Он появился в редакции вечером, когда солнце зло палило перед закатом, а я сонно листала записки очередного графомана. Письма шли пачками. Приходилось читать их в редакции допоздна. Иногда брала домой, порой даже засыпала с очередным листком в руках. Работала я в журналистике недолго, и мне пока еще каза-лось кощунственным пренебрегать мнением народным. Выкидывать многочисленные послания, не читая, я не могла. Коллектив редакции был маленьким, как и сама газета, и мне приходилось после основных дел занимать-ся еще и корреспонденцией.
И в этот вечер, мучаясь от неимоверной духоты и собственной совестливости, я погибала от авторских вывертов. Здание давно затихло, рабочий день закончился. Вдруг в коридоре одиноко заскрипели шаги и затихли возле моего кабинета. Дверь со стуком распахнулась, и на пороге появился человек причудливого вида. Стран-ная смесь мужской и женской одежды стыдливо пыталась скрыться под пальто без пуговиц. За ухом - длинное белое перо. Впрочем, в дверях он задержался на секунду, не более. И не успела я опомниться, как человек уже сидел напротив меня и резким неприятным голосом что-то вещал. Кое-как стряхнув оцепенение, я попыталась осмыслить происходящее.
- Безобразие, - горячо говорил мужчина, - пресса должна вмешаться. Они мурыжат меня который месяц.
- Подождите, - поморщилась я, все еще ничего не соображая. - Вы кто? Давайте начнем сначала.
Человек гордо выпрямился, насколько позволила спинка стула:
- Я поэт Виктор Серый, - сверкнул он глазами. - Я пришел просить у вас поддержки. Иначе я не знаю, что готов сделать. До ООН дойду!
И он заговорил про яму, в которую упал, про исковое заявление в суд на предприятие, вырывшее эту яму, про роль прессы, которая обязательно должна осветить этот случай, как прецедент в судопроизводстве - Поэт против " ДорДырСтроя ". По мере развития темы посетителем, до меня окончательно дошло, что передо мной человек не совсем нормальный. Я почти привыкла к таким визитам. Весной и осенью бывает такой наплыв психи-чески неуравновешенных личностей, что удивительно, как мы сами остаемся нормальными (?) после подобных бесед. Дожди и психи, психи и дожди... По мозгам - кап-кап-кап...
Как-то пришла одна дама, утверждавшая, что она раскрыла тайну Бермудского треугольника, предъявив в доказательство выписки из учебника физики. И требовала опубликования сенсационного открытия и содействия в немедленной организации экспедиции - желательно всем составом редакции. Наш редактор, человек весьма тактичный и интеллигентный, больше месяца прятался от Бермудской Дамы. Он сбегал от нее под любым пред-логом. Если же дама заставала нас врасплох, я всем телом наваливалась на дверь в кабинет редактора, громко уверяя даму, называя ее по фамилии, что редактора нет. Но однажды Бермудиха, несмотря на субтильное сло-жение, все же пробилась, оттеснив меня. Следом ворвалась и я. Кабинет был пуст. Лишь пахло корвалолом, и сквозняк играл бумагами на столе. Дама фыркнула и величественно вышла, бросив через плечо: "Я еще вернусь. О-очень скоро". Едва за ней закрылась дверь, я чуть не получила разрыв сердца, услышав глухой, утробный го-лос:
- Помоги...те...
Как я вытаскивала несчастного полуобморочного редактора из-под низкого диванчика, это уже отдельная история. Для меня до сих пор загадка - как он туда ввинтился?
Приходили люди, которые слышал голоса, зовущие на помощь в центре города: "Там кричат, а милиция куплена и на мои заявления не реагирует". Приходили провидцы, предсказывающие миру скорый и полный конец. Приходили и собеседники различных духов: "Мне вчера сказал мой друг Иоанн Грозный, что я его духовный на-следник и моя власть будет безграничной. Предлагаю начать кампанию по передаче власти в мои руки. Начнем с изготовления жезлов - понадобится штук двадцать для начала: я посчитал, детей у меня пока не так много".
Очень меня впечатлила женщина, которая когда-то носила нам обеды, а потом пропала. Недавно корми-лица снова появилась в редакции с аппетитно пахнущими кастрюльками. На вежливый вопрос, куда это она за-пропала так надолго, женщина радостно сообщила:
- Глистов выводила! - И далее вдохновенно и без остановки: - Глист сидит в каждом человеке - от двух до пяти метров. Я, наверное, избранная - у меня два было. Одного давно вытащила - метра три будет, толстый такой - с мою руку! - тетка выставила громадную ручищу. - А второй все упирался, только вчера удалось выма-нить. Знаете, чем? - тетка победно оглядела присутствующих. - Рецепт прост: коньяк смешиваете с касторкой и выпиваете! Уж я вчерашнего тащила, тащила, чуть не порвала, но - своевала-таки. Котлетки кушать будете?
Ох, всего не перечислишь.
И вот теперь поэт, обиженный каким-то ДорДырСтроем.
- Виктор, - сказала я, отодвигаясь на максимально возможное расстояние. - Корреспондент, который за-нимается судебными делами, ушел. Изложите суть на бумаге и оставьте. Вашей жалобой обязательно займутся.
Это была стандартная дежурная фраза как раз для таких случаев. Но этого типа не так-то просто было спровадить. Он выхватил из кармана бумажку, помахал перед моим носом:
- Нет, я требую главного редактора, чтобы он сам занялся этим делом. Или на крайний случай, его за-местителя.
Я заскучала окончательно. Заместителем была я. И мне вовсе не улыбалось выслушивать бредни ненор-мального. Тем более в полном одиночестве - только тут до меня дошло, что здание пусто. Никого, кроме вахтера на первом этаже, уже нет. А я сижу один на один с явным шизофреником.
- Виктор, - как можно более мягко сказала я, - сейчас уже поздно. Приходите завтра.
Посетитель подпрыгнул и навис надо мной во весь свой огромный рост.
- Знаю, как вы отфутболиваете народ, - хищно оскалился он. - Но меня не проведешь.
Поэт стал страшен. От него дурно пахнуло. Краешком сознания отметив, что Виктор Серый еще и не мыт давно, я зашарила рукой по столу с поисках что-нибудь тяжелого. Но не успела. Посетитель накинулся на меня и начал душить. Я не понимаю, как в фильмах жертвы еще могут сопротивляться. В процессе удушения не то что драться за собственную жизнь, я рукой шевельнуть не могла. Воздуха было все меньше, руки сжимались все сильнее. Голова была полна серого тумана, мешавшего мысленно попрощаться с родными и близкими. Внезапно хватка ослабла, пользуясь случаем, я успела даже относительно глубоко вдохнуть. Сделав еще два-три вдоха, поняла, почему. Похоже, изощренный "поэт" передумал убивать меня, а решил изуродовать. А может, ему просто приглянулось мое ухо, в которое он вцепился зубами с жадностью бродячей собаки-людоеда. Это было его ошиб-кой. Жить без уха было хуже смерти от руки неумытого сутяжника-поэта. Откуда взялись силы, Бог его знает. Но я врезала чокнутому бандиту так, что он отлетел к двери, в которую так бодро вошел полчаса назад, и растянулся на полу. Вскочив из-за стола, я приготовилась к борьбе, успев выхватить из ящика стола массивный дырокол и металлическую линейку, называемую строкомером.
Но случилось странное. Покрутив головой, "поэт" поднялся на колени. Дикий взгляд остановился на мне. И загорелся восхищением. Воздев руки, человек пополз ко мне, не сводя светящихся глаз. Его губы шевелились, что-то шепча.
- Как ты прекрасна во гневе, - разобрала я наконец. - Богиня, царица.
"Так, сейчас он будет меня насиловать", - пронеслось в голове.
Но поэт и не пытался. Он стоял на коленях передо мной, повторяя, словно молитву:
- Аврора, Афродита, богиня...
- Вон отсюда! - бешено заорала я, топая обеими ногами, чувствуя, что сейчас забьюсь в истерике. Только цитат из Булгакова сейчас еще не хватало.
"Поэт" резво подскочил, сложил руки перед грудью, закивал головой и начал медленно двигаться к двери.
Когда захлопнулась дверь и в коридоре затихли шаги сумасшедшего, я трясущейся рукой достала ключи и закрыла замок на два оборота. Прежде чем начался жуткий смех сквозь слезы, успела позвонить домой,
После этого случая я стала бояться оставаться после работы в кабинете. Едва большая стрелка касалась цифры "пять", я торопливо бросала в сумку свои вещи и покидала контору.
Но поэт изучил мое расписание. И приходил каждый день. Выгнать его не было никакой возможности. Он смирно садился в уголок и не сводил с меня глаз, пока я не сбегала куда-нибудь. Он приносил мне полевые цве-точки, шампанское и конфеты, свои стихотворные труды. И даже овощи, чаще - картошку.
- У вас, наверное, зарплата маленькая, - угодливо пригибая голову, говорил он, - а у мамы огород свой. Возьми, я буду знать, что ты не голодна, и буду спокоен.
Отказать было нельзя - он тут же начинал громко плакать. И вся редакция обедала его огурцами, поми-дорами и даже картошкой.
Постепенно к тихо помешанному Серому все привыкли. Даже стали поручать ему разные мелочи. Выне-сти мусор, забить гвоздик, поставить чайник. Поэт стал частью нашего коллектива, замечательно в него влился и вписался. Ведь, в конце концов, все журналисты немножко чокнутые. Я и забыла, что он хотел меня удавить, как кутенка. Витя казался абсолютно безвредным и мирным. Он ходил к нам на работу, как домой. И больше не заго-варивал про свой суд с ДорДырСтроем, был ровно весел, никому не докучал.
...
Однажды в обеденный перерыв я заметила, что чего-то не хватает. Вроде народа в комнате много, а пус-товато как-то.
- Ребята, - высунулся из своей конуры редактор, - где чай-то? Жду-жду, не несете, не зовете.
Коллектив дружно замотал головами. Поэт сегодня прогуливал. Нам пришлось самим суетиться ставить чайник, опустошать мусорные корзины, стыдливо выносить пивные банки. Это было впервые за несколько меся-цев. Любимый Витин стул пустовал, никто не смотрел на меня влюбленно и преданно, никто не кидался помочь по первому зову.
Не пришел Витя и на следующий день, и на следующий. Мы не знали его адреса, фамилии. Мы вообще ничего о нем не знали. Как в воду канул наш поэт.
Прошел месяц. Все попытки разыскать, разузнать по городу хоть что-нибудь о поэте Викторе Сером, не увенчались успехом.
Постепенно жизнь вошла в прежнюю, "допоэтовскую", колею. По очереди ставили чайник, выбрасывали мусор и делали прочие мелочи. Иногда кто-то да вспоминал:
- Где-то наш Витенька, славный был парень...
Все накидывались на говорящего, что, дескать, почему это был? Все верили, что он вот-вот вернется. Просунет голову в дверь, улыбнется робкой улыбкой, вежливо поздоровается и займет свой стул в углу у окна, из которого замечательно видны синеватые вершины гор.
...
И он пришел. Вернее, влетел в редакцию, как на крыльях.
- Я победил! - заставил всех вздрогнуть его зычный голос. - Я выиграл!
Я испугалась, что Витю сомнут, раздавят, искалечат. С таким энтузиазмом все бросились его обнимать. Его облепили со всех сторон. Шум и гвалт стоял невообразимый. В центре этого тайфуна свирепствовал винов-ник всеобщей радости. Его рука парила над головами газетчиков, размахивая какой-то бумажкой. Наверное, на миг Витя разжал пальцы, озорной сквознячок вырвал ее и понес ко мне. Поймав листок, я не поверила своим гла-зам. Перечитывая написанное на третий раз, я захотела валидола. Воспользовавшись суетой и шумом, про-скользнула в кабинет редактора и набрала номер учредителя нашей газеты.
- Сергей Викторович, - еле выдавила я, еще надеясь, что это все глупая шутка обделенного умом поэта. - Вы нас продали?
Хозяин, немного помявшись, начал говорить. Я слушала и обливалась холодным потом.
- Да и, в конце концов, - внезапно обозлился мой собеседник, - я не обязан отчитываться перед тобой в своих поступках.
И бросил трубку.
"Неделю газету пропивать будет", - с черными мыслями я присела на редакторский стол. За дверью раз-давались возбужденные голоса.
- Ребята, - вещал поэт Витя, - я ваш новый хозяин!
- Это правда, ребята, - громко крикнула я. - Витя купил нашу газету.
Шум начал затухать. Становилось тише, тише, и наступила абсолютная тишина.
- Как? - раздался потерянный голос.
- А вот так. Витя, - повернулась я к поэту. - Ты выиграл дело с ДорДырСтроем?
- О-хо-хо! - оживился Витя. - Я выиграл не только это дело! Я их всех сделал!
Он был победителем и выглядел победителем. Витя, оказывается, подавал в суд на всех подряд. На во-дителя дорогой машины, обрызгавшего его грязью, на магазин крупного комбината за несвежую колбасу, да на всех, кого удалось подловить на мелочи: за не посыпанный песочком лед возле солидной фирмы, за улицы, не освещенные в ночное время. Он, похоже, каждый день спотыкался, падал, ломал руки, пальцы, набивал синяки и получал сильнейшие моральный травмы, за что и требовал возмещения у всех и вся. У тихо помешанного поэта правдоискательство в корыстных целях стало смыслом жизни. А потом появилась я, которая потрясла его вооб-ражение, дружная газетная команда, пригревшая несчастного. Он вообразил, что редакция - его второй дом. И захотел купить себе "вторую родину".
Я дождалась, пока Витя закончит перечислять все организации, которые выплатили полоумному матери-альный и моральный ущерб, и тихо спросила:
- Как ты умудрился?
Поэт самодовольно прищурился:
- Я же говорил, что ни перед чем не остановлюсь. Хоть до ООН дойду, хоть до комитетов разных по пра-вам человека.
- Витя, но ты же ненормальный?
Витя выпрямился, высокомерно брызнул на меня взглядом и снисходительно бросил:
- А ты докажи это. Найди хоть одну справку, хоть одно свидетельство. Где они? А нет их! Так что, уважае-мые подчиненные, займемся делом.
Подчиненные застыли, как статуи. Да и немудрено. Происходящее казалось настолько нереальным, что, похоже, все ждали пробуждения. Наш полоумный уборщик Витя купил нас всех с потрохами. И жаждал деятель-ности. Бурной, кипучей.
Я не стала дожидаться продолжения. Я видела всяких директоров. Свирепых и добрых, сверхжестких и мягкотелых, умных и глупых. Порой, даже совсем дураков. Но явных шизофреников... Впрочем, чего только не бывает в этом мире, особенно в последнее время, когда деньги решают все, думала я, собирая свои вещи в сум-ку. Да, все газетчики немного тронутые. Но не настолько же.
Заявление об уходе я оставила на своем столе. Было больно и обидно. Я вспоминала того Витю, который так замечательно сидел на своем стуле и смотрел на голубые горы. Витю, который едва меня не задушил, чуть не откусил ухо, возмущенный до глубины души несправедливостью жизни. А перед глазами стоял напыщенный Витя-хозяин, облеченный деньгами и властью. Который из них настоящий?
Ночью мне приснилось, как Витя после долгого отсутствия пришел в редакцию и увидел, что его стул с видом на горы сменило дорогое кожаное кресло, и огорчился до слез... Он плакал навзрыд, протягивая ко мне трясущиеся руки. Я проснулась с сумасшедшей мыслью: может, он и купил-то газету только ради собственного места в жизни - стула, с видом на горы...