро. Слава Богу, что помешали, отвлекли. На глаза навернулись слезы, запоздалый страх за зародыша Книги прошиб голову от виска до виска. Рука сама потянулась за бутылкой. Глык-глык, - пробулькала водка в глотку. И бутыль вернулась на свое место. Опустившись на стул, Степан с трепетом коснулся бумаг. Он водил пальцами по строкам, вчитывался в текст снова и снова, страницу за страницей.
Щелк! Снова в мозгу включился режим автопилота, уносящего Степу из этого немного нереального ДОМа в более реальный сейчас для писателя Мир Книги. Перо, дождавшись своего часа, выскочило из чернильного гнезда и запорхало по бумаге сумасшедшей балериной.
Густо-масляная тишина повисла в комнате - лишь тихое чирканье пера по листу да легкий шелест бумаги. В зеркале отражалась сгорбленная фигура Царева, с безумной скоростью водящая рукой. Когда Степа на миг замирал, впиваясь зубами в деревянный хвост пера, шальной взгляд пробегал по комнате, словно в поисках нужных слов. Мгновение истекало, Степан хищно улыбался и вновь склонялся над столом.
Очнулся Царев от судороги, пронзившей правую кисть. Пальцы скорчились, намертво стиснув перо. Прочное дерево плаксиво хрустнуло и разломилось пополам. Степа впился ногтями левой руки в скрючившуюся правую кисть. Одеревеневшие мышцы едва почувствовали прикосновение.
"Ну, кажется, на сегодня все, - разочарованно подумал Степа. - Маловато, конечно, но такой рукой, - он потряс все еще онемевшей кистью, - не попишешь".
Царев пересчитал исписанные листы.
- Неплохо, неплохо.
И вопреки своим страхам, ставшим в последние дни привычкой, сложившейся в ДОМе, решил перечитать сразу. Плюнув три раза через левое плечо, Степа глотнул для храбрости и впился в строки. Уже на второй минуте чтения Степино лицо стало вытягиваться. На второй странице он побледнел, снова схватил первую страницу, пробежал глазами. Взялся за третий лист, четвертый... Руки тряслись, словно сунутые в трансформаторную будку. Но Степа мужественно дочитал до конца.
- Что это? - ошалело спросил Степан у свечи. - Опять? Откуда? Об этом я мечтал написать? Свеча словно кивнула утвердительно язычком пламени.
Царев отчаянно стукнул кулаком по бюро. И, смахнув на пол бумаги, принялся яростно топтать рукопись.
- На тебе, на тебе... - остервенело твердил он, пытаясь раздавить листы, словно гнездо ядовитых гадов. Но вдруг обмяк, растерянно посмотрел на себя в зеркало. И ужаснулся: для завершенного портрета умалишенного не хватало лишь больничного халата. - Ну уж нет, - огрызнулся Степа. - У меня есть еще лекарство. Радикальное, универсальное, - последние два слова он буквально пропел, дурацки улыбаясь. Вытащив бутылку, он подразнил свое отражение: - Смотри, видишь? Ударная доза, пара часов сна, и я разберусь с чертовщиной, которая здесь творится. - Степан потряс бутылкой и, кося хитрым глазом в зеркало, приник к стеклянному горлышку.
Доза, и впрямь, получилась ударной. Потому что скоро взгляд Царева совершенно затуманился, движения окончательно потеряли точность, голова повисла, как у тряпочной куклы. Но что-то он еще соображал. Потому что, погрозив пальцем своему отражению, он доплелся до кровати и поленом повалился на постель. Подмяв пятками подушку, Степан немного поворочался и скоро захрапел. Во сне он мычал и дергался. Лицо то уродовалось страшной гримасой, то блаженно разглаживалось, словно Степа то проваливался в приятные воспоминания, то видел будущее.
12.
Максимилиан Мошонкин страдал. Он не знал, за каким чертом приехал в эту дыру. Лишь помнил яркую вспышку перед глубоким провалом памяти, потом сознание словно помутилось, и издатель пришел в себя стоя на крыльце этого странного заведения. Ничего другого не оставалось, как постучать в дверь. Правда, приняли любезно, разместили в приличном номере. Но толком ничего не объяснили: что за ДОМ, где находится.
- Отдохните, наберитесь сил, зачем столько беспокойства? - мило улыбнулся портье.
Хоть накормили, несмотря на глубокую ночь.
После сытного вкусного ужина и большого количества выпитого вина превосходнейшего качества Максимилиан долго ворочался в постели. Вдруг одолели сомнения по поводу выбора жизненного пути: а в ту ли сторону он пошел в юности? Своей ли дорогой? Известный издатель, он вывел в свет немало талантливых писателей. Никого не обижал, работал честно. И сам не оставался в накладе. Но всю жизнь ему приходилось напяливать маску. Перед каждым выходом на работу Максимилиан долго стоял перед зеркалом, перечислял все свои достижения. Напоминал себе, какой он уважаемый человек. В конце концов, необходимая уверенность достигалась, правда, путем некоторых усилий и уговоров. Самим собой он был лишь дома. И то - в определенные часы и в определенном месте. А именно - вечерами на кухне. Там он творил, чувствуя себя волшебником, истинным человеком искусства.
Мошонкин сел на кровати. "А, может, - подумалось вдруг, - бросить все к чертовой матери и пойти в повара? Хотя, зачем в повара? Денег достаточно, открою собственный ресторан, элитный. Для литераторов. Имя мое на слуху, народ потянется, обязательно потянется". Внезапно Максимилиану стало так легко, хоть вспорхни под потолок. Мошонкин блаженно вздохнул, откинулся на подушки и начал придумывать: а какие бы он завел порядки в ресторане, в какую форму обрядил бы работников и служащих, какие фирменные блюда мог бы готовить. Постепенно сон начал путать мысли, и Максимилиан уснул. И виделось ему - уютное зало с высокими потолками, отдельными кабинетами и большим банкетным залом. Официанты в оливковых фраках снуют меж столиков, музыканты на эстраде негромко наигрывают нечто джазовое, тихий благородный звон бокалов и коллекционного столового серебра, вкусные запахи кулинарных шедевров, всегда свежие цветы на столиках, негромкий гомон десятков голосов. Уютно, благородно - словом, элита и полное отсутствие пьяного бритозатылочного залетного быдла. И входит мэтр Максимилиан во фрачной паре, приветствуемый благодарными посетителями... Мошонкин всхрюкнул, дрыгнул ногой и удовлетворенно засопел.
13.
А вот Степа Царев не мог в этот ночной час похвастаться приятными сновидениями. Нет, отрадные моменты мелькали. Но среди таких кошмаров, что вся прелесть мимолетных фрагментов сна из юношеских воспоминаний сводилась на нет.
Меж тем, комната жила своей жизнью. Обычно ровный язычок пламени фривольно трепетал, кокетничая со свечою. От колыхания света зеркало пошло волнами, запульсировало, играя голубовато-зелеными всполохами, выплескивающимися в комнату клочками энергетической паутинки. Листы рукописи, разбросанные, вмятые в ковер, зашевелились. Поочередно поднимаясь в воздух, листочки вибрировали, словно отряхиваясь от пыли, разглаживались и плавно опускались обратно, текстом вниз. Первый, второй, третий... Скоро рукопись, написанная Царевым накануне, сложилась аккуратной стопочкой. И мягко перевернулась, не потеряв ни одного листочка. Строки, приведшие в бешенство автора, косыми линиями чернели на бумаге, приглашая случайного читателя.
"... - Значит, мать согласна? - переспросил в трубку Стефан. - Ну и замечательно. Сколько она просит? - и присвистнул. - Нахалка. Скажи ей, что за такую сумму мы купим двоих, а то и троих. Пусть катится к чертям с таким запросами, - Стефан зло фыркнул. - Мать Тереза... В общем, если не хочет стандартной оплаты, гони ее в шею. Все, счастливо.
Стефан откинулся на спинку кресла. Ну что за люди пошли! Им решаешь их же проблемы, а они еще и недовольны. Ну их в пим дырявый. Еще не хватало забивать себе головы подобными пустяками. Стефан придвинул папку с заказами. Ага, для такого экземпляра материал имеется. Такой тоже сляпаем. А это что за причуды? Гм... Щелкунчик. Это кто с такими фантазиями? Стефан оглядел бумагу со всех сторон, хоть и знал, что не найдет имени заказчика. Надо будет посмотреть - есть ли что-то похожее. Если нет, то срочно включать все мощности исследовательской лаборатории, иначе репутация, черт ее побери, репутация...
Степан щелкнул по кнопке селектора.
- Слушаю, - волнующе пропел грудной голос.
- Валечка, - Стефан ощутил мощный прилив желания, как всегда, когда слышал голос секретарши, хотя "спать" с ней предпочитал в полной темноте и только стоя. - Я сейчас спущусь в накопитель, предупреди, пожалуйста, пусть будут готовы. Здесь, скажи, заказ интересный.
- Конечно, будьте уверены, предупрежу, - отозвалась Валечка, и Стефан стиснул зубы: боже, ну надо же уродиться с таким голосом!
Чуть не забыв папку с заказами, Стефан выскочил в приемную. Господи, какое уродство, в который раз подумал он, глядя на Валечку: на длиннющих ногах, коротенькое тельце и огромный бюст. Нижняя часть тела - от талии - выдавалась далеко вперед по сравнению с верхней, словно в постоянном предложении - "возьми меня здесь и сейчас". А вот лицо почти не пришлось в свое время и править: от природы - не то, что некрасивое - страшное, просто Баба-Яга из сказки для взрослых. Мордаха - с кулачок, над ушитым в куриную гузку ротиком скрюченным баклажаном нависает нос, впалые щечки, уши лопухами. Но голос... Как умудряется вообще говорить - и каким бархатным тембром! - с таким-то ртом?
Уловив в начальнике безумную судорогу похоти, секретарша заговорила:
- Рада снова вас видеть, - рука ее потянулась к выключателю.
Погасив свет и не переставая говорить, Валечка распахнула одежды и объятия. Стефан зарычал, заломил Валечкины руки, содрал с уродицы белье и, одним движением расстегнув и спустив брюки, вошел в податливое, всегда готовое тело. Валечка, не закрывая рта, говорила черт знает что, Стефану было неважно - что она бормочет, пусть хоть по телефону в это время разговаривает. Лишь бы не умолкала, не умолкала, не у-мол-ка-ла-а-а-а-а...
Зажегся свет, Стефан, ублаготворившись, заулыбался. Застегнув брюки и одернув рубашку, он щелкнул Валечку по носу. Нос закачался, шлепая по верхней губе.
- Предупредила?
- Не успела, - виновато потупилась Валечка.
- Ну, ничего, пока доберусь, как раз успеешь.
Потрепав уродицу по впалой бородавчатой щеке, Стефан, довольно мурлыча, направился к лифту.
Накопитель располагался в подвале. Туда не заглянут случайные глаза, не протянутся чужие уши. Охрана, увидев Стефана, вытянулась в струнку - шеф требовал порядка и чинопочитания - и вызвала лифт. Спускаясь в быстроходной кабине, Стефан еще на раз проглядел условия последней заявки - на Щелкунчика. Нет, он не мог припомнить ничего подобного. Стефан озабоченно пощелкал пальцами. Не страшно, думал он, выйдя из лифта, уже на подходе к массивной бронированной двери, ничего нет невозможного. Нет в природе Щелкунчика - так будет.
Глазки видеокамер отследили появление директора, тяжелый заслон отъехал в сторону, открыв узкий коридорчик. Кивая на приветствия персонала, Стефан торопливо прошел в предупредительно открытый тамбур накопителя: вход сюда был устроен не хуже приличного банковского хранилища.
Едва Стефан перешагнул порог, его сразу обступили люди в идеально белых халатах.
- Добрый день, господа вивисекторы, - добродушно поздоровался Стефан со всеми, но руки пожал только двоим. - Вам уже передали информацию о новом заказе?
- Нам только сообщили о поступлении заказа, - ответил самый старший из белохалатной группы. - А суть, надеюсь, вы сами изложите.
- Непременно, - Стефан был в прекрасном настроении. - Извольте, господа, - Стефан прошел к длинному столу, - располагайтесь.
Что Стефану нравилось в общении с научными сотрудниками - им не надо было долго разжевывать задачу. Схватывали с полуслова. И сейчас Стефан в нескольких словах изложил суть заказа: заказчик хочет приобрести аналог сказочного Щелкунчика. Требования: рост не более метра, большая голова, массивные челюсти с огромными зубами, большие глаза, большая физическая сила, средние мозги, полная покорность. Лицо - чем уродливей, тем лучше. Пол - мужской. Фигура должна быть квадратной. Половая потенция - по схеме кролик - быстро, но часто. К спиртному - отвращение до судорог.
- Термин квадратный не вызывает вопросов? - вскинул Стефан глаза на ученых.
Группа дружно покачала головами - вопросов не было.
- Тогда вопрос ко всем у меня: есть ли у нас в наличии подходящий биоматериал?
На пару минут повисло молчание. Научные сотрудники переглядывались, морщили лбы. Вот один повернулся к соседу, что-то спросил. Тот отрицательно покачал головой. Группа во главе стола тихонечко совещалась.
- Нечто подобное есть, - наконец, поднялся старший группы. - Но необходима доработка, и значительная. Потребуется время. Челюстно-лицевые специалисты у нас имеются, - выступающий кивнул на чернявого мужчину лет сорока пяти, тот согласно склонил голову и поднялся.
- Я проводил похожую операцию в клинических условиях. Но, думаю, наше предприятие давно превзошло ту клинику по оборудованию, а, следовательно, по возможностям. Так что, я уверен, мы в силах создать необходимый экземпляр. Правда, потребуются дополнительные научные эксперименты.
- Нет времени на эксперименты, - жестко возразил Стефан, - это срочный заказ. Результат должен быть достигнут без условий и оговорок и в кратчайшие сроки. Сможете? - Стефан вперил тяжелый взгляд в чернявого.
- Безусловно, - после секундного замешательства заверил тот.
- Вот и замечательно. А теперь я хочу посмотреть образец.
Стефану подали белый халат, и вся группа во главе с директором направилась к двери с табличкой "Отделение коррекции".
Группа прошла в самый конец коридора, мимо просторных больничных палат. Сквозь стеклянные перегородки на посетителей глядели детские мордашки. Стефан старался не смотреть по сторонам. Он ругал себя за излишнюю чувствительность, но ничего не мог с собой поделать: за много лет Стефан так и не смог привыкнуть к страдальческому выражению глаз своих пациентов.
Ребятишки-уродцы - горбатые, кривошеие, с руками, закрученными винтом - лежали на кроватях, сделанных по специальному заказу. Иногда приходилось в процессе работы над исходным материалом изобретать грандиозное технологическую конструкцию. Но затраты оправдывались. Здесь были шестиручки - пришить ребенку лишние пары рук в клинике Стефановской фирмы давно стало простой операцией, дети-обезьянки со сморщенными личиками и упругими хвостами, ушастики и пучеглазики с глазами навыкат...
- Скорее бы кончился рабочий день, - вдруг подумалось Стефану. - Какой-то сегодня особенный день. Особенный... Олух! - обругал себя Стефан. - Как мог забыть, ведь столько ждал, столько....
А вслед группе в белых халатах, подтянувшись на руках-ластах, испуганно глядел в бронированное стеклянное окно двери страхолюдный детеныш лет одиннадцати. От нормального мальчишки в нем уже практически ничего не осталось. Глаза без ресниц часто моргали, по рябой щеке катилась слеза. Мальчик открыл ротовую щель и раздвоенным, как у змеи, языком слизнул соленую каплю..."
14.
Степа вскочил с диким криком. Мальчик - ластоногая змея - еще не растворился в сновидении и медленно таял в сумраке комнаты. Степан замахал на него руками, и призрачный образ исчез.
- О, Господи, - сжал в ладонях вспотевшее лицо Степа. - Привидится же такое. Это все эта дрянь! - покосился Царев в сторону бюро. - Откуда в моей голове это? Что за извращение? А где идеалы? Неужели это языкастый монстренок - единственное, что живет в моих мозгах? Впрочем, - истерично засмеялся Царев, - не единственное. Там столько чудовищ... Нет, это надо запить. Такой кошмар на трезвую голову - непереваримо.
Степан дошаркал до заначки. Бутылка вновь была полна, что уже не удивило Царева. Казалось, на фоне свеженаписанного кошмара чудеса с водкой потеряли значимость и перестали пугать. Степа уже поднес бутылку к губам, когда взгляд упал на аккуратно сложенную рукопись. Царев отчетливо вспомнил, как топтал вчера исписанные листы, как старался стереть их в порошок, чтобы и следа не осталось. Жаль, сжечь не додумался. И вот: они лежат опять в стопочке. Можно даже не проверять - если пролистать рукопись, окажется, что она разобрана по порядку, страница к странице. Садись - и пиши дальше. У Степана руки заходили ходуном.
- Нет! - отпрыгнул он в сторону. - Не хочу это писать! Знать не желаю, что дальше будет! Все не так получается! Я не этого хотел! Это же чушь, чушь собачья... Такая же, как и прежде. Только страшнее и уродливее во сто крат.
Свеча угрожающе затрещала и приглушила пламя, оставив едва заметный язычок. Степу заколотило, трясущиеся руки судорожно вздернулись и выпустили бутылку. Степан нырнул за ней следом, но опоздал на долю секунды: водка могучим фонтаном выплеснулась на ковер. Вся до капли. Степа поднял бутыль, потряс горлышком вниз, но лишь пара жалких капель упала на ладонь. Царев слизнул их языком, и в голове моментально ожил ластоногий мальчик - он указывал на Степана буро-зеленой ластой и хохотал, зловеще шевеля раздвоенным языком.
- Тьфу, - плюнул Степа в глубь своих видений. Он опустился на колени и склонился над водочным пятном. Водку спасти было нельзя. Хотя Степан честно пытался - оглянувшись на дверь, припал к пушистому ворсу - собрать хоть немного, хоть язык намочить. Но ковер не хотел делиться, подбрасывая Степе на язык пушинки, шерстинки, мелкие частицы мусора. От водки остался лишь запах. Царев затравленно уставился в центр быстро исчезающего пятна.
- Вином обойдусь, - мрачно пробурчал он. - А писать дальше не буду. Не заставите.
Поднос с обедом терпеливо дожидался Степу на тумбочке. Графин с красноватой жидкостью манил. Царев поставил поднос на колени, чтобы не промахнуться в темноте, налил в бокал вина, снял крышечку с кастрюльки. Сбросил салфетки с тарелок. Но первым делом - выпить. Степан поморщился, затаил дыхание и залпом опрокинул бокал в глотку. Скривился, прислушался к себе - не собрался ли мерзкий напиток сфонтанировать обратно? Вместо терпкого и благородного аромата во рту стоял соленый привкус. Степан провел по небу языком: странное вино, густое, подсоленное. Царева передернуло и - Степан едва успел отвернуться от подноса - вырвало на постель.
- Зажевать... Чем угодно... И немедленно! - схватив вилку, Степа опустил ее в кастрюльку. Вилка воткнулась во что-то упругое. Степан потянул на себя вилку, но с воплем бросил назад - в кастрюльку. Взмах руки - и кастрюлька оказалась на полу. Из нее выползла светящаяся и мохнатая то ли змея, то ли жирная гусеница, погрозила Степе раздвоенным, как у ластоногого мальчика, языком и заскользила к центру комнаты. Остановилась возле лежащей на полу бутылки, ударила хвостом об пол и юркнула в стеклянное тело. Свернулась колечком и затихла.
А Царев оторопело смотрел на кровать. Не принятое Степиным желудком вино из графина растекалось по покрывалу густым темным и страшным в полутьме пятном. Степа пристально вгляделся: он много раз описывал такие пятна в своих книгах. Оно похоже... Степа задохнулся: по внешнему виду - это кровь. А во рту Степана до сих пор плавал солоноватый привкус. Царев едва успел отвернуться от постели, как его снова вытошнило. Утерев липкую слюну, Степа отпихнул ногой упавший с колен поднос. Скосил глаза на бутылку со змейкой. Залез с ногами на кровать и закутался в одеяло - знобило как негра-полярника. Царев уже знал, чего ждать в ближайшие часы. Не получив вовремя свою дозу спиртного, организм начнет изгаляться сам над собой, требуя лекарства. А лекарства нет. И не будет, если Степа не согласится писать продолжение дурацкой и омерзительной страшилки-ширпотреба про торговлю уродами.
- Кому? И зачем это надо? - застонал Степа. Столько этого барахла написано, какой резон вынуждать писателя, которому по плечу несоизмеримо большее, сочинять мусор?
Степа стиснул зубы и приготовился перетерпеть похмелье. Знакомый холодок прокрался к сердцу и сжал мокрыми щупальцами, заставляя кровяной насос биться судорожными рывками, пробуждая в подсознании дикий, первобытный страх. В голове забилась паника, долбя железными копытами в виски, пробивая дыру в мозгах. Все тело стало сплошным сплетением нервов. Степа скрипел зубами, всхлипывал и периодически на краткие бездонные мгновения терял сознание... Заснуть он боялся - именно так теряют контроль над разумом и сходят с ума. Бесспорно, алкоголизм - тяжкий труд.
15.
...В бреду к нему приходила уродливая Валечка. Она задумчиво теребила баклажановый нос, подставляла Степе выдающийся передок и требовала чарующим голосом:
- Ты разлюбил меня? Чем я стала для тебя плоха? Ведь я многим нравилась. И тебе когда-то тоже нравилась. А сегодня ты меня стыдишься. Зачем тебе эта Книга? Брось, пойдем со мной. Тебе станет хорошо и просто.
Готовый сдаться Степа тянулся к Валечке, но не мог поймать: ее руки извивались ожившими шлангами, хлестко били его по запястьям. Вдруг откуда-то прикатилось колесо - с глазами. Отталкиваясь от пола гнутыми ручонками, колесо наехало на Валечку и раздавило в лепешку. Вместо крови на Степу брызнула водка, а колесо раззявило невесть откуда взявшийся рот и прошамкало:
- А вот теперь закусочки, закусочки...
Задрав зад, колесо - из ниппельного отверстия для накачки - обдало Степу фонтаном дерьма и блевотины. Потом долго кружилось огромным блюдом, на котором ластоногий мальчик шевелил раздвоенным языком, пытаясь рукой-ластой вытащить из спины перо, пришпилившее его к донышку. И тут Степан даже обмочился от ужаса: в лице мальчика он узнал свои черты. От ощущения обжигающей мокроты под собой Царев очнулся.
Еще не осознавая - сон ли, явь ли - он мутным взором посмотрел перед собой. Опостылевшее бюро, ненавистное перо в руке. И исписанные листы, на которых еще не просохли чернила. На краю, как награда за послушание, - полная бутылка водки. Степа издал звуки давно не смазывавшейся двери и, лакая прямо из горлышка, помимо своей воли вчитался в текст.
"...Стефан находил оправдание своему бизнесу: мол, все равно, эти дети, купленные у бродяжек, у малолетних матерей, алкоголиков не увидели бы детства. А Стефан нашел им место в жизни. Если заказы на уродцев поступают в таком количестве, значит, это нужно людям. Спрос был громадный - богатых людей развелось немало: кто изживал собственный комплекс неполноценности, кто-то вымещал на уродце детские обиды, многие тешили нездоровую похоть, приобретали живых игрушек для детей, жен, любовниц. В общем, применений специфическому товару находилось множество. Значит, Стефан делал благое дело. Конечно, от святой веры, что эксперименты проводятся ради науки, канули в Лету. Даже смешно было вспоминать, как студент-недоучка уверял себя в праведности своих действий. Да ради денег это все делалось! Разве что, Валечка - первенец, была действительно продуктом научного опыта. Потому девушка до сих пор и была дорога Стефану. Уродливая, убогая, безобразная, но именно она дала возможность Стефану встать на ноги и продолжить эксперименты. Валечку он продал первой. Вернее, сдал в аренду. Первый клиент пришел в восторг и за очень большие деньги успокоил Стефанову совесть. И с этого началась разворачиваться деятельность Стефана, через несколько лет приведшая фирму к беспрецедентному процветанию, а самого Стефана к практически полному удовлетворению жизнью..."
К Степиному удивлению, последняя глава из написанного в бреду не вызвала ожидаемого отвращения. По сути, рукопись отдаленно напоминала собственный Степин сюжет. Но как-то извращенно. И герой не тот. И тема другая. Но чем-то неуловимо связаны - задуманное и переложенное на бумагу. Но Царев никак не мог понять - каким образом? Мысль, похожая на догадку, мелькнула, но тут Степан почувствовал, что мерзнет. Вернее, замерзла задняя нижняя часть писателя, которой Степа сидел на стуле. Он приподнялся, увидел мокрое пятно, и щеки налились румянцем. Вот срамота. Царев воровато оглянулся на дверь, оттащил стул в дальний угол, скинул мокрые штаны и белье. Затолкав под кровать свидетельства своего позора и замотавшись в простыню, Степа вернулся к бутылке.
"Ладно, - думал он, хлебая водку, - все равно писать придется, так что ж мучиться? Похмелье то ли переживешь, то ли сдохнешь тут в одиночестве. Напишу эту ерунду. Хотя, может, и не ерунду вовсе".
Царев в задумчивости почесал затылок. Ведь почти догадался, почти поймал связь. И надо же было обоссаться! Степан заржал. Это ж надо - писал, писал и обписался! Или описался? А, может, обописался? Уписался? Велик и могуч русский язык! Воистину! Степан не мог остановиться: скопившееся напряжение требовало выхода. Хохот раздирал его. Уже слезы потекли по щекам, а Степа все хохотал, давясь смехом, выплевывая смешочки слюной, брызгая на чистые листы. "Истерика - какое дикое слово!" - всплыла в памяти строка из "Пикника".
- Истерика! - всхлипнул Степан. - "Но я владею собой", - Степа потянулся за предусмотрительно отставленной бутылкой, пытаясь сдержать рвущийся смех, уловил мгновение и отхлебнул глоток. - Владею, - второй глоток успокаивающе подействовал на нервную систему. - Вот и все, - Царев утер слезы, слизнул соль с губ, запив водкой. - Хоть бы старик пришел, что ли. Выпили бы вместе. Кстати, третьим можно было б Максимилиана позвать, - Степа хихикнул. - Вот забавная компания получилась бы. - Портье! - заорал Царев во всю глотку. - А подать сюда Максимилиана Мошонкина! На блюде! Третьим будет - вместо киселя!
Не дождавшись ответа, Степа встал, покачиваясь, добрел до двери и, как был - в простыне - вышел в коридор - вторая попытка установить контакт с соседями по этажу. Оглядев коридор направо, налево и убедившись, что он пуст, Степан взмахнул бутылкой и рявкнул:
- Нарррод! На попойку собирайсь! Равнение на меня, кривого! Смирррр-на! Ну, не хотите, как хотите, - пожал плечами Царев, - мне и наплевать, знаете ли... А я пошел ваять, - соткровенничал Степа двери напротив, - на века, знаете ли. Про уродцев. Их делают, а потом продают, - Степан хихикнул, - выгодное дело, между прочим. Ведь если уродцев покупают, значит, это кому-нибудь нужно! - громогласно и с чувством продекламировал Царев, открывая задом дверь и скрываясь в своей комнате.
- Ля-ля-ля вашу мать, - напевал он, закрываясь на ключ. - И пошли вы все, пока не допишу, носа не высуну. "Не пропадет мой скорбный труд. Дерьмо потомки подберут..."
Отгородившись от всего мира, Степа развернулся, шагнул решительно к бюро и, ...попятившись, впечатался спиной в дверь. В центре комнаты восседал, вольготно развалившись в кресле, ластоногий мальчик. Впрочем, это был уже не мальчик, а парень лет двадцати. Степа, беззвучно разевая рот, смотрел на возмужавшего уродца. Со стороны кровати послышался вздох. И Степа окончательно потерялся: сложив перекрученные в суставах руки на коленях, как примерная школьница, на постели сидела Валечка.
- Вы чего? - наконец удалось вымолвить Степану. - Вы как тут?
На минуту настала мертвая тишина. Наконец, ластоногий провякал квакающим голосом:
- У нас претензии к вам, господин Царев. Нас двоих отправили по вашу душу в качестве делегации, скажем так.
У Степы даже дух захватило от такой наглости. И, забыв про свой страх, он кинулся в атаку:
- Претензии? Какие у вас, страхолюдин, квазимод гнусных, могут быть претензии? Нагло материализовались в моем номере, натрясли тут, небось, вшами, заразы всякой накашляли. Да вы одним видом своим оскорбляете взгляд человеческий. А - туда же - претензии.
- Ну, во-первых, - перебил Степана ластоногий обвинитель, - насчет уродства: все относительно. Может, вы, господин Царев, и видите нас такими в силу извращенности своей фантазии, искаженности своего сознания. А уж о подсознании вашем вообще лучше промолчать. И не пытайтесь происходящее оправдать белой горячкой. Свалить на белочку свое мироощущение вам не удастся. И не поможет.
Говорить ему, вероятно, было трудно - раздвоенный язык мало приспособлен для речи. Но уродец каким-то образом смог освоить навыки общения, несмотря на ущербность.
- Ведь это вы создали нас такими, какими видели, а теперь упрекаете, что мы, видите ли, оскорбляем вас своим присутствием.
- Но я совсем не о вас хотел писать, - попробовал оправдаться Степан.
- Как же так, - прищурился, насколько позволяли ему стянутые веки, обвинитель с раздвоенным языком. - Задумывали одно, а получилось другое?
- Вам этого не понять, - горделиво выставил ногу Степа, обретя уверенность. - Я мечтал написать Книгу. Так сказать, венец своего творческого пути. Но человеческие отбросы - не тема для нетленного романа. Меня шантажируют неизвестные завистники - водкой, пользуясь моим безвыходным состоянием ума и тела. Так что, ваши претензии не по адресу.
- Мы - человеческие отбросы? - насупился ластоногий.
- А кто ж? - простодушно изумился Степан. - Вы в зеркало на себя смотрели?
- А как же насчет: "... если уродцев покупают, значит, это кому-нибудь нужно..."? - зло осведомился ластоногий.
Придерживая предательски сползающую простыню, Степа заелозил спиной по двери, словно пытаясь протереть в ней дырку, чтобы выскочить из комнаты - что-то страшное появилось в глазах обвинителя. Вдобавок этот ужасный раздвоенный язык, периодически пробегающий по губам. Но вдруг послышалась музыка. И Степа повернул голову на звук. Валечка поднялась и стояла перед ним, в точности такая, какой он видел ее во сне, какой описал в книге. И то, что показалось Степе музыкой - было звуками ее голоса.
- Не пугай его, - проговорила Валечка, - не ругай. Он сам не понимает, о чем писал. Он просто несчастный человек - у него еще глаза не открылись. Дадим ему время. Он все осознает и, возможно, изменит свою точку зрения. Снятся же ему иногда цветные сны... Ну, а если до него не дойдет, - Валечка вздохнула, качнув сизым носом, - за глупость не казнят, друг мой.
Во время защитной речи Валечки Степан внезапно и окончательно понял своего героя - Стефана. Он даже не вслушивался особо в то, что говорила девушка-уродица. Закрыв глаза, он слушал звуки ее голоса и мечтал только об одном: уйди, сволочь ластоногая, оставьте меня с ней наедине...
Валечка умолкла... Степан открыл глаза с тем же желанием: под любым предлогом выпроводить эту двуязыкую страхолюдину, оставив только Валечку. Но девушка исчезла вместе со своим товарищем по несчастью так же таинственно, как и появилась. Степа потряс головой, поморгал, но они не возвращалась. Царев был один в своем номере с ополовиненной бутылкой водки в руке. Не выплеснутое желание обладать Валечкой давило на останки мозгов. Степа зарычал. Хотелось разнести все, что попадется под руку: стулья, тумбы, чертово бюро, кровать с кровавым пятном на покрывале. Наконец, Степан, испугавшись, что выпадут налившиеся кровью глаза, утихомирился и, опустив веки, закрыл лицо рукой. Несколько минут он уговаривал себя успокоиться, взять в руки. Но голос Валечки все еще звучал в ушах, а при закрытых глазах стал даже громче. К черту дьявольское наваждение! Степан распахнул глаза, и его взгляд уперся в зеркало. Стекло рвануло как фугас и брызнуло, осыпав комнату тысячами осколков.
- Мать честная... - охнул Степан, запоздало отворачивая лицо от стеклянного конфетти.
В раме кто-то взвизгнул, метнулся смутный силуэт, и гнусный голос недовольно пробасил:
- Что за безобразие, покейфовать людям спокойно не дадут...
Второй силуэт массивной тенью неторопливо растворился в сумраке.
- Не дадут... - растерянно пробормотал Царев. - Вот именно - не дадут... Ну, простите.
Злость неудовлетворения прошла, видно основной запал Степа разрядил в зеркало. Но желание врезаться в Валечкино тело нудно зудило, блуждая по организму. Степан вспомнил про бутылку, жадно отхлебнул, оставив водки меньше чем на четверть. Зуд немного стих, но скоро возобновился, перейдя почему-то в ладони.
- Ага, - дошло до Степы, - писать надо, да? Как скажете, - не сопротивлялся более Степан.
Перо послушно легло в руку, заняв привычную позицию между пальцев. И Степан, отрешившись от реальности, погрузился в рукопись.
16.
"...Идея пришла в изобретательные мозги Стефана голову давно. И на ее осуществление понадобились годы. Учась на третьем курсе мединститута, он отдавал предпочтение анатомии и паталогоанатомии. Посмотрев как-то американский фильм на видеокассете, Стефан вспомнил книгу, прочитанную еще в отрочестве и щедро политую слезами жалости и бессильной ярости. Соединив тему фильма, сюжет книги и новейшие достижения медицины, будущий доктор загорелся идеей, которая грозила принести немало денег. Бедному студенту идея сначала показалась фантастикой. Но все оказалось проще. Устроившись работать дворником, Стефан получил в свое распоряжение маленькую квартирку с чуланом. Вторым удачным стечением обстоятельств стало нахождение в мусорном бачке еще не успевшего окончательно замерзнуть и умереть младенца.
Стефан не мог упустить случая. Забросив учебу в институте, он занялся найденной девочкой. Создав в уме образ, он начал терпеливо лепить его из найденыша. Денег катастрофически не хватало. Но мир не без добрых людей. Нашлись корыстолюбивые доброхоты, помогшие Стефану переехать в глухую деревню. Изредка Стефан наезжал в город на поиски бесхозных детей. И за пару лет собрал маленький детский сад из пяти малышей.
Первые корсеты и относительно простые приспособления, уродующие фигурки детей, Стефан сделал сам. Он ужасался деянию рук своих, но другого выхода не видел: надо было выбраться из нищеты. И ковыляли по его избенке причудливотелые создания. Любимицей была Валечка. Стефан так и не смог с ней расстаться - первое творение держало Стефана корявыми ручонками за душу.
Помыкавшись десять лет, Стефан, наконец, решил рискнуть и выставить своих подопечных на рынок. Тут и подвернулся дальновидный человек, сумевший разглядеть в занятии Стефана зачатки грандиозного производства.
Поначалу, конечно, над образом будущего уродца приходилось работать самому. Постепенно фирма обрастала персоналом, медработниками, учеными, психологами и прочими необходимыми специалистами. А первые опыты с высоты пройденных лет казались настолько примитивными, что было удивительно, как на них находились охотники. Но ведь находились же! Это уже потом начали поступать заказы, и Стефан поначалу удивлялся буйной фантазии клиентов. Вернее, главным клиентом, вернее, заказчиком, был один - все тот же дальновидный человек, поддержавший Стефана в первые годы. От него поступали заявки. Но тот человек ориентировался на рынок, исследуя спрос и потребность потенциальных покупателей уродцев. И, исходя из этого, предприятие выпускало в свет сотни затейливых уродцев.
Все это было интересно, даже увлекательно. Стефан втянулся в производство. Но сколько можно удовлетворять чужие прихоти? Стефану хотелось создать нечто свое: без указок со стороны, без давления извне. Что-то свое, для души. Однако даже расставание с инвестором-компаньоном, совершенно криминальное, не принесло облегчения. И иной раз, взглянув на Валечку, Стефана охватывала тоска. Но образ создания был еще настолько не ясным, да и времени не хватало на личные прожекты, что Стефан откладывал проектирование на будущее. Он даже знал, когда наступит это будущее - в день окончания срока кодировки - запрета на алкоголь.
Завязал со спиртным Стефан давно: когда почувствовал, что спивается, глядя на детские страдания. И уже который год представлял день, когда можно будет закрыться дома ото всех, спрятаться, откупорить бутылку, выпить первый стакан, бокал, хоть чашку, что под руку подвернется. Выпить и - приступить к продумыванию деталей Валечки 2. Только наоборот. Это будет не уродец, а истинное совершенство. Так сказать, опытный образец идеальной женщины. Сейчас мозги заторможены, зациклены на одном - производстве уродов. А расковать, снять установку, дать сознанию волю - и будет совсем другая песня, другой продукт. Даже не продукт. Ведь торговать можно не только уродством. Но и прекрасным, вечной, нетленной красотой..."
Степан выронил перо и перечитал последнюю фразу. Чертовщина. Над ним издевается его же собственное воображение. В мозгу словно протянулись два провода, пытаясь соединиться. Степан тужился помочь им, вытягивая провода на возможно большую длину. Вот сейчас, сейчас они встретятся, коснутся друг друга оголенными концами, и в мозгу вспыхнет спасительная лампочка. И все станет понятно. Каждая деталь займет свое место, и Царевы мозги заработают на полную мощность, ясно и четко проводя аналогию меж двумя разрозненными, на первый взгляд, темами. Степан бессильно щелкал пальцами. Уроды и Книга. Книга и уроды. О чем, о чем хотел поведать Степан Царев в Книге? Почему вылезли уроды? Ну, ну...
Долгожданная вспышка полыхнула, ослепив Царева, на миг окончательно лишив разума. Безумно распахнутыми глазами Степан глядел перед собой, на листы рукописи, на бюро, на перо, на почти пустую бутылку... Так, люди, кто же дурак?
- Простите, если потревожил, - возник за спиной голос портье.
- Вы не просто не вовремя! - заорал он на портье. - Вы крайне не вовремя! Я запер дверь! Вы думаете, я сделал это по какой-то прихоти? Боже мой, Боже мой, - стиснул голову Степа. - Что вы наделали! Я только-только начал понимать... Только-только допер до самой сути, а вы... - Степан злобно поглядел на старика, словно готовый разорвать его на части. - Все, - истерично рассмеялся Степа, - все... - развел он руками, - догадка ушла...
- Не может быть, твердо возразил старик. - Если вы и вправду докопались до сути вашей проблемы, вы уже никогда не забудете. Вам только кажется, что вы упустили мысль. Нет, она просто спряталась на время. Ее зародыш сейчас сидит в ваших мозгах и развивается, поверьте мне. К тому же, озарение иногда чревато для слишком чувствительной головы с достаточно развитым воображением. Даже к собственным откровениям приходится привыкать помаленьку... потихоньку... Не надо спешить. Всему свое время.
Степан недоверчиво покосился на портье.
- Вы не факультет философии заканчивали? - ехидно поинтересовался он. - Это философы горазды расплетать примирительные речи или наоборот - пуляться яблоками раздора.
Старик вздохнул:
- Нет, я не философ. Просто жил слишком долго. Я глубоко сожалею, что отвлек вас, - Степа хмыкнул на это замечание, - но я пришел сообщить, что вам, наконец, определили категорию.
Царева перекосило.
- Да, важная новость, просто безотлагательная, - гаденько скривился он. - Теперь я могу спускаться в столовую с общим стадом и жрать из одних яслей с другими баранами. Покорнейше благодарю, - Степан сидя шаркнул ногой. - Только я не баран, и не надо меня впихивать в общий загон. Я живу тут сам по себе, никого не трогаю и прошу - как ответной любезности с вашей стороны - оставить в покое меня.
- Но вы же сами хотели, - напомнил портье, - познакомиться с постояльцами, чтобы иметь возможность общаться с интересными людьми. А куда уж интересней? В высшую категорию не каждый допускается. Напрасно вы так... Тем более у вас уже случался не так давно острый приступ одиночества. Нельзя же так себя мучать всю жизнь.
Степан задумался. С мысли его все равно сбили. Придется заново настраиваться на волну, перечитывать рукопись. И опять склеивать, сводить концы с концами, чтобы получить четкую картину взаимосвязи задуманного и написанного. Сходить, что ли? Все-таки высшая категория. А то что: опять напьешься в одиночестве, нагрянут толпы уродов, начнут права качать. Из зеркала разные непрошеные гости повыпрыгивают, руки потянутся. Да мало ли еще чертовщины может родиться в изношенном алкоголем мозгу? Степана передернуло.
- Ну, что ж, - нехотя поднялся Степан. - Если вы настаиваете...
- Только наденьте фрак, - попросил портье, отводя глаза.
Степа невольно покосился вниз, оглядывая себя. Ох, как неудобно, совсем забыл, что в простыне. Степан автоматически поправил складки на груди, стараясь скрыть смущение.
- Фрак? У меня нет при себе фрака.
- У вас есть фрак. В шкафу висит, у правой стенки.
Степан распахнул дверцы шифоньера и, точно - фрачная пара, будто только из магазина. Не обращая внимания на старика, Степан отшвырнул изжеванную простыню, влез в костюм, подошел к зеркалу. Перед пустой рамой он смутился.
- Это я нечаянно, - виновато проговорил он, обращаясь к портье.
- Ничего, - успокоил тот, - пусть вас не заботит эта мелочь. Разрешите подправить вам прическу, - старик поворошил Степины рыжие лохмы. - Ну, с Богом.
Пройдя пару шагов по коридору, Степан затормозил.
- Э-э.. Тут на днях приехал один человек, - обратился Степа к старику, - мне бы не хотелось с ним встретиться.
- Вы про господина Мошонкина? - уточнил портье.
Царев кивнул.
- Он не должен вас беспокоить. Вы в разных категориях, в разных кругах... - старик махнул рукой и двинулся дальше.
Степа, немного успокоившись, потрусил следом. Странное чувство сковывало движения, заставляло поминутно оглядывать себя, проверять осанку. Степан с удивлением осознал, что это - робость. Он - Степан Царев! - робел быть представленным незнакомому обществу! Ну и ну! Довел его этот ДОМ. Трудно поверить, что всего несколько дней назад Степа ногой распахивал двери в самые высокие кабинеты, не стесняясь входил в любую компанию.
Царев разозлился, призвал былую уверенность и немного приободрился. И похвалил себя, что перед выходом успел-таки приложиться к последним каплям в бутылке. Степа распрямился, натянул маску этакого беззаботного бодрячка и приготовился к вступлению в новое общество. Немного тревожили давешние Степины выходки: игра в догонялки по коридорам, пьяные вопли. Но Царев решительно выбросил из головы все сомнения: в конце концов, не съедят же его там!
17.
Перед входом в столовую старик остановился.
- Прошу, - легким движением распахнул он двери перед Степаном.
Цыкнув на полезший было наружу легкий трепет, Царев, прилично улыбаясь уголками рта, перешагнул порог трапезной залы. Двери за ним мягко захлопнулись, и Царев предстал перед высшим обществом.
Света в столовой на сей раз было более чем достаточно. И Степан застыл под коллективным взглядом десятка пар глаз, внимательно, но дружелюбно изучающих новоприбывшего. Царев же от волнения, все-таки пробившегося сквозь защитную броню, видел только мутные пятна вместо лиц.
- Ну, с прибытием, что ли? - грубовато изрек хриплый голос. - Милости просим к столу.